Страница:
Добившись отпуска, в июле 1861 года он уехал за границу, где пробыл по март 1863 года.
Поселился Ковалевский в Гейдельберге, где жил его старший брат и заканчивали подготовку к профессуре многие впоследствии знаменитые русские ученые – Д. И. Менделеев, И. М. Сеченов, А. П. Бородин, С. П. Боткин. Занимаясь самообразованием, Ковалевский собирался провести за границей гораздо больше времени, но, как выпускник Училища правоведения, он непременно должен был прослужить определенное время по ведомству Министерства юстиции, поэтому в 1863 году ему пришлось вернуться в Россию.
Жизнь в Петербурге требовала средств.
Изыскивая необходимые средства, Ковалевский обратился к издательской деятельности. Привлекала его научная литература. Тематика издаваемых Ковалевским книг оказалась весьма разнообразной. Здесь были толстые тома «Учебника физиологической химии» Кюне, «Руководство к геологии, или Древние изменения земли и ее обитателей по свидетельству геологических памятников» Лайеля, многотомная «Иллюстрированная жизнь животных» Брема, «История французской революции» Манье и другие такие книги.
Как потом говорил Ковалевский, этот период жизни вовсе не был для него потерянным, ибо постоянная работа с научными источниками не давала остыть его внутреннему тяготению к науке.
Среди прочих книг Ковалевский издал «Изменение животных и растений вследствие приручения» Чарльза Дарвина, имя которого стало широко известным именно в эти годы.
Не без гордости писал в предисловии Ковалевский:
«…Автор согласился передать нам право на печатание его нового сочинения в русском переводе; он был так добр, что начал высылать издателю корректурные листы еще до напечатания в Англии и прислал клише со всех рисунков сочинения; все это дает издателю возможность, начавши выпускать книгу даже раньше английского подлинника, окончить ее совершенно параллельно с оригиналом. Зная живой интерес, с которым встречается все, выходящее из-под пера Дарвина, издатель решил, не стесняясь количеством листов, делать частые выпуски, по мере получения листов от автора. Когда автор узнал, что есть возможность, не увеличивая цены книги, внести туда рисунки упоминаемых им многочисленных видов и разновидностей животных, то он выбрал и расположил для нашего издания рисунки из сочинений Брема; по его мнению, они значительно помогут уяснению тех сложных вопросов, которые он разбирает в своем сочинении».
В 1866 году Ковалевский издал роман А. И. Герцена «Кто виноват?».
Поскольку в России книги Герцена были запрещены к изданию, роман вышел без указания автора. Но, разумеется, читающая публика знала о том, кто написал роман под таким интригующим названием.
К сожалению, Ковалевский не был наделен деловыми талантами. Финансовые дела его издательства быстро запутались, непроданные книги заполнили склад. Пытаясь вырваться из постоянного безденежья и долгов, Ковалевский в марте 1866 года корреспондентом от газеты «Санкт-Петербургские ведомости» отправился в Италию в лагерь итальянского революционера Гарибальди. Знаменитый итальянец понимающе отнесся к русскому корреспонденту. Он даже выдал ему специальный пропуск, который позволял Ковалевскому беспрепятственно появляться везде, даже на линии сражений.
В январе 1868 года Ковалевский познакомился в Петербурге с сестрами Корвин-Круковскими. Особенно подружился Ковалевский с младшей – Софьей. Стремление заниматься наукой сближало их. Когда сестры предложили Ковалевскому заключить с одной из них фиктивный брак, чтобы они могли получить свободу, а соответственно и высшее образование, он согласился, но настоял на том, чтобы брак был заключен не с Анной, а с Софьей. Видимо, уже тогда Ковалевский испытывал к Софье не просто дружеские чувства. Генерал Корвин-Круковский, ничего не знавший о подоплеке дела, неохотно, но все же дал согласие на брак.
27 сентября 1868 года Софья и Владимир обвенчались.
Вскоре после свадьбы они выехали в Петербург.
В Петербурге Ковалевский в спешном порядке завершил издательские дела и в апреле 1869 года, вместе с женой и ее сестрой, уехал за границу.
Поселились Ковалевские в Гейдельберге, так как это был единственный университет в Германии, где женщин допускали к учебе. Высокая работоспособность и энтузиазм Софьи, несомненно, послужили хорошим толчком для Ковалевского. Именно в Гейдельберге он начал серьезно заниматься естествознанием – сначала геологией, затем палеонтологией и в самый короткий срок превратился из любителя в ученого, превосходно ориентирующегося в своем предмете.
Но привлекали Ковалевского Мюнхен, Париж и Лондон – те крупные научные центры, где были сосредоточены самые богатые палеонтологические коллекции. К тому же, и Софью, и Ковалевского тяготили ложные отношения, установившиеся между ними из-за фиктивности брака.
В 1869 году Ковалевский уехал в Лондоне.
Знакомство с Дарвином и его последователем Т. Гексли немало повлияло на научное развитие Ковалевского.
После работ в Лондоне, Ковалевский два года провел в Мюнхенском университете, где занимался под руководством палеонтолога К. Циттеля.
В Мюнхене Ковалевский пришел к мысли, что для правильного понимания геологического строения земной коры крайне необходимы как можно более полные палеонтологические данные. Пользуясь возможностью, он усиленно изучал ископаемые организмы не только по атласам и книгам, но и по коллекциям, которые были или собраны (или куплены) им самим или получены для обработки в мюнхенском музее. Особенно интересовала Ковалевского загадочная граница между мелом и третичной эпохой.
«Что между мелом и третичной есть перерыв, в этом не может быть сомнения, – писал он в одном из писем к старшему брату, к тому времени создавшему весьма авторитетное научное имя, – и весь наш верхний мел есть глубоководная фауна до 10000 футов, а наземной мы почти не имеем. Представь себе сам – во всем меле ни одного млекопитающего (хотя в средней юре есть 4 и даже в триасе 1 зуб), а затем вдруг в древнейшей третичной огромные млекопитающие вроде тапиров и жвачных, да по десяти видов на каждый род! Были же у них предшественники?! Вообще нет такого дикого факта, как внезапное появление этой бесконечно богатой колоссальными и мелкими формами фауны нижней и средней третичной…»
Отдавая все силы палеонтологии, Ковалевский решил взять на себя и работу по геологической синхронизации. В этой огромной работе он решил сопоставить отложения всех одинаковых формаций на Земле. Некоторые соображения по этой проблеме он высказал в переписке с А. О. Ковалевским, часть изложил в опубликованных работах. К сожалению, труд не был завершен. Впрочем, он и не мог быть завершен, потому что, приступив к работе, Ковалевский быстро осознал, что формальное описание ископаемого материала, данное без глубокого осмысления и тщательного описания всех вмещающих его пород, вряд ли даст нужные результаты. Через много лет этими вопросами занялся другой известный русский палеонтолог – И. А. Ефремов.
Лето и осень 1870 года Ковалевский провел в Лондоне – работал в Британском музее, даже совершил геологическую экскурсию на остров Уайт.
Но на зиму он уехал в Берлин.
В Берлине созрело окончательное решение – заниматься палеонтологией позвоночных.
Приняв решение, в 1871 году Ковалевский отправился в Париж, где работали палеонтологи П. Жерве, А. Годри, А. Милн-Эдвардс.
В это же время приехала в Париж Софья Ковалевская, – для работы в библиотеках. Там же находились и Анна со своим мужем – французом В. Жакларом. Они прибыли в Париж еще в сентябре 1870 года и когда 18 марта 1871 года в Париже началось восстание и была провозглашена Коммуна, Жаклар в этих событиях принял самое активное участие. Он командовал 17-м легионом Национальной гвардии и исполнял обязанности генерального инспектора укреплений Парижа. Софье и Владимиру Ковалевским, покинувшим Париж, но тревожащимся за судьбу Анны, вновь удалось вернуться в охваченный восстанием город лишь тайно, сплавившись в лодке по Сене. Софья помогала сестре, даже дежурила в госпиталях. Когда восстание было подавлено, Жаклара арестовали. Только с помощью друзей он смог бежать из тюрьмы, а из Франции выехал по паспорту Ковалевского.
Но даже в столь бурные дни Ковалевский не терял время даром.
Работая в богатых палеонтологических коллекциях Музея естественной истории, он закончил монографию о палеонтологической истории лошадей. Здесь ему повезло: друживший с Ковалевским профессор Жерве передал ему почти полный ископаемый скелет трехпалой вымершей лошади – анхитерия, найденный на юге Франции известным палеонтологом Э. Ларте, к сожалению, умершим во время осады Парижа.
Работал Ковалевский исключительно быстро.
Этому помогало его ясное понимание состояния палеонтологии тех лет.
«Изучение остеологии ископаемых форм находилось в полном застое со времени бессмертного творения Кювье „Sur les ossements fossiles“, – писал он. – Число вновь открываемых форм умножилось, умножились их имена, создавались роды и виды, но о точном изучении их скелета думали недостаточно. Кроме нескольких исключений… большинство палеонтологов, занимающихся млекопитающими, не шли далее изучения зубной системы и на ней основывали свои новые роды, и как только новое имя было дано, так, казалось, форма теряла всякий интерес… Когда под влиянием эволюционного влияния Ч. Дарвина многие из мыслящих сравнительных анатомов и зоологов попробовали создать филогению млекопитающих, им пришлось обратиться к палеонтологическим данным. Однако, кроме основательных работ Кювье, они не находили нужного материала…»
И дальше Ковалевский с удивлением отмечал:
«…Рютимейер и Геккель, а за ними и другие, набрасывая родословные млекопитающих, выводят почти весь мир млекопитающих из родов, описанных Кювье».
Ковалевский создал новую классификацию копытных, которая позволила представить их развитие в виде расходящихся ветвей генеалогического древа. Он показал, что самые древние, известные тогда в палеонтологии эоценовые копытные представлены в коллекциях не только непарнопалыми, но и парнопалыми видами. Он привел большое число общих признаков, характерных для всех копытных. Это доказывало их происхождение от некоего общего предка, жившего, по его представлениям, вероятно, еще в меловом периоде. Наконец, он детально проанализировал развитие конечностей копытных, как наиболее существенное направление в их эволюции, обеспечившее им выживаемость в борьбе за существование в новых изменяющихся условиях обитания.
Чтобы закончить рукопись, Ковалевский в октябре 1871 года отправился в Лондон. Там он познакомился с крупнейшим специалистом по сравнительной анатомии палеонтологом Р. Оуэном, и, параллельно главной, начал новую работу над статьей о «переходных типах». Продолжил работу над этой статьей Ковалевский уже в Париже, где немалое влияние в это время оказала на него работа молодого палеонтолога А. Годри «Ископаемые млекопитающие Аттики» – первая, видимо, палеонтологическая книга, в которой отчетливо прозвучала эволюционная идея.
Заканчивал начатые работы Ковалевский в Йене у Э. Геккеля и К. Гегенбауэра.
Эти годы, несомненно, оказались высшей точкой научной деятельности Ковалевского. Никогда больше судьба не представляла ему таких возможностей для полноценной и планомерной работы. Кстати, там же, Йене, Ковалевский подготовил докторскую диссертацию, которую защитил в марте 1872 года. Экзаменовали его Геккель, Гентер и Шмидт, лучшие профессора Йены. Но работать в будущем Ковалевский собирался в России, поэтому он непременно должен был сдать магистерские экзамены в одном из русском университетов.
В январе 1873 года, по совету старшего брата, Ковалевский приехал в Одессу, чтобы сдать нужные экзамены при Новороссийском университете. Однако на пути Ковалевского встал профессор геологии И. Ф. Синцов – благонамеренный чиновник от науки. Оказалось, что он сильно обижен отзывами Ковалевского о его собственных научных трудах. Ковалевский резонно считал, что описания отдельных форм морских организмов, данные Синцовым без всякого сравнительного анализа, не имеют для науки никакого значения. Синцов не просто провалил Ковалевского на экзамене, он провалил его именно на экзамене по геологии и палеонтологии. Синцов сбивал Ковалевского мелочными придирками, ловил на вполне простительных неточностях, задавал массу вопросов по систематике тех новых групп беспозвоночных, описание которых не могло быть известно Ковалевскому.
Возмущенный Ковалевский уехал в Киев, а оттуда за границу.
В Германии он попросил проэкзаменовать себя двум крупнейшим палеонтологам и геологам Европы – К. Циттелю и Э. Зюссу.
Зюсс дал заключение:
«…На этом экзамене доктор Ковалевский высказал такие превосходные познания, столько своих собственных взглядов и вообще такую осведомленность в новейшей литературе, что я с удовольствием даю ему свидетельство в том, что считаю его полностью и в высшей степени способным занять профессуру по этим отраслям в высшей школе. Доктор Ковалевский приобрел своими многочисленными трудами хорошую репутацию среди новых собратьев по науке: экзамен велся намеренно по иным областям, чем те, в которых он и без того проявил себя».
Циттель поддержал мнение Зюсса:
«…Доктор Ковалевский подвергся у меня испытанию по стратиграфической геологии и палеонтологии. Как на этом экзамене, так и за время моего длительного личного общения с ним я убедился в том, что доктор Ковалевский не только обладает основательными познаниями в обеих названных дисциплинах, но и в выдающейся степени способен к научным исследованиям».
Тем не менее, Ковалевский был крайне подавлен историей с проваленным экзаменом. Узнав об этом, Софья Ковалевская, которая в это время готовилась в Берлине к защите докторской диссертации, написала ему письмо. До этого они более года не виделись и не переписывались, но теперь Софья пригласила Ковалевского к себе.
Он приехал.
Их брак, наконец, стал фактическим.
В течение двух лет (1873–1874) сразу на русском, английском, немецком и французском языках вышли в свет главные труды Ковалевского по палеонтологии и стратиграфии, принесшие ему мировую славу. Именно эти исследования сдвинули мировую палеонтологию с мертвой точки, превратили ее из науки описательной в науку динамическую, оперирующую эволюционными понятиями. Во времена Кювье палеонтологи мало интересовались ископаемыми организмами с точки зрения биологии. Ископаемыми организмами в основном занимались геологи, для них они были лишь надежным средством для различения последовательности земных слоев, так сказать, подручным стратиграфическим материалом. От биологии в ископаемых организмах сохранялись только названия. Никто не смотрел на ископаемые остатки как на подтверждение биологической лестницы развития. Даже Ламарк, современник Кювье, создатель первого эволюционного учения, сам много занимавшийся ископаемыми раковинами, не использовал многочисленные окаменелые организмы для доказательства и подтверждения своих идей.
Переезжая из одного европейского университета в другой, общаясь с такими выдающимися эволюционистами, как Чарльз Дарвин, Томас Гексли, Альфред Уоллес, Эрнст Геккель, Карл Гегенбауэр, с такими великолепными палеонтологами, как Зюсс, Циттель, Годри, Рютимейер, Ковалевский в короткое время утвердился в своих взглядах на эволюцию.
«Под влиянием эволюционного учения Дарвина, – писал он, – многие из мыслящих сравнительных анатомов и зоологов попробовали сделать наброски истории млекопитающих и обратились к палеонтологическим данным, но здесь они находили только основательные работы Кювье и затем почти негодный для употребления материал, накопленный последующим поколением…» Поэтому, делал вывод Ковалевский, те, кто желает теоретизировать, а не просто заниматься голым описательством, должен подходить к ископаемому материалу с полным сознанием того, что он подходит к былым живым формам.
Ковалевский тщательно работал с каждой ископаемой костью.
Он пытался не только восстановить вид вымершего животного, он старался понять степень приспособленности этого животного к внешней среде. Сравнивая ископаемые виды, Ковалевский отмечал все происходившие в течение времени изменения и строил на этом предполагаемые генеалогические ряды. В работах, посвященным копытным, Ковалевский впервые заговорил об иррадиации копытных, то есть о развитии видов по радиусам (в виде расходящихся ветвей), что служило явным подтверждением эволюционной концепции Дарвина. Впервые в истории палеонтологии ископаемый материал, с легкой руки Ковалевского, начал работать на эволюционную теорию. Недаром Чарльз Дарвин высоко оценил работы своего русского коллеги.
Буквально за несколько лет Ковалевский создал эволюционную палеонтологию и наметил дальнейшие пути ее развития.
Глава американской школы палеонтологов Осборн прямо указывал на то, что труды Ковалевского смели всю традиционную науку об ископаемых. Даже находя некоторые ошибки в филогенетических построениях Ковалевского, Осборн замечал: «Для прогресса науки самое важное правильное рассуждение: пусть лучше будут ложные конечные выводы, полученные правильным путем, чем правильные результаты, случайно добытые ложным методом».
«Ни в чем так хорошо не выявляется значение работ В. О. Ковалевского, – писал академик А. А. Борисяк, – как в последующем развитии палеонтологии: можно смело сказать, что наследием безвременно погибшего Ковалевского мы живем до сих пор.
Развитие этого наследия пошло по двум руслам.
В Европе непосредственным продолжателем дела В. О. Ковалевского явился бельгийский ученый Долло, называвший себя учеником Ковалевского.
Долло развивал метод Ковалевского, т. е. изучение морфологии в связи с образом жизни, изучение приспособлений. Дальнейшее развитие этого метода привело к созданию палеобиологического направления в палеонтологии, т. е. изучению не только образа жизни вымершего животного, но и к изучению его со всей окружающей физической и биологической средой. Изучая приспособления, Долло дал одно из крупнейших обобщений, какие были сделаны на палеонтологическом материале, – закон необратимости эволюционного процесса (закон Долло). Тонкий анализ, произведенный Долло, позволил ему доказать, что при возвращении представителей известной группы к образу жизни их предков (после того, как они некоторое время жили в иных условиях) не происходит возвращения к строению предков, а те же приспособления достигаются иными путями. Грубый пример: рыбы, живущие в воде, дали начало пресмыкающимся, живущим на суше; когда некоторые пресмыкающиеся снова возвращаются к водному образу жизни (например, ихтиозавры), они не получают строения своих отдаленных предков – рыб, а приобретают приспособление к жизни в водной среде иными путями (ласты вместо плавников и т. п.).
По другому руслу пошло развитие наследия В. О. Ковалевского в Северной Америке. Здесь колоссальные ископаемые материалы по позвоночным вели к построению филогенетических древ как конкретных выражений эволюционных процессов в разработке закономерностей этих процессов. Именно здесь получили развитие установленные В. О. Ковалевским закономерности и прежде всего закон иррадиации, или закон адаптивной радиации, как его назвал Осборн. Здесь же разработана эволюция зубного аппарата и другие проблемы, намеченные Ковалевским…»
Американские и европейские ученые отзывались о работах Ковалевского только в превосходных тонах. Главная заслуга Ковалевского, отмечали они, заключалась в том, что он действительно был первым исследователем, который сумел правильно обобщить многолетний опыт палеонтологических работ, критически оценить этот опыт и использовать многочисленные данные палеонтологии для подтверждения теории Дарвина.
Но для самого Ковалевского наступили далеко не лучшие времена.
Надеясь на то, что в России они смогут вести научную работу, Ковалевские в августе 1874 года вернулись в Россию.
Некоторое время они жили в Палибино, куда в одно с ними время приехали Анна и Жаклар. Старый генерал Корвин-Круковский примирился с дерзкими дочерями. Но в октябре 1874 года Софья и Владимир уезжают в Петербург. Очень кстати Петербургское минералогическое общество присудило Ковалевскому премию за его работы по палеонтологии.
В 1875 году Ковалевский сдал в Петербургском университете магистерские экзамены. Старший брат настоятельно советовал ему устроиться в один из провинциальных университетов, где можно было спокойно заниматься наукой, но это совершенно не устраивало Софью. Она не хотела покидать Петербург, где была сосредоточена научная жизнь. Чтобы обеспечить семью, Ковалевский вновь возвращается к издательской деятельности. Параллельно он активно сотрудничает в газете «Новое время» и ввязывается в сомнительные спекуляции со строительством доходных домов и бань. В гостеприимном доме Ковалевских часто бывают самые знаменитые люди Петербурга. Как позже писала Софья Ковалевская: их захватило «спекулятивное направление». Они решили накопить денег, а уж затем целиком отдаться науке.
17 октября 1878 года у Ковалевских родилась дочь Софья.
Это тоже потребовало дополнительных расходов, и не малых.
Стремясь получить материальную независимость, Ковалевский все глубже и глубже увязал в финансовых авантюрах. Взяв крупные кредиты, он уже не смог рассчитаться с кредиторами. У Ковалевских описали даже мебель. В мае 1880 года им пришлось уехать в Москву.
В Москве Ковалевскому в последний раз улыбнулось счастье.
Он вдруг получил место в правлении, а затем занял кресло директора «Общества русских фабрик минеральных масел Рагозин и Компания», а в декабре того же года его избрали доцентом Московского университета.
Наконец-то появились деньги и открылись перспективы, но, к сожалению, Ковалевский был уже слишком вымотан. В его письмах к старшему брату не раз прорывались горькие признания того, что, видимо, он не смог правильно построить свою жизнь и большую часть прожитых лет гонялся за призраками.
Летом 1882 года Ковалевский по делам Общества уехал в Америку.
В этой поездке недобрые мысли преследовали его с самого начала.
Ковалевский побывал на съезде натуралистов в Канаде, в Гарвардском университете познакомился с зоологом А. Агассисом, побывал в Нью-Хейвене у палеонтолога О. Марша, а в Филадельфии у палеонтолога Э. Копа, но везде его преследовало какое-то ужасное чувство потерянности. Наконец, он узнал, что в России во время его поездки разразился скандал: возглавляемое им Общество потерпело финансовый крах.
Ковалевскому пришлось срочно вернуться.
Теперь он был полностью разорен.
Впереди его ожидали только суд, бесчестье, опись имущества. Даже семье, находившейся в то время за границей, он не мог послать денег. Не выдержав всего этого, в ночь с 15 на 16 апреля 1883 года Ковалевский покончил с собой.
Софья Ковалевская вернулась в Москву и сумела восстановить честное имя мужа, но спасти великого ученого это уже не могло.
Софья Васильевна Ковалевская
Поселился Ковалевский в Гейдельберге, где жил его старший брат и заканчивали подготовку к профессуре многие впоследствии знаменитые русские ученые – Д. И. Менделеев, И. М. Сеченов, А. П. Бородин, С. П. Боткин. Занимаясь самообразованием, Ковалевский собирался провести за границей гораздо больше времени, но, как выпускник Училища правоведения, он непременно должен был прослужить определенное время по ведомству Министерства юстиции, поэтому в 1863 году ему пришлось вернуться в Россию.
Жизнь в Петербурге требовала средств.
Изыскивая необходимые средства, Ковалевский обратился к издательской деятельности. Привлекала его научная литература. Тематика издаваемых Ковалевским книг оказалась весьма разнообразной. Здесь были толстые тома «Учебника физиологической химии» Кюне, «Руководство к геологии, или Древние изменения земли и ее обитателей по свидетельству геологических памятников» Лайеля, многотомная «Иллюстрированная жизнь животных» Брема, «История французской революции» Манье и другие такие книги.
Как потом говорил Ковалевский, этот период жизни вовсе не был для него потерянным, ибо постоянная работа с научными источниками не давала остыть его внутреннему тяготению к науке.
Среди прочих книг Ковалевский издал «Изменение животных и растений вследствие приручения» Чарльза Дарвина, имя которого стало широко известным именно в эти годы.
Не без гордости писал в предисловии Ковалевский:
«…Автор согласился передать нам право на печатание его нового сочинения в русском переводе; он был так добр, что начал высылать издателю корректурные листы еще до напечатания в Англии и прислал клише со всех рисунков сочинения; все это дает издателю возможность, начавши выпускать книгу даже раньше английского подлинника, окончить ее совершенно параллельно с оригиналом. Зная живой интерес, с которым встречается все, выходящее из-под пера Дарвина, издатель решил, не стесняясь количеством листов, делать частые выпуски, по мере получения листов от автора. Когда автор узнал, что есть возможность, не увеличивая цены книги, внести туда рисунки упоминаемых им многочисленных видов и разновидностей животных, то он выбрал и расположил для нашего издания рисунки из сочинений Брема; по его мнению, они значительно помогут уяснению тех сложных вопросов, которые он разбирает в своем сочинении».
В 1866 году Ковалевский издал роман А. И. Герцена «Кто виноват?».
Поскольку в России книги Герцена были запрещены к изданию, роман вышел без указания автора. Но, разумеется, читающая публика знала о том, кто написал роман под таким интригующим названием.
К сожалению, Ковалевский не был наделен деловыми талантами. Финансовые дела его издательства быстро запутались, непроданные книги заполнили склад. Пытаясь вырваться из постоянного безденежья и долгов, Ковалевский в марте 1866 года корреспондентом от газеты «Санкт-Петербургские ведомости» отправился в Италию в лагерь итальянского революционера Гарибальди. Знаменитый итальянец понимающе отнесся к русскому корреспонденту. Он даже выдал ему специальный пропуск, который позволял Ковалевскому беспрепятственно появляться везде, даже на линии сражений.
В январе 1868 года Ковалевский познакомился в Петербурге с сестрами Корвин-Круковскими. Особенно подружился Ковалевский с младшей – Софьей. Стремление заниматься наукой сближало их. Когда сестры предложили Ковалевскому заключить с одной из них фиктивный брак, чтобы они могли получить свободу, а соответственно и высшее образование, он согласился, но настоял на том, чтобы брак был заключен не с Анной, а с Софьей. Видимо, уже тогда Ковалевский испытывал к Софье не просто дружеские чувства. Генерал Корвин-Круковский, ничего не знавший о подоплеке дела, неохотно, но все же дал согласие на брак.
27 сентября 1868 года Софья и Владимир обвенчались.
Вскоре после свадьбы они выехали в Петербург.
В Петербурге Ковалевский в спешном порядке завершил издательские дела и в апреле 1869 года, вместе с женой и ее сестрой, уехал за границу.
Поселились Ковалевские в Гейдельберге, так как это был единственный университет в Германии, где женщин допускали к учебе. Высокая работоспособность и энтузиазм Софьи, несомненно, послужили хорошим толчком для Ковалевского. Именно в Гейдельберге он начал серьезно заниматься естествознанием – сначала геологией, затем палеонтологией и в самый короткий срок превратился из любителя в ученого, превосходно ориентирующегося в своем предмете.
Но привлекали Ковалевского Мюнхен, Париж и Лондон – те крупные научные центры, где были сосредоточены самые богатые палеонтологические коллекции. К тому же, и Софью, и Ковалевского тяготили ложные отношения, установившиеся между ними из-за фиктивности брака.
В 1869 году Ковалевский уехал в Лондоне.
Знакомство с Дарвином и его последователем Т. Гексли немало повлияло на научное развитие Ковалевского.
После работ в Лондоне, Ковалевский два года провел в Мюнхенском университете, где занимался под руководством палеонтолога К. Циттеля.
В Мюнхене Ковалевский пришел к мысли, что для правильного понимания геологического строения земной коры крайне необходимы как можно более полные палеонтологические данные. Пользуясь возможностью, он усиленно изучал ископаемые организмы не только по атласам и книгам, но и по коллекциям, которые были или собраны (или куплены) им самим или получены для обработки в мюнхенском музее. Особенно интересовала Ковалевского загадочная граница между мелом и третичной эпохой.
«Что между мелом и третичной есть перерыв, в этом не может быть сомнения, – писал он в одном из писем к старшему брату, к тому времени создавшему весьма авторитетное научное имя, – и весь наш верхний мел есть глубоководная фауна до 10000 футов, а наземной мы почти не имеем. Представь себе сам – во всем меле ни одного млекопитающего (хотя в средней юре есть 4 и даже в триасе 1 зуб), а затем вдруг в древнейшей третичной огромные млекопитающие вроде тапиров и жвачных, да по десяти видов на каждый род! Были же у них предшественники?! Вообще нет такого дикого факта, как внезапное появление этой бесконечно богатой колоссальными и мелкими формами фауны нижней и средней третичной…»
Отдавая все силы палеонтологии, Ковалевский решил взять на себя и работу по геологической синхронизации. В этой огромной работе он решил сопоставить отложения всех одинаковых формаций на Земле. Некоторые соображения по этой проблеме он высказал в переписке с А. О. Ковалевским, часть изложил в опубликованных работах. К сожалению, труд не был завершен. Впрочем, он и не мог быть завершен, потому что, приступив к работе, Ковалевский быстро осознал, что формальное описание ископаемого материала, данное без глубокого осмысления и тщательного описания всех вмещающих его пород, вряд ли даст нужные результаты. Через много лет этими вопросами занялся другой известный русский палеонтолог – И. А. Ефремов.
Лето и осень 1870 года Ковалевский провел в Лондоне – работал в Британском музее, даже совершил геологическую экскурсию на остров Уайт.
Но на зиму он уехал в Берлин.
В Берлине созрело окончательное решение – заниматься палеонтологией позвоночных.
Приняв решение, в 1871 году Ковалевский отправился в Париж, где работали палеонтологи П. Жерве, А. Годри, А. Милн-Эдвардс.
В это же время приехала в Париж Софья Ковалевская, – для работы в библиотеках. Там же находились и Анна со своим мужем – французом В. Жакларом. Они прибыли в Париж еще в сентябре 1870 года и когда 18 марта 1871 года в Париже началось восстание и была провозглашена Коммуна, Жаклар в этих событиях принял самое активное участие. Он командовал 17-м легионом Национальной гвардии и исполнял обязанности генерального инспектора укреплений Парижа. Софье и Владимиру Ковалевским, покинувшим Париж, но тревожащимся за судьбу Анны, вновь удалось вернуться в охваченный восстанием город лишь тайно, сплавившись в лодке по Сене. Софья помогала сестре, даже дежурила в госпиталях. Когда восстание было подавлено, Жаклара арестовали. Только с помощью друзей он смог бежать из тюрьмы, а из Франции выехал по паспорту Ковалевского.
Но даже в столь бурные дни Ковалевский не терял время даром.
Работая в богатых палеонтологических коллекциях Музея естественной истории, он закончил монографию о палеонтологической истории лошадей. Здесь ему повезло: друживший с Ковалевским профессор Жерве передал ему почти полный ископаемый скелет трехпалой вымершей лошади – анхитерия, найденный на юге Франции известным палеонтологом Э. Ларте, к сожалению, умершим во время осады Парижа.
Работал Ковалевский исключительно быстро.
Этому помогало его ясное понимание состояния палеонтологии тех лет.
«Изучение остеологии ископаемых форм находилось в полном застое со времени бессмертного творения Кювье „Sur les ossements fossiles“, – писал он. – Число вновь открываемых форм умножилось, умножились их имена, создавались роды и виды, но о точном изучении их скелета думали недостаточно. Кроме нескольких исключений… большинство палеонтологов, занимающихся млекопитающими, не шли далее изучения зубной системы и на ней основывали свои новые роды, и как только новое имя было дано, так, казалось, форма теряла всякий интерес… Когда под влиянием эволюционного влияния Ч. Дарвина многие из мыслящих сравнительных анатомов и зоологов попробовали создать филогению млекопитающих, им пришлось обратиться к палеонтологическим данным. Однако, кроме основательных работ Кювье, они не находили нужного материала…»
И дальше Ковалевский с удивлением отмечал:
«…Рютимейер и Геккель, а за ними и другие, набрасывая родословные млекопитающих, выводят почти весь мир млекопитающих из родов, описанных Кювье».
Ковалевский создал новую классификацию копытных, которая позволила представить их развитие в виде расходящихся ветвей генеалогического древа. Он показал, что самые древние, известные тогда в палеонтологии эоценовые копытные представлены в коллекциях не только непарнопалыми, но и парнопалыми видами. Он привел большое число общих признаков, характерных для всех копытных. Это доказывало их происхождение от некоего общего предка, жившего, по его представлениям, вероятно, еще в меловом периоде. Наконец, он детально проанализировал развитие конечностей копытных, как наиболее существенное направление в их эволюции, обеспечившее им выживаемость в борьбе за существование в новых изменяющихся условиях обитания.
Чтобы закончить рукопись, Ковалевский в октябре 1871 года отправился в Лондон. Там он познакомился с крупнейшим специалистом по сравнительной анатомии палеонтологом Р. Оуэном, и, параллельно главной, начал новую работу над статьей о «переходных типах». Продолжил работу над этой статьей Ковалевский уже в Париже, где немалое влияние в это время оказала на него работа молодого палеонтолога А. Годри «Ископаемые млекопитающие Аттики» – первая, видимо, палеонтологическая книга, в которой отчетливо прозвучала эволюционная идея.
Заканчивал начатые работы Ковалевский в Йене у Э. Геккеля и К. Гегенбауэра.
Эти годы, несомненно, оказались высшей точкой научной деятельности Ковалевского. Никогда больше судьба не представляла ему таких возможностей для полноценной и планомерной работы. Кстати, там же, Йене, Ковалевский подготовил докторскую диссертацию, которую защитил в марте 1872 года. Экзаменовали его Геккель, Гентер и Шмидт, лучшие профессора Йены. Но работать в будущем Ковалевский собирался в России, поэтому он непременно должен был сдать магистерские экзамены в одном из русском университетов.
В январе 1873 года, по совету старшего брата, Ковалевский приехал в Одессу, чтобы сдать нужные экзамены при Новороссийском университете. Однако на пути Ковалевского встал профессор геологии И. Ф. Синцов – благонамеренный чиновник от науки. Оказалось, что он сильно обижен отзывами Ковалевского о его собственных научных трудах. Ковалевский резонно считал, что описания отдельных форм морских организмов, данные Синцовым без всякого сравнительного анализа, не имеют для науки никакого значения. Синцов не просто провалил Ковалевского на экзамене, он провалил его именно на экзамене по геологии и палеонтологии. Синцов сбивал Ковалевского мелочными придирками, ловил на вполне простительных неточностях, задавал массу вопросов по систематике тех новых групп беспозвоночных, описание которых не могло быть известно Ковалевскому.
Возмущенный Ковалевский уехал в Киев, а оттуда за границу.
В Германии он попросил проэкзаменовать себя двум крупнейшим палеонтологам и геологам Европы – К. Циттелю и Э. Зюссу.
Зюсс дал заключение:
«…На этом экзамене доктор Ковалевский высказал такие превосходные познания, столько своих собственных взглядов и вообще такую осведомленность в новейшей литературе, что я с удовольствием даю ему свидетельство в том, что считаю его полностью и в высшей степени способным занять профессуру по этим отраслям в высшей школе. Доктор Ковалевский приобрел своими многочисленными трудами хорошую репутацию среди новых собратьев по науке: экзамен велся намеренно по иным областям, чем те, в которых он и без того проявил себя».
Циттель поддержал мнение Зюсса:
«…Доктор Ковалевский подвергся у меня испытанию по стратиграфической геологии и палеонтологии. Как на этом экзамене, так и за время моего длительного личного общения с ним я убедился в том, что доктор Ковалевский не только обладает основательными познаниями в обеих названных дисциплинах, но и в выдающейся степени способен к научным исследованиям».
Тем не менее, Ковалевский был крайне подавлен историей с проваленным экзаменом. Узнав об этом, Софья Ковалевская, которая в это время готовилась в Берлине к защите докторской диссертации, написала ему письмо. До этого они более года не виделись и не переписывались, но теперь Софья пригласила Ковалевского к себе.
Он приехал.
Их брак, наконец, стал фактическим.
В течение двух лет (1873–1874) сразу на русском, английском, немецком и французском языках вышли в свет главные труды Ковалевского по палеонтологии и стратиграфии, принесшие ему мировую славу. Именно эти исследования сдвинули мировую палеонтологию с мертвой точки, превратили ее из науки описательной в науку динамическую, оперирующую эволюционными понятиями. Во времена Кювье палеонтологи мало интересовались ископаемыми организмами с точки зрения биологии. Ископаемыми организмами в основном занимались геологи, для них они были лишь надежным средством для различения последовательности земных слоев, так сказать, подручным стратиграфическим материалом. От биологии в ископаемых организмах сохранялись только названия. Никто не смотрел на ископаемые остатки как на подтверждение биологической лестницы развития. Даже Ламарк, современник Кювье, создатель первого эволюционного учения, сам много занимавшийся ископаемыми раковинами, не использовал многочисленные окаменелые организмы для доказательства и подтверждения своих идей.
Переезжая из одного европейского университета в другой, общаясь с такими выдающимися эволюционистами, как Чарльз Дарвин, Томас Гексли, Альфред Уоллес, Эрнст Геккель, Карл Гегенбауэр, с такими великолепными палеонтологами, как Зюсс, Циттель, Годри, Рютимейер, Ковалевский в короткое время утвердился в своих взглядах на эволюцию.
«Под влиянием эволюционного учения Дарвина, – писал он, – многие из мыслящих сравнительных анатомов и зоологов попробовали сделать наброски истории млекопитающих и обратились к палеонтологическим данным, но здесь они находили только основательные работы Кювье и затем почти негодный для употребления материал, накопленный последующим поколением…» Поэтому, делал вывод Ковалевский, те, кто желает теоретизировать, а не просто заниматься голым описательством, должен подходить к ископаемому материалу с полным сознанием того, что он подходит к былым живым формам.
Ковалевский тщательно работал с каждой ископаемой костью.
Он пытался не только восстановить вид вымершего животного, он старался понять степень приспособленности этого животного к внешней среде. Сравнивая ископаемые виды, Ковалевский отмечал все происходившие в течение времени изменения и строил на этом предполагаемые генеалогические ряды. В работах, посвященным копытным, Ковалевский впервые заговорил об иррадиации копытных, то есть о развитии видов по радиусам (в виде расходящихся ветвей), что служило явным подтверждением эволюционной концепции Дарвина. Впервые в истории палеонтологии ископаемый материал, с легкой руки Ковалевского, начал работать на эволюционную теорию. Недаром Чарльз Дарвин высоко оценил работы своего русского коллеги.
Буквально за несколько лет Ковалевский создал эволюционную палеонтологию и наметил дальнейшие пути ее развития.
Глава американской школы палеонтологов Осборн прямо указывал на то, что труды Ковалевского смели всю традиционную науку об ископаемых. Даже находя некоторые ошибки в филогенетических построениях Ковалевского, Осборн замечал: «Для прогресса науки самое важное правильное рассуждение: пусть лучше будут ложные конечные выводы, полученные правильным путем, чем правильные результаты, случайно добытые ложным методом».
«Ни в чем так хорошо не выявляется значение работ В. О. Ковалевского, – писал академик А. А. Борисяк, – как в последующем развитии палеонтологии: можно смело сказать, что наследием безвременно погибшего Ковалевского мы живем до сих пор.
Развитие этого наследия пошло по двум руслам.
В Европе непосредственным продолжателем дела В. О. Ковалевского явился бельгийский ученый Долло, называвший себя учеником Ковалевского.
Долло развивал метод Ковалевского, т. е. изучение морфологии в связи с образом жизни, изучение приспособлений. Дальнейшее развитие этого метода привело к созданию палеобиологического направления в палеонтологии, т. е. изучению не только образа жизни вымершего животного, но и к изучению его со всей окружающей физической и биологической средой. Изучая приспособления, Долло дал одно из крупнейших обобщений, какие были сделаны на палеонтологическом материале, – закон необратимости эволюционного процесса (закон Долло). Тонкий анализ, произведенный Долло, позволил ему доказать, что при возвращении представителей известной группы к образу жизни их предков (после того, как они некоторое время жили в иных условиях) не происходит возвращения к строению предков, а те же приспособления достигаются иными путями. Грубый пример: рыбы, живущие в воде, дали начало пресмыкающимся, живущим на суше; когда некоторые пресмыкающиеся снова возвращаются к водному образу жизни (например, ихтиозавры), они не получают строения своих отдаленных предков – рыб, а приобретают приспособление к жизни в водной среде иными путями (ласты вместо плавников и т. п.).
По другому руслу пошло развитие наследия В. О. Ковалевского в Северной Америке. Здесь колоссальные ископаемые материалы по позвоночным вели к построению филогенетических древ как конкретных выражений эволюционных процессов в разработке закономерностей этих процессов. Именно здесь получили развитие установленные В. О. Ковалевским закономерности и прежде всего закон иррадиации, или закон адаптивной радиации, как его назвал Осборн. Здесь же разработана эволюция зубного аппарата и другие проблемы, намеченные Ковалевским…»
Американские и европейские ученые отзывались о работах Ковалевского только в превосходных тонах. Главная заслуга Ковалевского, отмечали они, заключалась в том, что он действительно был первым исследователем, который сумел правильно обобщить многолетний опыт палеонтологических работ, критически оценить этот опыт и использовать многочисленные данные палеонтологии для подтверждения теории Дарвина.
Но для самого Ковалевского наступили далеко не лучшие времена.
Надеясь на то, что в России они смогут вести научную работу, Ковалевские в августе 1874 года вернулись в Россию.
Некоторое время они жили в Палибино, куда в одно с ними время приехали Анна и Жаклар. Старый генерал Корвин-Круковский примирился с дерзкими дочерями. Но в октябре 1874 года Софья и Владимир уезжают в Петербург. Очень кстати Петербургское минералогическое общество присудило Ковалевскому премию за его работы по палеонтологии.
В 1875 году Ковалевский сдал в Петербургском университете магистерские экзамены. Старший брат настоятельно советовал ему устроиться в один из провинциальных университетов, где можно было спокойно заниматься наукой, но это совершенно не устраивало Софью. Она не хотела покидать Петербург, где была сосредоточена научная жизнь. Чтобы обеспечить семью, Ковалевский вновь возвращается к издательской деятельности. Параллельно он активно сотрудничает в газете «Новое время» и ввязывается в сомнительные спекуляции со строительством доходных домов и бань. В гостеприимном доме Ковалевских часто бывают самые знаменитые люди Петербурга. Как позже писала Софья Ковалевская: их захватило «спекулятивное направление». Они решили накопить денег, а уж затем целиком отдаться науке.
17 октября 1878 года у Ковалевских родилась дочь Софья.
Это тоже потребовало дополнительных расходов, и не малых.
Стремясь получить материальную независимость, Ковалевский все глубже и глубже увязал в финансовых авантюрах. Взяв крупные кредиты, он уже не смог рассчитаться с кредиторами. У Ковалевских описали даже мебель. В мае 1880 года им пришлось уехать в Москву.
В Москве Ковалевскому в последний раз улыбнулось счастье.
Он вдруг получил место в правлении, а затем занял кресло директора «Общества русских фабрик минеральных масел Рагозин и Компания», а в декабре того же года его избрали доцентом Московского университета.
Наконец-то появились деньги и открылись перспективы, но, к сожалению, Ковалевский был уже слишком вымотан. В его письмах к старшему брату не раз прорывались горькие признания того, что, видимо, он не смог правильно построить свою жизнь и большую часть прожитых лет гонялся за призраками.
Летом 1882 года Ковалевский по делам Общества уехал в Америку.
В этой поездке недобрые мысли преследовали его с самого начала.
Ковалевский побывал на съезде натуралистов в Канаде, в Гарвардском университете познакомился с зоологом А. Агассисом, побывал в Нью-Хейвене у палеонтолога О. Марша, а в Филадельфии у палеонтолога Э. Копа, но везде его преследовало какое-то ужасное чувство потерянности. Наконец, он узнал, что в России во время его поездки разразился скандал: возглавляемое им Общество потерпело финансовый крах.
Ковалевскому пришлось срочно вернуться.
Теперь он был полностью разорен.
Впереди его ожидали только суд, бесчестье, опись имущества. Даже семье, находившейся в то время за границей, он не мог послать денег. Не выдержав всего этого, в ночь с 15 на 16 апреля 1883 года Ковалевский покончил с собой.
Софья Ковалевская вернулась в Москву и сумела восстановить честное имя мужа, но спасти великого ученого это уже не могло.
Софья Васильевна Ковалевская
Математик.
Родилась 3 января 1850 года в Москве.
До пяти лет жила в Москве, затем в Калуге. Затем – в селе Палибино Витебской губернии в имении отца генерал-лейтенанта артиллерии В. В. Корвин-Круковского, воевавшего на Балканах, а затем назначенного начальником московского арсенала. Имение Корвин-Круковских было огромным. Прямо к барскому дому примыкал парк, постепенно переходящий в глухой лес, а в самом доме было много залов и комнат.
«В двенадцать лет, – писала Ковалевская в своих воспоминаниях, – я была глубоко убеждена, что буду поэтессой. Из страха гувернантки я не решалась писать своих стихов, но сочиняла их в уме, как старинные барды, и поверяла их своему мячику. Погоняя его перед собой, я несусь, бывало, по зале и громко декламирую два моих поэтических произведения, которыми особенно горжусь: „Обращение бедуина к его коню“ и „Ощущения пловца, ныряющего за жемчугом“. В голове у меня задумана длинная поэма „Струйка“, нечто среднее между „Ундиной“ и „Мцыри“, но из нее готовы пока только первые десять строф…»
Рано проявившиеся математические способности Ковалевской были замечены и поддержаны ее родным дядей П. В. Корвин-Круковским и профессором физики Тыртовым, часто посещавшим имение.
Да и некоторые случайности счастливо вмешались в судьбу.
«Когда мы переезжали на житье в деревню, – рассказывала Ковалевская в своих воспоминаниях, – весь дом пришлось отделать заново и все комнаты оклеить новыми обоями. Но на одну из наших детских комнат обоев не хватило. Эта обиженная комната так и простояла много лет с одной стеной, оклеенной простой бумагой. Но, по счастливой случайности, на эту предварительную оклейку пошли именно листы литографированных лекций Остроградского о дифференциальном и интегральном исчислении, приобретенные моим отцом в его молодости.
Листы эти, испещренные странными, непонятными формулами, скоро обратили на себя мое внимание. Я помню, как я в детстве проводила целые часы перед этой таинственной стеной, пытаясь разобрать хоть отдельные фразы и найти тот порядок, в котором листы должны были следовать друг за другом. От долгого ежедневного созерцания внешний вид многих из формул так и врезался в моей памяти, да и самый текст оставил о себе глубокий след в мозгу, хотя в самый момент прочтения он и остался для меня непонятным.
Родилась 3 января 1850 года в Москве.
До пяти лет жила в Москве, затем в Калуге. Затем – в селе Палибино Витебской губернии в имении отца генерал-лейтенанта артиллерии В. В. Корвин-Круковского, воевавшего на Балканах, а затем назначенного начальником московского арсенала. Имение Корвин-Круковских было огромным. Прямо к барскому дому примыкал парк, постепенно переходящий в глухой лес, а в самом доме было много залов и комнат.
«В двенадцать лет, – писала Ковалевская в своих воспоминаниях, – я была глубоко убеждена, что буду поэтессой. Из страха гувернантки я не решалась писать своих стихов, но сочиняла их в уме, как старинные барды, и поверяла их своему мячику. Погоняя его перед собой, я несусь, бывало, по зале и громко декламирую два моих поэтических произведения, которыми особенно горжусь: „Обращение бедуина к его коню“ и „Ощущения пловца, ныряющего за жемчугом“. В голове у меня задумана длинная поэма „Струйка“, нечто среднее между „Ундиной“ и „Мцыри“, но из нее готовы пока только первые десять строф…»
Рано проявившиеся математические способности Ковалевской были замечены и поддержаны ее родным дядей П. В. Корвин-Круковским и профессором физики Тыртовым, часто посещавшим имение.
Да и некоторые случайности счастливо вмешались в судьбу.
«Когда мы переезжали на житье в деревню, – рассказывала Ковалевская в своих воспоминаниях, – весь дом пришлось отделать заново и все комнаты оклеить новыми обоями. Но на одну из наших детских комнат обоев не хватило. Эта обиженная комната так и простояла много лет с одной стеной, оклеенной простой бумагой. Но, по счастливой случайности, на эту предварительную оклейку пошли именно листы литографированных лекций Остроградского о дифференциальном и интегральном исчислении, приобретенные моим отцом в его молодости.
Листы эти, испещренные странными, непонятными формулами, скоро обратили на себя мое внимание. Я помню, как я в детстве проводила целые часы перед этой таинственной стеной, пытаясь разобрать хоть отдельные фразы и найти тот порядок, в котором листы должны были следовать друг за другом. От долгого ежедневного созерцания внешний вид многих из формул так и врезался в моей памяти, да и самый текст оставил о себе глубокий след в мозгу, хотя в самый момент прочтения он и остался для меня непонятным.