Рамадан Микаел. Тень Саддама Хусейна

   Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась, и через несколько мгновений задние двери распахнулись с обеих сторон. Таки выволокли из машины, а Мухаммеда отодвинули от меня, и он безжизненно распластался на полу. Я увидел, что пуля прошла у него под левым глазом и снесла затылок. Он также получил несколько пуль в грудь. Мухаммед был, без сомнения, мертв. Я единственный остался в живых.
   Я понял, что мы попали в засаду, устроенную курдскими повстанцами, и что в тот же момент, когда они разглядят мое лицо, они с огромным удовольствием расправятся со мной. Я молил Аллаха, чтобы перед смертью они не захотели бы поразвлечься со мной. Ко мне обратился человек, который, очевидно, руководил всей операцией.
   - Ваше Превосходительство, - сказал он с насмешливым полупоклоном. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Мы ждали вас, но, признаться, думали, вас сопровождает более внушительный эскорт.
   - Так задумывалось, - ответил я как можно бодрее.
   Мне связали руки и ноги и положили в багажник автомобиля. Хотя я не мог видеть, куда мы едем, я догадывался, что мы направляемся прямо в аль-Мосул. Меньше чем через час мы пересекли Тигр, и я различал звуки большого города, пока снова все не стихло, и я предположил, что мы направляемся в город Телль-Афар, в пятидесяти километрах к западу от аль-Мосула. Через полчаса мы миновали город и вскоре, повернув налево, направились к югу. Если я окончательно не потерял ощущение направления, то, по-видимому, мы были сейчас на восточной оконечности пустыни аль-Джазира, направляясь к аль-Хадру.
   Я опять вспомнил о Мухаммеде и, хотя старался подавить свои чувства, меня глубоко опечалила его смерть. Мы очень сблизились в последние несколько лет, и я считал его своим другом и наставником. На моих глазах в упор расстреляли человека, и вид окровавленного лица Мухаммеда останется навсегда в моей памяти. Я знал, что буду скучать по нему. Если, конечно, останусь в живых.
   Мы свернули с дороги и около часа ехали по песку. Наконец машина остановилась, послышалась какая-то суматоха, затем багажник открыли, меня вытащили и поставили на ноги. Мы находились в лагере в пустыне, и поскольку мы путешествовали к югу менее часа, я подумал, что мы находились километрах в тридцати к северу от аль-Хадра и километрах в двадцати к западу от Кайяры и Тигра. Меня отвели в большую палатку на краю лагеря и держали там под охраной. Хотя мне дали немного риса и воды, этот жест не успокоил и каждый момент казался мне последним. Я ошибался. После того как мне было разрешено справить свою нужду в яму в песке в окружении пяти хихикающих стражей, меня оставили одного и я вскоре уснул. Никто не потревожил меня до восхода солнца следующего дня.
   Когда меня наконец допросили, выяснилось, что мои похитители знали, что настоящий Саддам был в Багдаде. Они сообщили правительству, что мой эскорт был уничтожен, но я все ещё жив. Если они хотят получить меня назад, это будет стоить им миллион долларов. В противном случае меня будут пытать и затем пристрелят.
   Это был королевский выкуп, а я не был королем, и правительство отказалось платить.
   Переговоры между курдами и правительством тянулись более пяти месяцев. В течение этого времени я потерял больше десяти килограммов. Мои похитители не морили меня голодом, я ел то же самое, что и они, но рацион состоял почти исключительно из хлеба, риса и чая. Меня не оскорбляли, не били, и я обнаружил, что мои похитители были разумными людьми, преданными делу освобождения своего народа от фашистской диктатуры, и эта борьба является смыслом их жизни уже несколько десятилетий.
   Человек, который обратился ко мне сразу после убийства Мухаммеда и других людей из моего эскорта, был Мулла аль-Барзинджи, руководитель этой группы отчаянных бунтовщиков. Я виделся с Муллой больше, чем с кем-либо ещё в лагере, и за это время мы успели поговорить о многом. Он был интеллигентным человеком, умеющим хорошо выражать свои мысли, и хотя я яростно отвергал его попытки оправдать убийство Мухаммеда, был вынужден признать его доводы вескими.
   Курды - тоже мусульмане, но в национальном и культурном плане они отличаются от арабов и других иракских мусульман. В течение нескольких поколений они были пешками в политике на Ближнем Востоке, и мир не наступит, пока не будут удовлетворены наиболее разумные из их требований. В Ираке проживает более трех миллионов курдов, и ещё двадцать миллионов разбросаны по Ирану, Сирии, Турции и республике Азербайджан, в то время части Советского Союза. Это одна их крупнейших наций, которой ещё предстоит получить право на самоопределение.
   В 1918 году президент Вудро Вильсон обещал курдам "абсолютную, ничем не ограничиваемую возможность автономного развития" и в Севрском договоре 1920 года страны, входящие в Лигу Наций, согласились, что турецким курдам должно быть разрешено образовать национальное государство.
   Но вместо этого англичане проигнорировали протесты как турок, так и курдов и присоединили район к новому государству Ирак. Курды, под предводительством самопровозглашенного короля Курдистана Шейха Махмуда, подняли восстание, но их деревни были разрушены британской авиацией. Для подавления курдов были использованы бомбы с взрывателем замедленного действия, установленные чтобы взрываться в то время, когда убежавшие курдские семьи возвращались в свои дома.
   Мулла признавал, что национальное государство Курдистан было неосуществимой мечтой.
   Оно включило бы в себе слишком много богатых нефтью месторождений Ирака, Сирии и Турции, и, естественно, те же США были резко против. В 1977 году иракским курдам была дарована ограниченная местная автономия и курдский язык был официально признан администрацией аль-Бакра. Однако Мулла настаивал на том, что его народ должен иметь представительство как дома, так и за рубежом.
   - Мы должны быть официальными участниками любой конференции, рассматривающей проблемы Ближнего Востока, - доказывал он, - и нам обязаны предоставить статус наблюдателя в ООН. Палестинцы получили все это, хотя их численность гораздо меньше.
   Говорил об этом Мулла взволнованно и страстно, защищая право своего народа на свободу.
   - Нас рассматривают как изгоев на нашей собственной земле и бросают в тюрьмы за то, что мы просим отдать принадлежащее нам по праву. Ты знаешь, что происходит в тюрьмах, Микаелеф? - спрашивал он.
   Я кивал в ответ.
   - Имею полное представление. У подруги моей жены двое сыновей были арестованы службой безопасности. Одного убили в тюрьме, но другого выпустили.
   - Это в высшей степени необычно, - сказал Мулла, подняв брови. Когда убивают одного брата, обычно расправляются и с другим. Они редко так беспечны, чтобы отпустить на свободу человека, жаждущего мести.
   - Мне удалось им помочь, - признался я и рассказал ему об этой истории.
   - Если бы ты не был участником и свидетелем, я не поверил бы тебе. Меня удивляет, что Саддам Хусейн обладает хоть крупицей сострадания. Ты не жалеешь, что связался с ним?
   - Да, но у меня не было выбора. Саддам предложил мне сотрудничать с ним, и я согласился, но не думаю, что отказ был бы принят. Отказать президенту - для этого требуется человек посильнее меня.
   - Уверен, что ты прав, - согласился он без тени улыбки.
   Мулла рассказал мне о своем собственном опыте: в 1981 году его арестовали сотрудники безопасности Саддама и он провел полгода в тюрьме в аль-Мосуле, прежде чем ему удалось бежать.
   На моем лице отразился скептицизм.
   - Не многим удалось сбежать, Мулла. - В действительности я не знал ни одного подобного случая.
   - Это случилось, когда меня переводили в тюрьму "Последнее пристанище" в Багдаде. Ты знаешь ее?
   - Конечно, - ответил я. Все знали эту тюрьму. Некогда этот дом принадлежал иракской королевской семье. Когда Ирак стал республикой, его превратили в место заключения, столь пугающее, что немногие иракцы осмеливались даже говорить о нем.
   - В аль-Мосуле со мной обращались плохо, - продолжил Мулла, - но я знал, что в "Последнем пристанище" долго не протяну.
   - Как это случилось? - спросил я.
   - Меня перевозили с двумя другими курдами. Мы находились в дороге около часа, как вдруг у такси, двигавшегося навстречу нам, лопнула шина и оно вильнуло, перегородив нам путь. Нашей машине пришлось свернуть с дороги, она перевернулась и покатилась по песчаной дюне. Мне было страшно подумать о том, что ждало меня в "Последнем пристанище", и в те несколько коротких секунд я надеялся, что погибну. Когда машина остановилась, один человек из охраны был мертв и лежал, распростершись, на мне. Другие узники тоже погибли, также как и водитель, который вылетел через ветровое стекло. Двое охранников были, скорее всего, без сознания, но я не стал проверять, живы ли они. Мне удалось вытащить ключи у мертвого охранника и расстегнуть свои наручники. Моя правая рука была сломана, а лоб сильно кровоточил. - Он показал на кривой шрам как раз над бровью. - Как видишь, у меня до сих пор шрам. Такси, послужившее причиной аварии, было ещё на месте, и я заставил водителя отвезти меня в аль-Мосул на трех колесах.
   - Вас пытали в тюрьме? - спросил я, с ужасом глядя на человека, который сам испытал мучения, о которых мне столько рассказывали.
   Мулла рассмеялся.
   - Может, когда-нибудь ты покажешь мне кого-либо, кто был у них в заключении целых шесть месяцев и не подвергся пыткам. Конечно, пытали.
   - Что они делали с вами?
   - Эти люди не лишены воображения, когда им необходимо добыть нужную информацию, - сурово сказал Мулла. - Ты знаешь об аль-Фалаке?
   - Да, слышал, - ответил я, и в желудке у меня все перевернулось. Это широко распространенная пытка, когда ноги жертвы связывают вместе и бьют палкой по подошвам, пока они не начнут кровоточить.
   - Это один из самых мягких методов принуждения. Однажды меня закрыли в металлический барабан высотой в полтора метра и около пятидесяти сантиметров в ширину. Он был недостаточно высок для меня, чтобы встать в полный рост и недостаточно широк, чтобы сесть.
   - И сколько времени вы провели там?
   - Три дня, весь в собственной моче и экскрементах: тогда я ещё удивлялся, почему они так обильно кормили меня. И все же мне не следует жаловаться. Мне ещё повезло. Я потерял много хороших друзей, которые были замучены самым зверским образом. Там специализируются на сжигании. Они привязывают твою руку к электрическому проводу и включают его в сеть или могут привязать тебя ремнями к масляному нагревателю. Их излюбленный метод - привязать узника к железной кровати и затем разжечь под ней огонь.
   Мне вспомнился Ахмад, сын Асвы.
   - Они подвешивают людей под потолок за волосы, ноги или, что хуже всего, за запястья, а руки связывают за спиной. Они отрубают кисти рук, ступни, иногда целые конечности. Они загоняют под ногти иголки. Прибивают к стене за уши. Они просверливают дырки в голове, руках и ногах. Они кладут голову заключенного в тиски и зажимают их, пока череп не раскалывается.
   Мулла замолчал и зажег сигарету. Когда он возобновил свой ужасный рассказ о жестокости тюремщиков, его голос изменился, стал угрюмым, и в его глазах заблестели слезы.
   - Два года назад они убили моего младшего брата Хамида. Его арестовали в Равандузе, где он работал. Хамид ни в чем не виноват, он никогда даже слова не сказал против государства, но он был моим братом. Они вытащили его из отцовского дома, привязали одну его ногу и руку к бамперу одной машины, а другую руку и ногу - к бамперу второй машины. На глазах моей матери и всей семьи машины медленно двинулись в разные стороны и разорвали его на части. Ему было пятнадцать лет.
   Что бы я ни сказал, все показалось бы неуместным, и я промолчал, а перед глазами стояла сцена агонии его брата. После короткого молчания Мулла опять заговорил.
   - Ты знаешь, что они делают с нашими женщинами?
   Я признался, что не знаю.
   - Тогда пусть тебе расскажет об этом кто-нибудь другой, мой друг, потому что я не могу.
   Мои похитители говорили открыто в моем присутствии, не зная о том, что к тому времени, благодаря настойчивости Мухаммеда, я достаточно хорошо понимал курдский. Мы разговаривали с Муллой на арабском, и я не открыл ему, что могу разговаривать на его языке.
   Хотя мне здесь не угрожали, я не строил иллюзий относительно своего положения. Пока я был жив, курды рассчитывали извлечь какую-то пользу для себя, но когда станет ясно, что Саддам не будет играть в их игры, они избавятся от меня. После пяти месяцев переговоров, которые то замирали, то оживлялись, мое время начало истекать.
   В глубине души я знал, что Саддам не будет платить за мое освобождение. Он часто категорически заявлял в моем присутствии, что никогда не поддастся требованиям террористов о выкупе. Но ясно, что какая-то торговля шла. Возможно, Саддам тянул время, пока Республиканская гвардия прочесывала страну в поисках меня. У них были эффективные методы получения информации.
   Во время моего пребывания в заложниках я ни разу не пытался бежать и вскоре получил определенную степень свободы на территории лагеря. Днем, после обеда, я прогуливался вокруг палаток в сопровождении вооруженного охранника, следовавшего в нескольких метрах позади меня. Как-то раз курды не могли завести свой единственный автомобиль и на помощь позвали сторожившего меня охранника. На несколько минут меня оставили одного, и мое внимание привлек спор, разгоревшийся в самой большой палатке. Я медленно направился в ту сторону, изо всех сил стараясь не показать, что я что-то замышляю.
   Разговор, который я подслушал, оправдал мои наихудшие опасения, что одолевали меня с момента моего захвата. Когда я подошел на достаточно близкое расстояние, я узнал голос Муллы.
   - Говорю вам, что Саддам играет с нами, - заявил он очень громко и решительно. Он говорил быстро, но я хорошо понял о чем идет речь. Я возблагодарил Аллаха за настойчивость Мухаммеда, заставившего меня учить курдский, несмотря на мои протесты. - Он не намерен соглашаться на наши требования, - продолжал Мулла. - Но это не причина для того, чтобы убить Микаелефа Рамадана. Мы не должны вымещать наше разочарование на человеке лишь потому, что он похож на Саддама.
   - А почему бы и нет? - ответил другой голос. - Он один из них.
   - Он все делит с Саддамом, - заметил третий. - Почему мы лишаемся сна ради него?
   Это были весомые аргументы, но Мулла защищал меня.
   - Если мы убьем его, то мы ничем не лучше Саддама!
   Здесь вмешался какой-то старческий голос.
   - Ты честный человек, Мулла, и можно восхищаться твоей гуманностью. Но здесь нет никакой дилеммы, моральной или ещё какой. У нас существует один выход - убить пленника. Если мы не сделаем этого, Саддам будет смеяться над нашей слабостью. В течение наших переговоров мы выяснили одно: Саддам, может быть, не готов удовлетворить наше требование о выкупе, но он хочет вернуть этого человека обратно. Он давно бы уж порвал контакты с нами, если бы это было не так. Если мы убьем его, мы причиним боль Саддаму. Это, конечно, не много, но мы должны выйти из этого положения, не потеряв своей гордости. Извини, Мулла. Ты подружился с этим человеком, но это была ошибка. У нас нет выбора.
   Его заявление было встречено хором одобрения.
   - А что мы сделаем с телом? - спросил чей-то голос.
   Предложение сфотографировать мое мертвое тело и фотографии послать в международные средства информации встретило общее одобрение. Тогда мир узнает, что Саддам использует двойников. Однако они проявили большую изобретательность, когда дело дошло до обсуждения, каким способом разделаться со мной, и у меня мурашки пошли по телу, когда они бесстрастно оценивали разные варианты. Наконец они решили, что меня привезут в Багдад и бросят около главных ворот президентского дворца.
   В этот момент упрямый двигатель машины ожил, охранник, заметив мое отсутствие, поспешил ко мне и отогнал меня от большой палатки. У меня возникла мимолетная мысль броситься на него и попытаться убежать, но мои нервы сдали. Вместо этого я покорно поплелся за ним к моей палатке, где мог поразмышлять над своей судьбой. Меня охватил ужас при мысли о том, что через несколько минут меня застрелят, а когда мне в голову пришла мысль, что курды могут вместо этого перерезать мне горло, я почти потерял сознание. Но прошло больше часа и никто не пришел за мной.
   Погрузившись в отчаяние, я сидел, свернувшись, тихонько постанывая. В этом положении я находился, возможно, около часа, как вдруг шум вдалеке, похожий поначалу на рокот грома, вывел меня из моего состояния. Когда шум усилился, я понял, что слышу звуки приближающихся реактивных самолетов. Я бросился на улицу. Сначала один, а затем и второй самолет пронеслись прямо над лагерем. Курды в панике и смятении с криками бегали вокруг, некоторые стреляли в воздух в безнадежной попытке сбить самолет. Самолеты покружились вокруг и пролетели прямо над лагерем, поливая палатки пулеметным огнем. Я нырнул обратно в палатку, хотя она не служила достаточной защитой. Когда я растянулся во весь рост на полу, несколько взрывов сотрясли землю. Теперь крики перемежались пронзительными воплями.
   У меня появилась надежда, что иракские ВВС помешают курдам убить меня, когда взрыв, раздавшийся в нескольких шагах от меня, свалил крышу палатки мне на голову. Я начал бороться с парусиной и, выбравшись из-под нее, наткнулся на своего охранника. Его лицо покрылось сотней крошечных ран от шрапнели, и он был мертв.
   И не он один. Меня окружала картина кровавой бойни и полного смятения. Повсюду были разбросаны тела убитых, а уцелевшие метались по лагерю, в поисках укрытия. Никто не обратил на меня внимание, я бросился на землю и пополз в сторону. Добравшись до небольшого рва, окружавшего лагерь по периметру, я огляделся вокруг. Меня не должно было быть видно.
   Когда самолет вернулся для повторной атаки, я поднялся и побежал изо всех сил подальше от лагеря. Я пробежал, как мне казалось, огромную дистанцию, но, возможно, это было всего 500 метров. Хотя мои легкие готовы были лопнуть, я продолжал бежать, инстинктивно пригибая голову при каждом взрыве. Я никогда не бегал так, без отдыха, с тех пор, как был мальчишкой, и только страх и адреналин помогали мне двигаться. Пробежав, вероятно, километра два, я упал задыхающейся глыбой, ловя ртом воздух. Только тогда я заметил, что самолеты улетели, - две уменьшающиеся точки виднелись в ясном голубом небе.
   Лагерь был охвачен пламенем с нескольких сторон. Я забрался на небольшой холм, чтобы понаблюдать за курдами. Те немногие, кто уцелел, бегали взад и вперед. Не было заметно, что они обнаружили мое исчезновение.
   Я пошел так быстро, как только могли выдержать мои уставшие ноги, стараясь скрыться от полуденного солнца. Я двигался на восток, по направлению к дороге от аль-Мосула на Багдад.
   Курды все-таки спохватились, бросились в погоню и в скором времени оказались всего метрах в пятидесяти от того места, где я спрятался. Лежа плашмя за гребнем песчаной дюны, я вдавил голову в песок и слушал, как их машина с ревом проехала мимо. Они смогли быстро догнать меня, но шум мотора служил для меня предупреждением, что они уже близко. Когда я слышал рев мотора, то бросался в канаву или нырял за каменистый бугор. К счастью, мест, где можно было укрыться, было предостаточно.
   Солнце уже клонилось к закату, и я понял, что необходимо до наступления ночи добраться до города. Моя одежда не подходила для холодных ночей в пустыне, и если я не найду места для ночлега, то рано утром буду не в состоянии двигаться дальше. Впереди на горизонте виднелись строения Кайяра, но я посчитал, что до него ещё километров пятнадцать. Мне оставалось только воспользоваться несколькими оставшимися до наступления темноты часами, чтобы найти подходящее укрытие.
   Прошло ещё около двух часов, когда я набрел на приток Вади ат-Тартар и вдалеке увидел поезд, направляющийся на юг, к Багдаду. Я знал, что железная дорога располагалась недалеко отсюда, хотя мне требовалось не менее трех часов, чтобы добраться до нее. К тому времени уже наступит ночь. Я ужасно устал и двигаться было крайне трудно, но у меня не оставалось другого выхода, кроме как шагать вперед.
   Пересекая обмелевшую речушку, я наклонился, попил и умылся. Я старался по возможности идти по камням, чтобы не оставлять следов. Когда на пути попадалось какое-либо укрытие, я отдыхал, затем осматривался вокруг и двигался дальше.
   Прошла уже пара часов, но никаких признаков погони не было видно. Убежденный, что я отделался от курдов, я обошел нагромождение камней и очутился прямо перед группой из пяти вооруженных человек, стоящих рядом с машиной. Среди них был Мулла. Я понял, что бежать бессмысленно, даже если бы я физически был в состоянии это сделать.
   Отчаяние и безысходность лишили меня последних сил, и я рухнул на землю. После всех моих стараний и мучений я наткнулся прямо на них. Крайне подавленный, я думал лишь о том, застрелят они меня прямо здесь или же отвезут обратно в лагерь для ритуальной казни. Я получил ответ немедленно Мулла приблизился ко мне и остановился надо мной с ружьем в руках.
   - Извини меня, Микаелеф, - сказал он сочувственным тоном. - У меня нет другого выхода.
   Он поднял ружье, и я подумал, что не стоит молить его о пощаде. У меня не возникло и желания сказать напоследок что-то значительное или как-то проявить свою храбрость. Вместо этого я думал об Амне и Надии. Сейчас это кажется смешным, но в те несколько секунд, которые, как мне казалось, отделяют меня от смерти, я представил, как Амна будет рассказывать Надии об отце, которого та никогда не видела. Что она скажет ей? Каким Амна запомнит меня?
   Не знаю, сколько времени я просидел там, наклонив голову. Секунды текут по-другому, когда они последние, и мысли о жене и дочери не отвлекли меня от жуткой реальности, происходящего. Я был в ужасе и молился, чтобы Мулла по крайней мере покончил со мной быстро и безболезненно.
   - Я не могу сделать это, - сказал наконец Мулла.
   Я поднял голову. Мулла опустил ружье и качал головой, как будто сам не мог поверить своей слабости.
   Затем раздался выстрел. Но стрелял не Мулла и не его спутники, один из которых, схватившись за бок, упал на землю.
   - Прячьтесь! - закричал Мулла, но как только с его губ слетело предупреждение, раздался треск пулеметной очереди, которая прошила другого курда. Третий, словно прижатый к дверце машины, несколько секунд стоял во весь рост под пулями, прежде чем свалился на землю. Последний из бандитов попытался залезть под машину, чтобы укрыться от обстрела, но не успел. Пулеметная очередь оставила кровавый пунктир на его спине и он сполз с капота машины на землю.
   Только Мулла остался невредим. Он нырнул вправо, чтобы скрыться за каменистым выступом, и когда армейский вездеход, набитый солдатами, появился из лощины, он сделал несколько безнадежных выстрелов, прежде чем встать с поднятыми вверх руками. Вездеход остановился и из него выскочили четверо солдат. Муллу сбили с ног и повалили на землю. Один из солдат готов был расправиться с ним, когда офицер, который оставался в машине, крикнул ему:
   - Подожди! Мне нужен пленник!
   Он вышел из машины, подошел к четырем курдам, лежащим около своей машины, и ткнул каждого по очереди сапогом. Двое были ещё живы. Тогда он без малейших церемоний выстрелил им в голову. Затем приблизился к Мулле, окруженному солдатами.
   - Этого, - произнес он, сардонически улыбаясь, - мы оставим в живых.
   Затем он обратил внимание на меня, когда я поднимался на ноги, и мне стало любопытно, что он предпримет, увидев перед собой президента страны в таком бедственном положении.
   - Рад видеть вас живым и невредимым, Микаелеф Рамадан, - сказал он на этот раз с искренней улыбкой. - Меня щедро вознаградят за то, что я нашел вас.
   Слегка ошеломленный, я спросил его, было ли его эффектное и своевременное появление счастливой случайностью. Он ответил, что ранее получил по радио подробное сообщение о воздушной атаке на курдский лагерь. Ему было поручено обыскать прилегающую местность и найти родственника президента. Они заметили приближающуюся курдскую машину и устроили засаду в лощине.
   - Мне назвали ваше имя и сообщили, что вы удивительно похожи на вашего кузена Саддама. Когда я в бинокль увидел ваше лицо, я сразу понял, что вы его родственник.
   Его люди, казалось, с изумлением разглядывали меня, но когда один из них спросил, не Хусейн ли я собственной персоной, офицер ударил его по лицу. Больше вопросов не последовало.
   Меня немедленно отвезли в Багдад, и первым, кто меня встретил, был доктор Айяд Джихад, один из личных врачей Саддама, с которым я познакомился четыре года назад, когда мне делали пластическую операцию. Если не считать некоторого истощения организма от недоедания и обезвоживания, мое физическое состояние было неплохим.
   - С вами ничего страшного, все вылечит стряпня вашей матушки, пошутил Айяд.
   Оказавшись в Багдаде, я позвонил Амне, и когда меня наконец привезли домой, она встретила меня потоком счастливых слез. Матушка также была несказанно счастлива увидеть меня живым. Надия спала, и когда я оглядел её, просто поразился, как она выросла всего за пять месяцев моего отсутствия. Я почти смирился с тем, что никогда больше не увижу её, и меня так переполняли чувства при виде её прекрасного маленького личика, что я не выдержал и разрыдался.