Любовные объятия чередовались с проникновенными доверительными беседами. Павел Ильич говорил Лили, как мечтает о том, чтобы создать с ней семью, иметь детей. Их дом должен стать тихой уютной гаванью, где он будет укрываться от алчного и жестокого мира. Рогожин также говорил, что разучился любить людей, и только Лили заставила его вновь увидеть в ком-то не вещь, имеющую свою цену, а живого человека, достойного искреннего уважения и понимания. А потому отныне у него будет совсем другая жизнь.
Лили слушала Рогожина, и ее не покидало какое-то странное предчувствие, что вместо планируемого рая она принесет в жизнь этого мужчины одни только страдания и несчастья. Но молодая женщина гнала прочь эти мысли. Ведь она и сама теперь всей душой стремилась в описываемую Рогожиным счастливую гавань их будущего дома. В одном она не сомневалась, что своей любовью надолго может осчастливить Рогожина. И Лили, в силу своего скромного опыта, пыталась доставить любовнику как можно больше физического наслаждения.
Когда после безумной ночи, Лили, изможденная, усталая, заснула, – Рогожин тихо приподнялся на локте и устремил на нее пытливый взгляд.
В нем больше не было животных желаний и порывов. Пресыщенный безумной ночью, зверь спал, спрятав когти, и Рогожин не чувствовал над собой его мощной власти, подчинявшей себе его волю и рассудок. Рогожин весь был охвачен одним только стремлением проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили. Стремился – и не мог. Рогожин думал о том, что с телом неразрывно связано и составляет его сущность все то, что скрыто в его сокровенных тайниках, то, без чего тело представляет лишь труп!
И Рогожин тщетно силился что-то понять, усвоить... Он обладал и наслаждался телом Лили, но скрытая сущность его осталась по-прежнему далекой, недоступной, таинственной и загадочной, как было и тогда, когда он впервые увидел эту девушку.
Вглядываясь в красивое лицо Лили, Рогожин думал: «Вот я целовал этот лоб, но разве я знаю, какие мысли скрывает он? Я целовал эти манящие губы, но разве знаю, какие слова любви и страсти будут они шептать тому, кто заменит ей меня потом?.. Прижимаясь к груди Лили, я слышал, как трепетно бьется ее сердце, но – откуда я знаю, – быть может, это сердце переживает лишь те ощущения, какие испытала Лили прежде в объятиях другого любовника? В темных, как бездна, глазах Лили разве я могу прочесть ту тайну, которую они скрывают от меня в сокровенных глубинах души, всегда неведомой и далекой? И в каждом изгибе этой души всегда будет скрыта вечно неразгаданная для меня тайна. В самый восторженный миг любви и страсти внутренний мир Лили будет для меня так же недоступно далеким, как и в первый миг знакомства с нею. И никогда, никогда мужчина и женщина не достигнут друг с другом полного слияния и потому вечно будут мучиться неудовлетворенностью!..»
И воображение рисовало Рогожину странную, загадочную картину, – такую же странную и загадочную, как и вся жизнь. Когда-то, в далекие доисторические времена, вместо мужчины и женщины было одно целое существо, имевшее тело и душу. Потом это существо раздвоилось, и обе половины, вечно несчастные в разлуке между собой, вечно стремящиеся снова слиться воедино, тщетно силятся достигнуть этого путем безумных объятий, путем удовлетворения вечно ненасытной животной страсти...
– О, как же я люблю тебя... – в тоске шептал Рогожин.
И все больше и больше хотел проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили, в то, что составляло его сущность, что было скрыто в самых сокровенных тайниках и без чего тело представляло собой лишь труп.
И вдруг, может, под влиянием долгого и напряженного взгляда Рогожина, с лица Лили исчезла тихая улыбка, пропали чарующие ямочки на розовых щечках, пунцовые губы плотно сжались и скрыли ровные жемчужные зубы. На лице Лили появилось выражение страдания, муки.
Она открыла большие черные глаза – глубокие, как бездна, и темные, как ночь. И, устремив взгляд на склоненного над ней Рогожина, Лили встревоженно и со страхом чуть слышно прошептала:
– Что с тобой? Зачем ты так глядишь на меня?.. И тот страх, который так внезапно почувствовала Лили, почувствовал и Рогожин.
Лили вздохнула в тоске и снова спросила:
– Что с тобой? О чем ты задумался?
Но Рогожин не нашел, что ответить. Он опустил голову на подушки и замер.
Лили приподнялась, затем склонилась над Рогожиным, с жадным любопытством заглянула в его бледное, задумчивое лицо и вдруг что-то поняла, постигла инстинктом, присущим только одним женщинам. Порывисто обхватив нежными руками шею Рогожина, она прильнула своими губами к его губам.
И воля, и рассудок Рогожина опять подчинились диким, первобытным желаниям и порывам зверя, а в сердце снова проснулась несбыточная надежда удовлетворить мучительное стремление полного слияния с Лили.
Старания Лили быть прилежной ученицей в искусстве любви приятно удивляло Рогожина. Особенно его поражало, что она без прежнего ужаса смотрит на главный предмет его мужской гордости и даже пытается с его помощью подарить мужчине изысканнейшие из плотских наслаждений, правда, пока еще не слишком умело.
«Поразительно, как уживаются в ней одновременно скромность и возбуждающая мужской пыл склонность к разврату, – думал Рогожин. – Она рождена по подобию древнегреческих гетер, у которых красота и изысканность сочетались с пониманием того, как доставить мужчине утонченное физическое наслаждение».
Под утро, когда удовлетворенный и довольный Рогожин шутливо спросил возлюбленную, не читала ли она до их встречи древних поэтов, например, Овидия, который в своей «Науке любви» советовал римлянкам: «Та, что лицом хороша, ложись под мужчину, раскинувшись навзничь; та, что красива спиной, спину подставь напоказ», Лили в ответ со скромной улыбкой процитировала ему того же поэта: «Мила-нионовых плеч Атланта касалась ногами. Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример».
XXVI
XXVII
XXVIII
ХХIХ
ХХХ
ХХХI
Лили слушала Рогожина, и ее не покидало какое-то странное предчувствие, что вместо планируемого рая она принесет в жизнь этого мужчины одни только страдания и несчастья. Но молодая женщина гнала прочь эти мысли. Ведь она и сама теперь всей душой стремилась в описываемую Рогожиным счастливую гавань их будущего дома. В одном она не сомневалась, что своей любовью надолго может осчастливить Рогожина. И Лили, в силу своего скромного опыта, пыталась доставить любовнику как можно больше физического наслаждения.
Когда после безумной ночи, Лили, изможденная, усталая, заснула, – Рогожин тихо приподнялся на локте и устремил на нее пытливый взгляд.
В нем больше не было животных желаний и порывов. Пресыщенный безумной ночью, зверь спал, спрятав когти, и Рогожин не чувствовал над собой его мощной власти, подчинявшей себе его волю и рассудок. Рогожин весь был охвачен одним только стремлением проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили. Стремился – и не мог. Рогожин думал о том, что с телом неразрывно связано и составляет его сущность все то, что скрыто в его сокровенных тайниках, то, без чего тело представляет лишь труп!
И Рогожин тщетно силился что-то понять, усвоить... Он обладал и наслаждался телом Лили, но скрытая сущность его осталась по-прежнему далекой, недоступной, таинственной и загадочной, как было и тогда, когда он впервые увидел эту девушку.
Вглядываясь в красивое лицо Лили, Рогожин думал: «Вот я целовал этот лоб, но разве я знаю, какие мысли скрывает он? Я целовал эти манящие губы, но разве знаю, какие слова любви и страсти будут они шептать тому, кто заменит ей меня потом?.. Прижимаясь к груди Лили, я слышал, как трепетно бьется ее сердце, но – откуда я знаю, – быть может, это сердце переживает лишь те ощущения, какие испытала Лили прежде в объятиях другого любовника? В темных, как бездна, глазах Лили разве я могу прочесть ту тайну, которую они скрывают от меня в сокровенных глубинах души, всегда неведомой и далекой? И в каждом изгибе этой души всегда будет скрыта вечно неразгаданная для меня тайна. В самый восторженный миг любви и страсти внутренний мир Лили будет для меня так же недоступно далеким, как и в первый миг знакомства с нею. И никогда, никогда мужчина и женщина не достигнут друг с другом полного слияния и потому вечно будут мучиться неудовлетворенностью!..»
И воображение рисовало Рогожину странную, загадочную картину, – такую же странную и загадочную, как и вся жизнь. Когда-то, в далекие доисторические времена, вместо мужчины и женщины было одно целое существо, имевшее тело и душу. Потом это существо раздвоилось, и обе половины, вечно несчастные в разлуке между собой, вечно стремящиеся снова слиться воедино, тщетно силятся достигнуть этого путем безумных объятий, путем удовлетворения вечно ненасытной животной страсти...
– О, как же я люблю тебя... – в тоске шептал Рогожин.
И все больше и больше хотел проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили, в то, что составляло его сущность, что было скрыто в самых сокровенных тайниках и без чего тело представляло собой лишь труп.
И вдруг, может, под влиянием долгого и напряженного взгляда Рогожина, с лица Лили исчезла тихая улыбка, пропали чарующие ямочки на розовых щечках, пунцовые губы плотно сжались и скрыли ровные жемчужные зубы. На лице Лили появилось выражение страдания, муки.
Она открыла большие черные глаза – глубокие, как бездна, и темные, как ночь. И, устремив взгляд на склоненного над ней Рогожина, Лили встревоженно и со страхом чуть слышно прошептала:
– Что с тобой? Зачем ты так глядишь на меня?.. И тот страх, который так внезапно почувствовала Лили, почувствовал и Рогожин.
Лили вздохнула в тоске и снова спросила:
– Что с тобой? О чем ты задумался?
Но Рогожин не нашел, что ответить. Он опустил голову на подушки и замер.
Лили приподнялась, затем склонилась над Рогожиным, с жадным любопытством заглянула в его бледное, задумчивое лицо и вдруг что-то поняла, постигла инстинктом, присущим только одним женщинам. Порывисто обхватив нежными руками шею Рогожина, она прильнула своими губами к его губам.
И воля, и рассудок Рогожина опять подчинились диким, первобытным желаниям и порывам зверя, а в сердце снова проснулась несбыточная надежда удовлетворить мучительное стремление полного слияния с Лили.
Старания Лили быть прилежной ученицей в искусстве любви приятно удивляло Рогожина. Особенно его поражало, что она без прежнего ужаса смотрит на главный предмет его мужской гордости и даже пытается с его помощью подарить мужчине изысканнейшие из плотских наслаждений, правда, пока еще не слишком умело.
«Поразительно, как уживаются в ней одновременно скромность и возбуждающая мужской пыл склонность к разврату, – думал Рогожин. – Она рождена по подобию древнегреческих гетер, у которых красота и изысканность сочетались с пониманием того, как доставить мужчине утонченное физическое наслаждение».
Под утро, когда удовлетворенный и довольный Рогожин шутливо спросил возлюбленную, не читала ли она до их встречи древних поэтов, например, Овидия, который в своей «Науке любви» советовал римлянкам: «Та, что лицом хороша, ложись под мужчину, раскинувшись навзничь; та, что красива спиной, спину подставь напоказ», Лили в ответ со скромной улыбкой процитировала ему того же поэта: «Мила-нионовых плеч Атланта касалась ногами. Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример».
XXVI
Стояла уже зима, и сезон в Москве был в полном разгаре.
Но Лили никуда не выезжала. Она была беременна и переживала то особенное состояние, которое испытывают все женщины в ожидании первого ребенка.
Внутри нее началась другая, странная и неведомая ей жизнь, которая с каждой неделей все более и более давала о себе знать...
– Я беременна! – вся вспыхнув и покраснев, однажды объявила Лили Рогожину.
Тот страшно растерялся и не в состоянии был вымолвить ни единого слова. Схватившись за голову, Павел Ильич беспомощно опустился на стул, задыхаясь от волнения.
Лили с удивлением посмотрела на него, насмешливо улыбнулась и пожала плечами.
– Чего ты? Что с тобой? – спросила она.
– Отчего ты не хочешь узаконить наш союз? Неужели тебя не беспокоит участь твоего будущего ребенка? Пойми, что этот ребенок не только твой, но и мой!.. – вкрадчиво убеждал ее Рогожин, впрочем, постоянно срываясь на нервный тон. – Прежде я просил, а теперь требую, чтобы ты обвенчалась со мной... Я хочу иметь законное, всеми признанное право называться отцом своего ребенка.
– Я тебя понимаю, но... – начала Лили и вдруг в ужасе замолчала.
Она хотела было сказать, что отец этого ребенка – Далецкий и что если бы он, Рогожин, знал это, то не только не пожелал бы сделать ее своей женой, а напротив, немедленно выгнал бы ее, как собаку, из дому.
Лили пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась руками за стол.
– Что ты хочешь сказать?! – вскрикнул Рогожин и, вскочив с места и вплотную подойдя к Лили, впился в ее смущенное лицо испытующим взглядом.
Лили молчала, опустив голову и вздрагивая всем телом.
– Что ты хочешь сказать? – глухо и протяжно повторил Рогожин. – Что значит это «но»?
Лили пересилила себя и смело взглянула Рогожину прямо в глаза.
– Я... я не могу быть твоей женой... – чуть слышно прошептала она.
– Почему?
– Потому что не знаю, твой ли это ребенок, которым я сейчас беременна.
Дикий стон вырвался из груди Рогожина. Схватив Лили за руки, он сжал их, точно клещами, притянул ее к себе и обдал ее лицо горячим дыханием.
– Не мой? – прохрипел он.
– Да, может быть, – ответила Лили. Рогожин вдруг почувствовал себя бессильным и жалким. Выпустив руки Лили, он отступил на несколько шагов назад и в тоске поглядел в ее большие, горевшие лихорадочным блеском глаза.
Скорбная, страдальческая гримаса исказила бледное лицо Лили.
– Прежде чем принадлежать тебе, я уже принадлежала Далецкому, – медленно заговорила она надорванным голосом. – Я тебя ненавидела. Ненавидела за то, что ты покупал меня, точно какую-то вещь. Ты тогда не считал меня достойной быть твоей женой... Моя гордость страдала, но я пошла к тебе на содержание, потому что это все-таки было лучше и легче, чем жить у матери... Но прежде чем отдаться тебе за деньги, я решила отдаться в силу бескорыстного влечения какому-нибудь другому мужчине. В тот вечер, когда был закончен наш постыдный торг в доме моей матери, судьба свела меня с Далецким. Ты уехал. Мать с Жоржем, Ютановым и бароном сели играть в карты, а я поехала с Далецким в Петровский парк и там, в загородном ресторане, отдалась ему... Я тогда была в надрыве и точно так же, как Далецкому, отдалась бы всякому другому, лишь бы не ты, понимаешь ли, не ты первый воспользовался мною!.. – Лили зарыдала и, закрыв лицо руками, тяжело опустилась на стул. – Я понимаю, как все это грязно и скверно!.. – продолжала она, содрогаясь от рыданий. – Прежде я не решилась бы тебе сказать об этом, но теперь не могу молчать!.. Далецкий для меня больше не существует! Ради его жены, я покончила с ним и никогда к нему не вернусь. Но и с тобой жить не могу, скрывая на душе такую тяжесть!..
В передней раздался звонок. Через столовую прошмыгнула Берта.
Рогожин хотел было крикнуть ей, что они никого не принимают, но задохнулся и не произнес ни слова.
Прошло несколько томительных минут, и в столовую, шурша шелковой юбкой, вошла Анна Ивановна.
Но Лили никуда не выезжала. Она была беременна и переживала то особенное состояние, которое испытывают все женщины в ожидании первого ребенка.
Внутри нее началась другая, странная и неведомая ей жизнь, которая с каждой неделей все более и более давала о себе знать...
– Я беременна! – вся вспыхнув и покраснев, однажды объявила Лили Рогожину.
Тот страшно растерялся и не в состоянии был вымолвить ни единого слова. Схватившись за голову, Павел Ильич беспомощно опустился на стул, задыхаясь от волнения.
Лили с удивлением посмотрела на него, насмешливо улыбнулась и пожала плечами.
– Чего ты? Что с тобой? – спросила она.
– Отчего ты не хочешь узаконить наш союз? Неужели тебя не беспокоит участь твоего будущего ребенка? Пойми, что этот ребенок не только твой, но и мой!.. – вкрадчиво убеждал ее Рогожин, впрочем, постоянно срываясь на нервный тон. – Прежде я просил, а теперь требую, чтобы ты обвенчалась со мной... Я хочу иметь законное, всеми признанное право называться отцом своего ребенка.
– Я тебя понимаю, но... – начала Лили и вдруг в ужасе замолчала.
Она хотела было сказать, что отец этого ребенка – Далецкий и что если бы он, Рогожин, знал это, то не только не пожелал бы сделать ее своей женой, а напротив, немедленно выгнал бы ее, как собаку, из дому.
Лили пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась руками за стол.
– Что ты хочешь сказать?! – вскрикнул Рогожин и, вскочив с места и вплотную подойдя к Лили, впился в ее смущенное лицо испытующим взглядом.
Лили молчала, опустив голову и вздрагивая всем телом.
– Что ты хочешь сказать? – глухо и протяжно повторил Рогожин. – Что значит это «но»?
Лили пересилила себя и смело взглянула Рогожину прямо в глаза.
– Я... я не могу быть твоей женой... – чуть слышно прошептала она.
– Почему?
– Потому что не знаю, твой ли это ребенок, которым я сейчас беременна.
Дикий стон вырвался из груди Рогожина. Схватив Лили за руки, он сжал их, точно клещами, притянул ее к себе и обдал ее лицо горячим дыханием.
– Не мой? – прохрипел он.
– Да, может быть, – ответила Лили. Рогожин вдруг почувствовал себя бессильным и жалким. Выпустив руки Лили, он отступил на несколько шагов назад и в тоске поглядел в ее большие, горевшие лихорадочным блеском глаза.
Скорбная, страдальческая гримаса исказила бледное лицо Лили.
– Прежде чем принадлежать тебе, я уже принадлежала Далецкому, – медленно заговорила она надорванным голосом. – Я тебя ненавидела. Ненавидела за то, что ты покупал меня, точно какую-то вещь. Ты тогда не считал меня достойной быть твоей женой... Моя гордость страдала, но я пошла к тебе на содержание, потому что это все-таки было лучше и легче, чем жить у матери... Но прежде чем отдаться тебе за деньги, я решила отдаться в силу бескорыстного влечения какому-нибудь другому мужчине. В тот вечер, когда был закончен наш постыдный торг в доме моей матери, судьба свела меня с Далецким. Ты уехал. Мать с Жоржем, Ютановым и бароном сели играть в карты, а я поехала с Далецким в Петровский парк и там, в загородном ресторане, отдалась ему... Я тогда была в надрыве и точно так же, как Далецкому, отдалась бы всякому другому, лишь бы не ты, понимаешь ли, не ты первый воспользовался мною!.. – Лили зарыдала и, закрыв лицо руками, тяжело опустилась на стул. – Я понимаю, как все это грязно и скверно!.. – продолжала она, содрогаясь от рыданий. – Прежде я не решилась бы тебе сказать об этом, но теперь не могу молчать!.. Далецкий для меня больше не существует! Ради его жены, я покончила с ним и никогда к нему не вернусь. Но и с тобой жить не могу, скрывая на душе такую тяжесть!..
В передней раздался звонок. Через столовую прошмыгнула Берта.
Рогожин хотел было крикнуть ей, что они никого не принимают, но задохнулся и не произнес ни слова.
Прошло несколько томительных минут, и в столовую, шурша шелковой юбкой, вошла Анна Ивановна.
XXVII
Увидев вошедшую мать, Лили прекратила плакать и, поспешно отерев от слез лицо, поднялась ей навстречу.
Анна Ивановна, не желая вмешиваться в «семейные дела дочери», сделала вид, что ничего не заметила, нежно поцеловала Лили и сразу начала разговор о каких-то пустяках.
Рогожин выбрал удобную минуту и, простившись, уехал. Он настолько был потрясен неожиданным признанием Лили, что не мог скрыть волнения от Анны Ивановны. Павел Ильич задыхался, лицо его исказила судорожная гримаса.
Лили бросилась за ним в переднюю, но Рогожин молча остановил ее жестом руки.
– Я... я сообщу вам о своем решении письмом, – пробормотал он.
Лили поглядела ему вслед испуганными, широко открытыми глазами и возвратилась в столовую к матери.
– Что произошло у тебя с Рогожиным? – с беспокойством спросила Анна Ивановна.
– Я сказала ему, что отец моего будущего ребенка не он, а Далецкий, – ответила Лили, опустив глаза и сосредоточившись на том, чтобы не разрыдаться снова. Слезы теснили ее грудь и назойливо подступали к горлу.
– Зачем ты это сделала?! – вне себя вскрикнула Анна Ивановна. – И откуда ты знаешь, что отец ребенка не Рогожин, а Далецкий?
– Я знаю это... – чуть слышно пробормотала Лили и глубоко вздохнула.
– Какие глупости ты говоришь! Но если бы даже и на самом деле это было так, то зачем, с какой стати было говорить Рогожину?
– Он приставал ко мне, чтобы я сделалась его законной женой. Вот я и призналась во всем!..
– О, Господи! – воскликнула Анна Ивановна и даже руками всплеснула. – Да ты и впрямь не в своем уме!.. Сверх всяких ожиданий тебе удалось так завлечь и обвести Рогожина, что он сам предложил тебе выйти за него замуж! И вдруг, вместо того чтобы тотчас же воспользоваться этим, ты совершаешь такое безумие, такую глупость!.. Скажи на милость, на что это похоже? Что ты думаешь о себе?! Ты хоть представляешь, какой шанс упускаешь?! Перед тобой открывается жизнь, о которой большинство даже не мечтают: ежегодные поездки за границу, самые модные наряды, лучшие отели, путешествия только первым классом. Любая твоя прихоть и блажь будет немедленно исполняться мужем, ведь я же вижу, что он сходит по тебе с ума. Да и перед твоим еще не рожденным ребенком будет открыта столбовая жизненная дорога, и ему не придется пробиваться в жизни, постоянно испытывая на себе унижения и удары судьбы.
– Если Рогожин желает жениться на мне, так он может сделать это и после моего признания, – почти спокойно в ответ на слишком эмоциональный монолог матери возразила Лили.
– Да что он, дурак, что ли?! Жениться на тебе после того, как узнал, что ты до него отдалась Далецко-му, отдалась ни с того ни с сего, точно последняя девка, которая отдается любому встречному в первый же день знакомства. Рогожин теперь может только выгнать тебя вон из своего дома! И, между прочим, правильно сделает. Говорю это тебе, несмотря на то что я твоя мать и небезразлична к твоей судьбе.
– Он никогда не сделает этого! Он слишком меня любит!..
– Наивная мечтательница! Он любил тебя, пока ты не сделала своего дурацкого признания! А теперь... теперь он ненавидит и презирает тебя! Любой мужчина, если он, конечно, настоящий мужчина, никогда не простит своей женщине, что она носит ребенка от другого. Это, как говорят ученые, закон природы. Каждый мужчина заботится о том, чтобы оставить на земле свое потомство! Лили молчала.
– Боже мой, боже мой! – продолжала Анна Ивановна, все более приходя в неистовство. – Тебе неожиданно привалило в руки счастье: предстояло сделаться женой известного всей Москве миллионера, занять определенное положение в обществе, а ты, черт тебя знает почему, выкидываешь какой-то глупый фортель!.. Скажи, пожалуйста, кто тебя дергал за язык, чтобы сделать Рогожину это дурацкое признание?
– Я не могла скрывать от него подобное и держать на душе такую тяжесть, – возразила Лили и вдруг почувствовала себя обессиленной и жалкой.
Слезы подступили к ее горлу и вырвались наружу истерическими рыданиями. Лили зашаталась и, схватившись руками за стол, беспомощно упала на стоявший рядом стул.
Анна Ивановна, не желая вмешиваться в «семейные дела дочери», сделала вид, что ничего не заметила, нежно поцеловала Лили и сразу начала разговор о каких-то пустяках.
Рогожин выбрал удобную минуту и, простившись, уехал. Он настолько был потрясен неожиданным признанием Лили, что не мог скрыть волнения от Анны Ивановны. Павел Ильич задыхался, лицо его исказила судорожная гримаса.
Лили бросилась за ним в переднюю, но Рогожин молча остановил ее жестом руки.
– Я... я сообщу вам о своем решении письмом, – пробормотал он.
Лили поглядела ему вслед испуганными, широко открытыми глазами и возвратилась в столовую к матери.
– Что произошло у тебя с Рогожиным? – с беспокойством спросила Анна Ивановна.
– Я сказала ему, что отец моего будущего ребенка не он, а Далецкий, – ответила Лили, опустив глаза и сосредоточившись на том, чтобы не разрыдаться снова. Слезы теснили ее грудь и назойливо подступали к горлу.
– Зачем ты это сделала?! – вне себя вскрикнула Анна Ивановна. – И откуда ты знаешь, что отец ребенка не Рогожин, а Далецкий?
– Я знаю это... – чуть слышно пробормотала Лили и глубоко вздохнула.
– Какие глупости ты говоришь! Но если бы даже и на самом деле это было так, то зачем, с какой стати было говорить Рогожину?
– Он приставал ко мне, чтобы я сделалась его законной женой. Вот я и призналась во всем!..
– О, Господи! – воскликнула Анна Ивановна и даже руками всплеснула. – Да ты и впрямь не в своем уме!.. Сверх всяких ожиданий тебе удалось так завлечь и обвести Рогожина, что он сам предложил тебе выйти за него замуж! И вдруг, вместо того чтобы тотчас же воспользоваться этим, ты совершаешь такое безумие, такую глупость!.. Скажи на милость, на что это похоже? Что ты думаешь о себе?! Ты хоть представляешь, какой шанс упускаешь?! Перед тобой открывается жизнь, о которой большинство даже не мечтают: ежегодные поездки за границу, самые модные наряды, лучшие отели, путешествия только первым классом. Любая твоя прихоть и блажь будет немедленно исполняться мужем, ведь я же вижу, что он сходит по тебе с ума. Да и перед твоим еще не рожденным ребенком будет открыта столбовая жизненная дорога, и ему не придется пробиваться в жизни, постоянно испытывая на себе унижения и удары судьбы.
– Если Рогожин желает жениться на мне, так он может сделать это и после моего признания, – почти спокойно в ответ на слишком эмоциональный монолог матери возразила Лили.
– Да что он, дурак, что ли?! Жениться на тебе после того, как узнал, что ты до него отдалась Далецко-му, отдалась ни с того ни с сего, точно последняя девка, которая отдается любому встречному в первый же день знакомства. Рогожин теперь может только выгнать тебя вон из своего дома! И, между прочим, правильно сделает. Говорю это тебе, несмотря на то что я твоя мать и небезразлична к твоей судьбе.
– Он никогда не сделает этого! Он слишком меня любит!..
– Наивная мечтательница! Он любил тебя, пока ты не сделала своего дурацкого признания! А теперь... теперь он ненавидит и презирает тебя! Любой мужчина, если он, конечно, настоящий мужчина, никогда не простит своей женщине, что она носит ребенка от другого. Это, как говорят ученые, закон природы. Каждый мужчина заботится о том, чтобы оставить на земле свое потомство! Лили молчала.
– Боже мой, боже мой! – продолжала Анна Ивановна, все более приходя в неистовство. – Тебе неожиданно привалило в руки счастье: предстояло сделаться женой известного всей Москве миллионера, занять определенное положение в обществе, а ты, черт тебя знает почему, выкидываешь какой-то глупый фортель!.. Скажи, пожалуйста, кто тебя дергал за язык, чтобы сделать Рогожину это дурацкое признание?
– Я не могла скрывать от него подобное и держать на душе такую тяжесть, – возразила Лили и вдруг почувствовала себя обессиленной и жалкой.
Слезы подступили к ее горлу и вырвались наружу истерическими рыданиями. Лили зашаталась и, схватившись руками за стол, беспомощно упала на стоявший рядом стул.
XXVIII
На четвертый день Рогожин прислал Лили письмо в запечатанном именной печатью пакете. Письмо привез франтоватый лакей в цилиндре, лаковых штиблетах и перчатках.
– Ответа не требуется, – заявил он Берте, с оттенком пренебрежения оглядев ее сухопарую фигуру.
Берта ответила «нахалу» гордым, независимым взглядом и, шумно захлопнув за ним дверь, отнесла письмо Лили.
Письмо было написано ровным убористым почерком:
«Сначала я решил порвать с вами всякие отношения. Я хотел уехать из Москвы куда-нибудь на край света, чтобы позабыть вас и вырвать малейшие воспоминания о вас из своего сердца. И это было бы самое лучшее и для меня, и для вас! Той любви, которую я неожиданно почувствовал к вам, во мне уже нет, и жениться на вас после вашего рокового признания я не могу. Я глубоко страдаю, потому что наряду с озлоблением и ненавистью к вам, во мне живет, душит меня и темнит мой разум дикая, животная страсть к вашему красивому телу...
Простите меня!.. Откровенность за откровенность. Неожиданно для себя я увидел в вас, помимо женщины, человека, я хотел сделать вас подругой своей жизни, пойти с вами рука об руку по жизненному пути... Я заранее полюбил вашего будущего ребенка, потому что считал его своим. Ваше признание уничтожило во мне все эти лучшие человеческие чувства... И я опять стал животным, страстным, озлобленным, видящим в женщине не человека, а только самку и ценящим ее только с этой стороны... Вы уничтожили, погасили во мне затеплившуюся в моем сердце веру в людей, и я снова ненавижу и презираю их. Я буду снова угнетать и давить их силой денег. Я жажду этого, потому что осознаю свою беспомощность и слабость, потому что все хитроумные сплетения рассудка не дают мне возможности уничтожить страсть и влечение к вам. Я не мог уехать и выл как зверь, я скрежетал зубами, но тщетно принуждал себя покинуть Москву... Я остался. Видите, как я прям и откровенен с вами!..
Пройдет еще несколько дней, – и я приду к вам! Я буду бороться, насколько могу, но все равно, в конце концов, не выдержу и... приду».
На этих словах письмо обрывалось. Не было ни подписи, ни числа.
Уже в который раз хозяин жизни Павел Ильич Рогожин переступал в отношениях с этой женщиной через собственную гордость и устоявшиеся принципы.
Любую другую особу, посмевшую обмануть его, Рогожин безжалостно и без всякого сожаления выкинул бы из своей жизни, точно ненужную вещь. Да еще, пожалуй, нашел бы способ жестоко наказать изменницу и того ловкого мерзавца, что посмел надсмеяться над ним, крепко стоящим на этой земле господином миллионщиком. Но Лили он не только не мог причинить никакого зла, но готов был сам унижаться и страдать, пытаясь склеить разбитую любовь.
«Она высасывает меня по капле!» – порой с ужасом думал Рогожин и поглядывал на коллекцию пистолетов, развешанную по стенам его кабинета. Он всегда считал себя очень сильным человеком, но теперь порой едва сдерживался, чтобы от черной тоски не засунуть себе револьверный ствол в рот и не поставить точку бесконечным страданиям простым нажатием на спусковой крючок...
– Ответа не требуется, – заявил он Берте, с оттенком пренебрежения оглядев ее сухопарую фигуру.
Берта ответила «нахалу» гордым, независимым взглядом и, шумно захлопнув за ним дверь, отнесла письмо Лили.
Письмо было написано ровным убористым почерком:
«Сначала я решил порвать с вами всякие отношения. Я хотел уехать из Москвы куда-нибудь на край света, чтобы позабыть вас и вырвать малейшие воспоминания о вас из своего сердца. И это было бы самое лучшее и для меня, и для вас! Той любви, которую я неожиданно почувствовал к вам, во мне уже нет, и жениться на вас после вашего рокового признания я не могу. Я глубоко страдаю, потому что наряду с озлоблением и ненавистью к вам, во мне живет, душит меня и темнит мой разум дикая, животная страсть к вашему красивому телу...
Простите меня!.. Откровенность за откровенность. Неожиданно для себя я увидел в вас, помимо женщины, человека, я хотел сделать вас подругой своей жизни, пойти с вами рука об руку по жизненному пути... Я заранее полюбил вашего будущего ребенка, потому что считал его своим. Ваше признание уничтожило во мне все эти лучшие человеческие чувства... И я опять стал животным, страстным, озлобленным, видящим в женщине не человека, а только самку и ценящим ее только с этой стороны... Вы уничтожили, погасили во мне затеплившуюся в моем сердце веру в людей, и я снова ненавижу и презираю их. Я буду снова угнетать и давить их силой денег. Я жажду этого, потому что осознаю свою беспомощность и слабость, потому что все хитроумные сплетения рассудка не дают мне возможности уничтожить страсть и влечение к вам. Я не мог уехать и выл как зверь, я скрежетал зубами, но тщетно принуждал себя покинуть Москву... Я остался. Видите, как я прям и откровенен с вами!..
Пройдет еще несколько дней, – и я приду к вам! Я буду бороться, насколько могу, но все равно, в конце концов, не выдержу и... приду».
На этих словах письмо обрывалось. Не было ни подписи, ни числа.
Уже в который раз хозяин жизни Павел Ильич Рогожин переступал в отношениях с этой женщиной через собственную гордость и устоявшиеся принципы.
Любую другую особу, посмевшую обмануть его, Рогожин безжалостно и без всякого сожаления выкинул бы из своей жизни, точно ненужную вещь. Да еще, пожалуй, нашел бы способ жестоко наказать изменницу и того ловкого мерзавца, что посмел надсмеяться над ним, крепко стоящим на этой земле господином миллионщиком. Но Лили он не только не мог причинить никакого зла, но готов был сам унижаться и страдать, пытаясь склеить разбитую любовь.
«Она высасывает меня по капле!» – порой с ужасом думал Рогожин и поглядывал на коллекцию пистолетов, развешанную по стенам его кабинета. Он всегда считал себя очень сильным человеком, но теперь порой едва сдерживался, чтобы от черной тоски не засунуть себе револьверный ствол в рот и не поставить точку бесконечным страданиям простым нажатием на спусковой крючок...
ХХIХ
Лили в скорбном раздумье опустила письмо на колени и вдруг почувствовала, как ребенок забился под ее сердцем. Ей стало тревожно, и больно, и невыразимо жаль это будущее, невидимое ей существо, которое жило внутри нее и питалось за счет ее организма.
Настал вечер. Лили лежала на тахте в своем кабинете, закинув руки за голову, и тоскливо глядела в пространство. Несвязные мысли роем кружились в ее голове.
А может, мать права? С какой стати нужно было делать роковое признание Рогожину? Все было бы шито-крыто, и никогда бы он не узнал, что до него она принадлежала Далецкому.
Сняла ли она этим признанием тяжесть со своей души? Нисколько! На душе у нее так же тяжело, как и прежде. Почувствовала ли какое-либо удовлетворение, после того как во всем призналась Рогожину? Нет, нет и нет! Остался один горький и надоедливый осадок на душе, и только. Но сделать признание ее заставила неведомая ей роковая сила, с которой молодая женщина не в состоянии была бороться. Эта сила властно побуждала ее признаться во всем. И если бы после признания Лили грозила даже смерть, то все равно она бы не остановилась и рассказала всю правду.
Лили приподнялась на тахте, подперла рукой усталую голову и устремила взгляд в окно, через двойные рамы которого слабо доносился уличный шум.
Вот на другой стороне улицы у противоположного дома, похожего на громадный каменный ящик, зажгли газовый фонарь. Зеленоватое пламя его вспыхнуло и озарило грязный, истоптанный сотнями человеческих ног и лошадиных копыт снег. Свежие снежинки, падавшие из глубины сумрачного неба, запрыгали, завертелись в ярком свете этого фонаря. Затем вспыхнул другой фонарь, третий...
Лили заинтересовало это. Она встала с тахты и медленно, пошатываясь, точно пьяная, подошла к окну и приникла лбом к холодным влажным стеклам.
На длинной широкой улице фонари вспыхивали один за другим, и в полосе их света мчались громоздкие кареты, извозчичьи санки, шлепали и сталкивались друг с другом оголтелые, озлобленные пешеходы.
Улица жила обычной жизнью зимнего вечера, подчиняясь неведомым непреложным законам. Вот, плавно и легко шурша колесами по грязному снегу, к подъезду квартиры Лили подъехала чья-то щегольская карета.
Франтоватый лакей в длинном английском пальто со складками и блестящими пуговицами, в цилиндре и белых перчатках, поспешно соскочил с козел и привычным заученным жестом распахнул дверцы кареты.
Неловко и смешно согнувшись, из нее вылез какой-то мужчина с толстой суковатой палкой в руках.
Приехавший господин был в «генеральской» собольей шубе и барсучьей шапке. Он нерешительно постоял на тротуаре, глядя по сторонам, потом обратился к толстому важному кучеру, неподвижно сидевшему на высоких козлах, что-то сказал ему и устремил взгляд на окно.
И в ту же минуту Лили узнала в этом господине Рогожина. Да, да, это был он!..
Он продолжал нерешительно глядеть в окно и, очевидно, не знал, что ему делать. Но вот глаза Рогожина встретились с большими испуганными глазами Лили.
Павел Ильич сделал порывистое движение и ринулся к подъезду.
Еще один миг – и Лили услышала резкий электрический звонок. Повернув голову, Лили увидела в растворенные двери, как через освещенную столовую быстро прошмыгнула Берта.
Лили машинально поправила дрожащими руками сбившиеся на лоб волосы и пошла навстречу Рогожину.
– Дома? – услышала она в передней знакомый голос.
– Пожалуйте, госпожа дома! – ответила подобострастным и тихим голосом Берта.
Рогожин сбросил шубу и с меховой шапкой в руках вошел в залу. Увидав Лили, он покачнулся и уронил шапку.
– Лили!.. – глухо воскликнул он.
Настал вечер. Лили лежала на тахте в своем кабинете, закинув руки за голову, и тоскливо глядела в пространство. Несвязные мысли роем кружились в ее голове.
А может, мать права? С какой стати нужно было делать роковое признание Рогожину? Все было бы шито-крыто, и никогда бы он не узнал, что до него она принадлежала Далецкому.
Сняла ли она этим признанием тяжесть со своей души? Нисколько! На душе у нее так же тяжело, как и прежде. Почувствовала ли какое-либо удовлетворение, после того как во всем призналась Рогожину? Нет, нет и нет! Остался один горький и надоедливый осадок на душе, и только. Но сделать признание ее заставила неведомая ей роковая сила, с которой молодая женщина не в состоянии была бороться. Эта сила властно побуждала ее признаться во всем. И если бы после признания Лили грозила даже смерть, то все равно она бы не остановилась и рассказала всю правду.
Лили приподнялась на тахте, подперла рукой усталую голову и устремила взгляд в окно, через двойные рамы которого слабо доносился уличный шум.
Вот на другой стороне улицы у противоположного дома, похожего на громадный каменный ящик, зажгли газовый фонарь. Зеленоватое пламя его вспыхнуло и озарило грязный, истоптанный сотнями человеческих ног и лошадиных копыт снег. Свежие снежинки, падавшие из глубины сумрачного неба, запрыгали, завертелись в ярком свете этого фонаря. Затем вспыхнул другой фонарь, третий...
Лили заинтересовало это. Она встала с тахты и медленно, пошатываясь, точно пьяная, подошла к окну и приникла лбом к холодным влажным стеклам.
На длинной широкой улице фонари вспыхивали один за другим, и в полосе их света мчались громоздкие кареты, извозчичьи санки, шлепали и сталкивались друг с другом оголтелые, озлобленные пешеходы.
Улица жила обычной жизнью зимнего вечера, подчиняясь неведомым непреложным законам. Вот, плавно и легко шурша колесами по грязному снегу, к подъезду квартиры Лили подъехала чья-то щегольская карета.
Франтоватый лакей в длинном английском пальто со складками и блестящими пуговицами, в цилиндре и белых перчатках, поспешно соскочил с козел и привычным заученным жестом распахнул дверцы кареты.
Неловко и смешно согнувшись, из нее вылез какой-то мужчина с толстой суковатой палкой в руках.
Приехавший господин был в «генеральской» собольей шубе и барсучьей шапке. Он нерешительно постоял на тротуаре, глядя по сторонам, потом обратился к толстому важному кучеру, неподвижно сидевшему на высоких козлах, что-то сказал ему и устремил взгляд на окно.
И в ту же минуту Лили узнала в этом господине Рогожина. Да, да, это был он!..
Он продолжал нерешительно глядеть в окно и, очевидно, не знал, что ему делать. Но вот глаза Рогожина встретились с большими испуганными глазами Лили.
Павел Ильич сделал порывистое движение и ринулся к подъезду.
Еще один миг – и Лили услышала резкий электрический звонок. Повернув голову, Лили увидела в растворенные двери, как через освещенную столовую быстро прошмыгнула Берта.
Лили машинально поправила дрожащими руками сбившиеся на лоб волосы и пошла навстречу Рогожину.
– Дома? – услышала она в передней знакомый голос.
– Пожалуйте, госпожа дома! – ответила подобострастным и тихим голосом Берта.
Рогожин сбросил шубу и с меховой шапкой в руках вошел в залу. Увидав Лили, он покачнулся и уронил шапку.
– Лили!.. – глухо воскликнул он.
ХХХ
Лили бросилась к нему и, обхватив руками его шею, повисла на его груди всей тяжестью своего тела. А внутри нее, близ тоскливо занывшего сердца, тревожно, до боли и тошноты забилось то неведомое и еще чуждое ей существо, которое жило и питалось за счет ее слабеющего организма.
Лили жалобно и совсем по-детски застонала и, отняв от шеи Рогожина руки, крепко, изо всех сил прижала их к верхней части своего живота, где трепетал ребенок.
Рогожин не обратил на ее жест никакого внимания. Все его внимание было сосредоточено на бледном, похудевшем лице Лили и больших, глубоких, необычайно серьезных и скорбных ее глазах.
– Лили! – повторил Рогожин.
– Что? – чуть слышно спросила она.
– Ты видишь, я пришел!.. Я не могу без тебя жить! Я изнемог, измучился... Я весь изнемог, измучился!
Ребенок перестал биться внутри Лили. Она облегченно вздохнула и отняла от живота руки, которые бессильно повисли вдоль тела.
Лили посмотрела в жалкое, измученное лицо Рогожина. Она о чем-то думала. Но о чем, и сама не сумела бы сказать.
Думы ее сосредоточились на том, что таинственно и непонятно совершалось внутри ее.
– Что же ты молчишь? – в отчаянии спросил Рогожин.
Лили вздрогнула и очнулась.
– Я... я что же? Я ничего, – залепетала она, стараясь улыбнуться. – Как ты хочешь... во всем твоя воля... Я не в силах исправить того, что уже совершилось.
– Зачем ты говоришь это?! – вне себя воскликнул Рогожин и схватил Лили за руки. – О, если бы ты могла сказать мне, что то, в чем ты призналась мне, ложь и обман! – продолжал он, упав на колени и припав к ногам Лили. – Скажи это, скажи! Что тебе стоит сказать это?.. Солги, но скажи! Пусть в моем сердце возникнет хотя бы маленькое сомнение в правоте твоего признания! Ведь ты могла же только испытать меня, посмотреть, что выйдет из твоего рокового признания, в силах ли я буду после него сохранить любовь к тебе? Ведь ты могла сделать это?
Но теперь испытание кончилось... Ты видишь, что я все-таки пришел к тебе и люблю тебя так же сильно, безумно и страстно, как любил прежде! Скажи же, что все, в чем ты призналась мне, ложь и обман!..
– Н-нет! – задохнувшись, хрипло произнесла Лили.
– Значит, все правда?! – крикнул Рогожин и поднялся с полу.
– Да...
– Ты забеременела от Далецкого, а не от меня?
– Я не знаю.
– Но ты отдалась ему раньше меня?
– О, Господи, зачем ты меня мучаешь? Ведь я же призналась тебе во всем.
– Призналась... – мрачно пробормотал Рогожин после долгого томительного молчания. – Что из того, что ты призналась? Не лучше ли было бы и для тебя, и для меня, если бы ты совсем не признавалась и я ничего бы не знал?.. Зачем ты призналась мне в этом? Зачем?
– Я не могла молчать! Это было свыше моих сил! – изнемогая, едва удерживаясь на ногах, ответила Лили. – И потом, я не смогла бы пользоваться твоими богатствами, постоянно зная, что обманула тебя.
Рогожин бросился к ней, снова схватил ее за руки, крепко сжал их, а затем выпустил.
– А если я страстно мечтаю быть обманутым?! Если я за величайшее из благ почитаю жить сладкими иллюзиями?! Разве не милосердно ли было бы с твоей стороны подарить мне опиум своего обмана, чтобы я жил под его призрачным покровом, ни о чем не ведая и не беспокоясь?!
Говоря это, Рогожин точно не в себе бешено тряс за плечи свою возлюбленную, совершенно позабыв о ее положении. Когда же он, наконец опомнившись, выпустил Лили из своих рук, она, как подкошенная, упала на пол, не издав ни стона, ни крика. И все внимание ее снова сосредоточилось лишь на том, что совершалось внутри ее тела.
Сердце ее на минуту замерло, но затем усиленно забилось. И в то же мгновение затрепетал под ним и ребенок. Почувствовав это, Лили жадно стала прислушиваться к беспокойному его трепетанию и думала только о том, что надо во что бы то ни стало как-нибудь успокоить ребенка.
Почти бессознательно она приложила к животу ладони и слабо, едва заметно ощутила под ними бившееся существо. Только тогда, когда ребенок успокоился, Лили заметила, что Рогожин стоит перед ней на коленях и, закрыв руками лицо, беззвучно плачет.
Лили жалобно и совсем по-детски застонала и, отняв от шеи Рогожина руки, крепко, изо всех сил прижала их к верхней части своего живота, где трепетал ребенок.
Рогожин не обратил на ее жест никакого внимания. Все его внимание было сосредоточено на бледном, похудевшем лице Лили и больших, глубоких, необычайно серьезных и скорбных ее глазах.
– Лили! – повторил Рогожин.
– Что? – чуть слышно спросила она.
– Ты видишь, я пришел!.. Я не могу без тебя жить! Я изнемог, измучился... Я весь изнемог, измучился!
Ребенок перестал биться внутри Лили. Она облегченно вздохнула и отняла от живота руки, которые бессильно повисли вдоль тела.
Лили посмотрела в жалкое, измученное лицо Рогожина. Она о чем-то думала. Но о чем, и сама не сумела бы сказать.
Думы ее сосредоточились на том, что таинственно и непонятно совершалось внутри ее.
– Что же ты молчишь? – в отчаянии спросил Рогожин.
Лили вздрогнула и очнулась.
– Я... я что же? Я ничего, – залепетала она, стараясь улыбнуться. – Как ты хочешь... во всем твоя воля... Я не в силах исправить того, что уже совершилось.
– Зачем ты говоришь это?! – вне себя воскликнул Рогожин и схватил Лили за руки. – О, если бы ты могла сказать мне, что то, в чем ты призналась мне, ложь и обман! – продолжал он, упав на колени и припав к ногам Лили. – Скажи это, скажи! Что тебе стоит сказать это?.. Солги, но скажи! Пусть в моем сердце возникнет хотя бы маленькое сомнение в правоте твоего признания! Ведь ты могла же только испытать меня, посмотреть, что выйдет из твоего рокового признания, в силах ли я буду после него сохранить любовь к тебе? Ведь ты могла сделать это?
Но теперь испытание кончилось... Ты видишь, что я все-таки пришел к тебе и люблю тебя так же сильно, безумно и страстно, как любил прежде! Скажи же, что все, в чем ты призналась мне, ложь и обман!..
– Н-нет! – задохнувшись, хрипло произнесла Лили.
– Значит, все правда?! – крикнул Рогожин и поднялся с полу.
– Да...
– Ты забеременела от Далецкого, а не от меня?
– Я не знаю.
– Но ты отдалась ему раньше меня?
– О, Господи, зачем ты меня мучаешь? Ведь я же призналась тебе во всем.
– Призналась... – мрачно пробормотал Рогожин после долгого томительного молчания. – Что из того, что ты призналась? Не лучше ли было бы и для тебя, и для меня, если бы ты совсем не признавалась и я ничего бы не знал?.. Зачем ты призналась мне в этом? Зачем?
– Я не могла молчать! Это было свыше моих сил! – изнемогая, едва удерживаясь на ногах, ответила Лили. – И потом, я не смогла бы пользоваться твоими богатствами, постоянно зная, что обманула тебя.
Рогожин бросился к ней, снова схватил ее за руки, крепко сжал их, а затем выпустил.
– А если я страстно мечтаю быть обманутым?! Если я за величайшее из благ почитаю жить сладкими иллюзиями?! Разве не милосердно ли было бы с твоей стороны подарить мне опиум своего обмана, чтобы я жил под его призрачным покровом, ни о чем не ведая и не беспокоясь?!
Говоря это, Рогожин точно не в себе бешено тряс за плечи свою возлюбленную, совершенно позабыв о ее положении. Когда же он, наконец опомнившись, выпустил Лили из своих рук, она, как подкошенная, упала на пол, не издав ни стона, ни крика. И все внимание ее снова сосредоточилось лишь на том, что совершалось внутри ее тела.
Сердце ее на минуту замерло, но затем усиленно забилось. И в то же мгновение затрепетал под ним и ребенок. Почувствовав это, Лили жадно стала прислушиваться к беспокойному его трепетанию и думала только о том, что надо во что бы то ни стало как-нибудь успокоить ребенка.
Почти бессознательно она приложила к животу ладони и слабо, едва заметно ощутила под ними бившееся существо. Только тогда, когда ребенок успокоился, Лили заметила, что Рогожин стоит перед ней на коленях и, закрыв руками лицо, беззвучно плачет.