Пресняков Александр. Над волнами Балтики

   Мне с ним доводилось летать еще до войны. Однажды, в присутствии инспекторской комиссии, мы даже отстаивали честь эскадрильи по воздушной стрельбе. Удивили тогда инспекторов сверхотличным результатом. И сейчас Волковский считается метким стрелком и прекрасным бомбардиром. За три последние ночи мы уже слетали одиннадцать раз. От других штурманов Волковского отличает очень быстрое выполнение боковой наводки. Всего два-три небольших доворота - и за считанные секунды бомбы отделяются от держателей. А точность ударов подтверждают пожары и сильные взрывы".
   "23 января. Сегодня ночью сделал три последних боевых вылета. Завтра я и Волковский вместе с экипажами Павла Колесника и Ивана Кудряшова убываем к новому месту службы. Там мы должны переучиться и летать на других самолетах.
   Говоря откровенно, меня такая перспектива не очень радует. С одной стороны, вроде и хочется освоить новую, более грозную машину. А с другой как подумаю, что уже завтра придется расстаться с нашим маленьким, но дружным боевым коллективом, в котором ты знаешь каждого и каждый знает тебя, так сразу пропадает желание уезжать от товарищей.
   Во время событий в Финляндии мы вместе воевали на Карельском перешейке. В сорок первом пережили все тяготы отступления и научились громить врагов. Боевые друзья помогли мне стать настоящим военным летчиком. Здесь при их безусловном доверии я вступил в ряды партии, стал коммунистом-ленинцем. А сколько других, внешне незримых, но неразрывных нитей связали нас в эти годы узами дружбы и братства? Наконец, с меня еще не сняли судимость...
   После полетов я долго упрашивал батю оставить меня в эскадрилье. Но он ничего не может поделать..."
   "24 января. Ночью поезд движется медленно. В старом скрипучем вагоне тесно и душно. До станции Пестово будем ехать около суток, а там где-то рядом располагается паша новая часть.
   Вчерашний вечер, наверно, запомнится надолго. Из-за сильного снегопада полеты были отставлены, и нам в эскадрилье были устроены проводы. Все собрались в столовой. Калашников, Зорин, Лысенко, Овсянников сели за столик около нас, старались ободрить, просили регулярно писать. Внешне мы казались веселыми, но настроение было паршивое. Война нас сроднила и вдруг разъединяет...
   Друзья желали нам только хорошего. С ответным словом выступил Чванов. Стоя, он долго оглядывал всех затуманенными глазами, потом взмахнул рукой и запел:
   Мы врагов взрываем бомбами,
   Пулей меткою разим.
   И фашистам нашу Родину
   Никогда не отдадим!
   И все подхватили припев:
   Сорок первая отдельная,
   Закаленная в боях.
   Наша ярость беспредельная
   На врагов наводит страх!
   Прощаясь, мы пели песню о нашей родной эскадрилье, ее славный боевой марш...
   Утром около автомашины собрались летчики, штурманы, техники, стрелки-радисты. Нам жали руки, давали советы, изрекали шутливые напутствия. Последним подошел прощаться Александр Блинов. Легонько ударив меня по плечу, он сказал:
   - Не горюй, тезка! Мы еще встретимся.
   И я подумал: "Он прав. Мы обязательно должны встретиться и еще повоюем вместе!"
   Часть вторая.
   Крылатая гвардия
   Гвардейцы
   "27 января 1942 года. В село, в котором располагается наша новая часть, добрались мы сегодня утром. Встретили нас приветливо, поселили в просторной крестьянской избе, ознакомили с планом работы на ближайшие дни, показали новые самолеты, оружие. Завтра приступим к занятиям..."
   Перед глазами вместительный штабной блиндаж, освещенный ярким светом электрической лампочки. Незнакомый полковник молча слушает мой доклад, окидывая нас внимательным взглядом.
   - Значит, на пополнение прибыли? - медленно переспрашивает он, по-вологодски налегая на "о". - А мы вас давно ожидаем. Вчера повторный запрос направили.
   - Пока рассчитались... И поезд как черепаха. Дорогу бомбят. Последние сутки на попутных грузовиках добирались.
   Пригладив ладонью волосы, полковник переглядывается с сидящим около стены полковым комиссаром.
   - Видок-то того, дорожный. В баню их - и к делу определять. Человек без работы - что печка без дров: ни огня от нее, ни дыма...
   Опять повернувшись к нам, полковник вдруг улыбнулся.
   - А теперь не мешает и познакомиться, - заговорил он приветливо. - Это Григорий Захарович Оганезов, комиссар полка. Моя фамилия Преображенский. Зовут Евгением Николаевичем.
   Преображенский!.. Неужто тот самый?..
   Голову полковника обрамляет густая черная шевелюра. На широкой груди, рядом с двумя орденами Ленина, - Золотая Звезда Героя.
   "Задание выполнил! Мое место - Берлин!" - пронеслось в эфире, когда в августе сорок первого мощные взрывы авиабомб нарушили покой фашистской столицы.
   Всего лишь две фразы, короткие, лаконичные, они молнией облетели весь мир, потрясая его сенсацией: "Красные над Берлином!", "Русские мстят за Москву!", "Советская авиация воскресла в берлинском небе!"
   Да, в августе 1941 года это была сенсация. Геббельс своим пером уже в первые дни войны уничтожил все советские самолеты. Успокаивая население, он говорил: "...ни один камень не содрогнется в Берлине от постороннего взрыва. Немцы могут жить в своей столице спокойно. Советская авиация уничтожена". И вдруг над Берлином открытым текстом по-русски: "Задание выполнил!" И в подтверждение - разящий бомбовый грохот... Он как карающий меч вонзился в логово фашистского зверя, сея в сознании тревожную мысль о неизбежности тяжкой расплаты за все совершенные злодеяния. Гром разрывов в Берлине уловили и политические сейсмологи всех стран мира...
   Коренастый, в ладно пригнанной гимнастерке, внешне полковник выглядит так же, как и многие командиры. Взгляд карих глаз цепкий, прямой, изучающий. Отработанная годами твердость суждений умело сочетается с простотой в обращении. Но это он, именно он вывел своих крылатых питомцев в берлинское небо...
   Отвернувшись, полковник снова о чем-то заговорил с комиссаром. С виду Григорий Захарович Оганезов - его прямая противоположность. Начисто обритая голова. Морской темно-синий китель сидит мешковато. Сходна лишь одна деталь. У командира и комиссара над воротом выделяется тонкая кромочка белоснежного подворотничка.
   - К нам по приказу или с желанием? - чуть помолчав, уточняет полковник.
   - Если по совести, то с огорчением! - неожиданно сорвалось у меня. В темных глазах комиссара промелькнули любопытство и удивление. Недавно вошедший подтянутый капитан неодобрительно встряхивает головой.
   - У нас и живут и воюют только по совести. Иных мы не терпим, усмехается Преображенский.
   - Воюют по совести не только у вас, - запальчиво вмешивается Иван Кудряшов. - Сейчас все советские люди совесть свою выкладывают. А нам, конечно, обидно. В эскадрилье таких друзей бросили! Выходит, мы учиться уехали, а их за себя воевать оставили?
   - За откровенность спасибо. А ты - задиристый! - подмигивает полковник Ивану. - Таких у нас любят.
   - Ребята в полку боевые. Скоро с ними подружитесь, - говорит комиссар. - Вас к капитану Кузнецову в первую эскадрилью определили. Она формируется заново.
   Внезапно появляется мысль о моей судимости. "Может, оно и к лучшему? Завтра сяду на поезд - и в сорок первую... А Иван? А Павел Колесник?.. Но если рубить, то сразу. Потом хуже будет. Могут подумать, что скрыл из-за боязни..."
   - С моим назначением кто-то ошибся. Меня трибунал...
   - Знаю, - обрывает меня полковник. - Летчиков сам отбирал. Все ваши вывихи, все закорючки оценивал. А судимость, можно считать, - дело прошлое. Материал на снятие уже оформляется. Мне обещали ускорить его отправление.
   * * *
   - Были такими, как все. А теперь? Мины... торпеды... летчики-торпедоносцы... Не профессия, а сплошная романтика. Такое нормальному человеку не только попять, даже выдумать невозможно, - бормочет Иван Кудряшов, развалившись на койке.
   - И тут романтику усмотрел, - вставляет язвительно Чванов. - Сочетание его взволновало. Мины, торпеды... Не пилот, а философ. Что ни день, то проблема.
   - А ты против романтики? - прерывает его Колесник. - Все проблемы и сочетания хочешь одной гребенкой чесать? А по-моему, сама авиация - это уже романтика, это риск, и задор, и вечная молодость. И летают по-настоящему только романтики. Удел остальных - регланы донашивать. Да не тряси тут штанами! Свет быстрее гаси, керосин выгорает.
   Чертыхнувшись, Чванов аккуратно разглаживает под матрацем широченные флотские клеши и шлепает босиком по отскобленным доскам. С темнотой воцаряется тишина. Но сон не приходит. Пережитое за день всплывает в памяти.
   Интересно, когда мы начнем летать? Программа составлена очень обширно. Конструкция самолета, мотора, устройство приборов и оборудования, мины, торпеды, тактика их применения - все это мы должны изучить в совершенстве. Целых три месяца, словно курсанты, будем сидеть на классных занятиях, есть в столовой три раза в сутки, высыпаться каждую ночь. А другие будут бомбить фашистов, ставить мины на фарватерах, торпедировать корабли...
   Торпеды. Сегодня мы видели их впервые. Пятиметровые металлические сигары, начиненные взрывчаткой и сложными хрупкими механизмами. Бросают их с высоты двадцать пять метров. Высоту определяют на глаз. Это же очень сложно! Мины попроще. Их бросают как бомбы. В воде они сами становятся на заданной глубине.
   Сегодняшний день был заполнен событиями. Командир эскадрильи познакомился с нами и сразу повел к самолетам, показал образцы оружия. Чувствуется, что капитан Кузнецов назначен к нам не случайно. Бывалый летчик, с многолетним инструкторским опытом. Для нас это то, что нужно...
   Деревня, где размещается полк, как бы укрылась под снеговыми сугробами. Дома здесь просторные. Срублены добротно, со вкусом. И люди степенные, приветливые.
   Аэродром сразу же за околицей. На нем нет никаких строений. Просто огромное, окаймленное лесом колхозное поле. По его границе, в неприметных с воздуха вырубках, замаскированы самолеты - двухмоторные дальние бомбардировщики-торпедоносцы конструкции С. В. Ильюшина. Старые машины имеют наименование ДБ-3, новые - Ил-4. Около самолетов в лесу расположен целый подземный город. В просторных чистых землянках живут техники, механики и воздушные стрелки, размещены баня, электростанция и даже столовая. Только летчики и штурманы расселены по деревенским домам.
   Нашу избу замело снеговым сугробом почти до крыши. Из расчищенных окон видна застывшая речушка Молога. Хозяйка зовет нас сынками, иногда подолгу смотрит на нас и, отвернувшись, украдкой вытирает слезы передником. Ее муж и два сына - на фронте.
   В просторной горнице жарко и душно. Старые ходики отсчитывают секунды ровными, четкими ударами маятника. На соседней кровати разметался поверх одеяла Иван Кудряшов. В противоположном углу тихо с присвистом посапывает Павел Колесник. Под грузным Волковским временами скрипит матрац. Их сон безмятежен и крепок. А мне почему-то не спится...
   * * *
   Сгустившиеся вечерние сумерки прерывают занятия. Иззябшие и голодные, прямо с аэродрома заворачиваема столовую. Ужин уже подходит к концу, и маленький зал быстро пустеет.
   - Опять с ребятами потолковать не успеем. А жаль, - негромко басит Федор Волковский, растирая ладонями побелевшие щеки. - Народ, видать, стреляный, с опытом.
   С Федором мы не только слетались, но и сдружились. Он и теперь остался в моем экипаже. Его настоящее имя - Филипп. Так он был назван попом при крещении. Не хотели родители этого имени. Слезно молили батюшку по-другому назвать их младенца. Не внял долгогривый настойчивым просьбам, и стали мальчонку звать Филей. Долго пытались родители свыкнуться с этим именем и не смогли. Однажды отец, изругав попа, назвал сына Федей. С тех пор у парнишки стало два имени: одно метрическое, другое мирское.
   Федор старше нас всех. Ему перевалило за тридцать. Решительный, немногословный, он выделяется внутренней собранностью, рассудительностью. Вчера на собрании коммунисты избрали его парторгом.
   По быстрому взгляду Чванова догадываюсь, что он уловил в словах Федора возможность какой-то зацепки. Почти в любом выражении, особенно при оговорке, Виктор сразу находит повод для шутки.
   - На поклон собираешься, старче? - обращается он к Волковскому.
   - У толковых людей и поучиться не грех, - добродушно парирует Федор.
   - Значит, за недоучек нас принимаешь?
   - Зачем же так резко? - улыбается Федор. - Опыт товарищей нам не помеха.
   У Виктора заблестели глаза. Еще секунда - и с его губ сорвется веселая, а может, и острая реплика...
   - Студентам приятного аппетита! Не притупились ли зубки? Науки у нас мудреные, фронтовым огнем прокаленные. Раскусить с ходу трудно.
   Повесив реглан на вешалку, штурман полка капитан Хохлов направляется к нашему столику.
   - За беспокойство спасибо, но мы из породы клыкастых, - отвечает раскрасневшийся Чванов. - Нашими зубами не ваши науки, а фашистские глотки рвать можно.
   - Ух какой кровожадный! - отшучивается Хохлов.
   - Пожалуй, освирепеешь, - не унимается Виктор. - Из боевых самолетов нас вытряхнули. За парты, как школьников, усадили. И не на день, не на два, а на целых три месяца. Разве сюда мы за этим приехали?..
   Облокотившись на спинку стула, Хохлов внимательно смотрит на нас. Над нагрудным карманом его гимнастерки, переливаясь выпуклыми гранями, четко вырисовывается золотая звездочка Героя. Впервые я вижу ее так близко.
   - И вы, лейтенант, так же думаете? - обращается он к Колеснику.
   - Угу, - кивком головы соглашается Павел. - Мать и отец у фашистов, под Винницей. Сына-освободителя ждут. Наверное, до слез глаза проглядели.
   - Чего ж вы хотите? - говорит удивленно Хохлов. - Получить самолеты - и в бой? А как же без знаний летать? Как воевать, не освоив тактику их применения?
   - Мы не из тыла приехали, - продолжает упорствовать Чванов. - До этого каждый за сотню вылетов сделал. Поймите, пока мы сидим на земле, сколько фашистов в живых останется? У него родные под Винницей, - указал он на Павла, - у меня остались на Брянщине. Не можем мы терять ни минуты. Летчики пусть полетают чуть-чуть, а тактику и потом одолеем.
   - Выходит, у тебя душа изболелась, потому что родные за фронтом. Поэтому тактику - в сторону и вперед на врага!..
   Придвинув стул, Хохлов подсаживается вплотную.
   - Война и до нас в первый день докатилась. И не просто прогромыхала, перекатом прошла, а до самого сердца, на полную выкладку завернула. Про Мемель вы знаете? Это военно-морская база. Ее можно сравнить с волчьей пастью. Зениток там тьма. Сила огня ураганная. Истребители в полной готовности. Сигнал - и они над объектом. А двадцать второго июня средь белого дня мы этот Мемель бомбили и вернулись целехонькими. Комэски Плоткин и Гречишников тогда отличились. Они ведущими были. В чем же секрет? Кому мы успехом обязаны? Может, чудо какое свершилось?
   Привычным жестом Хохлов поправляет нависшие над глазами русые волосы.
   - Чуда здесь не было. Фашисты нас просто не ждали. Они не могли и подумать, что в первый же день войны после удара по нашим аэродромам мы прилетим к ним с ответным визитом. Свою территорию они неуязвимой считали. И просчитались. Визит состоялся. Только мы прилетели не с суши, а с моря, ударили с ходу и снова в сторону моря ушли. Внезапность и быстрота оказались сильнее зениток и истребителей. Вот что такое тактика.
   Вздохнув и расправив плечи, он снова поправил свисающий чуб. В его глазах заблестели смешливые искорки.
   - Разве мы против тактики? - тяжко вздыхает Колесник. - Страшно три месяца по тылам околачиваться. Совестно людям в глаза смотреть. Они же за нас надрываются...
   "12 февраля. Наши переживания, кажется, были напрасными. За партой держать нас не собираются. Сегодня до обеда сдавали зачеты по самолету, мотору и приборному оборудованию. За отличные знания объявил нам Кузнецов благодарность, подготовку к полетам провел и приказал отдыхать. Завтра у нас вывозные по кругу и в зовну. Настроение замечательное. Однако новый самолет немного пугает. Старики говорят, очень сложный, а на взлете особенно. Во время разбега его ведет вправо так сильно, что рулем поворота не удержать, моторами нужно жонглировать.
   Мы всю жизнь на одном моторе летали и навыков этих не отрабатывали.
   ...В столовой официантка одна (зовут ее Машенькой) мне очень нравится. Фигурка стройная. Личико светлое. Брови вразлет как углем нарисованы. Глаза большие, серые и всегда грустные. Муж ее летчиком был. Под Двинском сгорел. Они перед самой войной поженились. Значит, сильно любила его, если забыть не может..."
   "13 февраля. Сегодня впервые поднялся в воздух на новой машине. Такого удовольствия я еще не испытывал. На взлете она сложновата, но уклонение вправо легко парируется опережением оборотов на правом моторе. А в воздухе мечта! Высоту набирает, как истребитель. Чуть заглядишься, а скорость за третью сотню переваливает. Со старой "эмбээрухой" никакого сравнения.
   Сергей Иванович Кузнецов - молодец. В управление совершенно не вмешивается. Дает прочувствовать машину на всех режимах от взлета и до посадки. Если заметит, что зевать начинаешь, ударит по штурвалу легонечко или голосом предупредит. Говорит неторопливо, спокойно, как мой бывший инструктор Седов..."
   Первый ознакомительный полет сделал тогда Кузнецов. Пилотировал Сергей Иванович классически. Говорят, на Ут-2 он пролетел под двумя мостами, переброшенными через речушку Мологу около станции Пестово. И мостики-то невзрачные. Под ними на лодке проплыть и то страшно. А он на "утенке" промчался, взвился в небесную синь, иммельманчиком перевернулся и снова под них как пуля. Ох и склонял его комиссар бригады! По косточкам разложил. А ему хоть бы что. Улыбается и твердит: "Я проверить хотел: получится, как у Чкалова, или нет. Теперь вот знаю, что получилось... Больше не буду".
   После ознакомительного мы поменялись кабинами. Я сделал один полет в зону и два - по кругу. А дальше конфуз получился...
   Подрулили мы к месту, где пересадка назначена. Вылез я из кабины, посадил в нее Кудряшова, помог ему пристегнуться и спрыгнул с крыла. Самолет порулил на старт, а я к ребятам направился. Гляжу, около них командир бригады и командир полка. Комбриг в тот момент спиной повернулся, а Преображенский глядит на меня и украдкой в его сторону показывает. Дескать, доложи, не забудь...
   Я, как положено, зашел к командиру бригады с фронта, принял положение "смирно" и согласно уставу:
   - Товарищ полковник! Лейтенант Пресняков совершил три провозных полета. Замечаний от инструктора не имею.
   Посмотрел полковник Логинов на меня, подумал и спрашивает:
   - Ну как машина, понравилась? Когда самостоятельно вылетать думаете?
   Вопросы, конечно, стандартные. Их курсантам всегда задают. Поэтому и отвечаю неторопливо:
   - Машина отличная. А вылетать готов хоть сейчас. Вот тут-то конфуз и вышел. То ли комбриг был не в духе, то ли еще почему, только он вдруг рассердился и начал стружку снимать.
   - Я, - говорит, - думал, что с серьезным летчиком дело имею. А вы еще мальчишка. На такую строгую машину как на велосипед смотрите. Придется вас отчислить отсюда немедленно, пока по легкомыслию вы ничего не сломали.
   Простругал он меня изрядно. Но это были цветочки. Ягодки Преображенский поднес:
   - Завтра тебя сам проверю. Если действительно сможешь лететь, выпущу самостоятельно. Не сможешь - уберу из полка, чтоб другим неповадно было язык распускать.
   После полетов доложил об этом Сергею Ивановичу Кузнецову. Почесал он затылок, подумал и подвел резюме:
   - Если Преображенский сказал, то проверит. Он своему слову хозяин. Вылетать тебе рановато... И уходить из полка с позором тоже вроде бы не резон.
   Прервавшись, задумался. Потом на губах заиграла улыбка:
   - Ну, раз беда навалилась, возьму грех на душу, совру разочек. Другого выхода нет. Завтра тебя провезу прямо с утречка первым. И ты уходи немедленно. Если Преображенский придет, скажу, что отпустил по болезни. А послезавтра посмотрим. Может, и сам тебя выпущу.
   В общем, положение у меня незавидное. Теперь вся надежда на Кузнецова.
   "14 февраля. Ура!.. Я летаю! На новой машине, самостоятельно!..
   Получилось все хорошо, но не так, как мы с Кузнецовым задумали.
   Из дома мы вышли, когда рассвет заниматься начал. Идем по тропинке. Снег похрустывает, мороз за щеки хватает. У Кузнецова брови нахмурены. Ни слова не говорит,  - наверное, совесть его мучает. И у меня на душе неспокойно.
   Подходим к самолетной стоянке. Около кустов легковая машина, а рядом Преображенский со шлемом в руке похаживает. Увидел нас и смеется:
   - Идете, голубчики? Я вас уже минут десять подкарауливаю. Знал, что ни свет ни заря приплететесь. Только и у меня сегодня времени нет. В Богослово комбриг вызывает. Так что давайте быстрее...
   Сажусь я в кабину, чувствую, коленки дрожат. Ну, думаю, отлетался ты, парень, на хорошей машине. Турнут тебя из полка, чтобы впредь не трепался, когда умные люди с тобой разговаривают.
   Успокоился только тогда, когда запустил моторы и в наушниках голос Преображенского услышал:
   - Задание: один полет в зону. Возьми себя в руки, не дрейфь. Думай, что летишь сам, один. Я до управления не дотронусь. Выруливай.
   Полет я выполнил словно во сне. Делал все механически. Только когда на посадку зашел, сосредоточился и притер машину у "Т" на три точки. На пробеге Преображенский опять рассмеялся:
   - Ну что, сосунок? Будешь знать, как с начальством шутить. А слетал хорошо. Молодец. До старта меня довези и лети на здоровье. Сделай сам два полета по кругу.
   Когда зарулил на стоянку, подошедшие летчики поздравили меня от души, а Кузнецов пожал руку и буркнул тихонечко:
   - Я на земле, наверное, больше тебя пережил. Смотри не зазнайся. Этого авиация никому не прощает".
   "18 февраля. Познакомился с полковым баянистом Виктором Алексеевым. Интересный парнишка. По молодости биография очень короткая, но сугубо индивидуальная, можно сказать, артистическая. Профессиональный музыкант, виртуоз, летает воздушным стрелком в экипаже полковника Преображенского. Музыкальный слух и техника игры у него изумительные. А в полк попал необычным путем..."
   ...В полку давала концерт ленинградская бригада эстрадных артистов. Исполнялись пародии, шутки, лирические романсы, фронтовые задушевные песни. Аккомпанировал сухощавый молоденький юноша.
   Вот парнишка один на сцене. Бледное худое лицо неподвижно. Густые ресницы закрывают глаза, словно он ничего не видит, не слышит, а, отрешившись от окружающего, витает где-то в своем, им одним осязаемом мире. А пальцы, длинные, тонкие, виртуозно порхают над сверкающей клавиатурой...
   Полковник не сводит глаз с баяниста. Родина Преображенского - город Кириллов. А кто не знает кирилловских мастеров?! Это они сотворили баян. И полковник от рождения понимает, ценит и любит баянную музыку.
   Концерт окончен. Летчики оживленно толпятся вокруг артистов, просят еще раз напеть взволновавший мотив. Полковник благодарит седого конферансье и идет к баянисту.
   - Хочешь с нашим жильем познакомиться? Пойдем покажу.
   Щеки юноши покрываются слабым румянцем. Он явно смущен. Глубоко запавшие глаза светятся благодарностью.
   В маленькой комнатке две кровати, столик и вешалка.
   - Ты летное обмундирование посмотри. Комбинезоны, унты пощупай. Не стесняйся. Гляди, какие добротные, теплые.
   Пальцы баяниста купаются в мягком, шелковистом меху, залезают в неуклюжие краги, теребят проушины пушистых унтов, застежки летного шлема...
   - А это как тебе нравится?
   Руки полковника медленно стягивают легкое покрывало с неуклюжей солдатской тумбочки. Перед глазами баян. Блеском вишневого лака, ажурной врезкой узорчатого перламутра он привораживает, просится в руки.
   - Ух-х ты!.. - восхищенно вздыхает парнишка. - Кирилловский... Ваш?
   - Нет, полковой. Сам мастер Панов подарил. Хочешь попробовать?
   - Даже боюсь. Всю жизнь о таком мечтал.
   - Бери. Не стесняйся. Теперь он твой. Прими как подарок от летчиков.
   - Спасибо! Спасибо! - краснеет, теряется юноша. - Это немыслимо. Я не могу, не заслужил.
   - Может, с нами останешься? Будешь летать. И баян пригодится. В свободное время...
   - Уже просился на фронт, не пускают. А у вас мне и делать нечего. Я же не летчик.
   - Делу научим, - смеется Преображенский. - Воздушным стрелком летать будешь. Зачисление оформим сегодня. Значит, решили?
   Согласно традиции, летчики за счет своего пайка угощают артистов обедом. Скромная сервировка стола никого не смущает. Гости довольны. Остроты и каламбуры прерываются бурными взрывами смеха. Наконец полковник встает.
   - Вынужден вас покинуть, - произносит он с сожалением. - Нужно лететь на тыловую базу. Желающих прошу проехать на аэродром посмотреть боевые машины.
   Артисты в восторге. Предложение принимается...
   * * *
   - Эта машина первой бомбила Берлин, - подводит полковник гостей к своему самолету.
   Артисты столпились под центропланом. Механик Колесниченко показывает бомболюки, моторы, подсаживает желающих посмотреть кабину. Преображенский вместе с конферансье останавливаются под крылом.
   - Кажется, вы руководитель бригады?
   - Да, я. Чем могу быть полезен?
   - Мне не хочется вас огорчать, но баяниста я заберу с собой. Он изъявил желание остаться в полку и добровольно вступает в ряды авиации флота..