Далецкий поднялся с колен и, обескураженный, неловко присел на край дивана. Весь его опыт записного донжуана остался за пределами этого ресторанного кабинета. Впервые женщина благодаря своей божественной красоте, невинной чистоте и еще чему-то едва уловимому получила над ним такую власть. Далецкий боялся даже поднять глаза на собеседницу, понимая, что взгляд его будет подобен взгляду преданнейшего из псов. Галстук его сполз на сторону, шелковистые волосы беспорядочными прядями опустились на лоб и виски. Он был бледен, да вдобавок еще и потел, словно старый богатый развратник при виде продающей ему свою невинность молоденькой курсистки.
Лили с удивлением посмотрела на своего кумира.
– Какой вы жалкий. Я почему-то представляла вас более интересным и сильным, – в раздумье прошептала она.
При этих словах жаркая волна гнева и возродившейся в нем мужской гордости накрыла сознание Да-лецкого. Он шумно отодвинул от себя стол, опрокинув при этом бутылку и бокал с недопитым шампанским. Откинув назад сбившиеся на лоб и мокрые от пота волосы, он молча двинулся по направлению к Лили. Стройная фигура девушки, ее беззащитность и свежесть несорванного цветка тянули его к себе с неодолимой силой. Но еще больше Далецкого возбуждало странное выражение ее глаз, в которых, помимо естественного в данных обстоятельствах страха перед получившим над ней полную власть мужчиной, читалось любопытствующее ожидание того, что должно было произойти дальше.
«Эта девственница, видимо, давно сгорает от любопытства, стремясь испытать ту запретную и таинственную сторону любви, о которой не пишут в популярных французских романах», – молнией пронеслось в голове Далецкого. Он чувствовал, что теряет рассудок от близости еще недавно такого запретного плода. Взглядом он уже раздел ее и упивался видом стройного гладкого тела.
Но главное – его манил магический аромат ее духов: какой-то совсем особенный, немного сладковатый с чарующей горчинкой, «чертовщинкой». Далец-кий всегда отличался особенной чувствительностью к ароматам. Лица многих своих любовниц он забыл, но стоило мимоходом уловить где-нибудь знакомый парфюм, как в его сознании мгновенно вспыхивали самые яркие эпизоды былых любовных приключений.
Но этот запах, в котором был и сок диких напоенных солнцем августовских трав, и многозвучье восточных благовоний, и сладость сочных экзотических фруктов, делал Далецкого просто безумным.
Среди тишины, царившей в комнате, глухо и хрипло слышалось его учащенное дыхание. Далецкий властно, но нежно обнял Лили и после коротких ласк и поцелуев настойчиво увлек ее на диван. Лили почувствовала на своих щеках и шее его горячее, опьяненное вином дыхание и, задохнувшись, замерла. Закрыв глаза, она покорно позволяла любовнику делать с собой все, что ему будет угодно. К ее разочарованию, происходящее с ней совсем не напоминало те романтические сцены, о которых она читала в романах. Ей казалось, что все ее тело одновременно ощупывают десятки жадных рук. Происходящее было скорее похоже на какую-то торопливую возню.
Мужчина достаточно ловко, со знанием дела, избавил ее от жакета, корсета и, попутно ощупывая открывшиеся прелести своей партнерши, деловито занялся юбками. Наверное, так же матросы набрасываются на девок в портовых борделях. Это выглядело так вульгарно, что Лили едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Она даже закусила губу, отчего ее партнер, видимо, решил, что дама сгорает от нетерпеливого желания, и стал действовать еще быстрее.
Далецкий едва сдерживал себя, чтобы сохранять образ цивилизованного человека. И все-таки, в какой-то момент волевой контроль над действиями возбужденной плоти ослаб, и тогда мускулистая мужская рука слишком нетерпеливо рванула тонкий атлас дорогого кружевного белья. Раздался треск разрываемой ткани, а в следующую секунду уши любопытных ресторанных официантов уловили за толстой ширмой отдельного кабинета девичий вскрик...
Очнулась Лили с чувством гадливости к тому, что произошло. До этой минуты все это представлялось ей более чистым, более поэтичным. А любовь, о которой она столько мечтала, оказалась похожа на случку двух животных.
Голая женщина сползла с дивана, стараясь не смотреть на выпустившего ее из своих рук мужчину. Она чувствовала, как по внутренней стороне бедер стекают струйки крови. В какой-то момент бурлящие в ней эмоции вырвались наружу в виде рыданий и слез. Лили плакала, как обиженная, наивная доверчивая девочка, не имевшая ни малейшего понятия о грязи и пошлости жизни. Далецкий склонился над ней и утешал, как мог. Он был полуодет. Его впалая, местами поросшая волосами «птичья» грудь и наметившийся животик всем своим пошлым видом еще более вызывали в Лили чувство омерзения и брезгливости.
На самом деле она пока еще не догадывалась о том, что по уши влюбилась в это «восхитительное грубое животное». Понимание это придет чуть позже, а пока до Лили, словно откуда-то издалека, долетали отдельные его слова, но она не понимала и не хотела вдумываться в их смысл, так как знала: все, что он сейчас ей говорит, – это ложь получившего удовлетворение мужчины.
– Это жизнь, и рано или поздно так должно было случиться. – Или: – Тысячи мужчин и женщин поступают так, от природы не уйти.
В какой-то момент, подняв на него заплаканные глаза, Лили сказала:
– Вам незачем оправдываться, сударь. Я сама сделала вам подарок, который вы приняли. Об остальном не тревожьтесь.
Х
XI
XII
XIII
XIV
Лили с удивлением посмотрела на своего кумира.
– Какой вы жалкий. Я почему-то представляла вас более интересным и сильным, – в раздумье прошептала она.
При этих словах жаркая волна гнева и возродившейся в нем мужской гордости накрыла сознание Да-лецкого. Он шумно отодвинул от себя стол, опрокинув при этом бутылку и бокал с недопитым шампанским. Откинув назад сбившиеся на лоб и мокрые от пота волосы, он молча двинулся по направлению к Лили. Стройная фигура девушки, ее беззащитность и свежесть несорванного цветка тянули его к себе с неодолимой силой. Но еще больше Далецкого возбуждало странное выражение ее глаз, в которых, помимо естественного в данных обстоятельствах страха перед получившим над ней полную власть мужчиной, читалось любопытствующее ожидание того, что должно было произойти дальше.
«Эта девственница, видимо, давно сгорает от любопытства, стремясь испытать ту запретную и таинственную сторону любви, о которой не пишут в популярных французских романах», – молнией пронеслось в голове Далецкого. Он чувствовал, что теряет рассудок от близости еще недавно такого запретного плода. Взглядом он уже раздел ее и упивался видом стройного гладкого тела.
Но главное – его манил магический аромат ее духов: какой-то совсем особенный, немного сладковатый с чарующей горчинкой, «чертовщинкой». Далец-кий всегда отличался особенной чувствительностью к ароматам. Лица многих своих любовниц он забыл, но стоило мимоходом уловить где-нибудь знакомый парфюм, как в его сознании мгновенно вспыхивали самые яркие эпизоды былых любовных приключений.
Но этот запах, в котором был и сок диких напоенных солнцем августовских трав, и многозвучье восточных благовоний, и сладость сочных экзотических фруктов, делал Далецкого просто безумным.
Среди тишины, царившей в комнате, глухо и хрипло слышалось его учащенное дыхание. Далецкий властно, но нежно обнял Лили и после коротких ласк и поцелуев настойчиво увлек ее на диван. Лили почувствовала на своих щеках и шее его горячее, опьяненное вином дыхание и, задохнувшись, замерла. Закрыв глаза, она покорно позволяла любовнику делать с собой все, что ему будет угодно. К ее разочарованию, происходящее с ней совсем не напоминало те романтические сцены, о которых она читала в романах. Ей казалось, что все ее тело одновременно ощупывают десятки жадных рук. Происходящее было скорее похоже на какую-то торопливую возню.
Мужчина достаточно ловко, со знанием дела, избавил ее от жакета, корсета и, попутно ощупывая открывшиеся прелести своей партнерши, деловито занялся юбками. Наверное, так же матросы набрасываются на девок в портовых борделях. Это выглядело так вульгарно, что Лили едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Она даже закусила губу, отчего ее партнер, видимо, решил, что дама сгорает от нетерпеливого желания, и стал действовать еще быстрее.
Далецкий едва сдерживал себя, чтобы сохранять образ цивилизованного человека. И все-таки, в какой-то момент волевой контроль над действиями возбужденной плоти ослаб, и тогда мускулистая мужская рука слишком нетерпеливо рванула тонкий атлас дорогого кружевного белья. Раздался треск разрываемой ткани, а в следующую секунду уши любопытных ресторанных официантов уловили за толстой ширмой отдельного кабинета девичий вскрик...
Очнулась Лили с чувством гадливости к тому, что произошло. До этой минуты все это представлялось ей более чистым, более поэтичным. А любовь, о которой она столько мечтала, оказалась похожа на случку двух животных.
Голая женщина сползла с дивана, стараясь не смотреть на выпустившего ее из своих рук мужчину. Она чувствовала, как по внутренней стороне бедер стекают струйки крови. В какой-то момент бурлящие в ней эмоции вырвались наружу в виде рыданий и слез. Лили плакала, как обиженная, наивная доверчивая девочка, не имевшая ни малейшего понятия о грязи и пошлости жизни. Далецкий склонился над ней и утешал, как мог. Он был полуодет. Его впалая, местами поросшая волосами «птичья» грудь и наметившийся животик всем своим пошлым видом еще более вызывали в Лили чувство омерзения и брезгливости.
На самом деле она пока еще не догадывалась о том, что по уши влюбилась в это «восхитительное грубое животное». Понимание это придет чуть позже, а пока до Лили, словно откуда-то издалека, долетали отдельные его слова, но она не понимала и не хотела вдумываться в их смысл, так как знала: все, что он сейчас ей говорит, – это ложь получившего удовлетворение мужчины.
– Это жизнь, и рано или поздно так должно было случиться. – Или: – Тысячи мужчин и женщин поступают так, от природы не уйти.
В какой-то момент, подняв на него заплаканные глаза, Лили сказала:
– Вам незачем оправдываться, сударь. Я сама сделала вам подарок, который вы приняли. Об остальном не тревожьтесь.
Х
Рогожин не упустил ни одной мелочи в обстановке квартиры Лили. Художественным вкусом он не обладал, пониманием изящества и веяний в искусстве – не отличался, но денег не жалел. Впрочем, как опытный предприниматель, он предпочел доверить дело наемным специалистам. Поэтому для создания интерьера квартиры Рогожин пригласил модного дизайнера Павла Нелюбова, в разговоре с которым лаконично пожелал, «чтобы шик глаза слепил», и пообещал денег для этого не жалеть.
Мебель, портьеры и даже безделушки приобретались в лучших магазинах Москвы и Петербурга. Кабинет был мореного дуба с инкрустацией из серебра, спальня – в стиле Людовика XVI. Обстановку будуара заказчик принимал у исполнителя особенно тщательно, ибо полагал, что сам вид спальни должен соответствовать тем неземным наслаждениям, которые он будет здесь вкушать. В гостиной красовался заграничный рояль, висели картины известных живописцев; в столовой громадный буфет был переполнен массивным серебром, китайским фарфором и хрусталем.
Рогожин оплатил услуги особой фирмы, которая обязалась ежедневно украшать квартиру великолепными букетами, доставляемыми курьерским поездом из Голландии. Экипажи были от лучших мастеров, лошади чистокровные, кучер внушительный, рослый – отставной младший урядник кавалерии. Были наняты и повар с отменной рекомендацией, и корректная средних лет горничная.
В день, назначенный для приезда Лили, Рогожин сделал генеральный осмотр всей квартиры и остался доволен. Нелюбов и его люди получили от банкира поверх оговоренной оплаты щедрые премиальные, а нанятая обслуга – последние подробные распоряжение относительно встречи хозяйки апартаментов. Уверенным шагом он проходил по комнатам, еще раз все придирчиво осматривая. Но, взглянув на себя в громадное зеркало, стоявшее в спальне против золоченой кровати, Рогожин вдруг ощутил в сердце какую-то неловкость и, точно устыдившись своего отражения, опустил глаза, поспешно пройдя в столовую, ярко освещенную электричеством.
Горничная собирала на стол. Войдя в столовую, Рогожин распахнул настежь окно и, закурив папиросу, сел на подоконник.
– Берта, – обратился он к горничной после небольшого колебания, – вы хорошо поняли мои инструкции относительно вашей барыни?
– Да, мой господин, – скромно ответила Берта, не поднимая глаз.
– Их необходимо выполнить так, чтобы у барыни не появилось ни малейшего к вам подозрения.
– Не беспокойтесь, мой господин! Я сумею войти в полное доверие к барыне.
– Я надеюсь! А иначе, с какой стати я стал бы платить вам такое громадное для экономки жалованье?
Берта благодарно поклонилась Рогожину, по-прежнему не поднимая на него глаз.
Рогожин нажатием кнопки открыл крышку своего золотого «Брегета» и посмотрел на циферблат. Стрелки сошлись на цифре «десять», и Лили скоро должна была приехать. Насвистывая какой-то опереточный мотивчик, Рогожин выкинул в окно недо-куренную папироску и уверенным «генеральским» шагом прошел в залу.
В передней раздался звонок. Берта пошла отворить дверь. Рогожин сделал усилие и, поборов в себе неожиданное проявление слабости, пошел навстречу возлюбленной.
Лили была немного бледнее обыкновенного, но какого-либо смущения на лице ее заметно не было: и глаза, и губы улыбались привычной кокетливой улыбкой. Рогожин почтительно поцеловал ей руку и предложил осмотреть квартиру.
– Я был бы весьма польщен, если бы вы остались довольны обстановкой и одобрили мой вкус! – галантно произнес он.
Лили внимательно, но равнодушно осмотрела свое новое жилище, и только едва заметно вспыхнула при виде золоченой двуспальной кровати, стоявшей посреди спальни словно гимнастический снаряд или главный аксессуар гарема.
– Ну что же, Лили? – нетерпеливо спросил Рогожин.
– Я довольна, – тихо ответила та и поспешно вышла из спальни в столовую.
Берта скрылась в кухне.
Лили села к отворенному окну и с молчаливой улыбкой указала Рогожину на место возле себя. Павел Ильич пододвинул к окну стул и сел, закинув ногу на ногу. Несмотря на желание выглядеть непринужденным, он производил впечатление крайне взволнованного человека.
– Откуда вы взяли эту горничную? – как будто рассеянно поинтересовалась Лили. На самом деле она по оценивающему взгляду прищуренных глаз женщины поняла, что та приставлена шпионить за ней.
– По рекомендации бюро для найма прислуги, – ответил Рогожин.
– Как ее зовут?
– Бертой.
– Она не русская?
– Берта – немка.
– Но она безукоризненно говорит по-русски?
– Да, она уже давно живет в России.
– Откуда вы знаете?
– Из ее аттестатов.
Лили замолчала. Немка не понравилась ей с первого взгляда. Тем не менее Лили не дала этого понять Рогожину ни намеком, ни взглядом.
Она приветливо и спокойно смотрела ему в глаза и, затаив в груди странное беспокойное чувство, вспоминала о Далецком и сравнивала его с Рогожи-ным. Да, миллионщик, безусловно, внешне по всем статьям проигрывал звезде сцены, но главное, что Лили уже ощущала какую-то странную связь с еще совсем недавно ненавистным ей любовником. Взяв ее физически, Далецкий подчинил ее и духовно. Это чувство, в котором были еще неисчезнувшие следы стыда, позора и боли, крепкими, неразрывными узами связывало Лили с Далецким. И освободиться от этих уз казалось уже невозможным.
Быть может, Лили особым чутьем, свойственным одной только женщине, уже предвидела, что стыд, позор и боль, которые она испытала, когда в безрассудном порыве отдалась Далецкому, возродили в ней новую, неизвестную ей жизнь. И эта жизнь через некоторое время принесет опять и стыд, и позор, и боль, но вместе с тем еще более властно и неразрывно соединит и свяжет ее с Далецким.
Мысли обо всем этом роем кружились в голове Лили, и кровь горячей волной разливалась по ее груди и обжигала сердце. Но лицо девушки оставалось приветливым и спокойным, и она, думая о своем, продолжала кокетливо строить глазки купившему ее, словно породистую лошадь или борзую, Рогожину.
– О чем вы думаете, Лили? – спросил банкир. Стараясь выглядеть беззаботно, она легкомысленно отозвалась:
– Так, ни о чем!
Рогожин осторожно взял ее руку и поднес к губам.
– Как бы я был счастлив, если бы в вашем сердце затеплилось хотя бы маленькое, крошечное чувство ко мне! – начал он, целуя ее руку. – Я бы ничего не пожалел, чтобы добиться этого. – И тотчас, вспомнив о чем-то, Рогожин оставил руку Лили и вынул из жилетного кармана бумажник. – Пока что, вот вам первое доказательство моих слов! – продолжал он, доставая вкладной банковский билет и передавая его девушке.
– Что это такое? – смутясь, спросила Лили.
– Это билет на вклад в банк на ваше имя ста тысяч рублей! – не без некоторой гордости ответил Рогожин.
– А-а... – равнодушно протянула Лили, не зная, куда девать билет.
Рогожин не ожидал этого. Он был почти уверен, что Лили, радостная и возбужденная, вскочит со стула и бросится к нему на шею. Чувство недовольства отразилось на его лице, и губы нервно дрогнули. Но он сдержал себя, а за ужином был мил и любезен. Тем более что его пьянило предвкушение. Перед тем как выйти из-за стола, он, жадно вглядываясь в нежное личико Лили, поинтересовался:
– Вы не боитесь меня?
– «Это жизнь, и рано или поздно это должно случиться. Тысячи мужчин и женщин поступают так, от природы не уйти», – с грустной улыбкой процитировала она слова Далецкого, добавив от себя: – Но лучше, чтобы это произошло с достойным человеком.
Мебель, портьеры и даже безделушки приобретались в лучших магазинах Москвы и Петербурга. Кабинет был мореного дуба с инкрустацией из серебра, спальня – в стиле Людовика XVI. Обстановку будуара заказчик принимал у исполнителя особенно тщательно, ибо полагал, что сам вид спальни должен соответствовать тем неземным наслаждениям, которые он будет здесь вкушать. В гостиной красовался заграничный рояль, висели картины известных живописцев; в столовой громадный буфет был переполнен массивным серебром, китайским фарфором и хрусталем.
Рогожин оплатил услуги особой фирмы, которая обязалась ежедневно украшать квартиру великолепными букетами, доставляемыми курьерским поездом из Голландии. Экипажи были от лучших мастеров, лошади чистокровные, кучер внушительный, рослый – отставной младший урядник кавалерии. Были наняты и повар с отменной рекомендацией, и корректная средних лет горничная.
В день, назначенный для приезда Лили, Рогожин сделал генеральный осмотр всей квартиры и остался доволен. Нелюбов и его люди получили от банкира поверх оговоренной оплаты щедрые премиальные, а нанятая обслуга – последние подробные распоряжение относительно встречи хозяйки апартаментов. Уверенным шагом он проходил по комнатам, еще раз все придирчиво осматривая. Но, взглянув на себя в громадное зеркало, стоявшее в спальне против золоченой кровати, Рогожин вдруг ощутил в сердце какую-то неловкость и, точно устыдившись своего отражения, опустил глаза, поспешно пройдя в столовую, ярко освещенную электричеством.
Горничная собирала на стол. Войдя в столовую, Рогожин распахнул настежь окно и, закурив папиросу, сел на подоконник.
– Берта, – обратился он к горничной после небольшого колебания, – вы хорошо поняли мои инструкции относительно вашей барыни?
– Да, мой господин, – скромно ответила Берта, не поднимая глаз.
– Их необходимо выполнить так, чтобы у барыни не появилось ни малейшего к вам подозрения.
– Не беспокойтесь, мой господин! Я сумею войти в полное доверие к барыне.
– Я надеюсь! А иначе, с какой стати я стал бы платить вам такое громадное для экономки жалованье?
Берта благодарно поклонилась Рогожину, по-прежнему не поднимая на него глаз.
Рогожин нажатием кнопки открыл крышку своего золотого «Брегета» и посмотрел на циферблат. Стрелки сошлись на цифре «десять», и Лили скоро должна была приехать. Насвистывая какой-то опереточный мотивчик, Рогожин выкинул в окно недо-куренную папироску и уверенным «генеральским» шагом прошел в залу.
В передней раздался звонок. Берта пошла отворить дверь. Рогожин сделал усилие и, поборов в себе неожиданное проявление слабости, пошел навстречу возлюбленной.
Лили была немного бледнее обыкновенного, но какого-либо смущения на лице ее заметно не было: и глаза, и губы улыбались привычной кокетливой улыбкой. Рогожин почтительно поцеловал ей руку и предложил осмотреть квартиру.
– Я был бы весьма польщен, если бы вы остались довольны обстановкой и одобрили мой вкус! – галантно произнес он.
Лили внимательно, но равнодушно осмотрела свое новое жилище, и только едва заметно вспыхнула при виде золоченой двуспальной кровати, стоявшей посреди спальни словно гимнастический снаряд или главный аксессуар гарема.
– Ну что же, Лили? – нетерпеливо спросил Рогожин.
– Я довольна, – тихо ответила та и поспешно вышла из спальни в столовую.
Берта скрылась в кухне.
Лили села к отворенному окну и с молчаливой улыбкой указала Рогожину на место возле себя. Павел Ильич пододвинул к окну стул и сел, закинув ногу на ногу. Несмотря на желание выглядеть непринужденным, он производил впечатление крайне взволнованного человека.
– Откуда вы взяли эту горничную? – как будто рассеянно поинтересовалась Лили. На самом деле она по оценивающему взгляду прищуренных глаз женщины поняла, что та приставлена шпионить за ней.
– По рекомендации бюро для найма прислуги, – ответил Рогожин.
– Как ее зовут?
– Бертой.
– Она не русская?
– Берта – немка.
– Но она безукоризненно говорит по-русски?
– Да, она уже давно живет в России.
– Откуда вы знаете?
– Из ее аттестатов.
Лили замолчала. Немка не понравилась ей с первого взгляда. Тем не менее Лили не дала этого понять Рогожину ни намеком, ни взглядом.
Она приветливо и спокойно смотрела ему в глаза и, затаив в груди странное беспокойное чувство, вспоминала о Далецком и сравнивала его с Рогожи-ным. Да, миллионщик, безусловно, внешне по всем статьям проигрывал звезде сцены, но главное, что Лили уже ощущала какую-то странную связь с еще совсем недавно ненавистным ей любовником. Взяв ее физически, Далецкий подчинил ее и духовно. Это чувство, в котором были еще неисчезнувшие следы стыда, позора и боли, крепкими, неразрывными узами связывало Лили с Далецким. И освободиться от этих уз казалось уже невозможным.
Быть может, Лили особым чутьем, свойственным одной только женщине, уже предвидела, что стыд, позор и боль, которые она испытала, когда в безрассудном порыве отдалась Далецкому, возродили в ней новую, неизвестную ей жизнь. И эта жизнь через некоторое время принесет опять и стыд, и позор, и боль, но вместе с тем еще более властно и неразрывно соединит и свяжет ее с Далецким.
Мысли обо всем этом роем кружились в голове Лили, и кровь горячей волной разливалась по ее груди и обжигала сердце. Но лицо девушки оставалось приветливым и спокойным, и она, думая о своем, продолжала кокетливо строить глазки купившему ее, словно породистую лошадь или борзую, Рогожину.
– О чем вы думаете, Лили? – спросил банкир. Стараясь выглядеть беззаботно, она легкомысленно отозвалась:
– Так, ни о чем!
Рогожин осторожно взял ее руку и поднес к губам.
– Как бы я был счастлив, если бы в вашем сердце затеплилось хотя бы маленькое, крошечное чувство ко мне! – начал он, целуя ее руку. – Я бы ничего не пожалел, чтобы добиться этого. – И тотчас, вспомнив о чем-то, Рогожин оставил руку Лили и вынул из жилетного кармана бумажник. – Пока что, вот вам первое доказательство моих слов! – продолжал он, доставая вкладной банковский билет и передавая его девушке.
– Что это такое? – смутясь, спросила Лили.
– Это билет на вклад в банк на ваше имя ста тысяч рублей! – не без некоторой гордости ответил Рогожин.
– А-а... – равнодушно протянула Лили, не зная, куда девать билет.
Рогожин не ожидал этого. Он был почти уверен, что Лили, радостная и возбужденная, вскочит со стула и бросится к нему на шею. Чувство недовольства отразилось на его лице, и губы нервно дрогнули. Но он сдержал себя, а за ужином был мил и любезен. Тем более что его пьянило предвкушение. Перед тем как выйти из-за стола, он, жадно вглядываясь в нежное личико Лили, поинтересовался:
– Вы не боитесь меня?
– «Это жизнь, и рано или поздно это должно случиться. Тысячи мужчин и женщин поступают так, от природы не уйти», – с грустной улыбкой процитировала она слова Далецкого, добавив от себя: – Но лучше, чтобы это произошло с достойным человеком.
XI
После ужина, когда они очутились вдвоем в спальне, Лили вела себя как жертва, уже однажды побывавшая в лапах жестокого хищника. Она покорно позволила себя раздеть, прилежно отвечала на восторженные поцелуи своего покупателя и даже старалась дарить ему ответные ласки. Хотя в данный момент это не очень-то и требовалось. Вне себя, отуманенный и опьяненный, Рогожин интересовался только собственными ощущениями, мало обращая внимание на реакцию партнерши. Он рычал, как зверь, по-хозяйски сгибал в коленях прекрасные стройные ножки, с восторгом упивался видом идеальной девичьей груди.
В экстазе обладания вожделенным телом Рогожин даже не обратил внимания на то, что оплаченный им товар уже кем-то распечатан до него. Он был уверен, что под ним, подвластная его воле, лежит обнаженная девственница, которую он покоряет своим грубым мужским началом. Мысль о том, что он у нее первый и прокладывает извечный мужской путь в доселе запретные глубины, сводила Рогожина с ума. Он работал с упорством пахаря, все убыстряя темп и чувствуя, как истома сладкой теплой волной двигается по позвоночнику. В какой-то момент его звериные крики слились в сплошной рев. Он в последний раз всей тяжестью навалился на свою нежную партнершу и затих, пресыщенный и совершенно счастливый.
На этот раз Лили знала, что ее ждет. Поэтому она, хоть и внутренне содрогаясь от мысли о предстоящем испытании, все же с сознанием дела отдалась во власть этому обезумевшему двуногому зверю, чтобы только скорее пережить неизбежное. Удоветворив свою страсть, зверь опять сделается человеком до следующего момента, который в силу всемогущей привычки будет менее ужасным. Во всяком случае, Лили очень на это надеялась.
Человек ко всему привыкает и делается мало-помалу равнодушным к некогда тревожащим его душу вещам. Нет такого постыдного и грязного положения, с которым человек, в конце концов, не примирился бы и даже не постарался бы оправдать его. Нет такого позорного ремесла, в котором человек не сумел бы силой своего рабского разума найти резон. И нет такого предмета, который со временем не превратился в нечто совершенно обыденное и потому малоценное. Так всегда было и будет.
В экстазе обладания вожделенным телом Рогожин даже не обратил внимания на то, что оплаченный им товар уже кем-то распечатан до него. Он был уверен, что под ним, подвластная его воле, лежит обнаженная девственница, которую он покоряет своим грубым мужским началом. Мысль о том, что он у нее первый и прокладывает извечный мужской путь в доселе запретные глубины, сводила Рогожина с ума. Он работал с упорством пахаря, все убыстряя темп и чувствуя, как истома сладкой теплой волной двигается по позвоночнику. В какой-то момент его звериные крики слились в сплошной рев. Он в последний раз всей тяжестью навалился на свою нежную партнершу и затих, пресыщенный и совершенно счастливый.
На этот раз Лили знала, что ее ждет. Поэтому она, хоть и внутренне содрогаясь от мысли о предстоящем испытании, все же с сознанием дела отдалась во власть этому обезумевшему двуногому зверю, чтобы только скорее пережить неизбежное. Удоветворив свою страсть, зверь опять сделается человеком до следующего момента, который в силу всемогущей привычки будет менее ужасным. Во всяком случае, Лили очень на это надеялась.
Человек ко всему привыкает и делается мало-помалу равнодушным к некогда тревожащим его душу вещам. Нет такого постыдного и грязного положения, с которым человек, в конце концов, не примирился бы и даже не постарался бы оправдать его. Нет такого позорного ремесла, в котором человек не сумел бы силой своего рабского разума найти резон. И нет такого предмета, который со временем не превратился в нечто совершенно обыденное и потому малоценное. Так всегда было и будет.
XII
Рогожин уехал от Лили на следующий день рано утром. Вместе с чувством удовлетворения в его сердце тревожно копошилось другое чувство, в основе которого лежало осознание своей слабости и невольного подчинения Лили.
Избалованный лестью и повиновением окружения, раболепствовавшего перед его богатством, Рогожин давно усвоил гордое, полупрезрительное отношение к людям. Каждый отпор со стороны кого-либо его воле и капризам или малейшее проявление самостоятельности вызывало чувство раздражения и недовольства. Равноправия Рогожин не выносил, поэтому сходился только с теми людьми, которые более или менее зависели от него или жаждали его благосклонности и щедроты.
Но страсть обладать Лили слишком властно захватила Рогожина. Он не пожалел бы и половины своего состояния, лишь бы добиться, чтобы Лили стала его любовницей. Он видел, что эта красивая девушка привлекала молодостью и чарующей красотой внимание мужчин в театрах, на балах и скачках, как плотоядно разглядывали они ее стройную фигуру, ее чудное личико, ее большие черные глаза, сверкавшие задорным блеском.
И добиться того, о чем вожделели все эти мужчины, стало заветной мечтой Рогожина.
Мечта сбылась, но не совсем так, как предполагал Рогожин. Лили отдалась слишком покорно, почти механически. Он явственно уловил «шестым чувством» презрение своей партнерши. Совсем не так отдавались ему другие женщины, на которых он обращал свое благосклонное внимание.
Получалось, как будто бы не он, а Лили снизошла до него и осчастливила своей любовью. «Так когда-то гордые римские аристократки отдавались варварам в обмен на свободу своих плененных близких, – раздраженно размышлял Рогожин. – Она действительно в эту ночь вела себя с жертвенным достоинством, тогда как я выглядел диким варваром».
Полунищая Лили, мать которой существовала только благодаря его подачкам, пренебрежительно приняла от него даже банковский вкладной билет на сто тысяч. Он, купивший Лили, сделавший ее своей содержанкой и поселивший ее в своей квартире, чувствовал смущение и робость, входя после ужина в спальню, чтобы взять то, что принадлежало ему по праву хозяина. Если бы Лили прогнала его, Рогожин беспрекословно ушел бы, не смея возразить.
Но Лили не сделала этого. Более того, она не оказала никакого сопротивления, но, отдаваясь ему, возвысилась, тогда как он чрезвычайно низко пал в ее глазах, да и в собственных тоже. Рогожин до боли чувствовал это в продолжение всей бессонной ночи.
Когда Лили крепко заснула, он, боясь потревожить ее сон, тихо приподнявшись на локте, внимательно и задумчиво разглядывал ее нежное, чарующее личико. На несколько мгновений у Рогожина мелькнула мысль сделать Лили своей женой. Он хотел даже разбудить ее, чтобы сказать: «Лили, я люблю вас!.. Будьте моей женой!..»
Но тотчас Рогожину представилось, как все знакомые будут смеяться над ним и злорадно перешептываться по поводу его поступка: «Слышали анекдо-тес, господин Рогожин-то женился на кокотке! Вот она ему рога понаставит, небось вскорости придется ему двери в свою банковскую контору расширять, чтобы рогами за притолок не задевать!»
Рогожина аж пот прошиб от такой мысли. Он, своенравный и высокомерный, пользующийся таким почетом и уважением, силой и властью, – и женился вдруг на дочери известной в Москве даме полусвета, перед которой закрыты двери всех мало-мальски порядочных домов! И мысль о женитьбе на Лили сразу потускнела, поблекла и отлетела прочь, как испуганная птица.
Рогожин осторожно встал с постели, оделся и, даже не оглянувшись на спавшую Лили, вышел из спальни. Он зажег в столовой свечи, достал из буфета бутылку с ликером, уселся за стол и пил рюмку за рюмкой, стараясь заглушить тревожное чувство.
Едва настало утро, Рогожин позвонил Берте и уехал.
Лили проснулась поздно. В дверях спальни, улыбаясь, стояла Берта, очевидно караулившая ее пробуждение.
– Ванна готова! – сказала горничная.
Лили потянулась и сбросила с себя одеяло. Берта невольно залюбовалась ее совершенным телом. Несложно было представить себе, от чего известный на всю Москву «денежный мешок» потерял голову.
Горничная подала девушке батистовый с кружевами капот и золотистые розовые туфли.
– Уехал? – сухо поинтересовалась Лили, имея в виду Рогожина.
Берта молча кивнула. Она вообще словам предпочитала дело.
Лили прошла в ванную. Попробовав рукой воду, влила в нее целый флакон духов и сбросила с себя капот и рубашку. Затем, погрузившись до плеч в душистую воду, Лили медленно и напряженно стала растирать плечи и грудь, как будто стараясь уничтожить следы грубых ласк Рогожина.
Избалованный лестью и повиновением окружения, раболепствовавшего перед его богатством, Рогожин давно усвоил гордое, полупрезрительное отношение к людям. Каждый отпор со стороны кого-либо его воле и капризам или малейшее проявление самостоятельности вызывало чувство раздражения и недовольства. Равноправия Рогожин не выносил, поэтому сходился только с теми людьми, которые более или менее зависели от него или жаждали его благосклонности и щедроты.
Но страсть обладать Лили слишком властно захватила Рогожина. Он не пожалел бы и половины своего состояния, лишь бы добиться, чтобы Лили стала его любовницей. Он видел, что эта красивая девушка привлекала молодостью и чарующей красотой внимание мужчин в театрах, на балах и скачках, как плотоядно разглядывали они ее стройную фигуру, ее чудное личико, ее большие черные глаза, сверкавшие задорным блеском.
И добиться того, о чем вожделели все эти мужчины, стало заветной мечтой Рогожина.
Мечта сбылась, но не совсем так, как предполагал Рогожин. Лили отдалась слишком покорно, почти механически. Он явственно уловил «шестым чувством» презрение своей партнерши. Совсем не так отдавались ему другие женщины, на которых он обращал свое благосклонное внимание.
Получалось, как будто бы не он, а Лили снизошла до него и осчастливила своей любовью. «Так когда-то гордые римские аристократки отдавались варварам в обмен на свободу своих плененных близких, – раздраженно размышлял Рогожин. – Она действительно в эту ночь вела себя с жертвенным достоинством, тогда как я выглядел диким варваром».
Полунищая Лили, мать которой существовала только благодаря его подачкам, пренебрежительно приняла от него даже банковский вкладной билет на сто тысяч. Он, купивший Лили, сделавший ее своей содержанкой и поселивший ее в своей квартире, чувствовал смущение и робость, входя после ужина в спальню, чтобы взять то, что принадлежало ему по праву хозяина. Если бы Лили прогнала его, Рогожин беспрекословно ушел бы, не смея возразить.
Но Лили не сделала этого. Более того, она не оказала никакого сопротивления, но, отдаваясь ему, возвысилась, тогда как он чрезвычайно низко пал в ее глазах, да и в собственных тоже. Рогожин до боли чувствовал это в продолжение всей бессонной ночи.
Когда Лили крепко заснула, он, боясь потревожить ее сон, тихо приподнявшись на локте, внимательно и задумчиво разглядывал ее нежное, чарующее личико. На несколько мгновений у Рогожина мелькнула мысль сделать Лили своей женой. Он хотел даже разбудить ее, чтобы сказать: «Лили, я люблю вас!.. Будьте моей женой!..»
Но тотчас Рогожину представилось, как все знакомые будут смеяться над ним и злорадно перешептываться по поводу его поступка: «Слышали анекдо-тес, господин Рогожин-то женился на кокотке! Вот она ему рога понаставит, небось вскорости придется ему двери в свою банковскую контору расширять, чтобы рогами за притолок не задевать!»
Рогожина аж пот прошиб от такой мысли. Он, своенравный и высокомерный, пользующийся таким почетом и уважением, силой и властью, – и женился вдруг на дочери известной в Москве даме полусвета, перед которой закрыты двери всех мало-мальски порядочных домов! И мысль о женитьбе на Лили сразу потускнела, поблекла и отлетела прочь, как испуганная птица.
Рогожин осторожно встал с постели, оделся и, даже не оглянувшись на спавшую Лили, вышел из спальни. Он зажег в столовой свечи, достал из буфета бутылку с ликером, уселся за стол и пил рюмку за рюмкой, стараясь заглушить тревожное чувство.
Едва настало утро, Рогожин позвонил Берте и уехал.
Лили проснулась поздно. В дверях спальни, улыбаясь, стояла Берта, очевидно караулившая ее пробуждение.
– Ванна готова! – сказала горничная.
Лили потянулась и сбросила с себя одеяло. Берта невольно залюбовалась ее совершенным телом. Несложно было представить себе, от чего известный на всю Москву «денежный мешок» потерял голову.
Горничная подала девушке батистовый с кружевами капот и золотистые розовые туфли.
– Уехал? – сухо поинтересовалась Лили, имея в виду Рогожина.
Берта молча кивнула. Она вообще словам предпочитала дело.
Лили прошла в ванную. Попробовав рукой воду, влила в нее целый флакон духов и сбросила с себя капот и рубашку. Затем, погрузившись до плеч в душистую воду, Лили медленно и напряженно стала растирать плечи и грудь, как будто стараясь уничтожить следы грубых ласк Рогожина.
XIII
Около трех часов дня к Лили приехала мать в сопровождении Жоржа. Сначала Анна Ивановна не хотела брать с собой Жоржа, заявив ему, что посторонним людям пока неудобно посещать Лили.
– Я – другое дело! – говорила она. – Я мать своей дочери и обязана навестить ее... Мне нужно все знать и видеть... А вы? Вы совершенно чужой человек и можете только смутить Лили и вызвать неудовольствие со стороны Павла Ильича.
Но Жорж так умильно убеждал, что зайдет «только на одну минуточку», чтобы взглянуть, насколько удачно и хорошо Рогожин сумел устроить гнездышко для такой очаровательной и чудной женщины, как Лили, что Анна Ивановна сдалась.
– Ну хорошо, – решила она, – так и быть, возьму вас с собой, но при условии, чтобы вы воздержались от всякого балагурства и шутовства.
– Великий Боже!.. – с благородным негодованием воскликнул Жорж, приняв позу Гамлета. – Да разве я в состоянии позволить себе что-либо подобное?.. Я всегда стою на высоте положения, всегда чувствую и понимаю, что можно и чего нельзя! Вы меня оскорбляете... Клянусь, я не заслужил этого!.. Я уважаю и люблю Лили, как сорок тысяч братьев!.. Vous comprenez, [2]как сорок тысяч братьев! – Жорж увлекся и хотел выкинуть какое-то коленце в опереточном стиле, но вовремя опомнился и замолчал.
Анна Ивановна погрозила ему пальцем, потом снисходительно дала поцеловать руку и в конце концов взяла его с собой. Как-никак, Жорж пользовался особыми симпатиями стареющей кокотки. Злые языки, которыми, между прочим, обладали барон фон Рауб и Ютанов, распространяли по Москве слухи, что Анна Ивановна живет с Жоржем и даже подчас снабжает его карманными деньгами. Этому отчасти способствовало то, что Жорж уже давно в известном кругу женщин слыл альфонсом.
Не имея никаких занятий, Жорж существовал в Москве довольно прилично. Он был завсегдатаем всех театров, куда его, Бог весть почему, пускали бесплатно в первые ряды кресел; посещал рестораны, пользуясь там кредитом, или ужинал за счет своих добрых знакомых.
Жорж находился в близких отношениях и с артистами и с представителями прессы, и с кафешантанными этуалями. Одевался Жорж по последней моде, заказывая платья у лучших портных; изредка он бывал и в клубах и даже играл там в «железку». Проигрывая по сто и двести рублей, Жорж не выказывал заметного огорчения и, беззаботно напевая веселенький мотивчик, уезжал забыться к «одной из этих дам», которая подешевле или согласна наградить его ласками gratis. [3]Выиграв, Жорж с шиком спускал половину денег тут же в клубе, угощая шампанским знакомых и незнакомых. Жил Жорж в меблированных комнатах; за номер платил крайне неаккуратно, постоянно задолжал горничной, прачке, коридорному, швейцару и даже извозчикам. Обладая необыкновенным искусством занимать деньги, Жорж ввел это в систему и чуть ли не на каждого встречного глядел с вожделением займа.
С Анной Ивановной Жорж познакомился ради Лили. Но затем, убедившись, что от Лили ждать нечего, решил «заняться мамашей».
– Если хочешь знать, – говорил он Ютанову, с которым был на «ты», – в Анне Ивановне до сих пор есть что-то, что может увлечь всякого мужчину, понимающего толк в женщинах!.. Она великолепно сохранилась, а по части любви и страсти в состоянии дать в тысячу раз больше, чем любая красавица!..
Ютанов смеялся и советовал приятелю попытать счастья.
Преданностью и нежными, многообещающими взглядами, Жорж покорил сердце сорокалетней кокотки, бывшее уже несколько лет вакантным. Анна Ивановна охотно стала принимать Жоржа у себя в доме, кормила, поила его, подолгу просиживала с ним наедине в гостиной и, может, на самом деле была с ним в интимных отношениях и снабжала его карманными деньгами.
Лили довольно радушно встретила мать и Жоржа.
Анна Ивановна сочла нужным впасть в сентиментальность и с особенным чувством и даже вздохами расцеловала Лили в глаза, лоб и щеки. Жорж сосредоточенно и важно приложился к ее ручке и скромно опустил голову, ожидая приглашения присесть.
– Хотите завтракать? – предложила, немного подумав, Лили.
– О, нет! – возразил Жорж. – Я попросил у Анны Ивановны позволения заехать к вам на одну только минуточку и... и сейчас же ретируюсь.
– Ну вот, что за глупости? – рассмеялась Лили. – Раз приехали, так оставайтесь.
Жорж просиял и с довольным видом придвинул к столу дубовый резной стул.
Дело происходило в столовой, где Берта накрывала завтрак. Анне Ивановне о многом нужно было переговорить с дочерью наедине, и Жорж являлся неприятной помехой.
– Зачем ты оставляешь его? – томно протянула она.
– А разве он тебе мешает? – спросила Лили.
– Если хочешь – да!.. У меня к тебе есть дело.
– Пойдем в кабинет, а Жорж нас подождет.
– Я – другое дело! – говорила она. – Я мать своей дочери и обязана навестить ее... Мне нужно все знать и видеть... А вы? Вы совершенно чужой человек и можете только смутить Лили и вызвать неудовольствие со стороны Павла Ильича.
Но Жорж так умильно убеждал, что зайдет «только на одну минуточку», чтобы взглянуть, насколько удачно и хорошо Рогожин сумел устроить гнездышко для такой очаровательной и чудной женщины, как Лили, что Анна Ивановна сдалась.
– Ну хорошо, – решила она, – так и быть, возьму вас с собой, но при условии, чтобы вы воздержались от всякого балагурства и шутовства.
– Великий Боже!.. – с благородным негодованием воскликнул Жорж, приняв позу Гамлета. – Да разве я в состоянии позволить себе что-либо подобное?.. Я всегда стою на высоте положения, всегда чувствую и понимаю, что можно и чего нельзя! Вы меня оскорбляете... Клянусь, я не заслужил этого!.. Я уважаю и люблю Лили, как сорок тысяч братьев!.. Vous comprenez, [2]как сорок тысяч братьев! – Жорж увлекся и хотел выкинуть какое-то коленце в опереточном стиле, но вовремя опомнился и замолчал.
Анна Ивановна погрозила ему пальцем, потом снисходительно дала поцеловать руку и в конце концов взяла его с собой. Как-никак, Жорж пользовался особыми симпатиями стареющей кокотки. Злые языки, которыми, между прочим, обладали барон фон Рауб и Ютанов, распространяли по Москве слухи, что Анна Ивановна живет с Жоржем и даже подчас снабжает его карманными деньгами. Этому отчасти способствовало то, что Жорж уже давно в известном кругу женщин слыл альфонсом.
Не имея никаких занятий, Жорж существовал в Москве довольно прилично. Он был завсегдатаем всех театров, куда его, Бог весть почему, пускали бесплатно в первые ряды кресел; посещал рестораны, пользуясь там кредитом, или ужинал за счет своих добрых знакомых.
Жорж находился в близких отношениях и с артистами и с представителями прессы, и с кафешантанными этуалями. Одевался Жорж по последней моде, заказывая платья у лучших портных; изредка он бывал и в клубах и даже играл там в «железку». Проигрывая по сто и двести рублей, Жорж не выказывал заметного огорчения и, беззаботно напевая веселенький мотивчик, уезжал забыться к «одной из этих дам», которая подешевле или согласна наградить его ласками gratis. [3]Выиграв, Жорж с шиком спускал половину денег тут же в клубе, угощая шампанским знакомых и незнакомых. Жил Жорж в меблированных комнатах; за номер платил крайне неаккуратно, постоянно задолжал горничной, прачке, коридорному, швейцару и даже извозчикам. Обладая необыкновенным искусством занимать деньги, Жорж ввел это в систему и чуть ли не на каждого встречного глядел с вожделением займа.
С Анной Ивановной Жорж познакомился ради Лили. Но затем, убедившись, что от Лили ждать нечего, решил «заняться мамашей».
– Если хочешь знать, – говорил он Ютанову, с которым был на «ты», – в Анне Ивановне до сих пор есть что-то, что может увлечь всякого мужчину, понимающего толк в женщинах!.. Она великолепно сохранилась, а по части любви и страсти в состоянии дать в тысячу раз больше, чем любая красавица!..
Ютанов смеялся и советовал приятелю попытать счастья.
Преданностью и нежными, многообещающими взглядами, Жорж покорил сердце сорокалетней кокотки, бывшее уже несколько лет вакантным. Анна Ивановна охотно стала принимать Жоржа у себя в доме, кормила, поила его, подолгу просиживала с ним наедине в гостиной и, может, на самом деле была с ним в интимных отношениях и снабжала его карманными деньгами.
Лили довольно радушно встретила мать и Жоржа.
Анна Ивановна сочла нужным впасть в сентиментальность и с особенным чувством и даже вздохами расцеловала Лили в глаза, лоб и щеки. Жорж сосредоточенно и важно приложился к ее ручке и скромно опустил голову, ожидая приглашения присесть.
– Хотите завтракать? – предложила, немного подумав, Лили.
– О, нет! – возразил Жорж. – Я попросил у Анны Ивановны позволения заехать к вам на одну только минуточку и... и сейчас же ретируюсь.
– Ну вот, что за глупости? – рассмеялась Лили. – Раз приехали, так оставайтесь.
Жорж просиял и с довольным видом придвинул к столу дубовый резной стул.
Дело происходило в столовой, где Берта накрывала завтрак. Анне Ивановне о многом нужно было переговорить с дочерью наедине, и Жорж являлся неприятной помехой.
– Зачем ты оставляешь его? – томно протянула она.
– А разве он тебе мешает? – спросила Лили.
– Если хочешь – да!.. У меня к тебе есть дело.
– Пойдем в кабинет, а Жорж нас подождет.
XIV
Лили, взяв мать под руку, вышла с ней из столовой.
– Ну, говори, что такое? – начала она, входя в кабинет и закрывая двери.
– Рогожин исполнил все свои обещания? – с деловым видом спросила Анна Ивановна.
– Да.
– Ты получила от него вкладной банковский билет на сто тысяч?
– Да.
– Что ты думаешь делать с этими деньгами?
– Пока ничего.
– Ну, говори, что такое? – начала она, входя в кабинет и закрывая двери.
– Рогожин исполнил все свои обещания? – с деловым видом спросила Анна Ивановна.
– Да.
– Ты получила от него вкладной банковский билет на сто тысяч?
– Да.
– Что ты думаешь делать с этими деньгами?
– Пока ничего.