Страница:
К тому времени как он закончил свой рассказ, глаза Мары были уже полны слез.
— Как это грустно, милорд.
— К тому времени мне было уже пятнадцать лет.
Такие вещи не происходят быстро. У моего отца все это время ушло на апелляцию к королю, парламенту и обществу. В течение почти двадцати лет это был самый сенсационный скандал, о нем распевали песенки, долгие годы его обсуждали за всеми обеденными столами Лондона. В конце концов я все-таки унаследовал титул, к большому, полагаю, разочарованию для моего отца. Но с этого дня меня стали называть незаконнорожденным графом Сент-Обином, несмотря на то, что я официально был объявлен наследником.
Хотя Мара и знала , о скандале, с которым было связано его происхождение, она не имела никакого понятия о том, что у него было столь несчастливое детство Повинуясь порыву, она коснулась его плеча:
— Это не ваша вина. Вы не должны винить себя.
— Я не виню себя ни в чем. Я просто конечный результат предательства и обмана. Запомните это, пожалуйста, мисс Вентворт, в том, конечно, случае, если решите, что все еще хотите выйти за меня замуж Он спокойно посмотрел на нее, вдруг его взгляд потемнел.
— И я не потерплю предательства от своей жены.
Мара с трудом проглотила комок в горле, образовавшийся после его слов, потому что он не шутил.
— Вы не должны беспокоиться на мой счет по этому поводу, милорд. Уверяю вас, что я не прячу от вас никаких тайных связей. Я признаю только доверительные отношения между супругами.
— Очень рад этому, мисс Вентворт. Потрудитесь, пожалуйста, всегда придерживаться этой нормы Я также буду выполнять это обязательство. А теперь, зная все о моем прошлом, желаете ли вы по-прежнему выйти замуж за незаконнорожденного графа Сент-Обина?
Мара нахмурилась.
— Вы не незаконнорожденный, и да, я по-прежнему желаю выйти за вас замуж.
— Кроме этого есть еще кое-что, — добавил он.
— Что, милорд?
— Вы слышали что-нибудь о Проклятии?
Мара сделала вид, что не понимает.
— О проклятии, милорд?
— О Проклятии Кулхевена. Видите ли, — продолжил он, сделав жест в сторону портрета ее матери, — говорят, что женщина, изображенная на этом портрете, когда явились солдаты, чтобы конфисковать это владение, наложила на Кулхевен проклятие.
— С ее стороны это было большой дерзостью.
Обычно я не подвержена суевериям, но это любопытно.
Каково же было это проклятие, милорд?
— Легенда гласит, что у хозяина Кулхевена не родится ни одного живого наследника, пока в ребенке не будет течь ее кровь. Мой дядя, который жил здесь до меня, кажется, только подтверждает действенность проклятия. Его жена до того, как умереть при родах четвертого ребенка, родила ему трех мертворожденных. В своем дневнике он писал, что во сне его преследует дух этой женщины. Огненной Леди. С тех пор среди местных жителей ходят слухи, что этот призрак даже столкнул его с башни.
— Как странно. А вы видели когда-нибудь эту Огненную Леди, милорд?
Адриан помедлил, припомнив видение, за которым наблюдал у того озера. Может ли быть?.. Он покачал головой, отказываясь принимать такое объяснение увиденного.
— Нет, я сам не видел, однако Проклятие Кулхевена живет в сердцах и умах многих живущих здесь людей, так же как и образ Огненной Леди. А поскольку из семьи этой женщины-духа в живых не осталось никого, заклятие, по-видимому, никогда не будет снято.
— А почему вы так уверены в том, что в живых не осталось никого, милорд?
— Судя по тому, что мне рассказывали, муж этой леди, граф, в начале войны был арестован и посажен в Дублинский замок. Там он подхватил сыпной тиф и умер.
Сыпной тиф? Значит, голод у них сегодня называется так? Интересно, как много знает Сент-Обин?
— А почему граф был арестован?
— Очевидно, что, являясь сильной крепостью, Кулхевен был одним из владений, намеченных Протекторатом для конфискации. Подобно многим землевладельцам граф отправился в Дублин искать правосудия.
Там он был арестован по подозрению в принадлежности к католическим конфедератам.
— Он был ирландец?
— Нет, он был англичанином, но взял в жены ирландку.
— В этом и заключалась его поддержка конфедератов?
До тех пор, пока граф с недоумением не посмотрел на нее, Мара не осознавала, что говорит все громче.
— Простите, милорд. Я мало что знаю о войне, только то, что слышала время от времени. Мой отец не верит, что женский ум может постигнуть подобные вещи. Он говорит, что женщины понимают только в рукоделии и приготовлении пищи, но я очень интересуюсь военными делами.
Адриан улыбнулся.
— Тогда, вероятно, вам нужно было бы работать на своего крестного отца. — Его улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. — Я, однако, не придерживаюсь одного мнения с вашим отцом и полагаю, что женский ум вполне способен понимать подобные вещи. — Он помолчал, затем добавил вполголоса:
— Как, впрочем, и многие другие.
— Что вы сказали, милорд?
— Ничего. Как я уже сказал, у старого графа было, кажется, четверо детей — три сына и дочь. Два старших сына в самом начале войны присоединились к ирландской армии, они были виновны в смерти многих англичан и погибли в битве под Дрогедой.
— А еще один сын?
— В то время ему было, как мне кажется, девятнадцать. Но он не присоединился к ирландской армии, как его братья. По слухам, он, кажется, пристал к банде мародеров тори, грабящих на большой дороге только замлевладельцев-англичан. Насколько мне известно, три недели тому назад он был арестован и повешен в Голуэйе.
При этих словах Мара вся похолодела. Так, значит, Оуэн мертв. Однако постаралась скрыть свою вполне естественную реакцию на известие о гибели брата.
— А дочь, милорд?
— Она была самой младшей из всех детей, по-моему, в то время ей было восемнадцать. Как обычно, женщины были оставлены одни в замке, и, когда пришли солдаты, мать, которая и изображена на портрете, отказалась сдать Кулхевен. Она удерживала его почти год, сражаясь доблестно и, как мне говорили, с искусством, достойным любого генерала, но в конце концов победили солдаты парламента.
— А дальше…
Адриан пристально посмотрел на нее:
— Мне кажется, продолжать не стоит, мисс Вентворт.
— Почему? Она спаслась? А что с ее дочерью?
Пожалуйста, милорд, если уж мне действительно суждено стать хозяйкой Кулхевена, я должна знать все, что здесь произошло.
— Я скажу только, что солдаты не могли по-доброму обойтись с женщиной, оказавшей им такое сопротивление. Это были жестокие люди, самый сброд, стремящиеся отомстить ирландцам. Любому ирландцу. Они отомстили ей за сопротивление единственным способом, который знают подобные люди. Говорят, что ее застрелили прежде, чем смогли схватить. Можно лишь милосердно надеяться на то, что она умерла от пули, а не от того, что они сделали с ней впоследствии.
Осознав ужасный смысл его слов, Мара закрыла глаза.
— Извините, если я оскорбил ваши чувства. — Голос Адриана смягчился.
— Нет-нет, все нормально. А дочь, милорд? Что случилось с дочерью?
Адриан, не глядя на нее, покрутил бокал с бренди между пальцами.
— Ее судьба остается загадкой. Никто с уверенностью не может сказать, что с ней сталось, потому что больше ее не видели. Поэтому я предполагаю, что она разделила судьбу своей матери.
Мара взглянула на него. Он смотрел на портрет ее матери каким-то отстраненным взглядом, тем невидящим взглядом, который говорил ей, что его мысли где-то далеко Губы скривились в грустной усмешке. О чем он может думать? Если бы перед ней сидел другой человек, она могла бы предположить, что его расстроили события прошлого. Но разве может он быть расстроен этими событиями, если является одним из тех, кто несет за них ответственность?
— Но война предполагает подобные вещи, — сказал он наконец, отставляя бокал Потом встал и предложил ей руку. — Не приступить ли нам к ужину, пока я совсем не испортил вам этот вечер?
Мара взглянула на него Наконец-то встретившись с ним лицом к лицу и увидев, что он собою представляет, она внезапно засомневалась, не откусила ли она кусок больший, чем сможет проглотить Этого человека вряд ли удастся так легко обмануть. Как он поступит, когда узнает правду?
«Обратной дороги нет» — эти слова, отдавшиеся эхом в ее мозгу, вернули ей храбрость. Она должна увидеть, чем все это кончится.
Глубоко вздохнув, Мара приняла предложенную ей руку и пошла к столу.
Когда Мара открыла дверь своей комнаты, часы как раз пробили полночь Пока Сайма расчесывала ей волосы и заплетала их на ночь в косу, Мара рассказала ей все, о чем узнала за последние несколько часов, начав с деталей скандала, связанного с прошлым Адриана, и кончив, спустя час, сообщением о смерти Оуэна.
— Оуэн знал, на что идет, когда вышел на большую дорогу с этими бандитами тори, — сказала Сайма. — Теперь-то ты понимаешь, что должна бросить все эти глупости и бежать отсюда, пока это еще можно?
— Нет. Я же говорила тебе, Сайма, теперь, когда это зашло уже так далеко, я не остановлюсь. Если прежде я еще и сомневалась, то теперь, как никогда, уверена в том, что смогу заполучить Кулхевен назад. Известие о смерти Оуэна только укрепило мою уверенность Теперь я осталась одна, Сайма. Единственная из клана Диспенсеров. И если я хотя бы не попытаюсь что-то сделать, то для Кулхевена не останется никакой надежды.
— Никак не пойму, что связывает тебя с этой кучей камней?
— Кулхевен — больше чем просто куча камней, Сайма. Неужели ты не понимаешь этого? Для меня это смысл жизни. Я обещала умирающей матери, что вернусь сюда. Это все, о чем она просила, и я должна выполнить ее просьбу.
— Ты уже нашла гобелен? — спросила Сайма.
Мара пока еще не имела времени даже вспомнить об этой части завещания матеря.
— Нет, пока что у меня не было возможности для поисков. Слишком много времени ушло на то, чтобы воскресить прошлое. На виду он нигде не висит. Мне кажется, для дальнейших поисков, чтобы не возбудить подозрений, я должна буду подождать отсутствия Сент-Обина. У меня есть такое ощущение, что, если гобелен сохранился, он должен быть где-то в этой части замка. По-видимому, все, что осталось от моей семьи, сосредоточено здесь. Как только у меня появится возможность, я пойду туда, где, по словам матеря, он должен быть. Если его там не будет, я начну искать здесь.
— Надеюсь, что его не уничтожили и не продали.
— Я не думаю, чтобы Сент-Обин стал продавать его. По-моему, он знает цену вещам и непохож на человека, легко расстающегося с тем, что ему дорого.
Сайма прищелкнула языком:
— Что ты можешь знать об этом человеке? Ты только что увидела его в первый раз. Он просто-напросто кровавый убийца, как ты и предполагала.
Мара покачала головой:
— Он совсем не такой человек, каким я его себе представляла, Сайма. Точнее, он — полная противоположность тому. Мне казалось, что он старше, гораздо старше своих двадцати трех лет и гораздо жестче.
— Что ты имеешь в виду?
— Зная, что он доверенный человек Кромвеля, я ожидала встретить человека, похожего на тех солдат, которые убили мою мать. Ведь эти люди обезглавили своего короля. Поэтому я ожидала увидеть холодного, бесчувственного человека, ненавидящего ирландцев, но он не кажется таким. Иногда, когда граф говорил об этой войне, мне казалось, что он сожалеет о ней. О своей роли в ней он почти не упоминал, сказал только, что перед тем, как поселиться в Кулхевене, занимал какой-то пост в Дублине. Но не сказал, по какой причине оставил его.
Мара замолчала, припомнив, что она увидела в глазах Адриана, когда он рассказывал о Дублине, — вспышку боли, такую острую, что у нее сжалось сердце, и такую мимолетную, что она почти забыла о ней. Интересно, что там с ним случилось?
— Ты не должна забывать, кто он такой, — сказала Сайма, обойдя ее кругом и с тревогой заглядывая в глаза. — Ты все время говоришь о том, каким хорошим кажется этот человек, а не о том, что он союзник того, кто несет ответственность за смерть твоих родителей и братьев. Да, ты единственная, кто остался из Диспенсеров. И все из-за него. Он думает, что женится на крестнице Кромвеля, девочка. Ты не должна забывать о том, что это ублюдок, грязный, лживый англичанин, такой же, как и все они.
Мара потупилась, чувствуя свою вину за то, что защищала Адриана. Сайма была права. Нельзя позволить себе забыть о том, зачем она здесь находится — Не беспокойся, я никогда не буду чувствовать к этому человеку ничего, кроме ненависти.
Сайма бросила на нее взгляд, полный недоверия. И разве можно было ее в этом винить? Даже сама Мара была не слишком уверена в том, что сказала.
Ей вспомнилось, как Адриан взял ее руку и приложился к ней губами. Обычный невинный жест вежливости, но ее поразила собственная реакция на него.
Даже сейчас при воспоминании о прикосновении теплых губ к ее коже сердце забилось сильнее.
— Вся проблема теперь в том, как заставить его жениться на тебе немедленно, не дожидаясь приезда матери Арабеллы. В противном случае тебе конец.
— Если я по-прежнему буду выглядеть, как Арабелла, то он должен быть либо глупцом, либо слепым, чтобы захотеть жениться на мне.
Сайма потерла щеку, задумчиво глядя в пространство.
— По-моему, единственный выход состоит в том, чтобы его светлость лишил тебя невинности перед свидетелями, чтобы у него не осталось никакого другого выхода, кроме как поступить так, как в таком случае обязан поступить каждый джентльмен.
— Я тоже так думаю, весь вопрос в том, как это подстроить?
Сайма кончила расчесывать волосы Мары, перевязала их белой лентой и перекинула тяжелую косу через плечо.
— А это, девочка, можешь предоставить мне.
Глава 7
— Как это грустно, милорд.
— К тому времени мне было уже пятнадцать лет.
Такие вещи не происходят быстро. У моего отца все это время ушло на апелляцию к королю, парламенту и обществу. В течение почти двадцати лет это был самый сенсационный скандал, о нем распевали песенки, долгие годы его обсуждали за всеми обеденными столами Лондона. В конце концов я все-таки унаследовал титул, к большому, полагаю, разочарованию для моего отца. Но с этого дня меня стали называть незаконнорожденным графом Сент-Обином, несмотря на то, что я официально был объявлен наследником.
Хотя Мара и знала , о скандале, с которым было связано его происхождение, она не имела никакого понятия о том, что у него было столь несчастливое детство Повинуясь порыву, она коснулась его плеча:
— Это не ваша вина. Вы не должны винить себя.
— Я не виню себя ни в чем. Я просто конечный результат предательства и обмана. Запомните это, пожалуйста, мисс Вентворт, в том, конечно, случае, если решите, что все еще хотите выйти за меня замуж Он спокойно посмотрел на нее, вдруг его взгляд потемнел.
— И я не потерплю предательства от своей жены.
Мара с трудом проглотила комок в горле, образовавшийся после его слов, потому что он не шутил.
— Вы не должны беспокоиться на мой счет по этому поводу, милорд. Уверяю вас, что я не прячу от вас никаких тайных связей. Я признаю только доверительные отношения между супругами.
— Очень рад этому, мисс Вентворт. Потрудитесь, пожалуйста, всегда придерживаться этой нормы Я также буду выполнять это обязательство. А теперь, зная все о моем прошлом, желаете ли вы по-прежнему выйти замуж за незаконнорожденного графа Сент-Обина?
Мара нахмурилась.
— Вы не незаконнорожденный, и да, я по-прежнему желаю выйти за вас замуж.
— Кроме этого есть еще кое-что, — добавил он.
— Что, милорд?
— Вы слышали что-нибудь о Проклятии?
Мара сделала вид, что не понимает.
— О проклятии, милорд?
— О Проклятии Кулхевена. Видите ли, — продолжил он, сделав жест в сторону портрета ее матери, — говорят, что женщина, изображенная на этом портрете, когда явились солдаты, чтобы конфисковать это владение, наложила на Кулхевен проклятие.
— С ее стороны это было большой дерзостью.
Обычно я не подвержена суевериям, но это любопытно.
Каково же было это проклятие, милорд?
— Легенда гласит, что у хозяина Кулхевена не родится ни одного живого наследника, пока в ребенке не будет течь ее кровь. Мой дядя, который жил здесь до меня, кажется, только подтверждает действенность проклятия. Его жена до того, как умереть при родах четвертого ребенка, родила ему трех мертворожденных. В своем дневнике он писал, что во сне его преследует дух этой женщины. Огненной Леди. С тех пор среди местных жителей ходят слухи, что этот призрак даже столкнул его с башни.
— Как странно. А вы видели когда-нибудь эту Огненную Леди, милорд?
Адриан помедлил, припомнив видение, за которым наблюдал у того озера. Может ли быть?.. Он покачал головой, отказываясь принимать такое объяснение увиденного.
— Нет, я сам не видел, однако Проклятие Кулхевена живет в сердцах и умах многих живущих здесь людей, так же как и образ Огненной Леди. А поскольку из семьи этой женщины-духа в живых не осталось никого, заклятие, по-видимому, никогда не будет снято.
— А почему вы так уверены в том, что в живых не осталось никого, милорд?
— Судя по тому, что мне рассказывали, муж этой леди, граф, в начале войны был арестован и посажен в Дублинский замок. Там он подхватил сыпной тиф и умер.
Сыпной тиф? Значит, голод у них сегодня называется так? Интересно, как много знает Сент-Обин?
— А почему граф был арестован?
— Очевидно, что, являясь сильной крепостью, Кулхевен был одним из владений, намеченных Протекторатом для конфискации. Подобно многим землевладельцам граф отправился в Дублин искать правосудия.
Там он был арестован по подозрению в принадлежности к католическим конфедератам.
— Он был ирландец?
— Нет, он был англичанином, но взял в жены ирландку.
— В этом и заключалась его поддержка конфедератов?
До тех пор, пока граф с недоумением не посмотрел на нее, Мара не осознавала, что говорит все громче.
— Простите, милорд. Я мало что знаю о войне, только то, что слышала время от времени. Мой отец не верит, что женский ум может постигнуть подобные вещи. Он говорит, что женщины понимают только в рукоделии и приготовлении пищи, но я очень интересуюсь военными делами.
Адриан улыбнулся.
— Тогда, вероятно, вам нужно было бы работать на своего крестного отца. — Его улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. — Я, однако, не придерживаюсь одного мнения с вашим отцом и полагаю, что женский ум вполне способен понимать подобные вещи. — Он помолчал, затем добавил вполголоса:
— Как, впрочем, и многие другие.
— Что вы сказали, милорд?
— Ничего. Как я уже сказал, у старого графа было, кажется, четверо детей — три сына и дочь. Два старших сына в самом начале войны присоединились к ирландской армии, они были виновны в смерти многих англичан и погибли в битве под Дрогедой.
— А еще один сын?
— В то время ему было, как мне кажется, девятнадцать. Но он не присоединился к ирландской армии, как его братья. По слухам, он, кажется, пристал к банде мародеров тори, грабящих на большой дороге только замлевладельцев-англичан. Насколько мне известно, три недели тому назад он был арестован и повешен в Голуэйе.
При этих словах Мара вся похолодела. Так, значит, Оуэн мертв. Однако постаралась скрыть свою вполне естественную реакцию на известие о гибели брата.
— А дочь, милорд?
— Она была самой младшей из всех детей, по-моему, в то время ей было восемнадцать. Как обычно, женщины были оставлены одни в замке, и, когда пришли солдаты, мать, которая и изображена на портрете, отказалась сдать Кулхевен. Она удерживала его почти год, сражаясь доблестно и, как мне говорили, с искусством, достойным любого генерала, но в конце концов победили солдаты парламента.
— А дальше…
Адриан пристально посмотрел на нее:
— Мне кажется, продолжать не стоит, мисс Вентворт.
— Почему? Она спаслась? А что с ее дочерью?
Пожалуйста, милорд, если уж мне действительно суждено стать хозяйкой Кулхевена, я должна знать все, что здесь произошло.
— Я скажу только, что солдаты не могли по-доброму обойтись с женщиной, оказавшей им такое сопротивление. Это были жестокие люди, самый сброд, стремящиеся отомстить ирландцам. Любому ирландцу. Они отомстили ей за сопротивление единственным способом, который знают подобные люди. Говорят, что ее застрелили прежде, чем смогли схватить. Можно лишь милосердно надеяться на то, что она умерла от пули, а не от того, что они сделали с ней впоследствии.
Осознав ужасный смысл его слов, Мара закрыла глаза.
— Извините, если я оскорбил ваши чувства. — Голос Адриана смягчился.
— Нет-нет, все нормально. А дочь, милорд? Что случилось с дочерью?
Адриан, не глядя на нее, покрутил бокал с бренди между пальцами.
— Ее судьба остается загадкой. Никто с уверенностью не может сказать, что с ней сталось, потому что больше ее не видели. Поэтому я предполагаю, что она разделила судьбу своей матери.
Мара взглянула на него. Он смотрел на портрет ее матери каким-то отстраненным взглядом, тем невидящим взглядом, который говорил ей, что его мысли где-то далеко Губы скривились в грустной усмешке. О чем он может думать? Если бы перед ней сидел другой человек, она могла бы предположить, что его расстроили события прошлого. Но разве может он быть расстроен этими событиями, если является одним из тех, кто несет за них ответственность?
— Но война предполагает подобные вещи, — сказал он наконец, отставляя бокал Потом встал и предложил ей руку. — Не приступить ли нам к ужину, пока я совсем не испортил вам этот вечер?
Мара взглянула на него Наконец-то встретившись с ним лицом к лицу и увидев, что он собою представляет, она внезапно засомневалась, не откусила ли она кусок больший, чем сможет проглотить Этого человека вряд ли удастся так легко обмануть. Как он поступит, когда узнает правду?
«Обратной дороги нет» — эти слова, отдавшиеся эхом в ее мозгу, вернули ей храбрость. Она должна увидеть, чем все это кончится.
Глубоко вздохнув, Мара приняла предложенную ей руку и пошла к столу.
Когда Мара открыла дверь своей комнаты, часы как раз пробили полночь Пока Сайма расчесывала ей волосы и заплетала их на ночь в косу, Мара рассказала ей все, о чем узнала за последние несколько часов, начав с деталей скандала, связанного с прошлым Адриана, и кончив, спустя час, сообщением о смерти Оуэна.
— Оуэн знал, на что идет, когда вышел на большую дорогу с этими бандитами тори, — сказала Сайма. — Теперь-то ты понимаешь, что должна бросить все эти глупости и бежать отсюда, пока это еще можно?
— Нет. Я же говорила тебе, Сайма, теперь, когда это зашло уже так далеко, я не остановлюсь. Если прежде я еще и сомневалась, то теперь, как никогда, уверена в том, что смогу заполучить Кулхевен назад. Известие о смерти Оуэна только укрепило мою уверенность Теперь я осталась одна, Сайма. Единственная из клана Диспенсеров. И если я хотя бы не попытаюсь что-то сделать, то для Кулхевена не останется никакой надежды.
— Никак не пойму, что связывает тебя с этой кучей камней?
— Кулхевен — больше чем просто куча камней, Сайма. Неужели ты не понимаешь этого? Для меня это смысл жизни. Я обещала умирающей матери, что вернусь сюда. Это все, о чем она просила, и я должна выполнить ее просьбу.
— Ты уже нашла гобелен? — спросила Сайма.
Мара пока еще не имела времени даже вспомнить об этой части завещания матеря.
— Нет, пока что у меня не было возможности для поисков. Слишком много времени ушло на то, чтобы воскресить прошлое. На виду он нигде не висит. Мне кажется, для дальнейших поисков, чтобы не возбудить подозрений, я должна буду подождать отсутствия Сент-Обина. У меня есть такое ощущение, что, если гобелен сохранился, он должен быть где-то в этой части замка. По-видимому, все, что осталось от моей семьи, сосредоточено здесь. Как только у меня появится возможность, я пойду туда, где, по словам матеря, он должен быть. Если его там не будет, я начну искать здесь.
— Надеюсь, что его не уничтожили и не продали.
— Я не думаю, чтобы Сент-Обин стал продавать его. По-моему, он знает цену вещам и непохож на человека, легко расстающегося с тем, что ему дорого.
Сайма прищелкнула языком:
— Что ты можешь знать об этом человеке? Ты только что увидела его в первый раз. Он просто-напросто кровавый убийца, как ты и предполагала.
Мара покачала головой:
— Он совсем не такой человек, каким я его себе представляла, Сайма. Точнее, он — полная противоположность тому. Мне казалось, что он старше, гораздо старше своих двадцати трех лет и гораздо жестче.
— Что ты имеешь в виду?
— Зная, что он доверенный человек Кромвеля, я ожидала встретить человека, похожего на тех солдат, которые убили мою мать. Ведь эти люди обезглавили своего короля. Поэтому я ожидала увидеть холодного, бесчувственного человека, ненавидящего ирландцев, но он не кажется таким. Иногда, когда граф говорил об этой войне, мне казалось, что он сожалеет о ней. О своей роли в ней он почти не упоминал, сказал только, что перед тем, как поселиться в Кулхевене, занимал какой-то пост в Дублине. Но не сказал, по какой причине оставил его.
Мара замолчала, припомнив, что она увидела в глазах Адриана, когда он рассказывал о Дублине, — вспышку боли, такую острую, что у нее сжалось сердце, и такую мимолетную, что она почти забыла о ней. Интересно, что там с ним случилось?
— Ты не должна забывать, кто он такой, — сказала Сайма, обойдя ее кругом и с тревогой заглядывая в глаза. — Ты все время говоришь о том, каким хорошим кажется этот человек, а не о том, что он союзник того, кто несет ответственность за смерть твоих родителей и братьев. Да, ты единственная, кто остался из Диспенсеров. И все из-за него. Он думает, что женится на крестнице Кромвеля, девочка. Ты не должна забывать о том, что это ублюдок, грязный, лживый англичанин, такой же, как и все они.
Мара потупилась, чувствуя свою вину за то, что защищала Адриана. Сайма была права. Нельзя позволить себе забыть о том, зачем она здесь находится — Не беспокойся, я никогда не буду чувствовать к этому человеку ничего, кроме ненависти.
Сайма бросила на нее взгляд, полный недоверия. И разве можно было ее в этом винить? Даже сама Мара была не слишком уверена в том, что сказала.
Ей вспомнилось, как Адриан взял ее руку и приложился к ней губами. Обычный невинный жест вежливости, но ее поразила собственная реакция на него.
Даже сейчас при воспоминании о прикосновении теплых губ к ее коже сердце забилось сильнее.
— Вся проблема теперь в том, как заставить его жениться на тебе немедленно, не дожидаясь приезда матери Арабеллы. В противном случае тебе конец.
— Если я по-прежнему буду выглядеть, как Арабелла, то он должен быть либо глупцом, либо слепым, чтобы захотеть жениться на мне.
Сайма потерла щеку, задумчиво глядя в пространство.
— По-моему, единственный выход состоит в том, чтобы его светлость лишил тебя невинности перед свидетелями, чтобы у него не осталось никакого другого выхода, кроме как поступить так, как в таком случае обязан поступить каждый джентльмен.
— Я тоже так думаю, весь вопрос в том, как это подстроить?
Сайма кончила расчесывать волосы Мары, перевязала их белой лентой и перекинула тяжелую косу через плечо.
— А это, девочка, можешь предоставить мне.
Глава 7
Адриан стоял у окна своей спальни, одетый прямо на голое тело в перетянутый поясом халат, и смотрел на ночное небо. Было очень поздно, часы, висящие рядом на стене, только что пробили три часа ночи, но он понимал, что не сможет уснуть. Теперь это уже не имело смысла. Через два часа ему все равно надо будет вставать; его верный слуга Хантингтон обычно будил его на рассвете легким прикосновением руки и подавал таз с горячей водой для умывания и бритья.
В это время он должен был спать. Должен был лежать в своей теплой и удобной постели, не грезя ни о чем, кроме рыжеволосых лесных фей, плавающих перед ним нагишом. Но, как оказалось, все было не так просто.
Ему не хотелось спать, совершенно не хотелось, и, черт побери, он ничего не мог с этим поделать.
Все эти три часа он просидел в мягком и удобном кресле возле камина, читая утомительно скучную книгу, описывающую брачное поведение ланей, в двенадцатом веке привезенных в Ирландию норманнами, Но и это не смогло погрузить его в сон. Он даже попробовал приготовленный миссис Денбери чай из ромашки с мятой, но, выпив два котелка, стоял сейчас здесь. Сна не было ни в одном глазу, а в голове одна за одной мелькали неразборчивые мысли, У него уже бывали подобные, длящиеся иногда месяцами, приступы бессонницы, но они всегда бывали вызваны определенными причинами. В последний раз это случилось после Дублина как результат того, что там произошло. С тех пор как он поселился в Кулхевене, со сном у него все было в порядке. Будучи человеком постоянных привычек, он всегда ложился в полночь и вставал в пять часов утра. И все же сейчас стоит здесь, будучи не в состоянии уснуть. Он напрасно пытался найти причину этой бессонницы, не желая признаться самому себе в том, что она вызвана появлением его гостьи.
По первому впечатлению Арабелла оказалась именно такой, какой он ее себе представлял. Если не принимать во внимание строгую прическу и эти раздражающе нелепые очки, она была хорошенькой, даже почти красивой.
А это чопорное одеяние? Оно было ей совершенно не к лицу. Ему всегда казалось, что женщины предпочитают одежду ярких цветов, со всякими кружевами, лентами и бантами, но, по-видимому, Арабелла была исключением. Да это и не имело никакого значения.
Если бы даже она оказалась гренадером в юбке, с пробивающимися на верхней губе усами, он все равно просил бы ее руки.
У него не было иного выбора.
Судя по платью, ее, скорее всего, должно бросить в дрожь при виде обнаженного мужского тела. Его тела.
До этого ни одна из женщин, которых он познал в своей жизни, не выказала ни малейшего неудовольствия.
Мысль о том, что ему придется провести остаток жизни бок о бок с женой, страдающей от присутствия мужа в своей постели, подчиняющейся ему только из-за того, что так положено порядочным женам, делала нерадостной перспективу брачной ночи. Он вдруг ясно представил себе, как она сидит на кровати, дрожащими руками пытаясь прикрыться покрывалом, а он, зверь, голый зверь, приходит и требует…
Лучшего способа, чтобы убить мужское желание, не придумаешь. Если и бывают женщины, лишенные полового влечения, то, похоже, что он женится именно на такой.
За этот поступок его следовало бы посвятить в рыцари Адриан слышал о людях, жертвующих своей жизнью ради короля и страны, и подумал, не стоит ли его брак с мисс Арабеллой Вентворт квалифицировать подобным же образом. Внезапно он услышал какой-то шум и, повернувшись, увидел, как в комнату, шаркая ногами и протирая глаза, вошел его лакей.
— Вы уже проснулись, милорд?
— Похоже на то, Хантинггон.
Этот человек, обладающий необычной для его сорока лет мудростью, сопутствовал Адриану с тех пор, как тот в свои пятнадцать лет унаследовал графский титул.
Он следовал за Адрианом повсюду и постепенно стал незаменим не только из-за оказываемых им неоценимых услуг, но и благодаря своим безошибочным советам, которые сейчас вновь понадобятся графу.
— Не принести ли вам немного бренди, милорд?
Адриан улыбнулся:
— Не надо, Хантингтон. Сегодня, вероятно, мне придется весь день провести на ногах, и вряд ли бренди поможет мне в этом.
— Опять бессонница, милорд?
— Да. Я уже было думал, что она совсем оставила меня. Ведь почти год…
— Может быть, предсвадебное волнение, милорд?
Хантингтон всегда отличался оригинальностью выражений и умением вовремя сменить тему разговора.
— Полагаю, вы уже видели мисс Вентворт?
Прежде чем ответить, Хантингтон помедлил.
— Мне кажется, что она прекрасно справится с ролью хозяйки дома, милорд. Вполне подходит для этого.
Если и существовал человек, который в каждом умел найти нечто ценное, так это был именно Хантингтон.
— То есть вы, со свойственной вам деликатностью, хотите сказать, что мне не придется беспокоиться о том, что мисс Вентворт подобно моей матери заведет себе любовника?
Хантингтон согласно кивнул:
— Совершенно верно, милорд.
— Я всегда говорил, что если когда-либо и женюсь, то возьму жену, которая, не в пример моей матери, не будет привлекать к себе внимания своей красотой. От красоты одно только беспокойство, не так ли, Хантингтон?
— Совершенно верно, милорд.
— Чем домовитее, тем лучше.
— Разумеется, милорд. Вы сделали хороший выбор.
Адриан снова повернулся к окну, спрашивая себя, сможет ли он когда-нибудь поверить в подобную чушь.
На следующее утро после нескончаемой ночи, проведенной в метании по этой огромной, непривычной постели, Мара проснулась поздно. Несмотря на пуховую перину и подушки с ароматом лилий, голова у нее раскалывалась и не хотелось думать о том, что даже в то короткое время, на которое ей удалось забыться сном, ей не давал покоя образ человека с карими глазами, которыми он, казалось, видел ее насквозь.
Когда после двух часов, в течение которых Мара пыталась убедить Сайму в непоколебимости своей веры в то, что Сент-Обин является сущим зверем, та наконец ушла, она провела почти всю оставшуюся ночь, сурово коря себя за то, что на самом деле так не думает. Сент-Обин действительно был зверем, и несчастливые семейные обстоятельства не могли служить оправданием того факта, что он являлся приверженцем Протектората и жил в украденном у нее доме. Он был ее врагом, и она не должна позволять себе забывать об этом.
Спустившись по лестнице к завтраку, Мара была встречена дворецким Питером Шипли, который сообщил, что лорд Сент-Обин на рассвете уехал верхом к границам владений. Он попросил его, Шипли, принести за это извинения и дал Арабелле разрешение на беспрепятственное перемещение по замку и его окрестностям, чтобы она смогла ознакомиться с новым домом.
Разрешение. Это слово произвело на и так находящуюся в дурном настроении Мару отвратительное впечатление. Она откусила кусок поджаренного хлеба, который только что щедро намазала земляничным джемом миссис Денбери, и пожалела, что не может высказать его светлости все, что она думает по поводу этой любезности. Большую часть своей жизни она провела в исследовании самых укромных уголков этого древнего замка, каждого растущего в его окрестностях дерева, и ей не нужно было никакого разрешения.
Особенно от того самого человека, который украл замок у ее семьи.
Осознание того, что она не имеет больше былой свободы перемещения, только укрепило ее в желании осуществить свой план. Теперь она уже не понимала, почему решила, что Сент-Обин сожалеет о судьбе ирландцев вообще и ее семьи в частности. Должно быть, она просто-напросто дура. Законченная идиотка. Он пользуется украденной землей, наслаждается украденными картинами, поколениями принадлежавшими ее семье, а люди, возделывавшие эту землю, люди, чьим трудом созданы все богатства Кулхевена, валяются в канавах или купаются в собственной крови.
Она вновь откусила кусок тоста и начала механически жевать, не ощущая деликатесного вкуса лакомства, которое так настойчиво рекомендовала ей миссис Денбери. Этот дом принадлежал Маре. Сейчас за этим столом должны были сидеть ее мать и отец, пить цветочный чай, обсуждая, хорошую ли цену дадут в этом году на рынке за шерсть, что следует спрясть из этой шерсти, рассуждать о видах на урожай. А они лежат в безымянных могилах, разделенные друг от друга сотней миль.
И теми, кто разъезжает по владениям и беседует с селянами, должны были быть ее братья, Колин и Наэл, и, конечно уж, не какой-то англичанин, воспользовавшийся результатами труда других людей, тем более что эти результаты были им украдены.
Она осуществит свой план. Снова завладеет Кулхевеном и будет ходить по этой земле, куда и когда захочет. Даже если это будет последнее, что ей удастся сделать в своей жизни.
Мара бросила белую накрахмаленную салфетку на прекрасной работы фарфоровый поднос с изображением герба Сент-Обинов — льва и голубя, повернутых друг к другу и разделенных переплетенными ветвями оливкового дерева. Потом поднялась и разгладила складки еще одного скромного платья из гардероба Арабеллы — темно-коричневого, с бордовой, подбитой ватой нижней юбкой, единственным украшением которого был строгий и простой белый кружевной отложной воротник.
Как бы ей хотелось надеть изумрудно-зеленое сатиновое платье с золотым кружевом и нижней юбкой из тончайшей небесно-голубой шелковой ткани. И чтобы ее волосы свободно спадали на плечи, а не были гладко зачесаны под пуританский белый чепчик и стянуты на затылке так туго, что у нее ломило виски, и волосы были бы рыжими, огненно-рыжими, как им полагалось от природы, а не этого ужасного траурно-черного цвета.
Но до тех пор, пока не отпадет необходимость играть роль Арабеллы и маскироваться под чопорную пуританскую мисс, она должна будет одеваться и вести себя в соответствии с требуемой скромностью и тупым повиновением — даже если это убьет ее.
Находясь в самом скверном расположении духа, Мара была даже рада отсутствию Сент-Обина. Если бы он был сейчас здесь и стоял перед ней со своим обычным высокомерным видом, ей пришлось бы потрудиться, чтобы скрыть от него свое раздражение. Нет, нужно уйти туда, где все было ей знакомым, родным.
Не в эту чуждую новую часть Кулхевена, с ее подчеркнуто английской отделкой и стилем. Ей захотелось увидеть настоящий Кулхевен, его старинные стены и помещения, Кулхевен, за который она пришла сражаться.
Чувствуя на себе взгляды слуг, она прошла через огромный холл, полированные, черного дерева панели которого отражали свет свечей, и задержалась возле резного буфета из дерева грецкого ореха, чтобы полюбоваться на стоящий там позолоченный подсвечник. С любопытством проведя рукой по краю висевшего на стене изъеденного временем, пыльного гобелена, она свернула в полутемный проход, ведущий в восточное крыло дома и к старой части замка.
В новейшей пристройке, возведенной уже после того, как Кулхевен был конфискован у Диспенсеров, теперь были сосредоточены все жилые помещения. Со стенами из скрепленного известью красного кирпича и многочисленными трубами, усеивающими двускатную крышу, она представляла собой скорее сельский особняк, чем часть замка. Помещения здесь были более обширными, с пропускающими солнечный свет высокими окнами граненого стекла. Во времена постройки более старой части, столетиями раньше, когда замки часто подвергались осадам, подобные окна были бы подарком для врага. Насколько помнила Мара, окна в Кулхевене ее юности располагались очень высоко, почти у самого потолка, и были слишком малы и узки для того, чтобы пропускать хоть сколько-нибудь заметное количество света.
В это время он должен был спать. Должен был лежать в своей теплой и удобной постели, не грезя ни о чем, кроме рыжеволосых лесных фей, плавающих перед ним нагишом. Но, как оказалось, все было не так просто.
Ему не хотелось спать, совершенно не хотелось, и, черт побери, он ничего не мог с этим поделать.
Все эти три часа он просидел в мягком и удобном кресле возле камина, читая утомительно скучную книгу, описывающую брачное поведение ланей, в двенадцатом веке привезенных в Ирландию норманнами, Но и это не смогло погрузить его в сон. Он даже попробовал приготовленный миссис Денбери чай из ромашки с мятой, но, выпив два котелка, стоял сейчас здесь. Сна не было ни в одном глазу, а в голове одна за одной мелькали неразборчивые мысли, У него уже бывали подобные, длящиеся иногда месяцами, приступы бессонницы, но они всегда бывали вызваны определенными причинами. В последний раз это случилось после Дублина как результат того, что там произошло. С тех пор как он поселился в Кулхевене, со сном у него все было в порядке. Будучи человеком постоянных привычек, он всегда ложился в полночь и вставал в пять часов утра. И все же сейчас стоит здесь, будучи не в состоянии уснуть. Он напрасно пытался найти причину этой бессонницы, не желая признаться самому себе в том, что она вызвана появлением его гостьи.
По первому впечатлению Арабелла оказалась именно такой, какой он ее себе представлял. Если не принимать во внимание строгую прическу и эти раздражающе нелепые очки, она была хорошенькой, даже почти красивой.
А это чопорное одеяние? Оно было ей совершенно не к лицу. Ему всегда казалось, что женщины предпочитают одежду ярких цветов, со всякими кружевами, лентами и бантами, но, по-видимому, Арабелла была исключением. Да это и не имело никакого значения.
Если бы даже она оказалась гренадером в юбке, с пробивающимися на верхней губе усами, он все равно просил бы ее руки.
У него не было иного выбора.
Судя по платью, ее, скорее всего, должно бросить в дрожь при виде обнаженного мужского тела. Его тела.
До этого ни одна из женщин, которых он познал в своей жизни, не выказала ни малейшего неудовольствия.
Мысль о том, что ему придется провести остаток жизни бок о бок с женой, страдающей от присутствия мужа в своей постели, подчиняющейся ему только из-за того, что так положено порядочным женам, делала нерадостной перспективу брачной ночи. Он вдруг ясно представил себе, как она сидит на кровати, дрожащими руками пытаясь прикрыться покрывалом, а он, зверь, голый зверь, приходит и требует…
Лучшего способа, чтобы убить мужское желание, не придумаешь. Если и бывают женщины, лишенные полового влечения, то, похоже, что он женится именно на такой.
За этот поступок его следовало бы посвятить в рыцари Адриан слышал о людях, жертвующих своей жизнью ради короля и страны, и подумал, не стоит ли его брак с мисс Арабеллой Вентворт квалифицировать подобным же образом. Внезапно он услышал какой-то шум и, повернувшись, увидел, как в комнату, шаркая ногами и протирая глаза, вошел его лакей.
— Вы уже проснулись, милорд?
— Похоже на то, Хантинггон.
Этот человек, обладающий необычной для его сорока лет мудростью, сопутствовал Адриану с тех пор, как тот в свои пятнадцать лет унаследовал графский титул.
Он следовал за Адрианом повсюду и постепенно стал незаменим не только из-за оказываемых им неоценимых услуг, но и благодаря своим безошибочным советам, которые сейчас вновь понадобятся графу.
— Не принести ли вам немного бренди, милорд?
Адриан улыбнулся:
— Не надо, Хантингтон. Сегодня, вероятно, мне придется весь день провести на ногах, и вряд ли бренди поможет мне в этом.
— Опять бессонница, милорд?
— Да. Я уже было думал, что она совсем оставила меня. Ведь почти год…
— Может быть, предсвадебное волнение, милорд?
Хантингтон всегда отличался оригинальностью выражений и умением вовремя сменить тему разговора.
— Полагаю, вы уже видели мисс Вентворт?
Прежде чем ответить, Хантингтон помедлил.
— Мне кажется, что она прекрасно справится с ролью хозяйки дома, милорд. Вполне подходит для этого.
Если и существовал человек, который в каждом умел найти нечто ценное, так это был именно Хантингтон.
— То есть вы, со свойственной вам деликатностью, хотите сказать, что мне не придется беспокоиться о том, что мисс Вентворт подобно моей матери заведет себе любовника?
Хантингтон согласно кивнул:
— Совершенно верно, милорд.
— Я всегда говорил, что если когда-либо и женюсь, то возьму жену, которая, не в пример моей матери, не будет привлекать к себе внимания своей красотой. От красоты одно только беспокойство, не так ли, Хантингтон?
— Совершенно верно, милорд.
— Чем домовитее, тем лучше.
— Разумеется, милорд. Вы сделали хороший выбор.
Адриан снова повернулся к окну, спрашивая себя, сможет ли он когда-нибудь поверить в подобную чушь.
На следующее утро после нескончаемой ночи, проведенной в метании по этой огромной, непривычной постели, Мара проснулась поздно. Несмотря на пуховую перину и подушки с ароматом лилий, голова у нее раскалывалась и не хотелось думать о том, что даже в то короткое время, на которое ей удалось забыться сном, ей не давал покоя образ человека с карими глазами, которыми он, казалось, видел ее насквозь.
Когда после двух часов, в течение которых Мара пыталась убедить Сайму в непоколебимости своей веры в то, что Сент-Обин является сущим зверем, та наконец ушла, она провела почти всю оставшуюся ночь, сурово коря себя за то, что на самом деле так не думает. Сент-Обин действительно был зверем, и несчастливые семейные обстоятельства не могли служить оправданием того факта, что он являлся приверженцем Протектората и жил в украденном у нее доме. Он был ее врагом, и она не должна позволять себе забывать об этом.
Спустившись по лестнице к завтраку, Мара была встречена дворецким Питером Шипли, который сообщил, что лорд Сент-Обин на рассвете уехал верхом к границам владений. Он попросил его, Шипли, принести за это извинения и дал Арабелле разрешение на беспрепятственное перемещение по замку и его окрестностям, чтобы она смогла ознакомиться с новым домом.
Разрешение. Это слово произвело на и так находящуюся в дурном настроении Мару отвратительное впечатление. Она откусила кусок поджаренного хлеба, который только что щедро намазала земляничным джемом миссис Денбери, и пожалела, что не может высказать его светлости все, что она думает по поводу этой любезности. Большую часть своей жизни она провела в исследовании самых укромных уголков этого древнего замка, каждого растущего в его окрестностях дерева, и ей не нужно было никакого разрешения.
Особенно от того самого человека, который украл замок у ее семьи.
Осознание того, что она не имеет больше былой свободы перемещения, только укрепило ее в желании осуществить свой план. Теперь она уже не понимала, почему решила, что Сент-Обин сожалеет о судьбе ирландцев вообще и ее семьи в частности. Должно быть, она просто-напросто дура. Законченная идиотка. Он пользуется украденной землей, наслаждается украденными картинами, поколениями принадлежавшими ее семье, а люди, возделывавшие эту землю, люди, чьим трудом созданы все богатства Кулхевена, валяются в канавах или купаются в собственной крови.
Она вновь откусила кусок тоста и начала механически жевать, не ощущая деликатесного вкуса лакомства, которое так настойчиво рекомендовала ей миссис Денбери. Этот дом принадлежал Маре. Сейчас за этим столом должны были сидеть ее мать и отец, пить цветочный чай, обсуждая, хорошую ли цену дадут в этом году на рынке за шерсть, что следует спрясть из этой шерсти, рассуждать о видах на урожай. А они лежат в безымянных могилах, разделенные друг от друга сотней миль.
И теми, кто разъезжает по владениям и беседует с селянами, должны были быть ее братья, Колин и Наэл, и, конечно уж, не какой-то англичанин, воспользовавшийся результатами труда других людей, тем более что эти результаты были им украдены.
Она осуществит свой план. Снова завладеет Кулхевеном и будет ходить по этой земле, куда и когда захочет. Даже если это будет последнее, что ей удастся сделать в своей жизни.
Мара бросила белую накрахмаленную салфетку на прекрасной работы фарфоровый поднос с изображением герба Сент-Обинов — льва и голубя, повернутых друг к другу и разделенных переплетенными ветвями оливкового дерева. Потом поднялась и разгладила складки еще одного скромного платья из гардероба Арабеллы — темно-коричневого, с бордовой, подбитой ватой нижней юбкой, единственным украшением которого был строгий и простой белый кружевной отложной воротник.
Как бы ей хотелось надеть изумрудно-зеленое сатиновое платье с золотым кружевом и нижней юбкой из тончайшей небесно-голубой шелковой ткани. И чтобы ее волосы свободно спадали на плечи, а не были гладко зачесаны под пуританский белый чепчик и стянуты на затылке так туго, что у нее ломило виски, и волосы были бы рыжими, огненно-рыжими, как им полагалось от природы, а не этого ужасного траурно-черного цвета.
Но до тех пор, пока не отпадет необходимость играть роль Арабеллы и маскироваться под чопорную пуританскую мисс, она должна будет одеваться и вести себя в соответствии с требуемой скромностью и тупым повиновением — даже если это убьет ее.
Находясь в самом скверном расположении духа, Мара была даже рада отсутствию Сент-Обина. Если бы он был сейчас здесь и стоял перед ней со своим обычным высокомерным видом, ей пришлось бы потрудиться, чтобы скрыть от него свое раздражение. Нет, нужно уйти туда, где все было ей знакомым, родным.
Не в эту чуждую новую часть Кулхевена, с ее подчеркнуто английской отделкой и стилем. Ей захотелось увидеть настоящий Кулхевен, его старинные стены и помещения, Кулхевен, за который она пришла сражаться.
Чувствуя на себе взгляды слуг, она прошла через огромный холл, полированные, черного дерева панели которого отражали свет свечей, и задержалась возле резного буфета из дерева грецкого ореха, чтобы полюбоваться на стоящий там позолоченный подсвечник. С любопытством проведя рукой по краю висевшего на стене изъеденного временем, пыльного гобелена, она свернула в полутемный проход, ведущий в восточное крыло дома и к старой части замка.
В новейшей пристройке, возведенной уже после того, как Кулхевен был конфискован у Диспенсеров, теперь были сосредоточены все жилые помещения. Со стенами из скрепленного известью красного кирпича и многочисленными трубами, усеивающими двускатную крышу, она представляла собой скорее сельский особняк, чем часть замка. Помещения здесь были более обширными, с пропускающими солнечный свет высокими окнами граненого стекла. Во времена постройки более старой части, столетиями раньше, когда замки часто подвергались осадам, подобные окна были бы подарком для врага. Насколько помнила Мара, окна в Кулхевене ее юности располагались очень высоко, почти у самого потолка, и были слишком малы и узки для того, чтобы пропускать хоть сколько-нибудь заметное количество света.