Вельф не стал ничего уточнять. Он повернулся к Страннику – вид у него был несколько менее хмурый, чем вначале.
– Хочешь знать, зачем я тебя вызвал?
– Думаю, не затем, чтобы играть в шахматы.
Они действительно иногда играли, когда было время, и шахматную доску сюда когда-то приволок именно Странник.
– Это верно, а вот к кому я тебя пошлю, хочешь знать?
«Что-то он развеселился. К чему бы?»
– Узнаю, когда пошлешь.
– К королю, приятель.
Странник присвистнул от неожиданности.
– Что, прямо к нему?
– Да. Я ему говорил о тебе, и в последний раз он сказал, что хотел бы тебя видеть.
– Для чего?
– Это уж ему виднее.
– Нет, для чего ты говорил обо мне?
– Чтобы он о тебе знал. Ладно, пошутили – и хватит. Добычу свою – то есть это, – он указал на стол, – кольцо останется у меня, – возьмешь с собой. Сверх того, письмо от меня.
– Готово оно?
– Я продиктую, ты напишешь. Писцов, сам знаешь, не терплю – болтают.
Странник повернулся к столу, нашел чистый лист.
– Чем писать-то?
Вельф чертыхнулся, распахнул дверь, кликнул Ива. Пока тот бегал за чернилами и пером, прошелся по комнате, видимо, обдумывая начало письма. Он молчал и после того, как чернильницу с пером принесли, и Странник, очинив перо, стал писать, не дожидаясь приказа.
– Что ты там царапаешь? – Вельф раздраженно мотнул головой.
– Что полагается. «Генриху, христианнейшему властителю земель наших, богоизбранному монарху арвенскому от Вельфа Аскела, начальника королевских войск в Вильмане, Книзе, Сламбеде и Виндете – привет». Если хочешь, я соскоблю.
– Оставь.
– Rex maximus…
– Что? А… ладно… оставь…
– Теперь диктуй.
– «Должен я сообщить тебе, что хотя между нами было решено о встрече в Лауде, обстоятельства переменились, а раз так, нужно изменить и место встречи. Ибо если тебе удалось разбить эйлертских мятежников, то из тех подлинных писем и договоров, что здесь приложены, ты узнаешь, что новый мятеж назревает в этих краях. Посему тебе надлежит поспешить…»
– Это ты ему приказываешь?
– Погоди… «И если ты не поспешишь вернуться, то мятежные бароны с Гернатом во главе ударят тебе в тыл и отрежут тебя от твоей столицы…»
– «…на что без поддержки ордена они бы никогда не решились».
– Так… «И вся восточная часть королевства окажется в их власти. Они готовят тебе засаду на Святом перевале…»
– А про Лотара ничего не скажешь?
– Да, это я забыл.
– «…уповая на измену среди собственных вассалов твоего величества», – пойдет?
– Пойдет. «Не дай же застать себя врасплох. Мое дело – воспрепятствовать соединению этих баронов с орденом. Их же союзник Визе…» – как полагаешь, писать о его смерти?
– По-моему, не надо об этом в письме, раз я сам его понесу.
– А как он поверит, что ты не привираешь?
– «Их же союзник Визе лишен возможности им помочь…»
– «…о чем тебе расскажет Странник, о котором я тебе говорил и, как ты хотел, посылаю к тебе…»
– Нет, нет, так в письме нельзя, – заупрямился Странник, не желавший видеть свое имя написанным. – «Подробнее же ты узнаешь об этом от моего гонца, которого я посылаю сообразно желанию твоего королевского величества видеть этого человека, дабы ты мог поступить с ним по своему усмотрению».
– Слишком длинно. Ну пусть так. «Если, с Божьего соизволения, мне удастся разбить орденские войска, я направлюсь на перевал навстречу тебе, и да помогут нам Бог и святой Михаил. Дано в Монтенаре, в понедельник после святой Эрменгильды». Написал?
– Постой… Возьми, теперь все.
Пока Вельф ставил свою подпись и печать, Странник усиленно разминал ладонь.
– Отвык я писать, пальцы как не свои… Это что же, мне через горы придется идти?
– Да, и причем немедленно. Смотри сюда. – Вельф развернул на столе большой лист пергамента, на котором цветными красками был нанесен подробный чертеж всей горной цепи и ее окрестностей.
– Хорошая карта. Откуда она у тебя?
– Король подарил.
– Слушай, ты ему меня на эту карту, часом, не променял?
– Глупости порешь, Странник. Смотри лучше, куда я велю. По моим расчетам, король должен быть на пути от Черного леса к Лауде. Эйлерта ему не миновать. Но если упустить время, ты его уже там не застанешь.
– Значит, нужно скакать обратно к Вильману и дороге, а оттуда пробираться через гернатовцев. В общем, это меня не пугает, но…
– Что?
– Можно попробовать идти не через перевал, а пробираться отсюда и через Рыбью Челюсть и Абернак пройти вот так, – ноготь Странника прочертил по карте наискосок.
– Ты уже ходил там?
– Нет, но давно хотел.
Это не было правдой, однако и не совсем неправдой. Странник вовсе не рвался в горы, но если да, то почему бы и не попытаться?
– А если там нельзя пройти?
– Я слышал, что горцы ходят…
– И сколько дней кладешь на это?
– Дней двенадцать.
– Двенадцать, ну, четырнадцать – больше нельзя. Я на этой же неделе выступлю отсюда, а через месяц…
– Значит, в сентябре война кончится?
– С чего ты взял?
– Кто же осенью воюет? Дожди начнутся…
– Что ты понимаешь в войне!
– Достаточно, чтоб знать – хуже войны нет ничего.
– Если бы я не убедился в твоей храбрости, я бы удивился.
– Это потому, что ты едешь на коне, а я иду пешком. Из седла, знаешь ли, все выглядит по-другому.
– Тогда надо и тебе сесть на коня!
– Где это ты видел, чтоб странники разъезжали верхом?
– И что это за занятие для благородного человека – шпионство?
– Еще в Библии сказано, что Иисус Навин посылал лазутчиков в Иерихон, выходит, это занятие древнее, а следовательно, благородное.
– Ты слишком долго якшался с орденом и, похоже, славно выучился поповскому языку!
«Если б он рассердился и сам прогнал бы меня, – подумал Странник, – все сразу разрешилось бы. А ведь я этого не хочу. Странно». Он знал, что вывести Вельфа из себя бывает легче легкого. Но тут он как раз не рассердился. Очевидно, иное занимало его мысли.
– Учись молчать, умник! – сказал он. – И покажи лучше еще раз, как ты собираешься идти.
Странника так и тянуло ответить дерзостью, но он сдержался. Они вновь нагнулись над картой.
– Вот здесь… а отсюда – севернее. А уж если в расчетах ошибся ты, и мне придется бегать за ним по всему Черному лесу, твоя победа может увязнуть в тамошних болотах.
Вельф, оторвавшись от карты, взглянул на него. Ему было трудно сердиться именно на Странника. Рассердишься на одного – а он уже другой. Даже с виду. По всем приметам должен быть пугало – пугалом, а иной раз глянешь на него – ангел небесный, хоть в церкви его ставь.
– А не ошибся, когда назад тебя ждать?
– Это уж как король пожелает. Не будем загадывать наперед.
– Договорились. Припасы на дорогу, и что тебе еще там понадобится, выдаст Ив из кладовой.
– Да. Пожалуй, понадобится. Я прикину.
– Коня возьмешь?
– Нет. Там скалы. Ноги поломает.
– Дело твое.
Странник сгреб со стола свои письма, спрятал.
– Я могу идти? Или есть еще что-нибудь?
Никаких дел у Вельфа к нему больше не было, и все же он не спешил сказать: «Иди». Не слыша приказа, Странник встал, повернулся к Вельфу, весь внимание. В этот миг у него был вид, который Вельф определял как «ангел небесный». Он был уже не здесь, неизвестность словно коснулась его своим крылом и до странности преобразила его сухое лицо. Вельф думал о его неверной судьбе, и ему хотелось сказать Страннику на прощание что-нибудь доброе, от сердца, что облегчило бы ему дорогу… Однако говорить он таких слов не умел. Или пообещать ему что? Ведь он же ничего не хочет. И отпустить его вот так?
Он тоже встал, подошел к выжидательно стоявшему Страннику, по-прежнему не находя слов, положил руки ему на плечи, но едва он прикоснулся к нему, Странник мгновенно упал на колени и застыл, низко склонив голову, в позе глубочайшего почтения. Вельф шагнул в сторону, стиснув зубы. Действительно, он не должен был опускаться до этого. Но его душа была уязвлена тем, что Страннику самому пришлось указать на расстояние, существующее между господином и слугой. Хотя его вины тут нет. Винить некого, кроме себя, раз допустил возможность дружбы с этим бродягой, который слишком много о себе мнит. Учить меня? И все же…
Он обернулся.
– Ступай. И… Бог в помощь.
Странник легко поднялся с колен. Вскинул котомку. Непонятная, счастливая улыбка была на его губах. Гнев Вельфа сменился недоумением. Чему он радуется?
А Странник смотрел в окно за его плечом. Рассвело, и далекие вершины синели за полосой леса.
– К ночи я буду уже в горах, – сказал он.
Авентюра третья. Мост
(сентябрь – октябрь 1107 г.)
Как ночь тревожна! Воздух напряжен,
Как будто в нем – полет стрелы жужжащей.
Иль мне мерещится, иль ночь без сна
Измучила мое воображенье?
А. Блок. Роза и крест
Теперь, когда ущелье осталось позади, можно было немного передохнуть. Он слышал, как на дне пропасти, ворочая камни, шумит поток, и оборачиваться ему не хотелось. Небо было совсем рядом, холодное, серое. Ладони еще саднили, но дыхание успокаивалось. Он окинул взглядом нагромождение валунов, простиравшееся перед ним. Проверил, хорошо ли смотан канат. Пора. Здесь нельзя идти ночью. Значит, ночью и будем сидеть. Поднялся. В ушах, что ли, звенит? Мотнул головой. Все равно звенит. А все упрямство проклятое, гордость. Пройду и пройду по Рыбьей Челюсти. Пробирался бы сейчас через вражий лагерь, хитрил, изворачивался… А здесь никого нет. Это хорошо. И все-таки – упрямство. Ну ладно, Вельф, он как дитя малое, а мне надо было быть умнее… И чего брюзжу? Воздух здесь, что ли, такой, что голова точно с похмелья? Поправил лук, висящий за спиной – в этот раз взял, обычно не брал. И перепрыгивая с камня на камень – дальше. Еще одна пропасть позади.
Он шел уже неделю, а самых вершин достиг двое суток назад, то есть самых – у гряды Рыбья Челюсть, были горы и повыше, к северу. Не далее как вчера на рассвете он видел Чертову Вершину – скалистый пик над заросшей непроходимым лесом горой – этот языческий Олимп здешних крестьян, местожительство нечистой силы гораздо более зловредной, чем та, что обитала в лесах. Тамошних духов можно было умилостивить просьбами, этим же мила было только кровь. И вообще: тут было хуже, чем в лесу. Пока поднимался – еще ничего, хотя веселого мало – одни реки здешние стоят всякой нечистой силы. И все-таки славно – точно борешься с кем-то. И прятаться не от кого – пастухи уже покинули в это время горные пастбища и спустились в долины. Настораживала его вновь установившаяся теплая погода – это предвещало суровую зиму. Но до зимы надо еще дожить… И шел – не скучал, продвигался, как рассчитано. А здесь – ни травинки, слух услаждает грохот обвалов, на острых камнях оставляешь половину собственной шкуры вместе с одеждой, и, после того как сегодня, когда перебирался по канату над расселиной, чуть не сорвался камень, на котором канат был закреплен… «Нет уж, дудки! Меня на испуг не возьмешь, во мне еще много сил! Подумаешь, расселина! Там впереди еще не одна. И кабы только расселины…»
Повисать на веревке над пропастью, ползти ужом, даже во сне прислушиваться – не чужие ли там шаги… Нет, Вельф не прав. Разве для этого требуется не больше умения, чем рубить мечом? И было бы глупостью загубить в себе это умение. А рубак для себя он всегда найдет. Так нет же, привязался именно к Страннику. И как объяснить? И ведь он же вовсе не дурак, нет. Просто голова у него устроена как-то по-другому…
…А на Чертовой Вершине, на самой ее скалистой макушке, играл луч света. Хорошая примета. Вот если бы она была затянута тучами, то берегись! Если бы еще можно было верить в приметы. И идти по ночам…
«Вельф сейчас сражается с орденом. И мне нельзя быть с ним. Что делать? У каждого из нас в жизни свое назначение. Разве он не говорил порой: «Твоя голова, Странник, стоит иной армии»? А хотелось бы. Ведь у нас общие враги. Но и я делаю свое дело».
Совсем стемнело. Дальше идти опасно. Привал. Лучше устроиться между этими валунами – как в крепости. Сбросил лук и колчан. Уселся. Вода. Сушеная рыба. Хорошо. Теперь отдыхать, а с рассветом – дальше. И все-таки жаль… Жаль… Не успев докончить мысли, он заснул.
Как холодно! Пора вставать… Что это?! Неужели сон все еще длится? Да нет же! Странник изо всех сил тряхнул головой. Вокруг расползался сырой туман, тошнотворно густой, и бледное пятно солнца едва пробивалось сквозь него. Везде, везде туман, ничего кроме тумана. «Лучше бы мне напороться на вражескую засаду. Тех я сумел бы обмануть, обхитрить, а что делать с этим? И хоть бы сушнячку какого, зажечь огонь и с огнем идти… Любую деревяшку! Разве что лук со стрелами… Нет. Толку большого не будет, и… все-таки оружие… Понятно, почему так холодно. Вся одежда пропиталась сыростью. Мразь». Он влез на ближайший валун, пытаясь оглядеться. Из моря тумана выступали черные островки – соседние вершины. В лучшем случае собьешься с дороги. Оставалось только ждать, пока развеется туман.
Адриана села на камень, натянув поглубже капюшон, поджав колени к груди и обхватив их руками, – так теплее или хотя бы кажется.
«Проклятье! Вот она, в точности, вся моя нынешняя жизнь – и одна, и никто не держит, а идти нельзя. Только тут я идти опасаюсь, потому что непременно провалюсь куда-нибудь, а вообще я боюсь уйти – почему? Королевство от этого погибнет? Хорош Странник – опора королевства, надежда и упование…
Ну, предположим, действительно свалился бы он в пропасть (а может, еще и свалится). Ведь могло так быть, могло, а? И безо всякого злого умысла.
Глупость все это, конечно. Не сбегу я, а пойду прямиком туда, куда меня послали – привет, встречные пропасти!
Но это уже будет в последний раз. В самый последний. Как только король отпустит меня… Я ничего не загадываю. Я приказываю себе. Когда я, наконец, со всем развяжусь, приказывать себе буду только я. А для этого нужно прежде всего доставить письмо».
Эта молочная каша словно бы еще загустела. И дышать стало труднее. В глотке першит… И не то чтобы холодно, а противно.
Разумеется, если б это был не туман, она бы так не раскисла. Любое осязаемое препятствие… Может, все-таки попробовать?
Обойдя вокруг камня, Адриана убедилась, что и она со своей привычкой находить направление в пространстве тут бессильна. Как собака, потерявшая нюх. Пришлось вернуться.
Не желая сосредотачиваться на мыслях о своем безвыходном положении («Из любого положения есть выход…»), она попыталась подумать о чем-нибудь другом, и вспомнила неоднократно слышанный, правда, не столь популярный, как истории о нечистой силе, рассказ о каменоломнях короля Энкельбрехта. Он содержал их не ради камня, а ради наказания. Там редко кто выдерживал больше двух месяцев, не только потому, что каменная пыль забивала и разъедала легкие, но и оттого, что там из земли выделялись какие-то ядовитые испарения, надышавшись которых человек умирал мучительной смертью (к этому добавлялись различные подробности), причем неожиданно и в разных местах каменоломен, пробиваясь сквозь незаметные щели в породе… «Понятно, почему я это вспомнила. Сижу здесь и дышу ядом!» Она кривовато усмехнулась. Байками о каменоломнях пугали еще в детстве. Но и теперь, когда шла в горах, иногда приходило в голову – вдруг да провалюсь туда? Правда, все это было чуть ли не двести лет назад, каменоломни давно обрушились, завалив несчастных, которые в них содержались, и где они были, никто уже не помнит, а может, выдумки все… хотя кто знает…
И все-таки холодно, чертовски холодно. Размяться, что ли?..
Туман держался около трех суток. Когда же в нем наконец забрезжил просвет, Адриана ринулась вперед с яростью. «Застоявшийся конь», – злобно посмеивалась она. Радоваться было нечему – непредвиденная задержка могла все погубить. А она обязана была предвидеть даже это. И, согревая издрогшее тело беспрерывным движением, Адриана устремилась дальше – обдираясь, глотая остатки тумана, – с зубца на зубец, со скалы на скалу, ладони саднили от веревки, горло от сырости, но она все подгоняла себя, как хлещут коня по окровавленным бокам. Казалось, туман, уползший с гор, переместился в ее душу. Помимо стремления скорей достичь цели, ее внимание было занято выискиванием возможной опасности – все равно: гернатовского дозора, местных охотников, горного барса или незаметной расселины, – этого с лихвой хватало, чтобы отвлечь от меланхолических размышлений. Уже не Адриана, а Странник, ловкий, хитрый, ни перед чем не отступавший Странник пробирался, готовый, если понадобится, прогрызть эти горы зубами, пока желтые склоны Абернака не открылись перед ним.
Осень наступила. Кончалось славное время Странника. Голые пастбища. Низкое серое небо. Теперь он шел днем и ночью. Припасы кончились, а у него не было времени на охоту. Странно, но голод не мучил его. Другое – он ощущал слабость, большую, чем от усталости. Это было нехорошо. Вероятно, проклятый туман не прошел даром – лихорадка могла начаться снова. Но пока он держался. Силы еще откуда-то брались. Цель была уже близка. А потом – свобода. Тоже неплохая вещь. А лихорадка – бог с ней. Как-нибудь выкрутимся, от этого не умирают.
Опять начались леса. Следовало порадоваться, но он так спешил, что даже не заметил этого. Миновав ночью черный редкий сосняк, на рассвете он заметил несколько огоньков. Жилье. Люди.
Это было большое село, лежавшее рядом с проезжей дорогой. Вопреки обыкновению, Странник не стал обходить его.
Кривые, вросшие в землю домишки, крытые соломой, церковь, кузня, сукновальня, вытоптанная площадь с бродящими по ней тощими курами, постоялый двор с корчмой, перед которой за дощатым столом, несмотря на ранний час, уже сидело несколько человек, потягивавших пиво из глиняных кружек, – зрелище, успокаивающее душу своей обычностью. На дворе грузная служанка с подоткнутым подолом задавала корм свиньям. Что до посетителей корчмы, то это были по большей части приезжие, не успевшие разъехаться после вчерашнего базара – невысокие, коротконогие, тяжелые на подъем люди с коричневыми квадратными лицами, затененными войлочными шапками, называвшие друг друга кумовьями и неторопливые в разговоре. Впрочем, один был здешний, видимо из зажиточных, раз сидел здесь в неурочное время, – он степенно повествовал о напастях, поражавших край последней весной: молния ударила, да прямо в церковь, так и стоит полусгоревшая, тогда же герцог Эйлертский угнал два десятка мужиков…
– Хотя, конечно, грех жаловаться, лето хорошее было, – закончил он, перекрестясь, – и урожай успели убрать, пока поля не сожгли.
– Ну и сожгут теперь… амбары… – возразил ему мрачный голос, какой можно услышать в любой компании.
Рассказчик погладил подбородок рукой, не находя, что ответить. Служанка принесла еще пива. Все молча выпили.
– Ну так на Бога будем надеяться, чтоб уберег, – наконец выдавил первый и обернулся к своему соседу, неохотно жевавшему кусок козьего сыра. – Ты кто, парень? Что-то я тебя не видал раньше у нас… – спросил он, вглядываясь.
Сосед худобой и горящими глазами напоминал привидение, но говорил, как оказалось, вполне разумно и обращение понимал.
– Пришлый я, – ответил он. – Охотник с гор.
И правда, за спиной у него висел лук и колчан со стрелами, а на боку – длинный узкий нож.
Остальные тоже заинтересовались, придвинулись поближе.
– И что же там, за горами, слышно? – спросил горбоносый человек с внимательными, несколько косящими глазами, по всей вероятности торговец.
– То же, что и везде. Война.
Все вздохнули, выпили пива. Предложили и охотнику. Он согласился, не чинясь. Выпив, он поблагодарил добрых людей и в свою очередь задал вопрос:
– А здесь что слышно?
– Она, проклятая.
– Как и везде.
– Тебе не понять. Охотники всегда на ногах. У них ничего нет.
– Потому и нет ничего, что всегда на ногах. – Он повертел в руках пустую кружку. – Вам тяжелее, это верно. Нам легче. Только мало кто согласен жить так, хоть и легче.
– Хорошо, если кто вольный…
– И молодой…
– Бог их разберет… В наших краях охотники из вольных редко бывают, у нас тут вся дичь герцогская, это дальше, в Черном лесу…
– А теперь куда пойдешь?
– Туда же, в Черный лес. К зиме в горах много не набьешь…
– Нас-то, слава богу, в этом году не задело, – сказал человек, хваливший нынешнее лето, – разговор о войне, видимо, привлекал его больше. – Мимо прошли.
– Кто?
– Король, как из Эйлерта шел.
– Погоди, явятся еще, – сказал обладатель мрачного голоса. – Путь недалекий, для конного особо…
– Так, – добавил торговец, – собрался я третьего дня в аббатство – насчет пеньки со святыми отцами был уговор, а по дороге узнал, что аббатство они заняли и никого не пускают. Может, знаешь, – толкнул он местного жителя, – купит здесь кто воз пеньки, а?
– Ну, – охотник поднялся из-за стола, – охрани вас Бог и святой Христофор.
– Уходишь уже? Оставался бы, пока тихо…
– Нет. – Он покачал головой. – Мы на месте долго не сидим.
Последующая дорога заняла немногим более суток. Он не останавливался. Правда, проезжавший крестьянин подвез его до пересечения дорог на своей телеге. От него Странник также услышал, что король стоит в Абернакском аббатстве. Будь у него другое настроение, он остался бы доволен спокойным тоном сегодняшних разговоров. Но не это занимало его. Несмотря на то, что погода вновь прояснилась и пригревало солнце, его начинала бить дрожь. Потому он и избегал передышек – боялся, что если остановится, не сможет идти дальше. А на ходу он держался. Присутствие посторонних тоже помогало держать себя в руках. Покинув своего собеседника, он углубился в лес, который пересек за ночь, на рассвете обогнул лунообразное озеро – в черной воде плавали палые листья, в его глазах они расплывались яркими пятнами – и, перейдя пологий холм, оказался на дороге, уже другой. Следы множества копыт, разрыхливших мягкую землю, указывали правильность направления. Наполнявший мозг за предыдущие дни туман, оставлявший место лишь для главных предметов, сменился омерзительной ясностью. Теперь Странник видел все. Сознание близости многих чужих облекало и поддерживало его, как панцирь, – с ног до головы. Благодаря этому он шел не спотыкаясь и сохранял ровность дыхания, однако душа его, когда он подошел к аббатству, напоминала втрое скрученную нитку.
Широкие, приземистые башни заграждали горизонт. За ними тянулись вспаханные поля и голые сады. Приближался вечер; до темноты было еще далеко. Странник подходил не таясь и не прячась – незачем, он не лазутчик сейчас, и зверские рожи часовых не пугали его. Стражники, конечно, тут же погнали его от ворот. Он, стоя так, чтобы нельзя было дотянуться копьем, негромко попросил позвать начальника караула. Те расхохотались, а затем один из часовых, сам не зная почему, сделал это. На зов появился низкорослый крепкий человек, с выдающимся брюшком и круглой курчавой головой. Съехавший за спину меч лупил его по ногам. Он взглянул на аскеловскую печать, потом на низко надвинутый капюшон Странника, на его покрытые пылью сапоги и приказал немедленно пропустить. Начальник караула был немолод и за свою жизнь навидался всяческих гонцов.
Ворота распахнулись перед Странником, и он оказался на широком, как площадь, дворе, где сидело, стояло и бродило множество народа. Было шумно, но гораздо тише, чем в Монтенаре.
Начальник караула сам вызвался проводить гонца. Когда они подымались на крытую галерею, предупредил, что оружие придется отдать. Странник согласно кивнул – кинжал он спрятал заранее и не боялся расстаться с луком и стрелами. Они поговорили немного о высоте прицела при стрельбе против ветра и о преимуществе вильманских оружейников перед столичными, согласно ругнули арбалетчиков, из-за которых благородное искусство стрельбы превращается черт-те во что. Провожатый радовался приятному собеседнику – в предчувствии приступа лихорадки Странник всегда становился на редкость обаятелен.
Под каменной аркой начиналась крутая лестница. Далее заворачивал коридор, не более четырех локтей шириной и с потолком, терявшимся в высоте. Плиты мелькали под ногами. На круглой площадке, от которой расходились несколько проходов, они остановились.
– Подожди здесь, – сказал голос над ухом. – За тобой придут.
Он стоял, ни к чему не прислонясь, – стены, видимо, были недавно побелены. Под известкой четко обрисовывались кирпичи. В узкое окошко, высоко прорезанное, косо падал красноватый луч заката. В одном из коридоров быстро прошелестело что-то белое. И тут же Страннику показалось, что рядом зажужжала муха. Или это начинался звон в ушах? Мысленно встряхнув себя за плечи, он сделал несколько шагов и увидел на полу тень, лежавшую встык к его собственной. Кто-то разглядывал его, скрываясь за углом. Он собрался, готовый отразить удар, но тут раздались громкие, не тайные шаги.
– Подойди поближе, гонец.
Письма были прочитаны. За это время Странник успел не только еще крепче стиснуть в холодной горсти свою болезнь, но и рассмотреть, кто здесь есть. Шагах в шести от него, в резном кресле, откинувшись к спинке, сидел человек лет пятидесяти с небольшим. Из-за позы и множества складок просторной одежды трудно было определить его рост. Подстриженная борода и волосы казались седыми, но не белыми, как у Странника, а серыми, может быть, этот цвет был присущ им от рождения. Таковы же были и брови. Голубые глаза в прожилках, крючковатый короткий нос, морщины, стягивающие щеки – все ложилось одним впечатлением и запоминалось сразу. Густозеленый бархат одежды отливал черным в мерцании свечей. Поверх был наброшен меховой плащ. Из широких рукавов высовывались цепкие пальцы. На голове – золотой обруч.