Раткевич Элеонора. Деревянный Меч

   Ну и наговорил же я! В жизни бы она мне не поверила, будь я для нее реален. Хорошо знакомому поклоннику она бы мигом ответила: “Врешь, любимый!” Но в том-то и дело, что я для нее не существо из плоти и крови, а незнакомый герой. Явился из ниоткуда и ушел в никуда. Я не человек, я образ ее желания, меня как бы и нет вовсе. Не так уж и трудно поверить, что ты не любишь того, чего нет”.
   Выйдя, Кенет еще раз оглянулся на павильон. Отблески фейерверка скользили по его окнам гораздо реже. Только раз промелькнуло в окне лицо барышни Тамы – бледное, наивно-восторженное. Губы ее шептали чье-то имя; Кенет сразу понял, что не его, и разбирать не стал.
   Чувствуя себя последним мерзавцем, Кенет выбрался из сада за ворота и с облегчением вздохнул. От стены напротив отделилась черная тень и шагнула ему навстречу.
   – Иди за мной, – тихо произнесла тень голосом массаоны Рокая.
   Кенет повиновался. Он не знал, что именно массаоне от него нужно, – только слышал, что голос Рокая дышал тихой яростью, и не задавался вопросом, чем он мог так прогневать каэнского массаону. В том расположении духа, в котором Кенет пребывал после беседы в павильоне, ему казалось, что всякая живая тварь, всякая букашка имеет право сердиться на него – не только массаона.
   – Прикрой лицо, – приказал массаона. – За поворотом увидишь закрытый паланкин – полезай в него.
   Кенет вынул из волос заколку и опустил голову. Длинные волосы скрыли его лицо совершенно, загрустил молодой воин – с кем не бывает?
   – Хорошо, – одобрил массаона без всякого выражения. – Иди.
   Если бы Кенет и надумал куда сбежать, ничего бы у него не вышло: массаона неотступно следовал за ним. Он своей рукой приподнял занавеску, скрывающую дверцу, и почти втолкнул Кенета внутрь паланкина.
   – Садись, – распорядился он.
   Кенет с трудом разглядел в полумраке свободное сиденье – на том, что напротив, лежала, как ему показалось, куча тряпья. Не успел Кенет сесть, как куча зашевелилась.
   – Массаона! – возмущенно вскричал Наоки. – Уж не знаю, что я натворил, но Кенет точно ничего не сделал. За что его-то арестовывать?!
   – Молчи, – оборвал его массаона и обернулся к Кенету: – Ты со своей барышней разобрался? Неужели дело в этом?!
   – Откуда вы знаете? – запинаясь, спросил Кенет.
   – Если бы я не знал, – ехидно отпарировал Рокай, – я не был бы массаоной. Я обязан знать. Довольно и той ошибки, что я совершил с твоим остолопом-приятелем, вот с этим самым Наоки. Так разобрался или нет, я спрашиваю.
   – Разобрался, – неохотно ответил Кенет.
   – Каким образом? – заинтересовался Наоки. Кенет вкратце объяснил, снова мучаясь от стыда.
   – Фью! – присвистнул Наоки. – Чтобы в такое да поверить! Твое счастье, что ты маг. Ты и вообще мог ей сказать, что между вами ничего не может быть, потому что лошади летают. Она бы тебе поверила.
   – Заткнитесь, сопляки! – шепотом загремел массаона. Кенет и Наоки не столько повиновались приказу, сколько потеряли от изумления дар речи.
   – Я вас не для того сюда притащил, чтобы тратить время на ваши препирания, – гаркнул массаона по-прежнему шепотом. – Отвечать на мои вопросы – вы, оба! От темы не отклоняться. Ты с кем в последний раз разговаривал, кроме своей красотки, и когда?
   – С лекарем Хассэем, – недоуменно отозвался Кенет. – Утром, сразу после построения.
   – Я тоже, – с вызовом произнес Наоки.
   – Где были потом? – продолжал допытываться массаона.
   – На рынке, а после того – в порту, – ответил Кенет, недоумевая все сильнее. – Сидел на ящике и читал книгу.
   – Дрых в казарме, – лаконично отрезал Наоки.
   – В порту… в казарме… – задумчиво протянул массаона. – Лучше не придумаешь. Имей в виду, что ты, – он взял Кенета за руку, – сбежал из Каэна морем незадолго до полудня.
   – В честь чего это? – возмутился Наоки.
   – А ты молчи, – со злорадным удовольствием осадил его массаона. – Тебя здесь вообще нет. Ты четыре часа назад убит на дуэли.
   Теперь до юных воинов начало доходить, что их никто не арестовывал и что случилось нечто из ряда вон выходящее.
   – Я сегодня получил императорский указ, – объяснил массаона. – О поимке государственного преступника по имени Кенет Деревянный Меч.
   – Но я же не… – начал ошеломленный Кенет.
   – Я знаю, что ты “не”, – перебил его массаона. – Иначе бы тебя здесь не было.
   Говорил он хмуро; недавнее удовольствие от перепалки с Кенетом уже покинуло массаону.
   – Тебя ведено взять живым. Заткнуть рот, вырвать глаза и основательно переломать руки. И отправить никак не в столицу, а в Замок Пленного Сокола. Тебе это о чем-то говорит?
   – Говорит, – глухо ответил Кенет. В желудке его трепыхнулось нечто холодное и тяжелое.
   – Инсанна?.. – на всякий случай удостоверился массаона. Кенет только вздохнул в ответ.
   Наоки придушенно охнул.
   – Тебе здесь оставаться нельзя, – продолжал массаона. – И Наоки тем более. Если Инсанна даст тебе знать, что заполучил его, ты ведь вернешься?
   – Да, – тяжело произнес Кенет.
   – Значит, ты сбежал морем, и этот след я буду отрабатывать до помутнения в глазах. А Наоки лучше всего быть мертвым. Подходящий труп я найду. В дни гербовых торжеств это несложно. Отцу его лучше пока не знать. Потом как-нибудь я ему скажу. Когда безопасно будет. А сейчас я выведу вас из города, и вы пойдете в горы. Там можно спрятаться.
   – Это я пойду в горы, а не мы, – поправил Рокая Кенет.
   – Почему? – вскинулся Наоки.
   – Так будет безопасней. Тебя я для Инсанны сделал невидимым, а меня он время от времени видеть может. Если он пусть не увидит, но поймет, что ты рядом… лучше бы тебе и впрямь погибнуть на дуэли.
   – Не согласен, – запротестовал Наоки.
   – Не ерепенься, – безжалостно приказал массаона. – Да, но где тебя тогда спрятать?
   – У моего учителя, – мгновенно ответил Кенет.
   – И как этот городской остолоп в одиночку доберется до Сада Мостов? – иронически поинтересовался массаона.
   – Ему помогут. Пойдешь сначала в Поречье…
   – Перечники его прогонят, да еще и вслед посмеются, – удивился массаона.
   – Не прогонят, – уверенно возразил Кенет. – Скажешь, что воин с деревянным мечом просил тебе помочь и проводить до Медвежьего Урочища. В сам лес не заходи, это безопасно для меня, но не для тебя.
   Массаона с интересом взглянул в сторону Кенета, но в темноте разглядеть его не мог и остро подосадовал на опущенные занавески. Он видел Кенета неоднократно – и все же охота еще раз взглянуть на человека, сумевшего внушить такое уважение гордым и независимым перечникам, что пришелец с его именем на устах мог смело рассчитывать на помощь.
   – Обогнешь лес и сразу иди в деревню. Лучше всего зайти к деревенскому старосте, но если его дома не случится, можешь и любого другого спросить, беды не будет. Опять скажешь, что ты от воина с деревянным мечом, и попросишь провести тебя тайком в Сад Мостов. Там постарайся передать наместнику вот это… – Кенет зажег тусклый магический огонек, вывернул из привесного кошелька немного мелочи и вытащил с его дна подаренную каллиграфом кисть. – Вот и пригодилась… ах я, болван! Все равно туши нет.
   Массаона пошарил в складках своего хайю и извлек маленькую дорожную тушечницу.
   – Вот спасибо! – обрадовался Кенет. Он вынул дарованную Акейро грамоту о праве не вступать в гильдию и на обороте ее написал: “Уважаемый брат, этот человек спас мне жизнь в бою. Примите его так, как приняли бы меня, и отправьте к моему учителю или, на худой конец, к зеленщику”.
   Массаона, через плечо Кенета прочитав послание, едва не поперхнулся. Маг и полевой агент, называющий его светлость господина наместника Акейро братом… да кто же он, в конце концов, такой? На кого Инсанна императорским указом объявил охоту?
   Кенет сложил письмо, вручил его Наоки и велел огоньку погаснуть.
   – Отдашь письмо наместнику. Можешь сначала пойти к князю – он подписывал твое прошение и должен тебя помнить. Я не знаю, где сейчас мой учитель, но они оба знают наверняка. Не обижайся, Наоки.
   – Я не обижаюсь, – вздохнул Наоки.
   – Если здесь еще можно кому-то что-то рекомендовать, – скорее с напускным, чем настоящим ехидством вставил массаона, – после того, как упоминались столь знатные особы, то я тебе рекомендую, если в горах придется туго, назвать мое имя. Оно там чего-то стоит.
   – Оно где угодно стоит, – с благодарностью произнес Кенет. – Но для вас это может быть опасно.
   – Не может. Я себя под удар не подведу. В моем возрасте воины обычно не бывают дураками. Дураков убивают значительно раньше.

Глава 16
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ИЗ ОСЕНИ

   Слово свое массаона сдержал: Кенет и Наоки выбрались из Каэна незамеченными. После недолгого прощания Наоки развернулся и зашагал в сторону Поречья, а Кенет направился в ближайший лес, и рассвет застиг его уже на опушке.
   Утро выдалось прекрасное, и печалился Кенет недолго. Прощание с Наоки и массаоной тронуло его меньше, чем разлука с Аканэ. Возможно, он уже начал привыкать к расставаниям. А может, дело в том, что Наоки был ему просто другом, а Аканэ – и другом, и старшим братом, и в каком-то смысле вторым отцом. Да и времени тосковать у Кенета не было. Думать приходилось совсем об ином.
   Кенету прежде никогда не доводилось бывать в горах. По его понятиям, горы – это громадные стены из сплошного камня, совершенно отвесные и неприступные. На вершинах этих остроконечных каменных монолитов лежит лед и снег, а на их поверхности, разумеется, ничегошеньки не растет. Как в таких условиях ухитряются выжить люди – да не просто выжить, а обитать там постоянно, поколение за поколением, – Кенет не знал и не понимал, но в реальности существования горцев не сомневался: мало ли чудес на свете? Может, горцы в состоянии ходить по отвесным стенам и питаться обледеневшим гранитом? Но он, Кенет, не горец и, даже проглотив камень, переварить его не сумеет, а припасов у него с собой никаких. Только то, что при себе: деревянный меч в ножнах, маленький привесной кошелек с жалкой мелочью да три томика легенд. Конечно, драгоценный пергамент с уставом у него с собой, да вот только уставом не закусишь и дорожную сумку из него не сошьешь. Дорожную сумку пришлось оставить на постоялом дворе, а с ней и кошелек, еще Аканэ подаренный, и почти все деньги и припасы. Даже посох Кенет, удирая из Каэна, не смог прихватить.
   При воспоминании о посохе Кенет слегка смутился. Представить только, каким мальчишкой он был год назад, с гордостью нанося на только что неизвестно зачем купленный посох знак “исполнение”!
   Когда утренний туман окончательно рассеялся и трава просохла от недавней росы, Кенет разложил перед собой все свое имущество и принялся размышлять. Деньги… ничтожная их часть – ну да они не скоро и понадобятся… гребень… игла – это хорошо… кисть и подаренная массаоной дорожная тушечница… книги в кожаных переплетах – а вот это просто замечательно… что ж, могло быть и хуже.
   Кенет вновь собрал кое-как свои пожитки и пошел в глубь леса в поисках сколько-нибудь подходящей ягодной или грибной полянки. Вскоре ему попалось и то, и другое. Набрав побольше грибов и ягод, Кенет разложил ягоды сушиться на солнышке, наткнул грибы на тонкие веточки кустов и деревьев, а сам тем временем занялся изготовлением дорожной сумки.
   Содрать с новехоньких переплетов кожу, не повредив ее, без помощи ножа не так легко, как кажется на первый взгляд, но для человека умелого и не столь уж трудно. Заколкой можно протыкать кожу, а крепкую ручку кисти осторожно просунуть в отверстие и отделить с ее помощью кожу от переплета. Через некоторое время Кенету удалось распотрошить все три томика, не повредив ни кожу, ни собственно книг. Пошел он на это с величайшей неохотой. Крестьянину не так просто выучиться грамоте – времени у него куда меньше, чем у городского жителя, да и учиться чаще всего не у кого. Но уж коль скоро земледельцу посчастливилось овладеть тайнами чтения и письма, к книгам он относится с почти суеверным почтением. Тем более что и книги-то ему в диковинку: в кои веки раз в год, в два, заезжий торговец прихватит с собой в деревенское захолустье десяток-другой книг для всех покупателей, сколько их есть. Каэнские книжные ряды Кенета просто ошеломили: он отродясь не видывал столько книг разом и даже не подозревал, что книг на свете так много. Собственные деяния казались ему почти святотатством, но надо было думать о том, чтобы остаться в живых. А уж если он жив останется, то при первой же возможности переплеты починит. И все же, несмотря ни на какие самоуговоры, Кенет взялся за дело с нелегким сердцем – так, словно кожу сдирать ему предстояло не с книг, а с живых людей. Убедившись, что сами книги при этом не пострадали, Кенет испытал некоторое облегчение. Он бережно укутал три оголенных томика собственной рубашкой и принялся мастерить себе сумку.
   Работа подвигалась медленно. Чтобы не сломать иглу, Кенет сначала проделал заколкой множество дырочек по краям переплетов, а потом и вовсе спрятал иглу, сообразив, что она ему сейчас не пригодится: нитки остались в Каэне в дорожной сумке. Подходящую для шитья траву он нашел быстро, зато когда он собрал должное ее количество, ладони его горели, кожа на них покраснела и вспухла. Кое-как Кенет отделил крепкие волокнистые стебли от листьев, отгрыз корни и принялся сшивать бывшие переплеты, продевая стебли в проделанные заколкой отверстия.
   Котомка получилась маленькая и крайне неказистая, но уж лучше такая, чем вовсе никакой. Кенет забил ее доверху своими припасами, запихал книги за пазуху, а в освободившуюся рубашку увязал еще столько грибов, сколько сумел набрать. Привалы он теперь устраивал долгие, чтобы как следует просушить собранные грибы и ягоды. Как только они, высыхая, уменьшались в объеме, Кенет набирал новые, набивая сумку все плотнее и плотнее. По крайней мере теперь он не умрет с голоду в горах, пока отыщет людей. А отыскать их надо как можно быстрее. Иначе не в горах, так за горами Кенета ждет гибель – не от голода, так от холода. Это Сад Мостов он покидал, снаряженный в дорогу как должно. А сейчас у него нет с собой ни котелка, ни складного кожаного ведра, а главное – нет ни теплой одежды, ни возможности самому ее соорудить. Прошлой зимой он охотился, а сейчас ему нечем и не из чего соорудить силки, нет стрел с костяным или каменным наконечником, нет ножа. Впрочем, пустить в ход нож он все равно не смог бы – разве что нарезать им уже убитую добычу. Да, удайся ему промыслить какого-нибудь зайца, и обдирать его придется с помощью заколки для волос, а разделать так и вовсе нечем. Прошлой зимой у него был нож. Прошлой зимой ему помогал старый деревенский знахарь, и наверняка не только из своих припасов: Кенет сильно подозревал, что вся деревня по мере возможностей подкармливала своего спасителя. Этой зимой Кенету лучше не рассчитывать на чью-то помощь. Да ее и принимать нельзя: он – государственный преступник, и помощь ему погубит благодетеля верней, чем чума. Этой зимой за ним будет охотиться Инсанна. Раз уж он добыл императорский указ, намерения у него серьезные, и не стоит надеяться, что он уймется и оставит Кенета в покое. Уж скорее наоборот: как только Инсанна обнаружит, что в Каэне жертва ускользнула из расставленной ловушки, точно такие же тайные указы будут разосланы по другим городам. А может, и не только тайные. Скорее всего в самом недалеком будущем стены городских домов будут оклеены описанием его, Кенета, внешности. И у него даже не будет возможности скинуть свой синий хайю и притвориться бродячим ремесленником: оказывается, и для этого надо вступить в гильдию. Кенет не сожалел о том, что письмо наместнику для Наоки ему пришлось написать на обороте разрешения не вступать в гильдию: не много от него проку за пределами княжества. Да и в самом княжестве он не может им воспользоваться: ведь в указе наместника проставлено его собственное имя. К тому же – а как иначе убедить Акейро, что именно он прислал к нему Наоки, что это не хитроумная западня, придуманная императором или ненавистным Инсанной? Но все же скверно Кенету придется из-за треклятых правил о вступлении в гильдию. Да, соваться в города ему еще и по этой причине не стоит. Притом же если бы ему и удалось каким-то образом обойти закон о гильдиях – значит нужно расстаться и с синим хайю, и с воинским перстнем с “соколиным глазом”, и с деревянным мечом. А Кенет был попросту не в силах закопать где-нибудь подарки Аканэ и заботливо выбранные князем Юкайгином черные с серебром ножны и уйти как ни в чем не бывало. Это его последнее достояние. Последняя ниточка памяти, связывающая его с Садом Мостов. Даже не так – это единственное, что у него есть от дома, которого у него нет. Будь что будет, а хайю, кольцо и деревянный меч в ножнах он не бросит. Что толку помышлять о сытой и безопасной жизни в городе, раз она все равно невозможна? Думать надо о том, как преодолеть горы до окончания осени, пока холод не сделал их окончательно непроходимыми, и где, а главное – как перезимовать.
   Кенет не сомневался, что раньше осени ему до гор не добраться. По Каэнской дороге весь путь не отнял бы у него и двух с половиной недель – особенно если не делать долгих остановок. Но кратчайшего пути в горы Каэнским трактом приходилось избегать, а длительные привалы с целью пополнения дорожных запасов существенно замедляли продвижение. Иногда Кенет побаивался, что давно сбился с пути, а иной раз опасался, что доберется до гор лишь поздней осенью, в самый канун зимы, и тогда ему в горах уж точно не выжить. Он и не замечал, что тропинка все круче взбирается под уклон, что деревья вокруг растут совсем другие, не те, что в начале пути. А если и замечал, то не подозревал, что уже вступил в область предгорья, и только плотно сомкнутый строй деревьев не позволяет ему увидеть, что горы совсем рядом.
   Заметив куст, усыпанный спелыми орехами, Кенет и огорчился, и обрадовался. Огорчился, потому что спелые орехи самым недвусмысленным образом напомнили ему, что лето уже кончается, а значит, дорога отняла у него слишком много времени. А обрадовался, поскольку даже самые вкусные ягоды у него уже колом в горле торчали. Конечно, он запекал в золе грибы и всякие съедобные коренья всякий раз, когда ему удавалось их найти и выкопать. Конечно, он ловил руками рыбу во всех ручьях, где она только водилась, и к собственному удивлению, ему иногда даже удавалось ее поймать. Всякий раз, поедая жаренную на углях рыбу, он добрым словом вспоминал выучку у Аканэ, а заодно ругал себя за глупость: ишь, разнежился от городской жизни, поглупел, размяк. При себе надо рыболовную снасть держать, а не в дорожной сумке – особенно человеку, который не может пустить в ход нож, чтобы срезать то или иное растение, смастерить снасть и тем самым исправить свою оплошность. Но по большей части Кенету все же приходилось питаться ягодами. Спелые сладкие орехи могут наполнить и его желудок, и котомку.
   Кенет, не раздумывая долго, сошел с тропинки и зашагал к орешнику. Он не замечал, что таится меж его ветвей – никто бы не заметил, – и обнаружил это, лишь когда вошел в него.
   В первое мгновение Кенету показалось, что он вновь стоит у берега моря и видит его водяной стеной, как впервые, только на сей раз стена воды обрушилась на него, и он закричал от невыносимого ужаса. Он не просто видел – он был частью того, что видел, – а найти слов для того, что видел, он не мог. Никаким определениям оно не поддавалось, ибо все определения, сколько их есть на свете, были частью этого и его порождением, и ни одно не могло объять увиденное полностью. Если бы Кенету примерещилась в кустах целая вселенная, ему и то стало бы не по себе. Но он увидел то, мгновенным всплеском чего является вселенная – многие вселенные, – и долгие тысячелетия он был этим, теряя рассудок и вновь обретая его бессчетное количество раз. Его тело яростно боролось с самим собой, пытаясь справиться с ощущениями, с которыми справиться неспособно, и Кенет уже не мог сказать, какие из его ощущений были правдой, а какие – изумленным воплем разума; что ему кажется, а что – нет. Его правый глаз мягко высвободился из глазницы, запрыгал по плечу, скатился по руке и убежал в кусты ощупывать, обнюхивать и облизывать дрожащий на листьях солнечный свет – очевидно, всегда мечтал. Ребра вывернулись наружу и заиграли на невесть откуда взявшейся флейте. Третий глаз проклюнулся, но не на голове, а на совсем другой части тела, где он не мог увидеть ничего, кроме изнанки штанов. Желудок разразился вдохновенными стихами. Но в наибольший ужас Кенет пришел, когда ощутил и услышал, что его левый локоть явственно хихикает. Вероятно, его насмешила вселенная, родившаяся в пятке.
   А потом все эти странности попросту бесследно исчезли. Настал – что настало? – покой? – гармония? – единство? И блаженно растворяясь в том, чего он не умел назвать, Кенет услышал внутри и вовне себя недовольное ворчание.
   – Ты утомил меня, Видящий Суть.
   Под кустом орешника сидел богато одетый юноша самой что ни на есть вельможной наружности. Его ладонь покоилась на каком-то предмете, несомненно, знакомом Кенету, – вот только вспомнить бы еще, как эта штука называется?
   – Ты… кто? – задыхаясь, вымолвил Кенет.
   – А разве ты не знаешь? – усмехнулся юноша. Странное дело: Кенет знал, он чувствовал, что знает… но и не знает одновременно.
   – Моя форма – в глазах смотрящего, – произнес юноша, чуть откидываясь назад. – Но ты видишь суть. Ты увидел меня как я есть, а этого не в силах, даже увидев раз, продолжать видеть ни один человек, хоть бы и маг. Ты вынудил меня принять форму самому. Этого я ни для кого не делаю. Ты первый.
   – Я не хотел… то есть я не знал, что… что я… – Кенет окончательно запутался. Он хотел сказать, что рад бы загладить свою невольную вину, но понимал, что более чудовищной нелепости и выдумать невозможно.
   – Я бы и не сделал, – высокомерно улыбнулся юноша, на мгновение становясь неуловимо похожим на наместника Акейро и на старую сосну одновременно. – Но ты мне нужен в своем уме. Я ждал тебя, Видящий Суть. Я был с тобой и в тебе, а ты даже не замечал меня. Я дождался. Помоги мне доиграть партию.
   Теперь только Кенет сообразил, что за предмет лежит под холеными пальцами узкой руки. Конечно же, доска для игры во “Встречу в облаках”. Только какая-то другая, не такая, как виденные Кенетом ранее. И фишки тоже другие.
   – Я плохой игрок, – еле выдавил Кенет. Богатые одеяния юноши оказались поношенной крестьянской одеждой, а сам юноша… Кенет едва не вскрикнул, когда окруженный морщинами рот широко раздвинулся в хитроватой стариковской ухмылке, обнажая белесо-лиловые десны.
   – Кто тебе сказал, что ты – игрок? – ехидно прошамкал старик, и Кенету вновь показалось, что его локоть хихикает, к тому же весьма противно.
   Узловатый старческий палец коснулся как бы ненароком одной из фишек, и Кенет ощутил его прикосновение.
   Так вот он кто – попросту фишка в чьей-то игре! Осознание привело Кенета в такой гнев, что молния едва не прошила его грудь насквозь прежде, чем он успел от нее избавиться. А он-то считал, что уже научился не только порождать молнии, но и сдерживать их!
   – Я не хочу, чтобы ты мной играл! – выпалил Кенет.
   – Сопляк! – Суровый воин гневно сдвинул брови и сжал в кулак лежащую на доске руку. – Разве правила игры играют фишками?
   – Ничего не понимаю, – простонал в отчаянии сбитый с толку Кенет.
   – А вот это правильно, правильно, малыш, – ласково пропела старенькая бабушка с безмятежно лучезарной добротой. – Вот и умница, вот и молодец. Пирожка сладенького хочешь?
   Ошарашенный Кенет только головой помотал.
   – Зря, – коротко бросил вельможный юноша. – Ты действительно ничего не понимаешь. Что ж, изволь. Я не игрок.
   – Как и я? – не удержался от вопроса Кенет.
   – По-другому, – поморщился юноша. – Я и есть игра и ее правила. Правила игры играть не могут. А вот фишки могут. Я играю ими, вместе с ними, я – это они. Все вместе и по отдельности. Теперь понял?
   – Не совсем, – признался Кенет.
   – Совсем нет, – поправило его ничто. – Как ты посмел назвать меня игроком? Терпеть не могу всяческих демиургов.
   – Кого-кого? – не понял Кенет.
   Огромный горный хребет оглушительно расхохотался.
   – Тех, кто полагает, что обладает властью. Вроде этого новорожденного младенца… как там его?.. Инсанна, кажется. Тех, кто мнит себя игроками.
   – Ты не можешь говорить понятнее? – взмолился Кенет.
   – Я говорю понятно, – вздохнула тишина. – Но ты слышишь не все, что я говорю. И я говорю не все, что ты слышишь.
   – Кажется, это я понял, – задумчиво произнес Кенет.
   – Скорее всего тебе это только кажется, – возразил гадальщик по именам, небрежно потряхивая мешочком с гадальными бирками. – И не старайся понять. Просто запомни: не все слова, сказанные мной, сказаны действительно мной. Не ломай себе голову, просто прими это как данность. Этого ты все равно сейчас не поймешь, зато тебе станет понятно все остальное.
   – Постараюсь, – пообещал Кенет.
   – Тогда вернемся к партии, – кивнул юноша, и его тонкие пальцы струями дождя коснулись доски. – Фишки играют сами, поскольку обладают свободой воли и могут все – разумеется, в соответствии с правилами игры.