— Ну что ж, смотрелись совсем не плохо, верно? — спросил Александр Гефестиона. — Но самое главное — они теперь знают, кто здесь командует.
   Однако, солдаты были не первыми, кому пришлось это узнать.
   — Дорогой мой, — сказала Олимпия. — Пока отец не вернулся, ты должен сделать для меня одну мелочь. Ты же знаешь, как он унижает меня во всём… Диний так много для меня сделал: о друзьях моих заботился, о недругах предупреждал… А твой отец задержал продвижение его сына, просто мне на зло. Дин хотел бы, чтобы он получил эскадрон. Он очень полезный человек.
   Александр слушал рассеянно; мысли его были в горах, на будущих учениях.
   — Вот как? — спросил. — Где он служит?
   — Служит?.. Я говорю о Дине, милый! Это он полезный человек.
   — Да нет же! Как зовут его сына? Он у кого в эскадроне?
   Олимпия посмотрела с укоризной, но заглянула в свои записи и ответила.
   — А-а, Хиракс!.. И он хочет, чтобы Хиракс получил эскадрон?
   — Для такого достойного человека как Дин просто оскорбление, что сын его — никто. Он так переживает, знаешь ли… Он думает…
   — Он думает, что сейчас момент подходящий. Вероятно, Хиракс его попросил.
   — А почему бы и нет, раз отец твой так против него настроен?! Из-за меня!
   — Нет, мама. Из-за меня.
   Она резко повернулась к нему. В глазах её было такое выражение, будто перед нею опасный враг.
   — Я был с ним в бою. И рассказал отцу, как он себя вёл, — именно потому он здесь, а не во Фракии. Он упрям… На тех, кто находчивее его, он обижается… А если что не так — старается свалить вину на других. Отец перевёл его в гарнизонную службу, но оставил в войсках. Я бы просто выгнал, сразу.
   — С каких это пор у тебя отец-то-отец-сё? Он дал тебе Печать поносить — так я больше ничего для тебя не значу?!.. Ты теперь не за меня больше?! За него?!
   — Нет, мам. Я за людей. Если они от врагов гибнут — тут ничего не поделаешь. Но заставлять их умирать из-за дурости этого Хиракса!.. Если я дам ему эскадрон, мне никогда больше никто не поверит.
   Да, он уже мужчина! Когда-то давным-давно, в пещере на Самофраке, при свете факелов она увидела мужские глаза; ей было всего пятнадцать, она ещё не знала, что такое мужчина… И вот опять они, мужские глаза. Как она их любит! Как ненавидит!.. Она заговорила:
   — Если б ты знал, до чего нелеп… до чего смешон… Ты что вообразил? Думаешь, эта игрушка у тебя на пальце много значит? Ты же просто ученик при Антипатре; Филипп оставил тебя здесь, чтобы ты смотрел, как он правит… Ну что ты знаешь о людях? Что?!
   Она настроилась на скандал, на слезы, на то что помириться будет трудно… Но он вдруг весело улыбнулся:
   — Ну и прекрасно, мам. Мальчики должны оставлять серьёзные дела взрослым дядям, верно? И не вмешиваться…
   Она ещё смотрела на него изумлённо, не зная что сказать, а он быстро подошёл и обхватил рукой за талию.
   — Дорогая моя! Ты же знаешь, что я тебя люблю, правда? Так позволь мне управляться самому и не лезь во все эти дела. Не надо, я прекрасно во всём разберусь.
   Она напряглась, окаменела… Стала говорить, что он злой-противный-жестокий-скверный мальчишка, что она теперь не знает, как ей посмотреть в глаза Дину… Но тело под его рукой расслабилось; и он знал — она рада ощутить силу и твёрдость этой руки.
   Чтобы не отлучаться из Пеллы, Александр даже на охоту ездить перестал. В его отсутствие Антипатр чувствовал бы себя вправе принимать решения без него. Но какое-то движение было необходимо, хотелось найти замену охотничьим вылазкам. Однажды, проходя по конюшне, Александр обнаружил старую колесницу для гонок с прыгуном. Несколько лет назад он собирался освоить этот трюк, — но началась школа в Мьезе, не успел. Колесница двуконная, лёгкая, из крепчайшего дерева — орех и груша, — и бронзовые ухваты почти на нужной высоте: в этих состязаниях рослым делать нечего… Александр запряг в нее двух венетских лошадок, вызвал царского колесничего и начал учиться спрыгивать на ходу, бежать рядом с колесницей и снова вскакивать наверх.
   Мало того, что это прекрасное упражнение; оно — как у Гомера!.. Ведь прыгун — прямой наследник древних героев: тех, кто мчался в бой на колеснице, чтобы сражаться пешим. Теперь всё свободное время Александр тратил на освоение этого древнего искусства, и весьма в нём преуспел. Обыскали все старые сараи, нашли ещё несколько таких же колесниц, — появилась возможность состязаться с друзьями… Это было здорово; но официальных заездов он не устраивал. Разлюбил он соревнования; с тех пор как заметил, что кое-кто пропускает его вперёд.
 
   В депешах с Пропонтиды сообщалось, что Перинф на самом деле оказался крепким орешком, как Филипп и предполагал. Город стоит на мысу, с моря не ухватишь, а по суше отгорожен мощной стеной. Перинфяне, процветая на своих скалах и умножаясь числом, издавна строили город ввысь. Теперь четырёх-пятиэтажные дома поднимаются уступами, словно скамьи амфитеатра, и господствуют над крепостной стеной; а в домах этих засели пращники и лучники. Филипп, чтобы дать прикрытие своим людям, построил осадные башни в шестьдесят локтей высоты и соорудил площадку под баллисты. Его сапёры разрушили часть стены, — но сразу за ней наткнулись на новую: это первый ряд жилых домов забили камнем, мусором и грунтом. Вдобавок, как он и ожидал, неприятеля бесперебойно снабжают. Македония никогда не была серьёзной морской державой; и теперь быстрые византийские триеры, с кормчими, хорошо знающими местные воды, забрасывают в город отборные войска и расчищают дорогу транспортным судам Великого Царя. А тот честно выполняет свои договорные обязательства.
   Филипп, диктовавший эти письма, умел всё изложить чётко и живо. Прочитав такое, Александр начинал расхаживать взад-вперёд, представляя себе, что он теряет, какая кампания проходит без него!.. Даже Печать утешала слабо.
   Однажды утром, на колесничной дорожке, он увидел, что ему машет Гарпал. Не иначе — дворцовый посыльный передал своё поручение одному из тех, кто может остановить его, не нарушая приличий; наверно, что-нибудь срочное… Он спрыгнул с колесницы, пробежал несколько шагов, гася инерцию, и подошёл. Весь в пыли, ноги до колена словно в котурны обуты… Бирюзой сияют глаза сквозь маску грязи, исчерченную струйками пота… Друзья держались поодаль; не из почтения, а чтобы не измазаться об него.
   — Странно, — пробормотал Гарпал. — Вы заметили?.. От него никогда не пахнет; другой бы на его месте сейчас бы вонял, как козёл…
   — Спроси Аристотеля, — ответил кто-то. — Наверно в нём всё сгорает.
   Посыльный доложил, что курьер с северо-восточной границы ждёт, когда принц освободится.
   Он послал слугу за чистым хитоном, бегом… А сам разделся, отмылся под фонтаном во дворе конюшни — и появился в приёмной, когда Антипатр заканчивал свои расспросы. Свиток был ещё запечатан, но гонцу было что рассказать: он едва выбрался живым с нагорья за Стримоном, где граница Македонии и Фракии плутает в мешанине спорных ущелий, вершин, перевалов и пастбищ.
   Антипатр захлопал глазами от изумления — Александр появился с быстротой невероятной, — а у курьера глаза слипались: видно было, что едва на ногах стоит.
   — Как зовут тебя? — спросил Александр. — Сядь-ка, ты наверно устал до смерти.
   Хлопнув в ладоши, вызвал слугу; распорядился принести гонцу вина… Пока несли вино, прочитал депешу Антипатру… А когда гонец напился — спросил, что он знает ещё.
   Меды — горное племя. Племя настолько древнее, что и ахейцы, и дорийцы, и македонцы, и кельты, — все проходили мимо них по пути на юг в поисках лучшей доли. Но у них никто не задержался: слишком скверные были места. Жили они высоко; суровый фракийский климат переносили стойко, как дикие горные козы; хранили свои древние обычаи с тех времён, когда ещё и бронзы не было… А если их боги-кормильцы гневались — даже несмотря на человеческие жертвы — спускались с гор грабить оседлые народы. Филипп давно уже их покорил и взял с них клятву вассальной верности, — но со временем та клятва ушла у них в область преданий, её успели забыть. Теперь племя разрослось, — мальчикам надо окровавить копья, чтобы мужчинами стать, — они ринулись на юг, словно весенний паводок по руслу речному. Деревни грабят и жгут, македонских поселенцев и верных фракийцев рубят живьём на куски, головы их забирают в качестве трофеев, а женщин уводят с собой.
   Антипатр, слушавший всё это уже по второму разу, незаметно следил за мальчиком, сидящим в царском кресле, готовый утешить его, когда понадобится… Но тот подался вперёд и не отрывал глаз от гонца. Потом вдруг перебил:
   — Погоди-ка… Отдохни немного, мне надо кое-что записать. Появился писарь; он начал диктовать, уточняя у гонца передвижения медов и описание страны — горы, долины, перевалы, реки, дороги, населённые пункты, — а сам тем временем рисовал на воске примерную карту. Карту проверил тоже; потом приказал, чтобы гонца выкупали, накормили и уложили спать.
   — Я подумал… — Он задумчиво оглядывал таблички на столе. — Я подумал, надо всё это выспросить сразу же. К утру он был бы посвежее, когда выспится, но ведь никогда не знаешь… Вдруг умрёт?.. Надо, чтобы он отдохнул хорошенько, пока я соберусь. Хочу взять его проводником.
   Рыжеватые с проседью брови сошлись напряжённо… Антипатр уже раньше почувствовал, что сейчас будет, но решил не поверить:
   — Ты знаешь, Александр, что я был бы рад взять тебя с собой. Но ты знаешь и то, что нельзя нам обоим отлучаться из Македонии, пока царь на войне…
   Александр откинулся на спинку кресла. Мокрые грязные волосы налипли на лоб, под ногтями черно, — ребёнок!.. Но глаза смотрят холодно, без малейшей попытки изобразить наивность.
   — Обоим?.. Мне такое и в голову не приходило! Пока я буду в отлучке, Печать останется у тебя.
   Антипатр открыл рот, вдохнул… Александр заговорил первым; учтиво, но непреклонно.
   — Сейчас у меня её нет с собой, я на тренировке был. Ты её получишь, когда я буду уходить.
   — Александр, ты только подумай…
   Александр, смотревший на него, словно в поединке, коротко махнул рукой, договаривая не сказанное словами, — и Антипатр сдался, умолк. А этот мальчишка вдруг заговорил с царственной величавостью:
   — Отец мой и я — мы оба счастливы знать, что можем оставить страну такому надёжному человеку. — Он поднялся, широко расставив ноги, закинул волосы назад и положил руки на пояс. — Я иду, Антипатр. Привыкни к этой мысли поскорее, времени у нас в обрез. Я ухожу завтра, на заре.
   Антипатр, которому поневоле пришлось встать тоже, попытался воспользоваться преимуществом в росте; но оказалось — не действует.
   — Если уходишь — уходишь… Но прежде подумай всё-таки. Ты отличный строевой офицер, никто не спорит. Но ты никогда не готовил кампанию, не занимался снабжением войск, не разрабатывал стратегию… Ты представляешь себе их страну?
   — На этот раз они будут внизу, в долине Стримона. Для этого и пришли. Снабжение мы обсудим на военном совете. Соберёмся через час.
   — Ты понимаешь, что если тебя разобьют — половина Фракии запылает, как сена стог? Отец будет от нас отрезан. А едва об этом станет известно — мне придётся оборонять северо-запад от иллирийцев!
   — Сколько войск тебе для этого нужно?
   — Если ты проиграешь, в Македонии их не хватит.
   Александр чуть склонил голову влево; взгляд его, блуждавший где-то за спиной Антипатра, был рассеян.
   — Значит, если я проиграю, люди никогда больше мне не поверят, и генералом я никогда не стану… К тому же, у отца будут все основания сказать, что я ему не сын, — и я никогда не стану царем… Ну что ж. Похоже, придётся выиграть!
   Да, Кассандру не стоило его цеплять, — подумал Антипатр. Скорлупа треснула, и тут такой птенец проклёвывается!.. С ним уже сейчас надо быть очень-очень осторожным.
   — Ну а что будет со мной? — спросил он. — Что он мне скажет, за то что тебя отпустил?
   — Ты имеешь в виду, если проиграю? Скажет, что я должен был послушать твоего совета. Ты его напиши. А я распишусь, что прочёл. И пошлём отцу. Проиграю я или нет — он будет знать, что ты мне советовал. Так честно?
   Антипатр остро глянул из-под лохматых бровей.
   — Ну да! А потом ты этим воспользуешься против меня?
   — Конечно!.. А как ты думал? На спор идти и ставку страховать?.. Ты не виляй, мне-то страховаться нечем!
   Антипатр вспомнил, что осторожным надо быть уже сейчас, — и улыбнулся:
   — Ну ладно. Ставки у нас у обоих не малые, я полагаю. Дашь мне знать, чего тебе нужно. Бывало, я ставил на лошадок и похуже тебя.
   Александр весь день провёл на ногах, кроме часа военного совета. Мог бы, конечно, и присесть, пока приказы рассылал; но когда расхаживал взад-вперёд — думалось лучше, быстрее; быть может, по привычке думать на ходу во время прогулок в Мьезе. С матерью он хотел повидаться пораньше, но не было времени. Пошёл только тогда, когда развязался со всеми делами; и пробыл у неё совсем чуть-чуть. Она чего-то суетилась, опять была настроена поругаться, хотя этот его поход в её же интересах… Ладно, когда-нибудь поймёт. А пока — надо было попрощаться с Фениксом; и — очень важно — хоть немного поспать.
 
   Утро в лагере под Перинфом. Накануне, ночью, штурмовали стену; теперь люди отдыхают, так что вокруг сравнительно спокойно. Раздаются только обычные звуки затишья: ржание мулов, крики и лязг возле осадных машин, безумные вопли раненого из госпитальной палатки, ему в голову попало… Артиллерийский офицер, назначенный в дежурство возле баллисты, чтобы осаждённым никогда было прохлаждаться, кричит своей команде, чтобы дотянули до клина и смазали жёлоб… С грохотом раскатывают кучу окованных бревен-снарядов, на каждом оголовке отковано лаконичное послание: «От Филиппа».
   Для царя построена бревенчатая изба. Если армия стоит на месте — нет смысла ютиться в шатре и париться под вонючей кожей. Старый и опытный воин, он умеет устраиваться просто, но с комфортом: пол закрыт циновками из местной соломы, а в обозе привезли кресла, подставки для ламп, ванну и кровать; достаточно широкую, чтобы не приходилось спать в одиночестве. Сейчас царь сидит у соснового стола, сделанного плотниками в лагере, и читает донесение. Рядом с ним Пармений.
   …Кроме того я вызвал войска из Пидны и Амфиполиса, и двинулся на север к Терме. Я намеревался пройти к Амфиполису Большой Восточной Дорогой, с тем чтобы уточнить движения неприятеля и выбрать наилучшую диспозицию, прежде чем идти вверх по реке. Но у Термы меня встретил всадник из агриан, посланный во исполнение нашего обета моим гостеприимцем Ламбаром.
    Что ещё за гостеприимец, — удивился Филипп. — О чём это он? Мальчишка у нас заложником был, а не гостем. Ты помнишь, я талант поставил, что агриане к медам присоединятся?
   — Ты мне что-то рассказывал про сына, как он смылся куда-то в горы по дороге домой. Когда от нас в школу возвращался, помнишь?.. Ты тогда здорово ругался, узнав…
   — Да-да, верно. Из головы вылетело. Это ж совершенно безумная выходка была; счастье, что горло не перерезали. Я не беру заложников у тех племён, которым можно хоть как-то доверять. Хм, гостеприимец!.. Ну что ж, посмотрим что дальше.
   Узнав, что ты на востоке, он послал мне весть, что меды вторглись в верховья Стримона и опустошают долину. Они звали агриан присоединиться к ним в этой войне, но царь Тэр остался верен клятвам, которыми вы обменялись, когда ты вернул ему сына.
    Обжечься испугался, ясно. Но донесение послал не он, а мальчишка… Сколько ему сейчас, семнадцать? Наверно что-то около того…
   Он советовал мне как можно быстрее двигаться вверх по реке к Бурным Воротам, как они называют узкую горловину в ущелье, и усилить там старую крепость, пока они не вышли вниз на равнину. Я решил времени не терять и к Амфиполису не идти, а послал туда Койна с приказом привести оттуда войска. Сам же, с теми силами, что были у меня, двинулся прямо вверх, караванным тропами через Крусийский хребет, и форсировал Стримон у Сириса, где Койн должен был встретить нас с людьми, свежими лошадьми и припасами. Сами мы шли налегке. Я сказал своим людям, какие опасности грозят нашим колонистам на равнине, так что шли хорошо. Поскольку дорога была трудной, я шёл пешком, вместе со всеми, побуждал их поспешать.
   Филипп оторвался от чтения и поднял голову.
   — Здесь видно, что писец слегка подработал. Но его характер проглядывает.
   Мы прошли через Крусию и на третий день к полудню форсировали Стримон.
   — Как? — перебил Пармений. — На третий день к полудню через Крусию?.. Это же почти двадцать парасангов.
   — Он шёл налегке, и побуждал поспешать…
   Койн встретил меня точно в назначенное время и выполнил все приказы. Он действовал быстро, решительно и умело, и уже за это одно заслуживает высочайших похвал. Кроме того, он сумел вразумить Стасандра, командующего в Амфиполисе, полагавшего, что я должен был потратить три дня, чтобы прийти к нему и спросить, что мне делать.
    Это его рукой приписано, — улыбнулся Филипп.
   Койн прекрасно справился со своей миссией и привёл мне силы, которые я запрашивал, тысячу человек.
   У Пармения отвисла челюсть. Комментировать он не пытался.
   Таким образом гарнизон Амфиполиса оказался нежелательно ослаблен, но я считал это наименьшим злом, поскольку, пока меды оставались безнаказанны, с каждым днём возрастала опасность, что к ним присоединятся другие племена. На случай нападения афинян с моря, я расставил между собой и побережьем посты с сигнальными кострами.
    Ну, — сказал Пармений, — наверно Койн не зря был возле него. Наверно, это он обо всём позаботился.
   Но ещё до того как мы вышли к Стримону, меды захватили крепость у Бурных Ворот, вырвались на равнину и начали разорять деревни. Часть из них перебралась на западный берег к серебряному руднику. Охрана и рабы перебиты, серебро в слитках увезено вверх по реке. Это убедило меня, что недостаточно просто отбить их в горы, а необходимо разрушить их собственные поселения.
    А он хоть знал, где это? — недоверчиво перебил Пармений.
   Проведя смотр войскам, я принёс жертвы подходящим богам и Гераклу. Предсказатели увидели добрые предзнаменования. Кроме того, один человек из верных пеонов рассказал мне, что рано утром во время охоты видел волка, который доедал тушу, убитую молодым львом. Примета обрадовала солдат, того пеона я наградил золотом.
    Правильно, — одобрил Филипп. — Это был самый умный из всех прорицателей там.
   До начала наступления я послал пятьсот отборных горцев скрытно лесами подойти к крепости у Бурных Ворот и захватить её внезапным броском. Мой гостеприимец Ламбар подсказал мне, что в крепости будут самые слабые из неприятельских воинов, потому что ни один из лучших не захочет отказаться от доли в награбленной добыче ради того чтобы обеспечивать тыл. Он оказался прав. Кроме того, мои люди обнаружили тела наших солдат и увидели, что с ранеными обошлись бесчеловечно. Я заранее распорядился, что сделать, если оно окажется так, и медов сбросили со скалы в реку. После чего мои люди заняли крепость и оба борта ущелья. Их вёл Кефалон, офицер толковый иэнергичный.
   В долине некоторые наши колонисты отослали семьи в безопасные места, а сами остались, чтобы бороться с врагом. Я похвалил их за храбрость, снабдил оружием и пообещал им освобождение от налогов на год.
    Молодёжь никогда не знает, откуда деньги берутся, — проворчал Филипп. — Можешь не сомневаться, он даже не спросил, сколько они платили.
   Теперь я повёл все свои силы вверх по реке на север. Правый фланг шёл с опережением, чтобы не допустить неприятеля на высоты. Банды грабителей, попадавшиеся на пути, мы уничтожали, оттесняя их остатки к северо-востоку и сгоняя в кучу, как собаки собирают стадо, не позволяя им ускользнуть без боя, рассеявшись в горах. Фракийцы всегда полагаются на первый безудержный бросок, а обороняться не любят.
   Они собрались именно там, где я надеялся, на полуострове в крутой излучине реки. Они рассчитывали, как я и думал, что река прикроет им спину. Я же рассчитывал их в неё сбросить. У них за спиной была стремнина, глубокая и коварная. Уходя через неё, они должны были намочить тетивы и потерять тяжёлое вооружение. После того им оставалось бы только бежать домой через Ворота, не зная, что проход занят моими людьми. Диспозиция была такова.
   Дальше следовала искусно составленная сводка. Филипп забормотал, читая её про себя, забыв о Пармении; а тот сидел рядом и тянул шею, стараясь хоть что-нибудь разобрать. Александр спровоцировал медов напасть первыми, атаковал по флангам и смешал их боевые порядки. Меды, как и было задумано, прорвались через реку в железный капкан в горловине ущелья. Почти все солдаты, пришедшие из Амфиполиса, возвращаются назад, ведя с собой массу пленных.
   На следующий день я продолжал продвигаться вверх по реке, выше Ворот. Какая-то часть медов прошла через горы другими путями, и я не хотел давать им время на переформирование. Так я оказался в землях агриан. Здесь Ламбар, мой гостеприимец, ждал меня с конным отрядом из своих друзей и родичей. Он пришёл воевать вместе с нами с разрешения своего отца, во исполнение обетов. Они не только показали нам самые удобные перевалы, но и прекрасно зарекомендовали себя в боях.
    Тэр понял, куда ветер дует, — прокомментировал Филипп. — Но мальчишка-то ждать не стал!.. Почему?.. В Пелле он совсем ребёнком был; даже не помню, как выглядел…
   Он снова забормотал, читая через строку описание молниеносной горной кампании. Союзники провели Александра к неприятельскому гнезду на скалах, он повёл наступление вдоль дороги, а тем временем его скалолазы штурмовали отвесную стену с другой стороны, которую никто не охранял.
   Наши колонисты из долины, горевшие мщением за все свои обиды, были готовы убивать всех подряд, но я приказал щадить тех женщин и детей, которые не принимали участия в боях. Их я отослал в Амфиполис. Поступи с ними, как сочтёшь нужным.
    Умница парень, — одобрил Пармений. — Эти женщины-горянки всегда в цене. Сильны, выносливы — работают лучше мужчин.
   Филипп бегло читал дальше. Шли описания операций по окружению, потом рекомендации отличившихся (Гефестион сын Аминтора из Пеллы сражался с выдающейся доблестью), голос царя становился всё тише и бесцветнее на этих рутинных делах… И вдруг он воскликнул так, что Пармений вздрогнул:
   — Что?!..
   — Что там такое? — быстро спросил Пармений.
   Филипп поднял голову и, сдерживая торжество в голосе, произнёс:
   — Он остался там, чтобы основать город.
   — Это, должно быть, писаря почерк?
   — Да, написано как книга. У медов хорошие пастбища были, а по склонам виноград будет расти. Так что он, посоветовавшись с Ламбаром, восстанавливает их город! Ты слышишь?.. Им же на двоих всего тридцать три года!
   — Если наберётся, — буркнул Пармений.
   — Он уже подумал, кого там поселить… Агриан конечно, верных пеонов, безземельных македонцев, кого он знает… Погоди-ка! Приписка, вот такая… Нет ли у меня достойных людей, кого я хотел бы наградить земельным наделом? Он думает, что смог бы принять двадцать человек.
   Пармений решил, что в такой ситуации лучше промолчать, и предусмотрительно закашлялся, чтобы заполнить паузу.
   — И, конечно же, город он назвал Александрополь.
   Царь умолк, глядя на пергамент. А Пармений смотрел на сильное стареющее лицо в морщинах и шрамах, на седину в чёрной бороде… Так старый бык нюхает запахи новой весны, наклонив потрёпанные в боях рога. И я старею, — подумал Пармений. У них было много общего за плечами. Они делили фракийские зимы и опасности в битвах, и грязную воду из мутных ручьёв и вино после боя… В молодости и женщину делили; она даже не знала, от кого из них ребёнка родила… Пармений снова прокашлялся, — но теперь церемониться не стал:
   — Малый всё время твердит, что ты ничего ему не оставишь. Что ему нечего будет делать, не на чем имя своё сохранить. Вот он и ухватился за первую же возможность.
   Филипп стукнул кулаком по столу.
   — Я горжусь им… Горжусь!..
   Он подвинул к себе чистую восковую дощечку и быстрыми глубокими штрихами набросал план битвы.
   — План боя был отличный, посмотри! Диспозиция прекрасная. Ну а если бы тем удалось оторваться?.. Если бы брешь возникла, вот здесь например — что тогда?.. Или вдруг бы кавалерия ударила — что бы он делать стал?.. Но нет, он всё это держал под контролем, вот отсюда… И когда они пошли не так, как ему хотелось, — он вот что сделал! — Филипп щёлкнул пальцами. — Помяни моё слово, Пармений, этот мой мальчик ещё себя покажет. Он ещё много кого удивит, не только нас с тобой… А я найду ему двадцать поселенцев для Александрополя. Клянусь богами, найду.
   — Тогда у меня вопрос. Почему мы до сих пор сидим — и не пьём за это дело? Не пора ли?
   — Конечно!.. — Филипп крикнул, чтобы принесли вина, и начал сворачивать письмо. — Постой-ка, постой!.. А это что?.. Я ж ещё не дочитал оказывается.
   С тех пор как я пришёл на север, я постоянно слышу о трибаллах, живущих в горах Хаймона. Все говорят, что они воинственны, не знают закона и представляют угрозу для обжитых земель. Мне кажется, пока я здесь, в Александрополе, я мог бы пройти в их страну и привести к их порядку. Прежде чем вызывать из Македонии необходимые для этого войска, я хочу заручиться твоим позволением. Я предлагаю…