Пресняков Александр. Над волнами Балтики

   Среди новичков неожиданно встретил своего однокурсника по училищу Аркадия Чернышова. Увидел его и опешил. Говорили, будто он недавно погиб, и вдруг..."
   Сразу припомнилась курсантская молодость и тот незабываемый день, когда, получив новенькое командирское обмундирование, с нашивками лейтенантов на рукавах кителей, мы уезжали из Николаева. Еле протиснувшись в набитый людьми вагон почтового поезда, Аркадий и я забрались на верхние, багажные полки и кое-как примостились под потолком. С отходом поезда вагонная сутолока постепенно прекратилась. Над длинным проходом подслеповато мерцали керосиновые фонари. В прокуренном едкой махоркой воздухе установилась сонная тишина.
   - Саша! - шепнул вдруг Аркадий и поманил меня пальцем. Свесившись над провалом прохода, мы чуть не стукнулись лбами. - Понимаешь... такие события!. Досрочное окончание училища, присвоение званий и назначение. И такой неожиданный отъезд, - зашептал он. - Может, обмоем? Я в привокзальном ларьке успел купить поллитровку, связку баранок да круг колбасы. Хоть и не пью, но по этому случаю...
   - Как же мы лежа и без стаканов?
   - Так, по чуть-чуть, символически. Пригубим из горлышка и закусим.
   Повернувшись, он открыл чемодан, осторожно вынул бутылку, разломил колбасу.
   - Ну! С присвоением и с назначением!
   Глотнув, Аркадий болезненно сморщился, протянул мне бутылку. Я тоже сунул горлышко в рот. Вагон неожиданно дернулся. Поперхнувшись, вскинул голову и ударился о потолок. Пальцы разжались, бутылка выскользнула и провалилась в проход. Ахнув, мы оба замерли, не в силах предотвратить неизбежного. Поллитровка летела на голову спящего человека.
   К счастью, она ударилась о ватный наплечник добротного пиджака, скатилась по руке и улеглась у пассажира на коленях. Дальнейшее виделось как во сне. Схватив бутылку за горлышко, человек поставил ее на пол и тихонечко крякнул:
   - Горилка?.. Сверху, с небес прилетела, голубушка. Не иначе как господь бог наградил.
   Не глядя наверх, он медленно выдвинул из-под ног сундучок, вытащил кружку, кусочек сала и огурец. Неторопливо порезав сало, налил половину кружки, перекрестился и выпил. С хрустом куснув огурец, наконец поднял голову. Его старческое морщинистое лицо светилось откровенной усмешкой.
   - Ну, архангелы божьи, спускайтесь на землю, пока я все не выпил. А святое причастие и для вас не во вред.
   ...Со смехом мы вспомнили тот давний случай. В разговоре я не сдержался.
   - Мне говорили, что тебя...
   - Многое говорят, - улыбнулся Аркадий. - Сбили, да не добили вернулся. Мы народ стреляный. Из мертвых воскреснуть сумеем. Мне, например, про тебя раза три говорили, а ты... Помнишь, старик нас в архангелы произвел? Значит, и умирать не положено...
   * * *
   Майор Хохлов, теперь уже штурман дивизии, останавливает нас около двери командного пункта.
   - Карту ты подготовил? - обращается он ко мне.
   - Карту?
   Ох и глаза у Петра Ильича! Ничего от них не укроется. Вроде не смотрит, а все замечает. Где же теперь найти карту? Свою, как назло, еще утром отдал механику. Всегда носил за голенищем унта, на случай прыжка с парашютом. Утром проверил - истерлась на сгибах. Хотел разорвать, да механик вмешался. Попросил оставить ему как память... Теперь придется выкручиваться.
   - Карта на самолете, товарищ майор.
   Хохлов с сожалением пожимает плечами. Во взгляде недоумение и укоризна:
   - Плохо, старший лейтенант, очень плохо. Карта не для забавы дается. Маршрут на ней нужно прокладывать. Расчетные данные наносить. Летчик ты опытный, знаешь, что требуется.
   - Расчеты мы вместе со штурманом делали. Карта на самолете лежит. На Котку почти через сутки летаем. Маршрут уж давно в память врезался.
   - Память тогда хороша, когда ее новыми данными освежают. На досуге подумай об этом. А карту на самолете проверю. Маршрут проложи по всем правилам.
   ...Под ногами непролазная грязь. Калоши слезают с унтов, как стопудовые гири влипают в размокшую снежную кашу. В душе закипает невольное раздражение: "Обуть бы создателя такой обуви в эти собачьи доспехи да погонять по болотному месиву. Наверняка через час заскулит..."
   Чертыхаясь на каждом шагу, сзади бредут новые члены моего экипажа: штурман младший лейтенант Николай Иванов и воздушный стрелок-радист старший сержант Сергей Скляренко.
   Николай Иванов, уроженец села Знаменка Старо-Оскольского района Белгородской области, прибыл из училища в полк в 1941 году перед самой войной и сразу зарекомендовал себя подготовленным штурманом. На выполнение боевых заданий он летал с такими опытными летчиками, как Борис Громов, Иван Иванович Борзов, Илья Неофитович Пономаренко, Павел Автономович Колесник. С ним я впервые поднялся в воздух при перегонке "Бостона" из Ваенги. Теперь он зачислен в мой экипаж. В полку Николая зовут Колокольчиком. Непременный участник художественной самодеятельности сначала в школе, потом в Воронежском коммунально-строительном техникуме, Иванов и в обычной жизни не может обходиться без шутки. Там, где находится он, обязательно слышится смех.
   Сергей Скляренко - уроженец Кубани. Он тоже вошел в состав моего экипажа при перегонке "Бостона".
   - Интересно, рискнет ли Хохлов по такому разливу к нашему самолету добраться? - говорит Иванов.
   - И пытаться не будет, - убежденно отвечает Скляренко. - Зачем ему в ботиночках мокнуть? Припугнул - и достаточно.
   - Ну а если придет? Он упорный, - не соглашается Иванов. - Ты ему мою карту покажешь. Передам из своей кабины под приборной доской. В темноте не заметит.
   Сумерки постепенно сгущаются. Из леса доносится запах болотной гнили. Перед нами один за другим проруливают самолеты. Пора собираться...
   - Экипажу занять места! Приготовиться к запуску! Накинув на плечи парашютные лямки, залезаю в кабину.
   - Провернуть винты!
   Лопасти сразу же дернулись. Под ногами механиков зачавкала грязь.
   - Сынок! Ты уже запускаешь? Задержись на секунду.
   Голос майора Хохлова раздается совсем неожиданно. Снизу, под приборной доской, слышится шелест бумаги. Рука Иванова упирается в мое колено: "Говорил, что придет, - шепчет он торопливо. - Ты же знаешь, какой он настырный".
   Над обрезом кабины показалась фуражка. Значит, не пожалел своих ног, пришел по воде в ботиночках.
   - Ну, сынок, покажи твое творчество.
   - Нечего мне показать, Петр Ильич. Карта истерлась. Отдал механикам. И не нужна она летчику ночью. Свет в кабине мы все равно не включаем. В темноте у себя на руках даже пальцев не видно.
   Хохлов обиженно засопел.
   - Петух тебя мало клевал, - ответил он раздраженно. - И фордыбачишься зря. Над картой не посидел, значит, с ней не работал, выход на цель не продумал, возможное противодействие не учел...
   - Мы все продумали.
   - Хорошо, если так. Вы по вокзалу бомбите? Как подходить к нему будете?
   - С моря, как все. Бомбометание с ходу.
   - Все бомбят порт. А вокзал далеко на суше. Зачем вам на порт выходить? Зачем через самое пекло пролазить. А говорите, продумали... На, возьми мою карту. Отдашь, когда прилетишь. За плохую подготовку к полету будешь наказан.
   ...Моторы натужно ревут. Машина тяжелая, старая. Под фюзеляжем две пятисотки. Стрелка высотомера еле ползет. Кажется, она вот-вот остановится. Цель уже рядом. Высота маловата. Может, действительно порт обойти стороной и ударить по железнодорожным пакгаузам с суши? Прав Петр Ильич. Не учли мы деталей. Хотели над зоной огня проскочить, а на деле не получается. Нужную высоту набрать не успеем. А от порта до вокзала придется лететь в самом пекле...
   Прожекторные лучи качаются, как гигантские маятники. Они прошивают кромешную темень то рядом с машиной, то чуть в стороне. Сверху и снизу на черном фоне виднеются вспышки разрывов. Перед глазами проносятся искорки раскаленных осколков. С каждой секундой их становится больше и больше. Значит, зенитчики точно определили скорость и курс самолета. Нужно быстрей отвернуть, сбить их прицельные данные. Нужно и невозможно. Мы производим прицеливание. Остаются секунды до сбрасывания...
   - Доверни чуть правей! Еще пару градусов. Так держать! - командует Иванов. - Бросил!
   Резко ввожу самолет в разворот. Машинально гляжу на землю. Там должны вспыхнуть наши разрывы. Сильный удар сотрясает машину. Она будто вздыбилась. Правый мотор закрывается пламенем. Огонь выбивается из-под капота, то стихает, то разгорается.
   Неужели начался пожар?..
   Рывком пожарного крана отсекаю поток бензина. Пламя больше не появляется. Выравниваю машину и штурвалом удерживаю ее от крена. Стрельба внизу прекращается. Значит, под нами уже вода. Высота полторы тысячи метров. Работает только один мотор.
   - Коля! Сколько лететь до дома?
   - На этой скорости часа полтора...
   С посадочной полосы до стоянки самолет подтащили трактором.
   - Повезло, - констатирует инженер Лебедев, отходя от машины. - Прямым попаданием разнесло два нижних цилиндра. Осколками перебиты все трубопроводы. Дюраль обгорел и оплавился. А пожара не получилось.
   - Страха набрались? - негромко спрашивает Хохлов.
   - Кажется, не успели. Пока соображал что к чему, все уже кончилось. Потом стало ясно, что долетим.
   - Везучие вы. Но это до случая. На войне гляди в оба. Победа у летчика куется вот тут - на земле.
   "12 марта. Вот и опять мы остались без самолета. Машина вышла из строя надолго. Придется ждать, пока заменят мотор и отремонтируют все системы. Не послушал тогда я Хохлова. Думал, что пронесет. Хорошо, что хоть этим закончилось. Могло быть и хуже.
   Взыскания не дождался. Петр Ильич о моем нарушении никому не докладывал. Только спросил однажды! "Теперь поумнел?.."
   "15 марта. Приказано лететь в Сибирь за машинами. В составе перегоночной группы экипажи Борзова, Стрелецкого, Бунимовича и мой. Командиром группы назначен помощник командира полка майор Илья Неофитович Пономаренко".
   "17 марта. Сибирский аэродром забит самолетами. По всей границе летного поля рядами, крылом к крылу, стоят пикировщики Пе-2, штурмовики Ил-2, дальние бомбардировщики Ил-4. За ними - отдельными группами - американские "кобры", "бостоны", "боинги". Силищи собрано столько, что хватит для целой воздушной армии. Большинство машин построены на средства трудящихся, внесенные ими в фонд обороны. На них видны красочные надписи: "Красноярский колхозник", "Иркутский рабочий", "Омский комсомолец".
   Мы принимаем американские "Бостоны А-20ж". Эти машины сделаны в варианте штурмовиков. Вместо передней штурманской кабины на них установлена батарея из четырех двадцатимиллиметровых пушен и двух крупнокалиберных пулеметов. Пригнали их наши летчики через Аляску и Дальний Восток".
   "18 марта. Облетали все самолеты. Моторы и прочие механизмы исправны. Готовимся к перелету домой. У нас все в порядке. Настроение у ребят бодрое, хотя предстоит дороженька длинная. Погодные условия сложные, особенно в марте..."
   "22 марта. Все мне кажется или сном, или сказкой. Только вчера мы всей группой благополучно приземлились на нашем тыловом аэродроме, а сегодня мой экипаж прилетел в Москву..."
   Помню, тогда вбежал я домой, уселся на подоконник - вижу Москву-реку, здание МОГЭС, Кремлевские башни, гляжу на них и не верю. А рядом суетится растерявшаяся мама. Не знает, куда посадить, чем угостить. Потом вдруг всплеснула руками. Оказалось, что и угощать-то нас нечем.
   Иванов и Скляренко недоуменно глядят на меня. Им непонятно, почему я медлю, не подаю команду открыть чемоданы. В них и консервы, и колбаса, и много всего другого. Шутка ли, летный паек на трех человек на полмесяца. Я же любуюсь сияющей мамой, смотрю, как она хлопочет, волнуется, и не решаюсь вмешаться в ее заботы. В них наша общая радость.
   ...Произошло все совсем неожиданно. На аэродроме мы приземлились под вечер. Грязные и усталые, сразу помчались в баню. А тут срочный вызов к командиру нашей перегоночной группы майору Пономаренко. Запыхавшийся, вбегаю в штаб. Пономаренко с Борзовым загадочно улыбаются, предлагают присесть.
   - Приказано один самолет переделать под наше вооружение, - наконец говорит Илья Неофитович. - Нужно лететь в Москву на завод. Решили тебе поручить. Не возражаешь? Другая кандидатура тоже имеется. Борзову бы нужно с родными увидеться. Однако он не согласен. Еще и другая задача перед ним поставлена - летчиков срочно переучить.
   - Соглашайся, - смеется Иван Иванович. - Я в другой раз наверстаю. Ты ведь тоже москвич.
   - А может, все-таки вы полетите? Я уже был. Год назад...
   - Исключено, - вздыхает Иван Иванович. - В этот раз уступаю тебе, а в другой - не просись, не пущу.
   Если Борзов сказал, значит, точка. Характер его мне известен. Не человек, а кремень. В воздухе виртуоз. Под Двинском на его экипаж "мессеры" навалились. Дрался он с хладнокровным упорством, мастерски уходя от ударов. Даже когда подожгли, не покинул машину. Обгоревший, привел дымящийся самолет и посадил на аэродроме. Казалось, он больше не будет летчиком. Однако Борзов не только поправился, но и снова сел за штурвал самолета. И опять полеты, бои...
   В сентябре сорок первого его подбивают вторично над колоннами танков под станцией Тосно. Вспыхнувший самолет с трудом повинуется летчику. Борзов покидает машину последним. Приземлившись на вражеской территории, шесть суток ведет экипаж по лесам и болотам, обходя фашистские гарнизоны, населенные пункты, дороги. На седьмые выходит к своим.
   Чуть подлечившись, он снова в воздухе: бомбит врагов днем и ночью, сбрасывает торпеды на корабли, ставит мины. На груди два ордена Красного Знамени. Лицо волевое, открытое. Взгляд независимый, дерзкий, решительный...
   - Значит, летишь? Ну добро, на здоровье. Сядешь в московском аэропорту - сразу рули на завод. Там тебя должны встретить инженеры из Главного управления.
   ...Мама всплеснула руками:
   - Зачем так много продуктов? Хоть недельку побудете? Я бы для вас постаралась. Продуктов вон сколько с собой привезли. А сами худущие, синие. Только и красят вас ордена. Судимость-то сняли? - добавляет она неожиданно.
   - А это откуда известно?
   - Думаешь, если простая да старая, значит, не смыслю ни в чем? В Москву не вы одни прилетаете. Форма у морских летчиков видная, замечаю ее еще издали. Встречу на улице незнакомого паренька - подхожу: "Вы не с Балтики?" Если с другого моря, то извиняюсь. А уж если балтиец мне попадется - не отпущу. Все разузнаю доподлинно. Да и люди душевные, откровенные. От матери ничего не скрывают.
   В коридоре звонок.
   - Ты сиди. Я открою.
   Шурочка на пороге. Застыла от неожиданности. Смотрит и, видно, не верит...
   "25 марта. На заводе уже нас признали. В проходной пропускают без предъявления пропуска. Самолет закатили в огромный цех ангарного типа. Тут же размещаются всевозможные станки, верстаки и другое необходимое оборудование. В рабочей бригаде одна молодежь допризывного возраста. Только мастер - вернувшийся по ранению фронтовик..."
   В первые сутки заводские инженеры выдали рабочие чертежи на переоборудование машин. Надо дополнительно установить подкрылевые держатели для торпед, мин и бомб, а в фюзеляжном бомбоотсеке - бензиновый бак большой емкости. Кабину для штурмана оборудуют в хвостовой части фюзеляжа, а для стрелка-радиста поставят турельную башню с крупнокалиберным пулеметом.
   Вечером над самолетом появился плакат:
   "РЕБЯТА! САМОЛЕТ НУЖЕН ФРОНТУ. ВЫПОЛНИМ БОЕВУЮ ЗАДАЧУ ДОСРОЧНО!"
   И закипела работа. Парни и девушки буквально облепили машину. Сверлят, пилят, клепают. Работают чисто, аккуратно, самоотверженно, не считаясь с затратой сил и времени.
   Мы, консультанты, определяем, что и как нужно сделать. Ребята нас очень внимательно слушают, беспрекословно выполняют все указания.
   Москва изменилась, стала строгая, деловая. К -военным везде относятся с исключительным уважением, стараются нигде не задерживать. Приятно, когда тебе говорят: "Проходите, товарищ. Вам нужно быстрее".
   Всем экипажем сходили на Красную площадь, постояли перед Мавзолеем Владимира Ильича, полюбовались ажурной архитектурой Кремлевских башен, неповторимым творением русского зодчества - собором Василия Блаженного.
   - Твердыня Отечества, ее мозг, ее сердце, - проговорил Иванов, восхищенно осматриваясь. - Здесь все народное, русское. И никому, кроме нас, тут не бывать во веки веков!
   "3 апреля. Снова перелетели на свой полковой аэродром. Сделали самолет на три дня раньше срока. На наш взгляд, машина получилась удачная. Теперь у нее грузоподъемность и продолжительность полета не уступают нашим отечественным торпедоносцам. Здесь ее сдали в дивизионные мастерские. Она будет являться эталоном для переделки всех остальных.
   Завтра опять летим в глубокий тыл. В составе перегоночной группы уже десять экипажей. Командиром назначен майор Пономаренко. Борзов остается продолжать переучивание летного состава".
   "7 апреля. Сибирь встретила нас непогодой. С утра моросит мелкий дождик со снегом. Самолеты обледенели. Облетывать их невозможно.
   Вечером прогулялись по городу. На улицах непривычно горит электричество, но гуляющей публики незаметно. Народ кругом трудовой. Прохожие быстро шагают по тротуарам, торопятся на работу в ночную смену. Окна в домах не зашторены. О световой маскировке местные жители даже представления не имеют. В парке работает ресторан, играет эстрадный оркестр. Такого мы с довоенного времени не встречали. Решили зайти, посмотреть. В зале пусто и неприветливо. Мы вчетвером присели за столик. Тучный розовощекий официант услужливо пояснил:
   - По виду вы, кажется, с фронта, поэтому наших порядков не знаете. В ресторане на каждые сто граммов напитка положено заказывать порцию горячего.
   - Вот чертовщина! - пробурчал Петр Летуновский. - Такие порядки, да к нам бы в Ленинград. Люди бы сразу ожили".
   "9 апреля. К городу прорвались под низкими облаками. Сверху аэродром кажется огромным озером. "Приводнились" при сильном дожде. На отдых устроились в бывшей курсантской казарме, уставленной двухэтажными старыми койками.
   - Вам, морякам, привычно в воде полоскаться, - смеются армейские летчики. - Тело в ракушках не промокает. А нам, сухопутчикам, каково? Вторую неделю не просыхаем..."
   Вверху, над Иваном Шамановым, улегся его неожиданный пассажир Эрих Гептнер. Закинув руки за голову, он мечтательно улыбается.
   Эрих Георгиевич работал в Сибири пилотом в гражданском аэропорту. С первого дня войны он стремился попасть в военную авиацию, но его не отпускали, ссылаясь на то, что он нужен именно здесь. С Иваном Шамановым Эрих когда-то вместе служил и здесь столкнулся случайно на улице города. Узнали друг друга, обнялись. Крепкую старую дружбу припомнили и... заявились к майору.
   Пономаренко сначала задумался, потом трянул головой:
   - Не подведешь нас с Иваном?
   - Не подведу, Илья Неофитович. Честное слово! - взмолился Эрих. Скорее погибну, чем честь замараю. И местное руководство не возражает.
   - Тогда приходи прямо к вылету. И справку от командира отряда с собой принеси. В Ленинграде мобилизуем в наш полк. Опытных летчиков нам не хватает.
   Так появился на самолете Ивана Шаманова непредусмотренный член экипажа.
   "11 апреля. Прилетели домой без происшествий. Теперь в полку пятнадцать "бостонов". Три в мастерских уже переделали по московскому варианту. Борзов облетал их на полигоне с имитацией торпедных атак и практическим сбрасыванием учебных торпедных болванок. Маневренные качества самолетов ему понравились. Завтра опять летим в Сибирь. Пригоним еще десять машин".
   "17 апреля. Перегонка закончилась. Наш тыловой аэродром буквально забит новыми самолетами. Их затолкали на лесную опушку, закрыли сетями, еловыми ветками. Переделанные машины отгоняют на площадку неподалеку от деревни. Там заново формируется первая эскадрилья.
   На фюзеляже одного из "бостонов" написано крупно по-английски: "Мы сделаем". Это любимое выражение известного американского киноартиста Реда Скелтона. В письме, обнаруженном в пилотской кабине, автор сообщает, что этот самолет куплен им на личные сбережения для оказания помощи русским друзьям в нашей общей борьбе с врагом, и просит передать его одному из лучших летчиков. "Впоследствии, - пишет Ред Скелтон, - я хотел бы познакомиться с тем человеком, который будет управлять этим грозным самолетом. Я желаю ему большого счастья и удачи. Я знаю, что не мне говорить вам, как надо бить врага".
   Машину вместе с другими поставили на дооборудование. Интересно, кому ее вручат?.."
   "25 апреля. Петр Стрелецкий и я перелетели на новое место. Меня назначили в первую эскадрилью - заместителем командира. Летчиков пока нет. В нашем подчинении один Гептнер. Его уже мобилизовали и присвоили звание старшего лейтенанта. Летает Эрих прекрасно. Немного потренируется в боевых условиях и станет настоящим военным летчиком.
   Попробовали на "бостонах" летать в ночных условиях. Машина простая, пилотируется легко. Приборы в кабине высвечиваются четко. Намеченную тренировочную программу выполнили за две ночи.
   Иванов заскучал. Во Всеволожском поселке осталась его любимая девушка Тося. Каждый вечер Коля строчит ей длинные письма и с каждой почтой получает ответы. Я пытался над ним подшутить - обижается. Значит, дело серьезное.
   Из Тосиных писем мы знаем все новости. Ленинградцам снова увеличили хлебную норму. Продуктовые карточки отовариваются без перебоев. Жить стало значительно легче. Только обстрелы города продолжаются. Фашисты подвезли огромные пушки. От взрывов снарядов рушатся здания, гибнет много людей. Однако все знают, что самое страшное уже позади, что скоро у стен Ленинграда фашисты найдут свою гибель".
   "5 мая. Наконец-то прибыли летчики - молодые симпатичные парни. Все успешно закончили ускоренный курс училища, но для полетов на торпедные удары подготовлены слабо. Нет у них морской выучки - привычки к длительным полетам над морем вне видимости береговой черты, не могут пилотировать ночью и в сложных погодных условиях. Майор Пономаренко решил свести их в одну учебную группу и начать теоретическую программу с изучения тактики. Вчера и сегодня составляли программу. Как ни крутили, меньше трех месяцев не получается. Узнав об этом, некоторые пилоты начали выражать недовольство. Я тут же вспомнил, как сам кипятился, когда нас ознакомили с программой переучивания на торпедоносцев..."
   "28 мая. Вчера вместе с майором Пономаренко перегнали два самолета..."
   Наш домик под Ленинградом почти опустел. Опять в нем живет только третья Краснознаменная. Как и прежде, в ней собраны наиболее опытные экипажи. Майора Александра Дроздова куда-то перевели. Вместо него эскадрильей командует капитан Григорий Васильев. Сейчас он готовит свой летный состав к полетам на дальнее крейсерство. Такую задачу мы еще не решали. Посильна она лишь для летчиков с отличной техникой пилотирования, высоким уровнем тактической подготовки, закаленных физически и морально.
   Об этих полетах мечтали и ранее. Давно мы стремились прорваться в центр Балтики, на ключевые морские дороги противника. Знали, что там наша главная цель. Да обстановка не позволяла. Нужно было громить фашистов на суше, отбивать их от стен Ленинграда. Теперь времена изменились. Пополнилась и окрепла армейская авиация. Ее штурмовые дивизии на сухопутных фронтах превратились в грозу для противника. У нас появилась возможность усилить удары на море. Отсюда и возникла проблема дальнего крейсерства. Ночью во вражеский тыл проникнуть не трудно. А как пролететь туда днем, без прикрытия истребителей, через зону противовоздушной обороны фашистов, на глубину от трехсот до семисот километров?..
   Многое в нашем домике изменилось. Подполковника Челнокова перевели на Черное море. Теперь за командира полка остался Илья Неофитович Пономаренко.
   И еще одна неожиданность. Только пришли на КП и разговорились с ребятами, как сзади кто-то спросил:
   - О чем здесь толкует прилетевший пилот? Обернулся - глазам не поверил. Передо мною Калашников, комиссар 41-й отдельной...
   - Виктор Михайлович! Вы-то какими судьбами тут очутились?
   - Залетался ты, друг, по тылам. Совсем от полка оторвался. Даже не знаешь, что я Бушихина заменил, - трясет мою руку черноволосый майор. Теперь не отпустим. Решили на месячишко тебя задержать. На ДБ-3 повоюешь. Возражений не будет?
   - А молодежь? Ее же учить обязательно нужно.
   - Серьезное дело мы тут затеваем. У капитана Васильева с кадрами туговато. Пока молодежь в Богослово теорией занимается, ты с экипажем к нему в эскадрилью вольешься...
   Первый успешный полет на дальнее крейсерство провел экипаж Ивана Гавриловича Шаманова. Вместе со штурманом Михаилом Лориным Шаманов в ночной темноте пролетел над Эстонией и с рассветом начал поиск в Рижском заливе. Через час обнаружили транспорт водоизмещением в пять тысяч тонн. Кораблей охранения не было. Взрывом торпеды транспорт почти разломило. Накренившись, он сразу же затонул.
   А дальше началось самое трудное. Возвращаться знакомым маршрутом нельзя, потому что над Эстонией солнышко. Самолет обнаружат вражеские посты наблюдения еще до подлета к эстонскому берегу. Тогда не менее двух часов его будут преследовать фашистские истребители. Десятки зенитных орудий откроют ураганный огонь по одинокой машине. Гибель почти неминуема. В поисках облаков решили пролететь по заливу на юг. К счастью, на этот раз полковой метеоролог капитан Шестаков не подвел. Его прогноз подтвердился. На подходе к латвийскому берегу они встретили мощную облачность. Забравшись за верхнюю кромку, экипаж на большой высоте долетел до озера Ильмень, потом через Чудово вышел на Волхов и оттуда благополучно вернулся домой. Полет продолжался почти семь часов. Третья Краснознаменная положила начало успешному дальнему крейсерству.