Проснись и рычи
Сатсанг с Х.В.Л. Пунджей
Часть Первая
О ШРИ ПУНДЖАДЖИ
(выдержки из «Тайны Аруначалы»)
«Тайна Аруначалы» была написана Абшиктанандой, католическим монахом, многие годы прожившим в Индии. Нижеследующее упоминание о Шри Пунджаджи и его учении было записано в 1953 году и целиком заимствовано из «Тайны Аруначалы».
Наша первая встреча с Харилалом состоялось в пятницу 13 марта [1953 года] в пещере Арутпал.
Было около четырех часов дня. Я сидел на моем каменном сиденье неподалеку от пещеры, когда увидел двух человек, направляющихся ко мне вдоль по узкой тропе, пролегавшей между пещерой и маленьким домом Лакшми Дэви. Они представились и сели рядом со мной. Один из них был тамильцем, но вскоре стало очевидным, что он был только провожатым другого, по всей видимости, помогая ему найти мое укромное жилище на этой стороне горы. Его спутник был брамином из Пенджаба, теперь проживающим на юге, или в Мадрасе, или в Майсуре — где, я не совсем ясно понял. Его семья осталась где-то в Уттар Прадеше, в долине Ганги. Сам он на редкость хорошо знал Махарши [Шри Рамана Махарши. Точнее Махариши, что означает «великий мудрец»] и, кроме того, жил рядом с ним долгое время. Сейчас он приехал в Тируваннамалай на два дня и остановился рядом с ашрамом в бунгало доктора Сайда.
Место находилось примерно в двух милях от моей хижины, и это означало, что мои гости ехали на грузовиках, передвижение на которых часто было связано с трудностями. Поэтому я спросил: «Как вы сумели добраться сюда? Кто рассказал вам обо мне? Кто направил вас к моей пещере?» «Ты звал меня, — ответил он, глядя мне прямо в глаза. — И вот я здесь».
На это я ответил довольно скептической усмешкой, но он продолжал со всей серьезностью: «Позволь сказать тебе это снова: это ты звал меня. Истинное Я притягивает Истинное Я. Чего еще ты ожидал?»
Мы говорили о Махарши, о его учении и его учениках, каждого из которых он знал превосходно.
Рядом со мной лежали некоторые книги, в том числе Бхагавадгита и Упанишады, из которых я любил приводить цитаты моим гостям. Я делал это по причине своего прошлогоднего опыта с брамином из Танжера, который сменил свой высокомерный настрой только после того, как я на одном дыхании перечислил ему названия главных Упанишад. К тому времени я еще не получил мощного урока авадхуты Тиртхамалайя!
Поскольку наш разговор перешел с Махарши на эти священные писания, я выбрал одну из моих книг и зачитал из нее отрывок, так как не обладал памятью индийцев, позволяющей все заучивать наизусть. Я добавил, что начал немного изучать санскрит с тем, чтобы лучше понимать эти тексты.
«И что пользы от всего этого? — спросил Харилал резко. — От всех твоих книг, всего того времени, потраченного на изучение разных языков! На каком языке ты общаешься с Атманом?»
Когда я попытался защитить свою точку зрения, он снова оборвал меня: «Забудь об этом! В действительности, кроме Атмана, что еще может существовать? А потому твой английский, санскрит и все остальное — разве могут они принести тебе пользу? Разве помогают они тебе общаться с Атманом, со своим Истинным Я. Ни одно из этих занятий не принесет тебе никакой пользы. Атман не имеет ничего общего как с книгами или языками, так и с любыми писаниями вообще. Он есть — и это все!»
«Я также, — продолжал он, — когда-то был помешан на книгах, однако так ничему и не научился из них. Теперь я ничего не читаю или же читаю настолько мало, что это ровно ничего не значит. Я оставил даже Гиту, чьи строки в прежние времена звучали в моем сердце подобно музыке. Я также больше не медитирую — Атман не имеет ничего общего с медитацией. То же самое я могу сказать о джапе, повторении божественных имен, о мантрах, молитвах, бхаджанах, о любом другом виде выражения преданности через моления и поэзию. За один раз я вполне естественно избавился от всего этого — и сделал это с великой радостью! Конечно, я использовал эти практики со своими детьми, и до сих пор обращаюсь к ним при случае, однако, делаю это для их же блага, поскольку в их возрасте им нужны подобные вещи. Это, скорее, напоминает способ, посредством которого я могу участвовать в их играх; в конце концов, разве все не есть только игра, лила Атмана, Истинного Я?»
Вполне очевидно, что я никогда раньше не встречал последователя Адвайты, который был бы столь искренним и верным ее приверженцем. В действительности, в Индии многие люди ведут ученые беседы об Адвайте, в особенности, в южной ее части, в кругах близких к ашрамам; однако, как правило, они же первые и бегут в храмы с тем, чтобы совершить ритуал пуджи ради успеха их предприятий на рынке акций или чтобы получить продвижение по службе; не говоря уже о том ужасном эгоцентризме, столь часто присущем интеллектуальным знатокам Веданты. Даже если так, неужели Харилал зашел так далеко? Можно ли не принимать в расчет индивидуальные слабости? И до того момента, пока человек не осознал Истинное Я, разумно ли ему вести себя так, как если бы он его уже осознал? Незадолго до того я обсуждал этот вопрос с одним хорошо известным профессором философии из Мадраса [Доктор Т.М.П. Хахадеван], преданным учеником Махарши, человеком, который был абсолютно убежден в истинности Адвайты на рациональном уровне и, кроме того, имеющим подлинный опыт духовной жизни.
Несмотря на это, он не отступил ни на шаг от выполнения своих церемониальных обязанностей, часто посещал храмы и совершал в них обычные пуджи. По его мнению, не следовало отказываться от этих внешних ритуалов до тех пор, пока у человека не исчезнет представления о двойственности (между собой и своим Истинным Я). Когда же я выразил свое удивление по этому поводу и напомнил ему об учении Шри Раманы, он ответил мне только, что с приближением времени «перехода», когда поклонение и молитвы становятся чем-то искусственным и даже неестественным, тогда, разумеется, с одобрения гуру человек может воздерживаться от ритуалов. По этой причине я довольно живо отреагировал на замечания Харилала.
«Кто осознает или осознал Истинное Я? — ответил он. — Все это не выходит за пределы слов. Невозможно достичь Атмана. Кроме Истинного Я, что еще может существовать? И разве не само Истинное Я достигает Истинное Я? „Нереализацией“ человек лишь оправдывает свою попытку бегства от Реальности и продолжает вести с чистой совестью чахлую жизнь, полную молитв, поклонений и даже аскетизма, всего того, что, без сомнения, весьма льстит маленькому эго, а на деле является совершенно бесполезным. Разве солнце и вправду садится только оттого, что я закрою глаза? Главным препятствием на пути к осознаванию является представление о том, что оно еще впереди».
«Конечно, — допускал он, — не следует полностью отказываться от чтения. Лучше читать, чем спать наяву или заниматься болтовней. Еще лучше медитировать, чем читать. И все же только в абсолютной тишине Атман проявляет себя, если так можно сказать. Но опять же, мы должны оставаться бдительными, чтобы не впасть в заблуждения, предположив, что тишина имеет что-то общее с размышлением или неразмышлением о ней. Ибо Атман не может быть принижен до чего-либо, что можно высказать словами, передать мыслью или учением, его также нельзя сравнить с отрицанием мысли или ее отсутствием».
После этого я сказал: «А как же все эти распространители Адвайты, которых каждый день можно встретить на улицах и в общественных местах и которые затопляют библиотеки своими публикациями? Они протестуют что есть сил против пропаганды западных религий, и в то же время сами они обладают еще большим количеством предрассудков, чем любой из их оппонентов. Они „обладают“ истиной, и всякий, кто не принимает их предположительно все включающую в себя ведантическую точку зрения, является в их глазах жалким дураком или фанатиком».
«Вы совершенно правы, — отвечал Харилал. — Как только Адвайта становится религией, она перестает быть Адвайтой. Истина не имеет „церкви“. Истина — это Истина, и она не может быть передана от одного человека к другому вообще. Истина не нуждается в чьей-либо помощи или пропаганде. Истина сияет своим собственным светом. Каждый, кто заявляет о том, что он обладает истиной, что он ее получил или что он может ее передать, является или глупцом, или шарлатаном».
Он продолжил вопросами обо мне, моем образе жизни и о том, как я понимаю духовную жизнь.
«Даже среди нашего народа, — сказал он, наконец, — я встречал немногих, похожих на вас».
Затем он обернулся к своему спутнику: «Будь добр, оставь нас одних на минуту, нам нужно обсудить некоторые вопросы».
После того как тамилец удалился, он продолжал: «Тебе необходимо сделать только одну вещь, прорваться через последние границы, которые удерживают тебя. Ты вполне готов для этого. Оставь все свои молитвы, свое поклонение, свои размышления по поводу этого и того. Осознай, что ты есть. Тат твам аси — ты есть То.
Ты называешь себя христианином, но для того уровня, которого ты достиг, это не имеет никакого значения. Посмотри, прислушайся к этому — это я христианин, а ты — индус. Для каждого, кто увидел Реальность, не существует ни христианина, ни индуса, ни буддиста или мусульманина. Есть только Атман, и ничто не может удержать или ограничить свойства Атмана.
А теперь расскажи мне о своем духовном опыте».
Я вновь попытался улыбнуться, чтобы скрыть волнение, и спросил: «И как мне рассказать тебе об этом?»
Но он не улыбался: «Чего бы это не стоило, я должен это узнать. Словами или без слов, ты должен мне рассказать».
Мы сидели на каменном сиденье, скрестив ноги, лицом друг к другу. Я не ответил. Тишина становилась все глубже, я закрыл глаза, он поступил точно также, и мы находились в этом состоянии долгое время. Когда я открыл свои глаза, он открыл свои, и несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга. Еще раз наши глаза закрылись и когда наконец я открыл их, то увидел, что его глаза были широко раскрыты, но взгляд при этом отсутствовал.
— Ты любитель тишины, — сказал он.
— Ты сам предложил мне воспользоваться ею для ответа на твой вопрос. Поэтому я так и поступил.
— И ты сделал это так хорошо. Теперь я все понял. Ты вполне готов. Чего же ты ждешь?
— Готов для чего? Увы, я чувствую себя настолько немощным, когда, находясь перед Господом, я вспоминаю о том, кем я должен быть.
— Довольно этого вздора! Хватит говорить о различиях. Различий не существует нигде. Есть только Атман. Бог — это Атман, Истинное Я всего. Я есть Атман. Ты есть Атман. Только Истинное Я существует внутри себя и во всем.
— Но как ты узнал, что я готов?
— Когда женщина готова родить, то она, конечно, знает об этом. А всякая женщина, которая уже была матерью, распознает эти признаки без тени сомнения. То же самое с теми, кто близок к пробуждению, или, точнее, чье Я находится в точке исчезновения в свете существенного и единственного в своем роде Я. Я увидел это в твоих глазах сегодня утром, когда мы прошли друг мимо друга на базаре и ты меня не заметил; именно тогда ты и позвал меня.
— Ты говоришь так, как будто тебя спешно послали ко мне сообщить эту новость.
— Послали меня или нет, я должен был тебе это сказать. Теперь дело сделано. Если ты не веришь мне, то это твое право. Однако тебе не уйти от этого. Если в этом будет необходимость, мы встретимся снова для окончательного решения. Или, возможно, вмешается кто-нибудь еще; некто, кому ты не сможешь сопротивляться.
— Но если, как ты говоришь, я настолько близок к пробуждению, почему же тогда ты не поможешь мне пробудиться?
— Никого не нужно пробуждать. Кто в действительности является спящим? Как можно пробудить того, кто не спит и кто никогда не засыпал? Засыпание, сон и пробуждение — все это относится к телу и к чувствам, которые в нем находятся, включая, конечно, мысли, желания и волю. Являешься ли ты этим телом? Являешься ли ты мыслью о жизни или существовании в пределах этого тела? Когда ты находишься в глубоком сне, имеются ли у тебя мысли или сознание того, что ты существуешь? Тем не менее даже тогда ты существуешь, ты есть. На самом деле ты не это тело, которое то спит, то остается бодрствующим; не этот мыслящий ум, попеременно то ясный, то смущенный, блуждающий вокруг, постоянно хватающий впечатления с разных сторон; ты также не являешься своим личным представлением о самом себе, представлением, находящемся за пределами всех этих мыслей о существовании; оно исчезает в глубоком сне, при коме и при разрушении тела.
Ты думал, что это можно увидеть и услышать, что об этом можно подумать и что это можно пожелать. Ты есть то, что остается, когда ничего больше нельзя увидеть или услышать, подумать или пожелать. Это есть Атман, Истинное Я; это есть то, чем ты являешься в действительности, за пределами всех внешних представлений, которые меняются и уходят. Тат твам аси — Ты есть То! Что мешает тебе осознать это?
Можешь ли ты вспомнить время, когда ты родился? Способен ли ты раскопать в своей памяти момент, который был первой минутой после твоего рождения? Обладаешь ли ты какими-либо знаниями о начале твоего существования? Существовал ли ты уже до того момента, который, исходя из своей памяти, ты считаешь первым? Если твое существование связано с памятью о нем, то, что происходило с тобой в те времена, о которых у тебя нет воспоминаний? Что происходит с тобой в тот момент, когда сознание отходит ко сну?
Позволь сказать тебе снова — тебе недостает только одной вещи. Войди в гуфу, пещеру своего сердца, и там осознай, что ты есть!
— Пещера моего сердца! — вскричал я. — И в самом деле, я стараюсь оставаться там столько, сколько могу. И то, что я живу в пещере этой горы, помогает мне в этом сильнее всего остального. Вэтой пещере, где я живу, и еще больше в дальней пещере, где совсем нет света, и куда я ухожу для занятий медитацией — там я испытал неописуемые мир и радость.
— Твоя каменная пещера мертва. Как может она дать тебе мир и счастье? Она не имеет ничего общего с теми чувствами, которые по твоим словам ты испытал, когда уходил туда. Скорее, это ты, ты в своих собственных глубинах и есть эти высшие мир и радость. Ты наполнил свою пещеру этим миром и радостью, которыми ты по своей сути являешься в пещере своего сердца. Твой опыт был своего рода эхом блаженства, ананды, и неужели ты и вправду такой простак и полагаешь, что эти камни одарили тебя ею с такой щедростью? Как можешь ты позволять увлекать себя подобным иллюзиям и отказываться видеть? В действительности, ты не отдаешь и не принимаешь ничего, кроме этого мира (шанти) и этой радости (ананды). Ты и есть ананда, чистая ананда; и эта ананда не может более называться анандой, ибо она не может быть увидена, постигнута или названа. Она просто есть.
Провожая Харилала к тропинке, ведущей вниз с горы, я указал ему на великолепный пейзаж, расстилавшийся перед нами: прямо под рукой — город Тируваннамалай со своим храмом, а в отдалении — сельская местность с каменистыми бугорками, выступающими среди полей и пространствами, поросшими вереском. Как раз в ту минуту солнце садилось. Я говорил ему что-то о великолепии, с каким оно поднимается каждым утром, направляя свои лучи прямо на мою пещеру.
«Не сомневаюсь, что это чудесное зрелище, — отвечал он, — однако может ли оно сравниться с рассветом Истинного Я, с пробуждением Сущего?»
На следующий год [1954] мы, Харилал и я, встретились снова в нашем любимом Тируваннамалае. На этот раз я остановился у друга, в доме, расположенном неподалеку от ашрама. Выл вечер, когда сидя на плоской крыше при свете луны, он рассказал мне свою историю.
Он родился в западном Пенджабе, в части, которая была отсоединена от Индии в 1947 году и которая в то время была сценой стольких жестокостей. Его мать была младшей сестрой одного мудреца, который в начале столетия был хорошо известен под именем Раматиртхи и провел свои последние годы жизни в Гималаях. Когда он почувствовал приближение своей кончины, он, несмотря на то, что ему было лишь около тридцати лет, просто вошел в Гангу и «исчез» неподалеку от Тегри.
Харилал поступил на службу в армию офицером. Однако вскоре он потерял интерес к этому занятию, которое не давало ни времени, ни свободы духа, необходимых ему для религиозных практик, знакомых ему с раннего детства. Еще с детских лет мысль о Боге более чем все остальное владела его душой. Ему было всего шесть или семь лет, когда он углубился на двадцать километров в джунгли с тем, чтобы разыскать каких-то бродячих аскетов, основавших там свой ашрам; когда же родители, наконец разыскали его, он дал им ответ, не имея, разумеется, ни малейшего понятия о том, что это был отголосок из Библии: «Зачем вы пошли искать меня, вместо того чтобы оставить меня с Богом?» Его преданность Кришне с возрастом становилась настолько сильной, что граничила с истерией. Он заходил настолько далеко, что носил женские одежды в надежде, что Кришна может принять его за свою возлюбленную Радху, сжалится над ним и откроет ему свое лицо. Куда бы он ни шел, он повторял имя своего Господа; и если на улице ему случалось услышать обожаемое имя, он напрягался каждым мускулом своего тела, чтобы удержаться и не упасть в экстазе в самой гуще толпы. Вполне очевидно, что будучи солдатом, он не имел возможности вести жизнь, целиком состоящую из молитв, занятий медитацией и пудж; вдобавок к тому, это было военное время, когда дисциплина была очень строгой.
Он попросил освободить его от своих обязанностей. В глазах его начальства подобная просьба выглядела безумной, поскольку отзывы о нем были превосходны, продвижение по службе было не за горами, и перед ним открывалась великолепная карьера. В действительности, все его товарищи, в то время молодые офицеры, после 1947 года заняли высшие посты в индийской армии. Однако он настоял на своем, объяснив свои причины командиру, который, наконец, понял его положение, поддержал его просьбу и проследил за тем, чтобы его отставка была принята.
Когда он вернулся домой, отец принял его недоброжелательно. Он был уже женат и имел троих маленьких детей. Каким образом он собирался растить их, после того как оставил свою карьеру? Сам он, фактически, никогда не думал о женитьбе; но такова была традиция и воля его отца, и, кроме того, за исключением своей страсти к Кришне, ко всему происходящему вокруг он относился с совершенным безразличием.
Только мать понимала его, и, без сомнения, не имея ее поддержки, ему было бы трудно пройти через этот период. В то же время, он с еще большим рвением, чем когда-либо, посвятил себя религиозным практикам с целью получить даршан Кришны. Всякий раз, когда он слышал о том, что по соседству появился какой-нибудь «святой», он бежал к нему и, упав в ноги, молил дать ему возможность «увидеть Бога». С той же неизменной просьбой он обращался к садду, которые приходили в дом в надежде получить немного еды, но, увы, его желание оставалось неудовлетворенным.
Как-то утром он сидел на веранде своего дома, когда появился садду, сложением и внешностью напоминавший выходца из южной части Индии. Харилал принес ему немного фруктов и предложил ему присесть, пока его мать готовила пищу.
— Свамиджи, у меня есть желание увидеть Бога, — сказал ему Харилал. — Чтобы добиться этого, я оставил свою карьеру в армии, чем навлек на себя проклятие отца. Я провожу свое время в произнесении мантр, распевании бхаджанов и совершении пудж; с открытым сердцем я ожидаю «святых». Одному Богу известно, скольких махатм я спрашивал о тайне получения даршана Кришны, но всегда напрасно. Никто из них не смог мне помочь. Похоже на то, что Кришну нимало не трогает моя беда и что он не испытывает ко мне ни капли жалости. Вы сами, случайно, не знаете кого-нибудь, кто мог бы мне помочь увидеть Бога?
— Разумеется, — отвечал садду без малейшего колебания. — Поезжай и навести Раману, и все твои желания будут исполнены.
— Где его можно найти? — переспросил Харилал, подпрыгнув. — Я хотел бы отправиться к нему немедленно!
— Он живет в южной части Индии, в Тируваннамалае, в одной ночи езды на поезде от Мадраса. Не теряй времени. То, что ты получишь, превзойдет все твои ожидания.
Харилал в ту же минуту записал имя, адрес, место и путь, по которому ему предстояло следовать. Затем он поставил в известность семью о том, что отправляется в Тамилнаду.
Отец отнесся к этому плохо: «А как же твои жена и дети? И так ты понимаешь свой долг? Мало того, что ты оставил армию, теперь тебе нужно мчаться сломя голову на другой конец Индии, прикрываясь своими безумными поисками духовных приключений?
Но Господь добр к тем, кто надеется на него. На следующий же день друг показал ему газету с неожиданным предложением работы в Мадрасе, которое полностью ему подходило. Он одолжил триста рупий и отбыл.
Через несколько дней он сошел с поезда на вокзале Тируваннамалая. Как и все пилигримы, он нанял воловью повозку с тем, чтобы проехать три или четыре километра, отделявших станцию от ашрама.
Он увидел Махарши, сидящим в маленьком и невыразительном зале с дешевыми украшениями, где в то время он жил со своими учениками. Харилал поклонился ему и сел. Спустя некоторое время, очевидно под воздействием сильной эмоции он вышел наружу. Он ни с кем не говорил, спросив только, в котором часу отходит поезд до Мадраса, и заказал воловью повозку, чтобы ехать до станции.
Он уже сидел в повозке, когда кто-то его остановил:
— Почему вы уже уезжаете? Ведь вы только что приехали?
— Меня не интересуют так называемые садду, которые потешаются над людьми, — отвечал он резко.
Спрашивающий посмотрел на него с недоумением.
— Да, — продолжал Харилал. — Ваш Бхагаван, я видел его ровно две недели назад в моем собственном доме в Пенджабе неподалеку от Пешавара. Я своими руками подал ему бхикшу. Я спросил его, известен ли ему кто-нибудь, кто мог бы открыть мне глаза, чтобы я мог видеть Бога. Он имел наглость отправить меня в это место за более чем три тысячи километров от моего дома. Если он и вправду был способен сделать так, чтобы я мог увидеть Кришну, то почему тогда он не воспользовался своими чудесными силами там, в нашем доме, или, по крайней мере, в ближайших джунглях? Но это еще что. Я приехал сюда, но он не сказал мне ни слова, не подал мне ни единого знака внимания, по которому я мог бы заключить, что он меня признал. Будь он настоящим «святым», все было бы не так скверно, однако вокруг его шеи и рук нет цветочных гирлянд. В течение целого часа, что я просидел перед ним, я не заметил ни разу, чтобы он произнес молитву, перебирая четки; ни разу я не услышал, чтобы он прошептал имена Кришны или Радхи. Он — полный шарлатан. Что пользы в том, чтобы оставаться здесь?
— Что?! — воскликнул его собеседник. — Должно быть, тебе приснился сон. Рамана прибыл из Мадурайя в Тируваннамолай сорок лет тому назад, и всякий знает, что он никогда не покидал этого места.
— Даже если так, я видел его своими собственными глазами в Пенджабе, в доме моего отца, в начале этого месяца!
— Две недели назад Бхагаван был здесь. Можешь спросить кого хочешь из ашрама. Послушай меня, будь благоразумен. Проделав такое длительное путешествие, тебе не следует отправляться назад, когда день уже на исходе. Не нужно торопиться. Останься и пробудь здесь по крайней мере два или три дня. А потом увидишь. Идем, я представлю тебя сарвадхикари Свами Ниранджанананде.
Разум Харилала отказывался что-либо понимать. Приснился ли ему сон? Спит ли он сейчас? Однако он дал себя убедить, заплатил вознице и остался в ашраме.
Он провел там несколько дней, затем вернулся в Мадрас, чтобы приступить к работе. В Мадрасе он так распорядился своим временем, что смог посвящать наибольшее количество часов своим религиозным обрядам. С другой стороны, каждую неделю или, по крайней мере, раз в две недели он возвращался в Тируваннамалай, поскольку было очевидно, что Махарши произвел на него глубочайшее впечатление.
Однажды, когда Харилал находился в своей комнате для пудж, увлеченно молясь и распевая песни перед изображением своего возлюбленного Кришны, то неожиданно рядом с собой он увидел Раману.
«Если ты хочешь увидеть Кришну, прими эту мантру и используй ее постоянно», — казалось, говорил он, а затем мантра была шепотом произнесена ему на ухо.
Харилал немедленно повторил мантру и начал постоянно ее твердить. Однако у него все еще оставались некоторые сомнения, и потому на следующее воскресенье он появился в Тируваннамалайе.
— Бхагаван, вы ли это приходили ко мне и научили меня этой мантре? — Махарши, как это было ему свойственно, пробормотал только неопределенное «хмм-хмм».
— Следует ли мне продолжать ее использовать, Бхагаван?
— Если так подсказывает твое сердце...
Как рассказывал мне Харилал, после этого он заставил себя повторять эту мантру с таким рвением и прилежанием, что даже пускался бежать от прохожего, если видел, что тот направлялся к нему с намерением заговорить, — настолько был велик его страх, что губы хотя бы на секунду остановятся и прервут повторение формулы, на которую были возложены все его надежды.
Наконец в один прекрасный день чудо свершилось. Всякий раз, когда Харилал рассказывал об этом, его собеседник не мог не заметить, как оживлялись его глаза, все еще продолжая светиться той радостью, которую принесло с собой это чудесное видение. Кришна предстал перед ним настолько реальным, «насколько реален сейчас ты, находящийся передо мной», — юноша около пятнадцати, чье тело и чью улыбку ни одно слово из нашего языка не в состоянии описать. «И в душе своей я пережил радость, — добавлял он, — какую я никогда не испытывал раньше».
Наша первая встреча с Харилалом состоялось в пятницу 13 марта [1953 года] в пещере Арутпал.
Было около четырех часов дня. Я сидел на моем каменном сиденье неподалеку от пещеры, когда увидел двух человек, направляющихся ко мне вдоль по узкой тропе, пролегавшей между пещерой и маленьким домом Лакшми Дэви. Они представились и сели рядом со мной. Один из них был тамильцем, но вскоре стало очевидным, что он был только провожатым другого, по всей видимости, помогая ему найти мое укромное жилище на этой стороне горы. Его спутник был брамином из Пенджаба, теперь проживающим на юге, или в Мадрасе, или в Майсуре — где, я не совсем ясно понял. Его семья осталась где-то в Уттар Прадеше, в долине Ганги. Сам он на редкость хорошо знал Махарши [Шри Рамана Махарши. Точнее Махариши, что означает «великий мудрец»] и, кроме того, жил рядом с ним долгое время. Сейчас он приехал в Тируваннамалай на два дня и остановился рядом с ашрамом в бунгало доктора Сайда.
Место находилось примерно в двух милях от моей хижины, и это означало, что мои гости ехали на грузовиках, передвижение на которых часто было связано с трудностями. Поэтому я спросил: «Как вы сумели добраться сюда? Кто рассказал вам обо мне? Кто направил вас к моей пещере?» «Ты звал меня, — ответил он, глядя мне прямо в глаза. — И вот я здесь».
На это я ответил довольно скептической усмешкой, но он продолжал со всей серьезностью: «Позволь сказать тебе это снова: это ты звал меня. Истинное Я притягивает Истинное Я. Чего еще ты ожидал?»
Мы говорили о Махарши, о его учении и его учениках, каждого из которых он знал превосходно.
Рядом со мной лежали некоторые книги, в том числе Бхагавадгита и Упанишады, из которых я любил приводить цитаты моим гостям. Я делал это по причине своего прошлогоднего опыта с брамином из Танжера, который сменил свой высокомерный настрой только после того, как я на одном дыхании перечислил ему названия главных Упанишад. К тому времени я еще не получил мощного урока авадхуты Тиртхамалайя!
Поскольку наш разговор перешел с Махарши на эти священные писания, я выбрал одну из моих книг и зачитал из нее отрывок, так как не обладал памятью индийцев, позволяющей все заучивать наизусть. Я добавил, что начал немного изучать санскрит с тем, чтобы лучше понимать эти тексты.
«И что пользы от всего этого? — спросил Харилал резко. — От всех твоих книг, всего того времени, потраченного на изучение разных языков! На каком языке ты общаешься с Атманом?»
Когда я попытался защитить свою точку зрения, он снова оборвал меня: «Забудь об этом! В действительности, кроме Атмана, что еще может существовать? А потому твой английский, санскрит и все остальное — разве могут они принести тебе пользу? Разве помогают они тебе общаться с Атманом, со своим Истинным Я. Ни одно из этих занятий не принесет тебе никакой пользы. Атман не имеет ничего общего как с книгами или языками, так и с любыми писаниями вообще. Он есть — и это все!»
«Я также, — продолжал он, — когда-то был помешан на книгах, однако так ничему и не научился из них. Теперь я ничего не читаю или же читаю настолько мало, что это ровно ничего не значит. Я оставил даже Гиту, чьи строки в прежние времена звучали в моем сердце подобно музыке. Я также больше не медитирую — Атман не имеет ничего общего с медитацией. То же самое я могу сказать о джапе, повторении божественных имен, о мантрах, молитвах, бхаджанах, о любом другом виде выражения преданности через моления и поэзию. За один раз я вполне естественно избавился от всего этого — и сделал это с великой радостью! Конечно, я использовал эти практики со своими детьми, и до сих пор обращаюсь к ним при случае, однако, делаю это для их же блага, поскольку в их возрасте им нужны подобные вещи. Это, скорее, напоминает способ, посредством которого я могу участвовать в их играх; в конце концов, разве все не есть только игра, лила Атмана, Истинного Я?»
Вполне очевидно, что я никогда раньше не встречал последователя Адвайты, который был бы столь искренним и верным ее приверженцем. В действительности, в Индии многие люди ведут ученые беседы об Адвайте, в особенности, в южной ее части, в кругах близких к ашрамам; однако, как правило, они же первые и бегут в храмы с тем, чтобы совершить ритуал пуджи ради успеха их предприятий на рынке акций или чтобы получить продвижение по службе; не говоря уже о том ужасном эгоцентризме, столь часто присущем интеллектуальным знатокам Веданты. Даже если так, неужели Харилал зашел так далеко? Можно ли не принимать в расчет индивидуальные слабости? И до того момента, пока человек не осознал Истинное Я, разумно ли ему вести себя так, как если бы он его уже осознал? Незадолго до того я обсуждал этот вопрос с одним хорошо известным профессором философии из Мадраса [Доктор Т.М.П. Хахадеван], преданным учеником Махарши, человеком, который был абсолютно убежден в истинности Адвайты на рациональном уровне и, кроме того, имеющим подлинный опыт духовной жизни.
Несмотря на это, он не отступил ни на шаг от выполнения своих церемониальных обязанностей, часто посещал храмы и совершал в них обычные пуджи. По его мнению, не следовало отказываться от этих внешних ритуалов до тех пор, пока у человека не исчезнет представления о двойственности (между собой и своим Истинным Я). Когда же я выразил свое удивление по этому поводу и напомнил ему об учении Шри Раманы, он ответил мне только, что с приближением времени «перехода», когда поклонение и молитвы становятся чем-то искусственным и даже неестественным, тогда, разумеется, с одобрения гуру человек может воздерживаться от ритуалов. По этой причине я довольно живо отреагировал на замечания Харилала.
«Кто осознает или осознал Истинное Я? — ответил он. — Все это не выходит за пределы слов. Невозможно достичь Атмана. Кроме Истинного Я, что еще может существовать? И разве не само Истинное Я достигает Истинное Я? „Нереализацией“ человек лишь оправдывает свою попытку бегства от Реальности и продолжает вести с чистой совестью чахлую жизнь, полную молитв, поклонений и даже аскетизма, всего того, что, без сомнения, весьма льстит маленькому эго, а на деле является совершенно бесполезным. Разве солнце и вправду садится только оттого, что я закрою глаза? Главным препятствием на пути к осознаванию является представление о том, что оно еще впереди».
«Конечно, — допускал он, — не следует полностью отказываться от чтения. Лучше читать, чем спать наяву или заниматься болтовней. Еще лучше медитировать, чем читать. И все же только в абсолютной тишине Атман проявляет себя, если так можно сказать. Но опять же, мы должны оставаться бдительными, чтобы не впасть в заблуждения, предположив, что тишина имеет что-то общее с размышлением или неразмышлением о ней. Ибо Атман не может быть принижен до чего-либо, что можно высказать словами, передать мыслью или учением, его также нельзя сравнить с отрицанием мысли или ее отсутствием».
После этого я сказал: «А как же все эти распространители Адвайты, которых каждый день можно встретить на улицах и в общественных местах и которые затопляют библиотеки своими публикациями? Они протестуют что есть сил против пропаганды западных религий, и в то же время сами они обладают еще большим количеством предрассудков, чем любой из их оппонентов. Они „обладают“ истиной, и всякий, кто не принимает их предположительно все включающую в себя ведантическую точку зрения, является в их глазах жалким дураком или фанатиком».
«Вы совершенно правы, — отвечал Харилал. — Как только Адвайта становится религией, она перестает быть Адвайтой. Истина не имеет „церкви“. Истина — это Истина, и она не может быть передана от одного человека к другому вообще. Истина не нуждается в чьей-либо помощи или пропаганде. Истина сияет своим собственным светом. Каждый, кто заявляет о том, что он обладает истиной, что он ее получил или что он может ее передать, является или глупцом, или шарлатаном».
Он продолжил вопросами обо мне, моем образе жизни и о том, как я понимаю духовную жизнь.
«Даже среди нашего народа, — сказал он, наконец, — я встречал немногих, похожих на вас».
Затем он обернулся к своему спутнику: «Будь добр, оставь нас одних на минуту, нам нужно обсудить некоторые вопросы».
После того как тамилец удалился, он продолжал: «Тебе необходимо сделать только одну вещь, прорваться через последние границы, которые удерживают тебя. Ты вполне готов для этого. Оставь все свои молитвы, свое поклонение, свои размышления по поводу этого и того. Осознай, что ты есть. Тат твам аси — ты есть То.
Ты называешь себя христианином, но для того уровня, которого ты достиг, это не имеет никакого значения. Посмотри, прислушайся к этому — это я христианин, а ты — индус. Для каждого, кто увидел Реальность, не существует ни христианина, ни индуса, ни буддиста или мусульманина. Есть только Атман, и ничто не может удержать или ограничить свойства Атмана.
А теперь расскажи мне о своем духовном опыте».
Я вновь попытался улыбнуться, чтобы скрыть волнение, и спросил: «И как мне рассказать тебе об этом?»
Но он не улыбался: «Чего бы это не стоило, я должен это узнать. Словами или без слов, ты должен мне рассказать».
Мы сидели на каменном сиденье, скрестив ноги, лицом друг к другу. Я не ответил. Тишина становилась все глубже, я закрыл глаза, он поступил точно также, и мы находились в этом состоянии долгое время. Когда я открыл свои глаза, он открыл свои, и несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга. Еще раз наши глаза закрылись и когда наконец я открыл их, то увидел, что его глаза были широко раскрыты, но взгляд при этом отсутствовал.
— Ты любитель тишины, — сказал он.
— Ты сам предложил мне воспользоваться ею для ответа на твой вопрос. Поэтому я так и поступил.
— И ты сделал это так хорошо. Теперь я все понял. Ты вполне готов. Чего же ты ждешь?
— Готов для чего? Увы, я чувствую себя настолько немощным, когда, находясь перед Господом, я вспоминаю о том, кем я должен быть.
— Довольно этого вздора! Хватит говорить о различиях. Различий не существует нигде. Есть только Атман. Бог — это Атман, Истинное Я всего. Я есть Атман. Ты есть Атман. Только Истинное Я существует внутри себя и во всем.
— Но как ты узнал, что я готов?
— Когда женщина готова родить, то она, конечно, знает об этом. А всякая женщина, которая уже была матерью, распознает эти признаки без тени сомнения. То же самое с теми, кто близок к пробуждению, или, точнее, чье Я находится в точке исчезновения в свете существенного и единственного в своем роде Я. Я увидел это в твоих глазах сегодня утром, когда мы прошли друг мимо друга на базаре и ты меня не заметил; именно тогда ты и позвал меня.
— Ты говоришь так, как будто тебя спешно послали ко мне сообщить эту новость.
— Послали меня или нет, я должен был тебе это сказать. Теперь дело сделано. Если ты не веришь мне, то это твое право. Однако тебе не уйти от этого. Если в этом будет необходимость, мы встретимся снова для окончательного решения. Или, возможно, вмешается кто-нибудь еще; некто, кому ты не сможешь сопротивляться.
— Но если, как ты говоришь, я настолько близок к пробуждению, почему же тогда ты не поможешь мне пробудиться?
— Никого не нужно пробуждать. Кто в действительности является спящим? Как можно пробудить того, кто не спит и кто никогда не засыпал? Засыпание, сон и пробуждение — все это относится к телу и к чувствам, которые в нем находятся, включая, конечно, мысли, желания и волю. Являешься ли ты этим телом? Являешься ли ты мыслью о жизни или существовании в пределах этого тела? Когда ты находишься в глубоком сне, имеются ли у тебя мысли или сознание того, что ты существуешь? Тем не менее даже тогда ты существуешь, ты есть. На самом деле ты не это тело, которое то спит, то остается бодрствующим; не этот мыслящий ум, попеременно то ясный, то смущенный, блуждающий вокруг, постоянно хватающий впечатления с разных сторон; ты также не являешься своим личным представлением о самом себе, представлением, находящемся за пределами всех этих мыслей о существовании; оно исчезает в глубоком сне, при коме и при разрушении тела.
Ты думал, что это можно увидеть и услышать, что об этом можно подумать и что это можно пожелать. Ты есть то, что остается, когда ничего больше нельзя увидеть или услышать, подумать или пожелать. Это есть Атман, Истинное Я; это есть то, чем ты являешься в действительности, за пределами всех внешних представлений, которые меняются и уходят. Тат твам аси — Ты есть То! Что мешает тебе осознать это?
Можешь ли ты вспомнить время, когда ты родился? Способен ли ты раскопать в своей памяти момент, который был первой минутой после твоего рождения? Обладаешь ли ты какими-либо знаниями о начале твоего существования? Существовал ли ты уже до того момента, который, исходя из своей памяти, ты считаешь первым? Если твое существование связано с памятью о нем, то, что происходило с тобой в те времена, о которых у тебя нет воспоминаний? Что происходит с тобой в тот момент, когда сознание отходит ко сну?
Позволь сказать тебе снова — тебе недостает только одной вещи. Войди в гуфу, пещеру своего сердца, и там осознай, что ты есть!
— Пещера моего сердца! — вскричал я. — И в самом деле, я стараюсь оставаться там столько, сколько могу. И то, что я живу в пещере этой горы, помогает мне в этом сильнее всего остального. Вэтой пещере, где я живу, и еще больше в дальней пещере, где совсем нет света, и куда я ухожу для занятий медитацией — там я испытал неописуемые мир и радость.
— Твоя каменная пещера мертва. Как может она дать тебе мир и счастье? Она не имеет ничего общего с теми чувствами, которые по твоим словам ты испытал, когда уходил туда. Скорее, это ты, ты в своих собственных глубинах и есть эти высшие мир и радость. Ты наполнил свою пещеру этим миром и радостью, которыми ты по своей сути являешься в пещере своего сердца. Твой опыт был своего рода эхом блаженства, ананды, и неужели ты и вправду такой простак и полагаешь, что эти камни одарили тебя ею с такой щедростью? Как можешь ты позволять увлекать себя подобным иллюзиям и отказываться видеть? В действительности, ты не отдаешь и не принимаешь ничего, кроме этого мира (шанти) и этой радости (ананды). Ты и есть ананда, чистая ананда; и эта ананда не может более называться анандой, ибо она не может быть увидена, постигнута или названа. Она просто есть.
Провожая Харилала к тропинке, ведущей вниз с горы, я указал ему на великолепный пейзаж, расстилавшийся перед нами: прямо под рукой — город Тируваннамалай со своим храмом, а в отдалении — сельская местность с каменистыми бугорками, выступающими среди полей и пространствами, поросшими вереском. Как раз в ту минуту солнце садилось. Я говорил ему что-то о великолепии, с каким оно поднимается каждым утром, направляя свои лучи прямо на мою пещеру.
«Не сомневаюсь, что это чудесное зрелище, — отвечал он, — однако может ли оно сравниться с рассветом Истинного Я, с пробуждением Сущего?»
* * *
На следующий год [1954] мы, Харилал и я, встретились снова в нашем любимом Тируваннамалае. На этот раз я остановился у друга, в доме, расположенном неподалеку от ашрама. Выл вечер, когда сидя на плоской крыше при свете луны, он рассказал мне свою историю.
Он родился в западном Пенджабе, в части, которая была отсоединена от Индии в 1947 году и которая в то время была сценой стольких жестокостей. Его мать была младшей сестрой одного мудреца, который в начале столетия был хорошо известен под именем Раматиртхи и провел свои последние годы жизни в Гималаях. Когда он почувствовал приближение своей кончины, он, несмотря на то, что ему было лишь около тридцати лет, просто вошел в Гангу и «исчез» неподалеку от Тегри.
Харилал поступил на службу в армию офицером. Однако вскоре он потерял интерес к этому занятию, которое не давало ни времени, ни свободы духа, необходимых ему для религиозных практик, знакомых ему с раннего детства. Еще с детских лет мысль о Боге более чем все остальное владела его душой. Ему было всего шесть или семь лет, когда он углубился на двадцать километров в джунгли с тем, чтобы разыскать каких-то бродячих аскетов, основавших там свой ашрам; когда же родители, наконец разыскали его, он дал им ответ, не имея, разумеется, ни малейшего понятия о том, что это был отголосок из Библии: «Зачем вы пошли искать меня, вместо того чтобы оставить меня с Богом?» Его преданность Кришне с возрастом становилась настолько сильной, что граничила с истерией. Он заходил настолько далеко, что носил женские одежды в надежде, что Кришна может принять его за свою возлюбленную Радху, сжалится над ним и откроет ему свое лицо. Куда бы он ни шел, он повторял имя своего Господа; и если на улице ему случалось услышать обожаемое имя, он напрягался каждым мускулом своего тела, чтобы удержаться и не упасть в экстазе в самой гуще толпы. Вполне очевидно, что будучи солдатом, он не имел возможности вести жизнь, целиком состоящую из молитв, занятий медитацией и пудж; вдобавок к тому, это было военное время, когда дисциплина была очень строгой.
Он попросил освободить его от своих обязанностей. В глазах его начальства подобная просьба выглядела безумной, поскольку отзывы о нем были превосходны, продвижение по службе было не за горами, и перед ним открывалась великолепная карьера. В действительности, все его товарищи, в то время молодые офицеры, после 1947 года заняли высшие посты в индийской армии. Однако он настоял на своем, объяснив свои причины командиру, который, наконец, понял его положение, поддержал его просьбу и проследил за тем, чтобы его отставка была принята.
Когда он вернулся домой, отец принял его недоброжелательно. Он был уже женат и имел троих маленьких детей. Каким образом он собирался растить их, после того как оставил свою карьеру? Сам он, фактически, никогда не думал о женитьбе; но такова была традиция и воля его отца, и, кроме того, за исключением своей страсти к Кришне, ко всему происходящему вокруг он относился с совершенным безразличием.
Только мать понимала его, и, без сомнения, не имея ее поддержки, ему было бы трудно пройти через этот период. В то же время, он с еще большим рвением, чем когда-либо, посвятил себя религиозным практикам с целью получить даршан Кришны. Всякий раз, когда он слышал о том, что по соседству появился какой-нибудь «святой», он бежал к нему и, упав в ноги, молил дать ему возможность «увидеть Бога». С той же неизменной просьбой он обращался к садду, которые приходили в дом в надежде получить немного еды, но, увы, его желание оставалось неудовлетворенным.
Как-то утром он сидел на веранде своего дома, когда появился садду, сложением и внешностью напоминавший выходца из южной части Индии. Харилал принес ему немного фруктов и предложил ему присесть, пока его мать готовила пищу.
— Свамиджи, у меня есть желание увидеть Бога, — сказал ему Харилал. — Чтобы добиться этого, я оставил свою карьеру в армии, чем навлек на себя проклятие отца. Я провожу свое время в произнесении мантр, распевании бхаджанов и совершении пудж; с открытым сердцем я ожидаю «святых». Одному Богу известно, скольких махатм я спрашивал о тайне получения даршана Кришны, но всегда напрасно. Никто из них не смог мне помочь. Похоже на то, что Кришну нимало не трогает моя беда и что он не испытывает ко мне ни капли жалости. Вы сами, случайно, не знаете кого-нибудь, кто мог бы мне помочь увидеть Бога?
— Разумеется, — отвечал садду без малейшего колебания. — Поезжай и навести Раману, и все твои желания будут исполнены.
— Где его можно найти? — переспросил Харилал, подпрыгнув. — Я хотел бы отправиться к нему немедленно!
— Он живет в южной части Индии, в Тируваннамалае, в одной ночи езды на поезде от Мадраса. Не теряй времени. То, что ты получишь, превзойдет все твои ожидания.
Харилал в ту же минуту записал имя, адрес, место и путь, по которому ему предстояло следовать. Затем он поставил в известность семью о том, что отправляется в Тамилнаду.
Отец отнесся к этому плохо: «А как же твои жена и дети? И так ты понимаешь свой долг? Мало того, что ты оставил армию, теперь тебе нужно мчаться сломя голову на другой конец Индии, прикрываясь своими безумными поисками духовных приключений?
Но Господь добр к тем, кто надеется на него. На следующий же день друг показал ему газету с неожиданным предложением работы в Мадрасе, которое полностью ему подходило. Он одолжил триста рупий и отбыл.
Через несколько дней он сошел с поезда на вокзале Тируваннамалая. Как и все пилигримы, он нанял воловью повозку с тем, чтобы проехать три или четыре километра, отделявших станцию от ашрама.
Он увидел Махарши, сидящим в маленьком и невыразительном зале с дешевыми украшениями, где в то время он жил со своими учениками. Харилал поклонился ему и сел. Спустя некоторое время, очевидно под воздействием сильной эмоции он вышел наружу. Он ни с кем не говорил, спросив только, в котором часу отходит поезд до Мадраса, и заказал воловью повозку, чтобы ехать до станции.
Он уже сидел в повозке, когда кто-то его остановил:
— Почему вы уже уезжаете? Ведь вы только что приехали?
— Меня не интересуют так называемые садду, которые потешаются над людьми, — отвечал он резко.
Спрашивающий посмотрел на него с недоумением.
— Да, — продолжал Харилал. — Ваш Бхагаван, я видел его ровно две недели назад в моем собственном доме в Пенджабе неподалеку от Пешавара. Я своими руками подал ему бхикшу. Я спросил его, известен ли ему кто-нибудь, кто мог бы открыть мне глаза, чтобы я мог видеть Бога. Он имел наглость отправить меня в это место за более чем три тысячи километров от моего дома. Если он и вправду был способен сделать так, чтобы я мог увидеть Кришну, то почему тогда он не воспользовался своими чудесными силами там, в нашем доме, или, по крайней мере, в ближайших джунглях? Но это еще что. Я приехал сюда, но он не сказал мне ни слова, не подал мне ни единого знака внимания, по которому я мог бы заключить, что он меня признал. Будь он настоящим «святым», все было бы не так скверно, однако вокруг его шеи и рук нет цветочных гирлянд. В течение целого часа, что я просидел перед ним, я не заметил ни разу, чтобы он произнес молитву, перебирая четки; ни разу я не услышал, чтобы он прошептал имена Кришны или Радхи. Он — полный шарлатан. Что пользы в том, чтобы оставаться здесь?
— Что?! — воскликнул его собеседник. — Должно быть, тебе приснился сон. Рамана прибыл из Мадурайя в Тируваннамолай сорок лет тому назад, и всякий знает, что он никогда не покидал этого места.
— Даже если так, я видел его своими собственными глазами в Пенджабе, в доме моего отца, в начале этого месяца!
— Две недели назад Бхагаван был здесь. Можешь спросить кого хочешь из ашрама. Послушай меня, будь благоразумен. Проделав такое длительное путешествие, тебе не следует отправляться назад, когда день уже на исходе. Не нужно торопиться. Останься и пробудь здесь по крайней мере два или три дня. А потом увидишь. Идем, я представлю тебя сарвадхикари Свами Ниранджанананде.
Разум Харилала отказывался что-либо понимать. Приснился ли ему сон? Спит ли он сейчас? Однако он дал себя убедить, заплатил вознице и остался в ашраме.
Он провел там несколько дней, затем вернулся в Мадрас, чтобы приступить к работе. В Мадрасе он так распорядился своим временем, что смог посвящать наибольшее количество часов своим религиозным обрядам. С другой стороны, каждую неделю или, по крайней мере, раз в две недели он возвращался в Тируваннамалай, поскольку было очевидно, что Махарши произвел на него глубочайшее впечатление.
Однажды, когда Харилал находился в своей комнате для пудж, увлеченно молясь и распевая песни перед изображением своего возлюбленного Кришны, то неожиданно рядом с собой он увидел Раману.
«Если ты хочешь увидеть Кришну, прими эту мантру и используй ее постоянно», — казалось, говорил он, а затем мантра была шепотом произнесена ему на ухо.
Харилал немедленно повторил мантру и начал постоянно ее твердить. Однако у него все еще оставались некоторые сомнения, и потому на следующее воскресенье он появился в Тируваннамалайе.
— Бхагаван, вы ли это приходили ко мне и научили меня этой мантре? — Махарши, как это было ему свойственно, пробормотал только неопределенное «хмм-хмм».
— Следует ли мне продолжать ее использовать, Бхагаван?
— Если так подсказывает твое сердце...
Как рассказывал мне Харилал, после этого он заставил себя повторять эту мантру с таким рвением и прилежанием, что даже пускался бежать от прохожего, если видел, что тот направлялся к нему с намерением заговорить, — настолько был велик его страх, что губы хотя бы на секунду остановятся и прервут повторение формулы, на которую были возложены все его надежды.
Наконец в один прекрасный день чудо свершилось. Всякий раз, когда Харилал рассказывал об этом, его собеседник не мог не заметить, как оживлялись его глаза, все еще продолжая светиться той радостью, которую принесло с собой это чудесное видение. Кришна предстал перед ним настолько реальным, «насколько реален сейчас ты, находящийся передо мной», — юноша около пятнадцати, чье тело и чью улыбку ни одно слово из нашего языка не в состоянии описать. «И в душе своей я пережил радость, — добавлял он, — какую я никогда не испытывал раньше».