— Не знаю.
— Ну, если после сегодняшней ночи, то лучше ей быть божеством.
— Почему? — спросил Хит.
— Потому что я балуюсь с новым вариантом моей плазменной живописи, — ответил Кобринский. — Сегодня ночью собираюсь испытать. А когда испытаю, вся эта планета останется радиоактивной на ближайшие семьдесят-восемьдесят лет.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил я.
— Вы знаете, что происходит при плазменной живописи? — спросил он в ответ.
— Библиотечный компьютер на Дальнем Лондоне дал мне краткую справку.
— Ну вот, это очень интересный процесс, но мне всегда казалось, что он несколько ограничен, — произнес Кобринский. — Сейчас, когда я получил возможность поиграть с необитаемой планетой, я собираюсь применить управляемые взрывы с использованием нестабильных атомов. Для художественной выразительности.
— Вы уже пробовали такое? — спросил Хит.
Кобринский усмехнулся.
— Если бы я пробовал, вы бы получили смертельную дозу радиации, только выйдя из корабля, — он сделал паузу. — Но я прогнал идею через компьютер, и он говорит, что должно получиться.
— А нам не опасно находиться на планете, пока вы занимаетесь вашей плазменной живописью? — поинтересовался Хит.
Кобринский утвердительно кивнул.
— Бункер имеет противорадиационную защиту, — снова пауза. — Если у вас на корабле есть защитные костюмы, было бы неплохо достать их и принести сюда. Для вас-то я могу что-нибудь выкопать, но ума не приложу, что подойдет ему.
И он кивнул на меня.
— Тогда я немедленно принесу их, — сказал Хит и вышел из бункера.
Мы с Кобринским несколько минут сидели молча. Наконец он глубоко вздохнул.
— Хотите верьте, хотите нет, — сказал он. — Но хотелось бы, чтобы вы не были сумасшедшим.
— О?
— Я всю жизнь был одинок.
— Мне казалось, что люди ничего не имеют против одиночества, — ответил я.
— Не верьте, Леонардо, — ответил он.
— В таком случае, можно мне задать вам личный вопрос?
— А какие же вопросы, по-вашему, вы тут задавали?
— Прошу прощения, если я обидел вас.
— Я не обижен, я смущен, — сказал Кобринский. — И поскольку смущают меня собственные ответы, то кроме себя, винить некого. Валяйте, спрашивайте.
— Если вам не нравится быть одному, почему большую часть сознательной жизни вы посвятили профессиям одиночки?
Он надолго задумался.
— Будь я проклят, если знаю, почему, — и замолчал снова.
Минуту спустя вернулся Хит с двумя защитными костюмами.
— Снаружи становится кошмарно жарко. Наверное, градусов под 120.
— Учтите, это сухой жар, — заметил Кобринский. — Влажности практически нет.
— Мокрый или сухой, а жареное мясо — это жареное мясо, — ответил Хит.
Кобринский хмыкнул.
— Были бы вы со мной на охоте за рогатодемонами на Ансарде V. Тогда бы вы оценили сухую жару.
— С удовольствием поверю вам на слово, — сказал Хит, вытащив платок и вытирая пот с лица.
— Что вы собираетесь изобразить сегодня? — спросил я.
— Еще не решил, — ответил Кобринский. — У меня есть полдюжины предварительных разработок.
— Предварительных разработок? — удивился я.
Он улыбнулся.
— Вы, наверное, никогда не видели плазменную живопись?
— Нет, не видел.
— Она проецируется на небо, примерно на две мили над землей, — объяснил он. — На безоблачной планете вроде Солитера можно поднять изображение до пяти миль, и заполнить все небо от горизонта до горизонта.
Он сделал паузу.
— На небесном полотне таких размеров деталь за деталью не прорисуешь. Эскиз создается вот на этом компьютере, — он показал на один из них.
— А потом, когда вы удовлетворены результатом, вон тот, — и он показал на другой, — анализирует изображение и определяет, как лучше всего облучить атмосферу, чтобы создать нужный эффект. Остальные машины выполняют его команды.
— Какие цвета можно получить? — спросил Хит.
— Все, от ультрафиолетового до инфракрасного, — ответил Кобринский.
— Цвета прозрачные, заметьте — иначе сожжете планету дочерна. Кроме того, мне нравится, когда сквозь мое творение просвечивают звезды.
— Сколько это длится? — спросил Хит.
— Картина обретает нужный вид примерно за минуту, а в следующие девяносто секунд постепенно рассеивается. Изображение сохраняется законченным и целым примерно секунд тридцать.
— Простите мое замечание, — сказал Хит, — но мне кажется, что ради полуминутного эффекта вы идете на слишком большие затраты и трудности.
— Сложностей и затрат не больше, чем в вашем поиске призрака, — ответил Кобринский. — А те полминуты, пока длится эффект, я радуюсь, что создал нечто великолепное, чего до меня никто не делал.
— Можно взглянуть на эскизы, которые вы подготовили к сегодняшнему вечеру? — спросил я.
— Почему нет? — пожал он плечами.
Устной командой он включил первый компьютер и приказал ему спроецировать перед нами голограмму первой картины.
Это был жутковатый инопланетный пейзаж с кроваво-красной рекой, плескавшейся в пустынных берегах, и деревья без листвы, словно скелеты, склонялись к воде под немыслимыми углами.
— Лараби IV, — сказал Кобринский.
— Не слышал о такой, — сказал Хит.
— Это за скоплением Квинелл. Самая странная планета из всех, которые мне приходилось видеть. Там существует только два цвета — глубокий красный и темный фиолетовый. Все — камни, вода, растительность — либо красное, либо фиолетовое.
— А животные там есть? — спросил я.
— В отчете Корпуса Пионеров сказано, что есть, но я ни одного не видел. Следующую!
Перед нами друг за другом быстро появились и исчезли пейзаж дорадузского горного хребта, довольно абстрактное изображение лазерной винтовки, натюрморт из фруктов со Байндера X и натуралистическое изображение громовой ящерицы.
— Мне почти стыдно показывать вам последнюю, — признался Кобринский.
— Почему?
— Я почти один к одному слизал ее с той картины, которую вы видели.
— Черная Леди? — спросил я.
— Вы так ее называете?
— Она сама так себя называет, — ответил я. — Разрешите посмотреть, пожалуйста.
— Следующую, — приказал Кобринский, и мгновение спустя появилось лицо Черной Леди. Я мог бы дотронуться до нее. Ее печальные глаза смотрели прямо на меня.
— Сомнений нет, это она, — сказал Хит.
— В самом деле, необыкновенное сходство, — согласился я. — Как долго вы над ней работали?
— Три года, — сказал Кобринский таким тоном, будто ему было стыдно, что он не мог создать ее за вечер.
— Где вы устроите взрывы? — спросил я.
— Наверное, в глазах, — сказал он. — Это их оживит.
Я одобрительно кивнул.
— Может быть, тогда она покажется не такой грустной.
— А может, тронуть мочки ушей? — предложил Хит. — Я не вспомню, она носила серьги или нет?
— Она не носила никаких украшений, друг Валентин, — сказал я.
— Компьютер — выключить, — скомандовал Кобринский.
Изображение исчезло — и как только оно растаяло, дверь открылась, и в бункер вошел Рубен Венциа.
— Кто вы такой? — спросил Кобринский.
— Это Рубен Венциа, — сказал я.
— Ну-ну, — произнес Хит, кривя губы в усмешке. — Вся шайка в сборе.
Глава 22
Эпилог
— Ну, если после сегодняшней ночи, то лучше ей быть божеством.
— Почему? — спросил Хит.
— Потому что я балуюсь с новым вариантом моей плазменной живописи, — ответил Кобринский. — Сегодня ночью собираюсь испытать. А когда испытаю, вся эта планета останется радиоактивной на ближайшие семьдесят-восемьдесят лет.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил я.
— Вы знаете, что происходит при плазменной живописи? — спросил он в ответ.
— Библиотечный компьютер на Дальнем Лондоне дал мне краткую справку.
— Ну вот, это очень интересный процесс, но мне всегда казалось, что он несколько ограничен, — произнес Кобринский. — Сейчас, когда я получил возможность поиграть с необитаемой планетой, я собираюсь применить управляемые взрывы с использованием нестабильных атомов. Для художественной выразительности.
— Вы уже пробовали такое? — спросил Хит.
Кобринский усмехнулся.
— Если бы я пробовал, вы бы получили смертельную дозу радиации, только выйдя из корабля, — он сделал паузу. — Но я прогнал идею через компьютер, и он говорит, что должно получиться.
— А нам не опасно находиться на планете, пока вы занимаетесь вашей плазменной живописью? — поинтересовался Хит.
Кобринский утвердительно кивнул.
— Бункер имеет противорадиационную защиту, — снова пауза. — Если у вас на корабле есть защитные костюмы, было бы неплохо достать их и принести сюда. Для вас-то я могу что-нибудь выкопать, но ума не приложу, что подойдет ему.
И он кивнул на меня.
— Тогда я немедленно принесу их, — сказал Хит и вышел из бункера.
Мы с Кобринским несколько минут сидели молча. Наконец он глубоко вздохнул.
— Хотите верьте, хотите нет, — сказал он. — Но хотелось бы, чтобы вы не были сумасшедшим.
— О?
— Я всю жизнь был одинок.
— Мне казалось, что люди ничего не имеют против одиночества, — ответил я.
— Не верьте, Леонардо, — ответил он.
— В таком случае, можно мне задать вам личный вопрос?
— А какие же вопросы, по-вашему, вы тут задавали?
— Прошу прощения, если я обидел вас.
— Я не обижен, я смущен, — сказал Кобринский. — И поскольку смущают меня собственные ответы, то кроме себя, винить некого. Валяйте, спрашивайте.
— Если вам не нравится быть одному, почему большую часть сознательной жизни вы посвятили профессиям одиночки?
Он надолго задумался.
— Будь я проклят, если знаю, почему, — и замолчал снова.
Минуту спустя вернулся Хит с двумя защитными костюмами.
— Снаружи становится кошмарно жарко. Наверное, градусов под 120.
— Учтите, это сухой жар, — заметил Кобринский. — Влажности практически нет.
— Мокрый или сухой, а жареное мясо — это жареное мясо, — ответил Хит.
Кобринский хмыкнул.
— Были бы вы со мной на охоте за рогатодемонами на Ансарде V. Тогда бы вы оценили сухую жару.
— С удовольствием поверю вам на слово, — сказал Хит, вытащив платок и вытирая пот с лица.
— Что вы собираетесь изобразить сегодня? — спросил я.
— Еще не решил, — ответил Кобринский. — У меня есть полдюжины предварительных разработок.
— Предварительных разработок? — удивился я.
Он улыбнулся.
— Вы, наверное, никогда не видели плазменную живопись?
— Нет, не видел.
— Она проецируется на небо, примерно на две мили над землей, — объяснил он. — На безоблачной планете вроде Солитера можно поднять изображение до пяти миль, и заполнить все небо от горизонта до горизонта.
Он сделал паузу.
— На небесном полотне таких размеров деталь за деталью не прорисуешь. Эскиз создается вот на этом компьютере, — он показал на один из них.
— А потом, когда вы удовлетворены результатом, вон тот, — и он показал на другой, — анализирует изображение и определяет, как лучше всего облучить атмосферу, чтобы создать нужный эффект. Остальные машины выполняют его команды.
— Какие цвета можно получить? — спросил Хит.
— Все, от ультрафиолетового до инфракрасного, — ответил Кобринский.
— Цвета прозрачные, заметьте — иначе сожжете планету дочерна. Кроме того, мне нравится, когда сквозь мое творение просвечивают звезды.
— Сколько это длится? — спросил Хит.
— Картина обретает нужный вид примерно за минуту, а в следующие девяносто секунд постепенно рассеивается. Изображение сохраняется законченным и целым примерно секунд тридцать.
— Простите мое замечание, — сказал Хит, — но мне кажется, что ради полуминутного эффекта вы идете на слишком большие затраты и трудности.
— Сложностей и затрат не больше, чем в вашем поиске призрака, — ответил Кобринский. — А те полминуты, пока длится эффект, я радуюсь, что создал нечто великолепное, чего до меня никто не делал.
— Можно взглянуть на эскизы, которые вы подготовили к сегодняшнему вечеру? — спросил я.
— Почему нет? — пожал он плечами.
Устной командой он включил первый компьютер и приказал ему спроецировать перед нами голограмму первой картины.
Это был жутковатый инопланетный пейзаж с кроваво-красной рекой, плескавшейся в пустынных берегах, и деревья без листвы, словно скелеты, склонялись к воде под немыслимыми углами.
— Лараби IV, — сказал Кобринский.
— Не слышал о такой, — сказал Хит.
— Это за скоплением Квинелл. Самая странная планета из всех, которые мне приходилось видеть. Там существует только два цвета — глубокий красный и темный фиолетовый. Все — камни, вода, растительность — либо красное, либо фиолетовое.
— А животные там есть? — спросил я.
— В отчете Корпуса Пионеров сказано, что есть, но я ни одного не видел. Следующую!
Перед нами друг за другом быстро появились и исчезли пейзаж дорадузского горного хребта, довольно абстрактное изображение лазерной винтовки, натюрморт из фруктов со Байндера X и натуралистическое изображение громовой ящерицы.
— Мне почти стыдно показывать вам последнюю, — признался Кобринский.
— Почему?
— Я почти один к одному слизал ее с той картины, которую вы видели.
— Черная Леди? — спросил я.
— Вы так ее называете?
— Она сама так себя называет, — ответил я. — Разрешите посмотреть, пожалуйста.
— Следующую, — приказал Кобринский, и мгновение спустя появилось лицо Черной Леди. Я мог бы дотронуться до нее. Ее печальные глаза смотрели прямо на меня.
— Сомнений нет, это она, — сказал Хит.
— В самом деле, необыкновенное сходство, — согласился я. — Как долго вы над ней работали?
— Три года, — сказал Кобринский таким тоном, будто ему было стыдно, что он не мог создать ее за вечер.
— Где вы устроите взрывы? — спросил я.
— Наверное, в глазах, — сказал он. — Это их оживит.
Я одобрительно кивнул.
— Может быть, тогда она покажется не такой грустной.
— А может, тронуть мочки ушей? — предложил Хит. — Я не вспомню, она носила серьги или нет?
— Она не носила никаких украшений, друг Валентин, — сказал я.
— Компьютер — выключить, — скомандовал Кобринский.
Изображение исчезло — и как только оно растаяло, дверь открылась, и в бункер вошел Рубен Венциа.
— Кто вы такой? — спросил Кобринский.
— Это Рубен Венциа, — сказал я.
— Ну-ну, — произнес Хит, кривя губы в усмешке. — Вся шайка в сборе.
Глава 22
— Здесь ее еще нет, друг Рубен, — сказал я, глядя, как Венциа вытирает потное лицо.
— Но все равно — спасибо, что подождали нас, — добавил язвительно Хит.
— Я просто не мог рисковать, — ответил Венциа. — Для меня было слишком важно опередить ее. Кроме того, мы с вами ни о чем не договаривались: я не обязан был брать вас ни сюда, ни куда-нибудь еще.
Вы же просто хотите продать ее Аберкромби.
— Минутку, — прервал Кобринский и повернулся к Хиту. — Вы так и не сказали, что от нее нужно вам. По-моему, пора признаться.
— Почему? — возразил Хит. — Вы все равно в нее не верите.
— Если она существует, я не позволю вам ее продать никому.
— Она сама о себе позаботится, — сказал Венциа. — Разве Хит не говорил вам, что случилось в прошлый раз, когда ему пришло в голову ее продать?
— Ну? — спросил Кобринский, глядя на Хита.
— Она исчезла.
— Как понимать «исчезла»?
— А так, — ответил Хит, — что она исчезла с герметичного космического корабля.
Кобринский недовольно покачал головой.
— Вы все сошли с ума.
— Я не говорил этого, — подчеркнул Венциа.
— Нет, но вы этому верите.
— Да, верю.
— Между прочим, — обратился Хит к Венциа. — Как это вы так быстро сюда добрались? Я готов был поклясться, что мы прилетим на Солтмарш на три дня раньше вас.
— Я лег в глубокий сон на две недели, а когда проснулся, послал радиограмму вперед, обнаружил, что Кобринский на Солитере, и изменил курс.
— А сам я об этом не подумал, — признался Хит.
— Тоже мне, вор высшего класса! — презрительно бросил Венциа.
— Ладно, неважно, — пожал плечами Хит. — Мы обогнали ее, а это главное.
Он сделал паузу.
— Кстати, не только у вас есть к ней вопросы, когда она явится.
— О чем вы говорите?
— Черная Леди посетила ночью нашего друга Леонардо.
— Она в самом деле явилась к вам? — взволнованно спросил Венциа, повернувшись ко мне.
— Я не вполне уверен, друг Рубен, — ответил я. — Именно об этом я и хочу ее спросить.
Венциа, кажется, собирался сделать какое-то замечание, но потом поджал губы и коротко вздохнул.
— Значит, ждем, — произнес он.
— Ждем, — согласился я.
— Простите, что я вас прерываю — насмешливо сказал Кобринский, — но в этом бункере нет четырех спальных мест. Собственно, в нем даже двое не поместятся. Я счастлив, что трое сумасшедших немного развлекли меня днем, но когда захотите спать, возвращайтесь по кораблям.
— Вы хотите, чтобы мы сейчас ушли? — спросил я.
— Как хотите. Но на бортовых экранах не будет виден весь эффект плазменной живописи.
— Когда вы начнете? — спросил я.
— Стемнеет минут через двадцать или около того, — сказал он. — Наверное, где-то через час.
— Тогда, если вы не возражаете, — сказал Хит, — мы с Леонардо останемся до конца.
— И я остаюсь, — прибавил Венциа.
— Устраивает, — ответил Кобринский. — Но должен вас предупредить, что и еды тут еле хватит одному мне. Если вы, парни, голодны, то как раз успеете сбегать к своим кораблям и что-нибудь перехватить.
— У вас еды только на один раз? — спросил Венциа, явно не веря.
— Я завтра улетаю, — ответил Кобринский.
— И куда вы направитесь?
— Не знаю. Если останусь недоволен своей картиной, возможно, разыщу еще какую-нибудь покинутую планету и снова попробую.
— А если останетесь довольны?
Он пожал плечами.
— Какой смысл повторять, если сразу хорошо получилось? На Периферии организуется новая лига Смертобола. Может, попробую свои силы.
— Смертобол? — заинтересованно спросил Хит.
Кобринский кивнул.
— Это сочетание из древней игры под названием регби, и того, что называлось Мотобол с шипами.
— Мотобол с шипами? — эхом откликнулся Хит. — Разве пару столетий назад его не запретили?
— В Олигархии, — ответил Кобринский. — В него еще играют на Внешней Границе.
— В этой игре погибало много людей, — сказал Хит. — А какой процент потерь в смертоболе?
— Двадцать восемь процентов за сезон из десяти матчей, — сказал Кобринский. — Звучит захватывающе.
Меня передернуло.
— Это звучит страшно.
Кобринский минуту смотрел на меня.
— Знаете, что на самом деле страшно? Лежать на больничной койке, в полном одиночестве, и ждать смерти.
Он выглянул в окно.
— Если проголодались, парни, шевелитесь.
— Сколько времени вам потребуется, чтобы там вверху получилась картина? — спросил Хит.
— Полчаса, наверное.
— Тогда я, пожалуй, посмотрю на нее до ужина. Ничто так не портит удовольствие от еды, как спешка.
— Как хотите, — безразлично произнес Кобринский.
— Я тоже останусь, — сказал я. — Мне хочется посмотреть, как создается плазменная картина.
— А вы? — спросил Кобринский у Венциа.
— Там чертовски жарко, — пробормотал Венциа. — Мой корабль отсюда в двух милях. Подожду, пока станет прохладнее.
— Какую картину вы изобразите? — поинтересовался я.
— Поскольку здесь вы трое, можно будет попробовать Черную Леди, — ответил Кобринский.
Он скорчил рожу.
— На самом деле я собирался еще месяца два над ней поработать, пока не добьюсь абсолютной точности в каждой детали.
— На голограмме она выглядела совершенно законченной, — заметил Хит.
Кобринский покачал головой.
— Рот не совсем получился.
— А по-моему, хорошо.
— Нет, — возразил Кобринский. — Она всегда словно собирается что-то сказать, будто сотая доля секунды — и губы зашевелятся. Когда я смотрю на голограмму, этого ощущения не возникает.
Он пожал плечами.
— Ладно, в самом деле. Может, буду работать еще пятьдесят лет, и не добьюсь. С тем же успехом могу попробовать то, что получилось.
Наступили короткие сумерки, а потом небо поразительно быстро потемнело.
Кобринский еще несколько минут подождал, пока за дальними горами погаснут последние отсветы солнца, и начал давать команды своим машинам.
Постепенно они загудели, мощность пульсировала в них почти осязаемо.
— Так и должно быть? — забеспокоился Хит.
Кобринский утвердительно кивнул.
— Они работают, как проводник, от реактора к полотну.
— Полотну?
— К небу, мистер Хит, — ответил Кобринский, довольно улыбаясь. — К Небу.
В течение следующих двадцати минут он продолжал отдавать команды, что-то регулировать, менять свои распоряжения, жонглировать векторами и углами. Наконец он на шаг отступил от машин, повернулся к нам и объявил:
— Уже почти готово.
— Куда смотреть? — спросил Хит.
— Все окна специально обработаны, — ответил Кобринский. — Можете смотреть в любое.
Он помолчал.
— Если не выходить из бункера, опасности нет, но лучше все-таки влезьте в защитные костюмы, просто для перестраховки.
— Какие защитные костюмы? — спросил Венциа.
— Да, верно: когда я о них говорил, вас тут не было. Когда начнутся взрывы, вся планета получит смертельную дозу радиации, — он подумал. — Здесь вам ничто не грозит.
— Но как я вернусь на корабль?
— У меня где-то завалялся запасной костюм. Откопаем, когда соберетесь уходить.
— Может, лучше мне сейчас сходить на корабль и найти свой собственный? — предложил Венциа.
Кобринский пожал плечами.
— Как хотите. Найдете дорогу в темноте? У Солитера лун нет.
Венциа на мгновение растерялся.
— Не уверен, — признался он. — Наверное, я все-таки останусь здесь и возьму у вас костюм взаймы, когда нужно будет уходить.
— Отлично.
Мы с Хитом облачились в экранированные защитные костюмы. Тут я заметил, что Кобринский не надел рукавицы, и указал ему на недосмотр.
— В них неудобно манипулировать, — ответил он. — А иногда в последние секунды требуется ручная регулировка.
Он повернулся к компьютерам и снова начал распоряжаться, произнося одни математические формулы, которых я абсолютно не понимал.
— Теперь скоро, — сказал он, не отрывая взгляда от оборудования.
Мы все трое подошли вплотную к одному из окон и уставились в тихое ночное небо.
— Еще немного, — пробормотал он, произнося последнее уравнение. — Теперь внимание — пуск!
Я во все глаза смотрел в окно. Сначала ничего вроде бы не происходило.
Потом, медленно, постепенно, воздух стал ощутимо густеть, и я различил, как возникают вихревые узоры, ставшее зримым молекулярное движение.
Сверкнула молния, непохожая на все молнии, которые я до сих пор видел, она не рассеялась, а осталась в небе, изогнувшись огненной кривой. Еще одна молния — еще одна линия рисунка. Вихри электрической энергии вместо грунта, сияющие ионизированные молекулы вместо красок, новые штрихи молний — и вдруг перед моим потрясенным взором стало приобретать форму лицо Черной Леди.
В следующее мгновение ее лицо заняло все небо, печальные глаза сияли светом дальних туманностей, звезды делали белые зубы еще белее, в волосах, волнующихся темным облаком, мерцали крошечные точки звездной пыли. Потом начались взрывы, невообразимое высвобождение энергии, и ее лицо заиграло бликами.
— Невероятно! — воскликнул я.
— Никогда не видел ничего подобного, — добавил Хит благоговейно.
— Рот не получился, — сказал Кобринский и опять повернулся к машинам. — Если бы удалось поймать выражение губ, так, словно она вот-вот заговорит…
Он стал регулировать вручную.
— Сколько это продержится? — спросил Венциа.
— Секунд через десять начнет терять цельность, — сказал Кобринский, нажимая на кнопки и манипулируя векторами. — Проклятие! Все еще не так, и уже пропадает! Не успеваю регулировать!
— Но оно вовсе не распадается, — заметил Хит.
— Сейчас распадется.
Мы все не отрывали глаз от картины.
— Если на то пошло, я бы сказал, что изображение становится ярче, — заметил Хит.
Кобринский подошел к окну и смущенно нахмурился, глядя на свое творение.
— Не понимаю, — сказал он. — Она уже должна гаснуть и исчезать.
— Но она не исчезает.
— Тогда я еще успею дорисовать губы! — взволнованно воскликнул Кобринский.
Он бросился к машинам и нажал еще несколько кнопок.
— Вышло! — триумфально вскричал он, опять оказываясь с нами у окна.
И действительно, на космическом полотне теперь сияло совершенное во всех деталях изображение Черной Леди. Она казалась совсем настоящей, и я поймал себя на том, что уже прислушиваюсь к словам, готовым сорваться с ее губ.
А потом, так естественно, что лишь через несколько секунд я понял, что происходит, ее губы шевельнулись.
— Владимир, — прошептала она с небес, и горы содрогнулись. — Иди ко мне.
— Вы слышали? — спросил Кобринский со сверкающими от возбуждения глазами.
— Иди ко мне, Владимир, — пропела она, и бункер дрогнул, а машины жалобно и протестующе взвыли.
— Значит, это все-таки был сон, — пробормотал я ошеломленно, поняв, что она зовет только Кобринского.
Кобринский, как загипнотизированный, пошел к двери. Венциа схватил его за руку.
— Нет! — заорал он. — Сначала я задам свой вопрос!
Кобринский шевельнул плечом, и Венциа отлетел в дальний угол.
— И куда вы собрались? — спросил Хит.
— К ней, — невозмутимо ответил Кобринский.
— Если открыть дверь, Венциа умрет — и вы тоже, если не наденете рукавиц.
— Она не причинит мне вреда, — ответил Кобринский.
— Но ее там нет! — резко произнес Хит. — Вы выйдете в радиоактивную печь!
— Владимир, — прошептала Черная Леди.
— Она меня зовет.
— Леонардо, скажите же что-нибудь!
— Она не Мать Всего Сущего, — тускло проговорил я, чувствуя легкое головокружение. — Она всего лишь Черная Леди.
— Что вы несете? — обозлился Хит.
Я повернулся к нему.
— Чего же она хотела от меня? — растерянно спросил я. — Не понимаю.
— Иди ко мне, Владимир, — шептала Черная Леди.
Кобринский открыл дверь.
— Нет! — вскричал Хит, прыгнув к нему в тщетной попытке остановить.
Он опоздал, и через мгновение сильный порыв ветра захлопнул дверь снаружи.
Мы оба кинулись смотреть к окну, и к нам присоединился Венциа с безобразным кровоподтеком на лбу.
Кобринский стоял примерно в пятидесяти ярдах от бункера, молящим жестом воздев руки к небу — и как раз перед тем, как начала рассеиваться картина, неизменно печальное выражение на лице Черной Леди растаяло, вдруг сменившись улыбкой. Я перевел взгляд туда, где стоял Кобринский, но его не было. Ничего не было.
— Где он? — спросил я озадаченно.
— Исчез, — сказал Хит и смущенно нахмурился. — Во всяком случае, мне кажется, что он исчез.
— НЕТ! — завопил Венциа, подбегая к двери и распахивая ее. — Вы не можете уйти! У меня есть вопрос!
— Не выходите, друг Рубен! — закричал я ему вслед. — Когда Кобринский открыл дверь, вы уже попали под облучение, у вас нет защиты!
Вы умрете!
— Не держите меня! — огрызнулся Венциа, вырвался и побежал туда, где исчез Кобринский.
— Прошу вас! — он вопил во все горло. — Я должен знать!
— Надо привести его назад, в помещение, — требовал я.
— Пусть кричит и получит ответ, — устало произнес Хит. — Он уже мертв.
— Но…
В вышине прогремел последний яростный взрыв, и небо снова стало темным.
— Включите счетчик радиации, Леонардо, он сверху на лицевом щитке, — сказал Хит. — Если его не убила волна последнего взрыва, то в ближайшие десять секунд он сгорит, как уголь. Мозг у него уже изжарился.
— Я должен был его остановить, — сказал я, выбегая из бункера. — Я должен ему помочь!
— Ему уже не поможешь, — ответил Хит, но вышел за мной.
Когда мы добежали до Венциа, он был без чувств. Лицо покрылось черными ожогами, обгорелые волосы дымились, но он еще жил. В конце концов нам удалось втащить его в бункер и положить на койку Кобринского.
— Можно было с тем же успехом оставить его снаружи, — заметил Хит.
— Когда открываешь дверь в ядерную печь, нечего ждать, что квартира останется незараженной.
Я взглянул на счетчик радиации, и его показания подтверждали сказанное.
Венциа что-то пробормотал обожженными губами.
— По-моему, он просит воды, — сказал Хит.
— Но вода заражена, — сказал я.
— Все равно дайте. Какая теперь разница?
Я налил воды в металлическую чашечку и поднес к губам Венциа.
— Спасибо, — прохрипел он и уронил голову на подушку. — Где она?
— Ее нет, — сказал я. Только сейчас на меня обрушился весь смысл происшедшего.
— Она не Мать Всего Сущего. Она приходила не за мной, а за Кобринским.
— Теперь я никогда не узнаю, что за пределами, — прошептал Венциа.
— Очень скоро узнаете, друг Рубен, — сказал я тихо.
Вдруг он напряженно приподнялся, устремив невидящий взгляд в пространство.
— Что с вами, друг Рубен? — спросил я.
— Я ее вижу!
— Она зовет вас?
Он нахмурился.
— Нет. Она с ним.
— С Кобринским?
— Да.
— Что она делает? — спросил я.
— Она улыбается.
Он снова упал на койку.
— Наконец-то она улыбается, — прошептал он и умер.
Несколько минут я сидел без движения у тела Венциа. Потом почувствовал руку Хита на своем плече.
— По-моему, пора идти, Леонардо, — говорил он.
— Да. Пора.
— Придется оставить тело здесь. Мы не можем рисковать, забрав его на корабль — большой риск.
— Да, — ответил я, встал и пошел за ним к двери.
— Знаешь, — задумчиво произнес он, когда мы брели к кораблю, — я все еще не совсем верю в то, что увидел.
— Я верю.
— Интересно, где она снова появится? — пробормотал он задумчиво.
— Она никогда больше не появится, — ответил я.
— Но все равно — спасибо, что подождали нас, — добавил язвительно Хит.
— Я просто не мог рисковать, — ответил Венциа. — Для меня было слишком важно опередить ее. Кроме того, мы с вами ни о чем не договаривались: я не обязан был брать вас ни сюда, ни куда-нибудь еще.
Вы же просто хотите продать ее Аберкромби.
— Минутку, — прервал Кобринский и повернулся к Хиту. — Вы так и не сказали, что от нее нужно вам. По-моему, пора признаться.
— Почему? — возразил Хит. — Вы все равно в нее не верите.
— Если она существует, я не позволю вам ее продать никому.
— Она сама о себе позаботится, — сказал Венциа. — Разве Хит не говорил вам, что случилось в прошлый раз, когда ему пришло в голову ее продать?
— Ну? — спросил Кобринский, глядя на Хита.
— Она исчезла.
— Как понимать «исчезла»?
— А так, — ответил Хит, — что она исчезла с герметичного космического корабля.
Кобринский недовольно покачал головой.
— Вы все сошли с ума.
— Я не говорил этого, — подчеркнул Венциа.
— Нет, но вы этому верите.
— Да, верю.
— Между прочим, — обратился Хит к Венциа. — Как это вы так быстро сюда добрались? Я готов был поклясться, что мы прилетим на Солтмарш на три дня раньше вас.
— Я лег в глубокий сон на две недели, а когда проснулся, послал радиограмму вперед, обнаружил, что Кобринский на Солитере, и изменил курс.
— А сам я об этом не подумал, — признался Хит.
— Тоже мне, вор высшего класса! — презрительно бросил Венциа.
— Ладно, неважно, — пожал плечами Хит. — Мы обогнали ее, а это главное.
Он сделал паузу.
— Кстати, не только у вас есть к ней вопросы, когда она явится.
— О чем вы говорите?
— Черная Леди посетила ночью нашего друга Леонардо.
— Она в самом деле явилась к вам? — взволнованно спросил Венциа, повернувшись ко мне.
— Я не вполне уверен, друг Рубен, — ответил я. — Именно об этом я и хочу ее спросить.
Венциа, кажется, собирался сделать какое-то замечание, но потом поджал губы и коротко вздохнул.
— Значит, ждем, — произнес он.
— Ждем, — согласился я.
— Простите, что я вас прерываю — насмешливо сказал Кобринский, — но в этом бункере нет четырех спальных мест. Собственно, в нем даже двое не поместятся. Я счастлив, что трое сумасшедших немного развлекли меня днем, но когда захотите спать, возвращайтесь по кораблям.
— Вы хотите, чтобы мы сейчас ушли? — спросил я.
— Как хотите. Но на бортовых экранах не будет виден весь эффект плазменной живописи.
— Когда вы начнете? — спросил я.
— Стемнеет минут через двадцать или около того, — сказал он. — Наверное, где-то через час.
— Тогда, если вы не возражаете, — сказал Хит, — мы с Леонардо останемся до конца.
— И я остаюсь, — прибавил Венциа.
— Устраивает, — ответил Кобринский. — Но должен вас предупредить, что и еды тут еле хватит одному мне. Если вы, парни, голодны, то как раз успеете сбегать к своим кораблям и что-нибудь перехватить.
— У вас еды только на один раз? — спросил Венциа, явно не веря.
— Я завтра улетаю, — ответил Кобринский.
— И куда вы направитесь?
— Не знаю. Если останусь недоволен своей картиной, возможно, разыщу еще какую-нибудь покинутую планету и снова попробую.
— А если останетесь довольны?
Он пожал плечами.
— Какой смысл повторять, если сразу хорошо получилось? На Периферии организуется новая лига Смертобола. Может, попробую свои силы.
— Смертобол? — заинтересованно спросил Хит.
Кобринский кивнул.
— Это сочетание из древней игры под названием регби, и того, что называлось Мотобол с шипами.
— Мотобол с шипами? — эхом откликнулся Хит. — Разве пару столетий назад его не запретили?
— В Олигархии, — ответил Кобринский. — В него еще играют на Внешней Границе.
— В этой игре погибало много людей, — сказал Хит. — А какой процент потерь в смертоболе?
— Двадцать восемь процентов за сезон из десяти матчей, — сказал Кобринский. — Звучит захватывающе.
Меня передернуло.
— Это звучит страшно.
Кобринский минуту смотрел на меня.
— Знаете, что на самом деле страшно? Лежать на больничной койке, в полном одиночестве, и ждать смерти.
Он выглянул в окно.
— Если проголодались, парни, шевелитесь.
— Сколько времени вам потребуется, чтобы там вверху получилась картина? — спросил Хит.
— Полчаса, наверное.
— Тогда я, пожалуй, посмотрю на нее до ужина. Ничто так не портит удовольствие от еды, как спешка.
— Как хотите, — безразлично произнес Кобринский.
— Я тоже останусь, — сказал я. — Мне хочется посмотреть, как создается плазменная картина.
— А вы? — спросил Кобринский у Венциа.
— Там чертовски жарко, — пробормотал Венциа. — Мой корабль отсюда в двух милях. Подожду, пока станет прохладнее.
— Какую картину вы изобразите? — поинтересовался я.
— Поскольку здесь вы трое, можно будет попробовать Черную Леди, — ответил Кобринский.
Он скорчил рожу.
— На самом деле я собирался еще месяца два над ней поработать, пока не добьюсь абсолютной точности в каждой детали.
— На голограмме она выглядела совершенно законченной, — заметил Хит.
Кобринский покачал головой.
— Рот не совсем получился.
— А по-моему, хорошо.
— Нет, — возразил Кобринский. — Она всегда словно собирается что-то сказать, будто сотая доля секунды — и губы зашевелятся. Когда я смотрю на голограмму, этого ощущения не возникает.
Он пожал плечами.
— Ладно, в самом деле. Может, буду работать еще пятьдесят лет, и не добьюсь. С тем же успехом могу попробовать то, что получилось.
Наступили короткие сумерки, а потом небо поразительно быстро потемнело.
Кобринский еще несколько минут подождал, пока за дальними горами погаснут последние отсветы солнца, и начал давать команды своим машинам.
Постепенно они загудели, мощность пульсировала в них почти осязаемо.
— Так и должно быть? — забеспокоился Хит.
Кобринский утвердительно кивнул.
— Они работают, как проводник, от реактора к полотну.
— Полотну?
— К небу, мистер Хит, — ответил Кобринский, довольно улыбаясь. — К Небу.
В течение следующих двадцати минут он продолжал отдавать команды, что-то регулировать, менять свои распоряжения, жонглировать векторами и углами. Наконец он на шаг отступил от машин, повернулся к нам и объявил:
— Уже почти готово.
— Куда смотреть? — спросил Хит.
— Все окна специально обработаны, — ответил Кобринский. — Можете смотреть в любое.
Он помолчал.
— Если не выходить из бункера, опасности нет, но лучше все-таки влезьте в защитные костюмы, просто для перестраховки.
— Какие защитные костюмы? — спросил Венциа.
— Да, верно: когда я о них говорил, вас тут не было. Когда начнутся взрывы, вся планета получит смертельную дозу радиации, — он подумал. — Здесь вам ничто не грозит.
— Но как я вернусь на корабль?
— У меня где-то завалялся запасной костюм. Откопаем, когда соберетесь уходить.
— Может, лучше мне сейчас сходить на корабль и найти свой собственный? — предложил Венциа.
Кобринский пожал плечами.
— Как хотите. Найдете дорогу в темноте? У Солитера лун нет.
Венциа на мгновение растерялся.
— Не уверен, — признался он. — Наверное, я все-таки останусь здесь и возьму у вас костюм взаймы, когда нужно будет уходить.
— Отлично.
Мы с Хитом облачились в экранированные защитные костюмы. Тут я заметил, что Кобринский не надел рукавицы, и указал ему на недосмотр.
— В них неудобно манипулировать, — ответил он. — А иногда в последние секунды требуется ручная регулировка.
Он повернулся к компьютерам и снова начал распоряжаться, произнося одни математические формулы, которых я абсолютно не понимал.
— Теперь скоро, — сказал он, не отрывая взгляда от оборудования.
Мы все трое подошли вплотную к одному из окон и уставились в тихое ночное небо.
— Еще немного, — пробормотал он, произнося последнее уравнение. — Теперь внимание — пуск!
Я во все глаза смотрел в окно. Сначала ничего вроде бы не происходило.
Потом, медленно, постепенно, воздух стал ощутимо густеть, и я различил, как возникают вихревые узоры, ставшее зримым молекулярное движение.
Сверкнула молния, непохожая на все молнии, которые я до сих пор видел, она не рассеялась, а осталась в небе, изогнувшись огненной кривой. Еще одна молния — еще одна линия рисунка. Вихри электрической энергии вместо грунта, сияющие ионизированные молекулы вместо красок, новые штрихи молний — и вдруг перед моим потрясенным взором стало приобретать форму лицо Черной Леди.
В следующее мгновение ее лицо заняло все небо, печальные глаза сияли светом дальних туманностей, звезды делали белые зубы еще белее, в волосах, волнующихся темным облаком, мерцали крошечные точки звездной пыли. Потом начались взрывы, невообразимое высвобождение энергии, и ее лицо заиграло бликами.
— Невероятно! — воскликнул я.
— Никогда не видел ничего подобного, — добавил Хит благоговейно.
— Рот не получился, — сказал Кобринский и опять повернулся к машинам. — Если бы удалось поймать выражение губ, так, словно она вот-вот заговорит…
Он стал регулировать вручную.
— Сколько это продержится? — спросил Венциа.
— Секунд через десять начнет терять цельность, — сказал Кобринский, нажимая на кнопки и манипулируя векторами. — Проклятие! Все еще не так, и уже пропадает! Не успеваю регулировать!
— Но оно вовсе не распадается, — заметил Хит.
— Сейчас распадется.
Мы все не отрывали глаз от картины.
— Если на то пошло, я бы сказал, что изображение становится ярче, — заметил Хит.
Кобринский подошел к окну и смущенно нахмурился, глядя на свое творение.
— Не понимаю, — сказал он. — Она уже должна гаснуть и исчезать.
— Но она не исчезает.
— Тогда я еще успею дорисовать губы! — взволнованно воскликнул Кобринский.
Он бросился к машинам и нажал еще несколько кнопок.
— Вышло! — триумфально вскричал он, опять оказываясь с нами у окна.
И действительно, на космическом полотне теперь сияло совершенное во всех деталях изображение Черной Леди. Она казалась совсем настоящей, и я поймал себя на том, что уже прислушиваюсь к словам, готовым сорваться с ее губ.
А потом, так естественно, что лишь через несколько секунд я понял, что происходит, ее губы шевельнулись.
— Владимир, — прошептала она с небес, и горы содрогнулись. — Иди ко мне.
— Вы слышали? — спросил Кобринский со сверкающими от возбуждения глазами.
— Иди ко мне, Владимир, — пропела она, и бункер дрогнул, а машины жалобно и протестующе взвыли.
— Значит, это все-таки был сон, — пробормотал я ошеломленно, поняв, что она зовет только Кобринского.
Кобринский, как загипнотизированный, пошел к двери. Венциа схватил его за руку.
— Нет! — заорал он. — Сначала я задам свой вопрос!
Кобринский шевельнул плечом, и Венциа отлетел в дальний угол.
— И куда вы собрались? — спросил Хит.
— К ней, — невозмутимо ответил Кобринский.
— Если открыть дверь, Венциа умрет — и вы тоже, если не наденете рукавиц.
— Она не причинит мне вреда, — ответил Кобринский.
— Но ее там нет! — резко произнес Хит. — Вы выйдете в радиоактивную печь!
— Владимир, — прошептала Черная Леди.
— Она меня зовет.
— Леонардо, скажите же что-нибудь!
— Она не Мать Всего Сущего, — тускло проговорил я, чувствуя легкое головокружение. — Она всего лишь Черная Леди.
— Что вы несете? — обозлился Хит.
Я повернулся к нему.
— Чего же она хотела от меня? — растерянно спросил я. — Не понимаю.
— Иди ко мне, Владимир, — шептала Черная Леди.
Кобринский открыл дверь.
— Нет! — вскричал Хит, прыгнув к нему в тщетной попытке остановить.
Он опоздал, и через мгновение сильный порыв ветра захлопнул дверь снаружи.
Мы оба кинулись смотреть к окну, и к нам присоединился Венциа с безобразным кровоподтеком на лбу.
Кобринский стоял примерно в пятидесяти ярдах от бункера, молящим жестом воздев руки к небу — и как раз перед тем, как начала рассеиваться картина, неизменно печальное выражение на лице Черной Леди растаяло, вдруг сменившись улыбкой. Я перевел взгляд туда, где стоял Кобринский, но его не было. Ничего не было.
— Где он? — спросил я озадаченно.
— Исчез, — сказал Хит и смущенно нахмурился. — Во всяком случае, мне кажется, что он исчез.
— НЕТ! — завопил Венциа, подбегая к двери и распахивая ее. — Вы не можете уйти! У меня есть вопрос!
— Не выходите, друг Рубен! — закричал я ему вслед. — Когда Кобринский открыл дверь, вы уже попали под облучение, у вас нет защиты!
Вы умрете!
— Не держите меня! — огрызнулся Венциа, вырвался и побежал туда, где исчез Кобринский.
— Прошу вас! — он вопил во все горло. — Я должен знать!
— Надо привести его назад, в помещение, — требовал я.
— Пусть кричит и получит ответ, — устало произнес Хит. — Он уже мертв.
— Но…
В вышине прогремел последний яростный взрыв, и небо снова стало темным.
— Включите счетчик радиации, Леонардо, он сверху на лицевом щитке, — сказал Хит. — Если его не убила волна последнего взрыва, то в ближайшие десять секунд он сгорит, как уголь. Мозг у него уже изжарился.
— Я должен был его остановить, — сказал я, выбегая из бункера. — Я должен ему помочь!
— Ему уже не поможешь, — ответил Хит, но вышел за мной.
Когда мы добежали до Венциа, он был без чувств. Лицо покрылось черными ожогами, обгорелые волосы дымились, но он еще жил. В конце концов нам удалось втащить его в бункер и положить на койку Кобринского.
— Можно было с тем же успехом оставить его снаружи, — заметил Хит.
— Когда открываешь дверь в ядерную печь, нечего ждать, что квартира останется незараженной.
Я взглянул на счетчик радиации, и его показания подтверждали сказанное.
Венциа что-то пробормотал обожженными губами.
— По-моему, он просит воды, — сказал Хит.
— Но вода заражена, — сказал я.
— Все равно дайте. Какая теперь разница?
Я налил воды в металлическую чашечку и поднес к губам Венциа.
— Спасибо, — прохрипел он и уронил голову на подушку. — Где она?
— Ее нет, — сказал я. Только сейчас на меня обрушился весь смысл происшедшего.
— Она не Мать Всего Сущего. Она приходила не за мной, а за Кобринским.
— Теперь я никогда не узнаю, что за пределами, — прошептал Венциа.
— Очень скоро узнаете, друг Рубен, — сказал я тихо.
Вдруг он напряженно приподнялся, устремив невидящий взгляд в пространство.
— Что с вами, друг Рубен? — спросил я.
— Я ее вижу!
— Она зовет вас?
Он нахмурился.
— Нет. Она с ним.
— С Кобринским?
— Да.
— Что она делает? — спросил я.
— Она улыбается.
Он снова упал на койку.
— Наконец-то она улыбается, — прошептал он и умер.
Несколько минут я сидел без движения у тела Венциа. Потом почувствовал руку Хита на своем плече.
— По-моему, пора идти, Леонардо, — говорил он.
— Да. Пора.
— Придется оставить тело здесь. Мы не можем рисковать, забрав его на корабль — большой риск.
— Да, — ответил я, встал и пошел за ним к двери.
— Знаешь, — задумчиво произнес он, когда мы брели к кораблю, — я все еще не совсем верю в то, что увидел.
— Я верю.
— Интересно, где она снова появится? — пробормотал он задумчиво.
— Она никогда больше не появится, — ответил я.
Эпилог
Вот и вся история Черной Леди.
Но это также история Леонардо, который продолжает одиноко бродить по галактике, которого все сторонятся, чье имя никогда больше не будет произнесено в его Доме и Семье, и чьим прегрешениям нет числа.
После того, как я улетел с Солитера вместе с Валентином Хитом, я не однажды собирался совершить ритуал самоубийства, но каждый раз был вынужден откладывать его по этическим причинам: все ждал, пока кончится временная отсрочка, истечет контракт с Клейборном. А когда, наконец, пришел этот день, когда я официально оказался свободен от обязательств, я понял, что, не будучи более бъйорнном, я свободен и от соблюдения бъйорннских обрядов.
Три года мы с Хитом перелетали с планеты на планету, всегда на один шаг опережая полицию, и я учился единственному ремеслу, к которому был пригоден. Именно в это время — больше от скуки на борту маленького кораблика, чем по другой причине (во всяком случае, так мне казалось) — я начал серию набросков Черной Леди, старательно, но безуспешно пытаясь передать ее неуловимую прелесть.
А в один прекрасный день Хит попался, и я оказался совершенно один. Вот тогда я понял, в чем мое истинное предназначение, почему события сложились так, что в тот роковой день я оказался на Солитере, почему она являлась ко мне в видении, и что она от меня хотела.
Ее портретов много, и на всех она изображена с печальным выражением лица. Теперь Кобринского нет, Венциа мертв, а Хит в тюрьме — и только я могу изобразить ее такой, как она явилась в последний раз и какой останется до скончания времени.
У меня уйдет на это много труда и много лет, потому что в живописи я столь же неловок, как и во всем остальном. Но когда-нибудь у меня должно получиться — ибо лишь когда последний портрет Черной Леди будет завершен и завершит собой ряд других, кончится моя и ее одиссея.
Но это также история Леонардо, который продолжает одиноко бродить по галактике, которого все сторонятся, чье имя никогда больше не будет произнесено в его Доме и Семье, и чьим прегрешениям нет числа.
После того, как я улетел с Солитера вместе с Валентином Хитом, я не однажды собирался совершить ритуал самоубийства, но каждый раз был вынужден откладывать его по этическим причинам: все ждал, пока кончится временная отсрочка, истечет контракт с Клейборном. А когда, наконец, пришел этот день, когда я официально оказался свободен от обязательств, я понял, что, не будучи более бъйорнном, я свободен и от соблюдения бъйорннских обрядов.
Три года мы с Хитом перелетали с планеты на планету, всегда на один шаг опережая полицию, и я учился единственному ремеслу, к которому был пригоден. Именно в это время — больше от скуки на борту маленького кораблика, чем по другой причине (во всяком случае, так мне казалось) — я начал серию набросков Черной Леди, старательно, но безуспешно пытаясь передать ее неуловимую прелесть.
А в один прекрасный день Хит попался, и я оказался совершенно один. Вот тогда я понял, в чем мое истинное предназначение, почему события сложились так, что в тот роковой день я оказался на Солитере, почему она являлась ко мне в видении, и что она от меня хотела.
Ее портретов много, и на всех она изображена с печальным выражением лица. Теперь Кобринского нет, Венциа мертв, а Хит в тюрьме — и только я могу изобразить ее такой, как она явилась в последний раз и какой останется до скончания времени.
У меня уйдет на это много труда и много лет, потому что в живописи я столь же неловок, как и во всем остальном. Но когда-нибудь у меня должно получиться — ибо лишь когда последний портрет Черной Леди будет завершен и завершит собой ряд других, кончится моя и ее одиссея.