Это обстоятельство очень не понравилось епископу.
– Ты! Женщина! – сурово произнес он. – Почему молчишь? – Так как она продолжала молчать, он продолжал говорить. – Ты низко обманывала короля, нас всех и многих других на протяжении долгого времени. В этом твоя вина не вызывает сомнения. Кроме того, ты обвиняешься во многом худшем, о чем тебе предстоит дать исчерпывающие показания. И ты понесешь заслуженную кару, не сомневайся!
Последовала длительная пауза.
– У тебя что, язык прилип к гортани?
Улыбка стала шире.
– Развяжите руки. Иначе я не буду говорить. – Она облизнула кровь с губы. Голос ее звучал глухо. – Или испугались?
Рыцари возмущенно переглянулись. Действительно, столько вооруженных мужчин…
– Развязать? – неуверенно спросил Лонгин.
Наследник кивнул.
Кинжал разрезал ремни. Растирая запястья, она заметила:
– И еще я не желаю разговаривать стоя.
– Ты! Как смеешь? Или не видишь, перед кем…
– По-моему, это вы хотели беседовать со мной, а не я с вами.
Раймунд догадался, что именно изменилось – исчезло всепобеждающее обаяние Странника. Эта женщина вызывала раздражение.
Принц прервал назревающую перебранку.
– Дайте ей табурет.
– И пусть стражники станут за спиной, чтобы не сотворила чего, – добавил епископ. – Теперь не следует ли тебе начать отвечать на наши вопросы?
– Теперь мне следует самой задать вопрос – зачем меня сюда приволокли?
– Нет, какова! – воскликнул Унрик.
Епископ положил ему руку на плечо:
– Ах, ты желаешь допроса по всей форме? Дойдет и до этого. А пока что назови свое имя.
– Я не делаю из него тайны. Адриана из Книза.
– Почему же ты, Адриана из Книза, оставила имя, данное тебе при крещении, и приняла другое?
– Других имен я не носила. Клички, придуманные людьми, – не в счет.
– Ради чего ты обманывала меня и многих достойных людей?
– Ради блага королевства, преподобный отец! И за это меня следовало бы наградить, а не тащить связанной!
– Не тебе судить о благе королевства!
– Я и не судила. Я его делала.
– Лучше отвечай как положено, – сказал Лонгин.
Она только чуть повела глазами.
– А! Достойный граф! Вместе мы с тобой против попов воевали, а теперь ты с попами превосходно спелся!
– Я еще раз спрашиваю – с какой целью ты, под именем Странника, проникла в королевское окружение?
– Я туда не проникала. Меня туда позвали.
– Дайте я спрошу, – Унрик привстал, – зачем ты покинула армию во время военных действий?
– А нечего было бросать раненых на поле боя!
– Ты все время уклоняешься…
– Нет, это вы уклоняетесь! Я спросила, зачем я здесь, а мне еще никто не ответил.
– Мы все время ходим вокруг да около, – сказал епископ, – а до самого главного никак не доберемся. Пора бы уже… – он обращался непосредственно к наследнику.
– Хорошо. Пусть он войдет.
Сидящая на табурете не пошевелилась, но Раймунду показалось, будто что-то в ней напряглось.
Вошел, точнее, влетел Даниель Арнсбат. Его волосы были взъерошены, руки сжаты в кулаки. Удивительно – напряжение тут же отпустило допрашиваемую.
– Значит, это ты донес? – спросила она словно бы с любопытством.
Даниель быстро посмотрел в ее сторону, но не успел ничего сказать.
– Благородный Арнсбат, – епископ снова взял нить допроса в свои руки, – ты узнаешь обвиняемую?
– Да.
– Можешь подтвердить это под присягой?
– Да! Да!
– Тогда повтори свое обвинение.
– Я утверждаю, – голос его дрогнул, однако он продолжал говорить, – да, утверждаю, что эта женщина – ведьма! Что она проникла в Абернак, чтобы извести государя нашего короля… Когда же я узнал ее, она сделала так, что я не смог помешать ей, и своим колдовством лишила меня сил и рассудка! И она пользовалась этим, чтобы навести порчу на короля, ибо король заболел после того, как она появилась в свите. И я ничего не мог сказать – уста мои были запечатаны! Да, она ведьма, ведьма, ведьма! Многие видели, как она погибла, а теперь она стоит здесь, живая и невредимая!
– Достаточно. Ну, а ты, женщина, узнаешь этого человека?
Адриана, выслушавшая всю предыдущую тираду, склонив голову набок, ответила:
– Узнаю.
– И что ты скажешь на его обвинение?
– Скажу, что его не надо было лишать рассудка. У него такого никогда не было. – И вкрадчиво обратилась к Даниелю: – Ты помнишь, что я тебе обещала?
– Нет, теперь я буду говорить, а ты слушать! – Он шагнул к ней. Она чуть приподнялась, и тут же лапы охранников опустились на ее плечи. – И все будут слушать! Эта проклятая имела надо мной власть, но сейчас я освободился, слава матери-церкви! Я освободился, ты слышишь! Добрые судьи, не давайте ей отвечать! Каждое ее слово – ложь, на языке ее яд, она знает заговор, чтоб делать людей одержимыми… Я и сам плакал, когда думал, что она умерла, а это был обман, как и все, что она делает! Я был сам не свой, но теперь дьявольское наваждение миновало! И когда я увидел, как она на пожаре стоит и болтает, как ни в чем не бывало, я уже не сомневался, что скажу людям все! Добрые судьи, убейте ее! Нельзя так, чтобы дьявольская распутница торжествовала, а честные люди… – он что-то проглотил и, еще приблизившись к ней, выдавил: – Я довольно мучился, теперь помучайся ты!
В ответ можно было ожидать взрыва ругательств, однако она только тихо сказала:
– Ну, теперь тебе не жить… – и это подействовало сильнее, чем любые проклятия.
– Смотрите! – закричал он. – Демоны появились по ее бокам, они высунули языки и кивают головой! Неужели вы не видите их? Она напускает порчу, она шепчет заклятия! На дыбу ее, пока она не погубила всех!
– Уж не припадочный ли он? – негромко спросил Раймунд, и это были первые слова, которые он произнес вслух. Он знал об общем брезгливом отвращении, которые вызывают эпилептики.
Действительно, Даниеля трясло, и в углах рта, казалось, вот-вот выступит пена. Все же он услышал вопрос.
– Нет, я здоров и понимаю, что говорю! И еще я обвиняю Вельфа Аскела в сообщничестве с этой…
– Разве можно доверять человеку, который сейчас не в полном разуме? – шепнул Раймунд наследнику, за выражением глаз которого он тщательно наблюдал. И он угадал. Тот махнул рукой:
– Пусть его уберут. Потом…
– Неправда, я не болен! Все, что я говорю, – истина!
Его взяли под руки, но он упирался. Наконец его вытолкали из зала, он успел еще крикнуть в дверях:
– Умрешь! Умрешь!
Она лишь пошевелила губами.
Раймунд несколько успокоился. Этот Арнсбат и вправду не слишком умен. Если б он подтвердил, что в самом деле болен и падучую на него навела Адриана, это был бы лучший довод в пользу обвинения.
– Что ты теперь скажешь, женщина? – спросил епископ. – Или ты тоже будешь утверждать, что он не в себе?
– Почему же? Он здоров, хоть и готов свихнуться от злобы. А дело, достойные судьи, проще простого, и я готова изложить его, если будет на то ваша воля.
– Излагай. – Епископ был доволен, что допрос наконец-то принял сколько-нибудь приличествующий вид.
– Нечистая сила здесь вовсе ни при чем. Арнсбат родом из Книза, как и я. И не я его преследовала, как можно подумать, а он меня. Он, честные сеньоры, хотел, чтобы я вышла за него замуж. Я не пожелала – это же глупая и злая скотина, господа судьи. Тогда он попытался меня принудить, пригрозил, что выдаст меня королю или другим. На что я пообещала ему в подобном случае прирезать его. Он испугался, а сейчас почувствовал себя в безопасности, вот и распустил язык. А так как судить девушку за то, что она за кого-то там не желает замуж, нельзя, он и наплел всякой мерзости.
– И больше ты ничего к этому не прибавишь?
– Ничего, преподобный отец.
– Никогда в жизни не поверю, чтоб рыцарь захотел жениться на такой! – вскричал Унрик.
– А я склонен ей верить, – заметил Раймунд. – При том, что мне известно о Даниеле Арнсбате, эта история звучит весьма правдоподобно.
– Да и рыцарь-то он из худородных, – добавил Лонгин.
Тут сеньор Меласси, за весь вечер не проронивший ни слова, вдруг вымолвил:
– Ну хорошо. А что он тут начал про Вельфа Аскела?
– Да, именно! – подхватил Унрик.
Она снова чуть напряглась.
– Благодарю вас, мои благородные друзья. Отвечай на вопрос!
– Вельф Аскел ни при чем, как и нечистая сила!
– Не объясняется ли столь наглое поведение уверенностью в том, что Вельф Аскел выручит ее? – Унрик обращался к епископу, но ответила опять Адриана, причем весьма резко:
– Вельф уверен в моей смерти, так же, как вы были в ней уверены, и это никому не мешало, кстати сказать!
– Он знал, кто ты на самом деле?
– Ничего он не знал!
– Как же это могло быть, что он не догадался, пока ты у него служила?
– Вы же все не догадались!
– Но он знал тебя дольше всех!
– А присутствующий здесь граф Лонгин знал меня столько же времени, что и Вельф! Почему его ни в чем не обвиняют?
Лонгин отвернулся и пробормотал что-то нечленораздельное. Продолжать было опасно, она могла дойти и до короля, и епископ решил покончить с этим пунктом.
– Смотри же! Ты свидетельствуешь за него, но против себя.
– А мне наплевать! Это правда.
– И все равно он бы, наверное, многое порассказал, – не унимался Унрик.
– Ничего бы он не рассказал. И нечего ему здесь делать. И если уж взялись за меня, так от него отвяжитесь. А то собрались здесь неизвестно чего ради!
– В самом деле, что же с ней делать? – спросил Осберн. – Я, по чести, ничего не понял.
– Не беспокойся, разберемся, – ухмыльнулся Унрик, – и доберемся!
Принц поднял руку, призывая к молчанию. В дверях показался Торвальд.
– Отвести ее в темницу. Я думаю, в Гондриле есть темница?
– Конечно, есть.
– Приковать. У дверей – охрану. Что делать – решит суд. Состав его мы определим. В ближайшие дни мы решим ее судьбу. Все.
Адриану подняли с табурета, и в сопровождении охранников – один впереди, другой сзади, – она покинула зал.
– Вы также можете идти отдыхать, благородные сеньоры.
Раймунд вышел последним. На галерее он задержался. Рядом Меласси, Теофил и Унрик обсуждали достойное и мудрое решение принца. Среди толпящейся внизу челяди и многочисленной охраны Раймунд сразу заметил Даниеля. Он стоял у самой лестницы, задрав голову вверх. Глаза его выражали неприкрытую злобную радость. Посмотрев туда же, куда и Арнсбат, Раймунд увидел на лестнице сивую макушку между двумя медными касками. А потом… Раймунд не разобрал, да и никто не разобрал поначалу, что там происходит.
Никто не уследил, как удалось Адриане вытащить кинжал из-за пояса шедшего впереди стражника и в то же мгновение, перемахнув через перила, спрыгнуть вниз. А пока Раймунд разглядел только блеснувшее лезвие и услышал отрывистое: «Получай!». И сразу же столпившиеся солдаты и слуги бросились на нее. Били ее на этот раз гораздо жесточе, чем в Лауде, с той яростью, какую рождает у людей вид крови, топтали, и уже извлекались из ножен мечи.
– Что делаете? – заорал Лонгин, устремляясь к клубящемуся на полу скопищу тел. – Ведь насмерть забьете!
Торвальд кинулся растаскивать своих зарвавшихся подчиненных, и они отступили от распростертого на плитах тела.
– Неужто убили? – спросил Лонгин.
Словно в ответ на его слова Адриана приподнялась, и, прежде чем она успела что-нибудь сделать, ее схватили и поставили на ноги. И то, что увидел Раймунд, потрясло его до глубины души. Ее избитое лицо под патлами волос смеялось.
– Зачем ты это сделала? – крикнул он с отчаянием. – Зачем?
В наступившей тишине раздался неторопливый голос наследника:
– А что с тем?
Тут только вспомнили про Даниеля, которого нигде не было видно. Его нашли под лестницей, куда он откатился или его отшвырнули. Он был мертв – убит тем единственным ударом, который вырабатывается большой практикой.
Адриану увели. Меласси, Теофил и Эсберн вызвались сопровождать ее до темницы во избежание новых происшествий, а остальные вернулись в зал.
Лонгин подошел к Раймунду.
– Зачем она это сделала – я, похоже, знаю. Все боятся пыток, а она, может, надеялась, что в драке ее прикончат быстро. И сразу. Без мучений.
– Сколь черствым должно быть это сердце, – сказал епископ печально, совсем на себя не похоже. – Лишить человека спасения души, дав ему умереть без покаяния и в озлоблении, и самой стремиться к тому же… – И сухо заключил: – Дело осложнилось.
– Наоборот, прояснилось, – возразил Унрик. – Ведь этим убийством она сама себя приговорила.
– Нет, она убрала главного свидетеля, – вот что она сделала. Если бы дело было только в смерти этого Арнсбата, – кстати, я завтра сам отслужу по нему заупокойную службу…
– Есть и другой важный свидетель – Вельф Аскел. Вы, между прочим, заметили, как двусмысленно она выразилась: «Он ни при чем, как и нечистая сила»?
– Вельф сейчас где-то в горах, и добраться до него почти невозможно. – Лонгину, похоже, не очень-то хотелось втягивать в дело своего друга.
– И все-таки неплохо было бы устроить им очную ставку, – мечтательно сказал Унрик.
– Мы подумаем об этом, – отозвался епископ.
Раймунд глянул в темное окно.
– Уже поздно, а мы еще не решили вопрос о составе трибунала.
Наследник поднял опущенные веки.
– В него войдете все вы. А я оставляю за собой право окончательного приговора.
– Я составлю обвинение, – заявил епископ.
– А защитник?
– Какой защитник?
– Иначе нельзя. Без него суд не будет иметь законной силы. Даже у дьявола есть свой адвокат.
– Ну хорошо, ты легист, тебе виднее. Но кто же возьмется защищать такую закоренелую злодейку?
– Я и возьмусь.
Как ни странно, никто этому не удивился. Раймунда знали как человека равнодушного, склонного к холодным играм ума, и его решение было воспринято как стремление поупражняться в искусстве, и все согласились.
– Если мы начнем разбирать дело завтра, то я должен еще сегодня поговорить с ней.
– Верно! Может быть, тебе, как своему защитнику, она скажет то, в чем не желает признаться нам. О, как верно ты это придумал! Надо приказать, чтобы тебя пропустили.
Когда отпирали дверь, Раймунд заметил краем глаза, как промелькнуло по коридору женское платье, вздрогнул, но тут же сообразил, что это пробежала одна из замковых служанок, вероятно пробиравшаяся по переходам к любовнику и вспугнутая его шагами.
Стражник приоткрыл тяжелую дверь. Раймунд ожидал, что внутри будет темно, словно в могиле, но там горела плошка – глиняный черепок на полу, а рядом, на охапке соломы, обхватив колени рукам, сидела Адриана. Ее, как водится, приковали за ногу цепью, конец которой был прикреплен к большему чугунному кольцу, вмурованному в стену. При появлении Раймунда узница не шелохнулась. Он осмотрелся – кто знает, как еще повернется судьба? Этот сырой подвал – пока не самое худшее, что он видел. Бывают такие колодцы…
Он осторожно спустился по склизким ступеням. Было очевидно, что она не желает первой начинать разговор.
На всякий случай он сказал:
– Это я, Раймунд.
– Вижу.
– Завтра они начнут судить тебя.
Молчание.
– Я взялся тебя защищать.
– Спасибо, – сказала она с полным безразличием.
– Сейчас тебе, вероятно, все равно, но я должен… я опять тебя спрошу – зачем ты убила Даниеля?
Она несколько оживилась.
– Но ведь он был предатель. А предателей нужно убивать. И, кроме того, я была связана обещанием, – тут она даже засмеялась, и смех ее был неприятен.
– Я тебе верю. Но они – не поверят. И могут прибегнуть к пытке.
– Пусть попробуют. – То же безразличное выражение. Нет, так разговор не пойдет.
– Скажи, что я могу для тебя сделать? Может быть, у тебя есть друзья, родные, близкие?
– Все мои друзья и родные – здесь, на этой цепи. – Она приподняла цепь и со звоном бросила на пол.
– А Вельф?
– Он был другом Странника, а это совсем другое дело. И даже если предположить… но я-то ему не друг!
Он улыбнулся.
– Несмотря ни на что, Странник не утратил своего пристрастия к софизмам.
– Странник умер, – отрезала она.
Только не дать ей снова замкнуться в себе!
– А они хотят устроить тебе с ним очную ставку. С Вельфом, конечно, не со Странником.
– Ничего у них не выйдет!
– Почему?
– Потому что я этого не хочу!
– А почему ты этого не хочешь? Он же может доказать твою невиновность!
– Потому что… потому что… – пробормотала она, – я не могу показаться ему на глаза… ведь он же мне верил… а я его обманывала… столько лет… нет, не могу…
Раймунд не нашел, что ответить. Сейчас эта нераскаянная преступница, откровенно презирающая своих судей и не ведающая страха, напоминала ему тех маленьких детей, которые готовы умереть, чтобы не признаться родным в совершенном проступке.
После непродолжительного молчания она неуверенно спросила:
– А он… Вельф… жалел, когда это случилось?
– Когда мы узнали о твоей гибели? Жалел? На него смотреть было нельзя. Видно, он тебя очень любит.
– Любил! Странника! – она почти выкрикнула эти слова.
Раймунд уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.
– Знаешь, совсем из головы вылетело, – возле Вильмана тебя по всему лагерю разыскивал какой-то старик с тремя сыновьями. Дом гернатовцы у него сожгли или что-то еще… Он все кричал, что пришел искать защиты у Странника.
Она откинула голову назад.
– Значит, и Нигрин уже не благоденствует… А дочери с ним не было?
– Нет, дочери я не заметил.
Он еще помедлил.
– А они… сильно тебя избили?
– Порядочно. – Она снова говорила, как в начале. – Но на мне все быстро заживает. И шел бы ты спать. Поздно уже. А мне случалось проводить ночи и похуже этой.
Загремел засов. Адриана улеглась, заложив руки за голову. Славный человек Раймунд. Жаль только, что она не оправдала его надежд. И почему он не поехал в Испанию?
На мгновение ее мысли вернулись к Даниелю. Все-таки это был первый враг Адрианы, убитый Адрианой. Безвестный мародер в лесу нападал на первого встречного. Визе был врагом Странника, Адрианы он не знал. И только Даниель… Почему же он ее выдал, а не сделал этого сам? Очевидно, он хотел уже не ее, а лишь позора и казни, и злоба убила желание. Или он понял, что ему самому с ней не справиться, даже со своими пятьюстами всадниками? Голова Странника стоит иной армии, болван!
Она была спокойна. Вельфа не было, а без него она выдержит что угодно.
Раймунд в это время тоже подумал о Вельфе. Вельф, разумеется, ничего не знал, это в его характере – не знать. И ему нужен был Странник, а не Адриана. Как и всем. Веселый, умный, обаятельный Странник, а не эта неприятная и злая женщина. И все-таки он, Раймунд, сделает все, чтобы ее спасти. Ради нее? Ради Странника? Или ради себя самого?
Этого он не знал.
Зал суда был еще мрачнее, чем зал совета, и еще мрачнее, чем вчера, выглядела обвиняемая, когда ее туда привели, – босая, платье разорвано. Цепь временно сняли, но руки при выходе из темницы сразу скрутили и не развязали, памятуя вчерашнее. Насчет побоев она сказала правду – ссадины поджили и синяки были уже не так заметны, и все же монах-протоколист, сегодня занявший свое место, косился на нее с ужасом.
Епископ Гельфрид вздохнул с удовлетворением и начал:
– Адриана из Книза! Ты обвиняешься в ведовстве, сношении с силами зла, убийстве и ереси, заключенной в ношении мужской одежды, что противно законам нашей веры. Что ты можешь ответить суду? Признаешь ли свою вину?
– Сознаюсь в убийстве, ибо отрицать очевидное бессмысленно. Mea culpa. Сознаюсь в ношении мужской одежды. Это грех, но в данном случае не ересь, так как меня принуждали обстоятельства. К тому же я исповедалась в этом и внесла вклад в разные церкви. Остальное я отрицаю и буду отрицать.
– Что ж! Если преступница упорствует в сознании вины, мы приступим к разбирательству.
– Хочу спросить.
– Спрашивай.
– Суд должен быть духовным или светским. Какому суду подлежу я?
– Ты преступила как против Бога, так и против людей. Поэтому тебя будет судить смешанный трибунал, – торжественно провозгласил епископ.
Унрик радостно прикусил редкий ус. На это было трудно что-либо возразить.
Однако она не смутилась:
– А какая разница? Пусть судят хоть дважды – умирать все равно один раз…
Дознание началось. И если бы монах успевал записывать все слово в слово, оно имело бы следующий вид:
Епископ. Итак, мы должны узнать все. Прежде всего – католичка ли ты?
Адриана. Credo in Patris, et filii, et spiritus sancti.
Унрик. Какого ты происхождения?
Адриана. Из горожан.
Епископ. Родители твои живы?
Адриана. Давно умерли.
Епископ. Сколько тебе лет?
Адриана. Около двадцати.
Епископ. Почему ты покинула свой дом и город?
Раймунд. Какие события сопутствовали этому?
Адриана. Город был в осаде. Люди нуждались в помощи. Бургомистр Арнсбат послал меня к Вельфу Аскелу.
Лонгин. Арнсбат? Это…
Раймунд. Отец.
Унрик. Он что, не нашел никого лучше?
Адриана. Значит, не нашел.
Епископ. Продолжай. Именно тогда ты и переоделась в мужскую одежду?
Адриана. Да. Так было безопаснее.
Раймунд. Логично.
Адриана. Мне удалось пробраться сквозь орденский лагерь, дойти до Вельфа и вернуться в город. Была зима…
Епископ. Ты сказала Вельфу, кто ты?
Адриана. Нет.
Унрик. Почему?
Адриана. Также из соображений безопасности.
Лонгин. Хм…
Епископ. Что было дальше?
Адриана. Визе отступил. Но Николас Арнсбат был убит до того, как Вельф вошел в город.
Епископ. Я спрашиваю, что было дальше с тобой?
Адриана. Я и отвечаю. Единственным, кто мог сказать Вельфу обо мне, был Николас Арнсбат, а его убили. И у Вельфа были все основания предположить – тот, кто добрался к нему сквозь орденские заслоны, сумеет добраться к Лонгину через весеннюю распутицу.
Епископ. И ты пошла?
Адриана. Он знает. (Кивок в сторону Лонгина).
Епископ. Для чего ты соглашалась на поручения, не приличествующие твоему полу? Разве ты не могла отказаться?
Адриана. Если б я не покидала Книз, разве это было бы полезней urbi et orbi?[2]
Епископ (раздраженно). Это было бы полезнее твоей душе, богохульница!
Раймунд. Обращаю внимание судей на то, что в описываемый период обвиняемая была, по сути, еще ребенком, и к тому же сиротой. Она не могла отвечать за свои действия.
Епископ. Положим. Однако между походом к графу Лонгину и твоим появлением в Абернаке прошло больше трех лет. Что произошло за это время?
Адриана. Слишком долго рассказывать.
Епископ. Это не ответ.
Адриана. Скажем так: я выполняла различные поручения Вельфа Аскела, в основном касавшиеся ордена Святого Маврикия.
Унрик. И только?
Адриана. Поясни свой вопрос.
Унрик. В разговорах со мной Даниель Арнсбат дал понять, что считал тебя любовницей Вельфа.
Адриана. Даниель Арнсбат уже поплатился за свою глупость.
Епископ. Похваляешься убийством? Полно!
Лонгин (с трудом). Здесь я могу подтвердить, что она говорит правду. Я бы знал. Ей был поручен орден и прочие.
Епископ. Об ордене мы еще поговорим… и о Вельфе… и о тебе… Ты девственница?
Адриана (вызывающе). Virum non cognoso![3]
Епископ содрогнулся от негодования при этом кощунстве. Раймунд тоже вздрогнул.
«Зачем она это говорит, зачем злит нарочно?»
На время инициативу перехватил Унрик.
Унрик. Тебе платили за то, что ты делала?
Адриана (тряхнув волосами). Вот все мое золото и серебро!
Унрик. На что же ты жила?
Адриана. Как птицы небесные…
Новое кощунство привело епископа в себя.
Епископ. Если ты девушка, зачем же ты в Лауде назвала себя вдовой? Снова ложь!
Адриана. Ложь часто бывает правдоподобнее правды. Вот сейчас я говорю правду, а вы мне не верите. А в Лауде я лгала, и мне верили. И, кроме того, так было безопаснее.
Епископ. Ты все время твердишь о безопасности.
Адриана. Тогда я ею дорожила.
Лонгин. А сейчас?
Адриана. Сейчас это бессмысленно.
Епископ. Смысл… Смысл… (Неожиданно) Ты была служанкой Николаса Арнсбата?
Адриана. С какой стати? Я свободная горожанка. И отец мой, и дед были свободными.
Унрик. Вельфу ты, однако, служила.
Адриана. Странник ему служил.
Епископ. Почему же ты послушалась Николаса Арнсбата?
Адриана. Я его уважала.
Епископ. А сыну его ты отплатила ненавистью и смертью!
Адриана. Иное яблоко падает весьма далеко от яблони.
Принц Филипп (все это время сидел откинувшись в кресле, прикрыв глаза). Ты так думаешь?
Адриана. Думаю. И твоя светлость тоже.
Принц. Пока достаточно. На сегодня нам предстоит решить еще много дел. Пусть ее уведут. Мы продолжим завтра.
Уходя, она не оглянулась. Было такое чувство, будто она лично оскорбила каждого из присутствующих.
– Ехидна ядовитая, – пробурчал Унрик. – Ничего, и не таких ломали… Мужчины плакали, на коленях ползали… ничего!
– И так кичится своими знаниями… – молвил Гельфрид. – А ведь я не желаю ей зла… не должен желать. Но это душа… я почти сомневаюсь, что ее можно спасти.
– Кого? – недоуменно поинтересовался Лонгин.
– Душу.
– А-а. Между нами, в храбрости этой девчонке не откажешь. Как и Страннику. Только Странник хитрый был, осторожный, а эта так и лезет напролом. Верно, друг Раймунд?
Раймунд покачал головой. Ему было из-за чего тревожиться. Своим поведением на суде Адриана могла свести на нет любую защиту, и он готов был предвидеть самое худшее, хотя, конечно, все самое худшее, что она могла сделать для себя, она уже совершила вчера. В то же время в мозгу его начало созревать некое решение, обдумыванию которого он посвятил оставшиеся свободными часы, а их было немного – после обеда наместник принимал вассальную присягу от прибывших лауданских рыцарей, по большей части это были прощенные мятежники, вновь возвращавшиеся в свои наделы, а Раймунд вынужден был присутствовать. Адриану он решил сегодня не посещать. Если эта злость в ней от отчаяния, надо дать ей время одуматься и прийти в себя.