Поттер Патриция. Звездолов

   Он все еще никак не мог свыкнуться с тем, что маленький мальчик, его брат, действительно вот-вот станет настоящим мужчиной.
   — Значит, так: я должен встретиться с Руфусом и выяснить планы Синклера, — подытожил Алекс, блестя глазами.
   — Да, — больше не сомневаясь, ответил Патрик. — Хирам объяснит тебе дорогу. Это у нашей северной границы, в часе пути от ущелья.
   Алекс кивнул.
   — Может, тебе придется прождать несколько дней, — предупредил Патрик.
   — Ничего, по мне никто не заскучает, — неожиданно сухо отозвался Алекс.
   — А я как же?
   Алекс уставился на брата, потом, точно спохватившись, опустил взгляд. На его щеке задергался мускул, шея медленно багровела.
   Как хотелось Патрику восполнить Алексу — и Элизабет, конечно, — все годы одиночества и отцовского равнодушия, которые им выпали, но разве это в его силах?
   Нет, разумеется; он только и мог, когда Алекс снова поднял на него глаза, что улыбнуться и сказать:
   — Береги себя.
   — Ладно, — ответил младший. — Буду беречь себя, обещаю.
   Он встал, чтобы идти, и Патрик невольно обратил внимание на то, как решительно сжаты его губы, как выпрямилась спина. Да, Алекс в свои семнадцать уже стал мужчиной.
   Когда он ушел, Патрик все думал и думал о том, как незаметно повзрослел брат, и наконец заснул.
   * * *
   Прислонившись к стене, Руфус вслушивался в разговор Синклера с Горди и Фостером, англичанином.
   — На сей раз мне нужно больше людей, — заявил Синклер. — Надо устроить такой набег, от которого Ганну не удастся отмахнуться.
   — У нас не хватает пледов Сазерлендов, — заметил Горди.
   — Будут тебе пледы через три дня. Женщины трудятся не покладая рук.
   Горди нахмурился; Руфус видел, что вопрос так и вертится на кончике его языка. «Ну же, спроси», — мысленно подзадоривал он, ведь сам этого сделать не мог: на что новичку-наемнику интересоваться чем-то, кроме убийств и грабежей?
   — Что-то я не видел ни прях, ни красильщиц, — в конце концов сказал Горди.
   Синклер переглянулся с Фостером. По мрачной физиономии Фостера было понятно: он против того, чтобы Горди знал больше, чем нужно. Синклер, однако, пожал плечами: а что, мол, тут такого?
   — Они в Крейтоне, — ответил он.
   — Крейтон? — переспросил Руфус с видом невинного любопытства. Ай да Горди, ай, молодец. — Я о таком никогда не слышал. Это далеко отсюда?
   — Не твое дело, — хмуро отрезал Синклер. Руфус изобразил недоумение.
   — А как насчет того, чтобы быть здесь, когда я нужен вам? Это мое дело?
   — А у тебя что, появились другие планы? — насторожился Синклер. — Я тебе плачу, чтобы ты оставался здесь, где ты можешь понадобиться в любую минуту.
   — Все так, но я люблю поохотиться, чтобы скоротать время, — возразил Руфус, — да и кухня ваша не прогадает от моих стараний.
   С этим, он знал, Синклер при всем желании поспорить не мог. Только на прошлой неделе он добыл двух оленей и каждого убил всего одной стрелой.
   — Будь здесь через три дня, считая с сегодняшнего, на рассвете, — распорядился Синклер.
   — Хорошо, — согласился Руфус, втайне досадуя, что больше ничего не удается вызнать. — А что я буду иметь с этого набега?
   — Все, что захватишь, твое.
   — А женщины?
   Синклер пожал плечами, давая «добро» на насилие и грабеж.
   Руфус стиснул зубы, сдерживая ярость. Бог свидетель, уж он-то повидал на своем веку достаточно скотства и, случалось, сам вел себя по-скотски, пока не встретился с Патриком, который заколол бы, как свинью, любого — пусть даже своего — за насилие над женщиной. Видимо, с течением лет он перенял взгляды Патрика.
   — Кому мы можем верить? — спрашивал меж тем Синклер у Горди.
   Горди задумался.
   — У меня есть человек десять. Да еще у тебя человек двадцать. И, конечно, Фостер.
   Руфус не мог не отметить, что его Горди не назвал; будучи главным помощником Эдварда, он почему-то невзлюбил Руфуса, едва тот появился у ворот Синклера. И то, что его позвали на эту встречу, Горди никакого удовольствия не доставило. Руфусу и самому ничуть не льстило, что Синклер явно к нему благоволил: подобная милость была ему поперек горла. Но, увы, для дела это необходимо.
   Синклер удовлетворенно кивнул.
   — Выступите через три дня с утра. Милях в пятнадцати к северо-западу от деревни Килкрейг есть хутор. Возьмете его и оставите в живых пару свидетелей.
   Руфус закивал, как и другие, и пошел к двери.
   Но Синклер знаком велел ему остаться. Горди насупился, по непроницаемому лицу Фостера ни о чем догадаться не удавалось, но оба вышли, не говоря ни слова.
   Необузданный нрав Синклера был им слишком хорошо известен.
   Эдвард налил в две кружки вина, протянул одну Руфусу и развалился в кресле, с любопытством разглядывая его.
   — Горди тебя не жалует.
   — Я заметил, — пожал плечами Руфус.
   — Он спрашивал, где тебя носило.
   — А вы как считаете?
   — Солдат должен быть послушным, — глубокомысленно изрек Синклер.
   — Вот и поищите себе такого, — ответил Руфус. — Я малый шустрый и беспокойный, а бездельничать и наедать брюхо не по мне.
   Это был камешек в огород Горди, который в свои годы успел обзавестись заметным брюшком.
   Руфус осушил кружку и снова направился к двери.
   Синклер встал, глядя на него с еще большим интересом.
   — Нет, погоди. Не уходи. Ты тут пришелся ко двору, а Горди… Что Горди? В тебе есть что-то такое, чего в нем нет. Ты как, думаешь остаться у нас? — прищурившись, вдруг спросил он.
   — Я же говорил: мне на месте не сидится. Сделаю для вас работенку, и хорошо сделаю, коли заплатите по чести, а потом — до свидания. — Руфус понимал, что ходит по лезвию ножа. У Синклера было много вопросов, и вопросы эти не давали ему покоя; Руфус мог прочесть это в его глазах.
   — Пойду с тобой на охоту, — заявил Синклер.
   — По мне, лучше охотиться в одиночку, — лениво протянул Руфус, искоса наблюдая, как багровеет лицо собеседника, и гадая, как далеко можно зайти, не вызывая на себя взрыва его знаменитого бешенства.
   — Я другого мнения, — процедил Синклер сквозь сжатые зубы.
   Руфус понял: выбора нет, придется сегодня взять Синклера с собой. Тогда он удовлетворит свое любопытство и завтра, быть может, оставит его в покое и не помешает встретиться с Хирамом.
   Поэтому он равнодушно пожал плечами:
   — Как вам будет угодно.
   — Мне угодно, — отрезал Синклер. — Пусть седлают коней.
   А может быть, навязчивость Синклера и к лучшему. Авось во время охоты удастся вызнать что-нибудь про Крейтон. Неважно, где это и что это такое, ясно одно: лучше места для женщин, ткущих пледы тех цветов, которые не имеют ни малейшего отношения к их собственному клану, не придумаешь. Возможно также, что в этом укромном месте успешно прячут кое-кого еще, и, может быть, против его воли.
   * * *
   Марсали смывала пот и грязь с лица Патрика, а он крепко спал. Как же он должен был измучиться, думала она, если не проснулся, даже не шелохнулся ни разу, и как же сильна боль, если во сне он продолжает стискивать зубы.
   Она сняла повязку с его плеча: рану обметало, кожа вокруг покраснела. Перепугавшись, послала Хирама к той женщине, что дала целебных трав для Быстрого Гарри. Хоть бы Хирам поскорей вернулся…
   От вида обожженного мяса снова заныло под ложечкой. Ни разу в жизни Марсали не было так трудно, как в ту минуту, когда пришлось прижать раскаленный нож к открытой ране на плече у Патрика. Другим она зашивала раны, вправляла кости и, разумеется, жалела их, но та жалость не шла ни в какое сравнение со вчерашней душераздирающей мукой. Одно только придало ей тогда сил: если б она не решилась прижечь рану, Патрик истек бы кровью.
   Осторожно обмывая кожу вокруг раны, Марсали рассматривала тело спящего мужа. Сколько шрамов, боже милостивый. Сколько знаков перенесенной боли! Изрубленное в боях тело с сердцем миротворца…
   В дверь тихо постучали. Вскочив, Марсали кинулась открывать — и ахнула: на пороге рядом с Хирамом стояла Джинни. Хирам с невинным видом протянул ей мешочек.
   — Я встретил ее у ворот, — объяснил он.
   Почти ослепнув от слез, Марсали взяла у него травы и кинулась на шею терпеливо ожидавшей Джинни. Несколько минут она так и стояла, не говоря ни слова, вбирая знакомое тепло и уют родных рук.
   — Ну, ну, хорошая моя, — твердила Джинни, — а я-то как рада видеть тебя. Ты стала еще красивее, чем была.
   — Но что ты здесь делаешь? — спохватилась Марсали, отстраняясь, чтобы заглянуть ей в глаза. — Почему ты… то есть как…
   — Гэвин подумал, что я могу тебе пригодиться, — отвечала кормилица.
   Милый, милый Гэвин! Марсали выглянула в коридор и поспешно закрыла дверь.
   — А отец? Отец знает, что ты здесь? Джинни кивнула:
   — Он согласился, хотя сперва был очень недоволен. — Она с опаской взглянула на широкую физиономию Хирама и перешла на шепот:
   — Гэвин убедил его, что я буду доносить ему обо всем.
   Марсали смотрела на нее во все глаза. Надо же, Гэвин в изобретательности не уступает Патрику!
   Хирам глупо улыбался, и Марсали поняла, что и ему приятно видеть ее служанку. Правда, не всех в Бринэйре так обрадует ее появление…
   — А что сказал маркиз, увидев тебя? — спросила она.
   — Не думаю, чтобы он знал, — улыбнулась Джинни. — Он, кажется, занедужил, слег и строго наказал всем, чтобы его не беспокоили.
   Марсали закусила губу.
   — Джинни, Патрик ранен. Мне уже надо идти к нему, но я была бы так рада, если б ты помогла мне… Джинни пронзила Хирама осуждающим взглядом.
   — Ты не сказал.
   — Времени не было, милая, — развел руками Хирам. — Но вы все равно не волнуйтесь. Патрик попадал в переплеты почище этого, и ничего, живехонек. У него, как у кошки, не меньше девяти жизней.
   От его беспечности Марсали хотелось затопать ногами, завизжать в голос, вытворить что-нибудь — что угодно — и так выплеснуть свою злость на мужчин и их легкомысленное отношение к увечьям, войнам и насилию.
   — Боюсь, рана начнет гноиться, — произнесла она вслух, зная, что Джинни поймет с полуслова.
   — Так пойдем скорее, — ответила та, пропуская Марсали в комнату впереди себя. Хирам сунулся было за ними, но решительная Джинни без лишних церемоний вытолкала его за дверь.
   Марсали удивленно подняла брови; Джинни передернула плечами в ответ. Затем, взяв ее за руку, сказала:
   — Я места себе не находила от тревоги с тех пор, как ты пропала. У тебя все хорошо, родненькая моя? В самом деле?
   — Да-да, все хорошо, правда, — машинально отозвалась Марсали и после минутного колебания прибавила:
   — Джинни, мы обручились, Патрик и я. Гэвин был свидетелем.
   Изумленная Джинни воззрилась на нее, не говоря ни слова, и только тихо охнула.
   — Правда, правда, — улыбаясь, сказала Марсали.
   — А Гэвин?..
   — Ну да, — кивнула Марсали. — Они с Патриком вместе пытаются положить конец распре.
   Джинни еще не пришла в себя от первого известия, и второе добило ее окончательно. Несколько мгновений она лишь растерянно открывала и закрывала рот.
   — Но как же?.. Гэвин?.. Тогда, значит, он так и хотел — послал меня к вам лазутчицей. Или, по крайности, нарочным. — И она вытащила из рукава свернутый листок пергамента. — Это он тебе велел передать, лапушка. А у меня и из головы вон.
   Марсали медленно сломала печать, развернула листок и тут же поняла, что послание предназначалось скорее не ей, а Патрику и ничего хорошего не сулило — по крайней мере, ей самой. Она сложила письмо и спрятала в складках юбки. Ничего, подождет, пока Патрик не проснется.
   — Пойдем, — обратилась она к Джинни, — поможешь мне приготовить лекарство. — Тыльной стороной ладони прикоснулась ко лбу Патрика. — Какой горячий.
   — Кто делал прижигание? — спросила Джинни, озабоченно хмурясь при виде раны.
   — Я, — ответила Марсали.
   — Небось душа в пятки ушла?
   — Еще бы.
   Джинни с минуту смотрела ей прямо в глаза, потом одобрительно кивнула и принялась выкладывать на стол травы из принесенного Хирамом мешочка.
   Марсали, к своей радости, увидела, что знахарка опять прислала именно то, что она, безусловно, выбрала бы сама, и еще две-три травки, о которых она как-то не подумала. Встретиться бы с этой женщиной, поучиться у нее… Быть может, когда их кланы перестанут воевать, она познакомится поближе с соплеменниками Патрика.
   Вздохнув, Марсали принялась готовить целебный сбор.
   — До сих пор поверить не могу, что ты здесь. Мне кажется, я целую вечность живу тут одна, хотя на самом деле и двух месяцев не прошло.
   Джинни аккуратно сложила пустой мешок, улыбнулась.
   — Да, в Эберни без тебя стало тише. Признаться честно, я крепко думала, стоит или не стоит мне сюда являться. Но отказаться не могла. Я скучала по тебе. — Тут она усмехнулась:
   — И по зверюшкам тоже.
   — Они тебе обрадуются, — сказала Марсали, высыпая в сбор последний порошок. — А вот Патрика не любят. Почему, не понимаю.
   — Миленькая моя, они просто ревнуют, — вздохнула Джинни. — Чуют, что он для тебя теперь важнее всех. Марсали нахмурилась.
   — Я ведь и тебя люблю, но они с тобой-то ладят?
   — Потому что я уже была у тебя, когда появились они, — объяснила Джинни. — Им пришлось со мной смириться.
   Марсали намочила в миске с водой чистую тряпочку, выжала и высыпала на нее приготовленный порошок. Присев на краешек кровати, осторожно наложила припарку на раненое плечо Патрика. Он вздрогнул всем телом, но не проснулся.
   — Сколько у него шрамов, — прошептала Марсали.
   — Да, он ведь воин.
   — Но он добрый. — И она почувствовала, как сжимается сердце от одного только взгляда на него.
   — Ты его любишь, — тихо промолвила Джинни, и, хотя это был не вопрос, Марсали кивнула. — А он любит тебя?
   Марсали задумалась. Патрик ни разу не говорил ей заветных слов, но любимой называл, и в душе она верила, что так оно и есть.
   — Думаю, любит, — прошептала она в ответ, — но я не уверена, что сам понимает это.
   — Мужчины! — приглушенно фыркнула Джинни. — Вечно они последними понимают, что чувствуют. Если будешь ждать, чтобы он тебе сам об этом сказал, помрешь ожидаючи. Только по поступкам и узнаешь, что у него на сердце.
   Марсали улыбнулась, снова взглянула на красивое, хоть и покрытое шрамами лицо мужа.
   — Тогда, значит, любит, — сказала она. — И думать нечего.
   Когда для Патрика было сделано все, что только возможно, Марсали повела Джинни в свою комнату. Ей очень хотелось остаться у постели Патрика, но она боялась потревожить его сон разговорами.
   Не успела она открыть дверь, как ласки громко залопотали и завозились у себя в корзине. Марсали поспешила достать и приласкать их; с минуту они потерпели ее нежности, а затем вырвались из рук и помчались к Джинни, от волнения натыкаясь друг на друга.
   — Предатели, — проворчала Марсали, невольно любуясь гибкими зверьками. Потом, зная, что этого не избежать, попросила:
   — Расскажи мне об отце. Как он там?
   — Беспокоится о тебе и твоей сестре, — отвечала Джинни, — но страшно горд Гэвином.
   Долго ли осталось ему гордиться, подумала Марсали, если скоро он узнает, что сын все это время обманывал его?
   — А с Синклером он говорил?
   — Хм-м, — протянула Джинни, подходя к кровати с ласками на руках. — Синклер посылал человека справиться о тебе и Сесили и напомнить отцу, что обещанное надо выполнять.
   — Значит, Сесили в безопасности, — прошептала Марсали. Несмотря на уверения Патрика, она все же боялась, что сестру найдут.
   — Думаю, своей назойливостью Синклер уже вывел твоего отца из терпения, — продолжала Джинни. — О помолвке он больше не заговаривает, зато послал в парламент и самому королю прошение, чтобы тебя вернули в родительский дом, а Сазерлендов объявили вне закона.
   Марсали взяла на руки Тристана, погрузила пальцы в густой мягкий мех.
   — Он совсем один, — говорила Джинни. — И беспокоится о тебе.
   Марсали вздохнула:
   — Я скучаю по Эберни. И по всем вам. Но здешних слуг и особенно кухарку еще учить и учить. И Элизабет…
   — Дочь Сазерленда?
   — Да, надо пойти навестить ее. Думаю, отец все еще на нее гневается. — Она взяла Джинни за руки. — Пойдем со мной. Увидишь, она тебе понравится. А потом вместе приготовим бульон Патрику, когда он проснется.
   Джинни жалостливо смотрела на нее.
   — Девочка моя, уже не чаешь, как вырваться к своему Патрику, что тебе со мной, старухой…
   — Никакая ты не старуха, — возразила Марсали, прибавив с усмешкой:
   — Хирам, во всяком случае, так не думает.
   Джинни, казалось, была польщена.
   — Он бравый малый.
   — Да-да, — согласилась Марсали. — Верный, милый и…
   — Милый?
   — …Красивый, — весело продолжала Марсали.
   — Ты спятила, ей-богу. Что с тобою сделал молодой Сазерленд?
   — Он сделал меня счастливой, — улыбнулась Марсали. — Такой счастливой, что мне и не снилось. И я хочу, чтобы весь свет был счастлив, как я. Особенно те, кого я люблю, — ты, например.
   Джинни закатила глаза, но Марсали точно знала, что эти слова пришлись ей по душе.
   — Пойду посижу с ним немного.
   — Ступай, ступай, — одобрительно закивала Джинни.
   — Переночуешь сегодня у меня. А завтра утром я найду тебе отдельную комнатку.
   Джинни замялась, и Марсали вопросительно посмотрела на нее.
   — Хирам уже поговорил обо мне с какой-то женщиной по имени Колли, — нехотя призналась кормилица. — Она, по-моему, на него глаз положила.
   — Колли? — наморщила нос Марсали.
   — Ну да, — ревниво пробурчала Джинни. Хирам — сердцеед? Эта мысль так развеселила Марсали, что она едва не прыснула.
   — Колли пошла к леди Элизабет, — продолжала кормилица, — и та сказала, что я могу поселиться в соседней с тобой комнате, чтобы ты могла позвать меня, когда захочешь. Так что ты обо мне не тревожься. Я пока тут малость приберусь, потом найду, где у них кухня, и сварю бульон. А ты ступай обратно к своему мужу, тебе там место.
   Марсали не стала мешкать, вскочила с кровати, наспех обняла Джинни и вприпрыжку побежала к лестнице.
   Ей хотелось быть рядом с Патриком, когда он проснется, хотя она и старалась убедить себя, что спешит вовсе не из беспокойства за его жизнь. Все будет хорошо. Ведь Хирам сказал, что у него, как у кошки, девять жизней… И все же Марсали очень хотелось лишний раз удостовериться, что последняя из них не подходит к концу.

22.

   Она сидела у его изголовья и смотрела, как он просыпается. Вот открыл глаза — красные, воспаленные. На щеках пробилась густая щетина. Осторожно потянулся, вздохнул…
   В окно лились потоки солнечного света. Патрик заморгал, сразу ослепнув, потом прозрел, нашел взглядом Марсали и, как она и надеялась, улыбнулся ей той медленной улыбкой, которую она так любила.
   Он хотел сесть, но ее рука мягко, но непреклонно удержала его на месте.
   — Лежи, — строго сказала Марсали.
   — Из-за какой-то царапины, — проворчал он, но тем не менее послушался, и это ее встревожило, правда, ненадолго: рассеянный спросонья взгляд необычайно шел Патрику. — Ты у меня такая красивая, — еще раз улыбнулся он так нежно, что у нее сжалось сердце.
   — Я волнуюсь, что бы ты там ни говорил, — ответила Марсали, сердясь на мужа за его беспечность. — Ночью тебя лихорадило.
   — Я просто устал. Мне ничего не нужно, кроме отдыха. И твоей ласки.
   — Сейчас принесу тебе поесть, — будто не слыша, продолжала она. — Вот, это тебе от Гэвина. — Она подала ему листок.
   — От Гэвина?
   — Он прислал в Бринэйр Джинни, чтобы я не скучала. Во всяком случае, предлог такой.
   Патрик приподнялся на локте и с некоторым усилием сел. Одеяло сползло, но он, казалось, не замечал этого. Его нагота мгновенно пробудила в Марсали уже знакомые ощущения: сладкую боль в лоне, учащенный стук сердца. Она чувствовала, как заструился по жилам горячий огонь.
   Патрика, похоже, происходящее ничуть не смущало. Он внимательно прочел записку Гэвина и, морщась, попытался встать на ноги.
   — Тебе еще рано садиться в седло, — всполошилась Марсали, уже знавшая, что написал ее брат. Гэвин просил Патрика о встрече. Сегодня же.
   — Я должен, — твердо сказал Патрик. — Он с Хирамом почти незнаком.
   — Давай я поеду, — предложила она.
   — И как же ты выберешься из Бринэйра? Мой отец строго-настрого приказал тебе не выходить за стены замка.
   — А Алекс?
   — Алекс уже уехал, — ответил Патрик, делая первый неуверенный шаг.
   — Нельзя тебе этого делать.
   — Я и так уже залежался в постели, — отрезал он. — Слишком много всего надо успеть.
   — Тебе нужно полежать еще несколько дней, — не унималась Марсали. — Хирам говорит, у тебя девять жизней, но сейчас, глядя на тебя, можно подумать, что восемь ты уже израсходовал.
   — И это удручает тебя? — устало прикрыв глаза, спросил Патрик. Господи, как он может такое спрашивать после того, что случилось за последние дни…
   — Нет, не это, — ответила Марсали. — А та боль, которую тебе пришлось вытерпеть. — Она закусила губу. — И еще то, что я… прижигала…
   — Ты сделала то, что необходимо было сделать, — мягко возразил он, — и я только благодарен тебе. Зачем мне жена-трусишка, падающая в обморок при виде крови. — Он взял ее за руку. — Никогда не думал, что… господь наградит меня такой смелой, умной и доброй женой.
   Таких чудесных слов Патрик никогда еще ей не говорил — и никто не говорил. От женщины только того и требовалось, что удачно выйти замуж и нарожать детей — именно это всегда внушал ей отец. Да и Гэвин тоже…
   И вот теперь ее муж хочет идти, рисковать своей жизнью ради других: ради своей жены, своей семьи, своих друзей, ради обоих кланов.
   Удастся ли ей когда-нибудь удержать такого человека при себе? Или он вечно будет сражаться во имя очередной благородной цели? Такая перспектива отнюдь не вдохновляла и не радовала Марсали — ей становилось страшно за мужа, хотелось убежать вместе с ним далеко-далеко, туда, где нет войн, сражений и ненависти. Но куда бежать, она не знала. Да и Патрик не успокоится, пока не завершит начатое.
   Он притянул ее к себе, будто прочел ее мысли.
   — Я возьму с собою Хирама. Но ехать я должен, Гэвин будет ждать меня.
   — Лучше бы я не отдавала тебе письмо, — вздохнула она.
   — Нет, родная моя. Ты знала: я все равно поеду. — Он прижал ее к себе, легко коснулся губами лба и отступил. — Помоги мне одеться, — попросил он как ни в чем не бывало, вынуждая ее стать своей сообщницей в деле, против которого она так горячо возражала.
   Марсали проглотила вставший в горле ком.
   — Девочка моя?
   Она неохотно подошла к огромному шкафу, достала чистую рубаху и плед, понимая: плед и двумя здоровыми руками закрепить на себе непросто, а одной — почти невозможно. Интересно, что бы он делал, откажись она помочь? К несчастью, нашел бы кого-нибудь еще, кто согласится…
   Надеть через голову рубаху — это еще полбеды, теперь перекинуть угол пледа через плечо и обернуть другой конец вокруг бедер. Потом застегнуть тяжелым кожаным ремнем. Удивительно: с каждым движением к Патрику возвращалась сила. По ее расчетам, он должен был уже рухнуть на пол от напряжения.
   — Как там наши драконы? — спросил Патрик. Наверно, чтобы отвлечь ее от ужаса, слишком явно написанного на ее лице.
   — Драконы?
   — Изольда с Тристаном, — пояснил он, улыбаясь одним уголком рта. — Ну и имена ты им придумала.
   — Они очень обрадовались, увидев Джинни, — съязвила она в ответ, стараясь шуткой заглушить тревогу.
   — А есть еще кто-нибудь, кроме меня, кого они не жалуют?
   — Нет, — ответила Марсали, застегивая ему на плече плед пряжкой с гербом клана; потом отступила на шаг и оглядела его. Темные волосы Патрика были спутаны, щеки черны от щетины, но ей казалось, что никогда еще она не видела такого красивого мужчину. Его зеленые глаза ярко блестели — потому ли, что жар не совсем спал, или потому, что обращенный на нее взор горел страстью и нежностью.
   И она почувствовала, как внутри разливается тепло. В присутствии Патрика она всегда словно таяла: ноги слабели и подгибались, сердце начинало учащенно биться, мысли и слова безбожно путались…
   Прикосновение его руки наполнило ее новым теплом, огонь опалил кожу, проник к самому сердцу.
   — Не смотри на меня так, девочка моя, — шепнул он, — а то я никогда не уйду.
   Марсали тут же постаралась придать себе еще более обольстительный вид, но в подобных ухищрениях у нее не было опыта. Она никогда никого не любила, кроме Патрика, а он пропадал на чужбине столько лет… И даже теперь, после обручения, они так мало бывали вдвоем.
   — Не грусти, — попросил Патрик.
   — Я не грущу, — с негодованием возразила Марсали, — я тебя соблазняю. Он рассмеялся.
   — Постараюсь запомнить разницу, — поддразнил он, нежно обводя указательным пальцем ее губы и поднимая вверх печально опущенные уголки рта. — Но ты всегда обольстительна, любовь моя.
   — Поешь хотя бы бульона с хлебом, пока ты здесь!
   — Конечно. Гэвин пишет, что будет ждать у водопада в полдень. — Он взглянул в окно, на солнце. — До отъезда у меня целый час.
   — Сейчас принесу еду и скажу Хираму, чтобы глаз с тебя не спускал, — все еще сердито сказала Марсали и заметила озорной блеск в глазах мужа.
   — Смотри не напугай его.
   Он расслабленно опустился на скамью под окном, вытянул ноги. Даже прикрытые пледом, они показались Марсали необыкновенно привлекательными. Прежде она никогда не обращала внимания на мужские ноги, но на Патрика Сазерленда ей почему-то хотелось смотреть постоянно, не пропуская ни одной детали. И все в нем казалось ей совершенным.