Рагимов Сулейман. Сачлы (Книга 1)

   - Спасибо, сестрица Сачлы, спасибо! Милая, как я люблю тебя!.. Какое это счастье, что ты приехала в наш район!
   Вот тут-то Рухсаре бы не таиться, а излить душу Афруз-баджи, попросить о заступничестве, рассказать о коварстве Субханвердизаде... Но наивная девушка сочла неприличным прибавлять к материнскому горю еще и свои горести и беды.
   Своим молчанием Рухсара обрекла себя на дальнейшие страдания.
   Она собрала инструменты и лекарства в чемоданчик и стала прощаться, решительно отказавшись от чаепития, однако в эту минуту в дверях показалась Карабирчек с младенцем в руках.
   - Афруз-баджи, ты дома?. Можно к тебе? - робко спросила она.
   Хозяйка мигом приосанилась, выпятила могучую грудь.
   А что случилось? В чем дело?
   Карабирчек без приглашения опустилась на стул и, видимо не замечая Рухсару, сказала сквозь слезы:
   - Баджи, ты добра и милостива! Помоги... Ведь братец Мадат теперь сидит в кабинете секретаря райкома. Как же так произошло, что он отбыл в горные аулы, бросив на произвол все дела? Я не поверю, чтобы при нем держали в тюрьме моего неповинного Абиша!.. Куда ж мне теперь идти? Кому поведать о своем горе? Демиров - в Баку! Субханвердизаде и разговаривать не хочет, да он и заточил моего мужа в подземелье!.. Как же на это взглянет аллах с небес? Да и советская власть не велит мучить больных! Если Абиш заболел, то его надо сперва вылечить, а уж потом отдавать под суд за эту самую железную кассу...
   - Ну, что я могу сделать без Мадата? Посуди! - Афруз-баджи говорила вполне разумно. - Потерпи уж несколько дней до его возвращения. А приедет, я помогу тебе, бедняжке, с ним встретиться.
   - Баджи, ты добрая, ты очень добрая! - вдруг вырвалось у Рухсары. И, пожав руку ничего не понявшей Афруз, девушка выбежала на веранду.
   - Что это с нею? - удивленно пожала плечами Афруз-баджи и вопросительно взглянула на Карабирчек.
   - А разве вы не слышали, сестрица? - осторожно сказала гостья. - Нынче мне говорил завхоз Али-Иса...
   Выслушав ее, Афруз-баджи взорвалась, как бомба.
   - Думай, что говоришь, ай, гыз!.. А если пришла сюда клеветать, то убирайся к чертам свинячьим! И не стану хлопотать за твоего мужа!.. Сачлы спасла мою дочку!
   - Баллах-биллях, ай, баджи! - обомлела, затряслась от испуга Карабирчек. Да так говорят все, кому не лень! Я ж ей не желаю зла. Я боюсь за твою дочку, если она действительно заразная.
   Афруз-баджи с честью вынесла столь тяжелое испытание.
   - Ай, гыз, она - ангел, ангел во плоти! Твоего мужа оклеветали, вот и ее, бедняжку, решили злодеи сгубить!.. Да разве ты не слышала, как она в ауле подняла на ноги мужчину, над которым уже распростер крыло ангел смерти? Никому не дам в обиду Сачлы!
   - Простите меня, баджи! - умоляла Карабирчек.
   - Это ты у нее проси прощения! - И повелительным жестом Афруз-баджи показала на улицу вслед ушедшей Рухсаре.
   - Пойду, пойду, - согласилась Карабирчек, - лишь не отлучай меня от твоей благости!.. Признаться, все эти сплетни совсем не похожи на правду. Может, это о другой неблаговидной кралечке говорили? Ведь и так могло быть... Я спрошу у Гюлейши, она - своя, местная, она не скроет.
   - Нашла у кого искать правду! - фыркнула Афруз-баджи. - Гюлейша-то наипервейшая сплетница и болтушка! А уж о ее целомудрии и говорить не приходится, - подстилка из гнилой соломы!.. Ты лучше расскажи: ломал твой муж кассу или не ломал?
   Афруз считала себя во многих отношениях дальновиднее и мудрее мужа и хотела до возвращения Мадата досконально узнать, в чем же суть этой истории.
   Карабирчек вздохнула:
   _ Никто этого не знает, ломал или не ломал. Аллах захотел нас покарать, грешных, - вот и покарал. Абиш уже ничего не помнит, умом тронулся в заточении, лепечет чепуху, как малый ребенок. Может, он и не думал ломать кассу? Может, Кеса нарочно очернил беднягу Абиша?.. Мой Абиш любил советскую власть сильнее, чем собственного ребенка. Он всегда твердил, что советская власть его возвысила из чистильщиков сапог до ответственной должности. Ну, зачем же ему изменять советской власти, зачем?
   Афруз-баджи кивнула, - действительно, зачем?
   - Отец Абиша в жизни не видывал бухарского каракуля, кроил и шил папахи мужикам из вонючей овчины и с трудом зарабатывал на хлеб насущный, продолжала, воодушевляясь, Карабирчек. - А почему же Гашем Субханвердизаде заклеймил Абиша - "элемент", сын "элемента"? Не поверите, баджи, Абиш ночами бредил во сне: "Я не "элемент". Я честный!" Вот как запугали, затравили беднягу. Может, я буржуйка? Так нет, я бежала от дашнаков, нищенствовала по деревням, я - круглая сирота, советская власть послала меня на фабрику, выдала паек...
   Расстроенная Карабирчек не могла остановиться, а лежавший на ее руках младенец, широко раскрыв-окаймленные крылатыми черными ресницами глазки, слушал, будто понимал.
   Афруз-баджи, шлепая чувяками, прошла в соседнюю комнату, нагнулась над кроваткой, - дочка спокойно уснула, дышала легко, ровно...
   - Ведь ты сама мать, ты поймешь мое горе... - Карабирчек даже не заметила, что хозяйки нету в столовой.
   Взяв телефонную трубку, Афруз-баджи крикнула:
   - Аскер? Найди-ка мне товарища Мадата! Да, немедленно и срочно! Ищи по всем аулам!
   Конечно, Аскеру пришлось выказать усердие, и он несколько минут подряд трезвонил по всем сельсоветам, но выяснилось, что Мадат из одного аула только что уехал, а в соседнюю деревню еще не прибыл.
   - Делать нечего, сестрица, - сокрушенно сказала Афруз-баджи, - придется ждать, когда сам вернется.
   В огороде Кесы царило запустенье. Огурцы начали желтеть. Подсолнухи уныло склонили свои папахи из золотистого каракуля. Грядки с перцом, помидорами покрылись коростой спекшейся земли. Если весною заботливо ухоженный огород напоминал сад роз - Гюлистан, то теперь он имел несчастный, заброшенный вид... хозяин сюда не заглядывал неделями, бросил все на произвол судьбы...
   Перескочивший через изгородь Тель-Аскер с изумлением оглядывался, протирал глаза, старался понять, что же произошло, почему Кеса оставил свое любимое детище, еще Аскеру нужно было поскорее повидать Кесу, чтобы выведать у него всю правду о ночных посещениях Рухсарой председателя исполкома. Сачлы медицинский работник: нужно идти со срочным визитом, - значит, нужно, Тель-Аскер понимал это... Но неужто этот матерый волк Гашем хочет закогтить Сачлы? Ах, проклятый Субханвердизаде, ах, облезлый кабан с притупившимися клыками!.. Погоди, настанет день, когда я отбарабаню тебе "отходную" по днищу опрокинутого ведра, а потом уж смогу жить спокойно тысячу лет!.. Да за такую девушку, как Сачлы, и жизнь отдать не жалко. Ради Сачлы я сделаюсь Меджнуном и стану скитаться в горах, бродить в пустыне, слагая гимны в ее честь!
   Солнце поднялось высоко и стояло теперь над головой Тель-Аскера. Кеса так и не появлялся. Аскер в последний раз заглянул в окошко его комнаты, для чего-то потрогал висевший на дверях замок и, подхватив на руки кота, вышел на улицу.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
   Деревня Дашкесанлы раскинулась у подножия покрытой лесом высокой горы. Прямо к околице подступают густые заросли орешника и кизила. Делянки, засеянные уже колосящейся сейчас пшеницей и ячменем, расположены ниже аула. А выше, на горных пологих склонах, на полянах и вырубках в эту знойную пору сверкали косы косарей, поднимались крутыми папахами стога сена. Ручей, бегущий с гор, падал с яростным плеском с отвесной скалы у самой деревни. Под водопадом работали колхозники, рыли глубокий арык, выстилали его на расстоянии пятнадцати - двадцати метров желобом из выдолбленных половинок ствола дуба. А еще чуть-чуть пониже строили мельницу. Как видно, именно для нее и изготовил жернова старый каменотес...
   На солнечной стороне деревни тоже кипела стройка, - здесь возводили конюшню. Кто таскал кирпичи, кто подносил глину и раствор, кто просеивал песок, кто клал стену; мужчины и женщины весело переговаривались, смеялись, задорными восклицаниями подбадривали друг друга. А вдруг наступала проникновенная тишина, потому что молодой плотник, ставивший над конюшней стропила, начинал звонкоголосую песню, и песня, расправив крылья, летела над домами, над лесом, чаруя и восхищая людей, и работавшие, не в силах сдержать своего восторга, подпевали: "Ай, джан, ай, джан!.." И с удвоенным рвением продолжали работу.
   Тель-Аскеру было приятно видеть, с каким воодушевлением, как дружно и слаженно трудились люди.
   А на окраине, за пасекой приютилась в овраге покосившаяся хижина. Двор ее зарос непроходимым бурьяном. Стены избушки были выщерблены, будто тронуты оспой. Пожелтевший камыш, небрежно накиданный на плоскую крышу, напоминал рваную попону на спине клячи... Единственное оконце хижины заросло паутиной, и солнечные лучи не могли заглянуть внутрь. В небольшом полуразвалившемся очаге тлели сучья и щепки. А рядом на выцветшем пыльном паласе ничком лежал Кеса. Все, чем теперь жила деревня, казалось, не имело к нему никакого отношения... Кеса решил покинуть районный центр, он навсегда отказался от своей радужной мечты о высокой ответственной должности! За последние дни он окончательно убедился, что напрасно возлагал надежды на Субханвердизаде. Ни в чем Гашем-гага ему не поможет! И кроме того, черствого, обычно безжалостного к людям Кесу до слез возмутило грубое приставание Гашема к кроткой Сачлы...
   Вернувшись в Дашкесанлы, Кеса залег на грязном паласе и напряженно раздумывал, рассказать ли кому-нибудь о том, как Субханвердизаде хищным волком набросился на девушку. Но кому сказать? Кто поверит? Пожалуй, только Мадат... Мечты Кесы о высоком посте улетучились, смешались с туманами, окутавшими вершины снежных гор. "К черту, к дьяволу тебя, братец!" - открещивался теперь удрученный Кеса. Если он не станет директором обувной фабрики, на худой конец заведующим сапожной артелью, то зачем ему впутываться в эту мерзкую историю?
   Кеса сказал себе: "Стараться, так мигом продерешь чарыки! Зачем подвергать себя новым треволнениям?"
   Он приник ухом к земле: послушаем, чьи копыта загремят в отдалении?
   У родника, заливавшегося искрометной песенкой на песчаном склоне у околицы, столпились женщины, с жаром судачили о разных разностях, пылко обменивались нехитрыми деревенскими новостями.
   Внезапно они на миг притихли - увидели на дороге запыхавшегося, усталого Тель-Аскера.
   - Послушай, кто это к нам идет? Кудрявый парень!
   - Ив самом деле, какой кудрявчик! - затараторили женщины.
   - Да ты уже влюбилась в его кудри, ай, Дильбар?
   - Как тебе не стыдно, Шахпери, перестань!.. - смутилась розовощекая молодуха.
   - Подумаешь! Будто у нас в ауле своих парней мало!
   - А все-таки таких кудрявых нету.
   Тель-Аскера донимала смертельная жажда, и он, поприветствовав красоток, попросил, облизав запекшиеся губы:
   - Баджи, ради бога, кружку воды!
   Ему без слов протянули кружку сладкой, словно на меду настоянной, родниковой воды, такой жгуче-холодной, что заломило зубы. Парень залпом осушил ее, поблагодарил.
   - Баджи, скажи, где здесь живет Кеса?
   Женщины и девушки возмущенно переглянулись, поджали с неприступным видом губы.
   Дородная женщина скрестила руки на пышной груди, окинув парня с ног до головы подозрительным взглядом.
   - У нас в ауле живет Шатыр-оглу Кеса, внук Сайбали, а есть еще Кеса, брат Гадима, Гуламали! Юноша сказал с отчаянием:
   - Мне нужен курьер Кеса. Афлатун (Афлатун - философ Платон), колокольным звоном сзывающий руководящих деятелей района в учреждения.
   - Значит, тебе нужен дворник, шайтан, доносчик, смутьян? - с отвращением спросила Дильбар.
   "Ну, попал в передрягу", - подумал Аскер и промолчал.
   Однако парень-то был действительно кудрявый, статный, пригожий, и молодухи сжалились над пришельцем.
   - Видишь вон ту развалину?
   - Ничего не вижу. Бурьян!..
   - Вот в этом бурьяне и стоит златом и бирюзой увенчанный дворец твоего Кесы! - заливаясь смехом, сказала Дильбар. - Иди прямо в бурьян и найдешь своего приятеля, если, конечно, не заблудишься!..
   Заглянув в хижину, Аскер увидел распростертого ничком на паласе Кесу, слабого, беспомощного, как цыпленок, забившийся в кусты от ястреба.
   - Это я, я, Тель, разве не узнаешь? Что с тобою, дорогой Кеса?
   Хозяин не откликался.
   - Да вода-то у тебя есть, горло так и горит!..
   Кряхтя, Кеса повернулся на бок и молча показал в угол.
   Гость с трудом нашел под скамейкой глиняный кувшин с отбитыми ручками. Он поднес кувшин к губам, но затхлый тяжелый запах ударил Аскеру в нос.
   - Ну, это, брат, ни на что не похоже! - рассердился юноша. - Что с тобою? Почему ты вдруг тайно скрылся?
   Кеса часто-часто замигал мокрыми ресницами, но и на этот раз не ответил.
   - Говорят, твой хозяин переходит в райком, - соврал Аскер, решив хоть этим расшевелить падкого на сплетни Кесу. - Значит, произойдут большие перемены.
   Обычно Кеса жадно перехватывал любую, только что сорвавшуюся с языка Аскера новость. Теперь он угрюмо сопел, не пошевелился...
   - Говорят, что супруг Мелек Манзар, кооператор Бесират Нейматуллаев, переходит на место Гашема!, Кеса и бровью не повел.
   - А Дагбашев заменит Алешу Гиясэддинова!.. - Аскер истощил свое воображение.
   - А мне-то что! - вдруг собравшись с силами, сказал Кеса и оттолкнул склонившегося к нему юношу.
   - Как это - тебе что! - Аскер был поражен. - Если такие перемены, то, значит, перед тобою открывается широкое поприще. Все и вся придет в движение! Не будешь неподвижным камнем, и сбудутся предначертания... Забыл, что ли, поговорку: "Ребенок не заплачет - мать титьку не даст"? Видимо, Гашем-гага теперь выдвинет тебя на приличную должность. А если действительно Худакерема переведут на место Заманова, в "КК", то тебе по праву принадлежит пост заведующего сберкассой.
   Гость, сам того не, желая, разбередил кровоточащую рану Кесы.
   - Не впутывай ты меня в эти дела, аи, Аскер! - заорал во все горло Кеса. Прошу, не впутывай!.. - И горькая тоска омрачила его морщинистое лицо.
   Тель-Аскер обиделся:
   - Из-за тебя проделал такой долгий путь, а ты в собственном доме принимаешь меня как чужака! Да разве так положено встречать гостя? Я уж не говорю о дружбе... Казалось бы, ты вскочишь, поставишь на очаг казан, сваришь плов с цыплятками! Это что же, ответ на хлеб-соль, какие ты вкушал в моем холостяцком доме?
   - Нет у меня дома, - твердо сказал Кеса. - Нет цыплят для плова. Нет друзей. Юноше стало страшно.
   - Мен олюм, говоря между нами, да что же произошло? Ты обидчивый какой-то, готов слезы лить по любому пустяку.
   - Не трогай меня, Аскер, - Кеса всхлипнул. - Ведь я тоже человек!
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   Усталый Годжа-оглу вернулся с участка, но обедать домой не пошел: надо было еще привести в порядок записи трудодней за последние дни.
   Председатель был широкоплечий, плотный, с коротко подстриженными седеющими усами, с глубокими морщинами на лбу. Сидел он за письменным столом в неуклюжей позе человека, которому привычнее идти за плугом, запрягать коней, с косой шагать по горному лугу, чем держать в пальцах карандаш.
   А дел было много, и все неотложные, - строили мельницу, конюшню, заложили фундамент школы, сенокос был в разгаре, надвигались полевые работы, - всюду нужно было поспеть, за всем уследить... И если самому председателю не заниматься трудоднями, то, как говорится, "заработки взбесятся и сожрут основной капитал".
   Годже-оглу хотелось заглядывать и в завтрашний день, не только заниматься повседневными хлопотами. Хоть и зародилась колхозная жизнь в тяготах, в мучениях, лилась кровь и так много было принесено жертв, но теперь ясно, что артельное хозяйство развивается плодотворно. Да, быки пали суровой зимою двадцать девятого года; да, дождливая холодная весна тридцатого года нанесла ущерб урожаю, и все-таки колхоз богател, строился, оплачивал трудодни все щедрее, весомее... Конечно, с некоторыми середняками дело не ладится, и, вероятно, зря их прозвали в районе "жирными крестьянами", чуть ли не записали в кулаки. Годжа-оглу считал, что крепкие мужики-труженики, не нанимавшие батраков, пойдут в колхоз, если разговаривать с ними умело. Но у исполкома в этом вопросе были свои соображения, и спорить с ними Годжа-оглу пока не осмеливался.
   Ошибки, конечно, в колхозе были, ошибки зачастую существенные, но как говаривал наш Годжа-киши: "Дома не варили, у соседей взаймы не просили, откуда ж возьмутся знания?" Действительно, перенимать опыт-то не у кого...
   Размышления председателя прервал высокий, тонкоусый, одетый в толстовку счетовод.
   - Исполком приехал!
   - Какой исполком? - Годжа-оглу не понял.
   Он подошел к окну и увидел, что спешившиеся милиционеры уводят лошадей под навес, а ревизор Сарваров отвязывает от седла ковровый хурджун.
   - Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Годжа-оглу, - сказал ласковым тоном появившийся в дверях Субханвердизаде и пожал обеими руками руку председателю. - Говорят, гора не идет к Мухаммеду, так Мухаммед пойдет к горе... - Он сипло рассмеялся. - Никуда не годится, джаным!.. Забился в горную расщелину и глаз не кажешь... А у исполкома наметились кое-какие планы относительно тебя, председатель! - Гашем сыпал словами без передышки, не дожидаясь ни согласия, ни возражения собеседника. - Хотим перебросить тебя, братец, в район, в коммунхоз... Сейчас там убийственное положение! Пока ком-мунхоз сдвинется с места, мертвый воскреснет, хе-хе! Ежегодно срываются все проекты благоустройства. Нет, клянусь честью, грешно такого энергичного хозяйственника держать в горном захолустье! Мы переведем тебя, братец, в районный коммунхоз, начальником. Кто здесь, среди гор и лесов, сможет оценить твою созидательную работу? Да ты хоть звезды с неба хватай, никто не поймет, не оценит. Другое дело - район, город, там ты будешь на виду, даже из Баку заметят!
   Сперва Годжа-оглу удивился, потом пришел в себя и, указав за окно, на поля и луга, сказал:
   - Какой же коммунхоз сравнится с этим делом, товарищ Гашем?
   - Ну, братец, ты это брось, пожалуйста, брось! - поморщился Субханвердизаде. - Тебе надлежит непременно стать одним из руководящих работников района, членом президиума исполнительного комитета! Оставь, мен олюм, оставь эту ложную простоту! Ну, чего ты прилип к этим скалам? Кем ты намерен стать завтра, послезавтра, в конце концов?
   Годжа-оглу с недоумением пожал плечами:
   - Я об этом, никогда и не думал. Некогда мне думать. Работать надо! Я так соображаю, что горы, что долина, что аул, что город - разница-то небольшая! Не место красит человека, а человек место. Погляди-ка... - Он подвел Субханвердизаде поближе к окну, обратил его внимание на рассыпавшуюся по горному лугу, за лесом овечью отару; овцы казались отсюда маленькими, как комочки хлопка. - Старший чабан нашего колхоза ведет стадо, Джумшуд-баба, восьмидесятилетний почтенный старец!.. Звуки его свирели как бы говорят мне, председателю: дадим ежегодно от овцематки двух ягнят!.. - И Годжа раскатился счастливым смехом.
   Субханвердизаде нахмурился:
   - Значит, быть простым чабаном в горах достойнее, чем руководить учреждением районного масштаба? Может, ты скажешь, что этот чабан приносит больше пользы, чем я, руководитель всего района? А?
   Не так-то легко было смутить Годжу-оглу.
   - Зачем такие противопоставления?.. Чабан - чабан, кстати, неграмотный; Субханвердизаде - председатель исполкома. У каждого из нас свое место в жизни. Надо честно работать, и народ скажет спасибо!..
   - Ну, в район ты все же переберешься, - с фальшивой настойчивостью сказал Гашем. - В коммунхоз, а затем в райком; партии. Такие кадры нам нужны: бакинский рабочий, принципиальный большевик, волевой организатор!
   - Именно потому, что я бакинский рабочий и, видимо, | неплохой большевик, отсюда я не уйду! - сухо сказал Годжа- оглу: ему давно уже не нравился, чем-то раздражал Субханвердизаде... - Я же своему заводскому коллективу дал слово создать в горах крепкий мощный колхоз!.. Не могу же я обмануть своих товарищей. И кроме того, вот сенокос, там уборка урожая. Электростанцию решили построить, чтоб зажечь "лампочку Ильича" в захолустном Дашкесанлы!.. Баню надо строить, автомобильную дорогу проводить. Планы-то какие! Голова закружится от размаха!..
   - Оказывается, в нашем Годже-оглу сильная поэтическая, Жилка, - ехидно заметил Субханвердизаде вошедшему в эту минуту Сарварову. - Говорят, он складывает песни, стихотворения, играет на сазе!..
   - Да, играю и на сазе, и на тутэке (Тутэк - свирель чабана), - кивнул Годжа. - Научился в молодости, когда был чабаном. А учителем моим был все тот же Джумшуд-баба.
   - Ашуг! Сладкозвучный ашуг!.. С концертами выступает наш ашуг Годжа! расхохотался Субханвердизаде.
   - Устраиваем и концерты, и музыкальные вечера, праздники, - без улыбки подтвердил председатель колхоза. - В горах любят и ценят хорошую музыку, чудесные народные песни... И я беру саз, выступаю на таких праздниках!
   - Это ты умеешь, - протянул Гашем и кивнул Сарварову: прикрой, мол, дверь на веранду. А едва дверь захлопнулась, побарабанил пальцами по краю стола. Поступили материалы, что ты, ашуг, очаровал своим сазом кулацкие элементы... Конюшню-то и мельницу строят преимущественно кулаки!.. Ну, эти постройки неизбежно рухнут!
   - Какие кулацкие элементы? - Годжа-оглу вспыхнул. - Назови-ка их имена, имена их отцов!.. И вообще я скажу, товарищ Гашем, что мы больно уж легко всех в кулаки зачисляем.
   - Ты мне зубы не заговаривай, - с ленивой угрозой сказал Субханвердизаде. - Середняков мы не обижаем, а с кулацкими элементами будем бороться беспощадно!.. Ты с кулаками спелся на музыкальных-то праздниках!
   - Понимаю, понимаю, - горько усмехнулся Годжа-оглу, - эти материалы вы, конечно, получили от вашего Кесы? Субханвердизаде отрицательно качнул головою:
   - Кеса - что!.. Не Кеса, а Заманов говорил об этом на бюро райкома. За-ма-нов, "КК"!.. Конечно, я первым возразил: недопустимо так облыжно говорить о председателе лучшего колхоза района. Изучить надо положение на месте.
   - Интересно, что же ответил Заманов?
   - А Заманов ответил, что Годжа-оглу еще в Баку проповедовал правые взгляды. Настаивал на уступках кулачеству. Заигрывал с правыми оппортунистами.
   - Да мы же десять лет вместе в Баку работали! Не мог он так говорить! закричал, теряя самообладание, Годжа. Прищурившись, Субханвердизаде сказал кротким тоном:
   - Ну, видно, плохи дела у Заманова, если он на друга наговаривает такое!.. Он хочет, чтобы в Баку сказали, что Заманов - единственный принципиальный большевик во всем нашем районе. Вот он, интриган, чего добивается! - И покосился на Сарварова.
   Тот угодливо подтвердил, что Заманов - известный интриган.
   - Если дело касается меня и товарища Заманова, то мы объяснимся, найдем общий язык, - угрюмо сказал Годжа.
   Сарваров весь день пристрастно проверял отчетность правления колхоза, придирался к каждой мелочи. Стараясь угодить Гашему, он не оставил без внимания ни одной цифры, сличал подписи на бланках, делал с таинственным видом какие-то выписки себе в блокнот.
   _ Хм, квитанция-то подозрительная, - ворчал ревизор, не теряя надежды вскрыть хоть малую оплошность, а затем, как случалось не раз, раздуть из уголька высокий костер. - А кто, спрашивается, санкционировал эти вот расходы?
   В канцелярию заглянул Годжа-оглу, послушал-послушал и резко сказал:
   - Как ворон, копаешься в этих бумажках!
   - Что-о-о? - грозно возопил Сарваров и прытко побежал в соседнюю комнату, где Субханвердизаде столь же пристально читал протоколы заседаний правления. Слышали, слышали?.. Только подозрительные личности недовольны ревизией! Товарищ Гашем, обратите ваш благосклонный взгляд на этого хмурого председателя, - заранее хочет очернить ревизора!
   Субханвердизаде понял, что пора изменить тактику.
   - Да ты не бойся, братец, не бойся, - нараспев, с ласковой улыбкой сказал он. - Нам для докладной записки в центр нужны кое-какие факты. Прежде всего положительного характера, конечно!..
   - Так бы сразу и сказали, - буркнул Годжа-оглу.
   - Ну, значит, не догадались, прости, братец, прости!.. По чести говоря, единственный передовой колхоз района - твой. Твой! Об этом убедительно говорят все материалы! - он похлопал ладонью по папке с протоколами.
   Тем временем растерявшийся Сарваров вернул счетоводу ведомости и бухгалтерские книги и с обескураженным видом присел в сторонке на новеньком дубовом табурете.
   - Мы, ответственные районные работники, не знаем сна, потеряли покой, дни и ночи проводим в аулах, - горячо восклицал Субханвердизаде, в такт своим словам рассекая воздух крепко сжатым кулаком. - И что же мы находим в колхозах?.. Глядишь, полдень, а эти злодеи, дети злодеев еще не вышли в поле. Почему? Оказывается, сегодня хоронят старуху, Пери-гары. Видите ли, сознательные колхозники не смеют нарушить адата! В другом колхозе играет зурна... В чем тут дело? Почему? А у них сегодня -торжество обрезания... В третьем ауле затеяли бой быков, - у какого быка лоб крепче, тот и будет племенным производителем! Э, да что там говорить! - Гашем скорбно завздыхал. Эти колхозные непорядки окончательно состарили меня... Но скажи, пожалуйста, разве один распустившийся цветочек приносит в гору весну? Так и один хороший колхоз, предположим твой, еще не знаменует перемен к лучшему во всем районе. Будь ты, Годжа-оглу, даже семи пядей во лбу, а с такими разгильдяями не справишься. Правильно я говорю?
   Почему-то Годжи-оглу повеселел. Не спеша он закурил, выпустил дым из ноздрей.
   - В юности я пас овец. Был у нас один такой странный человечище, по имени Намаз. Смотришь, средь бела дня посредине луга, положив дубинку на плечи, знай себе пляшет вовсю... "Послушай, Намаз, что ты делаешь?" - "На свадьбе танцую!.." Или, бросив папаху в кусты, ползет по траве и мычит, как бык. "Послушай, Намаз, что сие значит?" - "У меня схватка с быками!.." А иной раз лежит весь день в тени, как бревно. "В чем дело, Намаз?" - "Э, ночью я обошел весь свет и отбил все йоги!" Прошли годы, после гражданской войны я завернул в Дашкесанлы, узнал, что Намаз чудит по-прежнему, и решил взять его с собою в Баку. И что ж вы думаете? Намаз исправно работал на промыслах и стал совсем другим человеком... Вот и получается, что есть глаза - кривые, а есть глаза прямые. Одни глаза видят весь мир вверх дном, а другие очи видят, что дерево корнями уходит в землю - не в небеса, что правда - всегда правда, а кривда неизменно кривда.