Рагимов Сулейман. Сачлы (Книга 1)

   - Пожар, что ли?
   - Открой, это я, Кеса, яичный секретарь товарища Субханвердизаде!
   - Никакой ты не личный секретарь, а нахал, сын нахала...
   - Поторапливайся! - рявкнул Кеса.
   Пришлось впустить...
   - Что ты тут делаешь? - подозрительно спросил "личный секретарь". Ему показалось страннымчто бухгалтер вторгся в кабинет начальника... Секретари сельсоветов, например, днями жались в темном коридоре, но никогда не смели перешагнуть порог пустующего кабинета Субханвердизаде, хотя и знали, что председатель в командировке... И Кеса счел поступок бухгалтетра непочтительной дерзостью.
   - Пожар? Где? - недовольно переспросил Мирза.
   Кеса внимательно оглядел комнату, заглянул во всё углы.
   - Кабинет - это кабинет, бухгалтер - это бухгалтер, а заведующий финансовым отделом - это заведующий финансовым отделом! - с угрозой сказал он. - Какие это у тебя секретные дела-делишки, что ты сюда спрятался?
   - Ладно, ладно, не тяни, занят, мне некогда...
   - Если занят, то слушай, - исключительно между нами, - 1 мне нужно "а государственное мероприятие двести пятьдесят рублей, - без околичностей заявил Кеса.
   - Зачем?
   - На телеграмму в центр.
   - Какая же это телеграмма? - Мирза задумался. - Да у меня в этом месяце на почтово-телеграфные расходы не осталось уже ни копейки...
   - Случилось ужасное преступление! - пылко воскликнул Кеса.
   - Да где телеграмма-то?
   - У Абища!
   - Ну, пошли к нему.
   Бухгалтер аккуратно собрал бумаги в портфель, закрыл кабинет. Работать, конечно, уже не удастся, но надо хоть от Кесы-то избавиться: прилип как смола...
   Увидев бледного, со слипшимися от пота волосами, с трясущейся нижней губою Абиша, бухгалтер почему-то вздрогнул, хотя он открыто презирал трусливого секретаря.
   - Что это с ним? - обратился Мирза к торжествующе усмехнувшемуся Кесе.
   - Знает кошка, чье мясо съела! - загадочно сказал Кеса и, быстро нагнувшись, шепнул Абишу: - Угости стаканчиком чан ку! С твоим кардамоном и твоей гвоздикой! Пусть человек испепелится... У-у-у!
   - Где телеграмма? - с тревогой спросил Мирза. - Да что г. тобою? На тебе лица нет!.. Бьешься, как птичка в клетке, Может, позвать Баладжаева?
   - Со мною... так... бывает, - сказал Абиш, стараясь не встречаться взглядом с Кесой. - Не надо Баладжаева...
   - Верно, верно, с ним такое случается! - подхватил Кеса. - Припадки!.. У него это с детства, врожденное. Ему не хотелось посвящать в тайну бухгалтера.
   - Да где ваша телеграмма?
   - Ты гони деньги и не рассуждай!.. Вессалам! - прикрикнул Кеса. - Знать телеграмму тебе не положено. Не дорос еще до документов государственного значения!
   Мирза усмехнулся.
   - Запечатайте, а я сам отправлю. Это предложение Кесе понравилось.
   - Немедленно запечатай, накапай горячего красного клея, - так он называл сургуч, - пришлепни сверху медной печатью!..
   Абиш покорно выполнил его распоряжение.
   Через минуту бухгалтер получил в руки запечатанный, украшенный пятью сургучными клеймами конверт.
   Кеса упивался безудержными мечтами: "Прилетит самолет, и дело раскроется, и меня наградят, повысят в должность. Все станут на меня указывать пальцем: вот он, вот герой. Ашуги песни про меня споют!.. В газете статью про меня напечатают!"
   Он проворно завертел головою, силясь рассмотреть в тучах самолет.
   За этим странным занятием его и застали у водопроводной колонки телефонист Аскер и Худакерем Мещинов.
   - Эй, приятель, шею не сверни! - крикнул Аскер. Спохватившись, Кеса приосанился, поманил телефониста себе.
   - Исключительно между нами, - отводя его в сторону, к складу потребсоюза, сказал Кеса вполголоса. - Сейчас к нам прилетит эйриплан.
   - Мен олюм! Какой аэроплан! Что ты говоришь? - воскликнул удивленный Тель-Аскер, получив от Кесы эту свеженькую новость.
   - Да, эйриплан! - кивнул Кеса. - Но не вздумай взять телефоны в руки и растрезвонить об этом по всем линиям. Набери в рот водицы!.. Знаю я тебя готов на любом перекрестке вопить: "Сорока, а сорока, у меня есть орешек!.."
   - Но для чего? По какому случаю? - допытывался Аскер. Кеса прикрыл рот ладонью.
   - Тшшш! После, после... Иначе я пропаду вместе с отцом и всеми родичами!
   Тель-Аскер обиделся. До сих пор между ним и Кесой никаких тайн не было и быть, казалось бы, не могло... Вместе они ошпаривали кипятком, ощипывали и жарили в масле кур и цыплят, щедро получаемых Кесой от благодарных просителей. И, лакомясь сочным мясом, оба взахлеб делились новостями: Кеса их ловко добывал в исполкоме, а Тель-Аскер в телефонной трубке.
   Сколько раз Кеса благоразумно шлепал себя по губам и клялся: "Да буду собакой, если расскажу..." Однако достаточно было ему встретить Аскера, как все обещания забывались. Телефонист тоже не оставался перед ним в долгу.
   Почему же ныне Кеса туго завязал мешок с тайнами?
   - Мен олюм, да ты хоть намекни! - взмолился парень.
   - Клянусь твоей жизнью, после, после!.. - И Кеса побежал, как ужаленный в летний зной оводом теленок.
   Тотчас к Тель-Аскеру приблизился угнетенный любопытством Мешинов.
   - Почему так затянулся твой разговор с безволосым? Мен олюм, о чем вы шептались?
   - Да так... Пустяки! Кажется, Кеса вовсе выжил из ума!
   - Ты сегодня положишь меня в могилу, - сказал, покраснев от гнева, Мешинов. - Ты же мужчина!.. Иначе я раз и навсегда отвернусь от тебя.
   - Но только ни-ни, смотри не проговорись! - строгим тоном сказал Аскер и оглянулся: нет ли поблизости прохожих. - Кеса говорит, что сегодня к нам прилетит самолет.
   У Мешинова широко раскрылись глаза.
   - Как? Самолет? К нам самолет? Настоящий?
   - Клянусь жизнью твоей, клянусь жизнью самого Худуша, злодей Кеса говорил именно так. Может, бредил?.. Мешинов долго чесал затылок.
   - Кеса может знать достоверно.
   - Вот я тоже думаю, что он может знать точно, - согласился Аскер.
   Друзья запрокинули головы и впились глазами в вершины поднебесных гор, в стремительно летящие над ними косматые тучи.
   Вернувшись от Субханвердизаде, Баладжаев глубоко задумался. Он уже раскаивался, что пустил вместе с председателем и своего коня на каменистую кручу,.. Н-да, Субханвердизаде был способен спустить Баладжаева вверх тормашками с той самой крутой лестницы, на какую сам же подталкивал. Как видно, надо лишь подобострастно поддакивать: "Слушаюсь... так точно... да, да", уподобиться верблюду, опустившемуся на колени с вытянутой шеей перед хозяином.
   - И-ых, Баладжаеву, видно, суждено довольствоваться щедротами своей многопудовой супруги. Протянуть руку к молочному ягненку все равно не удастся.
   И, упрекая себя, что взялся за гуж, который ему не дюж, Баладжаев вызвал в кабинет Рухсару и, пряча глаза, попросил ее ровно в десять часов вечера посетить председателя исполкома товарища Субханвердизаде и оказать ему на дому необходимую медицинскую помощь.
   Ничего не подозревавшая девушка послушно собрала чемоданчик и пошла.
   - Вернуться б тебе невредимой, ай, гызе - прошипела ей вслед, выглядывая из-за занавески своего окна, Гюлейша...
   А Рухсара быстро шагала по пустым улицам. Она была взволнована, - ведь впервые ее направили к ответственному работнику района, к самому товарищу Субханвердизаде... Как бы не осрамиться, не оробеть! Нужно держаться солидно, но не заносчиво, оказать высокопоставленному пациенту уважение, но и самой не ударить лицом в грязь.
   Городок притих, будто страшился непогоды, нависших тяже лых, как камни, туч. Исчезли во мгле снежные горы, дремучие леса. Только гул ниспадавших с высоких скал водопадов хле стал, словно бичом, темную ночь. Река, рассекавшая западную часть города, выла, клокотала, наполнившись после недавних ливней водами горных потоков.
   Рухсара толкнула калитку и остановилась в нерешительности. Селевые грязевые потоки после грозы, сорвавшись с гор, подмыли фундамент электростанции, и городок как бы ослеп, погрузился в беспросветную темноту. На улицах не горели фонари, из окон домов не падали на тротуары, как обычно, широкие полосы золотистого света. Рухсара чувствовала как учащенно бьется ее сердце.
   От грядок и клумб в саду поднимались сырые испарения. Рухсара почувствовала легкий озноб и застегнула на все пуговицы шевиотовый жакет. Ей показалось, что в саду, за деревья ми, стоит какой-то мужчина. Сторож? Девушка; боясь оглянуться, поднялась на балкон.
   Волнение не покидало ее. Она не могла понять, почему именно ее в ночную пору доктор Баладжаев отправил в чужой дом. Но, конечно, возражать доктору, который все эти дни по-отечески заботился о ней, девушка не посмела...
   А Субханвердизаде, услышав на крыльце стук каблучков, насторожился, подобрался всем телом, как барс, готовящийся к прыжку на грациозную горную козочку.
   Как же начать облаву на нежную, наивную девицу? Малейшая оплошность может привести к непоправимой ошибке, и тогда порыв Гашема разобьется вдребезги, как стрела, ударившаяся о камень.
   "А если у нее есть жених? Ах, ну и пускай! Ведь мы, ответственные деятели, - не истуканы, а тоже грешные люди, как прочие. Прав я или нет? Стоит ли волноваться столь опытному "охотнику"? Как говорится: "Минуло восемьдесят, девяносто, а там - сто лет... Глянь, а тебя и на свете нет", - думал с блудливой улыбочкой Субханвердизаде.
   Наступил срок исполнения данного обета. Рухсаре предстоит выпить уготованную ей рюмку коньяку. Услужливый доктор Баладжаев умело и хитро направил козочку к тому месту, где притаился в засаде охотник. Теперь только бы не осрамиться?.. Гашем постарался взять себя в руки, придвинул ближе стоявшую на столике у изголовья кровати лампу, прибавил в ней огонька, повернулся к двери и придал лицу своему кроткое выражение.
   Рухсара трижды негромко постучала.
   - Войдите, - простонал Субханвердизаде. Медленно открыв дверь, девушка застыла на пороге.
   - Добро пожаловать, дочь моя Сачлы! - сказал председатель благостным тоном. -Добро пожаловать в наш дикий горный район! Добро пожаловать в наше скромное жилище!
   Девушка покраснела. Ей было неприятно, что председатель исполкома назвал ее "Сачлы". Солидный человек!.. Ему-то не подобало бы повторять это прозвище. Ведь у нее настоящее имя есть - Рухсара. Но почему-то все - и телефонист Тель-Аскер, и зеленоглазая Гюлейша, и толстуха Ханум Баладжаева, и посетители больницы - упорно называют ее "Сачлы"... А теперь и сам председатель тоже!..
   С трудом переводя дыхание, девушка шагнула в комнату, поискала глазами, куда бы положить чемоданчик.
   - Поставьте сюда, Сачлы-ханум, если это вам удобно, - Субханвердизаде показал на стоявший у изголовья столик.
   Перед кроватью был разостлан небольшой коврик, в углу комнаты стоял простой шкаф с одеждой. Над кроватью висел длинный узкий пестрый ковер, а на нем отливали синеватым блеском перекрещенные винтовка и маузер с деревянной кобурой-рукоятью. На случай же всякой неожиданности Субханвердизаде никогда не расставался с наганом: днем носил на поясе под гимнастеркой, на ночь прятал под подушку, предварительно проверив, осмотрев патроны, курок... Когда же председатель отправлялся в командировку в горы, то прицеплял наган к поясу поверх рубахи да еще перекидывал через плечо на ремешке маузер.
   Заметив, что Рухсара сразу же обратила внимание на винтовку и маузер, он, облокотись на подушку, сказал благодушно:
   - Видите?.. Какое грозное оружие? Если вам, медицинским работникам, для всяких операций требуются блестящие ланцеты, пинцеты, ножи, ножницы, иглы, то нам для кое-каких операций нужны пока что винтовки и револьверы! Обрадовавшись, что Рухсара заинтересованно его слушала, Субханверди-заде пылко продолжал: - С этой винтовкой я много раз поднимался на снеговые вершины и разил меткими пулями врагов! А из этого маузера я скосил столько негодяев, что и не пересчитать!.. Все это нужно было выполнить, чтобы вы, молодые, прекрасные, наслаждались спокойствием. Ха! Бандиты отрезали шелковистые косы таким, как ты, девушкам, которые отказались от чадры, носили коротенькие, до колен, юбки, учились в школах и техникумах! Но мы, солдаты революции, обезвредили этих двуногих шакалов. Да-а-а... Конечно, кое-кто из злодеев еще уцелел, скрывается в густых лесах, прячется в горах и долах. Но им тоже не убежать от нашей карающей руки.
   Рухсара молчала.
   - Не раз, не два мне говорили друзья: "Довольно тебе, Гашем, скитаться в горах и лесах, рискуя каждый миг жизнью! Перебирайся в Баку, ты не хуже, а лучше нас, стань во главе наркомата..." - заливался на все лады Суб.ханвердизаде. - А я непреклонно отвечал: "Нет, нет и нет! Большевик должен стремиться на самый трудный, самый опасный участок жизни, чтобы бороться, строить, созидать..." Ха! Когда я приехал сюда, Сачлы-ханум, то тут буквально ничего не было. Жалкий поселок. И весь этот город я воздвиг своими руками! Широким взмахом руки он показал за окно, на лежавший в ночи притихший город. Баню построил, провел и сюда и в аулы радио и телефон. В фундамент гостиницы, ну той, у базара, сам заложил первый камень. Дивные леса пропадали, гибли, - я сохранил их и сберег, да еще насадил на сотнях гектаров тысячи новых саженцев... И в этих тенистых рощах теперь ты можешь гулять, веселиться, водить хороводы с подругами, Сачлы-ханум! Я организую поиски в горах золота и серебра. Я нашел целебные источники и создам здесь курорт, даже не республиканского, а мирового значения. Я открыл в аулах школы, детские сады, ясли, библиотеки! - воскликнул Субханвердизаде. - Теперь очередь за развертыванием медицинских учреждений. Мы обязаны наладить в районе образцовую медицинскую помощь трудящимся кадрам. И вы, Сачлы-ханум, правильно поступили, что не убоялись трудностей и приехали в наш далекий район. Вам выпала завидная доля быть нашим медицинским кадром! - самозабвенно говорил председатель, он вообще любил слова "кадр", "кадры" и употреблял их к месту и не к месту.
   Под его пристальным жарким взглядом Рухсара смущалась, влажное лицо ее блестело, как усыпанная росою свежая пунцовая роза...
   - Так вот, я распорядился проложить в горах отличные дороги. Установится ясная погода, я посажу вас, Сачлы-ханум, и доктора Баладжаева в свою машину, и мы покатим в горы... Там вы залюбуетесь серебристыми реками, падающими с кручи громоподобными водопадами, синим сиянием ледников. Но винтовку я с собою возьму, дабы охранять вас от всяких бед!.. - рассмеялся Гашем. - А заметим в лесу козочку, вот такую же ловкую, упитанную, как вы, хе-хе, так и подстрелим ее мигом! Баллах, да вы стрелять-то умеете? Научу, я вас, ханум, всему научу!..
   - Доктор сказал, что вам нужно поставить банки...
   Увидев, что обольстить девушку красноречием не удалось, хитрец сразу же придал лицу своему жалобное выражение и закряхтел:
   - Да, да, ханум, спина так и разламывается! Пожалуйста, не поленитесь, своими ручками поставьте-ка мне банки. Разлеживаться ведь мне нельзя - работа ждет, я, ханум, буквально горю на работе!..
   И лег ничком, уткнувшись носом в подушку, не забыв при этом протяжно застонать.
   Рухсара с трудом подавила в себе брезгливость, заставила себя поверить, что перед нею больной, который нуждается в ее помощи... Через минуту волосатая спина Субханвердизаде покрылась банками. Натянув на его плечи одеяло, Рухсара отошла от кровати.
   Гашем услышал ее легкие шаги и сказал:
   - Присядьте, Сачлы-ханум... Нравится ли вам наш город? Конечно, с Баку не сравнишь, но и в нем есть своя прелесть. А как с комнатой? Удобно устроились?.. Для медицинских кадров мы должны создать наилучшие бытовые условия. Чтобы вы чувствовали себя, как в родном доме! Смотрите, если доктор Баладжаев не заботится, то идите сразу же, днем или ночью, ко мне!
   Девушка упорно молчала.
   - А нравятся вам наши зеленошумные леса? Наши горы со снежными келагаями (Келагай - головной платок - ред.) на главе? - продолжал ласково, будто не замечая ее молчания, Субханвердизаде.
   Перед Рухсарой возникли пленившие ее сердце высокие горы с уходящими в небо белопенными вершинами, и отвесные, полные мрака и прохлады ущелья, и парящие над бездной ширококрылые орлы.
   - Наш Азербайджан так прекрасен! - вздохнула она.
   Гашем оживился, воскликнул с жаром:
   - Да, да, вы правы Сачлы-ханум, наша родина дивно красива! Едва я стану на ноги, окрепну, как мы поедем на охоту в горы. Но, конечно, в таком костюме, сестрица, ехать верхом на лихом скакуне неудобно... Мы справим вам синие шелковые шаровары, высокие красные сапожки. Мы нарядим и украсим вас, Дочь Азербайджана!.. И мы, сестрица, станем охотиться в теснинах на горных туров, на косуль, серн, джейранчиков... И разведем костер у хрустального родника. Шашлык зажарим. Да, да, нанижем сочные куски шашлыка на шампуры, накроем суфру и разольем по бокалам густое, алое, как кровь, семилетнее вино! Поднимем бокалы к солнцу, провозгласив тост в вашу честь, драгоценная Сачлы-ханум! Не так ли?.. А если пить вино еще не научились, то мы все равно заставим выпить, хе-хе, зажмем вам носик и насильно вольем в ваше соловьиное горлышко. Ну, так, как вы даете детям горькое противное лекарство!
   Рухсару колотило от стыда, от унижения, но банки снимать было еще рано, значит, уйти нельзя.
   - А вы знаете мое имя, Сачлы-ханум Алиева? - ворковал Субханвердизаде. Гашем! Голя... (Голя - Коля - ред.) Голя Субханвердизаде. Я никогда не бываю официальным, замкнутым. С молодыми кадрами я проще простого. Не так ли? И надеюсь, что вы, ханум, тоже станете относиться ко мне, к Голе, просто, без церемоний, по-родственному. Что?..
   - Доктор Баладжаев велел мне поставить вам банки на спину и на грудь, сказала Рухсара ледяным тоном,
   Субханвердизаде, едва она сняла банки, молниеносно повернулся, лег на спину поудобнее, - руками теперь можно действовать...
   - Я искренне, всем сердцем уважаю освобожденных женщин Востока! - без передышки начал он очередное излияние, втихомолку играя шелковистыми, падающими на его плечи косами склонившейся, поглощенной делом Рухсары. - Когда я приезжаю в командировку в Баку, то обязательно иду в театр на "Севиль"... Да, я в восторге от этого замечательного спектакля, но все же, Сачлы-ханум, не могу согласиться с высмеиванием Балаша. Действительно, женщины Востока: - это женщины Востока, но ведь и мы, грешные, тоже - мужчины Востока! Хе-хе!.. Гашем остался довольным своим остроумием и раскатисто засмеялся. - Разве мы имеем право забывать, что мужчина - покровитель, глава и сень семейного гнезда? Разве коммунизм отрицает семью, дом? Нет, нет и еще раз нет!.. Значит, женщина обязана беречь своего покровителя, ухаживать за ним, лелеять и нежить.
   Уловив, что Рухсара взглянула на часы и приготовилась снимать банки, Субханвердизаде вдруг вздрогнул всем жилистым телом и застонал.
   - Снимите скорее вот эту, эту!.. Больно! Ай!.. Сжальтесь, прошу вас! - И, схватив девушку за обе руки, сильно, рывком притянул к себе, - Ханум! Ради бога...
   Растерявшись, чувствуя, что сердце нырнуло куда-то в глубину, Рухсара вырвалась, быстро сняла все банки, сложила их в чемоданчик, туда же швырнула комок ваты, флакон со спиртом. Едва ли она сейчас сознавала, что делала, - все движения были привычно механическими, заученными еще в медицинской школе.
   - Вы уходите, ханум? - воскликнул Субханвердизаде с неподдельной жалостью: добыча-то все-таки ускользнула...
   - Да.
   - Очень хорошо, очень хорошо!.. Вы превосходный медицинский кадр, ценный специалист. Я рад, что вы приехали в наш городок, что я познакомился с вами. Теперь мы избавились от услуг таких невежественных, грубых медицинских кадров, как знакомая вам Гюлейша... - И добавил: - Кстати, а какая у вас зарплата?
   - По тарифу! - Рухсара пожала плечами.
   - Понимаю отлично, что по тарифу, но я не этим интересуюсь, я хочу знать, сколько же приходится на руки?
   - Триста.
   - Всего триста! - Субханвердизаде всплеснул руками. - Этого очень мало... И наверно, приходится помогать семье?
   - Да, конечно, приходится, - девушка не знала, радоваться ей или горевать от этих настойчивых вопросов. - Сестры-школьницы. Братишка. Мама.
   - Разве ваша матушка не работает? - удивился Субханвердизаде.
   - Да, не работает.
   - Но почему, почему?.. Труд украшает человека. Энгельс писал, что труд, собственно, создал человека. Если есть какие-либо затруднения с работой, я незамедлительно напишу в Баку, чтобы вашу маму устроили на приличную работу.
   Рухсара всхлипнула, зажав рот платком.
   - Пять месяцев назад маме трамваем отрезало руку. Чадра в колесах запуталась!
   - Бедняжка, бедняжка! - с трогательным видом произнес Субханвердизаде и опять попытался ухватить девушку за руки, притянуть к себе, но Рухсара отступила на шаг от кровати. - Но ведь можно же устроить детей в приют, а маму в дом инвалидов.
   - Никогда не соглашусь на это! - Голос Рухсары зазвенел непреклонной решимостью.
   - Та-ак! - Субханвердизаде покровительственно крякнул. - Я не ошибся в вас, Сачлы-ханум, у вас действительно чистая душа, любвеобильное сердце... Мы увеличим ваш оклад, э-э-э, вдвое, будете получать шестьсот рублей!
   - Можно работать в две смены? - радостно спросила девушка и благодарно взглянула на него.
   - Ну, зачем же! - мягко произнес Субханвердизаде, бросив из-под ресниц на осчастливленную девушку нежный взгляд. - Конечно, если... э-э-э... потребуются ночные визиты, ну вот как сегодня, то вы же не откажетесь?
   - Еще бы! - вырвалось у Рухсары.
   - Вот видите!..
   "Он совсем не такой, каким показался мне сперва, - подумала растроганная девушка. - Он добрый, с открытым большим сердцем!.. Да, только такому человеку и можно доверить пост председателя!"
   И, прошептав: "До свидания!", она вышла из комнаты.
   "Будь ты не Сачлы, а Дашдемир (Дашдемир - камень, железо; в данном случае звучит "твердокаменная" - ред.), все равно станешь мягкой овечкой!". Субханвердизаде прищелкнул пальцами.
   Ежась от студеного ветра, Рухсара быстро шагала, почти бежала по темной улице, и ее пугало, что каблуки слишком уж громко стучали по тротуару.
   Но вот, слава богу, и больница.
   У калитки ее поджидала продрогнувшая Гюлейша.
   - Где же ты пропадала, девушка? - запела злорадным голоском она. - Я проглядела все глаза, тебя высматривая. И в больницу забежала, и в комнатку к тебе заглянула, - нигде нету, словно в просяную бусинку превратилась, в щель закатилась, валлах!..
   У Рухсары от гнева вздрогнули ноздри, но она сдержалась, молча прошла мимо.
   - А ты, девушка, зафорсила, задаваться стала! - фыркнула Гюлейша. Подумаешь, ей доверили ставить банки самому председателю!
   С балкона послышался хриплый, будто отсыревший от затяжного дождя голос Баладжаевой.
   - Ай, Гюлейша, кто это там? А-а?..
   - Кому же быть, как не Сачлы!
   - Откуда же ее несет в такую позднюю пору? - изумилась Ханум.
   - От председателя исполкома.
   - Тшшш! - ахнула Баладжаева. - Послушай, милая, быстро же она нашла дорогу в тот дом!.. - Перевесившись через перила, Ханум издевательски воскликнула: Браво, девушка, хвала тебе, молодчина!
   Гюлейша насмешливо протянула:
   - Она ставила председателю банки! Понимаешь... Ханум, ба-ан-ки-и!..
   - Да продлит аллах жизнь человека, придумавшего эти банки! - расхохоталась Баладжаева, видя, что теперь беда ее миновала. - Ловко ж эта девчонка нашла дорогу к истине! Как говорится, застрели гуся, и котел твой переполнится. Чем миндальничать с бедняками, ставь банки самому старшему начальнику, садись ему на шею, - пускай верблюд носит тебя, а ты посмеивайся!..
   Задыхаясь от слез, Рухсара пробежала мимо сплетниц, закрылась на ключ в своей темной комнатке и упала на койку.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Кеса чувствовал себя отвратительно: облизывая ложку снаружи, он не заметил, как давга пролилась ему на рубаху.
   Еще недавно он с нетерпением всматривался в небо, надеясь, что вот-вот появится самолет с долгожданной комиссией, с врачами, а может, и с профессорами, и гнусное злодеяние раскроется, и его, Кесу, увенчают славой... Но, прильнув ухом к замочной скважине, он только что подслушал разговор вероломного Субханвердизаде с неприступной Сачлы, не ведающей своего счастья, и с ужасом сказал себе:
   "Да это ж все притворство! Ах, лицемер, ах, обманщик! А я - то, я оказался дурнее дурака, глупее глупого... Значит, я, как шелкопряд, наматывал, наматывал на самого себя нить смертного савана! И-иых!.."
   На цыпочках Кеса прошел по террасе в свою убогую комнату. При малейшем шуме и стуке он вздрагивал: аэроплан...
   Пушистый откормленный кот, единственное украшение комнаты, мирно спал, вытянув лапы, на подушке хозяина.
   - Хотел бы я быть на твоем месте, пятнистый! - с завистью сказал Кеса. После моей телеграммы прилетит аэроплан с комиссией, и я опозорюсь на весь свет!.. Что же делать? Отравить этого проклятого Гашема уже нет ни времени, ни случая... - Он с ожесточением почесался: вся кожа зудела. - Теперь скажут: Кеса сошел с ума, свяжут по рукам.
   "Ну, зачем ты ввязался в это дело, сорочья ты голова? - упрекал себя Кеса, раскачиваясь, как плакальщица на поминках. - Ах, если бы довелось выйти сухим из воды, я, несомненно, прожил бы тысячу лет!"
   Ему захотелось нестерпимо с кем-нибудь пооткровенничать, излить душу. Но к кому же идти? К телефонисту Аскеру? Опасно... А вдруг парень этой же ночью разнесет весть по всем проводам, разгласит тайну Кесы? Нет, от Тель-Аскера мало толку.
   Внезапно Кесу осенило.
   - Нашел! - прошептал он и проворно выбежал из комнаты.
   Дойдя задворками до конюшен и складов на окраине городка, Кеса чутко прислушался, огляделся. Внизу, в овраге, гремел Ручей, а вокруг царила глубокая тишина. Приложив руку к громко стучавшему сердцу, Кеса открыл дверь амбара с ячменем. Собственно, ячменя-то здесь давно уже не было, потому склад и не запирали, не сторожили. На Кесу пахнуло сыростью и затхлостью. Найдя в углу пустой мешок, он принялся собирать По полу ячмень; ему обязательно нужно было хоть из-под земли Достать зерна... После упорных поисков в темноте Кеса насобирал около пуда засоренного, смешанного с пылью и мышиным Пометом ячменя. Не задерживаясь, он наполнил и взвалил на плечи мешок и, озираясь, как вор, вышел из амбара.