Страница:
Она посмотрела ему в глаза — и покраснела: оказывается, все это время он с улыбкой наблюдал за нею! Щеки у Марсали запылали, и она выбежала, несмело улыбнувшись человеку, в присутствии которого почему-то вела себя так глупо.
Марсали оказалась права: и горячий бульон, и хлеб с сыром, которыми она почти насильно накормила Патрика, были ему совершенно необходимы. Рука сильно болела, но, останься он в постели, она болела бы все равно.
Хирам молча ехал рядом. Он тоже возражал против этой встречи. Теперь, вопреки обыкновению, губы его были угрюмо сжаты, и он бурчал нечто неразборчивое себе под нос. Вряд ли хвалил друга за благоразумие.
— Говори вслух, — не выдержал Патрик долгого молчания.
— Тебе надо лежать.
— Насколько я помню, ты и с худшими ранами не лежал в постели больше суток.
Хирам снова пробормотал что-то невразумительное.
Патрик улыбался, несмотря на жгучую боль в плече. Черт бы ее побрал, эту рану: дома еще было вполне терпимо, но скачка растревожила плечо, и с каждой минутой становилось все хуже.
Надо было как-то отвлечь себя.
— А по-моему, тебя на самом деле беспокоит вовсе не моя рана, — обратился он к Хираму.
— Ты все равно никого не слушаешь, — буркнул тот.
— Ну что ты, Хирам, как можно! Я всегда прислушивался к советам твоим и Руфуса.
Кустистая рыжая бровь Хирама поползла вверх, красноречиво выражая его отношение к подобным абсурдным заявлениям.
— Тогда отправляйся домой, а с этим малым встречусь я.
— Он с тобой незнаком, — возразил Патрик. — И я не знаю, как он настроен. Может, потребуется мое присутствие, чтобы уговорить его продолжать дело.
— Ты слишком рискуешь.
— Я ставлю на будущее, — мягко возразил Патрик.
— Тогда забирай свою девушку и уезжай. Никому, кроме тебя, мир здесь не нужен.
— Не правда, нужен. Быстрому Гарри, Гэвину, моим братьям по клану — и его соплеменникам. Никто из них не хочет воевать. Все это затеял Синклер, и, клянусь богом, я положу этому конец.
Хирам помрачнел еще больше.
— Весь мир тебе все равно не спасти, как ни старайся.
— У меня куда более скромные цели.
Патрик помолчал немного. Они с Хирамом не имели привычки вторгаться в личную жизнь друг друга, поэтому он чувствовал себя немного неловко, когда спросил, стараясь придать лицу самое невинное выражение:
— Марсали сказала тебе, что к ней Джинни приехала?
— Да, — ответил Хирам, как-то странно посмотрев на него.
— Ты, кажется, недавно вспоминал о ней? — осторожно продолжал Патрик.
— Может быть, — кивнул Хирам.
— Она все такая же хорошенькая?
— Да, — подтвердил Хирам после некоторой заминки и больше ничего не сказал.
Патрик украдкой улыбнулся: поглупевший от любви Хирам ему очень нравился. Во многом этот человек был ему ближе родного брата; он знал, что бесстрашный великан на самом деле робеет и избегает женщин. И теперь, изведав чудо взаимной любви к женщине, завладевшей его сердцем, он хотел, чтобы мимо Хирама это счастье тоже не прошло стороной.
Остаток пути они оба молчали. К водопаду Патрик подъехал первым: Хирам никогда еще тут не был и дороги не знал.
Они спешились, и Патрик присел на низкий плоский валун. Снова одолевала дурнота и накатывала слабость. Перед глазами все медленно плыло. Вдруг он услышал свист — тот самый условный свист, которым они с Гэвином окликали друг друга в детстве; тот свист, которому он сам научил Руфуса и Хирама.
Хирам недоуменно уставился на него; Патрик пожал плечами, свистнул в ответ и тут же заметил наверху, в скалах, какое-то движение. Миг спустя Гэвин уже стоял перед ним, с подозрением косясь на Хирама.
— Твоя сестра не дает мне и шагу ступить без него, — пояснил Патрик.
— Один из ваших разворотил ему плечо, — бесцеремонно вставил Хирам. — Кровь до сих пор никак не остановится.
Взгляд Гэвина тут же скользнул к странному бугру под пледом и неестественно прижатой к туловищу левой руке друга.
— Кто? — выдохнул он.
— Черный Фергус.
— Где он? — прорычал Гэвин.
— Ест и пьет в свое удовольствие у нас в зале. Он и еще семеро — наши почетные пленники. Если хотите разбить нас наголову — пошлите к нам в плен еще кого-нибудь. Они объедят нас до полного поражения.
Но Гэвин даже не улыбнулся.
— Все живы-здоровы?
— Все, — кивнул Патрик. Гэвин взглянул на него в упор.
— А ты серьезно ранен?
Патрик досадливо дернул здоровым плечом. Он успел уже устать от подобных вопросов. Далась им всем эта царапина!
— Ты хотел встретиться?
— Да. Отец отослал в парламент гонца с прошением объявить тебя вне закона. По-моему, ты тоже должен послать кого-нибудь в свою защиту.
Патрик кивнул.
— Я хочу знать, что происходит, — продолжал Гэвин. — Надоело врать отцу.
— Мне тоже, — кратко ответил Патрик. Боль в плече становилась почти нестерпимой. — Думаю, нам осталось недолго ждать. Я заслал одного человека к Синклеру, и он говорит, что Синклер тоже теряет терпение. Он готовит новый набег. — Патрик помолчал. — Гэвин, сколько людей ты можешь отрядить на охрану приграничных ферм?
— Сотню, — не задумываясь, ответил Гэвин. — Или даже больше.
— Отошли женщин и детей в Эберни. Собери на каждой ферме человек по десять, но пусть не высовываются. А другие пусть ждут в лесу — и непременно верхом, чтобы могли быстро доставить донесение и позвать людей туда, где начнется атака. Я тоже пришлю тебе кое-кого. У них будут черные повязки на рукавах и обычная одежда, не пледы Сазерлендов. Не хочу, чтобы Ганны их перебили.
Гэвин слушал короткие, четкие распоряжения и мрачнел на глазах.
— Но тогда Эберни и все наши стада останутся совсем без охраны, — заметил он.
— Да, — твердо ответил Патрик. Вот и пришло время проверить, насколько Гэвин доверяет ему. Он просил друга оставить замок — а значит, и всю семью — безо всякой защиты.
— Отец ни за что не согласится.
— Согласится, если будет знать, что Сазерленды собираются напасть на его арендаторов.
Гэвин вздохнул, отвел взгляд. Патрику очень хотелось знать, о чем сейчас думает друг, но он понимал, что настаивать нельзя. Гэвин должен решить сам.
Он оперся на правую руку, чтобы хоть немного умерить давящую боль в плече, и Хирам тут же кинулся к нему. Патрик отрицательно качнул головой; Хирам остановился, перебегая взглядом от него к Гэвину и обратно, и отошел на прежнее место, поняв, что вмешиваться не стоит — Патрик должен справиться сам.
Прошла минута, другая…
В конце концов Гэвин обернулся к другу, взглянул ему в глаза и кивнул.
— Постараюсь сделать, как ты просишь, — сказал он. — Придется соврать отцу, что Марсали предупредила нас о набеге через Джинни. Ни во что другое он не поверит.
Патрику эта мысль не очень понравилась, но выбора не было. Если что-то вдруг не удастся, он, конечно, приложит все силы, чтобы отвести от Марсали и Джинни даже тень подозрения.
Он шагнул к Гэвину, и друзья обменялись крепким рукопожатием. Взгляд Гэвина снова метнулся к его раненому плечу.
— Береги себя, — сказал Гэвин. — Передай привет моей сестре.
— Ладно, — кивнул Патрик.
Гэвин оглянулся на Хирама, но тот лишь насупился, очевидно, виня всех Ганнов в том, что Патрик страдает от раны.
— Береги его, — сказал он Хираму, и лицо у того немного просветлело.
— Пойду приведу коней, — буркнул он, и Патрик с Гэвином ненадолго остались одни.
— Как там коровы? — улыбнулся Патрик.
— Устали, — ответил Гэвин. — Теперь отец считает всех Сазерлендов лентяями. Возмущается, как можно было довести скотину до такого состояния.
— Когда все закончится, бедные животные будут рады не меньше нас.
— А у кого останутся эти паршивые твари? — воинственно поблескивая глазами, осведомился Гэвин. — Собственность, знаешь ли…
Патрик попытался рассмеяться, но проклятое плечо болело слишком сильно.
— Мой шпион, тот, что сейчас у Синклера, рассказал, что прослышал о каком-то тайном месте… кажется, острове. Тебе ничего не приходит на ум?
Гэвин озабоченно сдвинул брови.
— Разве что Крейтон, но там уже много лет никто не живет, с тех пор как море размыло дамбу. Теперь это остров.
— Ага, — нахмурился Патрик. — А я думал, буря там камня на камне не оставила.
Гэвин уставился на друга.
— К чему это ты клонишь?
Патрик отодвинулся от спасительного камня, на который опирался: на тропе показался Хирам с конями.
— Может, и ни к чему, — ответил он, берясь за поводья здоровой рукой. Оказавшись в седле, еще раз взглянул на Гэвина. — Жди Хирама с вестями. Он уже бывал раньше в Эберни, его никто ни в чем не заподозрит.
Гэвин кивнул.
— Завтра вечером пошлю людей на границу, — продолжал Патрик. — Но там должны быть и Ганны, если мы собираемся ловить Синклера. Одним Сазерлендам твой отец не поверит.
— Они там будут.
Патрик смотрел на друга детства и вспоминал веселые дни, проведенные вместе, игры, приключения, тайны, которыми они делились…
Теперь они разделяли нечто большее: ответственность за судьбу своих кланов.
— С богом, Гэвин, — сказал он.
— Скорее с чертом, — хохотнул Гэвин.
* * *
Алекс сидел высоко на дереве, почти незаметный среди ветвей, и сочинял стихотворение. Его музой была Марсали. Он относился к ней с благоговейным восхищением и завидовал Патрику, на которого она так нежно смотрела.
Время от времени он оглядывал сверху лес — не идет ли кто, но вот уже полтора дня ничего не замечал, кроме мирной возни белок да изредка пробегавших в траве кроликов. Ночью он совсем продрог, хотя и кутался в плед, но костра разводить не решился, боясь, что дым его выдаст, а на рассвете снова влез на дерево, горя желанием быть полезным старшему брату.
К полудню он уже был почти уверен, что никто не придет, перестал следить за лесом с прежним вниманием и занялся стихотворением, которое решил потом положить на музыку.
Вдруг до него донесся тихий свист, похожий на пение какой-то птицы, но только за то время, что он провел на своем посту, птицы не пели ни разу. Алекса охватил озноб, сердце забилось чаще: вслед за свистом он услыхал тихое конское ржание. Осторожно выглянув в просвет между листвой, он увидел одинокого всадника. Все мысли о стихосложении улетучились в мгновение ока. Неизвестный всадник приближался к условленному месту.
Когда он подъехал совсем близко, Алекс узнал долговязую фигуру Руфуса, поспешно спустился по стволу до нижней ветки и спрыгнул наземь.
Руфус вскинул пистолет, и на мгновение Алексу стало жутко, но тот уже опустил оружие и сердито насупился.
— Бог с тобою, парень, разве никто тебя не учил, что нельзя вот так падать людям на голову?
На минуту Алекс потерял дар речи, ноги стали ватными, и он старался только не упасть. Затем, заикаясь от смущения, принялся объяснять:
— М-меня п-послал Патрик…
Руфус неожиданно дружески усмехнулся:
— Я думал встретить здесь Хирама. У него тоже есть привычка прыгать с деревьев.
— Хирама? — изумленно переспросил Алекс. — Но он ведь такой здоровенный!
— Да, сынок, ты бы удивился. Он лазает по деревьям, как кошка, куда мне до него.
Алекс усмехнулся в ответ, вдруг почувствовав, что ему легко разговаривать с этим закаленным в боях воином. В конце концов, это друг Патрика… Среди знакомых Алексу воинов Руфусу не было равных во владении клинком. Как-то он разбил наголову пятерых Сазерлендов одного за другим, а потом воткнул меч в землю и заявил, что тягаться тут не с кем.
Руфус спешился. Затем подошел к мальчику, положил ему руку на плечо, и они пошли к стволу упавшего дерева.
— Должно быть, Патрик здорово доверяет тебе, если послал сюда. Никто не знает о моей службе у Синклера, кроме Хирама и твоего брата.
Алекс изо всех сил пытался сдержать довольную улыбку, но рот расплывался сам собою. И почему он не владеет своим лицом, как Патрик?
— Я уж боялся, что ты не придешь.
— Меня задержал Синклер: ему ни с того ни с сего пришло в голову поохотиться со мной. Слава богу, ты меня дождался, — ухмыльнулся Руфус, развалившись на бревне. — Я его так измучил, что ему теперь долго еще не захочется на охоту. И все же времени у меня мало. Я обещал Синклеру добыть вепря или оленя. Да, в общем, и кролик сойдет. Скажи брату: Синклер собирается перейти границу завтра на рассвете и напасть на фермы Ганнов в пятнадцати милях к северо-востоку от Килкрейга. Это недалеко от северной границы межу Ганнами и Сазерлендами.
Алекс лихорадочно старался зафиксировать в памяти поток сведений, разобраться в сумятице разрозненных фактов.
— Северная граница? — переспросил он. — Я ее хорошо знаю.
— Молодчина, — кивнул Руфус. — Значит, на рассвете. И еще передай ему: Синклер держит женщин в какой-то крепости, которая называется Крейтон. Там они ткут пледы, как у Сазерлендов. Лично я бы не удивился, если бы там прятали еще кого-нибудь.
— Что-что? — изумился Алекс.
— Считается, что крепость давно заброшена, — пояснил Руфус. — Но туда посылают стражу, и там живут какие-то женщины. Ну а ты что подумал?
— Даже не знаю.
— Может быть, там держат пленных?
Алекс понимал, что пора догадаться, на что намекает Руфус; он смотрел на него так нетерпеливо, будто сказал даже больше, чем следовало.
— Твоя мачеха, — наконец сдался Руфус. — Патрик точно знал, что твой отец не убивал ее, хотя мне непонятно, почему он так в этом уверен. По-моему, от маркиза можно ждать решительно всего. А леди Марсали так же твердо убеждена, что ее тетка никогда не наложила бы на себя рук.
Мысли в голове у Алекса путались. Он и сам сомневался, что отец способен убить беззащитную женщину. Даже в порыве бешенства. Для него слишком много значила честь. Алексу не однажды приходило в голову, что это единственное, что было ему дорого.
А если Маргарет действительно жива, если ее держат в плену, тогда…
— Но зачем бы Синклеру сохранять ей жизнь? — спросил он.
Руфус пожал плечами:
— Вот этого не скажу. Все это только предположение, сынок. Но я считаю, Патрик все должен об этом знать. А теперь давай-ка беги домой с новостями.
Алекс кивнул.
— Я привязал коня в лесу, чуть поодаль отсюда.
— Умница, — одобрительно улыбнулся Руфус.
От «умницы» Алекса слегка покоробило. Он уже успел почувствовать себя взрослым мужчиной. Патрик, тот в шестнадцать ушел на войну. И все же его распирало от гордости: друг самого Патрика счел его умным. С этими мыслями Алекс решил поскорее отправляться в обратный путь, пока не наговорил глупостей.
Оглянувшись, он увидел, что Руфус тоже садится на коня. Алекс пошел быстрее. Патрик ждет его.
Патрик будет им доволен.
23.
Марсали оказалась права: и горячий бульон, и хлеб с сыром, которыми она почти насильно накормила Патрика, были ему совершенно необходимы. Рука сильно болела, но, останься он в постели, она болела бы все равно.
Хирам молча ехал рядом. Он тоже возражал против этой встречи. Теперь, вопреки обыкновению, губы его были угрюмо сжаты, и он бурчал нечто неразборчивое себе под нос. Вряд ли хвалил друга за благоразумие.
— Говори вслух, — не выдержал Патрик долгого молчания.
— Тебе надо лежать.
— Насколько я помню, ты и с худшими ранами не лежал в постели больше суток.
Хирам снова пробормотал что-то невразумительное.
Патрик улыбался, несмотря на жгучую боль в плече. Черт бы ее побрал, эту рану: дома еще было вполне терпимо, но скачка растревожила плечо, и с каждой минутой становилось все хуже.
Надо было как-то отвлечь себя.
— А по-моему, тебя на самом деле беспокоит вовсе не моя рана, — обратился он к Хираму.
— Ты все равно никого не слушаешь, — буркнул тот.
— Ну что ты, Хирам, как можно! Я всегда прислушивался к советам твоим и Руфуса.
Кустистая рыжая бровь Хирама поползла вверх, красноречиво выражая его отношение к подобным абсурдным заявлениям.
— Тогда отправляйся домой, а с этим малым встречусь я.
— Он с тобой незнаком, — возразил Патрик. — И я не знаю, как он настроен. Может, потребуется мое присутствие, чтобы уговорить его продолжать дело.
— Ты слишком рискуешь.
— Я ставлю на будущее, — мягко возразил Патрик.
— Тогда забирай свою девушку и уезжай. Никому, кроме тебя, мир здесь не нужен.
— Не правда, нужен. Быстрому Гарри, Гэвину, моим братьям по клану — и его соплеменникам. Никто из них не хочет воевать. Все это затеял Синклер, и, клянусь богом, я положу этому конец.
Хирам помрачнел еще больше.
— Весь мир тебе все равно не спасти, как ни старайся.
— У меня куда более скромные цели.
Патрик помолчал немного. Они с Хирамом не имели привычки вторгаться в личную жизнь друг друга, поэтому он чувствовал себя немного неловко, когда спросил, стараясь придать лицу самое невинное выражение:
— Марсали сказала тебе, что к ней Джинни приехала?
— Да, — ответил Хирам, как-то странно посмотрев на него.
— Ты, кажется, недавно вспоминал о ней? — осторожно продолжал Патрик.
— Может быть, — кивнул Хирам.
— Она все такая же хорошенькая?
— Да, — подтвердил Хирам после некоторой заминки и больше ничего не сказал.
Патрик украдкой улыбнулся: поглупевший от любви Хирам ему очень нравился. Во многом этот человек был ему ближе родного брата; он знал, что бесстрашный великан на самом деле робеет и избегает женщин. И теперь, изведав чудо взаимной любви к женщине, завладевшей его сердцем, он хотел, чтобы мимо Хирама это счастье тоже не прошло стороной.
Остаток пути они оба молчали. К водопаду Патрик подъехал первым: Хирам никогда еще тут не был и дороги не знал.
Они спешились, и Патрик присел на низкий плоский валун. Снова одолевала дурнота и накатывала слабость. Перед глазами все медленно плыло. Вдруг он услышал свист — тот самый условный свист, которым они с Гэвином окликали друг друга в детстве; тот свист, которому он сам научил Руфуса и Хирама.
Хирам недоуменно уставился на него; Патрик пожал плечами, свистнул в ответ и тут же заметил наверху, в скалах, какое-то движение. Миг спустя Гэвин уже стоял перед ним, с подозрением косясь на Хирама.
— Твоя сестра не дает мне и шагу ступить без него, — пояснил Патрик.
— Один из ваших разворотил ему плечо, — бесцеремонно вставил Хирам. — Кровь до сих пор никак не остановится.
Взгляд Гэвина тут же скользнул к странному бугру под пледом и неестественно прижатой к туловищу левой руке друга.
— Кто? — выдохнул он.
— Черный Фергус.
— Где он? — прорычал Гэвин.
— Ест и пьет в свое удовольствие у нас в зале. Он и еще семеро — наши почетные пленники. Если хотите разбить нас наголову — пошлите к нам в плен еще кого-нибудь. Они объедят нас до полного поражения.
Но Гэвин даже не улыбнулся.
— Все живы-здоровы?
— Все, — кивнул Патрик. Гэвин взглянул на него в упор.
— А ты серьезно ранен?
Патрик досадливо дернул здоровым плечом. Он успел уже устать от подобных вопросов. Далась им всем эта царапина!
— Ты хотел встретиться?
— Да. Отец отослал в парламент гонца с прошением объявить тебя вне закона. По-моему, ты тоже должен послать кого-нибудь в свою защиту.
Патрик кивнул.
— Я хочу знать, что происходит, — продолжал Гэвин. — Надоело врать отцу.
— Мне тоже, — кратко ответил Патрик. Боль в плече становилась почти нестерпимой. — Думаю, нам осталось недолго ждать. Я заслал одного человека к Синклеру, и он говорит, что Синклер тоже теряет терпение. Он готовит новый набег. — Патрик помолчал. — Гэвин, сколько людей ты можешь отрядить на охрану приграничных ферм?
— Сотню, — не задумываясь, ответил Гэвин. — Или даже больше.
— Отошли женщин и детей в Эберни. Собери на каждой ферме человек по десять, но пусть не высовываются. А другие пусть ждут в лесу — и непременно верхом, чтобы могли быстро доставить донесение и позвать людей туда, где начнется атака. Я тоже пришлю тебе кое-кого. У них будут черные повязки на рукавах и обычная одежда, не пледы Сазерлендов. Не хочу, чтобы Ганны их перебили.
Гэвин слушал короткие, четкие распоряжения и мрачнел на глазах.
— Но тогда Эберни и все наши стада останутся совсем без охраны, — заметил он.
— Да, — твердо ответил Патрик. Вот и пришло время проверить, насколько Гэвин доверяет ему. Он просил друга оставить замок — а значит, и всю семью — безо всякой защиты.
— Отец ни за что не согласится.
— Согласится, если будет знать, что Сазерленды собираются напасть на его арендаторов.
Гэвин вздохнул, отвел взгляд. Патрику очень хотелось знать, о чем сейчас думает друг, но он понимал, что настаивать нельзя. Гэвин должен решить сам.
Он оперся на правую руку, чтобы хоть немного умерить давящую боль в плече, и Хирам тут же кинулся к нему. Патрик отрицательно качнул головой; Хирам остановился, перебегая взглядом от него к Гэвину и обратно, и отошел на прежнее место, поняв, что вмешиваться не стоит — Патрик должен справиться сам.
Прошла минута, другая…
В конце концов Гэвин обернулся к другу, взглянул ему в глаза и кивнул.
— Постараюсь сделать, как ты просишь, — сказал он. — Придется соврать отцу, что Марсали предупредила нас о набеге через Джинни. Ни во что другое он не поверит.
Патрику эта мысль не очень понравилась, но выбора не было. Если что-то вдруг не удастся, он, конечно, приложит все силы, чтобы отвести от Марсали и Джинни даже тень подозрения.
Он шагнул к Гэвину, и друзья обменялись крепким рукопожатием. Взгляд Гэвина снова метнулся к его раненому плечу.
— Береги себя, — сказал Гэвин. — Передай привет моей сестре.
— Ладно, — кивнул Патрик.
Гэвин оглянулся на Хирама, но тот лишь насупился, очевидно, виня всех Ганнов в том, что Патрик страдает от раны.
— Береги его, — сказал он Хираму, и лицо у того немного просветлело.
— Пойду приведу коней, — буркнул он, и Патрик с Гэвином ненадолго остались одни.
— Как там коровы? — улыбнулся Патрик.
— Устали, — ответил Гэвин. — Теперь отец считает всех Сазерлендов лентяями. Возмущается, как можно было довести скотину до такого состояния.
— Когда все закончится, бедные животные будут рады не меньше нас.
— А у кого останутся эти паршивые твари? — воинственно поблескивая глазами, осведомился Гэвин. — Собственность, знаешь ли…
Патрик попытался рассмеяться, но проклятое плечо болело слишком сильно.
— Мой шпион, тот, что сейчас у Синклера, рассказал, что прослышал о каком-то тайном месте… кажется, острове. Тебе ничего не приходит на ум?
Гэвин озабоченно сдвинул брови.
— Разве что Крейтон, но там уже много лет никто не живет, с тех пор как море размыло дамбу. Теперь это остров.
— Ага, — нахмурился Патрик. — А я думал, буря там камня на камне не оставила.
Гэвин уставился на друга.
— К чему это ты клонишь?
Патрик отодвинулся от спасительного камня, на который опирался: на тропе показался Хирам с конями.
— Может, и ни к чему, — ответил он, берясь за поводья здоровой рукой. Оказавшись в седле, еще раз взглянул на Гэвина. — Жди Хирама с вестями. Он уже бывал раньше в Эберни, его никто ни в чем не заподозрит.
Гэвин кивнул.
— Завтра вечером пошлю людей на границу, — продолжал Патрик. — Но там должны быть и Ганны, если мы собираемся ловить Синклера. Одним Сазерлендам твой отец не поверит.
— Они там будут.
Патрик смотрел на друга детства и вспоминал веселые дни, проведенные вместе, игры, приключения, тайны, которыми они делились…
Теперь они разделяли нечто большее: ответственность за судьбу своих кланов.
— С богом, Гэвин, — сказал он.
— Скорее с чертом, — хохотнул Гэвин.
* * *
Алекс сидел высоко на дереве, почти незаметный среди ветвей, и сочинял стихотворение. Его музой была Марсали. Он относился к ней с благоговейным восхищением и завидовал Патрику, на которого она так нежно смотрела.
Время от времени он оглядывал сверху лес — не идет ли кто, но вот уже полтора дня ничего не замечал, кроме мирной возни белок да изредка пробегавших в траве кроликов. Ночью он совсем продрог, хотя и кутался в плед, но костра разводить не решился, боясь, что дым его выдаст, а на рассвете снова влез на дерево, горя желанием быть полезным старшему брату.
К полудню он уже был почти уверен, что никто не придет, перестал следить за лесом с прежним вниманием и занялся стихотворением, которое решил потом положить на музыку.
Вдруг до него донесся тихий свист, похожий на пение какой-то птицы, но только за то время, что он провел на своем посту, птицы не пели ни разу. Алекса охватил озноб, сердце забилось чаще: вслед за свистом он услыхал тихое конское ржание. Осторожно выглянув в просвет между листвой, он увидел одинокого всадника. Все мысли о стихосложении улетучились в мгновение ока. Неизвестный всадник приближался к условленному месту.
Когда он подъехал совсем близко, Алекс узнал долговязую фигуру Руфуса, поспешно спустился по стволу до нижней ветки и спрыгнул наземь.
Руфус вскинул пистолет, и на мгновение Алексу стало жутко, но тот уже опустил оружие и сердито насупился.
— Бог с тобою, парень, разве никто тебя не учил, что нельзя вот так падать людям на голову?
На минуту Алекс потерял дар речи, ноги стали ватными, и он старался только не упасть. Затем, заикаясь от смущения, принялся объяснять:
— М-меня п-послал Патрик…
Руфус неожиданно дружески усмехнулся:
— Я думал встретить здесь Хирама. У него тоже есть привычка прыгать с деревьев.
— Хирама? — изумленно переспросил Алекс. — Но он ведь такой здоровенный!
— Да, сынок, ты бы удивился. Он лазает по деревьям, как кошка, куда мне до него.
Алекс усмехнулся в ответ, вдруг почувствовав, что ему легко разговаривать с этим закаленным в боях воином. В конце концов, это друг Патрика… Среди знакомых Алексу воинов Руфусу не было равных во владении клинком. Как-то он разбил наголову пятерых Сазерлендов одного за другим, а потом воткнул меч в землю и заявил, что тягаться тут не с кем.
Руфус спешился. Затем подошел к мальчику, положил ему руку на плечо, и они пошли к стволу упавшего дерева.
— Должно быть, Патрик здорово доверяет тебе, если послал сюда. Никто не знает о моей службе у Синклера, кроме Хирама и твоего брата.
Алекс изо всех сил пытался сдержать довольную улыбку, но рот расплывался сам собою. И почему он не владеет своим лицом, как Патрик?
— Я уж боялся, что ты не придешь.
— Меня задержал Синклер: ему ни с того ни с сего пришло в голову поохотиться со мной. Слава богу, ты меня дождался, — ухмыльнулся Руфус, развалившись на бревне. — Я его так измучил, что ему теперь долго еще не захочется на охоту. И все же времени у меня мало. Я обещал Синклеру добыть вепря или оленя. Да, в общем, и кролик сойдет. Скажи брату: Синклер собирается перейти границу завтра на рассвете и напасть на фермы Ганнов в пятнадцати милях к северо-востоку от Килкрейга. Это недалеко от северной границы межу Ганнами и Сазерлендами.
Алекс лихорадочно старался зафиксировать в памяти поток сведений, разобраться в сумятице разрозненных фактов.
— Северная граница? — переспросил он. — Я ее хорошо знаю.
— Молодчина, — кивнул Руфус. — Значит, на рассвете. И еще передай ему: Синклер держит женщин в какой-то крепости, которая называется Крейтон. Там они ткут пледы, как у Сазерлендов. Лично я бы не удивился, если бы там прятали еще кого-нибудь.
— Что-что? — изумился Алекс.
— Считается, что крепость давно заброшена, — пояснил Руфус. — Но туда посылают стражу, и там живут какие-то женщины. Ну а ты что подумал?
— Даже не знаю.
— Может быть, там держат пленных?
Алекс понимал, что пора догадаться, на что намекает Руфус; он смотрел на него так нетерпеливо, будто сказал даже больше, чем следовало.
— Твоя мачеха, — наконец сдался Руфус. — Патрик точно знал, что твой отец не убивал ее, хотя мне непонятно, почему он так в этом уверен. По-моему, от маркиза можно ждать решительно всего. А леди Марсали так же твердо убеждена, что ее тетка никогда не наложила бы на себя рук.
Мысли в голове у Алекса путались. Он и сам сомневался, что отец способен убить беззащитную женщину. Даже в порыве бешенства. Для него слишком много значила честь. Алексу не однажды приходило в голову, что это единственное, что было ему дорого.
А если Маргарет действительно жива, если ее держат в плену, тогда…
— Но зачем бы Синклеру сохранять ей жизнь? — спросил он.
Руфус пожал плечами:
— Вот этого не скажу. Все это только предположение, сынок. Но я считаю, Патрик все должен об этом знать. А теперь давай-ка беги домой с новостями.
Алекс кивнул.
— Я привязал коня в лесу, чуть поодаль отсюда.
— Умница, — одобрительно улыбнулся Руфус.
От «умницы» Алекса слегка покоробило. Он уже успел почувствовать себя взрослым мужчиной. Патрик, тот в шестнадцать ушел на войну. И все же его распирало от гордости: друг самого Патрика счел его умным. С этими мыслями Алекс решил поскорее отправляться в обратный путь, пока не наговорил глупостей.
Оглянувшись, он увидел, что Руфус тоже садится на коня. Алекс пошел быстрее. Патрик ждет его.
Патрик будет им доволен.
23.
Уже много лет назад Марсали поняла, что жизнь женщины состоит из сплошных неудобств. Женщину не считают достаточно умной, чтобы принимать решения или иметь собственное мнение. Женщина вообще редко имеет право. Ей нельзя выбирать себе мужа. Однако за последнюю неделю Марсали почти окончательно убедилась, что в участи женщины есть такие преимущества, которые перевешивают перечисленные неудобства.
Во-первых, когда она лежала в постели с Патриком, то чувствовала себя бесценным сокровищем, значащим для него больше, чем сама жизнь; Патрик сделал так, что она благодарила бога, создавшего ее женщиной, и ничто не могло разубедить ее в этом.
Но как прожить женщине, если каждый день с замиранием сердца ждешь — придет ли любимый домой целым и невредимым, да и вернется ли вообще? Как быть женственной и кроткой, когда единственное желание — оседлать первую попавшуюся лошадь и мчаться на помощь любимому? Как часы напролет обдумывать, что бы приготовить на обед, или заниматься шитьем, точно зная, что происходящее за стенами твоего дома может бесповоротно изменить всю твою жизнь?
Марсали даже не надеялась, что сможет научиться всему этому. Ей казалось, она всегда будет чувствовать себя так же, как в этот злосчастный день: испуганная, беспокойная, под ложечкой ноет, горло болит от необходимости сдерживать рыдания. Все это было ужасно, и Марсали, вконец измучившись, винила во всем Патрика. То ей хотелось задушить его голыми руками, то, через минуту, — броситься ему на шею и целовать без конца.
Чтобы немного отвлечься, она позвала к себе Элизабет и Джинни; они же потащили ее на кухню, где Джинни заговорила с Колли таким тоном, будто та была ее закадычной подругой.
Всю мрачность Колли как рукой сняло, и она принялась взахлеб рассказывать Джинни о своем сынишке. Марсали слушала и невольно спрашивала себя: не могла ли простая неуверенность быть причиной прежней неприветливости кухарки? Еще больше она удивилась, когда та таинственным шепотом созналась, что сильно преувеличила свое кулинарное мастерство, чтобы получить место. Она ведь, как оказалось, осталась вдовой с малым ребенком, и помощи ей было ждать неоткуда.
Оставив Джинни на кухне, Марсали вдвоем с Элизабет вернулась к себе в комнату, твердо решив попросить Патрика найти в замке какую-нибудь комнатку для сына Колли. Если бедняжке не придется все время беспокоиться, как он там без нее, она и готовить станет лучше.
Ласки бесновались в своей корзинке, и Элизабет проскочила в дверь мимо Марсали, чтобы выпустить их. Затем с разбега бросилась на кровать, чтобы поиграть со зверьками, но вдруг, к вящему их негодованию, забыла обо всем, ибо внимание ее привлекла лежавшая на кровати книжка с картинками.
Элизабет подняла потрясенный взгляд на Марсали:
— Ты умеешь читать?
— Да, — ответила та, беря на руки Изольду и садясь рядом. Рассеянно гладя зверька, она пояснила:
— Когда Патрик уехал, я стала учиться вместе с Гэвином. Я надоедала ему до тех пор, пока он не упросил учителя пускать меня на уроки. Думаю, после отъезда Патрика ему и самому не очень-то нравилось заниматься одному.
Элизабет все не отводила взгляда от книги. Потом она заглянула в лицо Марсали и произнесла голосом, исполненным благоговения и мольбы:
— Ты не могла бы научить меня читать? Викарий занимался только с Алексом, а девочку учить отказался. Марсали улыбнулась:
— Конечно. Я учила сестру и охотно помогу тебе. — Она ничуть не лукавила: так время пойдет намного быстрее, и она хоть ненадолго сможет забывать о своих тревогах.
— Я так рада, что ты здесь, — не поднимая зеленых, как у Патрика, глаз, робко проговорила Элизабет.
— И я тоже, — ответила Марсали, беря ее за руку. — Только ты этого никому не говори. Все-таки я считаюсь пленницей, ты же знаешь.
Элизабет уморительно закатила глаза, а потом вдруг с несвойственной ей смелостью сказала:
— Я очень хочу, чтобы Патрик женился на тебе.
Марсали прикусила язык, чтобы не проговориться. Разумеется, и не ответив, она не вполне солгала — они ведь с Патриком были только обручены. Вот если в течение года их союз не распадется, тогда брак будет считаться законным.
— Как думаешь, скоро он вернется? Этот вопрос заставил Марсали помрачнеть. Она тихо вздохнула.
— К вечеру, — ответила она, добавив про себя: «Если вообще вернется».
— Прости, — тихо сказала Элизабет, — я вовсе не хотела заставлять тебя волноваться еще больше.
Несколько удивленная проницательностью девушки, Марсали печально улыбнулась ей.
— Знаешь, ты напоминаешь мне Сесили. Она тоже всегда знает, о чем я думаю. — И со вздохом прибавила:
— Я скучаю по ней.
— Мне очень нравится Сесили, — оживилась Элизабет. — Я тоже скучаю по ней с тех пор… с тех пор, как наши семьи перестали навещать друг друга.
Губы Марсали непроизвольно сжались; да, как далеки те времена, когда Ганны и Сазерленды часто ездили друг к другу. Она хорошо помнила поездки к тетке, веселые пирушки на день зимнего солнцестояния… Она, как сговоренная невеста, всегда сидела со старшими женщинами, но знала, что ее сестра успела подружиться с сестрой Патрика в те счастливые деньки. И все это, увы, давно в прошлом… Глядя на запуганную, одинокую девушку, сидевшую сейчас рядом с ней, Марсали еще горячей возненавидела бессмысленную войну, разделившую две некогда дружных семьи.
— И ты нравишься Сесили, — честно сказала она. — Я помню, как она мечтала, что ты станешь ей настоящей сестрой, когда мы с Патриком поженимся.
— Правда?
— Правда, правда, — улыбнулась Марсали, представляя себе сестру, какой видела ее в последний раз: с блестящими от возбуждения глазами, в мужском платье, сидящей верхом позади Руфуса на его огромном гнедом. — А теперь она отправилась на поиски собственных приключений, — не подумав, докончила она вполголоса.
— Как это, расскажи!
Спохватившись, Марсали подняла глаза на Элизабет, с запоздалым раскаянием понимая, что не должна была столь явно возбуждать любопытство девушки, но лишь мгновение колебалась, сказать или нет. Она знала: Элизабет можно доверять, и потому поведала ей все с самого начала — как ее и Сесили похитили с собственной свадьбы Хирам и Руфус и как Сесили отправилась вместе с Руфусом в его имение в Нижней Шотландии.
Элизабет слушала затаив дыхание, и глаза у нее открывались все шире и шире, а к концу рассказа открылся и рот. Когда Марсали замолчала, она восхищенно вздохнула:
— Я никогда не была такой отважной.
Марсали не пыталась разубедить ее, хотя была не согласна. Элизабет еще предстояло узнать себе цену, и никто, кроме нее самой, не помог бы ей в этом.
Взяв книгу, она спросила:
— Хочешь начать учиться читать прямо сейчас?
Девушка так и просияла, и Марсали опять подумала — какая же она хорошенькая, когда улыбается. Непременно надо проследить, чтобы Патрик нашел сестре хорошего мужа. А может, далеко и ходить не придется — Гэвин! Брату нужна жена, и, хотя он сам не торопится искать себе пару, лучшей подруги, чем Элизабет, ему просто не найти.
Перехватив любопытный взгляд девушки, Марсали спрятала улыбку в уголках глаз, сняла с колен Изольду и встала, чтобы взять листок пергамента и перо.
* * *
Патрик увидел издалека стены Бринэйра, и у него быстрей забилось сердце. Он любил окружавшие замок горы и перекаты холмов, но никогда прежде не считал Бринэйр домом. Сейчас, в тот миг, когда на фоне гор встали перед ним величественные башни, он подумал, что там, за высокими стенами, его ждет Марсали, — и впервые почувствовал, что возвращается домой. Один звук ее имени, одно воспоминание о ее ясной улыбке прогнали усталость и боль, придали сил, которые были так необходимы ему в это нелегкое время.
Был вечер, и белый диск луны взошел в небе, не дожидаясь, пока солнце окрасит горизонт прощальной розовой зарей. Ворота Бринэйра оказались открыты, и Патрик с Хирамом, не задерживаясь, проехали во двор. Сгорая от нетерпения, Патрик спешился, кинул поводья конюху и, широко шагая, направился через двор прямо в большой зал, ища взглядом свою синеглазую подругу. Ее нигде не было, но он не стал расспрашивать о ней у собравшихся в зале людей, а сразу поднялся по каменной лестнице наверх, к ее комнате, один раз стукнул в дверь, распахнул ее и, не ожидая приглашения, вошел.
Марсали и его сестра сидели рядышком на кровати, склонив головы над книжкой. На коленях у каждой свернулась ласка. Патрик стоял и смотрел на них; умиление согревало ему сердце и наполняло его любовью столь сильной, что в эту минуту он не смог бы найти слов, чтобы выразить ее.
Марсали и Элизабет одновременно подняли головы и увидели его, и их лица одновременно просияли радостью. С тихим возгласом Марсали вскочила с кровати и бросилась к нему. Он поймал ее здоровой рукой, а она обняла его за пояс. Он зарылся лицом ей в волосы, крепко прижимая ее к себе, и они долго стояли так, не двигаясь и не говоря ни слова.
Когда наконец она подняла к нему лицо и взглянула на него, в ее глазах было столько любви и нескрываемого облегчения, что у Патрика защемило сердце. Он не мог больше противиться притяжению мягких полураскрытых губ; скорее перестал бы дышать. Не думая ни о чем, кроме этих манящих губ и своей любви к жене, он склонился к ней и поцеловал. Она задрожала, прильнула к нему всем телом, сливаясь в одно, растворяясь в нем тем покорнее, чем жарче он целовал ее.
Тихий шорох где-то в углу напомнил им, что они не одни в комнате. Приоткрыв глаза, Патрик увидел Элизабет. Она водворяла ласок в корзинку; затем закрыла ее крышкой и на цыпочках пошла к двери, явно намереваясь проскользнуть мимо незамеченной.
Патрик неохотно поднял голову.
— Элизабет, погоди!
Голос звучал сипло: трудно сразу унять неровное, частое дыхание и побороть неистовство разбуженной плоти, — а он-то думал, что недуг ослабит его и помешает столь молниеносной реакции.
— Я… я просто хотела уйти, — пролепетала сестра.
Продолжая обнимать Марсали, он обернулся к Элизабет; она старалась не смотреть на них, что получалось у нее не слишком хорошо.
Он взглянул на Марсали; она почти тут же отвела глаза, отчаянно смутившись.
Патрик стиснул зубы. Все, хватит. Пора с этим кончать. Он не допустит, чтобы Элизабет считала его негодяем, способным обесчестить беззащитную заложницу. Да и Марсали не должна чувствовать себя виноватой, что обнаружила свою любовь к мужу. Дом этот, черт бы его побрал, знал так мало любви, что следовало сделать все возможное, чтобы исправить это. И уж, во всяком случае, он будет целовать жену в любом месте, где сочтет нужным.
Во-первых, когда она лежала в постели с Патриком, то чувствовала себя бесценным сокровищем, значащим для него больше, чем сама жизнь; Патрик сделал так, что она благодарила бога, создавшего ее женщиной, и ничто не могло разубедить ее в этом.
Но как прожить женщине, если каждый день с замиранием сердца ждешь — придет ли любимый домой целым и невредимым, да и вернется ли вообще? Как быть женственной и кроткой, когда единственное желание — оседлать первую попавшуюся лошадь и мчаться на помощь любимому? Как часы напролет обдумывать, что бы приготовить на обед, или заниматься шитьем, точно зная, что происходящее за стенами твоего дома может бесповоротно изменить всю твою жизнь?
Марсали даже не надеялась, что сможет научиться всему этому. Ей казалось, она всегда будет чувствовать себя так же, как в этот злосчастный день: испуганная, беспокойная, под ложечкой ноет, горло болит от необходимости сдерживать рыдания. Все это было ужасно, и Марсали, вконец измучившись, винила во всем Патрика. То ей хотелось задушить его голыми руками, то, через минуту, — броситься ему на шею и целовать без конца.
Чтобы немного отвлечься, она позвала к себе Элизабет и Джинни; они же потащили ее на кухню, где Джинни заговорила с Колли таким тоном, будто та была ее закадычной подругой.
Всю мрачность Колли как рукой сняло, и она принялась взахлеб рассказывать Джинни о своем сынишке. Марсали слушала и невольно спрашивала себя: не могла ли простая неуверенность быть причиной прежней неприветливости кухарки? Еще больше она удивилась, когда та таинственным шепотом созналась, что сильно преувеличила свое кулинарное мастерство, чтобы получить место. Она ведь, как оказалось, осталась вдовой с малым ребенком, и помощи ей было ждать неоткуда.
Оставив Джинни на кухне, Марсали вдвоем с Элизабет вернулась к себе в комнату, твердо решив попросить Патрика найти в замке какую-нибудь комнатку для сына Колли. Если бедняжке не придется все время беспокоиться, как он там без нее, она и готовить станет лучше.
Ласки бесновались в своей корзинке, и Элизабет проскочила в дверь мимо Марсали, чтобы выпустить их. Затем с разбега бросилась на кровать, чтобы поиграть со зверьками, но вдруг, к вящему их негодованию, забыла обо всем, ибо внимание ее привлекла лежавшая на кровати книжка с картинками.
Элизабет подняла потрясенный взгляд на Марсали:
— Ты умеешь читать?
— Да, — ответила та, беря на руки Изольду и садясь рядом. Рассеянно гладя зверька, она пояснила:
— Когда Патрик уехал, я стала учиться вместе с Гэвином. Я надоедала ему до тех пор, пока он не упросил учителя пускать меня на уроки. Думаю, после отъезда Патрика ему и самому не очень-то нравилось заниматься одному.
Элизабет все не отводила взгляда от книги. Потом она заглянула в лицо Марсали и произнесла голосом, исполненным благоговения и мольбы:
— Ты не могла бы научить меня читать? Викарий занимался только с Алексом, а девочку учить отказался. Марсали улыбнулась:
— Конечно. Я учила сестру и охотно помогу тебе. — Она ничуть не лукавила: так время пойдет намного быстрее, и она хоть ненадолго сможет забывать о своих тревогах.
— Я так рада, что ты здесь, — не поднимая зеленых, как у Патрика, глаз, робко проговорила Элизабет.
— И я тоже, — ответила Марсали, беря ее за руку. — Только ты этого никому не говори. Все-таки я считаюсь пленницей, ты же знаешь.
Элизабет уморительно закатила глаза, а потом вдруг с несвойственной ей смелостью сказала:
— Я очень хочу, чтобы Патрик женился на тебе.
Марсали прикусила язык, чтобы не проговориться. Разумеется, и не ответив, она не вполне солгала — они ведь с Патриком были только обручены. Вот если в течение года их союз не распадется, тогда брак будет считаться законным.
— Как думаешь, скоро он вернется? Этот вопрос заставил Марсали помрачнеть. Она тихо вздохнула.
— К вечеру, — ответила она, добавив про себя: «Если вообще вернется».
— Прости, — тихо сказала Элизабет, — я вовсе не хотела заставлять тебя волноваться еще больше.
Несколько удивленная проницательностью девушки, Марсали печально улыбнулась ей.
— Знаешь, ты напоминаешь мне Сесили. Она тоже всегда знает, о чем я думаю. — И со вздохом прибавила:
— Я скучаю по ней.
— Мне очень нравится Сесили, — оживилась Элизабет. — Я тоже скучаю по ней с тех пор… с тех пор, как наши семьи перестали навещать друг друга.
Губы Марсали непроизвольно сжались; да, как далеки те времена, когда Ганны и Сазерленды часто ездили друг к другу. Она хорошо помнила поездки к тетке, веселые пирушки на день зимнего солнцестояния… Она, как сговоренная невеста, всегда сидела со старшими женщинами, но знала, что ее сестра успела подружиться с сестрой Патрика в те счастливые деньки. И все это, увы, давно в прошлом… Глядя на запуганную, одинокую девушку, сидевшую сейчас рядом с ней, Марсали еще горячей возненавидела бессмысленную войну, разделившую две некогда дружных семьи.
— И ты нравишься Сесили, — честно сказала она. — Я помню, как она мечтала, что ты станешь ей настоящей сестрой, когда мы с Патриком поженимся.
— Правда?
— Правда, правда, — улыбнулась Марсали, представляя себе сестру, какой видела ее в последний раз: с блестящими от возбуждения глазами, в мужском платье, сидящей верхом позади Руфуса на его огромном гнедом. — А теперь она отправилась на поиски собственных приключений, — не подумав, докончила она вполголоса.
— Как это, расскажи!
Спохватившись, Марсали подняла глаза на Элизабет, с запоздалым раскаянием понимая, что не должна была столь явно возбуждать любопытство девушки, но лишь мгновение колебалась, сказать или нет. Она знала: Элизабет можно доверять, и потому поведала ей все с самого начала — как ее и Сесили похитили с собственной свадьбы Хирам и Руфус и как Сесили отправилась вместе с Руфусом в его имение в Нижней Шотландии.
Элизабет слушала затаив дыхание, и глаза у нее открывались все шире и шире, а к концу рассказа открылся и рот. Когда Марсали замолчала, она восхищенно вздохнула:
— Я никогда не была такой отважной.
Марсали не пыталась разубедить ее, хотя была не согласна. Элизабет еще предстояло узнать себе цену, и никто, кроме нее самой, не помог бы ей в этом.
Взяв книгу, она спросила:
— Хочешь начать учиться читать прямо сейчас?
Девушка так и просияла, и Марсали опять подумала — какая же она хорошенькая, когда улыбается. Непременно надо проследить, чтобы Патрик нашел сестре хорошего мужа. А может, далеко и ходить не придется — Гэвин! Брату нужна жена, и, хотя он сам не торопится искать себе пару, лучшей подруги, чем Элизабет, ему просто не найти.
Перехватив любопытный взгляд девушки, Марсали спрятала улыбку в уголках глаз, сняла с колен Изольду и встала, чтобы взять листок пергамента и перо.
* * *
Патрик увидел издалека стены Бринэйра, и у него быстрей забилось сердце. Он любил окружавшие замок горы и перекаты холмов, но никогда прежде не считал Бринэйр домом. Сейчас, в тот миг, когда на фоне гор встали перед ним величественные башни, он подумал, что там, за высокими стенами, его ждет Марсали, — и впервые почувствовал, что возвращается домой. Один звук ее имени, одно воспоминание о ее ясной улыбке прогнали усталость и боль, придали сил, которые были так необходимы ему в это нелегкое время.
Был вечер, и белый диск луны взошел в небе, не дожидаясь, пока солнце окрасит горизонт прощальной розовой зарей. Ворота Бринэйра оказались открыты, и Патрик с Хирамом, не задерживаясь, проехали во двор. Сгорая от нетерпения, Патрик спешился, кинул поводья конюху и, широко шагая, направился через двор прямо в большой зал, ища взглядом свою синеглазую подругу. Ее нигде не было, но он не стал расспрашивать о ней у собравшихся в зале людей, а сразу поднялся по каменной лестнице наверх, к ее комнате, один раз стукнул в дверь, распахнул ее и, не ожидая приглашения, вошел.
Марсали и его сестра сидели рядышком на кровати, склонив головы над книжкой. На коленях у каждой свернулась ласка. Патрик стоял и смотрел на них; умиление согревало ему сердце и наполняло его любовью столь сильной, что в эту минуту он не смог бы найти слов, чтобы выразить ее.
Марсали и Элизабет одновременно подняли головы и увидели его, и их лица одновременно просияли радостью. С тихим возгласом Марсали вскочила с кровати и бросилась к нему. Он поймал ее здоровой рукой, а она обняла его за пояс. Он зарылся лицом ей в волосы, крепко прижимая ее к себе, и они долго стояли так, не двигаясь и не говоря ни слова.
Когда наконец она подняла к нему лицо и взглянула на него, в ее глазах было столько любви и нескрываемого облегчения, что у Патрика защемило сердце. Он не мог больше противиться притяжению мягких полураскрытых губ; скорее перестал бы дышать. Не думая ни о чем, кроме этих манящих губ и своей любви к жене, он склонился к ней и поцеловал. Она задрожала, прильнула к нему всем телом, сливаясь в одно, растворяясь в нем тем покорнее, чем жарче он целовал ее.
Тихий шорох где-то в углу напомнил им, что они не одни в комнате. Приоткрыв глаза, Патрик увидел Элизабет. Она водворяла ласок в корзинку; затем закрыла ее крышкой и на цыпочках пошла к двери, явно намереваясь проскользнуть мимо незамеченной.
Патрик неохотно поднял голову.
— Элизабет, погоди!
Голос звучал сипло: трудно сразу унять неровное, частое дыхание и побороть неистовство разбуженной плоти, — а он-то думал, что недуг ослабит его и помешает столь молниеносной реакции.
— Я… я просто хотела уйти, — пролепетала сестра.
Продолжая обнимать Марсали, он обернулся к Элизабет; она старалась не смотреть на них, что получалось у нее не слишком хорошо.
Он взглянул на Марсали; она почти тут же отвела глаза, отчаянно смутившись.
Патрик стиснул зубы. Все, хватит. Пора с этим кончать. Он не допустит, чтобы Элизабет считала его негодяем, способным обесчестить беззащитную заложницу. Да и Марсали не должна чувствовать себя виноватой, что обнаружила свою любовь к мужу. Дом этот, черт бы его побрал, знал так мало любви, что следовало сделать все возможное, чтобы исправить это. И уж, во всяком случае, он будет целовать жену в любом месте, где сочтет нужным.