Страница:
На вершине гребня мы остановились. Клапалек смотрел на запад, и в глазах его отражался теплый свет уходящего дня.
Потом он заговорил - о жизни, о надеждах.
Это было 8 апреля 1945 года. В тот день основные силы корпуса преодолели Большую Фатру.
IX. От Малой Фатры к Праге
Характер боев
Преодолев в ходе тяжелых и серьезных шестидневных боев огромный горный массив Большой Фатры и освободив Мартин, Вруток и другие населенные пункты в районе Туреца, войска 1-го чехословацкого армейского корпуса без какого-либо отдыха и паузы 11 апреля пересекли турчанскую котловину. В тот же день они вошли в соприкосновение с опорными пунктами фашистской обороны на Малой Фатре. Эти горы закрывали проход в раецко-жилинскую котловину с юго-востока и оказались весьма серьезным препятствием на пути продвижения корпуса в сторону Жилины. Начиная с декабря 1944 года противник укреплял здесь оборону, насильно сгоняя сюда для работы местных жителей. Значение Малой Фатры возросло еще больше, когда германское командование разработало план обороны чешских земель, особенно Остравской области. Город Жилина приобретал поэтому не только важное тактическое, но и оперативное значение.
Центром главных сражений корпуса стала южная часть массива Малой Фатры, западнее узкого ущелья реки Ваг. Эта поросшая лесом, сильно пересеченная местность с большим количеством труднодоступных крутых склонов, скатов и оврагов отвесно спадает с высоты 600-900 метров в окрестные долины. Склоны гор здесь составляют 30, а нередко и 60 градусов.
Противник сосредоточил свои усилия на обороне важнейшего треугольника гор Минчол (1364 м), Грунь (1165 м), Полом (1069 м). На скатах главного хребта была создана неприступная система опорных пунктов, а в скалистом районе Полома построены доты, взять которые представлялось почти невозможным делом.
Овладеть с ходу рубежами на Малой Фатре частям корпуса не удалось. Войска остановились на гористых гребнях перед хорошо организованной обороной противника. Завлеченные противником наверх, чехословацкие пехотные части оказались в тяжелом положении: здесь не было обычных лесных дорог для подтягивания артиллерии ближе к пехоте, для доставки продовольствия и боеприпасов; не было даже лесных тропок для эвакуации раненых. Чтобы перенести носилки с одним раненым на медпункт, приходилось посылать восемь бойцов. Ко всему этому испортилась погода. В горах намело снегу местами до трех метров. Предстояло проложить дороги в снегу, поднять орудия и минометы в горы для стрельбы прямой наводкой, иначе овладеть вражескими позициями было нельзя. Упорные бои не утихали. Иногда противник засылал в тыл наших частей группы солдат, которые незаметно просачивались на наши коммуникации через неохраняемые промежутки, исподтишка нападали и наносили нам чувствительные потери.
В результате огромных усилий солдат и местного населения к 17 апреля в горы было поднято уже пять батарей противотанковой артиллерии и большинство минометов. Как и под Липтовски-Микулашем, здесь хорошо проявили себя воловьи упряжки: шесть-восемь пар волов тянули 76-мм пушку или один миномет. На первых трех километрах приходилось преодолевать перепад высот более 700 метров с уклоном до 30 градусов. Основные бои развернулись только после того, как пехота получила эффективную поддержку со стороны артиллерии, поставленной на прямую наводку. С 17 по 26 апреля бои шли за горы Полом и Грунь (к этому времени гора Минчол была уже взята нашими частями). Атаки чехословацкой пехоты противник каждый раз отбивал. 19 апреля вплоть до сумерек противник предпринял семь атак, причем значительными силами и при поддержке необычно мощного артиллерийского огня. Наконец 22 апреля подразделениям 4-й бригады удалось окончательно овладеть вершиной Полома. За эту ключевую позицию борьба шла двадцать дней. Три дня спустя, 25 апреля, после продолжавшейся весь день схватки, была взята и укрепленная гора Грунь.
По своему упорству, ожесточенности и кровопролитности бои на Малой Фатре нисколько не уступали самым суровым боям в предыдущие месяцы. Отчасти это объяснялось и тем, что чехословацкие войска сражались здесь без поддержки тяжелого советского оружия и обходились собственными средствами. Танки и авиация в боях на Малой Фатре не могли быть использованы. Этому препятствовал тяжелый, почти непроходимый рельеф местности, создавший непреодолимые препятствия для развертывания танковых войск. Что касается авиации, то ее применение в целях поддержки боевых операций в горно-лесистом районе Большой и Малой Фатры постоянно срывалось из-за устойчивой плохой погоды.
Командир корпуса дважды проводил перегруппировку своих сил, прежде чем выяснилось, что при существующем боевом порядке войск невозможно ни взять Большую и Малую Фатру неожиданным ударом с ходу, ни овладеть обоими основными горными бастионами - горами Полом и Грунь. Командир корпуса сосредоточил все усилия против этих ключевых объектов на узком участке фронта. 30 апреля наши части окончательно сломили упорное сопротивление врага и открыли путь на Жилину.
Командование корпуса в боях за Большую и Малую Фатру продемонстрировало свое умение находить выход из самых сложных ситуаций, которые создавал опытный, готовый на все противник. Командование корпуса умело маневрировать войсками, часто менять боевые порядки, дальновидно разгадывать ловушки, поставленные врагом. Заслугой командования следует считать и то, что оно не позволило войскам спуститься с гор в раецкую котловину, где пехота была бы уничтожена.
Жизнь в горах
На горе Уплаз высотой 1304 метра еще не чувствовалось прихода весны. Дождь со снегом пропитал влагой толстые слои снега, размочил почву. Холодная вода просачивалась сквозь крыши и стены землянок, и все вокруг казалось неприветливым и хмурым. Невесело было и на душе. По ночам тоже не было покоя. Группы специально подобранных фашистских головорезов проникали в районы командных пунктов и офицерских блиндажей и совершали на них нападение. Происходили схватки с охраной. Опасность подстерегала нас на каждом шагу.
Мою безопасность и спокойствие в ночное время обеспечивал солдат Бела, широкоплечий здоровяк, бывший военнослужащий словацкой повстанческой армии, родом откуда-то из Туреца. Вечером каждого дня его могучая фигура с автоматом в руках втискивалась в проход моей узенькой землянки, и это означало, что с этой минуты ко мне не проникнут ни свет, ни воздух. На Белу можно было положиться. Он стерег мой покой по ночам с необузданным рвением. Оказаться вблизи него в это время было небезопасно. Однажды ночью я услышал решительный крик Белы: "Стреляю!" Я хорошо знал, что Бела быстро переходил от слов к делу. Я выбежал и в самый последний момент успел предотвратить несчастье. А что же случилось? Один наш солдатик вышел по нужде и, заблудившись в тумане, забрел на беду в кустарник в непосредственной близости от Белы.
Когда Бела топил самодельную печку, находиться в землянке было просто невозможно из-за едкого дыма, поэтому я по ночам чаще всего гасил огонь, хотя мне, конечно, скоро становилось холодно. Другим злом была вода. Снег с дождем проникали через верх укрытия, и вода каплями стекала на мою палатку. Капля за каплей стучали в разных местах моего брезента, не давая спать. Все это нервировало меня. Как-то у меня было плохое настроение, и я пожаловался Беле. Смотрю, с утра он пропал. Не было духу его на всем Уплазе. Обеспокоенный, я вышел к вечеру к дороге. И вдруг вижу - подъезжает он на деревенской телеге, запряженной парой волов, и везет прекрасный американский камин. Я замер.
- Бела, - спросил я его, - где ты его украл?
Он промолчал, будто в рот воды набрал. Чтобы затащить камин в землянку, Беле пришлось расширить вход. Однако камин страшно дымил, и через несколько дней я выбросил его.
Когда мы спустились с гор, я попал на однодневный отдых во Врутки. Мой штаб подыскал для моего размещения уютную виллу. Увидев меня, хозяйка разразилась бранью: мол, никаких солдат ей не нужно; был, мол, тут один "чертов злодей" и украл у нее такой чудесный американский камин. Делать было нечего, и я ретировался из дома. Таков был Бела. Верный, находчивый, горячий человек.
В дело вступает артиллерия
В ненастный день 20 апреля около полудня случилось несчастье. В боевых порядках нашей пехоты, изготовившейся к атаке на гору Полом, разорвался тяжелый снаряд, в результате чего были убиты и ранены десятки людей. Снаряд выпустила наша батарея 5-го корпусного артиллерийского полка. Дело в том, что против сильно укрепленных позиций на Поломе стрельба из орудий меньшего калибра в предшествующие дни оказалась малоэффективной и в дело вступила тяжелая артиллерия. И вот к большим потерям, понесенным пехотой в ходе упорных боев с противником, прибавились и эти, еще более горькие потери от собственного огня. При всей возможной точности определения координат цели иногда не удавалось полностью исключить недолета снарядов и их разрыва в расположении пехоты, особенно если пехота наступала на сильно пересеченной местности или в плохую погоду. Однако все это не относилось к данному конкретному случаю, когда у нас были отличные условия для подавления противника точным огнем.
Каждый раз, узнав о разрыве своих снарядов среди наших пехотинцев, я тяжело переживал. Такое известие всегда причиняло боль. Смерть есть смерть, независимо от того, с какой стороны она пришла. Известно, что на пехоту воздействуют не столько физические потери, сколько моральный фактор. И хотя число злополучных недолетов было невелико, каждый из таких случаев подрывал доверие пехотинцев к артиллеристам. Это была серьезная проблема, грозившая тяжелыми последствиями. Итак, как мог произойти этот несчастный случай?
Роковой снаряд был выпущен в 9 часов 35 минут с огневой позиции севернее города Мартин на установленную дальность 13,5 километра. Пехотный батальон залег на исходном рубеже, в 400 метрах от вершины горы. Командир батареи произвел все необходимые расчеты для стрельбы и определил точное направление полета снаряда. Теперь свое мастерство должен был проявить наводчик. А Яно Горняк ни за что на свете не выпустил бы снаряд в воздух, если б не был уверен в точности установки орудия. Он прекрасно понимал, что всякое отклонение в установке даже на долю миллиметра может привести к удару по своей атакующей пехоте. Острым глазом Горняк умел заметить самое мизерное, почти невидимое отклонение. И вот старший офицер на батарее поднял руку. Прозвучал выстрел. Когда снаряд пошел на снижение к цели, стал слышен нарастающий шум над головой. Все с напряжением ждали, где произойдет разрыв. Наконец где-то низко, под горой, раздался сильный грохот, прокатившись многократным эхом среди высот. Затем наступила зловещая тишина...
Удар пришелся по нашей пехоте. Командир корпуса на НП расстегнул ворот. У всех на устах замер вопрос. Я стряхнул с себя минутное оцепенение. Мне все стало ясно.
В соответствии с установленным прицелом снаряд должен был ударить по узлу обороны гитлеровцев. Когда же произвели выстрел из этого орудия, а он был первым в тот день, ствол орудия еще не нагрелся, металл сжался, в нарезах убавилось газу, снизилось давление в стволе. При полете в высоких слоях атмосферы на снаряд оказал воздействие ветер и отклонил его от курса. Эти и другие причины привели к тому, что снаряд упал на 300 метров ближе цели и уклонился от курса на 120 метров.
Если бы ствол орудия был горячим, если б высоко над облаками не дули суровые ветры, если б сила и направление этих ветров были бы измерены на разных высотах, а теплота, давление и влажность воздуха были бы точно учтены, если б, наконец, определение дальности и угла стрельбы базировалось на геодезических данных и оценках, то снаряд с проклятием Гитлеру победоносно обрушился бы на головы врага.
Да, если б все указанные факторы в злополучный день 20 апреля были приняты во внимание, тогда бы кровопролитное сражение за Полом пошло иным путем. А без метеорологии, без точной подготовки данных к стрельбе это оказалось невозможным. Так почему же и позже путем корректировки не были устранены обычные и специфические влияния на летящие снаряды? В это время 4-й Украинский фронт, в подчинении которого тогда действовал 1-й чехословацкий армейский корпус, все свои силы сосредоточил на главном стратегическом направлении Краков, Силезский бассейн, Острава. И получилось так, что в районе Малой Фатры системы высокой метеорологической службы и армейские геодезические подразделения не развертывались.
* * *
Спустя два дня после этого события произошло новое несчастье. Оно постигло командира гвардейской советской дивизии, которая наступала правее корпуса в районе Бела на оравском направлении. Советские части повсюду встречали ожесточенное сопротивление и с большим трудом продвигались вперед. Мы тоже в тот день упорно бились за Полом. У нас было более выгодное положение в том смысле, что поле боя на хребтах Малой Фатры неожиданно освободилось от тумана, а в долине Вага туман стоял плотной стеной. Оттуда, из района Варина, целыми днями доносилась канонада. Судя по звуку артиллерийской стрельбы самой близкой к нам немецкой батареи, мы решили, что она имеет крупный калибр. Как нащупать ее? Ведь мы занимали выгодные позиции и имели возможности неожиданно обрушить огонь и уничтожить эту батарею. Правда, нам не хватало "пустяка": мы не знали ее месторасположения. Когда по фронтовому телеграфу нам сообщили о гибели командира соседней дивизии в результате прямого попадания снаряда на НП, мы задумались, как отомстить врагу. Нам долго не удавалось снять завесу тайны с немецкой батареи. Над долиной застыли клубы тумана. Шел дождь. Оставалось только надеяться на апрельскую погоду и ждать, когда прояснится.
Бой на оравском направлении все усиливался. Вражеская батарея между тем могла безнаказанно ускользнуть. Эта мысль не давала мне покоя. Занятые боем, мы не сразу заметили, что туман в долине начал редеть, будто его разметала буря. Посмотрев с хребта вниз на Ваг, мы остолбенели. Я не мог поверить своим глазам: вражеская батарея оказалась именно в том районе, где мы и предполагали. Все стоявшие на НП были крайне взволнованы таким удивительным совпадением.
Искомая нами крупнокалиберная немецкая батарея находилась на огневых позициях, оборудованных на северной окраине Стречно, в излучине между Вагом и шоссе, и в высоком темпе вела огонь из всех орудий. С расстояния три километра в пятнадцатикратный бинокль четко было видно, как передвигались отдельные номера орудийных расчетов: заряжающие подносили к орудиям снаряды, заталкивали их в казенную часть, наводчики убегали перед выстрелом в укрытия, а затем снова возвращались к орудиям. Мы смотрели прямо в тыл батареи сверху вниз с расстояния 1100 метров. Было ясно, что огонь по противнику необходимо открыть неожиданно и как можно быстрее, если мы хотим нанести по батарее мощный уничтожающий удар. Подготовить огонь было не так-то легко и быстро, если учесть сложные расчеты исходных данных при боковом наблюдении и небольшой опыт офицеров в стрельбе по таким необычным целям. Я начал выходить из себя.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем раздался наконец первый выстрел, а следом за ним второй. Однако оба снаряда улетели в сторону. Я отошел от командира полка, чтобы не раздражать его. И тут опять от удивления пришлось вытаращить глаза: с северо-запада в сторону действующей батареи противника медленно ползла высокая плотная стена тумана. Услышав разрывы снарядов, расчеты орудия на вражеской батарее прекратили огонь и спрятались в укрытия.
Непроглядная завеса тумана неудержимо надвигалась. Она находилась уже в километре от немецкой батареи, а мы еще не открывали огонь всеми орудиями. Я был готов лопнуть от досады. "Действуйте побыстрее!" - кричал я во все горло, хотя уже понимал, что бой мы проиграли, что наползающий густой туман вот-вот плотно прикроет неприятельскую батарею.
Желая сделать лучше, артиллеристы чересчур долго готовили данные. Некоторое время они палили вслепую в туман, затем прогремели все орудия. В воздухе прошелестили снаряды. Однако вражеская батарея не отзывалась. Наутро стало известно, что ее уже на месте нет.
Это был неприятный для нас случай.
* * *
Временная неудача подразделений 4-й бригады в районе Полома была частично компенсирована 21 апреля успехом 3-го батальона. В течение ряда дней батальон безуспешно пытался сломить сопротивление противника в районе каменоломни у железнодорожного полустанка Дубна-Скала, северо-западнее Вруток, где начинается ущелье Вага. Гитлеровцы обосновались на этой позиции, соорудив бетонированные доты и прочно прикрыв подступы к Стречно. После неоднократных неудачных попыток взять Дубна-Скалу, лишь прибавивших число жертв, было решено уничтожить узлы сопротивления в каменоломне стрельбой прямой наводкой из 152-мм гаубицы-пушки и нескольких противотанковых пушек 2-го артиллерийского полка. Однако оказалось, что стрелять с огневых позиций на северной окраине Вруток но каменоломне неудобно. Эту проблему просто и смело разрешили артиллеристы 5-го артиллерийского полка. При помощи стального каната они перетащили ночью тяжелое орудие на правый берег реки и умело его там замаскировали. Я очень беспокоился, когда орудие исчезло под водой, так как быстрое течение могло его перевернуть, но все обошлось благополучно.
В 13 часов 30 минут с расстояния 1000 метров гаубица открыла неожиданный для гитлеровцев огонь прямой наводкой по вражеским дотам, которые никак не могла взять пехота. В результате доты с шестью тяжелыми пулеметами были уничтожены, их гарнизоны подавлены, а пехотинцы 3-й бригады без потерь взяли каменоломню. Это выдвинутое вперед орудие блестяще выполнило свою задачу, несмотря на сложные условия: ведь во время стрельбы собственная пехота находилась от противника всего в 50 метрах. На следующий день благодаря успехам артиллеристов пехотинцы еще больше вклинились в фашистскую оборону в горловине ущелья Вага.
Утром в день рождения Гитлера на горе Грунь появился нацистский флаг. Он хорошо просматривался с НП на Уплазе. Я невольно подумал, как долго продержится этот флаг и кто собьет его. Ротмистр Вайдич прицелился из своего противотанкового 76-мм орудия и сбил флаг с третьего выстрела. Попасть в такую цель почти с двух километров - это неплохой успех.
В боях за Полом
20 апреля я вместе с командиром 1-й бригады задержался возле двух 76-мм противотанковых пушек, установленных на горном хребте перед Поломом. Дула пушек были направлены прямо на укрепленную вершину горы. С расстояния 700 метров в минуты затишья хорошо просматривалось передвижение немцев на массиве Полома. Невдалеке располагались две другие наши пушки, готовые к стрельбе. В глубокой ложбине перед высокой скалистой стеной, изготовившись к атаке, залег пехотный батальон. На самой вершине горы на фоне неба топорщились острые скалы и редкие деревья.
Я спросил полковника, как он думает поддержать атаку пехоты артиллерийским огнем. Он отрицательно махнул рукой и ответил, что стрельбу прямой наводкой по горе открывать не хочет, так как из-за недолета снарядов опасается попадания по своей пехоте, которая из-за этого в панике может броситься в беспорядочное бегство с Полома.
- Ответственность за наводчиков я беру на себя, - сказал я, так как верил в успешную работу артиллеристов, однако полковник продолжал отказываться. Предчувствуя, что в ближайшие минуты может случиться непоправимое, попытался убедить полковника, что в данном, совершенно исключительном случае мы действительно можем гарантировать безопасность пехоте, но он продолжал упорствовать.
- Если среди них разорвется хоть один снаряд, мне их уже не поднять, твердил полковник.
Началась атака, если можно ее так назвать, поскольку, чтобы уничтожить узлы сопротивления противника на Поломе, пехотинцам приходилось взбираться на четвереньках вверх по склону под углом 60 градусов. На головы наступавших сыпались ручные гранаты. Гитлеровцы сбрасывали их целыми ящиками, расстреливали наших солдат из пулеметов и фаустпатронов. Когда на землю падала граната, ее разрыв на долю секунды озарял находившихся вблизи пехотинцев, а когда взрывалась связка гранат, все вокруг освещалось ослепительным светом и густо посыпалось смертоносными осколками. А противотанковые пушки молчали, им нельзя было стрелять. В этом состояла вся беда. Атакующие лезли и лезли вперед, пока их медленное, тяжелое продвижение не остановилось. Еще немного - и случилось бы непоправимое. Среди пехотинцев уже началась паника, и они готовы были ринуться по склону вниз, в лощину. Еще минута - и они не выдержали бы такого пекла. В этот момент открыли прицельный огонь по вершине горы противотанковые пушки. Гитлеровцы, оставляя убитых, поспешно отошли в скальные укрытия Полома, а пехотинцы под прикрытием огня закрепились у подножия крутой горы. На наблюдательном пункте стало тихо. Полковник с облегчением вздохнул. Я посмотрел ему в глаза, но оп отвел взгляд.
В бессонную ночь меня долго преследовала страшная картина: пехотинцы карабкаются по недоступному крутому склону горы навстречу бешеному огню. И даже теперь, спустя много лет, эта картина вызывает у меня мурашки на спине.
Бои за Полом с неослабевающей ожесточенностью шли с 17 апреля, и только 22 апреля тяжелая борьба закончилась победой над гитлеровцами.
К нам пришла весна
Внизу, в долинах, уже наступила весна, а наверху, в горах, еще лежал снег. В половине апреля у нас выпал свежий снег и, сразу же растаяв, превратил дороги в непролазные ямы и ухабы, забитые снежной кашей. И все же неудержимо наступала весна. Стоило взглянуть в бинокль на жилинский край, где уже растаял снег, как на душе становилось веселее.
На рассвете 29 апреля немцы начали отход на Жилину. Их преследовали войска корпуса и советские части вдоль правого берега Вага. Я тоже спустился с гор. Стоял один из неповторимых ясных и теплых дней, когда сердце переполняется радостной и светлой надеждой. Пораженный красотой весенней природы, я остановился на каменистой тропе. В эти минуты я не думал об опасности. Хотелось верить, что уже ничего на свете не остановит победу добра над злом...
Тишина спускалась в долины, и эта неожиданная тишина кружила нам головы. На душе было удивительно легко. В проеме между горами я увидел внизу руины замка в Стречно. Вся местность лежала подо мной как на ладони, купаясь в лучах весеннего солнца. Стройные буки на вершинах тоже очнулись от зимней спячки и уже начали зеленеть.
После двух часов почти непрерывного спуска с высоты 1300 метров мы попали в весеннюю важскую долину. Сады в Стречно были залиты морем цветущей сирени. Из маленьких окошек низеньких домов выглядывали огненно-яркие цветы герани. Но первое, что я воспринял как дар небес, это было благодатное тепло.
Попав в обстановку весны, я почувствовал, как все злое, казавшееся невыносимым в горах, куда-то уплывало и исчезало. Все существо мое неодолимо тянулось к спокойствию и безопасности, к красоте и искусству, ко всему тому, что уже давно во мне жаждало полного удовлетворения. Чудесной атмосфере весны, радости и воодушевления были чужды картины войны. Человек не способен радоваться от всей души, когда его окружают горе и несчастье...
Случай на реке
Очарованный весной, я бодро шагал вдоль улицы, как на параде победителей. Мое внимание привлекла многочисленная группа воинов, неподвижно стоявших на берегу Вага. Река вышла из берегов и бурлила от половодья, стремительно неся свои воды и вызывая жутковатое чувство опасности. Я пошел к группе солдат.
Посреди разлившегося Вага на остатках устоев деревянного моста, уничтоженного ночью фашистами, торчал гитлеровский солдат. Держась за сваю одной рукой, он другой махал и давал знаки, на которые, однако, никто не реагировал. Бог знает, как он туда попал! Казалось, немец вот-вот решится броситься в воду, чтобы приплыть к нам, но он продолжал беспомощно стоять: то ли не умел плавать, То ли боялся воды или плена. Солдаты жестами показывали, чтобы он плыл к берегу. А тот колебался. Наконец всем стало ясно, что немец боится. Пока солдаты наблюдали этот трагический спектакль, свершилось непоправимое. Стоявшие на берегу люди словно по какому-то сигналу вдруг оцепенели. Я всмотрелся в лица солдат, перебирая взглядом одного за другим. В их глазах я заметил то особое выражение. Знакомое мне глухое, зловещее молчание людей, охваченных одной лишь мыслью, подсказывало, что они склоняются к страшному решению: безоружный враг, оказавшийся в беде, будет убит. Взволнованный, но неспособный на решительный шаг, я быстро пошел прочь, а солдаты продолжали стоять в оцепенении. Пройдя несколько сот шагов, я услышал короткую автоматную очередь. Кровь застыла у меня в жилах. Мои предчувствия сбылись. Я повернулся и побежал назад, к берегу.
Там уже почти никого не было. Грозные волны Вага беззвучно проносились мимо остатков моста, но того фашиста там уже я не увидел. А ведь достаточно было сказать этим людям одно лишь слово, и он бы остался в живых. Все решили минуты. Почему я подавил стремление совершить благородный поступок истребить врага в себе самом? Я не раз в своей жизни задавал себе этот вопрос. Тот немецкий солдат, сидевший в отчаянии на свае в окружении беснующейся стихии, сначала вызвал у меня сострадание к его судьбе, но в душе - бог весть откуда! - поднялось другое чувство, и оно оказалось сильнее. Я попытался не думать об этом, но не получилось. Ведь немец попал в безвыходное положение и он принадлежал к роду человеческому! И опять где-то в извилинах мозга рождалась другая мысль, и те чувства любви, всепрощения и восторга, охватившие меня под впечатлением весеннего великолепия, превращались в свою противоположность.
Потом он заговорил - о жизни, о надеждах.
Это было 8 апреля 1945 года. В тот день основные силы корпуса преодолели Большую Фатру.
IX. От Малой Фатры к Праге
Характер боев
Преодолев в ходе тяжелых и серьезных шестидневных боев огромный горный массив Большой Фатры и освободив Мартин, Вруток и другие населенные пункты в районе Туреца, войска 1-го чехословацкого армейского корпуса без какого-либо отдыха и паузы 11 апреля пересекли турчанскую котловину. В тот же день они вошли в соприкосновение с опорными пунктами фашистской обороны на Малой Фатре. Эти горы закрывали проход в раецко-жилинскую котловину с юго-востока и оказались весьма серьезным препятствием на пути продвижения корпуса в сторону Жилины. Начиная с декабря 1944 года противник укреплял здесь оборону, насильно сгоняя сюда для работы местных жителей. Значение Малой Фатры возросло еще больше, когда германское командование разработало план обороны чешских земель, особенно Остравской области. Город Жилина приобретал поэтому не только важное тактическое, но и оперативное значение.
Центром главных сражений корпуса стала южная часть массива Малой Фатры, западнее узкого ущелья реки Ваг. Эта поросшая лесом, сильно пересеченная местность с большим количеством труднодоступных крутых склонов, скатов и оврагов отвесно спадает с высоты 600-900 метров в окрестные долины. Склоны гор здесь составляют 30, а нередко и 60 градусов.
Противник сосредоточил свои усилия на обороне важнейшего треугольника гор Минчол (1364 м), Грунь (1165 м), Полом (1069 м). На скатах главного хребта была создана неприступная система опорных пунктов, а в скалистом районе Полома построены доты, взять которые представлялось почти невозможным делом.
Овладеть с ходу рубежами на Малой Фатре частям корпуса не удалось. Войска остановились на гористых гребнях перед хорошо организованной обороной противника. Завлеченные противником наверх, чехословацкие пехотные части оказались в тяжелом положении: здесь не было обычных лесных дорог для подтягивания артиллерии ближе к пехоте, для доставки продовольствия и боеприпасов; не было даже лесных тропок для эвакуации раненых. Чтобы перенести носилки с одним раненым на медпункт, приходилось посылать восемь бойцов. Ко всему этому испортилась погода. В горах намело снегу местами до трех метров. Предстояло проложить дороги в снегу, поднять орудия и минометы в горы для стрельбы прямой наводкой, иначе овладеть вражескими позициями было нельзя. Упорные бои не утихали. Иногда противник засылал в тыл наших частей группы солдат, которые незаметно просачивались на наши коммуникации через неохраняемые промежутки, исподтишка нападали и наносили нам чувствительные потери.
В результате огромных усилий солдат и местного населения к 17 апреля в горы было поднято уже пять батарей противотанковой артиллерии и большинство минометов. Как и под Липтовски-Микулашем, здесь хорошо проявили себя воловьи упряжки: шесть-восемь пар волов тянули 76-мм пушку или один миномет. На первых трех километрах приходилось преодолевать перепад высот более 700 метров с уклоном до 30 градусов. Основные бои развернулись только после того, как пехота получила эффективную поддержку со стороны артиллерии, поставленной на прямую наводку. С 17 по 26 апреля бои шли за горы Полом и Грунь (к этому времени гора Минчол была уже взята нашими частями). Атаки чехословацкой пехоты противник каждый раз отбивал. 19 апреля вплоть до сумерек противник предпринял семь атак, причем значительными силами и при поддержке необычно мощного артиллерийского огня. Наконец 22 апреля подразделениям 4-й бригады удалось окончательно овладеть вершиной Полома. За эту ключевую позицию борьба шла двадцать дней. Три дня спустя, 25 апреля, после продолжавшейся весь день схватки, была взята и укрепленная гора Грунь.
По своему упорству, ожесточенности и кровопролитности бои на Малой Фатре нисколько не уступали самым суровым боям в предыдущие месяцы. Отчасти это объяснялось и тем, что чехословацкие войска сражались здесь без поддержки тяжелого советского оружия и обходились собственными средствами. Танки и авиация в боях на Малой Фатре не могли быть использованы. Этому препятствовал тяжелый, почти непроходимый рельеф местности, создавший непреодолимые препятствия для развертывания танковых войск. Что касается авиации, то ее применение в целях поддержки боевых операций в горно-лесистом районе Большой и Малой Фатры постоянно срывалось из-за устойчивой плохой погоды.
Командир корпуса дважды проводил перегруппировку своих сил, прежде чем выяснилось, что при существующем боевом порядке войск невозможно ни взять Большую и Малую Фатру неожиданным ударом с ходу, ни овладеть обоими основными горными бастионами - горами Полом и Грунь. Командир корпуса сосредоточил все усилия против этих ключевых объектов на узком участке фронта. 30 апреля наши части окончательно сломили упорное сопротивление врага и открыли путь на Жилину.
Командование корпуса в боях за Большую и Малую Фатру продемонстрировало свое умение находить выход из самых сложных ситуаций, которые создавал опытный, готовый на все противник. Командование корпуса умело маневрировать войсками, часто менять боевые порядки, дальновидно разгадывать ловушки, поставленные врагом. Заслугой командования следует считать и то, что оно не позволило войскам спуститься с гор в раецкую котловину, где пехота была бы уничтожена.
Жизнь в горах
На горе Уплаз высотой 1304 метра еще не чувствовалось прихода весны. Дождь со снегом пропитал влагой толстые слои снега, размочил почву. Холодная вода просачивалась сквозь крыши и стены землянок, и все вокруг казалось неприветливым и хмурым. Невесело было и на душе. По ночам тоже не было покоя. Группы специально подобранных фашистских головорезов проникали в районы командных пунктов и офицерских блиндажей и совершали на них нападение. Происходили схватки с охраной. Опасность подстерегала нас на каждом шагу.
Мою безопасность и спокойствие в ночное время обеспечивал солдат Бела, широкоплечий здоровяк, бывший военнослужащий словацкой повстанческой армии, родом откуда-то из Туреца. Вечером каждого дня его могучая фигура с автоматом в руках втискивалась в проход моей узенькой землянки, и это означало, что с этой минуты ко мне не проникнут ни свет, ни воздух. На Белу можно было положиться. Он стерег мой покой по ночам с необузданным рвением. Оказаться вблизи него в это время было небезопасно. Однажды ночью я услышал решительный крик Белы: "Стреляю!" Я хорошо знал, что Бела быстро переходил от слов к делу. Я выбежал и в самый последний момент успел предотвратить несчастье. А что же случилось? Один наш солдатик вышел по нужде и, заблудившись в тумане, забрел на беду в кустарник в непосредственной близости от Белы.
Когда Бела топил самодельную печку, находиться в землянке было просто невозможно из-за едкого дыма, поэтому я по ночам чаще всего гасил огонь, хотя мне, конечно, скоро становилось холодно. Другим злом была вода. Снег с дождем проникали через верх укрытия, и вода каплями стекала на мою палатку. Капля за каплей стучали в разных местах моего брезента, не давая спать. Все это нервировало меня. Как-то у меня было плохое настроение, и я пожаловался Беле. Смотрю, с утра он пропал. Не было духу его на всем Уплазе. Обеспокоенный, я вышел к вечеру к дороге. И вдруг вижу - подъезжает он на деревенской телеге, запряженной парой волов, и везет прекрасный американский камин. Я замер.
- Бела, - спросил я его, - где ты его украл?
Он промолчал, будто в рот воды набрал. Чтобы затащить камин в землянку, Беле пришлось расширить вход. Однако камин страшно дымил, и через несколько дней я выбросил его.
Когда мы спустились с гор, я попал на однодневный отдых во Врутки. Мой штаб подыскал для моего размещения уютную виллу. Увидев меня, хозяйка разразилась бранью: мол, никаких солдат ей не нужно; был, мол, тут один "чертов злодей" и украл у нее такой чудесный американский камин. Делать было нечего, и я ретировался из дома. Таков был Бела. Верный, находчивый, горячий человек.
В дело вступает артиллерия
В ненастный день 20 апреля около полудня случилось несчастье. В боевых порядках нашей пехоты, изготовившейся к атаке на гору Полом, разорвался тяжелый снаряд, в результате чего были убиты и ранены десятки людей. Снаряд выпустила наша батарея 5-го корпусного артиллерийского полка. Дело в том, что против сильно укрепленных позиций на Поломе стрельба из орудий меньшего калибра в предшествующие дни оказалась малоэффективной и в дело вступила тяжелая артиллерия. И вот к большим потерям, понесенным пехотой в ходе упорных боев с противником, прибавились и эти, еще более горькие потери от собственного огня. При всей возможной точности определения координат цели иногда не удавалось полностью исключить недолета снарядов и их разрыва в расположении пехоты, особенно если пехота наступала на сильно пересеченной местности или в плохую погоду. Однако все это не относилось к данному конкретному случаю, когда у нас были отличные условия для подавления противника точным огнем.
Каждый раз, узнав о разрыве своих снарядов среди наших пехотинцев, я тяжело переживал. Такое известие всегда причиняло боль. Смерть есть смерть, независимо от того, с какой стороны она пришла. Известно, что на пехоту воздействуют не столько физические потери, сколько моральный фактор. И хотя число злополучных недолетов было невелико, каждый из таких случаев подрывал доверие пехотинцев к артиллеристам. Это была серьезная проблема, грозившая тяжелыми последствиями. Итак, как мог произойти этот несчастный случай?
Роковой снаряд был выпущен в 9 часов 35 минут с огневой позиции севернее города Мартин на установленную дальность 13,5 километра. Пехотный батальон залег на исходном рубеже, в 400 метрах от вершины горы. Командир батареи произвел все необходимые расчеты для стрельбы и определил точное направление полета снаряда. Теперь свое мастерство должен был проявить наводчик. А Яно Горняк ни за что на свете не выпустил бы снаряд в воздух, если б не был уверен в точности установки орудия. Он прекрасно понимал, что всякое отклонение в установке даже на долю миллиметра может привести к удару по своей атакующей пехоте. Острым глазом Горняк умел заметить самое мизерное, почти невидимое отклонение. И вот старший офицер на батарее поднял руку. Прозвучал выстрел. Когда снаряд пошел на снижение к цели, стал слышен нарастающий шум над головой. Все с напряжением ждали, где произойдет разрыв. Наконец где-то низко, под горой, раздался сильный грохот, прокатившись многократным эхом среди высот. Затем наступила зловещая тишина...
Удар пришелся по нашей пехоте. Командир корпуса на НП расстегнул ворот. У всех на устах замер вопрос. Я стряхнул с себя минутное оцепенение. Мне все стало ясно.
В соответствии с установленным прицелом снаряд должен был ударить по узлу обороны гитлеровцев. Когда же произвели выстрел из этого орудия, а он был первым в тот день, ствол орудия еще не нагрелся, металл сжался, в нарезах убавилось газу, снизилось давление в стволе. При полете в высоких слоях атмосферы на снаряд оказал воздействие ветер и отклонил его от курса. Эти и другие причины привели к тому, что снаряд упал на 300 метров ближе цели и уклонился от курса на 120 метров.
Если бы ствол орудия был горячим, если б высоко над облаками не дули суровые ветры, если б сила и направление этих ветров были бы измерены на разных высотах, а теплота, давление и влажность воздуха были бы точно учтены, если б, наконец, определение дальности и угла стрельбы базировалось на геодезических данных и оценках, то снаряд с проклятием Гитлеру победоносно обрушился бы на головы врага.
Да, если б все указанные факторы в злополучный день 20 апреля были приняты во внимание, тогда бы кровопролитное сражение за Полом пошло иным путем. А без метеорологии, без точной подготовки данных к стрельбе это оказалось невозможным. Так почему же и позже путем корректировки не были устранены обычные и специфические влияния на летящие снаряды? В это время 4-й Украинский фронт, в подчинении которого тогда действовал 1-й чехословацкий армейский корпус, все свои силы сосредоточил на главном стратегическом направлении Краков, Силезский бассейн, Острава. И получилось так, что в районе Малой Фатры системы высокой метеорологической службы и армейские геодезические подразделения не развертывались.
* * *
Спустя два дня после этого события произошло новое несчастье. Оно постигло командира гвардейской советской дивизии, которая наступала правее корпуса в районе Бела на оравском направлении. Советские части повсюду встречали ожесточенное сопротивление и с большим трудом продвигались вперед. Мы тоже в тот день упорно бились за Полом. У нас было более выгодное положение в том смысле, что поле боя на хребтах Малой Фатры неожиданно освободилось от тумана, а в долине Вага туман стоял плотной стеной. Оттуда, из района Варина, целыми днями доносилась канонада. Судя по звуку артиллерийской стрельбы самой близкой к нам немецкой батареи, мы решили, что она имеет крупный калибр. Как нащупать ее? Ведь мы занимали выгодные позиции и имели возможности неожиданно обрушить огонь и уничтожить эту батарею. Правда, нам не хватало "пустяка": мы не знали ее месторасположения. Когда по фронтовому телеграфу нам сообщили о гибели командира соседней дивизии в результате прямого попадания снаряда на НП, мы задумались, как отомстить врагу. Нам долго не удавалось снять завесу тайны с немецкой батареи. Над долиной застыли клубы тумана. Шел дождь. Оставалось только надеяться на апрельскую погоду и ждать, когда прояснится.
Бой на оравском направлении все усиливался. Вражеская батарея между тем могла безнаказанно ускользнуть. Эта мысль не давала мне покоя. Занятые боем, мы не сразу заметили, что туман в долине начал редеть, будто его разметала буря. Посмотрев с хребта вниз на Ваг, мы остолбенели. Я не мог поверить своим глазам: вражеская батарея оказалась именно в том районе, где мы и предполагали. Все стоявшие на НП были крайне взволнованы таким удивительным совпадением.
Искомая нами крупнокалиберная немецкая батарея находилась на огневых позициях, оборудованных на северной окраине Стречно, в излучине между Вагом и шоссе, и в высоком темпе вела огонь из всех орудий. С расстояния три километра в пятнадцатикратный бинокль четко было видно, как передвигались отдельные номера орудийных расчетов: заряжающие подносили к орудиям снаряды, заталкивали их в казенную часть, наводчики убегали перед выстрелом в укрытия, а затем снова возвращались к орудиям. Мы смотрели прямо в тыл батареи сверху вниз с расстояния 1100 метров. Было ясно, что огонь по противнику необходимо открыть неожиданно и как можно быстрее, если мы хотим нанести по батарее мощный уничтожающий удар. Подготовить огонь было не так-то легко и быстро, если учесть сложные расчеты исходных данных при боковом наблюдении и небольшой опыт офицеров в стрельбе по таким необычным целям. Я начал выходить из себя.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем раздался наконец первый выстрел, а следом за ним второй. Однако оба снаряда улетели в сторону. Я отошел от командира полка, чтобы не раздражать его. И тут опять от удивления пришлось вытаращить глаза: с северо-запада в сторону действующей батареи противника медленно ползла высокая плотная стена тумана. Услышав разрывы снарядов, расчеты орудия на вражеской батарее прекратили огонь и спрятались в укрытия.
Непроглядная завеса тумана неудержимо надвигалась. Она находилась уже в километре от немецкой батареи, а мы еще не открывали огонь всеми орудиями. Я был готов лопнуть от досады. "Действуйте побыстрее!" - кричал я во все горло, хотя уже понимал, что бой мы проиграли, что наползающий густой туман вот-вот плотно прикроет неприятельскую батарею.
Желая сделать лучше, артиллеристы чересчур долго готовили данные. Некоторое время они палили вслепую в туман, затем прогремели все орудия. В воздухе прошелестили снаряды. Однако вражеская батарея не отзывалась. Наутро стало известно, что ее уже на месте нет.
Это был неприятный для нас случай.
* * *
Временная неудача подразделений 4-й бригады в районе Полома была частично компенсирована 21 апреля успехом 3-го батальона. В течение ряда дней батальон безуспешно пытался сломить сопротивление противника в районе каменоломни у железнодорожного полустанка Дубна-Скала, северо-западнее Вруток, где начинается ущелье Вага. Гитлеровцы обосновались на этой позиции, соорудив бетонированные доты и прочно прикрыв подступы к Стречно. После неоднократных неудачных попыток взять Дубна-Скалу, лишь прибавивших число жертв, было решено уничтожить узлы сопротивления в каменоломне стрельбой прямой наводкой из 152-мм гаубицы-пушки и нескольких противотанковых пушек 2-го артиллерийского полка. Однако оказалось, что стрелять с огневых позиций на северной окраине Вруток но каменоломне неудобно. Эту проблему просто и смело разрешили артиллеристы 5-го артиллерийского полка. При помощи стального каната они перетащили ночью тяжелое орудие на правый берег реки и умело его там замаскировали. Я очень беспокоился, когда орудие исчезло под водой, так как быстрое течение могло его перевернуть, но все обошлось благополучно.
В 13 часов 30 минут с расстояния 1000 метров гаубица открыла неожиданный для гитлеровцев огонь прямой наводкой по вражеским дотам, которые никак не могла взять пехота. В результате доты с шестью тяжелыми пулеметами были уничтожены, их гарнизоны подавлены, а пехотинцы 3-й бригады без потерь взяли каменоломню. Это выдвинутое вперед орудие блестяще выполнило свою задачу, несмотря на сложные условия: ведь во время стрельбы собственная пехота находилась от противника всего в 50 метрах. На следующий день благодаря успехам артиллеристов пехотинцы еще больше вклинились в фашистскую оборону в горловине ущелья Вага.
Утром в день рождения Гитлера на горе Грунь появился нацистский флаг. Он хорошо просматривался с НП на Уплазе. Я невольно подумал, как долго продержится этот флаг и кто собьет его. Ротмистр Вайдич прицелился из своего противотанкового 76-мм орудия и сбил флаг с третьего выстрела. Попасть в такую цель почти с двух километров - это неплохой успех.
В боях за Полом
20 апреля я вместе с командиром 1-й бригады задержался возле двух 76-мм противотанковых пушек, установленных на горном хребте перед Поломом. Дула пушек были направлены прямо на укрепленную вершину горы. С расстояния 700 метров в минуты затишья хорошо просматривалось передвижение немцев на массиве Полома. Невдалеке располагались две другие наши пушки, готовые к стрельбе. В глубокой ложбине перед высокой скалистой стеной, изготовившись к атаке, залег пехотный батальон. На самой вершине горы на фоне неба топорщились острые скалы и редкие деревья.
Я спросил полковника, как он думает поддержать атаку пехоты артиллерийским огнем. Он отрицательно махнул рукой и ответил, что стрельбу прямой наводкой по горе открывать не хочет, так как из-за недолета снарядов опасается попадания по своей пехоте, которая из-за этого в панике может броситься в беспорядочное бегство с Полома.
- Ответственность за наводчиков я беру на себя, - сказал я, так как верил в успешную работу артиллеристов, однако полковник продолжал отказываться. Предчувствуя, что в ближайшие минуты может случиться непоправимое, попытался убедить полковника, что в данном, совершенно исключительном случае мы действительно можем гарантировать безопасность пехоте, но он продолжал упорствовать.
- Если среди них разорвется хоть один снаряд, мне их уже не поднять, твердил полковник.
Началась атака, если можно ее так назвать, поскольку, чтобы уничтожить узлы сопротивления противника на Поломе, пехотинцам приходилось взбираться на четвереньках вверх по склону под углом 60 градусов. На головы наступавших сыпались ручные гранаты. Гитлеровцы сбрасывали их целыми ящиками, расстреливали наших солдат из пулеметов и фаустпатронов. Когда на землю падала граната, ее разрыв на долю секунды озарял находившихся вблизи пехотинцев, а когда взрывалась связка гранат, все вокруг освещалось ослепительным светом и густо посыпалось смертоносными осколками. А противотанковые пушки молчали, им нельзя было стрелять. В этом состояла вся беда. Атакующие лезли и лезли вперед, пока их медленное, тяжелое продвижение не остановилось. Еще немного - и случилось бы непоправимое. Среди пехотинцев уже началась паника, и они готовы были ринуться по склону вниз, в лощину. Еще минута - и они не выдержали бы такого пекла. В этот момент открыли прицельный огонь по вершине горы противотанковые пушки. Гитлеровцы, оставляя убитых, поспешно отошли в скальные укрытия Полома, а пехотинцы под прикрытием огня закрепились у подножия крутой горы. На наблюдательном пункте стало тихо. Полковник с облегчением вздохнул. Я посмотрел ему в глаза, но оп отвел взгляд.
В бессонную ночь меня долго преследовала страшная картина: пехотинцы карабкаются по недоступному крутому склону горы навстречу бешеному огню. И даже теперь, спустя много лет, эта картина вызывает у меня мурашки на спине.
Бои за Полом с неослабевающей ожесточенностью шли с 17 апреля, и только 22 апреля тяжелая борьба закончилась победой над гитлеровцами.
К нам пришла весна
Внизу, в долинах, уже наступила весна, а наверху, в горах, еще лежал снег. В половине апреля у нас выпал свежий снег и, сразу же растаяв, превратил дороги в непролазные ямы и ухабы, забитые снежной кашей. И все же неудержимо наступала весна. Стоило взглянуть в бинокль на жилинский край, где уже растаял снег, как на душе становилось веселее.
На рассвете 29 апреля немцы начали отход на Жилину. Их преследовали войска корпуса и советские части вдоль правого берега Вага. Я тоже спустился с гор. Стоял один из неповторимых ясных и теплых дней, когда сердце переполняется радостной и светлой надеждой. Пораженный красотой весенней природы, я остановился на каменистой тропе. В эти минуты я не думал об опасности. Хотелось верить, что уже ничего на свете не остановит победу добра над злом...
Тишина спускалась в долины, и эта неожиданная тишина кружила нам головы. На душе было удивительно легко. В проеме между горами я увидел внизу руины замка в Стречно. Вся местность лежала подо мной как на ладони, купаясь в лучах весеннего солнца. Стройные буки на вершинах тоже очнулись от зимней спячки и уже начали зеленеть.
После двух часов почти непрерывного спуска с высоты 1300 метров мы попали в весеннюю важскую долину. Сады в Стречно были залиты морем цветущей сирени. Из маленьких окошек низеньких домов выглядывали огненно-яркие цветы герани. Но первое, что я воспринял как дар небес, это было благодатное тепло.
Попав в обстановку весны, я почувствовал, как все злое, казавшееся невыносимым в горах, куда-то уплывало и исчезало. Все существо мое неодолимо тянулось к спокойствию и безопасности, к красоте и искусству, ко всему тому, что уже давно во мне жаждало полного удовлетворения. Чудесной атмосфере весны, радости и воодушевления были чужды картины войны. Человек не способен радоваться от всей души, когда его окружают горе и несчастье...
Случай на реке
Очарованный весной, я бодро шагал вдоль улицы, как на параде победителей. Мое внимание привлекла многочисленная группа воинов, неподвижно стоявших на берегу Вага. Река вышла из берегов и бурлила от половодья, стремительно неся свои воды и вызывая жутковатое чувство опасности. Я пошел к группе солдат.
Посреди разлившегося Вага на остатках устоев деревянного моста, уничтоженного ночью фашистами, торчал гитлеровский солдат. Держась за сваю одной рукой, он другой махал и давал знаки, на которые, однако, никто не реагировал. Бог знает, как он туда попал! Казалось, немец вот-вот решится броситься в воду, чтобы приплыть к нам, но он продолжал беспомощно стоять: то ли не умел плавать, То ли боялся воды или плена. Солдаты жестами показывали, чтобы он плыл к берегу. А тот колебался. Наконец всем стало ясно, что немец боится. Пока солдаты наблюдали этот трагический спектакль, свершилось непоправимое. Стоявшие на берегу люди словно по какому-то сигналу вдруг оцепенели. Я всмотрелся в лица солдат, перебирая взглядом одного за другим. В их глазах я заметил то особое выражение. Знакомое мне глухое, зловещее молчание людей, охваченных одной лишь мыслью, подсказывало, что они склоняются к страшному решению: безоружный враг, оказавшийся в беде, будет убит. Взволнованный, но неспособный на решительный шаг, я быстро пошел прочь, а солдаты продолжали стоять в оцепенении. Пройдя несколько сот шагов, я услышал короткую автоматную очередь. Кровь застыла у меня в жилах. Мои предчувствия сбылись. Я повернулся и побежал назад, к берегу.
Там уже почти никого не было. Грозные волны Вага беззвучно проносились мимо остатков моста, но того фашиста там уже я не увидел. А ведь достаточно было сказать этим людям одно лишь слово, и он бы остался в живых. Все решили минуты. Почему я подавил стремление совершить благородный поступок истребить врага в себе самом? Я не раз в своей жизни задавал себе этот вопрос. Тот немецкий солдат, сидевший в отчаянии на свае в окружении беснующейся стихии, сначала вызвал у меня сострадание к его судьбе, но в душе - бог весть откуда! - поднялось другое чувство, и оно оказалось сильнее. Я попытался не думать об этом, но не получилось. Ведь немец попал в безвыходное положение и он принадлежал к роду человеческому! И опять где-то в извилинах мозга рождалась другая мысль, и те чувства любви, всепрощения и восторга, охватившие меня под впечатлением весеннего великолепия, превращались в свою противоположность.