– Он ваш, – подтвердил капо Гном по-польски. – Я к нему почти не притрагивался. Он выдан вам на три дня.
Он или действительно не боялся, или делал вид, что не боится. Скорее всего, все же делал вид, потому что его голая грудь, несмотря на солнце, все еще была покрыта гусиной кожей. К тому же он приврал: из трех плиток шоколада две были надкушены.
– Это настоящий шоколад, – повторил капо Гном. – Штурмбаннфюрер выдал его для вас.
8. Подарок рейхсмаршалу
Часть вторая
1. Коммодор Фрина
Он или действительно не боялся, или делал вид, что не боится. Скорее всего, все же делал вид, потому что его голая грудь, несмотря на солнце, все еще была покрыта гусиной кожей. К тому же он приврал: из трех плиток шоколада две были надкушены.
– Это настоящий шоколад, – повторил капо Гном. – Штурмбаннфюрер выдал его для вас.
8. Подарок рейхсмаршалу
«7 июля сего года на территории вверенного мне форта задержан рабочий (из местных) Ханс Хавелаар, 1906 года рождения, обменявший ржаную муку, весом около 2 килограммов, у заключенного Наума Мечика на утаенный им золотой зуб. В соответствии с распоряжением немецкой безопасности заключенный Наум Мечик в 10 часов утра расстрелян во дворе лагеря в присутствии остальных заключенных. Рабочий Ханс Хавелаар, обменявший муку на золотой зуб, арестован.
При сем: мешочек с мукой».
Штурмбаннфюрер СС Вальтер Штюрцваге отложил вечное перо в сторону и усмехнулся:
– Обычное сообщение. Нелегко спрятать золотой зуб, пройдя столько проверок, но иногда такое случается. Славяне и евреи умеют обманывать, они так созданы Господом. Они послужили Господу лакмусовой бумажкой непорядочности. Но рейхсмаршал прав, – штурмбаннфюрер имел в виду Германа Геринга, – евреи всегда опаснее. Не имея своего места, они всегда стараются занять самые выгодные места. Пытаясь спасти свой род, они покупают свидетельства о рождении у иноверцев, как кукушки, подкидывают детей в приюты. Они как животные. Мы должны понять это раз и навсегда. У них чувства обострены, как у животных. Они чуют запах дыма там, где мы никогда никакого запаха не услышим. При этом они чувствуют красоту или умело имитируют это чувство. Когда истинный ариец и грязный юдэ смотрят на один и тот же предмет, это не означает, что они видят один и тот же предмет. Когда проклятый род будет полностью стерт с лица земли, останутся только некоторые, не все, произведения искусства, произведенные ими. Утеряв имя авторов, эти произведения будут играть роль памятников той странной переходной эпохи, когда искусством пытались заниматься не только арийцы. Понимаете? Рейхсмаршал прав, начав такую работу уже сегодня.
Штурмбаннфюрер взглянул на введенных в кабинет заключенных № 16142 и № 19030. На них же взглянул гость майора – крепкий белобрысый человек с прилизанными светлыми волосами, со щеточкой усов под прямым носом. Бесцветные внимательные глаза смотрели на заключенных без особого интереса, но именно с вниманием. Знаменитый ас, сбивший за время войны около сорока воздушных машин, он был в штатском. Он прилетел в старый форт на своем истребителе, но представлял не военно-воздушные силы, а лично рейхсмаршала Германа Геринга. Даже, может, не его самого, а близких боевых друзей, искавших к дню рождения рейхсмаршала нечто необыкновенное. Штурмбаннфюрер прекрасно понимал, что может помочь знаменитому асу, вот почему приказал горбатому капо в течение нескольких дней подкармливать заключенных № 16142 и № 19030 и не гонять их на полевые работы. Сейчас, глядя на заключенных, он не видел в них каких-то особенных перемен, но штурмбанфюрера радовал сам факт: он сделал все, чтобы подарок для рейхсмаршала выглядел достаточно выигрышно.
– Подойди сюда, – поманил он пальцем Якова.
Яков подошел.
На нем были короткие полосатые штаны, серая куртка с белыми кругами на груди и на спине, на ногах – разношенные сабо. От Якова неуловимо несло страхом и еще чем-то, может, правда, животным.
– Коммунист?
– Никогда.
– Комиссар?
– Найн!
– Юдэ?
– Никс юдэ!
– Кто же ты?
– Заключенный № 16142.
– Видите, он проявляет некоторые признаки примитивной сообразительности. На уровне инстинктов, но проявляет, – с затаенной гордостью произнес штурмбаннфюрер.
– Простите, Вальтер, но меня интересует вовсе не сообразительность ваших подопечных.
Штурмбаннфюрер согласно кивнул.
Он не торопился.
Стол был накрыт, громоздкий магнитофон подключен к сети. Взглянув на часы, штурмбаннфюрер кивком подозвал к столу Семена.
– Юдэ?
– Нет, русский.
– Русские всегда менее сообразительны, – сообщил штурмбаннфюрер старому другу. И улыбнулся: – Не торопитесь, Адольф, я все равно не отпущу вас быстрее, чем через пару дней. Вы заслужили короткий отпуск. Используйте его для наблюдений за нашими врагами. Вы всегда видите врагов с высоты птичьего полета, это может приводить к определенным аллюзиям. Иногда враги могут казаться вам достойными противниками, а это вовсе не так. За редчайшими исключениями это безвольные существа, проводящие жизнь в мечтаниях. Они не любят работать, зато умеют рисовать и сочинять сказки. Возможно, со временем наши ученые выведут особую породу низших существ, способных рассказывать сказки. Разумеется, это будут наши особые имперские сказки, Адольф. Другие нам не нужны.
Он наклонился и щелкнул переключателем магнитофона.
Адольф Галланд невольно выпрямил спину.
Высокий голос произносил слова резко, даже неприятно. В нем чувствовалась скрытая сила. На заключенных ни сам штурмбаннфюрер, ни его гость уже не обращали внимания.
«…Теперь я хочу откровенно поговорить с вами об одном очень серьезном деле, – гость штурмбаннфюрера сразу узнал резкий голос рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. – Сейчас, между собой, мы можем говорить о нем вполне открыто, но никогда не станем говорить об этом публично. Точно так же, как, повинуясь приказу, мы выполняли свой долг 30 июня 1934 года: ставили к стенке заблудших товарищей, (штурмбаннфюрер ясно вспомнил глаза пьяного штурмовика, застреленного им на Александерплац), но никогда не говорили и никогда не станем говорить об этом вслух. Наш природный такт побуждал нас никогда не касаться этой темы. Каждый из нас ужасался, но в то же время понимал, что в следующий раз, если это будет необходимо, мы поступим так же. Сейчас речь идет о депортации и об истреблении еврейской нации. Звучит это просто: „Евреи будут уничтожены“. И все члены нашей партии, безусловно, скажут вместе с нами: „Искоренение евреев, истребление их – это один из пунктов нашей программы, и он будет выполнен“. А потом придут к нам все 80 миллионов достойных немцев, и каждый будет просить за своего единственного порядочного еврея. Все остальные, конечно, свиньи, но вот именно этот – хороший еврей. Так не должно быть. Фюрер требует от нас твердости. Большинство присутствующих здесь знает, что это такое – видеть сто, или пятьсот, или тысячу уложенных в ряд трупов. Суметь выдержать это и сохранить в себе порядочность и достоинство – вот испытание, которое закалило всех нас. Это славная страница нашей истории, ибо теперь мы знаем, как трудно было бы нам сейчас в условиях бомбежки, тягот и лишений военного времени, если бы в каждом нашем городе все еще жили евреи – скрытые саботажники, агитаторы и смутьяны. Богатство, которым они владели, мы у них забрали. Я дал строгий приказ, выполненный обергруппенфюрером СС Полем, передать все отобранные богатства рейху. Мы ничего не оставили себе. Совершившие ошибку понесут наказание в соответствии с приказом, отданным мною в самом начале, который гласит: каждый, кто присвоит себе хотя бы одну марку из отобранных нами богатств, подлежит немедленной казни. Несколько сотрудников СС уже казнены. Пощады не будет. У нас есть моральное право, у нас есть обязательство перед немецким народом уничтожить нацию, которая хотела уничтожить нас. Но у нас нет права обогащаться, даже если речь идет только об одной шубе, об одних часах, об одной марке или одной сигарете. Мы не хотим, уничтожая бациллу, дать ей заразить себя и умереть сами. Я никогда не позволю себе остаться в стороне и наблюдать за тем, как проявляется пусть даже маленькая червоточина и как она начинает расти. Где бы та червоточинка ни появилась, мы выжжем ее. Теперь, в целом, я могу сказать, что, вдохновленные любовью к нашему народу, мы справились с этой труднейшей задачей. При этом мы не нанесли никакого вреда нашему внутреннему миру, нашей душе, нашему характеру…»
Адольф Галланд кивнул.
Все в словах Гиммлера казалось ему жесткой правдой.
Он лично сохранил порядочность и достоинство. Его внутренний мир, его душа, его арийский характер не были сокрушены трудностью поставленных задач. Если он чему-то еще дивился, так только подлости врага.
В тридцать первом, например, проводя нелегально курс тренировок в составе итальянских военно-воздушных сил, Адольф Галланд подружился с британским пилотом Дугласом Бейгером, прилетавшим в Рим на спортивные состязания. Это был пилот от Бога, Галланд многому у него научился. Он был бы рад почаще встречаться с ним на спортивных соревнованиях, однако через год, выполняя сложную фигуру высшего пилотажа, Дуглас Бейгер пустил машину слишком низко над Ридингским аэропортом и задел крылом землю. В облаке пыли и летящих во все стороны обломков, казалось, не могло остаться ничего живого, но Бейгер выжил, правда, лишился обеих ног. Казалось бы, с авиацией покончено, но через год неистовый англичанин уже управлял автомобилем и играл в гольф, а с началом войны министерство разрешило ему сесть за штурвал «Харрикейна». В первом же бою над Бельгией Бейгер завалил «Мессершмит-109». Кстати, в первом бою над Францией Адольф Галланд завалил свой первый «Харрикейн». Герман Геринг (герой Первой мировой войны) заметил талантливого пилота. Адольф Галпанд быстро рос в должности. Дважды он встречался с Дугласом Бейгером над Францией и Англией, но до боя между ними не дошло, хотя они успели обменяться приветствиями в эфире.
Галланд знал, что англичанин пользуется репутацией счастливчика.
Дугласу Бейгеру везло в воздухе до такой степени, что весь полк поверил в его звезду. С командиром на боевые задания рисковали вылетать даже необстрелянные пилоты. Однако в одном из самых ожесточенных воздушных боев над Па-де-Кале британец был подбит. Он выпрыгнул с парашютом, остался жив, но потерял правый протез. В армейском госпитале Галланд не раз навещал попавшего в плен знаменитого пилота. Когда англичанин поднялся на ноги, он устроил ему интересную экскурсию на базу эскадрильи, которой командовал. Англичанин от души похвалил камуфляж базы и признался, что его пилоты уже не раз пытались ее обнаружить. За чаем он спросил Галлан да, нельзя ли ему отправить письмо жене в Англию с просьбой прислать новый протез, сменную форму и курительную трубку взамен потерянной?
Вот здесь и пролег этический водораздел, сказал себе Адольф Галланд.
Письмо лукавого британца отправили, и уже на другой день бесчестные англичане в пух и прах разбомбили базу, сбросив, впрочем, в специальном ящике протез для своего командира.
Воспоминание огорчило Галланда.
Он посмотрел на неподвижных заключенных.
– Вы, наверное, понимаете, Вальтер, что меня интересует вовсе не выносливость недочеловеков, а именно их животное тяготение к преступлению. Рейхсминистр Геринг поставил себе задачей создать в Германии величайший музей, в котором хранилось бы все, что на протяжении многих веков восхищало человечество… – Он увидел, как мелкая испарина покрыла невысокие лбы заключенных № 16142 и № 19030, и спросил: – Как думаете, Вальтер, эти существа обладают душой?
– Это зависит от нашего взгляда на проблему.
– Но вы сами говорили, что они любят мечтать. Означает ли это, что они действительно думают о будущем?
– А думает ли о будущем бык, доедая выданную ему вязанку сена?
– Если и думает, то весьма опосредованно, – согласился Галланд. – Я знаю, что наши противники, отступая, часто поджигают и взрывают самые лучшие здания в своих городах. Мы этому не препятствуем. Ни исторические, ни эстетические соображения на территориях нашего противника не должны играть никакой роли. Вы понимаете?
– Хотите узнать, почему я решил показать вам именно эти экземпляры? – улыбнулся штурмбаннфюрер.
– Вот именно.
Значит, капо все-таки говорил правду, нас с Яковом к чему-то готовили, подумал Семен. Зная немецкий язык, он понимал каждое слово, сказанное штурмбаннфюрером и его гостем, и радовался, что Яков, наоборот, понимает далеко не все. При его эмоциональности Яков, несомненно, выдал бы себя неосторожным движением.
Никогда Семен не ощущал такой беспомощности.
Цусима… Поле под Елизаветградом… Соловки… Ледяной поход «Пижмы»… Красная яранга и мышееды… Если вдуматься, я никогда не жил по-человечески… Даже детство, проведенное в деревне Гнилой Брод, ничем, кроме бледных газовых факелов над замерзшими болотами, не запомнилось… Мы правильно сделали, что убили капо… Он сказал, что сохранил шоколад для нашего побега… Он сказал, что собирался уговорить нас бежать, что он знает тайный выход (тот самый, что мы забросали дровами)… Якобы он несколько раз уже выбирался за пределы форта, но боялся бежать один… А втроем мы справимся, сказал капо Гном… Кажется, он считал, что мы ему поверим… Неужели мы правда так сильно похожи на недочеловеков?..
– Взгляните, – дошел до него ровный голос штурмбаннфюрера. – Я получил этот снимок с восточных территорий. Это бывший советский город Вязьма. – Штурмбаннфюрер с чувством процитирован: – «Это был когда-то советский город. Снимок достоин внимания. Как могильные памятники, торчат на зимнем пейзаже трубы сожженных деревянных домов. Пощаженные огнем массивные каменные стены, словно призраки, возвышаются среди бесконечной дали». Согласитесь, поэтичное описание.
– Несомненно, – ответил Галланд, все еще расстроенный воспоминанием о неблагодарном англичанине.
– А это латки, – улыбнулся штурмбаннфюрер. – Я собрал хорошую коллекцию латок, так мы называем специальные нашивки для евреев. Придет время, Адольф, такие латки станут чрезвычайной редкостью. Видите, белый четырехугольник с желтым кружком, буква «J» в центре?.. А вот синяя нарукавная латка с белой шестиконечной звездой… А вот желтая с черным кружком и со словом «Jude» в центре… А вот латки с шестиконечной звездой, латки красные, четырехугольные, круглые… Я собрал большую коллекцию с бывших территорий России и Польши, Литвы и Латвии, Эстонии и Бельгии, Франции и многих других стран… Впрочем, я понимаю, такая коллекция больше подошла бы рейхсфюреру СС…
Штурмбаннфюрер пальцем поманил Якова и, когда тот подошел поближе, небрежно кивнул одному из офицеров, безмолвно стоявших на входе. Офицер подошел и заученным движением повернул Якова спиной к штурмбаннфюреру и его гостю.
– Сорви с него одежду.
Двумя заученными движениями офицер совал с Якова серую куртку и такую же серую рубашку.
– О, майн Готт… – разочарованно протянул Галланд. От обиды у него дрогнул голос. – Какой превосходный материал и как безнадежно испорчен…
Широкая спина Якова была украшена мастерской татуировкой – рвущимся в небо истребителем, мечтой его юных лет. В компаниях, в которых когда-то вращался Яков, многие мечтали о воздухе, понимая, что это невозможно. Оттого, наверное, мастер (действительно мастер), делавший наколку, изобразил на спине Якова некую идеальную машину. Это не был короткий «Лавочкин», или длинный, как рыба, «Мессершмит-109», или стремительный «Спитфайер», это вообще не был какой-то конкретный самолет. Но это была идеальная машина, увидев которую, Адольф Галланд застонал от желания сесть за ее штурвал.
– Какой превосходный материал, – разочарованной повторил он. – Кто его так испакостил?
Вся спина Якова была покрыта страшными зажившими синими рубцами – работа покойного капо Гнома.
– Но ведь можно взглянуть на это как на символику? – осторожно подсказал штурмбаннфюрер. – Эти синие рубцы как удары имперских молний. Такой грозе ничто не может противостоять.
– Даже имперская авиация? – холодно спросил Адольф.
Штурмбаннфюрер щелкнул пальцами.
Семен подошел и, не ожидая приказа, сам повернулся к столу спиной. Офицер заученно сорвал с него серую куртку, затем рубашку.
– О-о-о!.. – На этот раз восхищению Галланда не было предела. – Вот истинный символ того, друг мой, что все эти недочеловеки называли искусством. Вы совершенно правы, у них действительно звериное чутье. Они чувствуют женщину, как самые настоящие звери. Всего лишь несколько превосходных линий, но они рождают волнение… Взгляните, как они сходятся на спине… – пояснил пилот свою мысль. – Это, наверное, египтянка… На восточных территориях любят рассказывать небылицы о дальних странах… Это правда, что любимое занятие всех русских – пить горькую водку и сочинять собственную историю? Наверное, водка придает мечтаниям стройность… – И, выдержав необходимую паузу, заявил: – Прекрасный экземпляр! От всей души благодарю вас, Вальтер. Надеюсь, вы понимаете, что я его заберу.
– Разумеется.
– Как вы собираетесь его списывать?
– Его тоже? – кивнул майор в сторону Якова.
– Его тоже, – согласился Галланд. – Красивый абажур с изображением самолета и мистических бурь… «Кто позвал меня? – процитировал пилот. – Буря громовых рулад и орлы, как бывало, кружат в поднебесье…» Но этот… – Галланд восхищенно почмокал узкими губами. – Как вам удалось сохранить такой убедительный экземпляр?.. Бот, правда, прыщики на пояснице…
– Боюсь, с ними придется примириться.
– Почему? – удивился Галланд.
– Потому что сегодня вечером будет инсценирован побег. У меня есть один горбун, преступник, сильная личность, он должен побудить их к побегу. На выходе все трое будут убиты аккуратными выстрелами в затылок.
– Надеюсь, это не испортит…
– Ну что вы, Адольф. Рейхсмаршал желает иметь абажур с изображением египтянки, значит, он его получит. Но свести за сутки прыщики невозможно.
– Заключенные понимают по-немецки?
– Нет. Это проверено.
– Мне показалось, у этого экземпляра, – Галланд ткнул пальцем в Якова, – что-то такое дрогнуло в зрачках.
– Просто они плохо управляют эмоциями, – засмеялся штурмбаннфюрер. – История в очередной раз взмахнула крылами, и недочеловеки почувствовали на спине холодок. Помните, Вальтер, что сказал фюрер 30 января 1939 года? «В этот день, отмечающий очередную годовщину прихода нашей партии к власти, я хочу напомнить всем, что я часто выступал пророком, за что меня так же часто осмеивали. В период моей борьбы за власть я сказал, что однажды возглавлю государство и нацию и тогда, наряду со многими другими, решу и еврейскую проблему. Именно евреи первыми встретили мои пророчества смехом. Их смех, некогда такой громкий, теперь, я полагаю, застрял у них в глотке». Справедливые слова, не правда ли? Справедливо, что в глазах тех, кто смеялся над фюрером, сейчас проблескивает черная тень смерти, я прав? Это ведь действительно справедливо, Адольф?
– Вполне.
– Тогда я угощу вас коньяком, – улыбнулся штурмбаннфюрер. – Но сперва пусть уведут недочеловеков. Их запах размывает вкус коньяка.
– Простите, Вальтер, – улыбнулся пилот. – Может, это невежливо, но я хочу попросить… Пусть эта египтянка останется… Поставьте ее вон туда… Поразительно, как сильно умеют животные чувствовать…
Он не отрываясь смотрел на спину Семена.
Несколько линий, всего лишь несколько линий.
Линия – это волшебная палочка, подумал Галланд. Чтобы уметь так обращаться с линией, нужен своеобразный гений. Длинная лебединая шея, маленький рот, вытянутые стрелкой черные миндалины глаз, две-три пряди вместо прически… В этом есть нечто упадочное… Но рейхсмаршалу видней, что собирать в музей бывшего человечества… А может, этот материал действительно пойдет на абажур… На уютный домашний абажур, подталкивающий к размышлениям… Всего несколько линий, снова восхищенно подумал пилот. Странно, что можно провести такие линии, не понимая политики фюрера…
Он смотрел на голую спину Семена, но видел только египтянку.
А Семен просчитывал варианты.
Если капо Гном понадобится майору прямо сейчас, просчитывал он варианты, все может кончиться плохо. А если побег действительно назначен на ночь, и с капо Гномом все заранее обговорено, нас скоро могут отправить обратно в казематы. Якова уже увели. Ход, которым собирался бежать капо Гном, конечно, контролируется охраной, значит, уходить надо совсем не тем путем, который наметил капо Гном. И уходить надо не ночью, а прямо вечером, даже днем, когда заключенные еще не вернулись с полевых работ. Надеюсь, до Якова это тоже дошло, он тоже просчитывает варианты…
Они бежали вечером.
Луна ярко освещала ветряную мельницу невдалеке.
Удивительное спокойствие царило над засыпающими полями.
Потом со стороны моря бесшумно скользнули две стремительных тени.
Английские истребители приняли беглецов за ночной патруль и погнали их очередями к ветряной мельнице. Потом путь им пересек «Мессершмитт-109» Адольфа Галланда. В коротком бою асс столкнулся с одним из английских истребителей, успев, впрочем, поджечь и второго. Но в настоящую ярость штурмбанфюрера СС Вальтера Штюрцваге привела гибель двух беглецов, особенно, когда на башне был найден труп задушенного капо Гнома. А из кожи расстрелянных англичанами заключенных № 16142 и № 19030 нельзя было теперь выкроить даже самый крохотный абажур.
Не то что для рейхсмаршала, но даже для его внучки.
При сем: мешочек с мукой».
Штурмбаннфюрер СС Вальтер Штюрцваге отложил вечное перо в сторону и усмехнулся:
– Обычное сообщение. Нелегко спрятать золотой зуб, пройдя столько проверок, но иногда такое случается. Славяне и евреи умеют обманывать, они так созданы Господом. Они послужили Господу лакмусовой бумажкой непорядочности. Но рейхсмаршал прав, – штурмбаннфюрер имел в виду Германа Геринга, – евреи всегда опаснее. Не имея своего места, они всегда стараются занять самые выгодные места. Пытаясь спасти свой род, они покупают свидетельства о рождении у иноверцев, как кукушки, подкидывают детей в приюты. Они как животные. Мы должны понять это раз и навсегда. У них чувства обострены, как у животных. Они чуют запах дыма там, где мы никогда никакого запаха не услышим. При этом они чувствуют красоту или умело имитируют это чувство. Когда истинный ариец и грязный юдэ смотрят на один и тот же предмет, это не означает, что они видят один и тот же предмет. Когда проклятый род будет полностью стерт с лица земли, останутся только некоторые, не все, произведения искусства, произведенные ими. Утеряв имя авторов, эти произведения будут играть роль памятников той странной переходной эпохи, когда искусством пытались заниматься не только арийцы. Понимаете? Рейхсмаршал прав, начав такую работу уже сегодня.
Штурмбаннфюрер взглянул на введенных в кабинет заключенных № 16142 и № 19030. На них же взглянул гость майора – крепкий белобрысый человек с прилизанными светлыми волосами, со щеточкой усов под прямым носом. Бесцветные внимательные глаза смотрели на заключенных без особого интереса, но именно с вниманием. Знаменитый ас, сбивший за время войны около сорока воздушных машин, он был в штатском. Он прилетел в старый форт на своем истребителе, но представлял не военно-воздушные силы, а лично рейхсмаршала Германа Геринга. Даже, может, не его самого, а близких боевых друзей, искавших к дню рождения рейхсмаршала нечто необыкновенное. Штурмбаннфюрер прекрасно понимал, что может помочь знаменитому асу, вот почему приказал горбатому капо в течение нескольких дней подкармливать заключенных № 16142 и № 19030 и не гонять их на полевые работы. Сейчас, глядя на заключенных, он не видел в них каких-то особенных перемен, но штурмбанфюрера радовал сам факт: он сделал все, чтобы подарок для рейхсмаршала выглядел достаточно выигрышно.
– Подойди сюда, – поманил он пальцем Якова.
Яков подошел.
На нем были короткие полосатые штаны, серая куртка с белыми кругами на груди и на спине, на ногах – разношенные сабо. От Якова неуловимо несло страхом и еще чем-то, может, правда, животным.
– Коммунист?
– Никогда.
– Комиссар?
– Найн!
– Юдэ?
– Никс юдэ!
– Кто же ты?
– Заключенный № 16142.
– Видите, он проявляет некоторые признаки примитивной сообразительности. На уровне инстинктов, но проявляет, – с затаенной гордостью произнес штурмбаннфюрер.
– Простите, Вальтер, но меня интересует вовсе не сообразительность ваших подопечных.
Штурмбаннфюрер согласно кивнул.
Он не торопился.
Стол был накрыт, громоздкий магнитофон подключен к сети. Взглянув на часы, штурмбаннфюрер кивком подозвал к столу Семена.
– Юдэ?
– Нет, русский.
– Русские всегда менее сообразительны, – сообщил штурмбаннфюрер старому другу. И улыбнулся: – Не торопитесь, Адольф, я все равно не отпущу вас быстрее, чем через пару дней. Вы заслужили короткий отпуск. Используйте его для наблюдений за нашими врагами. Вы всегда видите врагов с высоты птичьего полета, это может приводить к определенным аллюзиям. Иногда враги могут казаться вам достойными противниками, а это вовсе не так. За редчайшими исключениями это безвольные существа, проводящие жизнь в мечтаниях. Они не любят работать, зато умеют рисовать и сочинять сказки. Возможно, со временем наши ученые выведут особую породу низших существ, способных рассказывать сказки. Разумеется, это будут наши особые имперские сказки, Адольф. Другие нам не нужны.
Он наклонился и щелкнул переключателем магнитофона.
Адольф Галланд невольно выпрямил спину.
Высокий голос произносил слова резко, даже неприятно. В нем чувствовалась скрытая сила. На заключенных ни сам штурмбаннфюрер, ни его гость уже не обращали внимания.
«…Теперь я хочу откровенно поговорить с вами об одном очень серьезном деле, – гость штурмбаннфюрера сразу узнал резкий голос рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. – Сейчас, между собой, мы можем говорить о нем вполне открыто, но никогда не станем говорить об этом публично. Точно так же, как, повинуясь приказу, мы выполняли свой долг 30 июня 1934 года: ставили к стенке заблудших товарищей, (штурмбаннфюрер ясно вспомнил глаза пьяного штурмовика, застреленного им на Александерплац), но никогда не говорили и никогда не станем говорить об этом вслух. Наш природный такт побуждал нас никогда не касаться этой темы. Каждый из нас ужасался, но в то же время понимал, что в следующий раз, если это будет необходимо, мы поступим так же. Сейчас речь идет о депортации и об истреблении еврейской нации. Звучит это просто: „Евреи будут уничтожены“. И все члены нашей партии, безусловно, скажут вместе с нами: „Искоренение евреев, истребление их – это один из пунктов нашей программы, и он будет выполнен“. А потом придут к нам все 80 миллионов достойных немцев, и каждый будет просить за своего единственного порядочного еврея. Все остальные, конечно, свиньи, но вот именно этот – хороший еврей. Так не должно быть. Фюрер требует от нас твердости. Большинство присутствующих здесь знает, что это такое – видеть сто, или пятьсот, или тысячу уложенных в ряд трупов. Суметь выдержать это и сохранить в себе порядочность и достоинство – вот испытание, которое закалило всех нас. Это славная страница нашей истории, ибо теперь мы знаем, как трудно было бы нам сейчас в условиях бомбежки, тягот и лишений военного времени, если бы в каждом нашем городе все еще жили евреи – скрытые саботажники, агитаторы и смутьяны. Богатство, которым они владели, мы у них забрали. Я дал строгий приказ, выполненный обергруппенфюрером СС Полем, передать все отобранные богатства рейху. Мы ничего не оставили себе. Совершившие ошибку понесут наказание в соответствии с приказом, отданным мною в самом начале, который гласит: каждый, кто присвоит себе хотя бы одну марку из отобранных нами богатств, подлежит немедленной казни. Несколько сотрудников СС уже казнены. Пощады не будет. У нас есть моральное право, у нас есть обязательство перед немецким народом уничтожить нацию, которая хотела уничтожить нас. Но у нас нет права обогащаться, даже если речь идет только об одной шубе, об одних часах, об одной марке или одной сигарете. Мы не хотим, уничтожая бациллу, дать ей заразить себя и умереть сами. Я никогда не позволю себе остаться в стороне и наблюдать за тем, как проявляется пусть даже маленькая червоточина и как она начинает расти. Где бы та червоточинка ни появилась, мы выжжем ее. Теперь, в целом, я могу сказать, что, вдохновленные любовью к нашему народу, мы справились с этой труднейшей задачей. При этом мы не нанесли никакого вреда нашему внутреннему миру, нашей душе, нашему характеру…»
Адольф Галланд кивнул.
Все в словах Гиммлера казалось ему жесткой правдой.
Он лично сохранил порядочность и достоинство. Его внутренний мир, его душа, его арийский характер не были сокрушены трудностью поставленных задач. Если он чему-то еще дивился, так только подлости врага.
В тридцать первом, например, проводя нелегально курс тренировок в составе итальянских военно-воздушных сил, Адольф Галланд подружился с британским пилотом Дугласом Бейгером, прилетавшим в Рим на спортивные состязания. Это был пилот от Бога, Галланд многому у него научился. Он был бы рад почаще встречаться с ним на спортивных соревнованиях, однако через год, выполняя сложную фигуру высшего пилотажа, Дуглас Бейгер пустил машину слишком низко над Ридингским аэропортом и задел крылом землю. В облаке пыли и летящих во все стороны обломков, казалось, не могло остаться ничего живого, но Бейгер выжил, правда, лишился обеих ног. Казалось бы, с авиацией покончено, но через год неистовый англичанин уже управлял автомобилем и играл в гольф, а с началом войны министерство разрешило ему сесть за штурвал «Харрикейна». В первом же бою над Бельгией Бейгер завалил «Мессершмит-109». Кстати, в первом бою над Францией Адольф Галланд завалил свой первый «Харрикейн». Герман Геринг (герой Первой мировой войны) заметил талантливого пилота. Адольф Галпанд быстро рос в должности. Дважды он встречался с Дугласом Бейгером над Францией и Англией, но до боя между ними не дошло, хотя они успели обменяться приветствиями в эфире.
Галланд знал, что англичанин пользуется репутацией счастливчика.
Дугласу Бейгеру везло в воздухе до такой степени, что весь полк поверил в его звезду. С командиром на боевые задания рисковали вылетать даже необстрелянные пилоты. Однако в одном из самых ожесточенных воздушных боев над Па-де-Кале британец был подбит. Он выпрыгнул с парашютом, остался жив, но потерял правый протез. В армейском госпитале Галланд не раз навещал попавшего в плен знаменитого пилота. Когда англичанин поднялся на ноги, он устроил ему интересную экскурсию на базу эскадрильи, которой командовал. Англичанин от души похвалил камуфляж базы и признался, что его пилоты уже не раз пытались ее обнаружить. За чаем он спросил Галлан да, нельзя ли ему отправить письмо жене в Англию с просьбой прислать новый протез, сменную форму и курительную трубку взамен потерянной?
Вот здесь и пролег этический водораздел, сказал себе Адольф Галланд.
Письмо лукавого британца отправили, и уже на другой день бесчестные англичане в пух и прах разбомбили базу, сбросив, впрочем, в специальном ящике протез для своего командира.
Воспоминание огорчило Галланда.
Он посмотрел на неподвижных заключенных.
– Вы, наверное, понимаете, Вальтер, что меня интересует вовсе не выносливость недочеловеков, а именно их животное тяготение к преступлению. Рейхсминистр Геринг поставил себе задачей создать в Германии величайший музей, в котором хранилось бы все, что на протяжении многих веков восхищало человечество… – Он увидел, как мелкая испарина покрыла невысокие лбы заключенных № 16142 и № 19030, и спросил: – Как думаете, Вальтер, эти существа обладают душой?
– Это зависит от нашего взгляда на проблему.
– Но вы сами говорили, что они любят мечтать. Означает ли это, что они действительно думают о будущем?
– А думает ли о будущем бык, доедая выданную ему вязанку сена?
– Если и думает, то весьма опосредованно, – согласился Галланд. – Я знаю, что наши противники, отступая, часто поджигают и взрывают самые лучшие здания в своих городах. Мы этому не препятствуем. Ни исторические, ни эстетические соображения на территориях нашего противника не должны играть никакой роли. Вы понимаете?
– Хотите узнать, почему я решил показать вам именно эти экземпляры? – улыбнулся штурмбаннфюрер.
– Вот именно.
Значит, капо все-таки говорил правду, нас с Яковом к чему-то готовили, подумал Семен. Зная немецкий язык, он понимал каждое слово, сказанное штурмбаннфюрером и его гостем, и радовался, что Яков, наоборот, понимает далеко не все. При его эмоциональности Яков, несомненно, выдал бы себя неосторожным движением.
Никогда Семен не ощущал такой беспомощности.
Цусима… Поле под Елизаветградом… Соловки… Ледяной поход «Пижмы»… Красная яранга и мышееды… Если вдуматься, я никогда не жил по-человечески… Даже детство, проведенное в деревне Гнилой Брод, ничем, кроме бледных газовых факелов над замерзшими болотами, не запомнилось… Мы правильно сделали, что убили капо… Он сказал, что сохранил шоколад для нашего побега… Он сказал, что собирался уговорить нас бежать, что он знает тайный выход (тот самый, что мы забросали дровами)… Якобы он несколько раз уже выбирался за пределы форта, но боялся бежать один… А втроем мы справимся, сказал капо Гном… Кажется, он считал, что мы ему поверим… Неужели мы правда так сильно похожи на недочеловеков?..
– Взгляните, – дошел до него ровный голос штурмбаннфюрера. – Я получил этот снимок с восточных территорий. Это бывший советский город Вязьма. – Штурмбаннфюрер с чувством процитирован: – «Это был когда-то советский город. Снимок достоин внимания. Как могильные памятники, торчат на зимнем пейзаже трубы сожженных деревянных домов. Пощаженные огнем массивные каменные стены, словно призраки, возвышаются среди бесконечной дали». Согласитесь, поэтичное описание.
– Несомненно, – ответил Галланд, все еще расстроенный воспоминанием о неблагодарном англичанине.
– А это латки, – улыбнулся штурмбаннфюрер. – Я собрал хорошую коллекцию латок, так мы называем специальные нашивки для евреев. Придет время, Адольф, такие латки станут чрезвычайной редкостью. Видите, белый четырехугольник с желтым кружком, буква «J» в центре?.. А вот синяя нарукавная латка с белой шестиконечной звездой… А вот желтая с черным кружком и со словом «Jude» в центре… А вот латки с шестиконечной звездой, латки красные, четырехугольные, круглые… Я собрал большую коллекцию с бывших территорий России и Польши, Литвы и Латвии, Эстонии и Бельгии, Франции и многих других стран… Впрочем, я понимаю, такая коллекция больше подошла бы рейхсфюреру СС…
Штурмбаннфюрер пальцем поманил Якова и, когда тот подошел поближе, небрежно кивнул одному из офицеров, безмолвно стоявших на входе. Офицер подошел и заученным движением повернул Якова спиной к штурмбаннфюреру и его гостю.
– Сорви с него одежду.
Двумя заученными движениями офицер совал с Якова серую куртку и такую же серую рубашку.
– О, майн Готт… – разочарованно протянул Галланд. От обиды у него дрогнул голос. – Какой превосходный материал и как безнадежно испорчен…
Широкая спина Якова была украшена мастерской татуировкой – рвущимся в небо истребителем, мечтой его юных лет. В компаниях, в которых когда-то вращался Яков, многие мечтали о воздухе, понимая, что это невозможно. Оттого, наверное, мастер (действительно мастер), делавший наколку, изобразил на спине Якова некую идеальную машину. Это не был короткий «Лавочкин», или длинный, как рыба, «Мессершмит-109», или стремительный «Спитфайер», это вообще не был какой-то конкретный самолет. Но это была идеальная машина, увидев которую, Адольф Галланд застонал от желания сесть за ее штурвал.
– Какой превосходный материал, – разочарованной повторил он. – Кто его так испакостил?
Вся спина Якова была покрыта страшными зажившими синими рубцами – работа покойного капо Гнома.
– Но ведь можно взглянуть на это как на символику? – осторожно подсказал штурмбаннфюрер. – Эти синие рубцы как удары имперских молний. Такой грозе ничто не может противостоять.
– Даже имперская авиация? – холодно спросил Адольф.
Штурмбаннфюрер щелкнул пальцами.
Семен подошел и, не ожидая приказа, сам повернулся к столу спиной. Офицер заученно сорвал с него серую куртку, затем рубашку.
– О-о-о!.. – На этот раз восхищению Галланда не было предела. – Вот истинный символ того, друг мой, что все эти недочеловеки называли искусством. Вы совершенно правы, у них действительно звериное чутье. Они чувствуют женщину, как самые настоящие звери. Всего лишь несколько превосходных линий, но они рождают волнение… Взгляните, как они сходятся на спине… – пояснил пилот свою мысль. – Это, наверное, египтянка… На восточных территориях любят рассказывать небылицы о дальних странах… Это правда, что любимое занятие всех русских – пить горькую водку и сочинять собственную историю? Наверное, водка придает мечтаниям стройность… – И, выдержав необходимую паузу, заявил: – Прекрасный экземпляр! От всей души благодарю вас, Вальтер. Надеюсь, вы понимаете, что я его заберу.
– Разумеется.
– Как вы собираетесь его списывать?
– Его тоже? – кивнул майор в сторону Якова.
– Его тоже, – согласился Галланд. – Красивый абажур с изображением самолета и мистических бурь… «Кто позвал меня? – процитировал пилот. – Буря громовых рулад и орлы, как бывало, кружат в поднебесье…» Но этот… – Галланд восхищенно почмокал узкими губами. – Как вам удалось сохранить такой убедительный экземпляр?.. Бот, правда, прыщики на пояснице…
– Боюсь, с ними придется примириться.
– Почему? – удивился Галланд.
– Потому что сегодня вечером будет инсценирован побег. У меня есть один горбун, преступник, сильная личность, он должен побудить их к побегу. На выходе все трое будут убиты аккуратными выстрелами в затылок.
– Надеюсь, это не испортит…
– Ну что вы, Адольф. Рейхсмаршал желает иметь абажур с изображением египтянки, значит, он его получит. Но свести за сутки прыщики невозможно.
– Заключенные понимают по-немецки?
– Нет. Это проверено.
– Мне показалось, у этого экземпляра, – Галланд ткнул пальцем в Якова, – что-то такое дрогнуло в зрачках.
– Просто они плохо управляют эмоциями, – засмеялся штурмбаннфюрер. – История в очередной раз взмахнула крылами, и недочеловеки почувствовали на спине холодок. Помните, Вальтер, что сказал фюрер 30 января 1939 года? «В этот день, отмечающий очередную годовщину прихода нашей партии к власти, я хочу напомнить всем, что я часто выступал пророком, за что меня так же часто осмеивали. В период моей борьбы за власть я сказал, что однажды возглавлю государство и нацию и тогда, наряду со многими другими, решу и еврейскую проблему. Именно евреи первыми встретили мои пророчества смехом. Их смех, некогда такой громкий, теперь, я полагаю, застрял у них в глотке». Справедливые слова, не правда ли? Справедливо, что в глазах тех, кто смеялся над фюрером, сейчас проблескивает черная тень смерти, я прав? Это ведь действительно справедливо, Адольф?
– Вполне.
– Тогда я угощу вас коньяком, – улыбнулся штурмбаннфюрер. – Но сперва пусть уведут недочеловеков. Их запах размывает вкус коньяка.
– Простите, Вальтер, – улыбнулся пилот. – Может, это невежливо, но я хочу попросить… Пусть эта египтянка останется… Поставьте ее вон туда… Поразительно, как сильно умеют животные чувствовать…
Он не отрываясь смотрел на спину Семена.
Несколько линий, всего лишь несколько линий.
Линия – это волшебная палочка, подумал Галланд. Чтобы уметь так обращаться с линией, нужен своеобразный гений. Длинная лебединая шея, маленький рот, вытянутые стрелкой черные миндалины глаз, две-три пряди вместо прически… В этом есть нечто упадочное… Но рейхсмаршалу видней, что собирать в музей бывшего человечества… А может, этот материал действительно пойдет на абажур… На уютный домашний абажур, подталкивающий к размышлениям… Всего несколько линий, снова восхищенно подумал пилот. Странно, что можно провести такие линии, не понимая политики фюрера…
Он смотрел на голую спину Семена, но видел только египтянку.
А Семен просчитывал варианты.
Если капо Гном понадобится майору прямо сейчас, просчитывал он варианты, все может кончиться плохо. А если побег действительно назначен на ночь, и с капо Гномом все заранее обговорено, нас скоро могут отправить обратно в казематы. Якова уже увели. Ход, которым собирался бежать капо Гном, конечно, контролируется охраной, значит, уходить надо совсем не тем путем, который наметил капо Гном. И уходить надо не ночью, а прямо вечером, даже днем, когда заключенные еще не вернулись с полевых работ. Надеюсь, до Якова это тоже дошло, он тоже просчитывает варианты…
Они бежали вечером.
Луна ярко освещала ветряную мельницу невдалеке.
Удивительное спокойствие царило над засыпающими полями.
Потом со стороны моря бесшумно скользнули две стремительных тени.
Английские истребители приняли беглецов за ночной патруль и погнали их очередями к ветряной мельнице. Потом путь им пересек «Мессершмитт-109» Адольфа Галланда. В коротком бою асс столкнулся с одним из английских истребителей, успев, впрочем, поджечь и второго. Но в настоящую ярость штурмбанфюрера СС Вальтера Штюрцваге привела гибель двух беглецов, особенно, когда на башне был найден труп задушенного капо Гнома. А из кожи расстрелянных англичанами заключенных № 16142 и № 19030 нельзя было теперь выкроить даже самый крохотный абажур.
Не то что для рейхсмаршала, но даже для его внучки.
Часть вторая
Египтянка и браток
Он говорил с ними необычайно благодушно, хотя в глубине души был раздосадован тем, что эти бесконечно малые существа обладают бесконечно большой гордыней. Он обещал сочинить для них превосходный философский труд и переписать его мельчайшим почерком, чтобы они смогли его прочесть; из этого труда они узнают суть вещей. И он действительно дал им это сочинение перед своим отъездом, и том этот был доставлен в Париж, в Академию наук. Но когда секретарь раскрыл его, он ничего, кроме белой бумаги, там не обнаружил.
– Я так и думал! – сказал он.Вольтер
1. Коммодор Фрина
Ли Гордон Пим родился в 1703 году после Катастрофы.
Ли назван был так в честь деда, автора известного учебника по ориентированию на Мертвых территориях. Закончил Верхнее училище связи, прошел обязательную службу на границах Мертвых территорий, служил в орбитальной Охране Большого телескопа. Астероидный рой, сквозь который прошла Земля в дни Катастрофы, продолжал тревожить планету; гигантское зеркало при Большом телескопе концентрировало солнечную энергию на поверхности астероидов и, создавая тягу испаряющегося вещества, сталкивало их с опасных орбит. Мелкие обломки уничтожались баллистическими ракетами.
Простая, нужная работа.
Работая в Охране, офицер Ли получил премию за создание специального рабочего костюма.
Это был необычный поступок. Офицера заметили.
Он попал в Северо-восточный филиал Теоретического отдела Старой Базы, достаточно тесно связанного с Отделом искусств. Правда, при полной неопределенности самого термина (искусство) трудно было ожидать каких-то значительных работ от молодого офицера, но никто, кажется, их и не ожидал: наработки офицера Ли с завидным постоянством укладывались в компьютерные файлы, помеченные грифом «Секретно». Впрочем, об искусстве вообще известно было лишь то (апокриф Майкла), что оно якобы смягчает нравы. Указанный апокриф утверждал, будто однажды на орбите Юпитера сотрудники Охраны перехватили космический корабль землян, покинувший планету еще до Катастрофы. Древние прекрасно ориентировались в искусстве, они даже демонстрировали некоторые его атрибуты, но если такое и впрямь когда-то случилось – все затерялось среди секретных файлов третьего порядка. А допуск к файлам третьего порядка закрыт даже для работников Безопасности.
Вызов на Старую Базу насторожил офицера Ли.
Чудовищное нагромождение каменных складок, перегружающее запад Южного континента, даже сквозь плотную дымку выглядело, как гора тумана. Гора эта не становилась ясней по мере приближения, напротив, туча расползалась все шире и шире, заняв наконец весь горизонт. Транспортный лайнер вошел в тучу, как в ночь, вокруг все померкло.
Ли вздохнул.
Он боялся, что его попробуют упечь в Отдел искусства, а ему совсем не хотелось лучшие годы проводить в отделе неудачников.
Агрессивно усмехнувшись, он слегка подвигал нижней челюстью. То ли простуда, то ли меня вчера душили – он чувствовал в горле легкую боль… Душить его мог только Скирли, в шутку, конечно. Все равно впредь следует держаться в стороне от офицера Скирли. Это нехорошо, что Лим Осуэлл получила от генетиков мой знак. Я предпочел бы жену менее впечатлительную. Когда недавно, в подземном парке, богато украшенном множеством табличек, тоже, наверное, вышедших из Отдела Искусств («Не сорить», «Не плевать», «Не шуметь», «Соблюдать безопасное расстояние», «Не отключать индивидуальный транслятор» и так далее), он щедро предложил Лим Осуэлл отключить на пару минут индивидуальный транслятор или хотя бы разок плюнуть, дисциплинированная девушка взглянула на него, как на придурка. Теперь он всей шкурой чувствовал, что его упекут в такой отдел, где шутки невозможны по определению.
Дежурный сотрудник в полувоенном мундире почтительно встретил офицера Ли у трапа, почти сразу они оказались в вагончике подземного поезда. Судя по шуму в ушах, поезд опускался все ниже и ниже. Это был не лифт, а именно поезд, работающий в спиральных туннелях. Обычно таким путем доставляют достаточно важных гостей, это утешило офицера Ли. Он пожалел, что не воспользовался случаем и не надел костюм, разработанный фирмой Лим Осуэлл специально для деловых приемов: фиолетовый пиджак, бежевый жилет, брюки очень темного, почти черного цвета. Или второй вариант, выполненный буквально перед вызовом на Старую Базу: красное пальто с голубым воротником, красные носки, желто-черная обувь, черные брюки, зеленый пиджак, жилет небесного цвета, узенький красный галстук.
Ли назван был так в честь деда, автора известного учебника по ориентированию на Мертвых территориях. Закончил Верхнее училище связи, прошел обязательную службу на границах Мертвых территорий, служил в орбитальной Охране Большого телескопа. Астероидный рой, сквозь который прошла Земля в дни Катастрофы, продолжал тревожить планету; гигантское зеркало при Большом телескопе концентрировало солнечную энергию на поверхности астероидов и, создавая тягу испаряющегося вещества, сталкивало их с опасных орбит. Мелкие обломки уничтожались баллистическими ракетами.
Простая, нужная работа.
Работая в Охране, офицер Ли получил премию за создание специального рабочего костюма.
Это был необычный поступок. Офицера заметили.
Он попал в Северо-восточный филиал Теоретического отдела Старой Базы, достаточно тесно связанного с Отделом искусств. Правда, при полной неопределенности самого термина (искусство) трудно было ожидать каких-то значительных работ от молодого офицера, но никто, кажется, их и не ожидал: наработки офицера Ли с завидным постоянством укладывались в компьютерные файлы, помеченные грифом «Секретно». Впрочем, об искусстве вообще известно было лишь то (апокриф Майкла), что оно якобы смягчает нравы. Указанный апокриф утверждал, будто однажды на орбите Юпитера сотрудники Охраны перехватили космический корабль землян, покинувший планету еще до Катастрофы. Древние прекрасно ориентировались в искусстве, они даже демонстрировали некоторые его атрибуты, но если такое и впрямь когда-то случилось – все затерялось среди секретных файлов третьего порядка. А допуск к файлам третьего порядка закрыт даже для работников Безопасности.
Вызов на Старую Базу насторожил офицера Ли.
Чудовищное нагромождение каменных складок, перегружающее запад Южного континента, даже сквозь плотную дымку выглядело, как гора тумана. Гора эта не становилась ясней по мере приближения, напротив, туча расползалась все шире и шире, заняв наконец весь горизонт. Транспортный лайнер вошел в тучу, как в ночь, вокруг все померкло.
Ли вздохнул.
Он боялся, что его попробуют упечь в Отдел искусства, а ему совсем не хотелось лучшие годы проводить в отделе неудачников.
Агрессивно усмехнувшись, он слегка подвигал нижней челюстью. То ли простуда, то ли меня вчера душили – он чувствовал в горле легкую боль… Душить его мог только Скирли, в шутку, конечно. Все равно впредь следует держаться в стороне от офицера Скирли. Это нехорошо, что Лим Осуэлл получила от генетиков мой знак. Я предпочел бы жену менее впечатлительную. Когда недавно, в подземном парке, богато украшенном множеством табличек, тоже, наверное, вышедших из Отдела Искусств («Не сорить», «Не плевать», «Не шуметь», «Соблюдать безопасное расстояние», «Не отключать индивидуальный транслятор» и так далее), он щедро предложил Лим Осуэлл отключить на пару минут индивидуальный транслятор или хотя бы разок плюнуть, дисциплинированная девушка взглянула на него, как на придурка. Теперь он всей шкурой чувствовал, что его упекут в такой отдел, где шутки невозможны по определению.
Дежурный сотрудник в полувоенном мундире почтительно встретил офицера Ли у трапа, почти сразу они оказались в вагончике подземного поезда. Судя по шуму в ушах, поезд опускался все ниже и ниже. Это был не лифт, а именно поезд, работающий в спиральных туннелях. Обычно таким путем доставляют достаточно важных гостей, это утешило офицера Ли. Он пожалел, что не воспользовался случаем и не надел костюм, разработанный фирмой Лим Осуэлл специально для деловых приемов: фиолетовый пиджак, бежевый жилет, брюки очень темного, почти черного цвета. Или второй вариант, выполненный буквально перед вызовом на Старую Базу: красное пальто с голубым воротником, красные носки, желто-черная обувь, черные брюки, зеленый пиджак, жилет небесного цвета, узенький красный галстук.