Страница:
Совершенно неправильным было обвинение Н. К. Кольцова в отрыве теории от практики. (Впрочем, это же обвинение было брошено и Н. И. Вавилову, вся блестящая деятельность которого была направлена на повышение урожайности наших полей, А. С. Серебровскому, заложившему основы научной селекции животных в СССР, и другим ученым из лагеря так называемых «менделистов-морганистов».) В действительности не кто другой, как Н. К. Кольцов, будучи теоретиком-зоологом по образованию и по первым годам научной деятельности, интересовался живо и глубоко различными областями животноводства и медицины. Он занимался ими сам и ориентировал своих учеников на разработку генетических основ селекции животных, частную генетику и селекцию отдельных видов. Н. К. Кольцов создал генетическую станцию и в течение ряда лет руководил ею. Работал в ВАСХНИЛ, разрабатывал учение о группах и химических свойствах крови, занимался вопросами омоложения и пересадки органов, внедрял в практику методы культуры тканей и клеток человека.
…Уже на склоне своей жизни Кольцов, не колеблясь, выбрал путь борьбы против фальши и обскурантизма и, пожертвовав постом руководителя института, которому он отдал 22 года жизни, ушел вместе со спутницей своей жизни М. П. Садовниковой-Кольцовой в тишину своей маленькой лаборатории.
Это было в 1938 году».
Несколько раньше, в 1934 году Кольцову присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР, а в 1935 году он был избран действительным членом ВАСХНИЛ. Одновременно Кольцову была, наконец, присуждена степень доктора зоологии.
В 1940 году Кольцов приехал в командировку в Ленинграде. Там, в гостинице «Европейская» с ним случился инфаркт.
2 декабря 1940 года Кольцов скончался.
Александр Александрович Фридман
Николай Иванович Вавилов
…Уже на склоне своей жизни Кольцов, не колеблясь, выбрал путь борьбы против фальши и обскурантизма и, пожертвовав постом руководителя института, которому он отдал 22 года жизни, ушел вместе со спутницей своей жизни М. П. Садовниковой-Кольцовой в тишину своей маленькой лаборатории.
Это было в 1938 году».
Несколько раньше, в 1934 году Кольцову присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР, а в 1935 году он был избран действительным членом ВАСХНИЛ. Одновременно Кольцову была, наконец, присуждена степень доктора зоологии.
В 1940 году Кольцов приехал в командировку в Ленинграде. Там, в гостинице «Европейская» с ним случился инфаркт.
2 декабря 1940 года Кольцов скончался.
Александр Александрович Фридман
Мир не до конца досоздан: небеса всегда в обновах, астрономы к старым звездам вечно добавляют новых. Если бы открыл звезду я – я ее назвал бы Фридман – лучше средства не найду я сделать все яснее видным.
Фридман! До сих пор он житель лишь немногих книжных полок – математики любитель, молодой метеоролог и военный авиатор на германском фронте где-то, а поздней – организатор Пермского университета на заре советской власти. Член Осоавиахима. Тиф схватив в Крыму, к несчастью, не вернулся он из Крыма. Умер. И о нем забыли. Только через четверть века вспомнили про человека, вроде как бы оживили: «Молод, дерзновенья полон, мыслил он не безыдейно. Факт, что в кое-чем пошел он дальше самого Эйнштейна: чуя форм непостоянство в этом мире-урагане, видел в кривизне пространства он галактик разбеганье». – «Расширение Вселенной? В этом надо разобраться!»
Начинают пререкаться.
Но ведь факт и – несомненный: этот Фридман был ученым с будущим весьма завидным. О, блесни над небосклоном новою звездою, Фридман!
Некоторые неточности нисколько не портят стихов Леонида Мартынова, посвященных математику, физику, метеорологу Александру Александровичу Фридман, успевшему, несмотря на короткую жизнь, оставить заметный след в мировой науке.
Родился 17 июня 1888 года в Петербурге.
Академик П. Л. Капица утверждал, что Фридман был одним из лучших русских ученых. «Если бы не смерть от брюшного тифа в возрасте 37 лет… безусловно, он сделал бы еще многое в физике и математике и достиг бы высших академических званий. В молодом возрасте он был уже профессором, обладал мировой известностью среди специалистов по теории относительности и метеорологии. В 20-х годах, находясь в Ленинграде, я нередко слышал отзывы о Фридмане, как о выдающемся ученом, от профессоров Круткова, Фредерикса, Бурсиана».
Еще гимназистом Фридман (вместе с Я. Д. Тумаркиным) опубликовал две небольшие статьи по теории чисел. Обе получили одобрительный отзыв знаменитого математика Д. Гильберта. Вдова Фридмана писала: «…В детстве для него было придумано самое строгое наказание, усмирявшее его непокорный нрав: его оставляли без урока арифметики, и таким он остался на всю жизнь. Еще студентом он опубликовал несколько математических исследований; одно из них было отмечено получением Золотой медали от физико-математического факультета». Вдова имела ввиду работу, посвященную теории чисел – опять выполненную с Тумаркиным.
В 1910 году Фридман окончил Петербургский университет и был оставлен при кафедре математики для подготовки к профессорскому званию. Одновременно он вел занятия по высшей математике в Институте путей сообщения и в Горном институте. Многие годы Фридман поддерживал доверительные отношения со своим учителем академиком Стекловым. Переписка ученых имеет несомненную ценность, поскольку позволяет не только увидеть их интересы, но и понять атмосферу, царившую в математике той эпохи.
«Многоуважаемый Владимир Андреевич, – писал в 1911 году Фридман, – пришлось мне вспомнить изречение, о котором Вы говорили этой весной: „Поступай как знаешь, – все равно жалеть будешь“.
Дело в том, что я решил жениться.
Я уже говорил Вам в общих чертах о своей невесте. Она учится на курсах (математичка); зовут ее Екатерина Петровна Дорофеева; немного старше меня; думаю, что женитьба не отразится на занятиях неблагоприятно…»
В том же письме Фридман сообщал:
«…Занятия наши с Як. Дав. (с Яковом Давидовичем Тамаркиным, учеником В. А. Стеклова и другом Фридмана) идут, как кажется, довольно благоприятно. Они, конечно, состоят исключительно из чтения рекомендованных Вами курсов и статей для магистерского экзамена. Мы кончили уже гидродинамику и приступаем к изучению теории упругости. Есть у нас несколько вопросов, но их лучше выяснить при встрече с Вами».
В 1913 году Фридман сдал экзамены на степень магистра чистой и прикладной математики. Заинтересовавшись математической аэрологией, устроился в Аэрологическую обсерваторию в городе Павловске, но в конце лета 1914 года началась первая мировая война. Фридман вступил добровольцем в авиационный отряд, действовавший на Северном фронте. Начав с рядового, быстро дослужился до ефрейтора, а летом 1915 года получил первый офицерский чин – прапорщика. Фридман не только наладил аэронавигационную и аэрологическую службу на Северном фронте, но и сам в качестве летчика-наблюдателя не раз принимал участие в боевых вылетах.
«…Моя жизнь течет достаточно ровно, – писал он Стеклову 5 февраля 1915 года, – если не считать таких случайностей, как: разрыв шрапнели в 20 шагах, разрыв взрывателя австрийской бомбы в полушаге, окончившийся для меня почти благополучно, и падения на лицо и голову, кончившегося разрывом верхней губы и головными болями. Но, конечно, ко всему этому привыкаешь, особенно, когда кругом видишь вещи, в тысячу раз более тяжелые…»
После Октябрьской революции Фридман вернулся к преподаванию.
В 1918 году ему предоставили место экстраординарного профессора при кафедре теоретической математики молодого Пермского университета.
В Пермском университете Фридман преподавал два года.
Только в 1920 году он вернулся в Петроград.
В голодной, холодной столице молодой ученый устроился в Главную физическую обсерваторию. Одновременно он читал лекции сразу в нескольких вузах, в том числе в Петроградском университете. В 1922 году Фридман вывел общее уравнение для определения вихря скорости, позже получившее фундаментальное значение в теории прогноза погоды. В Военно-морской академии прочел курс лекций «Опыт гидромеханики сжимаемой жидкости», решив сложную задачу о движении жидкости или газа с очень большими скоростями, когда жидкость или газ принципиально нельзя считать идеальными и надо учитывать их сжимаемость. В те же годы, совместно с Л. В. Келлером, указал систему характеристик структуры турбулентного потока и построил замкнутую систему уравнений, связав пульсации скорости и давления в двух точках потока в разные моменты времени. В 1925 году с научно-исследовательскими целями поднялся на аэростате с известным советским стратонавтом П. Федосеенко на рекордную для того времени высоту – 7,4 километра.
Особое внимание обратили на себя две небольшие работы Фридмана по космологии – «О кривизне пространства» (1922), и «О возможности мира с постоянной отрицательной кривизной» (1924), опубликованные в берлинском физическом журнале. В этих работах Фридман показал, что геометрические свойства Вселенной в больших масштабах должны резко меняться со временем, то есть, все такие изменения должны носить характер «расширения» или «сжатия». Через несколько лет американский астроном Хаббл действительно обнаружил эффект разбегания галактик – следствие расширения Вселенной.
До работ Фридмана вера в статичную Вселенную была столь велика, что даже Эйнштейн, разрабатывая общую теорию относительности, ввел в свои уравнения так называемую космологическую постоянную – некую «антигравитационную» силу, которая, в отличие от других сил, не порождалась каким-либо физическим источником, а была заложена в саму структуру пространства-времени.
18 сентября 1922 года Эйнштейн опубликовал «Замечание к работе А. Фридмана „О кривизне пространства“. Резюме этого замечания гласило: „…Результаты относительно нестационарного мира, содержащиеся в упомянутой работе, представляются мне подозрительными“. Однако уже 31 мая 1923 года, разобравшись в работе русского ученого, Эйнштейн поспешил объявить: „…В предыдущей заметке я подверг критике работу Фридмана. Однако моя критика, как я убедился… основывалась на ошибке в вычислениях. Я считаю результаты Фридмана правильными“.
Фридман доказал, что вещество Вселенной совсем не обязательно должно находиться в покое. Вселенная не может быть стационарной, считал он. Вселенная должна либо расширяться, либо сжиматься.
Утверждая это, Фридман исходил из двух предположений.
Во-первых, указывал он, Вселенная везде выглядит абсолютно одинаково, в каком бы направлении ее ни наблюдать, а, во-вторых, это утверждение всегда остается в силе, с какого бы места мы ни наблюдали Вселенную.
Рассмотренные Фридманом модели говорили о том, что в какой-то момент времени в прошлом, естественно – космическом времени, то есть отдаленном от нас миллиардами и миллиардами лет (время, которое человеческий мозг затрудняется воспринимать, как нечто реальное), расстояние между всеми галактиками должно было равняться нулю. В этот момент (его принято называть Большим взрывом) плотность Вселенной и кривизна пространства должны были быть бесконечными. Поскольку математики не умеют реально обращаться с бесконечно большими величинами, это означало, что, согласно общей теории относительности, во Вселенной должна была существовать точка, в которой никакие законы самой этой теории не могли быть применимы.
Такая точка названа сингулярной.
Анализируя понятие сингулярности, французский математик Леметр предложил назвать состояние столь высокой концентрации вещества «первичным атомом». Он писал: «Слово „атом“ следует здесь понимать в его первоначальном, греческом значении. Атом является чем-то настолько простым, что о нем ничего нельзя рассказать и нельзя поставить относительно него ни одного вопроса. Здесь мы имеем совершенно непостижимое начало. Лишь когда атом распался на большое количество фрагментов, заполняя пространство небольшого, но не равного точно нулю радиуса, физические понятия начали приобретать значения».
Работы Фридмана вызвали массу волнений в стане физиков.
Мысль о том, что у времени было когда-то начало, многим не понравилась, писал американский астрофизик Хокинг. А не понравилась эта мысль именно тем, что в ней проглядывал какой-то, пусть и неясный, намек на вмешательство божественных сил. Не случайно, за модель Большого взрыва ухватилась католическая церковь. В 1951 году папа римский официально возгласил, что модель Большого взрыва вполне согласуется с Библией.
Космолог У. Боннор так прокомментировал указанный факт:
«Некоторые ученые отождествляли сингулярность с Богом и думали, что в этот момент родилась Вселенная. Мне кажется в высшей степени неуместным заставлять Бога решать наши научные проблемы. В науке нет места подобному сверхъестественному вмешательству. А тот, кто верит в Бога и связывает с ним сингулярность в дифференциальных уравнениях, рискует потерять нужду в нем, когда улучшится математика».
И далее:
«Точка зрения, которой я придерживаюсь, состоит в том, что Вселенная имеет неограниченное прошлое и будущее. Это может показаться столь же загадочным, как и предположение о конечности ее истории. Однако в научном плане эта точка зрения является методологическим основоположением, и никак не иначе. Наука не должна произвольно принимать гипотезы, которые ограничивают сферу ее исследований».
«Иногда говорят, – писал академик Капица, – что Фридман не очень-то верил в свою собственную теорию и относился к ней лишь как к математическому курьезу. Он будто бы говорил, что его дело – решать уравнения, а разбираться в физическом смысле решений должны другие специалисты – физики. Это ироническое высказывание о своих трудах остроумного человека не может изменить нашу высокую оценку его открытия. Даже если Фридман не был уверен в том, что расширение Вселенной, вытекающее из его математических выкладок, существует в природе, это никоим образом не умаляет его научной заслуги. Вспомним, например, теоретическое предсказание Дираком позитрона. Дирак тоже не верил в реальное существование позитрона и относился к своим расчетам как к чисто математическому достижению, удобному для описания некоторых процессов. Но позитрон был открыт, и Дирак, сам того не предполагая, оказался пророком. Никто не пытается преуменьшить его вклад в науку из-за того, что он сам не верил в свое пророчество».
Умер Фридман 16 сентября 1925 года от брюшного тифа.
В некрологе, написанном вдовой Фридмана, было сказано:
«Excelsior (выше) – было девизом его жизни.
Его мучила жажда знаний.
Избрав механику, этот рай математических наук (по словам Леонардо да Винчи), он не смог ограничиться ею и искал и находил новые отрасли, изучал глубоко, детально и вечно мучился от недостаточности своих знаний. «Нет, я невежда, я ничего не знаю, надо еще меньше спать, ничем посторонним не заниматься, так как вся эта так называемая жизнь – сплошная потеря времени». Он мучил себя сознательно, так как видел, что ему не хватает времени обнять взором те широкие горизонты, которые открывались ему при изучении новой науки. Всегда готовый скромно учиться у всякого, кто знал больше него, он сознавал, что в своем творчестве идет новыми путями, трудными, никем еще не исследованными, и любил приводить слова Данте: «Вод, в которые я вступаю, не пересекал еще никто».
В 1931 году, уже посмертно, исследования Фридмана были отмечены Премией им. В. И. Ленина.
Фридман! До сих пор он житель лишь немногих книжных полок – математики любитель, молодой метеоролог и военный авиатор на германском фронте где-то, а поздней – организатор Пермского университета на заре советской власти. Член Осоавиахима. Тиф схватив в Крыму, к несчастью, не вернулся он из Крыма. Умер. И о нем забыли. Только через четверть века вспомнили про человека, вроде как бы оживили: «Молод, дерзновенья полон, мыслил он не безыдейно. Факт, что в кое-чем пошел он дальше самого Эйнштейна: чуя форм непостоянство в этом мире-урагане, видел в кривизне пространства он галактик разбеганье». – «Расширение Вселенной? В этом надо разобраться!»
Начинают пререкаться.
Но ведь факт и – несомненный: этот Фридман был ученым с будущим весьма завидным. О, блесни над небосклоном новою звездою, Фридман!
Некоторые неточности нисколько не портят стихов Леонида Мартынова, посвященных математику, физику, метеорологу Александру Александровичу Фридман, успевшему, несмотря на короткую жизнь, оставить заметный след в мировой науке.
Родился 17 июня 1888 года в Петербурге.
Академик П. Л. Капица утверждал, что Фридман был одним из лучших русских ученых. «Если бы не смерть от брюшного тифа в возрасте 37 лет… безусловно, он сделал бы еще многое в физике и математике и достиг бы высших академических званий. В молодом возрасте он был уже профессором, обладал мировой известностью среди специалистов по теории относительности и метеорологии. В 20-х годах, находясь в Ленинграде, я нередко слышал отзывы о Фридмане, как о выдающемся ученом, от профессоров Круткова, Фредерикса, Бурсиана».
Еще гимназистом Фридман (вместе с Я. Д. Тумаркиным) опубликовал две небольшие статьи по теории чисел. Обе получили одобрительный отзыв знаменитого математика Д. Гильберта. Вдова Фридмана писала: «…В детстве для него было придумано самое строгое наказание, усмирявшее его непокорный нрав: его оставляли без урока арифметики, и таким он остался на всю жизнь. Еще студентом он опубликовал несколько математических исследований; одно из них было отмечено получением Золотой медали от физико-математического факультета». Вдова имела ввиду работу, посвященную теории чисел – опять выполненную с Тумаркиным.
В 1910 году Фридман окончил Петербургский университет и был оставлен при кафедре математики для подготовки к профессорскому званию. Одновременно он вел занятия по высшей математике в Институте путей сообщения и в Горном институте. Многие годы Фридман поддерживал доверительные отношения со своим учителем академиком Стекловым. Переписка ученых имеет несомненную ценность, поскольку позволяет не только увидеть их интересы, но и понять атмосферу, царившую в математике той эпохи.
«Многоуважаемый Владимир Андреевич, – писал в 1911 году Фридман, – пришлось мне вспомнить изречение, о котором Вы говорили этой весной: „Поступай как знаешь, – все равно жалеть будешь“.
Дело в том, что я решил жениться.
Я уже говорил Вам в общих чертах о своей невесте. Она учится на курсах (математичка); зовут ее Екатерина Петровна Дорофеева; немного старше меня; думаю, что женитьба не отразится на занятиях неблагоприятно…»
В том же письме Фридман сообщал:
«…Занятия наши с Як. Дав. (с Яковом Давидовичем Тамаркиным, учеником В. А. Стеклова и другом Фридмана) идут, как кажется, довольно благоприятно. Они, конечно, состоят исключительно из чтения рекомендованных Вами курсов и статей для магистерского экзамена. Мы кончили уже гидродинамику и приступаем к изучению теории упругости. Есть у нас несколько вопросов, но их лучше выяснить при встрече с Вами».
В 1913 году Фридман сдал экзамены на степень магистра чистой и прикладной математики. Заинтересовавшись математической аэрологией, устроился в Аэрологическую обсерваторию в городе Павловске, но в конце лета 1914 года началась первая мировая война. Фридман вступил добровольцем в авиационный отряд, действовавший на Северном фронте. Начав с рядового, быстро дослужился до ефрейтора, а летом 1915 года получил первый офицерский чин – прапорщика. Фридман не только наладил аэронавигационную и аэрологическую службу на Северном фронте, но и сам в качестве летчика-наблюдателя не раз принимал участие в боевых вылетах.
«…Моя жизнь течет достаточно ровно, – писал он Стеклову 5 февраля 1915 года, – если не считать таких случайностей, как: разрыв шрапнели в 20 шагах, разрыв взрывателя австрийской бомбы в полушаге, окончившийся для меня почти благополучно, и падения на лицо и голову, кончившегося разрывом верхней губы и головными болями. Но, конечно, ко всему этому привыкаешь, особенно, когда кругом видишь вещи, в тысячу раз более тяжелые…»
После Октябрьской революции Фридман вернулся к преподаванию.
В 1918 году ему предоставили место экстраординарного профессора при кафедре теоретической математики молодого Пермского университета.
В Пермском университете Фридман преподавал два года.
Только в 1920 году он вернулся в Петроград.
В голодной, холодной столице молодой ученый устроился в Главную физическую обсерваторию. Одновременно он читал лекции сразу в нескольких вузах, в том числе в Петроградском университете. В 1922 году Фридман вывел общее уравнение для определения вихря скорости, позже получившее фундаментальное значение в теории прогноза погоды. В Военно-морской академии прочел курс лекций «Опыт гидромеханики сжимаемой жидкости», решив сложную задачу о движении жидкости или газа с очень большими скоростями, когда жидкость или газ принципиально нельзя считать идеальными и надо учитывать их сжимаемость. В те же годы, совместно с Л. В. Келлером, указал систему характеристик структуры турбулентного потока и построил замкнутую систему уравнений, связав пульсации скорости и давления в двух точках потока в разные моменты времени. В 1925 году с научно-исследовательскими целями поднялся на аэростате с известным советским стратонавтом П. Федосеенко на рекордную для того времени высоту – 7,4 километра.
Особое внимание обратили на себя две небольшие работы Фридмана по космологии – «О кривизне пространства» (1922), и «О возможности мира с постоянной отрицательной кривизной» (1924), опубликованные в берлинском физическом журнале. В этих работах Фридман показал, что геометрические свойства Вселенной в больших масштабах должны резко меняться со временем, то есть, все такие изменения должны носить характер «расширения» или «сжатия». Через несколько лет американский астроном Хаббл действительно обнаружил эффект разбегания галактик – следствие расширения Вселенной.
До работ Фридмана вера в статичную Вселенную была столь велика, что даже Эйнштейн, разрабатывая общую теорию относительности, ввел в свои уравнения так называемую космологическую постоянную – некую «антигравитационную» силу, которая, в отличие от других сил, не порождалась каким-либо физическим источником, а была заложена в саму структуру пространства-времени.
18 сентября 1922 года Эйнштейн опубликовал «Замечание к работе А. Фридмана „О кривизне пространства“. Резюме этого замечания гласило: „…Результаты относительно нестационарного мира, содержащиеся в упомянутой работе, представляются мне подозрительными“. Однако уже 31 мая 1923 года, разобравшись в работе русского ученого, Эйнштейн поспешил объявить: „…В предыдущей заметке я подверг критике работу Фридмана. Однако моя критика, как я убедился… основывалась на ошибке в вычислениях. Я считаю результаты Фридмана правильными“.
Фридман доказал, что вещество Вселенной совсем не обязательно должно находиться в покое. Вселенная не может быть стационарной, считал он. Вселенная должна либо расширяться, либо сжиматься.
Утверждая это, Фридман исходил из двух предположений.
Во-первых, указывал он, Вселенная везде выглядит абсолютно одинаково, в каком бы направлении ее ни наблюдать, а, во-вторых, это утверждение всегда остается в силе, с какого бы места мы ни наблюдали Вселенную.
Рассмотренные Фридманом модели говорили о том, что в какой-то момент времени в прошлом, естественно – космическом времени, то есть отдаленном от нас миллиардами и миллиардами лет (время, которое человеческий мозг затрудняется воспринимать, как нечто реальное), расстояние между всеми галактиками должно было равняться нулю. В этот момент (его принято называть Большим взрывом) плотность Вселенной и кривизна пространства должны были быть бесконечными. Поскольку математики не умеют реально обращаться с бесконечно большими величинами, это означало, что, согласно общей теории относительности, во Вселенной должна была существовать точка, в которой никакие законы самой этой теории не могли быть применимы.
Такая точка названа сингулярной.
Анализируя понятие сингулярности, французский математик Леметр предложил назвать состояние столь высокой концентрации вещества «первичным атомом». Он писал: «Слово „атом“ следует здесь понимать в его первоначальном, греческом значении. Атом является чем-то настолько простым, что о нем ничего нельзя рассказать и нельзя поставить относительно него ни одного вопроса. Здесь мы имеем совершенно непостижимое начало. Лишь когда атом распался на большое количество фрагментов, заполняя пространство небольшого, но не равного точно нулю радиуса, физические понятия начали приобретать значения».
Работы Фридмана вызвали массу волнений в стане физиков.
Мысль о том, что у времени было когда-то начало, многим не понравилась, писал американский астрофизик Хокинг. А не понравилась эта мысль именно тем, что в ней проглядывал какой-то, пусть и неясный, намек на вмешательство божественных сил. Не случайно, за модель Большого взрыва ухватилась католическая церковь. В 1951 году папа римский официально возгласил, что модель Большого взрыва вполне согласуется с Библией.
Космолог У. Боннор так прокомментировал указанный факт:
«Некоторые ученые отождествляли сингулярность с Богом и думали, что в этот момент родилась Вселенная. Мне кажется в высшей степени неуместным заставлять Бога решать наши научные проблемы. В науке нет места подобному сверхъестественному вмешательству. А тот, кто верит в Бога и связывает с ним сингулярность в дифференциальных уравнениях, рискует потерять нужду в нем, когда улучшится математика».
И далее:
«Точка зрения, которой я придерживаюсь, состоит в том, что Вселенная имеет неограниченное прошлое и будущее. Это может показаться столь же загадочным, как и предположение о конечности ее истории. Однако в научном плане эта точка зрения является методологическим основоположением, и никак не иначе. Наука не должна произвольно принимать гипотезы, которые ограничивают сферу ее исследований».
«Иногда говорят, – писал академик Капица, – что Фридман не очень-то верил в свою собственную теорию и относился к ней лишь как к математическому курьезу. Он будто бы говорил, что его дело – решать уравнения, а разбираться в физическом смысле решений должны другие специалисты – физики. Это ироническое высказывание о своих трудах остроумного человека не может изменить нашу высокую оценку его открытия. Даже если Фридман не был уверен в том, что расширение Вселенной, вытекающее из его математических выкладок, существует в природе, это никоим образом не умаляет его научной заслуги. Вспомним, например, теоретическое предсказание Дираком позитрона. Дирак тоже не верил в реальное существование позитрона и относился к своим расчетам как к чисто математическому достижению, удобному для описания некоторых процессов. Но позитрон был открыт, и Дирак, сам того не предполагая, оказался пророком. Никто не пытается преуменьшить его вклад в науку из-за того, что он сам не верил в свое пророчество».
Умер Фридман 16 сентября 1925 года от брюшного тифа.
В некрологе, написанном вдовой Фридмана, было сказано:
«Excelsior (выше) – было девизом его жизни.
Его мучила жажда знаний.
Избрав механику, этот рай математических наук (по словам Леонардо да Винчи), он не смог ограничиться ею и искал и находил новые отрасли, изучал глубоко, детально и вечно мучился от недостаточности своих знаний. «Нет, я невежда, я ничего не знаю, надо еще меньше спать, ничем посторонним не заниматься, так как вся эта так называемая жизнь – сплошная потеря времени». Он мучил себя сознательно, так как видел, что ему не хватает времени обнять взором те широкие горизонты, которые открывались ему при изучении новой науки. Всегда готовый скромно учиться у всякого, кто знал больше него, он сознавал, что в своем творчестве идет новыми путями, трудными, никем еще не исследованными, и любил приводить слова Данте: «Вод, в которые я вступаю, не пересекал еще никто».
В 1931 году, уже посмертно, исследования Фридмана были отмечены Премией им. В. И. Ленина.
Николай Иванович Вавилов
Выдающийся биолог.
Родился 26 ноября 1887 года в Москве.
Там же окончил коммерческое среднее учебное заведение.
Такое образование не давало возможности поступить в университет, поэтому, после некоторых раздумий, Вавилов выбрал Московский сельскохозяйственный институт (ныне Тимирязевская академия), куда и поступил в 1906 году.
Еще в институте он выполнил первую научную работу – «Полевые слизни, вредители полей и огородов». Опубликованная в 1910 году, она была удостоена премии им. А. П. Богданова.
По окончании института Вавилова оставили для подготовки к профессорскому званию при кафедре частного земледелия академика Д. Н. Прянишникова. Несколько позже он был прикомандирован к селекционной станции биолога Д. Л. Рудзинского. Одновременно Вавилов читал лекции как в самом институте, так и на Голицынских высших женских сельскохозяйственных курсах.
В 1913 году Вавилов получил научную командировку за границу.
В Англии он занимался у профессоров Бетсона, Пеннета и Бивена, во Франции – у доктора Вильморена, в Германии – в лаборатории Эрнста Геккеля.
К сожалению, командировка молодого ученого была прервана войной.
В 1917 году Вавилов получил место профессора генетики, селекции и частного земледелия на агрономическом факультете Саратовского университета. В небольшой работе того времени «О происхождении культурной ржи» Вавилов впервые указал на юго-западную Азию как на центр формоообразования ржи и пшеницы, заложив этим начало последующим своим исследованиям по установлению центров происхождения культурных растений.
В 1919 году в капитальном труде «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям» Вавилов обобщил все накопившиеся к тому времени данные по теме и указал путь к решению проблемы. Участвуя в 1921 году в Международном конгрессе по сельскому хозяйству в США, организовал советское Бюро по интродукции ценных культурных и диких растений. С помощью Бюро, по поручению Наркомзема РСФСР, он перевез из США и Канады семена многих ценных сортов сельскохозяйственных культур, в которых особенно нуждалась страна в то время.
В июне 1920 года на III Всероссийском селекционном съезде Вавилов впервые сообщил об открытом им законе гомологических рядов. «Съезд стал историческим, – комментировал событие один из участников. – Биология приветствует своего Менделеева». И действительно, установление закона гомологических рядов и наследственной изменчивости повлияло на весь ход дальнейшего развития биологических наук.
В этой работе, относящейся к циклу его генетических исследований, Вавилов показал, что родственные виды и роды в значительной степени повторяют друг друга в своей изменчивости. Признавая роль внешней среды в эволюции растительных форм, Вавилов при этом огромное значение придавал внутренним особенностям самого растительного организма – как объекта эволюции, ибо направления эволюционного развития зависят прежде всего от природных возможностей организма. В эволюционном развитии, указывал Вавилов, нет хаоса: несмотря на поразительное разнообразие форм, изменчивость растительных организмов всегда укладывается в определенные закономерности. Кроме того, закон гомологических рядов устанавливал, наконец, твердые основы систематики всех растительных форм и снабжал ботаников и растениеводов ясным представлением о месте каждой, даже мелкой систематической единицы в колоссальном богатстве растительного мира.
Закон гомологических рядов вызвал много споров.
Основной упрек сводился к тому, что якобы этот закон ограничивает эволюцию живого мира строгими рамками, а потому не может быть всеобщим и объективным. Отвечая на это, академик ВАСХНИЛ Н. А. Майсурян заметил, что тот же упрек обращали в свое время и к закону периодической системы элементов, выведенному Менделеевым. Однако, как мы можем видеть, бессмертному творению Менделеева это нисколько не помешало, и даже наоборот – только способствовало бурному развитию химии и физики.
Изучение закономерностей изменчивости растений привело Вавилова к проблеме их географического распространения.
В 1916 году он побывал в Северном Иране, в Фергане и на Памире.
С 1917 года по 1921 год он исследовал районы Среднего и Нижнего Поволжья, Результаты этой экспедиции легли в основу его работы «Полевые культуры Юго-Востока».
В 1923 году Вавилова избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Он стал директором Государственного института опытной агрономии и Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур.
В 1924 году Вавилов собрал исключительный по ценности материал по культурной флоре в Афганистане. В 1925 году исследовал Хивинский оазис и некоторые районы Узбекистана. В 1926–1927 годах обследовал средиземноморские страны Африки и Европы – Трансиорданию, Алжир, Тунис, Марокко, Египет, Сирию, Палестину, Грецию, острова Крит и Кипр, Италию с Сицилией и Сардинией, Испанию и Португалию. С берегов Средиземного моря Вавилов двинулся к Красному морю, побывав во Французском Сомали, Эфиопии и Эритрее. В средиземноморской экспедиции он почерпнул огромные данные для развития своих теоретических концепций.
В 1929 году Вавилова был избран в действительные члены Академии наук СССР. По тому времени он оказался самым молодым по возрасту академиком. В том же году его избрали членом Украинской Академии и президентом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук.
В 1929 году Вавилов работал в Западном Китае, в Японии и в Корее.
В 1930 году возглавил Институт генетики.
В том же году он совершил поездку в Центральную Америку и в Мексику, в 1931 году – в Данию и в Швецию, а в 1932 и в 1933 годах Вавилов провел самую длительную свою экспедицию, побывав на Кубе, в Перу, Боливии, Чили, Бразилии, Аргентине, Уругвае, на острове Тринидад и в Пуэрто-Рико. В кратких перерывах между экспедициями он успевал еще посещать самые разные уголки Советского Союза, на огромных территориях которого им было открыто множество формообразовательных центров культурных растений.
В 1926 году Вавилов был удостоен премии им. В. И. Ленина. В 1940 году получил Большую золотую медаль ВСХВ. В 1939 году, на VII генетическом конгрессе в Эдинбурге, куда Вавилов, к сожалению, уже не смог поехать, его научные заслуги были отмечены тем, что он единогласно был избран почетным президентом конгресса. Профессор Крю, накинув на себя мантию президента, обратился к собравшимся в зале ученым со следующими словами: «Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы именно Вавилов. Эта мантия мне не по плечу. Я буду выглядеть в ней неуклюже. Вы не должны забывать, что она сшита на Вавилова, куда более крупного человека».
Трудно указать, где кончаются ботанические исследования Вавилова и где начинаются чисто растениеводческие. Так же трудно указать границу между его трудами растениеводческого и генетического характера. Решая растениеводческие задачи, Вавилов одновременно подымал глубочайшие проблемы генетики. На всех его работах лежит печать оригинальности. Обрабатывая итоги многочисленных экспедиций, он издал капитальный труд «Центры происхождения культурных растений» (1926) и множество работ, не слишком объемных, но важных теоретически – «Географические закономерности в распределении генов культурных растений» (1927), «Учение о происхождении культурных растений после Дарвина» (1940) и многие другие. Особо можно указать на работу «Линнеевский вид как система», в которой Вавилов раскрыл содержание сложного биологического понятия – вид, о котором так бурно и долго спорили биологи.
Для испытания многих тысяч форм растительных культур, собранных в самых разных уголках земного шара, Вавилов организовал специальные «географические» посевы, расположенные в 116 точках различных почвенно-климатических зон Советского Союза.
Заслуги Вавилова в биологии были столь велики, что едва ли не любое научное общество мира считало честью оказать ему тот или иной знак внимания. Он являлся членом Международного агрономического института в Риме, Королевского общества в Лондоне, Шотландской академии в Эдинбурге, Академии наук в Галле, Всеиндийской Академии наук, Американского ботанического общества, Географического общества Нью-Йорка, Садоводческого общества в Лондоне, Брионского университета (Чехословакия), Софийского университета и многих других.
Казалось бы, полнокровная, насыщенная событиями жизнь.
Выпала она, к сожалению, на бурную эпоху перемен.
К началу 30-х годов в Советском Союзе начались бесконечные дискуссии во всех областях науки, искусства и литературы. Это были резкие, часто даже неправомерно резкие дискуссии. Утверждая свою силу, новая власть не останавливалась ни перед какими мерами воздействия на тех ученых или деятелей искусства и литературы, которые выходили за рамки, обозначенные властью. Чем талантливей, чем оригинальнее был ученый, тем резче с ним могли обойтись.
Именно в те годы на научной арене впервые появился Т. Д. Лысенко.
Прославился Лысенко «открытием» яровизации – приема, позволяющего получить урожай от озимых культур при их весеннем посеве. Выходец из крестьянской семьи, он всегда был готов шумно выразить поддержку власти и при каждом удобном случае предлагал услуги руководителям сельского хозяйства. О чем бы ни заходила речь, о планах засеивания площадей или об освоения новых культур, Лысенко всегда оказывался первым. Он так быстро предлагал все новые и новые методы, от обработки семян холодом до групповой посадки деревьев, что серьезные ученые-биологи иногда просто не успевали ему возразить.
Поразительный портрет Лысенко оставил в газете «Правда» (август 1927 года) журналист В. Федорович. Возможно, это был первый литературный портрет будущего народного академика.
«Моя встреча с Лысенко случилась в Закавказье на великолепных полях Гянджинской селекционной станции. Лысенко решает и решил задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день.
Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой и лицом незначительный, – только и помнится угрюмый взгляд его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собирался он кого-нибудь укокать. Один раз всего и улыбнулся этот босоногий ученый: это было при упоминании о полтавских вишневых варениках с сахаром и сметаной…»
Родился 26 ноября 1887 года в Москве.
Там же окончил коммерческое среднее учебное заведение.
Такое образование не давало возможности поступить в университет, поэтому, после некоторых раздумий, Вавилов выбрал Московский сельскохозяйственный институт (ныне Тимирязевская академия), куда и поступил в 1906 году.
Еще в институте он выполнил первую научную работу – «Полевые слизни, вредители полей и огородов». Опубликованная в 1910 году, она была удостоена премии им. А. П. Богданова.
По окончании института Вавилова оставили для подготовки к профессорскому званию при кафедре частного земледелия академика Д. Н. Прянишникова. Несколько позже он был прикомандирован к селекционной станции биолога Д. Л. Рудзинского. Одновременно Вавилов читал лекции как в самом институте, так и на Голицынских высших женских сельскохозяйственных курсах.
В 1913 году Вавилов получил научную командировку за границу.
В Англии он занимался у профессоров Бетсона, Пеннета и Бивена, во Франции – у доктора Вильморена, в Германии – в лаборатории Эрнста Геккеля.
К сожалению, командировка молодого ученого была прервана войной.
В 1917 году Вавилов получил место профессора генетики, селекции и частного земледелия на агрономическом факультете Саратовского университета. В небольшой работе того времени «О происхождении культурной ржи» Вавилов впервые указал на юго-западную Азию как на центр формоообразования ржи и пшеницы, заложив этим начало последующим своим исследованиям по установлению центров происхождения культурных растений.
В 1919 году в капитальном труде «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям» Вавилов обобщил все накопившиеся к тому времени данные по теме и указал путь к решению проблемы. Участвуя в 1921 году в Международном конгрессе по сельскому хозяйству в США, организовал советское Бюро по интродукции ценных культурных и диких растений. С помощью Бюро, по поручению Наркомзема РСФСР, он перевез из США и Канады семена многих ценных сортов сельскохозяйственных культур, в которых особенно нуждалась страна в то время.
В июне 1920 года на III Всероссийском селекционном съезде Вавилов впервые сообщил об открытом им законе гомологических рядов. «Съезд стал историческим, – комментировал событие один из участников. – Биология приветствует своего Менделеева». И действительно, установление закона гомологических рядов и наследственной изменчивости повлияло на весь ход дальнейшего развития биологических наук.
В этой работе, относящейся к циклу его генетических исследований, Вавилов показал, что родственные виды и роды в значительной степени повторяют друг друга в своей изменчивости. Признавая роль внешней среды в эволюции растительных форм, Вавилов при этом огромное значение придавал внутренним особенностям самого растительного организма – как объекта эволюции, ибо направления эволюционного развития зависят прежде всего от природных возможностей организма. В эволюционном развитии, указывал Вавилов, нет хаоса: несмотря на поразительное разнообразие форм, изменчивость растительных организмов всегда укладывается в определенные закономерности. Кроме того, закон гомологических рядов устанавливал, наконец, твердые основы систематики всех растительных форм и снабжал ботаников и растениеводов ясным представлением о месте каждой, даже мелкой систематической единицы в колоссальном богатстве растительного мира.
Закон гомологических рядов вызвал много споров.
Основной упрек сводился к тому, что якобы этот закон ограничивает эволюцию живого мира строгими рамками, а потому не может быть всеобщим и объективным. Отвечая на это, академик ВАСХНИЛ Н. А. Майсурян заметил, что тот же упрек обращали в свое время и к закону периодической системы элементов, выведенному Менделеевым. Однако, как мы можем видеть, бессмертному творению Менделеева это нисколько не помешало, и даже наоборот – только способствовало бурному развитию химии и физики.
Изучение закономерностей изменчивости растений привело Вавилова к проблеме их географического распространения.
В 1916 году он побывал в Северном Иране, в Фергане и на Памире.
С 1917 года по 1921 год он исследовал районы Среднего и Нижнего Поволжья, Результаты этой экспедиции легли в основу его работы «Полевые культуры Юго-Востока».
В 1923 году Вавилова избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Он стал директором Государственного института опытной агрономии и Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур.
В 1924 году Вавилов собрал исключительный по ценности материал по культурной флоре в Афганистане. В 1925 году исследовал Хивинский оазис и некоторые районы Узбекистана. В 1926–1927 годах обследовал средиземноморские страны Африки и Европы – Трансиорданию, Алжир, Тунис, Марокко, Египет, Сирию, Палестину, Грецию, острова Крит и Кипр, Италию с Сицилией и Сардинией, Испанию и Португалию. С берегов Средиземного моря Вавилов двинулся к Красному морю, побывав во Французском Сомали, Эфиопии и Эритрее. В средиземноморской экспедиции он почерпнул огромные данные для развития своих теоретических концепций.
В 1929 году Вавилова был избран в действительные члены Академии наук СССР. По тому времени он оказался самым молодым по возрасту академиком. В том же году его избрали членом Украинской Академии и президентом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук.
В 1929 году Вавилов работал в Западном Китае, в Японии и в Корее.
В 1930 году возглавил Институт генетики.
В том же году он совершил поездку в Центральную Америку и в Мексику, в 1931 году – в Данию и в Швецию, а в 1932 и в 1933 годах Вавилов провел самую длительную свою экспедицию, побывав на Кубе, в Перу, Боливии, Чили, Бразилии, Аргентине, Уругвае, на острове Тринидад и в Пуэрто-Рико. В кратких перерывах между экспедициями он успевал еще посещать самые разные уголки Советского Союза, на огромных территориях которого им было открыто множество формообразовательных центров культурных растений.
В 1926 году Вавилов был удостоен премии им. В. И. Ленина. В 1940 году получил Большую золотую медаль ВСХВ. В 1939 году, на VII генетическом конгрессе в Эдинбурге, куда Вавилов, к сожалению, уже не смог поехать, его научные заслуги были отмечены тем, что он единогласно был избран почетным президентом конгресса. Профессор Крю, накинув на себя мантию президента, обратился к собравшимся в зале ученым со следующими словами: «Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы именно Вавилов. Эта мантия мне не по плечу. Я буду выглядеть в ней неуклюже. Вы не должны забывать, что она сшита на Вавилова, куда более крупного человека».
Трудно указать, где кончаются ботанические исследования Вавилова и где начинаются чисто растениеводческие. Так же трудно указать границу между его трудами растениеводческого и генетического характера. Решая растениеводческие задачи, Вавилов одновременно подымал глубочайшие проблемы генетики. На всех его работах лежит печать оригинальности. Обрабатывая итоги многочисленных экспедиций, он издал капитальный труд «Центры происхождения культурных растений» (1926) и множество работ, не слишком объемных, но важных теоретически – «Географические закономерности в распределении генов культурных растений» (1927), «Учение о происхождении культурных растений после Дарвина» (1940) и многие другие. Особо можно указать на работу «Линнеевский вид как система», в которой Вавилов раскрыл содержание сложного биологического понятия – вид, о котором так бурно и долго спорили биологи.
Для испытания многих тысяч форм растительных культур, собранных в самых разных уголках земного шара, Вавилов организовал специальные «географические» посевы, расположенные в 116 точках различных почвенно-климатических зон Советского Союза.
Заслуги Вавилова в биологии были столь велики, что едва ли не любое научное общество мира считало честью оказать ему тот или иной знак внимания. Он являлся членом Международного агрономического института в Риме, Королевского общества в Лондоне, Шотландской академии в Эдинбурге, Академии наук в Галле, Всеиндийской Академии наук, Американского ботанического общества, Географического общества Нью-Йорка, Садоводческого общества в Лондоне, Брионского университета (Чехословакия), Софийского университета и многих других.
Казалось бы, полнокровная, насыщенная событиями жизнь.
Выпала она, к сожалению, на бурную эпоху перемен.
К началу 30-х годов в Советском Союзе начались бесконечные дискуссии во всех областях науки, искусства и литературы. Это были резкие, часто даже неправомерно резкие дискуссии. Утверждая свою силу, новая власть не останавливалась ни перед какими мерами воздействия на тех ученых или деятелей искусства и литературы, которые выходили за рамки, обозначенные властью. Чем талантливей, чем оригинальнее был ученый, тем резче с ним могли обойтись.
Именно в те годы на научной арене впервые появился Т. Д. Лысенко.
Прославился Лысенко «открытием» яровизации – приема, позволяющего получить урожай от озимых культур при их весеннем посеве. Выходец из крестьянской семьи, он всегда был готов шумно выразить поддержку власти и при каждом удобном случае предлагал услуги руководителям сельского хозяйства. О чем бы ни заходила речь, о планах засеивания площадей или об освоения новых культур, Лысенко всегда оказывался первым. Он так быстро предлагал все новые и новые методы, от обработки семян холодом до групповой посадки деревьев, что серьезные ученые-биологи иногда просто не успевали ему возразить.
Поразительный портрет Лысенко оставил в газете «Правда» (август 1927 года) журналист В. Федорович. Возможно, это был первый литературный портрет будущего народного академика.
«Моя встреча с Лысенко случилась в Закавказье на великолепных полях Гянджинской селекционной станции. Лысенко решает и решил задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день.
Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой и лицом незначительный, – только и помнится угрюмый взгляд его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собирался он кого-нибудь укокать. Один раз всего и улыбнулся этот босоногий ученый: это было при упоминании о полтавских вишневых варениках с сахаром и сметаной…»