Страница:
С 1920 года работу Комиссии возглавил Губкин.
В состав Комиссии в то время входило много видных ученых – В. А. Стеклов, П. П. Лазарев, Э. В. Штелинг, А. Н. Крылов, Ю. М. Шокальский, Д. А. Смирнов, А. Д. Архангельский, Н. И. Курсанов, А. Н. Ляпунов. Использование гравитационного вариометра дало возможность исследователям определить глубину залегания железа. 7 апреля 1923 года из скважины глубиной 167 метров извлекли первый керн, который оказался железистым кварцитом.
В 1920 году Губкина избрали профессором Горной академии в Москве. В 1921 года он стал ее ректором. Одновременно Губкин занимал пост председателя Главного сланцевого комитета России и директора Правления сланцевой промышленности. При Горной академии Губкин создал особую нефтяную кафедру, позже реорганизованную в нефтяной факультет. В 1929 году на базе этого факультета возник самостоятельный Московский нефтяной институт (ныне – им. Губкина).
В 1920 году по инициативе ученого начал выходить журнал «Нефтяное и сланцевое хозяйство», а в 1925 году – «Нефтяное хозяйство», бессменным редактором которых Губкин был до самой кончины.
В 1928 году Губкина избрали в действительные члены Академии наук СССР, его научная деятельность была отмечена орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.
В 1932 году Губкин дал научно обоснованные прогнозы поисковых работ на нефть в Западно-Сибирской низменности, в Кузбассе, в Минусинской котловине, в Прибайкалье, в Якутии. В том же году в известной работе «Учение о нефти» ученый подвел итоги своим многолетним исследованиям. Эта работа Губкина, неоднократно переиздававшаяся, заложила основы геологии нефти.
С 1930 по 1936 год Губкин возглавлял Совет по изучению производительных сил СССР. С 1936 года он – вице-президент Академии наук СССР, а с 1937 года – председатель ее Азербайджанского филиала.
Умер Губкин 21 апреля 1939 года.
Абрам Федорович Иоффе
Алексей Алексеевич Борисяк
В состав Комиссии в то время входило много видных ученых – В. А. Стеклов, П. П. Лазарев, Э. В. Штелинг, А. Н. Крылов, Ю. М. Шокальский, Д. А. Смирнов, А. Д. Архангельский, Н. И. Курсанов, А. Н. Ляпунов. Использование гравитационного вариометра дало возможность исследователям определить глубину залегания железа. 7 апреля 1923 года из скважины глубиной 167 метров извлекли первый керн, который оказался железистым кварцитом.
В 1920 году Губкина избрали профессором Горной академии в Москве. В 1921 года он стал ее ректором. Одновременно Губкин занимал пост председателя Главного сланцевого комитета России и директора Правления сланцевой промышленности. При Горной академии Губкин создал особую нефтяную кафедру, позже реорганизованную в нефтяной факультет. В 1929 году на базе этого факультета возник самостоятельный Московский нефтяной институт (ныне – им. Губкина).
В 1920 году по инициативе ученого начал выходить журнал «Нефтяное и сланцевое хозяйство», а в 1925 году – «Нефтяное хозяйство», бессменным редактором которых Губкин был до самой кончины.
В 1928 году Губкина избрали в действительные члены Академии наук СССР, его научная деятельность была отмечена орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.
В 1932 году Губкин дал научно обоснованные прогнозы поисковых работ на нефть в Западно-Сибирской низменности, в Кузбассе, в Минусинской котловине, в Прибайкалье, в Якутии. В том же году в известной работе «Учение о нефти» ученый подвел итоги своим многолетним исследованиям. Эта работа Губкина, неоднократно переиздававшаяся, заложила основы геологии нефти.
С 1930 по 1936 год Губкин возглавлял Совет по изучению производительных сил СССР. С 1936 года он – вице-президент Академии наук СССР, а с 1937 года – председатель ее Азербайджанского филиала.
Умер Губкин 21 апреля 1939 года.
Абрам Федорович Иоффе
Физик.
Родился 29 октября 1880 года в городе Ромны Полтавской губернии.
В 1897 году окончил реальное училище. Основной упор там делался на запоминание, а не на понимание предметов, тем не менее, Иоффе учился хорошо. Впрочем, в университет, по окончании училища, он все равно не мог поступить, – тогда такое право давали только гимназии.
Иоффе поступил в Петербургский технологический институт.
Физику, очень интересовавшую Иоффе, читал в институте профессор Н. А. Гезехус. Скоро Иоффе понял, что его надеждам научиться настоящей современной физике, а главное – эксперименту, вряд ли суждено сбыться. Условия института просто не позволяли этого. Увлекшись исследованием природы запаха, Иоффе стал посещать школу физиологов, которой руководил П. Ф. Лесгафт, однако скоро его попросили не занимать в школе место, которое явно могло понадобиться кому-то больше, чем студенту технологического института.
В 1902 году Иоффе окончил институт, а через год отправился в первую заграничную командировку.
В Мюнхене три года Иоффе работал в лаборатории знаменитого открывателя х-лучей физика В. Рентгена. В это же время работали в Мюнхене физики Эрнст Вагнер, Рудольф Ладенбург, Арнольд Зоммерфельд, Петер Дебай, Макс фон Лауэ и другие. Общение с ними очень много дало Иоффе. Но больше всего дало Иоффе его постоянное общением с Рентгеном. Немецкий ученый был не только выдающимся физиком, но и выдающимся учителем. Первый Нобелевский лауреат умел замечать и развивать способности своих учеников. Он, например, никогда не вмешивался в опыты, проводимые Иоффе, но всегда жестко контролировал их и умело критиковал ту или иную методику. После одного особенно удачно выполненного эксперимента с радием, Рентген даже предложил Иоффе работать в его кабинете, что можно было расценивать, как прямое признание.
В 1905 году Иоффе защитил диссертацию на степень доктора философии.
В августе 1906 года он вернулся в Россию.
Отъезд Иоффе очень обидел Рентгена, который к тому времени добился постоянного места для молодого русского ученого в штате своей лаборатории. Более того, Рентген выдвинул кандидатуру Иоффе на должность профессора в Мюнхенском университете. Однако, оставаться в Германии Иоффе не захотел. Он постарался сделать все, чтобы восстановить прежние отношения с учителем. Это ему удалось.
В России Иоффе смог устроиться только внештатным лаборантом в Петербургском политехническом институте. Там он прошел весь путь от лаборанта до профессора. Решив заняться физическими экспериментами, Иоффе встретил полное понимание и поддержку со стороны заведующего кафедрой физики В. В. Скобельцына. Скоро вокруг самого Иоффе начала собираться группа молодых физиков.
В 1908 году Иоффе был избран доцентом Горного института. Одновременно он читал лекции на курсах П. Ф. Лесгафта.
В 1913 году Иоффе выполнил цикл работ по измерению заряда электрона при внешнем фотоэффекте и доказал статистический характер элементарного фотоэффекта. Работа Иоффе «Элементарный фотоэлектрический эффект. Магнитное поле катодных лучей» была удостоена почетной академической премии им. С. Л. Иванова.
В том же году Иоффе стал профессором Петроградского (позже Ленинградского) Политехнического института, в котором проработал тридцать пять лет.
Несомненное влияние на научное формирование Иоффе оказала его близкая дружба с голландским физиком Эренфестом. Научные работы Эренфеста всегда касались главных проблем новой физики – статистической механики, квантовой природы света и тому подобного. Эренфест при этом владел редким даром убеждения. Некоторое время прожив в Петербурге (он был женат на русской), Эренфест организовал физический семинар, который очень много дал всем его участникам. На семинар Эренфеста приходили сотрудники и студенты Политехнического института и Петербургского университета, среди них были – П. Капица, Н. Семенов, Я. Френкель, Я. Дорфман, П. Лукирский. Эренфест умел самые сложные проблемы объяснять не только понятно, но и с юмором.
Физики всегда были склонны к юмору.
Через несколько лет, когда Эренфест уже вернулся в Голландию, Иоффе, находясь у него в гостях, наблюдал следующую сценку. Иоффе, Эренфест и Бор сидели на диване, а физик Паули по неистребимой привычке прохаживался по комнате из угла в угол. Устав от этих его прохаживаний, Бор произнес: «Вольфганг, перестань разгуливать, меня это раздражает». Паули удивился: «А что, собственно, Нильс, тебя раздражает?» Бор, отличавшийся манерой очень точно, но при этом достаточно медленно формулировать свои мысли, задумался, тогда вместо него ответил Эренфест: «Раздражает момент, когда ты, Вольфганг, возвращаешься обратно».
Иоффе создал первую школу советских физиков.
Его знаменитый семинар посещали самые разные ученые – А. И. Алиханов, И. В. Курчатов, П. Л. Капица, Н. Н. Семенов, Л. А. Арцимович, И. К. Кикоин, В. Н. Кондратьев, Ю. Б. Харитон, А. П. Александров, Г. В. Курдюмов, Я. И. Френкель, Я. Г. Дорфман, А. И. Лейпунский, П. И. Лукирский, А. К. Вальтер, К. Д. Синельников, А. Р. Регель, Л. С. Стильбанс. Все они считали себя учениками Иоффе.
В 1918 году Иоффе был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. Тогда же по его инициативе был создан специальный физико-технический отдел в Рентгенологическом и радиологическом институте, реорганизованный позже в Ленинградский физико-технический институт. В 1919 году Иоффе создал физико-механический факультет в Петроградском политехническом институте. В последующие годы на базе этих центров была создана разветвленная сеть научно-исследовательских институтов физического профиля – в Харькове, в Днепропетровске, в Свердловске, в Томске.
В 1920 году Иоффе избрали действительным членом Академии наук СССР.
Время было жесткое.
Как вспоминал профессор Б. Н. Меншуткин: «…выдавали населению хлеба по 50 гв день… часто совершенно несъедобного; эта порция иногда заменялась 100 гнатурального овса. Обед в столовой состоял обыкновенно из травяного супа, недостаточно долго проваренного, и маленькой ржавой селедки. К этому присоединился с наступлением холодов дровяной кризис, и, подобно предыдущей, зима 1918/1919 г. застала институт (речь идет, о новом, только что созданном Иоффе Физико-техническом институте) без всякого запаса топлива; здание института совершенно не отапливалось. Сносно было только в профессорском доме, в жилых флигелях химического павильона и в немногих деревянных домах, снабженных печным отоплением. Отсутствием дров и было вызвано распоряжение Совета производить занятия со студентами до 15 ноября. В эту и будущую зиму те обширные сосновые леса, которые окружали наш институт, были все вырублены на топливо; название местности Сосновка осталось как воспоминание о былом».
Все равно работали, потому что тяга к знаниям все побеждала.
Наиболее характерными особенностями научного метода Иоффе была ясность формулировки предстоящего эксперимента, точность и простота замысла, умение подойти к любому эксперименту инженерно, и, наконец, умение по-своемувзглянуть на изучаемое физическое явление, часто совсем не так, как смотрели предшественники. Без ученых, подобных Иоффе, наука скоро бы остановилась. Обладая настоящим даром педагога, Иоффе уже в двадцатые годы широко пропагандировал современную физику.
«Одними из самых скучных уроков в школе были уроки по физике, – вспоминал физик Я. Г. Дорфман годы своего детства. – Казалось, что где-то когда-то жила вымершая порода великих физиков – Ньютон, Паскаль, Бойль, Гей-Люссак, Ом и другие. Они всю жизнь писали законы и построили законченное здание физики, создали свод законов. На этом развитие физики прекратилось, и нам, школьникам, оставалось лишь вызубривать законы и системы единиц да смотреть на явления, внутренняя природа которых оставалась непонятной и скрытой. И мы без всякого энтузиазма, без всякого увлечения проглатывали куски этой мертвой физики».
Иоффе удивил Дорфмана.
Иоффе на глазах учеников смело взламывал устоявшиеся представления.
«Я с большим волнением пришел на первую лекцию профессора А. Ф. Иоффе, – вспоминал Дорфман. – Я вдруг узнал, что, помимо школьной физики, существует микрофизика, физика электронов, протонов, альфа-частиц и атомных ядер. Это было поразительно не только для меня, но и для большинства присутствующих, как я успел заметить. Я испытывал чувство человека, проспавшего столетие и внезапно проснувшегося».
Иоффе оставил после себя классические работы в области физики твердого тела, электрических свойств диэлектриков. Особенно значительный вклад был сделан им в физику и технику полупроводников. Вряд ли кто-то может представить современную технику и науку без полупроводников, этих веществ, проводимость которых слишком мала, чтобы считать их металлами, и слишком велика, чтобы считать их диэлектриками. А ведь в начале тридцатых годов, когда Иоффе взялся за изучение полупроводников, многие физики отнеслись к теме весьма скептически. Несмотря на то, что большая часть таблицы Менделеева была заполнена веществами подобного класса, полупроводники в то время считались вполне бесперспективным материалом, – они были, так сказать, слишком академической темой, как позже физика ядра. Тщательно исследовав ряд полупроводников, Иоффе обнаружил, что на их электрические свойства сильно влияют примеси, которые в самом широком диапазоне меняют проводимость и знак носителей тока. Это позволило ученому сформулировать идею о природе полупроводниковых свойств и открыло путь к созданию новейших полупроводниковых материалов.
Иоффе первый осознал перспективность ядерной физики.
Он буквально настоял на том, чтобы в план научных работ физико-технического института были включены исследования по этой теме. Его ничуть не смутило то, что сам Резерфорд, основоположник ядерной физики, считал в то время атомное ядро не источником энергии, а скорее могилой для нее.
«В 1936 году в Москве состоялось общее собрание Академии наук, посвященное обсуждению научной деятельности ЛФТИ, возглавляемого Абрамом Федоровичем Иоффе, – вспоминал позже академик Кикоин. – На этом собрании Абрам Федорович сделал соответствующий доклад. Физики, участвовавшие в обсуждении доклада, подвергли резкой критике деятельность института и самого Абрама Федоровича Иоффе. Я думаю, что Абрам Федорович был очень огорчен необъективностью выступавших, среди которых были и его ученики. Все выступления звучали очень тенденциозно. Тем участникам собрания, которые могли выступить с объективной положительной оценкой деятельности института, слова не давали (в числе таковых оказался и автор этих строк).
Время показало, насколько несправедливой была эта критика.
В частности, Абрама Федоровича критиковали за то, что он развил в институте исследования по ядерной физике, которые, по утверждению выступавших, не сулили даже в далеком будущем практических применений. По тем же соображениям критиковали его и за развитие работ в области физики полупроводников. Теперь всем ясно, насколько ошибались критики Абрама Федоровича, насколько смехотворна была их аргументация. Нынешнее поколение должно воздать должное научной прозорливости Абрама Федоровича Иоффе, которая позволила ему своевременно сформулировать и поставить такие актуальные проблемы, как физика атомного ядра и физика полупроводников – основы научно-технической революции».
С 1926 по 1929 год Иоффе исполнял обязанности вице-президента Академии наук СССР. С 1930 года редактировал «Журнал прикладной физики» и физическую часть «Журнала Русского физико-химического общества», а позже – «Журнал экспериментальной и теоретической физики» и «Журнал технической физики». С 1960 года он – директор организованного совместно с академиками В. И. Вернадским и Н. А. Максимовым Агрофизического института Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина (Ленинград). С 1941 года – председатель Комиссии по военной технике при Ленинградском городском комитете КПСС. С 1942 по 1945 год – вице-президент АН СССР, академик-секретарь Отделения физико-математических наук, председатель Военно-морской и Военно-инженерной комиссий при Ленинградском городском комитете КПСС. Кстати, в тяжелом 1942 году Иоффе был удостоен Государственной премии за исследования в области полупроводников, которые еще совсем недавно считались не перспективными.
С 1945 по 1952 год Иоффе – член президиума Академии наук СССР.
В 1952 году он организовал Лабораторию полупроводников, которую позже преобразовали в Институт полупроводников АН СССР.
В 1955 году получил звание Героя Социалистического Труда.
Ничуть не меньше академик Иоффе гордился тем, что за год до организации Лаборатории проводников он получил специальную премию Президиума Академии наук СССР за разработку колхозного радиоприемника, сразу ушедшего в массовое производство.
За научные заслуги Иоффе был выбран действительным членом Геттингенской Академии наук, почетным доктором прав Калифорнийского университета, почетным членом Академии наук и искусств в Бостоне (США), членом Международного комитета Сольвея (Бельгия), почетным доктором Сорбонны (Париж), почетным доктором Политехнического института в Гроце (Австрия), почетным доктором Бухарестского университета и Китайского физического общества, членом-корреспондентом Берлинской академии наук, членом Французского Физического общества, Индийской академии наук, Академии естественноисторических наук Леопольдина в Галле (ГДР), Итальянской академии наук, и многих других научных учреждений и обществ.
Умер Иоффе 14 октября 1960 года.
Родился 29 октября 1880 года в городе Ромны Полтавской губернии.
В 1897 году окончил реальное училище. Основной упор там делался на запоминание, а не на понимание предметов, тем не менее, Иоффе учился хорошо. Впрочем, в университет, по окончании училища, он все равно не мог поступить, – тогда такое право давали только гимназии.
Иоффе поступил в Петербургский технологический институт.
Физику, очень интересовавшую Иоффе, читал в институте профессор Н. А. Гезехус. Скоро Иоффе понял, что его надеждам научиться настоящей современной физике, а главное – эксперименту, вряд ли суждено сбыться. Условия института просто не позволяли этого. Увлекшись исследованием природы запаха, Иоффе стал посещать школу физиологов, которой руководил П. Ф. Лесгафт, однако скоро его попросили не занимать в школе место, которое явно могло понадобиться кому-то больше, чем студенту технологического института.
В 1902 году Иоффе окончил институт, а через год отправился в первую заграничную командировку.
В Мюнхене три года Иоффе работал в лаборатории знаменитого открывателя х-лучей физика В. Рентгена. В это же время работали в Мюнхене физики Эрнст Вагнер, Рудольф Ладенбург, Арнольд Зоммерфельд, Петер Дебай, Макс фон Лауэ и другие. Общение с ними очень много дало Иоффе. Но больше всего дало Иоффе его постоянное общением с Рентгеном. Немецкий ученый был не только выдающимся физиком, но и выдающимся учителем. Первый Нобелевский лауреат умел замечать и развивать способности своих учеников. Он, например, никогда не вмешивался в опыты, проводимые Иоффе, но всегда жестко контролировал их и умело критиковал ту или иную методику. После одного особенно удачно выполненного эксперимента с радием, Рентген даже предложил Иоффе работать в его кабинете, что можно было расценивать, как прямое признание.
В 1905 году Иоффе защитил диссертацию на степень доктора философии.
В августе 1906 года он вернулся в Россию.
Отъезд Иоффе очень обидел Рентгена, который к тому времени добился постоянного места для молодого русского ученого в штате своей лаборатории. Более того, Рентген выдвинул кандидатуру Иоффе на должность профессора в Мюнхенском университете. Однако, оставаться в Германии Иоффе не захотел. Он постарался сделать все, чтобы восстановить прежние отношения с учителем. Это ему удалось.
В России Иоффе смог устроиться только внештатным лаборантом в Петербургском политехническом институте. Там он прошел весь путь от лаборанта до профессора. Решив заняться физическими экспериментами, Иоффе встретил полное понимание и поддержку со стороны заведующего кафедрой физики В. В. Скобельцына. Скоро вокруг самого Иоффе начала собираться группа молодых физиков.
В 1908 году Иоффе был избран доцентом Горного института. Одновременно он читал лекции на курсах П. Ф. Лесгафта.
В 1913 году Иоффе выполнил цикл работ по измерению заряда электрона при внешнем фотоэффекте и доказал статистический характер элементарного фотоэффекта. Работа Иоффе «Элементарный фотоэлектрический эффект. Магнитное поле катодных лучей» была удостоена почетной академической премии им. С. Л. Иванова.
В том же году Иоффе стал профессором Петроградского (позже Ленинградского) Политехнического института, в котором проработал тридцать пять лет.
Несомненное влияние на научное формирование Иоффе оказала его близкая дружба с голландским физиком Эренфестом. Научные работы Эренфеста всегда касались главных проблем новой физики – статистической механики, квантовой природы света и тому подобного. Эренфест при этом владел редким даром убеждения. Некоторое время прожив в Петербурге (он был женат на русской), Эренфест организовал физический семинар, который очень много дал всем его участникам. На семинар Эренфеста приходили сотрудники и студенты Политехнического института и Петербургского университета, среди них были – П. Капица, Н. Семенов, Я. Френкель, Я. Дорфман, П. Лукирский. Эренфест умел самые сложные проблемы объяснять не только понятно, но и с юмором.
Физики всегда были склонны к юмору.
Через несколько лет, когда Эренфест уже вернулся в Голландию, Иоффе, находясь у него в гостях, наблюдал следующую сценку. Иоффе, Эренфест и Бор сидели на диване, а физик Паули по неистребимой привычке прохаживался по комнате из угла в угол. Устав от этих его прохаживаний, Бор произнес: «Вольфганг, перестань разгуливать, меня это раздражает». Паули удивился: «А что, собственно, Нильс, тебя раздражает?» Бор, отличавшийся манерой очень точно, но при этом достаточно медленно формулировать свои мысли, задумался, тогда вместо него ответил Эренфест: «Раздражает момент, когда ты, Вольфганг, возвращаешься обратно».
Иоффе создал первую школу советских физиков.
Его знаменитый семинар посещали самые разные ученые – А. И. Алиханов, И. В. Курчатов, П. Л. Капица, Н. Н. Семенов, Л. А. Арцимович, И. К. Кикоин, В. Н. Кондратьев, Ю. Б. Харитон, А. П. Александров, Г. В. Курдюмов, Я. И. Френкель, Я. Г. Дорфман, А. И. Лейпунский, П. И. Лукирский, А. К. Вальтер, К. Д. Синельников, А. Р. Регель, Л. С. Стильбанс. Все они считали себя учениками Иоффе.
В 1918 году Иоффе был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. Тогда же по его инициативе был создан специальный физико-технический отдел в Рентгенологическом и радиологическом институте, реорганизованный позже в Ленинградский физико-технический институт. В 1919 году Иоффе создал физико-механический факультет в Петроградском политехническом институте. В последующие годы на базе этих центров была создана разветвленная сеть научно-исследовательских институтов физического профиля – в Харькове, в Днепропетровске, в Свердловске, в Томске.
В 1920 году Иоффе избрали действительным членом Академии наук СССР.
Время было жесткое.
Как вспоминал профессор Б. Н. Меншуткин: «…выдавали населению хлеба по 50 гв день… часто совершенно несъедобного; эта порция иногда заменялась 100 гнатурального овса. Обед в столовой состоял обыкновенно из травяного супа, недостаточно долго проваренного, и маленькой ржавой селедки. К этому присоединился с наступлением холодов дровяной кризис, и, подобно предыдущей, зима 1918/1919 г. застала институт (речь идет, о новом, только что созданном Иоффе Физико-техническом институте) без всякого запаса топлива; здание института совершенно не отапливалось. Сносно было только в профессорском доме, в жилых флигелях химического павильона и в немногих деревянных домах, снабженных печным отоплением. Отсутствием дров и было вызвано распоряжение Совета производить занятия со студентами до 15 ноября. В эту и будущую зиму те обширные сосновые леса, которые окружали наш институт, были все вырублены на топливо; название местности Сосновка осталось как воспоминание о былом».
Все равно работали, потому что тяга к знаниям все побеждала.
Наиболее характерными особенностями научного метода Иоффе была ясность формулировки предстоящего эксперимента, точность и простота замысла, умение подойти к любому эксперименту инженерно, и, наконец, умение по-своемувзглянуть на изучаемое физическое явление, часто совсем не так, как смотрели предшественники. Без ученых, подобных Иоффе, наука скоро бы остановилась. Обладая настоящим даром педагога, Иоффе уже в двадцатые годы широко пропагандировал современную физику.
«Одними из самых скучных уроков в школе были уроки по физике, – вспоминал физик Я. Г. Дорфман годы своего детства. – Казалось, что где-то когда-то жила вымершая порода великих физиков – Ньютон, Паскаль, Бойль, Гей-Люссак, Ом и другие. Они всю жизнь писали законы и построили законченное здание физики, создали свод законов. На этом развитие физики прекратилось, и нам, школьникам, оставалось лишь вызубривать законы и системы единиц да смотреть на явления, внутренняя природа которых оставалась непонятной и скрытой. И мы без всякого энтузиазма, без всякого увлечения проглатывали куски этой мертвой физики».
Иоффе удивил Дорфмана.
Иоффе на глазах учеников смело взламывал устоявшиеся представления.
«Я с большим волнением пришел на первую лекцию профессора А. Ф. Иоффе, – вспоминал Дорфман. – Я вдруг узнал, что, помимо школьной физики, существует микрофизика, физика электронов, протонов, альфа-частиц и атомных ядер. Это было поразительно не только для меня, но и для большинства присутствующих, как я успел заметить. Я испытывал чувство человека, проспавшего столетие и внезапно проснувшегося».
Иоффе оставил после себя классические работы в области физики твердого тела, электрических свойств диэлектриков. Особенно значительный вклад был сделан им в физику и технику полупроводников. Вряд ли кто-то может представить современную технику и науку без полупроводников, этих веществ, проводимость которых слишком мала, чтобы считать их металлами, и слишком велика, чтобы считать их диэлектриками. А ведь в начале тридцатых годов, когда Иоффе взялся за изучение полупроводников, многие физики отнеслись к теме весьма скептически. Несмотря на то, что большая часть таблицы Менделеева была заполнена веществами подобного класса, полупроводники в то время считались вполне бесперспективным материалом, – они были, так сказать, слишком академической темой, как позже физика ядра. Тщательно исследовав ряд полупроводников, Иоффе обнаружил, что на их электрические свойства сильно влияют примеси, которые в самом широком диапазоне меняют проводимость и знак носителей тока. Это позволило ученому сформулировать идею о природе полупроводниковых свойств и открыло путь к созданию новейших полупроводниковых материалов.
Иоффе первый осознал перспективность ядерной физики.
Он буквально настоял на том, чтобы в план научных работ физико-технического института были включены исследования по этой теме. Его ничуть не смутило то, что сам Резерфорд, основоположник ядерной физики, считал в то время атомное ядро не источником энергии, а скорее могилой для нее.
«В 1936 году в Москве состоялось общее собрание Академии наук, посвященное обсуждению научной деятельности ЛФТИ, возглавляемого Абрамом Федоровичем Иоффе, – вспоминал позже академик Кикоин. – На этом собрании Абрам Федорович сделал соответствующий доклад. Физики, участвовавшие в обсуждении доклада, подвергли резкой критике деятельность института и самого Абрама Федоровича Иоффе. Я думаю, что Абрам Федорович был очень огорчен необъективностью выступавших, среди которых были и его ученики. Все выступления звучали очень тенденциозно. Тем участникам собрания, которые могли выступить с объективной положительной оценкой деятельности института, слова не давали (в числе таковых оказался и автор этих строк).
Время показало, насколько несправедливой была эта критика.
В частности, Абрама Федоровича критиковали за то, что он развил в институте исследования по ядерной физике, которые, по утверждению выступавших, не сулили даже в далеком будущем практических применений. По тем же соображениям критиковали его и за развитие работ в области физики полупроводников. Теперь всем ясно, насколько ошибались критики Абрама Федоровича, насколько смехотворна была их аргументация. Нынешнее поколение должно воздать должное научной прозорливости Абрама Федоровича Иоффе, которая позволила ему своевременно сформулировать и поставить такие актуальные проблемы, как физика атомного ядра и физика полупроводников – основы научно-технической революции».
С 1926 по 1929 год Иоффе исполнял обязанности вице-президента Академии наук СССР. С 1930 года редактировал «Журнал прикладной физики» и физическую часть «Журнала Русского физико-химического общества», а позже – «Журнал экспериментальной и теоретической физики» и «Журнал технической физики». С 1960 года он – директор организованного совместно с академиками В. И. Вернадским и Н. А. Максимовым Агрофизического института Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина (Ленинград). С 1941 года – председатель Комиссии по военной технике при Ленинградском городском комитете КПСС. С 1942 по 1945 год – вице-президент АН СССР, академик-секретарь Отделения физико-математических наук, председатель Военно-морской и Военно-инженерной комиссий при Ленинградском городском комитете КПСС. Кстати, в тяжелом 1942 году Иоффе был удостоен Государственной премии за исследования в области полупроводников, которые еще совсем недавно считались не перспективными.
С 1945 по 1952 год Иоффе – член президиума Академии наук СССР.
В 1952 году он организовал Лабораторию полупроводников, которую позже преобразовали в Институт полупроводников АН СССР.
В 1955 году получил звание Героя Социалистического Труда.
Ничуть не меньше академик Иоффе гордился тем, что за год до организации Лаборатории проводников он получил специальную премию Президиума Академии наук СССР за разработку колхозного радиоприемника, сразу ушедшего в массовое производство.
За научные заслуги Иоффе был выбран действительным членом Геттингенской Академии наук, почетным доктором прав Калифорнийского университета, почетным членом Академии наук и искусств в Бостоне (США), членом Международного комитета Сольвея (Бельгия), почетным доктором Сорбонны (Париж), почетным доктором Политехнического института в Гроце (Австрия), почетным доктором Бухарестского университета и Китайского физического общества, членом-корреспондентом Берлинской академии наук, членом Французского Физического общества, Индийской академии наук, Академии естественноисторических наук Леопольдина в Галле (ГДР), Итальянской академии наук, и многих других научных учреждений и обществ.
Умер Иоффе 14 октября 1960 года.
Алексей Алексеевич Борисяк
Палеонтолог.
Родился 3 сентября 1872 года в городе Ромны.
Два деда Борисяка, по материнской и по отцовской линии, прославились – один под Севастополем в военной кампании 1855–1856 годов, второй – исследованиями геологии Донецкого каменноугольного бассейна. В связи с частыми переездами отца (он был межевым инженером) детство Борисяка прошло в провинциальных городах – в Ромнах, в Сумах, в Кременчуге, в Кобрине, в Брест-Литовске, в Самаре. Но хорошее домашнее воспитание позволило Борисяку осенью 1891 года поступить на физико-математический факультет Петербургского университета.
Увлекательные лекции выдающегося анатома П. Ф. Лесгафта, которые Борисяк слушал в университете, обратили его внимание на биологию, на связь формы частей скелета с их функциональностью. Впрочем, через год Борисяк перешел в Горный институт, который и окончил с отличием – в 1896 году.
Самостоятельную работу Борисяк начал в должности ассистента в Геологическом комитете. Академики А. П. Карпинский и Ф. Н. Чернышев, под началом которых он работал, а особенно профессор С. Н. Никитин заинтересовали Борисяка палеонтологией. Чтобы понимать биологические особенности организмов, Никитин посоветовал молодому исследователю получить биологическое образование. Последовав совету своего учителя, Борисяк прослушал полный курс зоологии в Петербургском университете и даже провел практику на Севастопольской биологической станции.
В Крыму Борисяк впервые заинтересовался ископаемыми так называемой гиппарионовой фауны, которой впоследствии посвятил серию статей и отдельных монографий.
«На огромном протяжении от Бесарабии до Азовского моря уже давно были известны находки отдельных костей и зубов третичных и послетретичных млекопитающих, – писал позже Борисяк о своих палеонтологических находках в очерке „Русские охотники за ископаемыми“. – Изредка встречались и более полные остатки. Самою крупною была находка цельного скелета мастодонта близ города Николаева в 1860 году. Раскопки производил академик Брандт, который и описал эти остатки. Но, к сожалению, в Зоологическом музее Академии наук из них сохранились лишь зубы и немногие кости, и о цельном скелете свидетельствует ныне лишь фотография, снятая с него, как он лежал, вскрытый от покрывавшей его породы, на месте раскопок.
Начиная с семидесятых годов находки учащаются.
Выясняется, что в большинстве случаев найденные кости принадлежат знаменитой пикермийской фауне. Эта фауна в половине прошлого века была открыта в Греции близ деревни Пикерми, у Афин, а затем найдена во многих местах Западной Европы. Она относится к середине верхнетретичной эпохи. Ее главным представителем является трехпалая лошадь – гиппарион, – поэтому ее часто называют также фауной гиппариона; кроме гиппариона в нее входили антилопы, носороги, жирафы, мастодонты и многие другие. В Европе в указанную эпоху только что закончилось формирование Альпийских горных цепей на месте обширного Средиземного моря, покрывавшего всю Южную Европу в течение ряда геологических эпох. По соседству с горными цепями поднялись и освободились от моря обширные равнины, покрывавшиеся степями. В эти степи и устремились стада только что перечисленных животных. Они шли из Азии, некоторые даже из Северной Америки, которая еще соединялась в это время с Азией. Позднее эта фауна из Европы устремилась в Африку; современная фауна Африки представляет не что иное, как потомков этой верхнетретичной фауны.
Вот что нам рассказали наши находки.
Они указали и тот путь, по которому шла в Европу эта фауна.
Оказалось, что в области нынешнего Кавказа, Крыма и, очевидно, Черного моря, которое тогда не существовало, эта фауна появилась раньше, чем в Европе. Здесь она развивалась и отсюда направилась дальше на запад, причем, как это всегда бывает, не все элементы ее могли расселиться далее: на это указывает большое богатство ее у нас, большее разнообразие входящих в нее форм, чем в Европе…»
В 1928 году под редакцией Борисяка была издана десятиверстная геологическая карта Крыма.
Однако, самые первые научные работы Борисяка были посвящены геологии и стратиграфии Донбасса. Как бы продолжив работы своего известного деда, Борисяк восстановил физико-географические условия Донбасса, начиная с мезозоя. Кстати, интерес к палеогеографии Борисяк испытывал со студенческих лет. Написанный позже «Курс исторической геологии», выдержавший несколько изданий, был снабжен замечательным приложением – комплектом карт, подробно отражающих палеогеографию земных материков и океанов, начиная с кембрийского периода и кончая верхней третичкой.
«Палеогеографические карты, – писал Борисяк в предисловии к курсу, – первоначально представляли собою не более как слепую сводку фактического материала: там, где были распространены морские осадки, обозначалось распространение моря; там, где осадки не были известны, там предполагалась суша. Но, естественно, отрицательные данные в этом случае не всегда имеют то значение, какое им предписывали: если определенные осадки в данной области отсутствуют, это еще не значит, что тут их не было. Однако, не только в силу неполноты геологической летописи, но часто вследствие недостаточной изученности осадков, слагающих толщу земной коры в данной местности, подобные построения нередко не давали даже грубого представления о действительных физико-географических условиях минувших эпох. Коррективом служили биогеографические данные, по которым можно было предполагать соединения (или разделения) отдельных бассейнов или областей суши, и, еще в большей мере, фациальный характер осадков: присутствие отложений, делающихся все более мелководными, скорее говорило о близком соседстве суши, чем отсутствие на предполагаемом месте этой суши осадков…»
К сожалению, полевые исследования Борисяка продолжались недолго.
Начиная с 1912 года из-за тяжелой болезни он уже не смог выезжать в экспедиции и, в основном, занимался обработкой коллекций, собранных другими исследователями. Стараясь не оставлять без описаний ни одну коллекцию, он ввел в практику распределение собранных ископаемых среди разных специалистов. Это позволило сконцентрировать усилия каждого на каких-то определенных видах, устранив разбросанность, до того часто мешавшую палеонтологам.
В 1923 году Борисяка избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР.
Задолго до того, как И. А. Ефремов обосновал учение о закономерностях захоронения ископаемых остатков, Борисяк писал, обращая внимание на неполноту геологической летописи:
«Как бы ни была подробно восстановлена история морских бассейнов минувших эпох и их фаун, многие вопросы, в особенности касающиеся отношения фаун между собой, навсегда, по-видимому, осуждены остаться невыясненными; так, иммигрирующие фауны и отдельные формы сплошь и рядом имеют характер криптогенных, т. е. пришедших из неизвестных нам бассейнов, где они развивались путями, также остающимися нам неизвестными; иногда имеют место иммиграции фаун, сохранивших облик более ранних эпох; эти фауны, следовательно, некоторый промежуток времени существовали в каких-то иных, неизвестных нам бассейнах (убежищах) и там эволюционировали в течение этого времени, появляясь теперь перед нами в обновленном виде. Эта неполнота наших сведений обуславливается не только временною их недостаточностью, недостаточной изученностью многих стран, но также и тем, что нам доступна лишь часть поверхности земного шара, на которой сохранились осадки минувших эпох (остальная скрыта под водами океана), и, затем, неполнотой самой толщи осадков, подвергавшейся размыванию при всяком передвижении береговой линии.
Вопрос о неполноте геологической летописи – кардинальный вопрос исторической геологии, как и палеонтологии. Впервые ясно и определенно он был сформулирован Дарвином, который не нашел в материалах современной ему палеонтологии (как и среди современных ему геологов) той поддержки своей теории, на которую имел все основания рассчитывать; пытаясь дать этому объяснение, он со всей тщательностью исследовал особенности той летописи, которая сохранила материалы для истории Земли и, в частности, органической жизни на Земле. Результаты этого исследования были, как известно, очень плачевны, и хотя в настоящее время мы имеем право сказать, что недостатки геологической летописи были переоценены Дарвином, тем не менее намеченные им особенности ее сохраняют свою силу и посейчас.
Один из главных аргументов, которые выдвигали современные Дарвину палеонтологи против его учения, была высокая степень развития древнейшей известной тогда фауны, кембрийской, иди, как ее также называли (Барранд), примордиальной. Здесь мы имеем дело с самым крупным пробелом геологической летописи – отсутствием материала для древнейшей истории Земли и населявших ее животных и растений, главным образом, вследствие метаморфизации соответствующей толщи осадочных пород. Те нормальные осадки, которые в верхней части докембрийской толщи сохранились до наших дней, доставили пока лишь очень скудную и по своему составу близкую кембрийской фауну, – таким образом, не дали существенного материала для истории жизни, но поставили новую загадку – о причинах скудости этих остатков…»
Благодаря работам Борисяка стали известны древние фауны млекопитающих из континентальных отложений Азии. Например, он подробно изучил фауну непарнопалых и парнопалых копытных из среднеолигоценовой, так называемой «индрикотериевой» фауны Казахстана. Индрикотерий, названный так, кстати, в честь сказочного зверя древнерусских легенд – индрика, был одним из самых крупных за всю историю жизни на Земле животным.
Родился 3 сентября 1872 года в городе Ромны.
Два деда Борисяка, по материнской и по отцовской линии, прославились – один под Севастополем в военной кампании 1855–1856 годов, второй – исследованиями геологии Донецкого каменноугольного бассейна. В связи с частыми переездами отца (он был межевым инженером) детство Борисяка прошло в провинциальных городах – в Ромнах, в Сумах, в Кременчуге, в Кобрине, в Брест-Литовске, в Самаре. Но хорошее домашнее воспитание позволило Борисяку осенью 1891 года поступить на физико-математический факультет Петербургского университета.
Увлекательные лекции выдающегося анатома П. Ф. Лесгафта, которые Борисяк слушал в университете, обратили его внимание на биологию, на связь формы частей скелета с их функциональностью. Впрочем, через год Борисяк перешел в Горный институт, который и окончил с отличием – в 1896 году.
Самостоятельную работу Борисяк начал в должности ассистента в Геологическом комитете. Академики А. П. Карпинский и Ф. Н. Чернышев, под началом которых он работал, а особенно профессор С. Н. Никитин заинтересовали Борисяка палеонтологией. Чтобы понимать биологические особенности организмов, Никитин посоветовал молодому исследователю получить биологическое образование. Последовав совету своего учителя, Борисяк прослушал полный курс зоологии в Петербургском университете и даже провел практику на Севастопольской биологической станции.
В Крыму Борисяк впервые заинтересовался ископаемыми так называемой гиппарионовой фауны, которой впоследствии посвятил серию статей и отдельных монографий.
«На огромном протяжении от Бесарабии до Азовского моря уже давно были известны находки отдельных костей и зубов третичных и послетретичных млекопитающих, – писал позже Борисяк о своих палеонтологических находках в очерке „Русские охотники за ископаемыми“. – Изредка встречались и более полные остатки. Самою крупною была находка цельного скелета мастодонта близ города Николаева в 1860 году. Раскопки производил академик Брандт, который и описал эти остатки. Но, к сожалению, в Зоологическом музее Академии наук из них сохранились лишь зубы и немногие кости, и о цельном скелете свидетельствует ныне лишь фотография, снятая с него, как он лежал, вскрытый от покрывавшей его породы, на месте раскопок.
Начиная с семидесятых годов находки учащаются.
Выясняется, что в большинстве случаев найденные кости принадлежат знаменитой пикермийской фауне. Эта фауна в половине прошлого века была открыта в Греции близ деревни Пикерми, у Афин, а затем найдена во многих местах Западной Европы. Она относится к середине верхнетретичной эпохи. Ее главным представителем является трехпалая лошадь – гиппарион, – поэтому ее часто называют также фауной гиппариона; кроме гиппариона в нее входили антилопы, носороги, жирафы, мастодонты и многие другие. В Европе в указанную эпоху только что закончилось формирование Альпийских горных цепей на месте обширного Средиземного моря, покрывавшего всю Южную Европу в течение ряда геологических эпох. По соседству с горными цепями поднялись и освободились от моря обширные равнины, покрывавшиеся степями. В эти степи и устремились стада только что перечисленных животных. Они шли из Азии, некоторые даже из Северной Америки, которая еще соединялась в это время с Азией. Позднее эта фауна из Европы устремилась в Африку; современная фауна Африки представляет не что иное, как потомков этой верхнетретичной фауны.
Вот что нам рассказали наши находки.
Они указали и тот путь, по которому шла в Европу эта фауна.
Оказалось, что в области нынешнего Кавказа, Крыма и, очевидно, Черного моря, которое тогда не существовало, эта фауна появилась раньше, чем в Европе. Здесь она развивалась и отсюда направилась дальше на запад, причем, как это всегда бывает, не все элементы ее могли расселиться далее: на это указывает большое богатство ее у нас, большее разнообразие входящих в нее форм, чем в Европе…»
В 1928 году под редакцией Борисяка была издана десятиверстная геологическая карта Крыма.
Однако, самые первые научные работы Борисяка были посвящены геологии и стратиграфии Донбасса. Как бы продолжив работы своего известного деда, Борисяк восстановил физико-географические условия Донбасса, начиная с мезозоя. Кстати, интерес к палеогеографии Борисяк испытывал со студенческих лет. Написанный позже «Курс исторической геологии», выдержавший несколько изданий, был снабжен замечательным приложением – комплектом карт, подробно отражающих палеогеографию земных материков и океанов, начиная с кембрийского периода и кончая верхней третичкой.
«Палеогеографические карты, – писал Борисяк в предисловии к курсу, – первоначально представляли собою не более как слепую сводку фактического материала: там, где были распространены морские осадки, обозначалось распространение моря; там, где осадки не были известны, там предполагалась суша. Но, естественно, отрицательные данные в этом случае не всегда имеют то значение, какое им предписывали: если определенные осадки в данной области отсутствуют, это еще не значит, что тут их не было. Однако, не только в силу неполноты геологической летописи, но часто вследствие недостаточной изученности осадков, слагающих толщу земной коры в данной местности, подобные построения нередко не давали даже грубого представления о действительных физико-географических условиях минувших эпох. Коррективом служили биогеографические данные, по которым можно было предполагать соединения (или разделения) отдельных бассейнов или областей суши, и, еще в большей мере, фациальный характер осадков: присутствие отложений, делающихся все более мелководными, скорее говорило о близком соседстве суши, чем отсутствие на предполагаемом месте этой суши осадков…»
К сожалению, полевые исследования Борисяка продолжались недолго.
Начиная с 1912 года из-за тяжелой болезни он уже не смог выезжать в экспедиции и, в основном, занимался обработкой коллекций, собранных другими исследователями. Стараясь не оставлять без описаний ни одну коллекцию, он ввел в практику распределение собранных ископаемых среди разных специалистов. Это позволило сконцентрировать усилия каждого на каких-то определенных видах, устранив разбросанность, до того часто мешавшую палеонтологам.
В 1923 году Борисяка избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР.
Задолго до того, как И. А. Ефремов обосновал учение о закономерностях захоронения ископаемых остатков, Борисяк писал, обращая внимание на неполноту геологической летописи:
«Как бы ни была подробно восстановлена история морских бассейнов минувших эпох и их фаун, многие вопросы, в особенности касающиеся отношения фаун между собой, навсегда, по-видимому, осуждены остаться невыясненными; так, иммигрирующие фауны и отдельные формы сплошь и рядом имеют характер криптогенных, т. е. пришедших из неизвестных нам бассейнов, где они развивались путями, также остающимися нам неизвестными; иногда имеют место иммиграции фаун, сохранивших облик более ранних эпох; эти фауны, следовательно, некоторый промежуток времени существовали в каких-то иных, неизвестных нам бассейнах (убежищах) и там эволюционировали в течение этого времени, появляясь теперь перед нами в обновленном виде. Эта неполнота наших сведений обуславливается не только временною их недостаточностью, недостаточной изученностью многих стран, но также и тем, что нам доступна лишь часть поверхности земного шара, на которой сохранились осадки минувших эпох (остальная скрыта под водами океана), и, затем, неполнотой самой толщи осадков, подвергавшейся размыванию при всяком передвижении береговой линии.
Вопрос о неполноте геологической летописи – кардинальный вопрос исторической геологии, как и палеонтологии. Впервые ясно и определенно он был сформулирован Дарвином, который не нашел в материалах современной ему палеонтологии (как и среди современных ему геологов) той поддержки своей теории, на которую имел все основания рассчитывать; пытаясь дать этому объяснение, он со всей тщательностью исследовал особенности той летописи, которая сохранила материалы для истории Земли и, в частности, органической жизни на Земле. Результаты этого исследования были, как известно, очень плачевны, и хотя в настоящее время мы имеем право сказать, что недостатки геологической летописи были переоценены Дарвином, тем не менее намеченные им особенности ее сохраняют свою силу и посейчас.
Один из главных аргументов, которые выдвигали современные Дарвину палеонтологи против его учения, была высокая степень развития древнейшей известной тогда фауны, кембрийской, иди, как ее также называли (Барранд), примордиальной. Здесь мы имеем дело с самым крупным пробелом геологической летописи – отсутствием материала для древнейшей истории Земли и населявших ее животных и растений, главным образом, вследствие метаморфизации соответствующей толщи осадочных пород. Те нормальные осадки, которые в верхней части докембрийской толщи сохранились до наших дней, доставили пока лишь очень скудную и по своему составу близкую кембрийской фауну, – таким образом, не дали существенного материала для истории жизни, но поставили новую загадку – о причинах скудости этих остатков…»
Благодаря работам Борисяка стали известны древние фауны млекопитающих из континентальных отложений Азии. Например, он подробно изучил фауну непарнопалых и парнопалых копытных из среднеолигоценовой, так называемой «индрикотериевой» фауны Казахстана. Индрикотерий, названный так, кстати, в честь сказочного зверя древнерусских легенд – индрика, был одним из самых крупных за всю историю жизни на Земле животным.