Пресняков Александр. Над волнами Балтики

   "8 июня. Сегодня мы действительно грохнули. Всем полком навалились на фашистский аэродром, расположенный около города Красногвардейск, и бомбили его три часа. Получилось результативно..."
   Взлетели до наступления сумерек. Пока высоту набирали, стемнело. Оборона у фашистов там сильная. Уже на подходе нас встретило восемнадцать прожекторов, а сколько зениток стреляло, сосчитать невозможно.
   Прицелился Кошелев и сбросил пятисотки на взлетную полосу, чтобы фашистские самолеты в воздух не поднимались. В этот момент нас схватили прожекторы, один за другим моментально в светящийся купол спаялись и повели по огромному темному небу. В кабине все осветилось, как днем. Даже болтики на приборной доске засверкали. Тут же разрывы снарядов машину подбрасывать начали. Положение очень тяжелое. Вырваться из такого купола практически невозможно. И медлить нельзя ни секунды.
   Отдал я штурвал и бросил машину в пикирование. Имитирую падение сбитого самолета. Воздух вокруг свистит. Скорость за пятьсот перевалила. А лучи словно веером небо вокруг оплели и снижаются вместе с машиной. Высота с четырех километров до двух за считанные секунды уменьшилась. Ниже отвесно снижаться нельзя. При выводе у самолета просадка получится, и он зацепит за землю. Только хотел за штурвал потянуть, как прожекторы оторвались и стали кого-то другого выискивать.
   Второй удар нанесли на рассвете. Прожекторы уже не включались. Зенитный огонь стал значительно слабее. При подходе к боевому курсу на развороте взглянул на аэродром. Стоянки и летное поле словно оспой изрыты воронками. Дым от горящих машин и строений черными клубами стелется понизу. Штурман меня довернул чуть правее и протянул через нетронутую стоянку серию стокилограммовых бомб.
   ...На фотоснимке бомбовые взрывы словно грибы, а три самолета накрыты их шапками.
   "10 июня. Погода снова испортилась. Днем солнце просвечивает, а к ночи наползает низкая облачность с моросью или дождем.
   Иногда, в нелетные вечера, у нас организуются танцы. Когда автобус стоит у ворот после ужина, значит, мы не летаем, и знакомые девушки из поселка приходят к нам в гости. Тогда на веранду выходит Виктор с баяном..."
   Как же быстро меняются люди. Как они любят улыбку и шутку, тянутся к радости, к жизни. Совсем недавно эти девчушки жили одной лишь мыслью о хлебе, проклинали фашистов, блокаду, спали в нетопленных комнатах прямо в пальто, в полушубках и в валенках. Исхудавшие брели по заснеженным улицам. Шатались, но знали: если упал, то не встанешь...
   Но вот прибавили чуточку хлеба. Стали полностью отоваривать карточки. Засветило весеннее солнце. Зазеленели трава и деревья. И люди отогрелись, оправились. Живут хоть и впроголодь, но бодрятся. Знают: скоро конец фашистам, конец блокаде. А девушки платьица, туфельки вынули. Даже губы помадой подкрашивать начали...
   "11 июня. Перед рассветом нас всех разбудили и полусонных привезли на КП. В небе светились яркие звезды. Возникла возможность продолжить бомбежку аэродромов.
   Над Сиверской появились уже на рассвете. Фашисты налета не ожидали. Зенитчики не стреляли: видимо, не рассчитывали на внезапное улучшение погоды. Аэродром был забит самолетами. Их даже не затащили в укрытия и ангары. Опять Петр Кошелев ударил по-снайперски...
   Просматривая фотоснимки, Преображенский подозвал Оганезова:
   - Ты погляди, комиссар, что у нас получается. Нужно, пожалуй, их чаще до света поднимать. Сонные в яблочко бьют, как по заказу. За работу спасибо, друзья! От ленинградцев спасибо великое! Жаль, не знают они и не ведают, сколько жизней мы им сохранили".
   "12 июня. Сегодня гвардии полковник Преображенский в паре с капитаном Дроздовым поднялись в воздух с торпедами. Маскируясь низкими облаками, они на рассвете проскочили в Нарвский залив и атаковали фашистское судно. Обе торпеды прошли под целью, но не взорвались. Видимо, углубление было поставлено великовато. Вернувшись, Преображенский доложил о результате командующему ВВС КБФ и получил указание приступить к уничтожению кораблей и судов противника систематическим нанесением торпедных ударов. Завтра мы приступаем к дежурству с торпедами..."
   В небе ни облачка. Словно отмытое теплым весенним дождем, оно светится бездонной голубизной. Легкий порывистый ветер наполняет окружающий воздух бодрящей свежестью. Начальник минно-торпедной службы полка майор Григорий Петрович Орлов вместе со старшиной Алексеем Карпенковым, матросами Петром Бородавка и Николаем Задорожным заканчивают последние приготовления оружия к боевому вылету. Осмотрев последнюю торпеду, Орлов вытирает руки мягкой ветошью.
   - Углубление изменить не забыли? - в который раз уточняет капитан Дроздов, подходя к самолетам.
   - Все просмотрели как надо, Александр Тимофеевич. Углубление на торпедах два метра поставлено. Меньше, сам понимаешь, нельзя. Будут при волнах наружу выскакивать, точность по курсу понизится.
   - Значит, два метра? Ну хорошо, - повторяет Дроздов и подзывает меня с Бунимовичем: - Вы, молодцы, не тушуйтесь в атаке. Главное - высоту как положено выдержать. Будем у Толбухина маяка пролетать, не забудьте свою высоту скорректировать. На башне, у самого верха, кольцо белой краской для нас нарисовано. По высоте оно точно на двадцать пять метров над уровнем моря находится.
   - Это вы нам и вчера говорили, - улыбается Бунимович. - Еще добавляли, что главное в первой атаке - ударить внезапно, ошеломить фашистов новым приемом, не дать им опомниться и оборону свою подготовить.
   - Значит, и это сказать не забыл? - удивленно промолвил Дроздов и вдруг от души рассмеялся. - С этим ударом у меня уже голова закружилась. Только и думаю, как бы чего не забыть. Хочется каждую мелочь припомнить. Дело-то больно серьезное, трудное. Требует навыков, опыта. Мы этот опыт когда-то крупицами собирали, на полигоне по элементам до тонкости шлифовали. Вот и пытаюсь вам все втолковать до полета. А погодка, погодка-то какова! запрокинул он голову. - С ясного неба фашисты нас ждать не должны. Знают, при солнышке мы не летаем. Значит, внезапность удара пока обеспечена.
   ...Серые волны, искрясь и сверкая от солнечных бликов, быстро проносятся под фюзеляжем. Прямо по курсу темной полоской маячит Кронштадт. Шаровый купол собора как огромная башня возвышается над низким берегом острова-крепости.
   Снизившись к самой воде, Дроздов направляет машину прямо на купол. Под ним высота метров десять, не больше. Под нами - примерно двенадцать. Постепенно он жмется все ниже и ниже. Мы маневрируем следом за ним. Фронт почти рядом - у Сестрорецка. На фоне воды мы сумеем быстрее укрыться от наблюдения с финского берега.
   Купол приблизился. Вместе с приземистым контуром берега он постепенно вздымается, будто гигант вылезает из пены прибоя. Отвернув, огибаем прибрежную кромку. Под нами мелькают бетонные стены фортов и причалов, пирсы и молы, казармы, хранилища. Всюду снуют, копошатся фигурки матросов. Кажется, им нет числа. Сняв бескозырки и каски, они машут нам на прощание.
   Под нами твердыня Балтийского флота - Кронштадт! Его исполинские орудия бьют по фашистам. Днем и ночью крупнокалиберные снаряды уничтожают врагов под Урицком, под Пулковом, около Стрельны, под Ропшей и Кипенью. А сколько его моряков бьются у стен легендарного города! Смелостью, яростью, неукротимой отвагой и лихостью славятся их батальоны, полки, бригады. В тяжкое время голодной блокады Кронштадт, как заботливый любящий брат, поделился последним куском с Ленинградом, дал ему хлеб, и крупу, и остатки консервов. Многих он спас от голодной смерти...
   Впереди, чуть левее, появился Толбухин маяк. Его вершина тонкой иглой врезается в небо. Башня из красного кирпича стремительно приближается. Почти у ее верхушки виднеется белая полоса. Вот она, наша заветная высота, высота, на которой торпедоносцы бросают торпеду, завершая лихую атаку. Два с половиной десятка метров. Чуть-чуть выше мачт и других корабельных надстроек. Только с такой высоты длинное тело торпеды благополучно уходит под воду.
   Плавно подтягиваю штурвал, и машина взмывает на уровень белой отметки. Фиксирую взглядом метраж удаления от воды. Его обязательно нужно запомнить, больше того - затвердить себе накрепко. Торпеда ошибок не терпит. Бьется об воду и тонет, если бросают чуть выше или ниже. И сразу насмарку весь трудный полет, весь смысл смертельного риска...
   Суша уже далеко позади. Перед нами лишь море и небо.
   Небо! Огромное, синее, чистое! Оно как сплошной бирюзовый шатер распахнулось до самых краев горизонта. Ниже раскинулась водная даль. Море, вздымаясь ленивыми серыми волнами, сверкает и плещется, будто бы дышит под самолетом.
   * * *
   - Командир! Остров Гогланд по курсу.
   Впереди, над обрезом кабины штурмана, виднелась всхолмленная длинная полоса.
   Остров Гогланд двадцатикилометровой гористой грядой протянулся с юга на север, разделяя Финский залив на две части: западную и восточную. В восточной большие суда противника появляются редко. Наши штурмовики и пикировщики надежно перекрывают этот район. Зато в западной части фашисты чувствуют себя в безопасности. Днем туда мы летим впервые.
   Довернув самолет левее, ведущий ложится на курс обхода острова с юга. Прижимаясь к воде, летим по касательной к берегу.
   - И зачем под берег полезли? - волнуется Кошелев. - Сами себя обнаружить хотим. Там же у финнов посты наблюдения.
   Не уяснив себе цели маневра ведущего, отвечаю как можно спокойнее:
   - Аэродромов на Гогланде нет. А посты нас, наверное, давно обнаружили. На таких островах, как Нерва и Соммерс, их у финнов достаточно.
   Успокаивая Кошелева, я в душе разделяю его волнение. Если фашисты обнаружат торпедоносцы, "мессершмитты" перехватят нас запросто. По южному берегу Финского залива аэродромов у них достаточно. Но командир, видно, тоже об этом думает. Он понимает цену внезапности...
   Кончается остров на юге пологим мыском. Пролетев чуть мористее, огибаем его и берем курс на запад. Оборвавшись, береговая черта исчезает за самолетом. Теперь мы опять над безбрежной морской стихией.
   Минуты тянутся медленно. На воде до самого горизонта не видно ни мачт, ни дымков. Где и когда повстречаем противника? Пока впереди только гладкие серые волны да одинокие белые чайки.
   Внезапно ведущий качает машину с крыла на крыло. Это сигнал: "Разомкнись для атаки". Значит, он что-то увидел. Но где? Кошелев мечется по кабине. Он, как и я, ничего не видит.
   Скорость гасится медленно, и так же медленно машина ведущего уходит вперед. Накренившись, Дроздов маневрирует вправо. Опять в поле зрения берег Гогланда. До него километров десять - двенадцать.
   - Сторожевик и транспорт по курсу! - кричит исступленно Кошелев. Кажется, Дроздов атакует сторожевик. Доверни чуть правее, бросим по транспорту.
   Только теперь я увидел фашистов. Сначала - транспорт, потом, чуть левее, - сторожевой корабль. Дистанция около четырех километров. Бурунного следа за ними нет. Может, увидим, когда подлетим поближе?
   Отпустив ведущего метров на двести, разгоняю машину до скорости сбрасывания. Одновременно "щупаю" высоту. Волны мелькают под самолетом. Кажется, нужно немножечко выше. Пальцами плавно тяну за штурвал.
   Двадцать пять по Толбухину. Это уж точно!
   - Транспорт без хода. К нам правым бортом под семьдесят градусов. Целься по центру! - командует Кошелев.
   Правильно, Петя. Теперь и я вижу, что транспорт не движется и борт нам подставил. Нужно точнее прицелиться и самолет провести как по струночке.
   Борт сторожевого корабля окаймляется вспышками. Трассы снарядов и пуль устремляются к самолету Дроздова. Изменив высоту, он резким движением бросает машину левее.
   - Дистанция два километра, - хрипит в наушниках голос Петра. - Подойдем к нему ближе.
   - Самолет Бунимовича сзади, правее. Дистанция триста, - информирует Лукашов.
   Значит, и Юрий решил бить по транспорту. Это совсем хорошо. Кто-то из нас попадет обязательно. Подлечу еще ближе, пока сторожевик отбивается от Дроздова.
   Самолет командира окутан светящимся градом. Под ним снаряды и пули секут беспокойные быстрые волны, вскипают султанами белых сверкающих брызг. Взяв высоту, он летит как стрела, без маневра.
   - Дистанция полтора. Приготовиться!
   Голос Кошелева срывается от волнения. Нос самолета будто бы замер, нацеленный в центр, на надстройки транспорта. Высота - двадцать пять. Пальцы невольно вцепились в штурвал, зажали его как клещами, до хруста, до пота в ладонях. Ослабить, ослабить немедленно! Нужно спокойно и точно держать машину в режиме.
   Ярко блеснув полированной сталью, торпеда Дроздова отделяется от фюзеляжа и исчезает в фонтане сверкающей пены. Сразу вскипает пузырь буруна. Затем на поверхности появляется ее след. Пузырчатая светло-зеленая нить, разрезая как бритвой сверкающий глянец воды, стремительно приближается к сторожевику.
   Машина взмывает резким рывком.
   - Бросил! - кричит в возбуждении Кошелев.
   - Торпеда пошла! - вторит ему Лукашов.
   Почти машинально энергичным движением бросаю свой самолет к самой воде, под трассы несущихся пуль и снарядов...
   * * *
   Преображенский жмет руку Дроздову и направляется к нам. Глаза сверкают задором.
   - Молодцы! Одно слово - гвардейцы! Транспорт и сторожевик завалили. Капитан Бородавка, какое сегодня число?
   - Тринадцатое июня, товарищ гвардии полковник.
   - Значит, тринадцатое?
   - Так точно.
   - Вот вам и чертова дюжина! - хохочет Преображенский. - А говорят, она несчастливая.
   - Правильно говорят, - улыбается гвардии полковой комиссар Оганезов. Несчастливая для фашистов.
   ...В нашем дворике ни души. Запах цветущей сирени дурманит уставшую голову. Спать почему-то не хочется. Сирень напомнила Ригу. Перед глазами тенистый Стрелковый парк, Бастионная горка. Там, в центре города, у ограды православного собора, в июне сирень расцветает душисто и буйно. Только она почему-то пышнее, кустистее здешней. Мысль возвращается к пережитому за день. А здорово сегодня получилось! Первое в жизни торпедирование и...
   "16 июня. Перед Кронштадтом густая дымка. Свинцово-серой стеной перегородила она залив, словно отделяя его от суши. Нам обязательно нужно пробиться к островному аэродрому Бычье Поле. По данным воздушной разведки, к острову Гогланд подошли фашистские транспорты и стали на рейде бухты Сууркюля. Приказано нанести по ним торпедный удар во взаимодействии со штурмовиками, под прикрытием истребителей. Встреча и сбор назначены над Кронштадтом..."
   Готовились тщательно. Шутка ли, первый совместный удар со знаменитыми "илами". Однако, когда получили сигнал на вылет, на самолете Дроздова не запустился мотор. Пришлось лететь парой: ведущий - я, Бунимович - ведомый.
   Как нам мешает проклятая дымка! А видимость все понижается. Кругом потемнело, словно в вечерних сумерках.
   - Не соберемся мы с ними в такую погоду, - сомневается Кошелев. - В самую пору одним прорываться. Может, махнем по прямой, мимо берега? Скажем, что дымка зайти помешала.
   Прижав машину к самой воде, я решил обязательно выйти к Кронштадту. Сквозь дымку уже начинают проглядываться очертания берега. Еще немного терпения...
   Чуть не цепляя за крыши кронштадтских домов, кое-как проскочили до аэродрома Бычье Поле. Над его границей Кошелев дает условный сигнал. Сразу со старта и от стоянок идут на взлет "илы" и истребители. Оторвавшись от земли, они моментально пристраиваются, образовав вместе с нами четкий красивый клин. Левее и выше меня, почти фронтом, приткнулись ступенчатой лесенкой серебристые тупоносые "ишачки" - истребители И-16. Правее, крыло в крыло с самолетом Бунимовича, встали массивные горбатые "илы".
   - Ловко сработали чижики! Как на параде! - восхищенно произнес Лукашов. - Значит, пилоты солидные, с опытом. Таким в бою довериться можно.
   На траверзе острова Лавенсаари дымка рассеялась. Снова над головой распахнулось бездонное небо, а под крылом заблестели кудрявые серые волны. Чуть посопев в микрофон, Кошелев огорченно вздыхает:
   - Дымка-то разошлась! Будто ее и не было. Теперь нам труднее придется. Противник увидит нас раньше, а курс для атаки как раз против солнца получится.
   ...Еле заметной черточкой на горизонте появляется остров Гогланд. Увидев его, штурмовики покачивают крыльями и увеличивают скорость. Выйдя вперед, они уходят дальше и дальше, уменьшаясь, становятся черными точками. За ними от нас отрываются и истребители. Сверкая на солнце короткими крылышками, верткие "ишачки", раздробившись на пары, занимают пространство между нами и "илами".
   Летим параллельно далекому берегу. Бухта - в северной части острова. Значит, атаковать мы должны с востока на запад. Солнце стоит у нас слева, прямо над островом. Его свет отражается в волнах, слепит глаза.
   - Бухта на траверзе. Курс девяносто, - обыденным тоном докладывает Кошелев.
   Это уже разворот для атаки. Нужно, пожалуй, здесь отпустить Бунимовича.
   Плавно качнув самолет, взмываю короткой горкой и, энергично свалив его в крен, ухожу от ведомого влево. Каждый из нас атакует самостоятельно.
   Солнце, повиснув над носом машины, светит прямо в лицо. Береговая черта приближается быстро, разрастается горной безликой махиной. Впереди чуть виднеется бухта, накрытая шапкой дымных разрывов. Там уже "илы". Они атакуют причалы и склады, отвлекают внимание зенитчиков. Мы приближаемся точно по плану. Лишь бы солнце куда-нибудь скрылось, не мешало быстрее увидеть противника...
   Блики мелькают как яркие зайчики. Берег сереет за солнечным светом. Он почти рядом. Нужно успеть подобрать высоту и обнаружить борта транспортов в этом сумбуре сверкающей серости.
   - Петя! Ищи! Почти ничего не вижу.
   - Проклятое солнце! Я совсем как слепой, - нагибается Петр к носовому визиру. - Ага! Теперь вижу два транспорта. Возьми пятнадцать правее. Вот так. Дистанция три километра.
   Мощные водяные столбы вздымаются прямо по курсу и рассыпаются белыми брызгами.
   - Береговая! - кричит Лукашов. - Пушки береговые бьют по воде. Взрывами крупных снарядов создают водяные завесы.
   Значит, заметили. Далековато. С берега в море, по солнышку, видимость очень хорошая.
   Слева и справа бурыми шапками вскипают дымки от разрывов зенитных снарядов. Трассы снарядов и пуль то и дело мелькают сверху и снизу. Прямо по курсу искристое море снова дыбится белым высоким фонтаном. Это действительно водяная завеса. В ней самолет разлетится на части. Резким рывком поднимаю машину и пролетаю над пенными брызгами.
   - Где Бунимович?
   - Отходит правее! Дистанция триста! - кричит Лукашов.
   - Два километра. Цель еле вижу, - говорит взволнованно Петр. Приближаться нет смысла, нельзя - собьют на подходе. Уже накрывают разрывами! Дай чуть левее. Уточни высоту. Бросил!
   - Торпеда пош...
   Резкий удар снизу вверх, по хвосту, вышибает из пальцев баранку штурвала. Клюнув, машина несется навстречу волнам. Тут же хватаю штурвал и тяну на себя. Кажется, что на него подцепили многопудовую тяжелую гирю. Медленно, словно бы нехотя, поднимается нос самолета. Волны сверкают под люком передней кабины. Чувствую, что не смогу, не успею осилить эту могучую, доселе неведомую тяжесть.
   Вот, чуть не чиркнув, кабина проносится прямо над пенистым гребнем и наконец-то устремляется вверх, словно целясь на солнце.
   Кажется, вытащил!.. Кажется, живы!..
   Пот из-под шлема льется в глаза и солеными каплями липнет к губам.
   Плавно, как можно плавнее толкаю штурвал, а глазами кошусь на далекую воду. Маневром пускаю машину вдоль берега.
   - Что там в хвосте? Доложите быстрее.
   - Под самолетом снаряды взорвались. Водяная завеса краешком нас зацепила. Хвост поврежден. В кабине вода. Я и Бабушкин живы.
   Голос у Лукашова усталый, надтреснутый.
   - Где Бунимович?
   - Сзади, левее. Нас догоняет.
   - Как результат?
   - Результат неизвестен. Нас в тот момент водой окатило. Пока разобрались - уже далеко, против солнца не видно.
   Чувствую, руль глубины повинуется плохо, триммер - механизм балансировки - не действует. Значит, удар по хвосту был серьезным...
   Покачав головой, инженер эскадрильи Лебедев безнадежно машет рукой:
   - Меньше трех суток никак не получится. Триммер сорвало. Руль глубины искорежен. Но хуже всего с хвостом. Вы посмотрите на вмятину. Силовой набор искалечен. Нужно править, менять, усиливать. В общем, придется хвост делать заново...
   Мы повернулись к подъехавшей эмке.
   - Выходит, сегодня досталось вам здорово? - спросил Преображенский, поднимаясь с сиденья. - Ну ничего, это дело привычное. От души поздравляю с прямым попаданием. Из Кронштадта штурмовики сообщили. Видели взрыв в носовой части транспорта. Не зря головой рисковали.
   Кошелев с Гришиным переглянулись.
   - Только один? - заикнулся Гришин.
   - А ты что - на десяток рассчитывал?
   - Не на десяток, а минимум на два.
   - Ух вы и жадные! - рассмеялся полковник. - Две торпеды на транспорт. Это же замечательно! А тебя, - обратился Преображенский ко мне, - поздравляю особо, с присвоением знания гвардии старший лейтенант. И хватит без нашивок ходить. Сегодня же галун получить и завтра одетым по форме представиться.
   - Мне не положено. Я же...
   - Раз приказал, значит, положено. А с судимостью разберусь. Ее давно снять должны.
   "22 июня. Вот и закончился год этой страшной войны. Кровавый, мучительно тяжкий, он явился для нас испытанием силы и мужества, стойкости, смелости, верности делу народа и партии. И мы его выдержали.
   Правда, фашисты пока еще злобствуют на нашей многострадальной земле. Они продолжают кричать на весь мир о "скорой кончине Советов". Но это уже не пир, а похмелье.
   Мы устояли! Стойко сдержали звериный натиск и на удар отвечали ударом. Мы били и бьем их везде: под Ленинградом и в Севастополе, на Украине и в Заполярье. А уж такого разгрома, как под Москвой, фашисты нигде и никогда не испытывали. Но это только начало. Живыми с нашей земли они не уйдут. Мы будем бить их до полной победы.
   Сегодня состоялось открытое партсобрание. С докладом выступил Григорий Захарович Оганезов..."
   Его все зовут "наш комиссар". Человек он, действительно, замечательный. Нет, не добренький дядя. Наоборот, когда нужно - строгий, взыскательный, твердый. Но это - когда нужно. А в жизни - доступный, заботливый, справедливый. Главное в нем - простота, человечность и чуткое отношение к людям. И скромность - не показная, а большевистская. Ничего для себя, все людям и делу. Никогда не кричит, не ругается. Но скажет несколько слов, и все становится ясным.
   Вот и сейчас: доложил, что мы сделали за год. Просто, без пафоса, но увлекательно, будто мазок за мазком на картину накладывал.
   Начал, конечно, с Берлина - с возмездия. Потом вспомнил Данциг и Мемель, Штеттин и Хельсинки, Двинск, Тосно, Тихвин, Котку и Турку. Вспомнил о наших погибших товарищах. В заключение привел отдельные цифры. От него мы впервые услышали, что своими ударами за год войны полк уничтожил большое количество солдат и офицеров противника, много танков, автомашин. Потопил и повредил более двух десятков кораблей и транспортов. Сбито в воздушных боях и сожжено на земле не менее ста самолетов. В портах фашистов и на фарватерах выставлено более двухсот мин. Много ударов нанесено и по другим фашистским объектам. Это и аэродромы, и порты, и станции, и мосты, и заводы, и переправы, и склады...
   Цифры краткие, выводы лаконичные. Но сколько за ними кроется подвигов, мужества, выдержки. Сколько в них пролитой крови и отданных Родине пламенных жизней...
   "24 июня. Ночью бомбили портовые сооружения в Котке. Точным попаданием мы взорвали склад жидкого топлива..."
   К вылету готовились более двадцати экипажей. Многие летели на Котку впервые и, зная от "стариков" о мощном зенитном прикрытии базы, горели желанием быстрее помериться силой с противником. Вместе с нами они тщательно изучали фотоснимки объектов, сделанные накануне воздушными разведчиками, отрабатывали варианты маневра при заходах на цели, приемы отражения атак ночных истребителей.
   Первыми взлетели заместители командира полка Челноков и Тужилкин. За ними поднялись в воздух Шаманов, Зотов, молоденький лейтенант Сергей Кузнецов. Я выруливал за Дроздовым. Следом за нами, плавно покачиваясь, покидали места стоянок самолеты Балебина, Кудряшова, майора Сергея Ивановича Кузнецова, Ребрикова, Разгонина, Деревянных, Овсянникова, Колесника, Бунимовича, Пяткова, Червоноокого...
   Как же мешают нам белые ночи! К Котке мы подлетели в короткие сорокаминутные сумерки. Небо сверкало зенитными вспышками. Снаряды взрывались пачками сверху, снизу, впереди и с боков. А в порту, на причалах, среди складских помещений и других сооружений, одна за другой полыхали серии ответных бомбовых взрывов. "Свой" объект - склады жидкого топлива мы обнаружили без труда. Короткие энергичные довороты - и бомбы несутся к цели. На развороте смотрим внимательно вниз, ждем, когда же взорвутся наши фугасы. Наконец три огромных ярких столба появляются среди нефтебаков. Сразу из них вырывается буйное пламя. Оно разливается по территории, вздымается выше и выше, превращается в море огня.
   - Сколько летаем, такого не видели! - восхищенно кричит Лукашов. - Это ж гиена огненная! Маннергейма бы сунуть сюда...
   Самолеты почти друг за другом идут на посадку. Около командного пункта толпятся летчики, штурманы, стрелки-радисты. У всех веселые, довольные лица. Многие шутят, смеются. Новички с восторгом делятся впечатлениями.