Рассадин Станислав. В стране литературных героев

   Баян (в голосе его зазвучали торжественные нотки). Месье, медам! Гражданочки и дамы! Забить осталось главный гвоздь программы! Вот этот гвоздь, увесистый весьма! Бессменный наш король, Прутков Козьма!
   Эти его слова встречены настоящей овацией.
   Голоса - Ура! - Виват! - Козьма, привет прими! - Читай скорее! - Не томи!
   Прутков (торжественно). "На взморье, у самой заставы, Я видел большой огород. Растет там высокая спаржа; Капуста там скромно растет. Там утром всегда огородник Лениво проходит меж гряд; На нем неопрятный передник; Угрюм его пасмурный взгляд..."
   Гена: (тихо). Архип Архипыч! С этим королем, По-моему, дела иметь опасно... Откуда он все это сдул?.. А! Ясно! Сравните...
   А.А.: С чем?
   Гена: С "Воздушным кораблем": "Из гроба тогда император, Очнувшись, является вдруг; На нем треугольная шляпа И серый походный сюртук".
   А.А.: (так же тихо). Да, Геночка, ты верно угадал. Но-тсс!.. Иначе вызовем скандал!
   Прутков (продолжает). "...Намедни к нему подъезжает Чиновник на тройке лихой. Он в теплых, высоких галошах, На шее лорнет золотой. "Где дочка твоя?" - вопрошает Чиновник, прищурясь в лорнет, Но, дико взглянув, огородник Махнул лишь рукою в ответ. И тройка назад поскакала, Сметая с капусты росу... Стоит огородник угрюмо И пальцем копает в носу".
   Шквал аплодисментов.
   Голоса - О наш король! - Наш властелин! - Наш гений!! - Ты победил! - Да, никаких сомнений! - Ах, от него давно я без ума! - Да здравствует великий наш Козьма!
   Баян Силянс! Победа снова за Прутковым! Король венком венчается лавровым!
   Баян торжественно возлагает на макушку Козьмы Пруткова лавровый венок. Козьма с достоинством, как должное, принимает эту награду. И тут вдруг на сцене появляется новый персонаж. Худой, высокий, он выходит на авансцену, сразу заслонив собой всю церемонию венчания короля поэтов.
   Баян А это кто сюда без спросу прет? Пардон, месье! Зайдите через год! Местов, как говорится, больше нет! Вы кто такой? Откуда?
   Незнакомец (голос его низок и глубок, а интонации сразу выделяются в этом шутовском гомоне). Я - Поэт!..
   Баян (издевательски). Видали невидаль? Да мы тут все - поэты! А впрочем, может, там у вас - куплеты? Веселенькое что-то? Тра-ля-ля? Тогда - повеселите короля!
   Поэт "Ищите жирных в домах - скорлупах и в бубен брюха веселье бейте! Схватите за ноги глухих и глупых и дуйте в уши им, как в ноздри флейте".
   Недоумевающие голоса Таких куплетов не было доселе!.. - "Веселье бейте!.." - Хорошо веселье!
   Поэт "Граненых строчек босой алмазник, взметя перины в чужих жилищах, зажгу сегодня всемирный праздник таких богатых и пестрых нищих".
   Голоса - Какой кошмар! - Ах, как непоэтично! - Неэстетично! - Просто неприлично! - Такого сраму не было вовек!
   Гена: Ого, Архип Архипыч, ну и крики! Чем разозлил их этот человек? И что, он тоже из какой-то книги?
   А.А.: Да, он герой трагедии одной Печальной, страстной, горестной и хлесткой...
   Гена: А автор кто?
   А.А.: Владимир Маяковский. Он был в ту пору очень молодой...
   Поэт "Придите все ко мне, кто рвал молчанье, кто выл оттого, что петли полдней туги, я вам открою словами, простыми, как мычанье, наши новые души, гудящие, как фонарные дуги... Вам ли понять, почему я спокойный насмешек грозою душу на блюде несу к обеду идущих лет. С небритой щеки площадей стекая ненужной слезою, я, быть может, последний поэт".
   Хохот, свист, улюлюканье.
   Голоса - Вот именно "последний"! - Ха-ха-ха! - Ну и стихи! - Ни рифмы, ни размера! - Ни складу и ни ладу! - Бред! - Химера! - Халтура! - Ахинея! - Чепуха!
   Гена: (он уже больше не может сдерживаться). Нет! Это вы несете ахинею! Ведь он вас всех и лучше и умнее! Он гордый! Он правдивый! Разве ж нет?!
   А.А.: Скажи короче, Гена: он - поэт!
   Комната профессора, Гена - в позе человека, смертельно уставшего от непосильной работы.
   А.А.: Что, Геночка? Устал стихами разговаривать?
   Гена: Ой! И не говорите! Вот вы меня спросили, а я уже невольно думаю: как бы в рифму попасть, а то еще выгонят... Вспомнил, что теперь можно уже без рифмы, и прямо камень с души свалился!..
   А.А.: А как тебе понравилась публика?
   Гена: Вы знаете, совсем не понравилась... Такого поэта освистать! Откуда только такие люди берутся?
   А.А.: Да они там все такие!
   Гена: Где там?
   А.А.: В той области Страны Литературии, где мы с тобой только что побывали.
   Гена: Неужели же это и была Республика Поэзия? Стоило тогда так в нее стремиться!
   А.А.: Нет, это была не Республика Поэзия. Это была совсем другая область.
   Гена. И как же она называется?
   А.А.: А вот подумай, как нам с тобой лучше всего ее назвать.
   Гена: Ладно, подумаю. Только, чур, вы тоже придумайте свое название! А мы уж потом вместе выберем самое лучшее.
   А.А.: Договорились!
   Путешествие семнадцатое
   Провинция Эпигония
   Архип Архипович и Гена у пульта. Видно, что Гене не терпится поскорее отправиться в очередное путешествие. Профессор его останавливает.
   А.А.: Погоди, погоди! Не спеши! Ты ведь в прошлый раз взялся придумать название для той области Страны Литературии, в которой мы с тобой оказались. Неужели забыл?
   Гена: Ничего я не забыл! Придумал я вам название, и даже не одно, а целых два!
   А.А.: Какое совпадение! Как нарочно, я тоже придумал два. Таким образом, у нас с тобой есть на выбор четыре варианта. Ну давай, говори свои!
   Гена: Можно назвать эту область Стихоплетия. Или Рифмоплетия. Как вам больше нравится, мне все равно.
   А.А.: Недурно! Совсем недурно! Во всяком случае, по мысли совершенно правильно.
   Гена: А вы как хотели?
   А.А.: Я - то считал, что мы с тобой побывали в Графомании. И поэтому у меня сперва возникла мысль присвоить этой области наименование: Графство Графоманское.
   Гена: Звучит красиво. Только... не очень понятно.
   А.А.: Что ж тут непонятного? Неужто-ты никогда не слыхал такого слова: "графоман"?
   Гена: Слыхать-то слыхал! Только, честно говоря, я не очень ясно представляю себе, что это значит.
   А.А.: Ну как же! Графоманом называется человек, который одержим манией сочинительства, но при этом начисто лишен литературного таланта.
   Гена: А-а, теперь понятно... Нет, знаете, это все-таки сложновато. А второе ваше предложение какое?
   А.А.: Второе, мне кажется, точнее: Эпигония...
   Гена: Как?
   А.А.: Эпигония. От слова "эпигон".
   Гена: (туманно). А-а...
   А.А.: Я вижу, ты весьма смутно представляешь себе значение этого слова. Эпигон - это значит подражатель. Эпигоном в искусстве называется человек, который неспособен творить самостоятельно, а создает лишь бледные, бессильные копии того, что уже было сделано его талантливыми предшественниками... Итак, на каком же названии мы с тобой остановимся? Как назовем ту область Страны Литературии, в которой процветают Никифор Ляпис, Олег Баян, Козьма Прутков и из которой были изгнаны стихи Маяковского? Ну, решай!
   Гена: Честно говоря, Архип Архипыч, мне ни одно из этих названий по-настоящему не нравится. Да и те, что я придумал, тоже как-то разонравились.
   А.А.: Что это вдруг?
   Гена: Потому что я подумал, что лучшего названия, чем Республика Поэзия, мы с вами все равно не найдем!
   А.А.: Вот тебе и раз! Да при чем же тут поэзия? Ляпис, Козьма Прутков, Баян - разве они поэты?
   Гена: А кто же они, по-вашему?.. Нет, вы не смейтесь, я понимаю, конечно, что Никифор Ляпис - плохой поэт. Даже очень плохой, халтурщик... Но ведь поэт все-таки! Хороший или там плохой - это уже совсем другой вопрос. Инженер тоже может быть талантливый или бездарный. Но плохой инженер - тоже ведь инженер!
   А.А.: А в поэзии совсем иначе. Плохой поэт - попросту не поэт.
   Гена: А кто же он?
   А.А.: Ну... В лучшем случае - стихотворец. Или, как еще говорят, версификатор.
   Гена: А как же Козьма Прутков? Он, что ли, тоже не поэт? Да его книжка вот уже, наверно, лет сто как издается! И еще как - с портретом. Я сам видел...
   А.А.: Ты прав. Прутков бессмертен, и книга его издается даже больше, чем сто лет. Но ведь Пруткова никогда не существовало на свете. Он выдуман!
   Гена: Как не существовало? А портрет?
   А.А.: И портрет выдуман! Козьму Пруткова, важного чиновника, пишущего скверные стихи и тем не менее считающего себя гением, создали в пятидесятых годах прошлого века несколько литераторов: братья Жемчужниковы и замечательный русский поэт Алексей Константинович Толстой.
   Гена: А зачем?
   А.А.: Затем, чтобы высмеять то, что им не нравилось в тогдашней литературе: пошлость, бессмыслицу, казенщину, отрыв от реальной жизни... Я вижу, Геночка, не миновать нам с тобой еще одного, повторного путешествия в те же края,
   Гена: (в ужасе). Это что же? Опять стихами разговаривать?
   А.А.: На этот раз можно и не стихами. Перевыборы короля поэтов уже прошли. А кроме того, в этой области Страны Литературии живут не только стихоплеты. Некоторые из ее обитателей пишут прозу.
   Гена: Ну, если не обязательно говорить стихами, тогда ладно! Тогда я согласен. Давайте поедем...
   Улица в Эпигонии. Она представляет собой пестрое смешение самых различных архитектурных стилей. Тут и ложноклассические здания с колоннами, и более скромные, мещанские домики с занавесочками, канарейками, геранью, фикусами. И все же есть в этой пестроте нечто общее: какой бы стиль ни являло собой то или иное здание, этот стиль доведен в нем до самого предельного, самого уродливого своего выражения. Гена и Архип Архипович бредут по этой странной улице, и как ни в чем не бывало продолжают свой разговор.
   А.А.: Да ты не горячись! Я ведь не спорю с тобой, Козьма Прутков и в самом деле бессмертен. Но то-то и оно, что бессмертен он вовсе не как поэт!
   Гена: А как кто же?
   А.А.: Как насмешка над плохим поэтом! Вернее, над плохими поэтами.
   Навстречу нашим героям движется какая-то странная фигура. Это чопорный человек в темных очках. Несмотря на ясный солнечный день, он в калошах, с зонтиком. На нем - длинное глухое пальто, застегнутое на все пуговицы. Воротник поднят. Совершенно неожиданно для наших героев этот странный прохожий вмешивается в их разговор.
   Прохожий (еще издали тыча в профессора зонтиком). Стыдно вам, милостивый государь! Да-с! Стыдно вводить в заблуждение юношество!
   Гена: (вполголоса). Архип Архипыч, это еще что за тип?
   А.А.: (так же). Неужели ты не узнаешь его, Геночка?.. Здравствуйте, господин Беликов!
   Беликов (сухо). Честь имею.
   Гена: А, вот это кто! Беликов! Чеховский человек в футляре!
   А.А.: Не соблаговолите ли вы объяснить нам, что побудило вас принять участие в нашем разговоре?
   Беликов Извольте-с! Я вмешался, дабы указать вам на недопустимость вашего поведения. Да-с! На легкомыслие, совершенно неприличное для воспитателя юношества.
   А.А.: Вот как? И в чем же оно проявилось, это мое легкомыслие?
   Беликов Вы изволили сейчас сказать этому молодому человеку, что господин Прутков не поэт.
   А.А.: Да, именно это я и сказал. Вы поняли меня совершенно правильно.
   Беликов (в ужасе). Тсс! Опомнитесь! Что вы такое говорите?! Нас могут услышать!
   А.А.: А нас и так слушают по радио - и, надеюсь, слушают многие. Почему вас это так пугает? Даже если бы я был не прав, что в этом ужасного? Вот вы сейчас докажете всем, что я ошибаюсь - и дело с концом.
   Беликов Так-то оно, конечно, так, да как бы, знаете, чего не вышло!
   А.А.: Помилуйте, что же из этого может выйти?
   Беликов Если мы с вами, взрослые люди, станем спорить друг с другом, то что же тогда остается делать ученикам? Им остается только ходить на головах! Господин Прутков - Директор Пробирной Палаты, лицо в высшей степени уважаемое, а вы о нем так непочтительно... Как старший товарищ, я считаю своим долгом предостеречь вас. Да и почему вы решили, что господин Прутков не поэт? Как же он не поэт, ежели стихи пишет? Кто же он тогда, по-вашему?
   А.А.: А вы уверены, что всякий пишущий стихи имеет право называться поэтом?
   Беликов Да какие же еще могут быть суждения на сей счет? Древние греки, изучению коих я посвятил свою жизнь, понимали под словом "поэзия" именно стихотворные произведения. И всякое человека, умеющего сочинять стихи, именовали поэтом.
   Гена: Слышите, Архип Архипыч? Я ведь вам то же самое говорил!
   А.А.: Поздравляю, Гена, ты нашел себе достойного союзника!
   Гена: (смущенно). А что? Он ведь все-таки учитель гимназии. Он, наверно, про это знает. Разве он неправильно про древних греков сказал?
   А.А.: Про греков-то все правильно. У них поначалу все так и было. Но, насколько я понимаю, Козьма Прутков - не древний грек. Впрочем, не о том речь... Итак, господин Беликов, вы считаете, что и поныне всякий человек, умеющий сочинять стихи, может быть удостоен высокого звания поэта?
   Беликов Разумеется! Ибо согласно циркуляру, гласящему...
   А.А.: Извините, что я вас прерываю. Бог с ним, с циркуляром... Я вижу, к нам приближается один весьма известный в здешних местах стихотворец. Давайте я вас с ним познакомлю. Он почитает нам свои стихи, а вы дадите заключение, можно ли его назвать поэтом.
   Беликов Извольте. Я только не знаю, смею ли я взять на себя такую ответственность. Как бы, знаете, чего не вышло... Дойдет до директора, до попечителя...
   А.А.: Не беспокойтесь, мы им ничего не скажем... А вот и наш стихотворец!
   В самом деле, пока Архип Архипович уговаривал Беликова, к ним приблизился человек странного, если не сказать нелепого вида. Он в сильно поношенном капитанском мундире, а на лице его выражение, увы, явного слабоумия.
   А.А.: Познакомьтесь, господа! Это господин Беликов. А это капитан Лебядкин. Прошу любить и жаловать.
   Беликов Простите, я недослышал... Как? Лебядкин?
   Лебядкин (с драматическим пафосом). Увы! Я, может быть, желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я только Лебядкин - от лебедя... Я, может быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната... Игнат Лебядкин к вашим услугам.
   А.А.: Я полагаю, господин Беликов, вам знакомо это имя?
   Беликов Нет-с, не имел такой чести.
   А.А.: Вот как? Вы не знаете капитана Лебядкина, знаменитого персонажа Достоевского? Так, может, вы и Достоевского не читали?
   Беликов Осмелюсь заметить, я преподаю не российскую словесность, а древнегреческую.
   А.А.: Ну хорошо. Не знакомы, так познакомитесь... Господин Лебядкин, не прочтете ли вы нам что-нибудь? Ведь вы, насколько я знаю, занимаетесь поэзией?
   Лебядкин Я поэт, сударь! Поэт в душе! И мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в бедности... Однако ж вы просили меня прочесть... Извольте, я прочту пиесу "Таракан". Это есть собственное мое сочинение. (Читает.) Жил на свете таракан, Таракан от детства, И потом попал в стакан, Полный мухоедства... Место занял таракан, Мухи возроптали, Полон очень наш стакан, К Юпитеру закричали...
   А.А.: Благодарю вас капитан. Пока довольно.. Что скажете, господин Беликов? Каховы стихи?
   Беликов Недурно. Совсем недурно. Но есть одна погрешность. Последняя строка не укладывается в размер. Я бы посоветовал вам заменить Юпитера Зевсом. Ведь Зевс у древних греков то же, что у римлян Юпитер. Так что смысл никоим образом не пострадает. А стихи станут гораздо благозвучнее. Поверьте, в этом я понимаю более, чем кто-либо иной. О, если б вы только знали, как прекрасен, как звучен древнегреческий язык! (Наслаждаясь.) Ан-тро-пос!..
   Лебядкин Как вы говорите? К Зевсу? (Читает.) Место занял таракан, Мухи возроптали, Полон очень наш стакан, К Зевсу закричали... (Радостно.) В самом деле, так лучше!
   Гена: Архип Архипыч! Видите? Он все-таки кое-что понимает, этот Беликов! Стихи-то и правда получше стали.
   А.А.: Во всяком случае, они стали более гладкими.
   Лебядкин (Беликову). Я вижу, вы большой дока по этой части! Позволите ли прочитать вам еще одно мое сочинение?
   Беликов Что ж, читайте.
   Лебядкин (с пафосом). О, как мила она, Елизавета Тушина! Когда с родственником на дамском седле летает, А локон ее с ветрами играет Или когда с матерью в церкви падает ниц, И зрится румянец благоговейных лиц! Ну, каково?
   Гена: (после паузы). Это и не стихи вовсе. Ни складу, ни ладу...
   А.А.: Да, боюсь, что тут и сам господин Беликов не сможет ничего присоветовать.
   Беликов Это отчего ж-с?
   А.А.: Да оттого, что стихи непоправимо плохи.
   Беликов. Ошибаетесь. Их тоже можно поправить. То есть сам я навряд ли бы с этим справился. Но, по счастию, у меня имеется надежное руководство.
   Гена: Руководство? Какое еще руководство?
   Беликов А вот-с, не угодно ли взглянуть...
   Гена: Действительно, руководство... (Читает.) "Полная школа выучиться писать стихи. Сборник примеров и упражнений для самоизучения в самое короткое время и не больше как в пять уроков сделаться поэтом..."
   А.А.: Какая глупость.
   Беликов Как вы можете так говорить? Да еще при юноше! Вы человек уже пожилой, должны с осторожностью выбирать выражения, а вы так манкируете! Ох, как вы манкируете!
   А.А.: Да почему же я не могу назвать глупую книжку глупой?
   Беликов Потому что она разрешена к печати вышестоящим начальством как весьма полезное и ценное издание. Тут не просто теория, но практическое руководство. Вот-с, взгляните. Упражнение нумер один...
   А.А.: (читает). "Упражнение номеп один Пока поэта не требует Аполлон к жертве священной, Света суетного в заботах погружен он малодушно..."
   Гена: Ха-ха-ха! Вот это да! Это они Пушкина так изувечили!
   Беликов Остановитесь, молодой человек! В вашем возрасте весьма пагубно смеяться над печатным словом! Извольте лучше читать дальше.
   Гена: (читает). "Исправьте это умышленно искаженное пушкинское четверостишие: последнее слово 1-й строчки должно быть - "поэта", 2-й строчки - "Аполлон", 3-й-"света", 4-й - "погружен".
   А.А.: Послушайте, господин Беликов, неужели вы верите, что эти дурацкие упражнения могут научить человека быть поэтом?
   Беликов А вот сейчас я на основании этого руководства преподам господину Лебядкину один наглядный урок, и вы сам тотчас в этом убедитесь!
   А.А.: Ну-ка, ну-ка, попробуйте!
   Беликов Господин Лебядкин! Сделаемте такой опыт. Подсчитайте, сколько слогов имеется в каждой строчке вашего стихотворения...
   Лебядкин Слушаюсь! Только я буду читать, а уж вы, господа, сделайте милость, загибайте пальцы. А то мне одному, пожалуй, и не справиться... (Читает по слогам.) "О-как-ми-ла-о-на..."
   Гена: Шесть слогов!
   Лебядкин "Е-ли-за-ве-та-Ту-ши-на..."
   Гена: Восемь!
   Лебядкин "Ко-гда-с-род-ствен-ни-ком-на-дам-ском-сед-ле-ле-та-ет..."
   Гена: Четырнадцать!
   Лебядкин "А-ло-кон-е-ё-свет-ра-ми-иг-ра-ет..."
   Гена: Одиннадцать!
   Беликов Вот видите! Шесть, восемь, четырнадцать и одиннадцать! А ежели вы хотите, чтобы ваши стихи были столь же благозвучны, как древнегреческие гекзаметры, вы должны следить, дабы в рифмующихся строчках было одинаковое количество слогов...
   Лебядкин (потрясение). Ишь ты... А как же это сделать?
   А.А.: Ну, это очень просто. Выбросьте лишние слова - и все. А те, что не влезают в размер, замените другими.
   Лебядкин ..Легко сказать!
   А.А.: Да нет, и сделать легко. Ну вот хотя бы так: О боже, как мила она, Елизавета Тушина, Когда в седле своем летает, А локон с ветерком играет Иль в церкви упадает ниц Среди благоговейных лиц...
   Гена: "0-бо-же-как-ми-ла-о-на..." Восемь! "Е-ли-за-ве-та-Ту-ши-на". Тоже восемь! "Ког-да-в-се-дле-сво-емле-та-ет..." Девять! "А-ло-кон-с-ве-тер-ком-иг-ра-ет..." И тут девять!.. Архип Архипыч! Почему ж вы тогда сказали, что эта книжка дурацкая?
   А.А.: Потому, что так оно и есть.
   Гена: Но вот же вы сами сейчас сделали все так, как в ней написано, и стихи сразу стали в тысячу раз лучше!
   А.А.: Нет, Геночка! Это тебе только кажется. Я ведь уже говорил, что стихи стали не лучше, а глаже. Ну, более складными, что ли... А ведь ты, по-моему, еще в прошлом нашем путешествии убедился, что складные вирши это еще далеко не стихи, а тем более - не поэзия...
   Гена: Ну да, надо еще, чтобы смысл был...
   А.А.: И не только смысл...
   Гена: А чего еще?
   А.А.: Очень часто бывает, что в стихотворении и размер соблюден, и рифма на месте, и даже смысл есть, а поэзия в нем; как говорится, и не ночевала...
   К нашим героям приближается еще одна, тоже весьма своеобразная, фигура. Это человек с довольно благообразной внешностью, традиционной для русского интеллигента начала века: "чеховская" бородка, пенсне. Однако выглядит он более чем странно. Похоже, что он совершенно гол. Наготу его прикрывает только байковое одеяло. Из-под одеяла виднеются голые волосатые ноги. В руках - толстый том в роскошном золоченом переплете.
   Человек, завернутый в одеяло Я к вам пришел навеки поселиться!
   А.А.: А, Васисуалий Андреевич! Вы как нельзя более кстати!
   Гена: Архип Архипыч, кто это? Странный какой! Почему он без штанов? И в одеяло завернут!
   Беликов Я полагаю, это не одеяло, а древняя тога.
   А.А.: Да нет, именно одеяло. Но вот то, что ты его, Геночка, не узнал, это для меня удивительно. Это же Васисуалий Лоханкин.
   Гена: Ну да! Из "Золотого теленка"!
   Лоханкин (замогильным голосом). Я к вам пришел навеки поселиться. Надеюсь я найти у вас приют...
   Беликов Позвольте! Как это то есть приют? В таком виде? Я решительно протестую! Что скажет попечитель, если увидит меня в обществе человека, разгуливающего без панталон!.. Ступайте к себе домой!
   Лоханкин Уж дома нет. Сгорел до основанья, Пожар, пожар пригнал меня сюда. Успел спасти я только одеяло И книгу спас любимую притом...
   А.А.: мк видите, друзья мои, Васисуалий Андреевич изъясняется чистейшим пятистопным ямбом. И при этом связно выражает то, что его волнует...
   Лебядкин (завистливо). Да, так и щелкает, шельма, эти самые ямбы. Ровно орехи!
   А.А.: И все же стихи его от этого поэзией, увы, не становятся.
   Гена: А у него рифмы нету!
   А.А.: Ну, не в рифме дело. Бывают ведь и так называемые белые стихи. Без рифм. Белым стихом написаны многие шедевры Пушкина, Лермонтова, Блока... Впрочем, если хочешь, Геночка, в ямбах Васисуалия Лоханкина тоже сейчас появится рифма. Ну-ка, Васисуалий Андреич, поднатужьтесь! Скажите нам то же самое, только в рифму!
   Лоханкин (послушно). Уж дома нет. Беда врасплох застала. Огонь уж поглотил мой бывший дом. Успел спасти я только одеяло И книгу спас любимую притом.
   А.А.: Как, Геночка? Сильно выиграли стихи Лоханкина оттого, что в них появилась рифма?
   Гена: Да нет, не очень...
   А.А.: Вот так же точно дело обстоит и со стихами капитана Лебядкина. Их можно выправить, пригладить, причесать, но поэтом он от этого не станет.
   Лебядкин (оскорбление). Я - не поэт? Хорошо же сударь! Вы еще услышите об Игнате Лебядкине! Прощайте, вы, лицемер!
   Беликов Позвольте и мне откланяться. Я вижу, милостивый государь, вы неисправимы. С вами опасно иметь дело. Ах, как бы теперь чего не вышло! Как бы чего не вышло!..
   Лоханкин Куда же вы? Постойте! Погодите! Зачем, зачем бросаете меня? Где мне искать моей сермяжной правды? О, люди черствые и мерзкие притом!.. (Бежит вслед за Беликовым и Лебядкиным.)
   А.А.: Ну вот, все ушли. И бог с ними... Что ж, Гена, надеюсь, теперь ты понял, почему та область Страны Литературии, в которой живут герои, подобные Лебядкину, Лоханкину, Ляпису, Козьме Пруткову, не может быть названа Республика Поэзия. Скорее, ее можно окрестить Антипоэзией...
   Гена: Может, мы так ее и назовем?
   А.А.: Да нет, не стоит. Как говорится, от добра добра не ищут. Лучшего названия, чем Эпигония, нам с тобой не найти. Я бы только добавил еще одно слово...
   Гена: Какое?
   А.А.: Провинция... Не графство, не королевство, не республика, не область, а именно провинция! Ведь Эпигония - самая заштатная, самая захолустная, самая провинциальная часть Страны Литературных Героев.
   Гена: Архип Архипыч, а она большая - эта Эпигония?
   А.А.: Огромная! Эпигония - одна из самых обширных и густо населенных областей Литературии.
   Гена: Не понимаю, откуда в Стране Литературных Героев набралось столько писателей, пусть даже самых захудалых?
   А.А.: Так ведь в Эпигонии живут не одни только создатели, но и потребители эпигонской литературной продукции. Кстати, именно поэтому было бы неправильно называть эту область Графство Графоманское. Тут живут не только графоманы, но и их многочисленные читатели, почитатели, поклонники.
   Гена: А почему же мы тогда ни одного из них не встретили?
   А.А.: Можешь не сомневаться, еще встретим!
   Путешествие восемнадцатое
   Козьма Прутков и Владимир Ленский
   Уже знакомая нам по прошлому путешествию улица в Провинции Эпигония. Навстречу Архипу Архиповичу и Гене, радостно раскрыв объятия, движется пылкий молодой человек в шляпе, панталонах, фраке, то есть в той одежде, в какой имели обыкновение появляться русские дворяне сороковых и пятидесятых годов прошлого века.
   Пылкий молодой человек Друзья мои! Позвольте вас обнять! Как счастлив я, что смогу наконец прижать вас к своей груди! Я столько о вас слышал от наших общих знакомых!
   А.А.: Александр Федорович! Какими судьбами?!
   Гена: (тихо). Архип Архипыч, кто это? Вы его знаете?
   А.А.: (так же). Да и ты, я думаю, его знаешь, Геночка! Это же Александр Адуев, герой гончаровской "Обыкновенной истории"!
   Гена: Ой, здравствуйте!.. Я вас не сразу узнал. Вы не обиделись?
   Адуев Ну что вы! Какие могут быть обиды меж столь близкими людьми, каковы мы с вами!.. Впрочем, одну обиду, не скрою, я затаил в своем сердце.
   А.А.: Обиду? На кого?
   Адуев На вас, мой любезный друг!.. И, как подобает человеку прямому и открытому, спешу сразу вам ее высказать.
   А.А.: Сделайте милость, я слушаю.
   Адуев До меня дошло, что вы поместили моего кумира Владимира Ленского в одну компанию с такими жалкими эпигонами, каковы суть Козьма Прутков, Олег Баян и Никифор Ляпис, незаконно присвоивший себе титул князей Трубецких.
   А.А.: Ну, последнее не совсем верно. Никифор Ляпис себя князем, кажется, не называл. Он просто взял псевдоним. У поэтов это принято. Впрочем, бог с ним, с Ляписом. Ведь вы, насколько я понимаю, обиделись за Ленского?