Иоланта в отчаянии взглянула на Джеффа, который стоял за спиной у друга, сложив на груди руки.
   — Пожалуйста, капитан! — взмолилась женщина. — Ваш друг сошел с ума. Разве я позволю, чтобы с моим собственным ребенком случилось какое-нибудь несчастье?!
   Джефф, имевший репутацию человека, способного убить врага без малейшего проявления эмоций, ответил ей скучающим, равнодушным взглядом.
   — С тех пор как мы покинули Порт-Рояль, Джайлз все время говорил только о том, что собственным кинжалом порежет вас на куски и скормит акулам. И проделает то же самое с вашим дорогим братцем, но сначала он его кастрирует и отправит его достоинство рыбам, так, чтобы тот видел это еще при жизни. На вашем месте я бы не стал сейчас лгать капитану.
   Иоланта снова обратилась к Джайлзу. В ее темных глазах отражался настоящий, неподдельный ужас.
   — Пожалуйста, расскажите мне, что случилось! Какое отношение имеет к этому Жак?
   Джайлз приблизился, намеренно наступив на край ее юбки.
   — Сначала я получил два поддельных письма от французского капера, который мне едва знаком. Неграмотного капера. Он просил меня прийти на Тортугу, чтобы ему помочь. Этого француза я на острове не нашел, но нашел другого, по имени Жак Рено.
   На лице Иоланты смешались неподдельное недоумение и страх.
   — Жак отправился на Тортугу?
   И вы об этом знали! — выкрикнул Джайлз. — Он предал меня, обманул мое доверие! Когда мы прибыли в Порт-Рояль, он похитил мою жену. Я ведь не дурак, мадам! Вы тому причиной. Именно вы разработали этот дьявольский план! А теперь говорите, что ваш гнусный братец сделал с моей женой!
   — Подумайте сами, — продолжала убеждать его Иоланта, — Грейс — моя плоть и кровь!
   — Ложь! — взревел Джайлз. — Деталей я не знаю, и мне нет до них никакого дела! Но я знаю, что, слава Богу, Грейс — не ваше дитя!
   К этому моменту из сахароварни с ружьями в руках выскочили управляющий и охранник.
   — Стойте! — закричал один из них.
   Когда они немного приблизились, выражение лица Иоланты изменилось. Мольба уступила место злобному расчету.
   — Так вы, капитан Кортни, не знаете деталей? Тогда, может быть, я могу их вам сообщить?
   — Вы сообщите мне то, что я хочу знать, или дорого за это заплатите!
   Казалось, с каждой проходящей минутой женщина становится все спокойнее. Дыхание ее стало ровнее, на щеках появился слабый румянец.
   — Я отвечу на ваши вопросы. Но сначала уберите свои грязные башмаки с моего платья!
   — Прочь! — закричал управляющий, подходя ближе. — Отойдите, или я буду стрелять!
   Джефф неторопливо развел руками, демонстрируя, что у него нет оружия, хотя этот жест больше напоминал ленивое потягивание, чем знак покорности превосходящей силе противника. Он неспешно подошел к двум вооруженным охранникам и с видом спокойной уверенности спросил:
   — Парни, видите ту посудину в бухте? — Джефф широко ухмыльнулся. Охранник кивнул, а Джефф опустил руки и добавил: — На ней две дюжины вооруженных солдат и пушки.
   Охранники с тревогой обменялись взглядами. Джайлз в это время убрал ноги с юбки Иоланты, но не сделал ни одного движения, чтобы помочь ей встать.
   — Где Эдмунд? — грозно спросил Джайлз.
   — Уехал к соседу по делу, — пролепетала Иоланта.
   Джайлз махнул рукой.
   — Не имеет значения, у меня вопросы к вам.
   — Как раз наоборот, капитан. Ваше дело касается именно Эдмунда. Я ничего не сделала, лишь покрывала его преступление перед вами.
   — Черт возьми, что вы имеете в виду? Иоланта обратилась к охраннику:
   — Приведи сюда Мату! — И добавила в ответ на его непонимающий взгляд: — Немую няньку Грейс. Сейчас же притащи ее сюда!
   Охранник, спотыкаясь, отправился выполнять приказание, а Иоланта что-то пробормотала себе под нос по-французски и опять обратилась к Джайлзу:
   — Я могу признать, что написала письма, даже что просила Жака убрать из вашей жизни эту лживую тварь.
   У Джайлза потемнело в глазах, он думал, что в конце концов действительно убьет эту женщину. Он сделал шаг вперед, но она подняла руку, останавливая его властным жестом.
   — Я должен вас предупредить… — нервным голосом прервал их управляющий и направил дуло ружья на Джайлза, бросая одновременно неуверенный взгляд на стоящее на рейде судно.
   — Замолчи! — рявкнула на него Иоланта. Управляющий посмотрел на нее с недоумением. Обращаясь к Джайлзу, Иоланта сказала: — Вы сами потом скажете мне спасибо. Понять не могу, почему Жаку вздумалось встретиться с вами на Тортуге. В ваше отсутствие он должен был отправиться в Порт-Рояль. Я не хотела, чтобы вы знали о моем участии.
   Джайлз с недоумением смотрел на нее.
   — Черт возьми, да вы просто рехнулись!
   — Не смейте говорить со мной в таком тоне! — взвизгнула Иоланта. — Я этого не потерплю! Я вынуждена терпеть такое от своего мужа, даже смиряться с мерзкими выходками его гнусного отродья, но от вас я требую уважительного отношения! И я имею на это право! Вы мне всем обязаны! Вы понятия не имеете, от чего я вас спасла!
   — Спасли меня? Неужели вы действительно считаете, что мне есть дело до того, что мать Грейс была проституткой?
   Иоланта дико расхохоталась:
   — Проституткой? Это она вам так сказала? Ее матери никто никогда не платил за услуги моему мужу! Эта женщина была рабыней! Днем она резала сахарный тростник, а ночью расставляла свои черные ноги для Эдмунда!
   — Что вы такое говорите?! Женщина с такой светлой кожей, как у Грейс, не может быть наполовину негритянкой!
   — Наполовину не может, а на четверть — может. Шлюха, породившая ее на свет, была мулаткой!
   — Это ложь!
   — Ложь? Тогда откуда у нее эта кожа, капитан? От ее папаши-блондина? А этот ее плоский нос, гротескно толстые губы?
   «Нет, нет, — подумал Джайлз. — Они прекрасны! И губы, и нос. И кожа — золотистая, безупречная».
   — А волосы? — продолжала Иоланта. — Господи, да разве у белой женщины могут быть такие волосы? В них птицы могут вить гнезда!
   Джайлз с недоверием смотрел на нее расширившимися глазами. Вернулся охранник, волоча за собой Мату. Иоланта ткнула в нее пальцем.
   — Скажи, Мату! Да и говорить нечего! Просто кивни. Разве кровь Грейс не такая же черная, как твоя?
   Лицо Мату сморщилось от ужаса. Она начала отчаянно жестикулировать, упала перед Джайлзом на колени, сложив руки в беззвучной мольбе.
   — Мату… — начал было Джайлз, но у него перехватило горло.
   В отчаянии Мату пыталась произнести хоть слово, звуки цеплялись друг за друга, образуя неразборчивую мешанину, понять которую не было никакой возможности.
   — Видите, капитан! — с триумфом воскликнула Иоланта. — Она — черная. Негритянка! Полукровка! Мулатка! Слова не имеют значения, она — животное!
   Он стоял, пытаясь охватить разумом то, что она ему сообщила. Грейс — негритянка! В ней течет африканская кровь. Имеет ли это значение? Должно ли это иметь значение?
   — Джайлз! — позвал друга Джефф, но голос его звучал словно издалека. — Джайлз, что с тобой?
   Джайлз оглянулся на друга, на чьем лице больше не было маски безразличия. Были жалость, сочувствие. Отвращение?
   — Не смей на меня так смотреть, Джеффри Хэмптон! — закричал он. — Не смей! — Он снова обернулся к Иоланте. — Нет, мадам. Слова и правда не имеют значения, как бы вы ее ни назвали, она — моя жена. А теперь говорите — где она?
   Иоланта бросила на него взгляд, полный ненависти.
   — Она превзойдет даже свою мать. Ее использует не один человек, а масса белых мужчин в Гаване, на Кубе! Один за другим, один за другим, один за другим… — И Иоланта зашлась маниакальным, истерическим смехом.
   — Господи Боже мой! — пробормотал управляющий.
   Мату все пыталась что-то сказать, ее руки дергались в непонятных для Джайлза жестах. Ему казалось, что мир вокруг него плывет в густом, липком тумане. Он разрывался между желанием превратить лицо злобной фурии в кровавую маску, чтобы она наконец замолчала, и порывом броситься на корабль и уплыть куда глаза глядят. Он опустил взгляд на умоляющее лицо Мату. Джайлз отчетливо понимал, что не бросит Грейс на милость Жака, но дальше этого он загадывать не решался.
   — Все будет хорошо, — обратился он к негритянке. — Я поеду и заберу ее. — Но она все не сводила с него глаз, из которых беззвучно текли слезы. — Сейчас я больше ничего не могу сказать, — произнес Джайлз. — Мне… мне надо подумать.
   Он резко повернулся к впавшей в безумие Иоланте. Рука Джайлза ухватилась за эфес сабли, но Джефф перехватил это движение.
   — Ты не можешь ее убить, Джайлз! — воскликнул он.
   — Это была бы куда более заслуженная смерть, чем любая другая, — мрачно отозвался Джайлз.
   Джефф указал на Иоланту. У нее, видимо, перехватило дыхание, она пыталась вздохнуть, а потом опять стала смеяться.
   — Видишь, эта тварь окончательно рехнулась.
   Джайлз стоял, пытаясь справиться с самыми дикими»чувствами, которые он когда-либо испытывал. Никогда в жизни он не чувствовал такой ненависти, которую ощущал сейчас к Иоланте Уэлборн.
   — Но Грейс… — прошептал моряк.
   — Друг мой, убить Иоланту — значит проявить милосердие. Лучшая месть — оставить ее в живых.
   — Да, — наконец согласился Джайлз. — Да, пусть так и будет. — И он убрал руку с эфеса сабли, сжав пальцы в кулак. Если бы он мог поверить, что ее слова — лишь симптом подступающего безумия!
   — Что теперь? — спросил Джефф.
   — Куба, — коротко ответил Джайлз.

Глава 18

   Грейс стояла вместе с мулаткой Энкантадорой посреди большой пустой гардеробной. За решеткой окна виднелось темное ночное небо, свечи бросали на стены неверные» пляшущие блики. На Энкантадоре был пурпурный халат из тончайшего шелка, плотно обтягивавший ее гибкий стан. Белое полупрозрачное платье без рукавов, которое надели на Грейс, едва прикрывало ее тело. По фасону оно скорее напоминало рубашку с поясом на талии и ничего не оставляло воображению. Из внутреннего дворика за дверью комнаты доносились веселые голоса и взрывы смеха.
   Было почти десять часов — время, назначенное для продажи невинности Грейс с аукциона. Пока они ждали, Энкантадора пыталась отвлечь Грейс от мрачных мыслей и поведала ей свою собственную историю. Дон Рамон купил ее с аукциона на Ямайке, где прошло ее детство. Когда ей было двенадцать лет, на нее обратил внимание хозяин плантации. Ему пришло в голову, что рабыня достаточно красива, чтобы продать ее в бордель. Раньше у нее было африканское имя Сиатта, и хотя дон Рамон сменил его при покупке, а сама она выучилась говорить по-испански, Энкантадора все еще считала Ямайку своей родиной.
   — А сколько тебе лет сейчас? — спросила Грейс.
   — Моя думать, может, шестнадцать. Здесь никто не знать, сколько мне.
   — Шестнадцать! — воскликнула потрясенная Грейс. Ей казалось, что Энкантадора куда старше. Кожа у нее была гладкая и молодая, но глаза смотрели так, словно девушке было не шестнадцать, а тысячу лет. — Я бы скорее умерла! — добавила Грейс.
   Именно поэтому Энкантадору оставили в комнате вместе с Грейс. Она должна была предотвратить повторение того, что случилось в начале этого вечера. Грейс нашла бритву, которой одна из женщин удаляла на теле волосы, подобрала ее и стала разглядывать у себя кисти рук. Всего два пореза, думала она, достаточно широких и глубоких. Энкантадора вырвала у нее лезвие.
   — Хозяин прийти, увидеть: ты в кровь — кожу сдирать у всех, что позволили, — яростно заговорила она. — Почему твоя беспокоиться, а? Тут хорошо, тут не загон, где двадцать мужчина в ночь! Тут у мужчина много деньги. Много мужчина чистый. И быстро кончить.
   Грейс прижала ладонь ко рту и с ужасом смотрела на остальных женщин. Глядя на нее, Энкантадора нахмурилась:
   — Почему твоя бояться? Какой жизнь ты думал тебе будет? Думал замуж за красивый свободный неф с широкий плечи и карман звенит? Может, замуж, когда эти белый мужчина с тобой больше не хотеть. Сейчас лучше раздвигать ноги и показывать, что твоя это нравиться. — Энкантадора на мгновение замолчала и, склонив голову, стала рассматривать Грейс. — Твоя был на плантация? — Грейс кивнула, а Энкантадора продолжала: — Тогда твоя знать, как там. Моя… Моя лечь с тысяча мужчин, только не идти на плантация. Это точно. Моя говорить, тут не есть плохо.
   — Но разве здесь не хуже, чем на плантации? То есть, я думаю, когда тебя наказывают бичом, это хуже?
   На плантация все хуже. Кнут хуже всего. Но потеть на солнце, вода нет, стоять над котел с сахар и париться, тащиться в хижина и варить для все негры… Моя думать про смерть и все. Моя не говорить, моя хочет провести тут вся жизнь. Моя говорить, есть вещи много хуже.
   — Энкантадора, — проговорила Грейс с пылающим лицом, — ты никогда не ложилась с мужчиной, который тебе нравится?
   В ответ женщина засмеялась:
   — Моя? Моя первый раз случиться, как твоя. Тот мужчина, он хотеть девочку, чтобы научить. Хотеть смотреть, как моя бояться, что он говорить и делать. Тот мужчина не злой, но моя бояться. Потом все одинаково, почти одинаково. Некоторый грубый, если совсем плохо — твоя звать дон Рамон. Но да! Моя иногда думать, как быть с хороший мужчина, который любить. Много мужчин хотеть, чтобы твоя это нравиться. Моя притворяться. Но иногда моя хотеть, чтобы это правда нравиться.
   В дверном замке звякнул ключ. В комнату просунул голову дон Рамон. Он что-то быстро затараторил по-испански, Энкантадора ответила, потом обратилась к Грейс:
   — Он говорить — пора. Он наказать меня, если ты не будешь слушаться. Может, твоя иметь глупые мечты, тогда лучше твоя забыть их сейчас. Мечты давать только боль.
   Грейс попятилась от двери, затрясла головой:
   — Я не могу этого сделать. Энкантадора толкнула ее в бок:
   — Твоя делать, что хозяин говорить. Одна женщина делать проблему — наказывать всех.
   Грейс боялась подумать, что значат эти слова. Кое-как она заставила себя пойти за доном Районом в освещенный факелами двор. Энкантадора шла следом. На Грейс были сандалии, которые легко скользили по цветным плиткам, а ее юбка мягко обвивала щиколотки. Капитан пиратов в запятнанном бархатном камзоле с вожделением впился в нее взглядом.
   — Мечтала обо мне, куколка, с самых торгов? — закричал он. Грейс содрогнулась.
   Судя по доносившимся отовсюду голосам и по одежде гостей, большинство присутствующих были испанцами. Их глаза жадно шарили по ее телу, едва прикрытому облегающим платьем. Одно за другим она оглядела их искаженные вожделением лица.
   Выхода не было. Утром или в какой-нибудь другой день она сможет найти еще одну бритву, но сейчас… сейчас ей не спастись! Грейс вспомнила, как ложилась в постель с Джайлзом, чувствуя то же самое, и сама не знала, плакать ей или смеяться над своей наивной глупостью. Она все бы отдала сейчас, лишь бы еще раз его увидеть! Все, что угодно, за еще один шанс обрести его любовь и заботу! А теперь ей никогда не узнать тех тайн, о которых рассказывала Фейт.
   Дон Рамон остановился, остановилась и Грейс. В отличие от первого аукциона, на котором ее продавали, здесь говорили только по-испански. Ей не пришлось выслушивать холодные и расчетливые описания ее достоинств на нескольких языках, но теперь она радовалась бы всему, что хоть на несколько мгновений отдалило бы неизбежное. Сам аукцион был очень похож на прежний. Торговля началась весьма живо, но вскоре дело свелось к соперничеству нескольких клиентов. Английский пират весело перекидывал с одной руки на другую тяжелый кошелек и не отставал от толстого испанца со следами оспы на лице и еще одного претендента — тощего мужчины с такими же плохими, как у Иоланты, зубами, чей акцент Грейс так и не смогла определить.
   Наконец толстый испанец отступился.
   — Оставь ее мне! — торжествующе орал пират. — Я говорю на ее языке. Я научу ее всему, что крошке положено знать, чтобы завтра ночью вся ваша братия была довольна.
   Худой незнакомец снова поднял цену, и уверенность пирата слегка пошатнулась. Грейс знала, что оказалась между двух огней — либо терпеть на себе грязную тушу английского пирата, либо почувствовать вкус гнили изо рта его соперника.
   — Пятьдесят дублонов! — выкрикнул новый голос из угла дворика. Его заявление было встречено удивленными выкриками всех присутствующих и возмущенными — двух оставшихся участников торгов.
   Сердце Грейс пропустило удар, у нее перехватило дыхание. Это был испанец, разговаривавший с ней в загоне и ругавшийся с аукционистом на первых торгах. Он скрестил руки на груди и стоял с мрачным выражением лица. Вид у него был недовольный, он выглядел так, словно бы предпочел оказаться где угодно, лишь бы не здесь, в «Саду развлечений». Глаза их встретились. Взгляд испанца был почти сердитым.
   — Вот задница! — воскликнул англичанин. — Никто не платит пятьдесят золотых дублонов за шлюху! Да еще за одну ночь!
   Испанец сухо улыбнулся дону Рамону и что-то сказал. Сказал, видно, такое, что оправдало невероятную сумму, потому что мужчины вокруг понимающе закивали, а его странный соперник непонятной национальности обнажил в усмешке черные зубы, демонстрируя согласие отступить. Стоя за спиной Грейс и дона Рамона, Энкантадора вскрикнула от удивления.
   — Что? — запротестовал пират. — Что такое? Она не будет… чего? Говорите медленней!
   Темные глаза испанца с презрением пробежались по грязноватой роскоши костюма его собеседника. Ответил он по-английски:
   — Когда я с ней закончу, она не сможет работать несколько дней. Естественно, я желаю компенсировать дону Рамону ее нетрудоспособность.
   У Грейс подкосились ноги, но рядом была Энкантадора, которая успела подхватить ее и не пяла упасть. Раньше Грейс казалось, что этот человек — какой-то неизвестный ей друг, но теперь она вспомнила, что он из враждебной страны. Кто знает, что могло произойти между этим испанцем, ее мужем и его другом, которые когда-то были каперами? Какую месть он задумал, учитывая ее связь с ними?
   Сейчас дон Рамон и испанец были заняты серьезным разговором. Остальные мужчины в патио шепотом переговаривались друг с другом, посматривая то на Грейс, то на испанца.
   Грейс тоже встретилась с ним взглядом, и то, что казалось ей раньше отвращением к аукциону, сейчас выглядело как презрение к ней самой. Она отвернулась и обратилась к Энкантадоре за переводом. Жалость, светившаяся в глазах молодой женщины, никак не уменьшила ее страх.
   — Он обещать не оставить шрам, — слабым голосом зашептала Энкантадора. — Если он часто так делать, тогда он умеет. Дон Рамон умеет. Никогда не оставлять след от кнут.
   Кнут? От ужаса Грейс чуть не бросилась бежать куда глаза глядят, но ее ноги словно бы вросли в пол. Наконец, видимо, удовлетворившись словами испанца, дон Рамон взял деньги и заговорил с Энкантадорой. Она схватила Грейс за руку и потянула через дворик. Следом шел испанец.
   — Он заплатить коттедж. Сейчас слушать меня и помнить, что моя говорить. Дерись совсем мало, потом сразу сдаваться. Кричи и проси пощада раньше, чем он твоя ударить, потом каждый раз громче, когда на твоя падать кнут. Он хотеть, чтобы твоя просить пощада, больше, чем бить.
   Все трое вышли через заднюю дверь, где стояли два огромных охранника-нефа. На другой стороне переулка виднелась небольшая хижина — коттедж, как сказала Энкантадора, продолжавшая ей нашептывать:
   — Когда он взять тебя, твоя сильно плакать. Плакать так, как будто он забрать самое драгоценное, и все быть хорошо. — И она улыбнулась Грейс, явно стараясь ее подбодрить. — Это быть самый плохой. И не так плохой, если твоя сильно плакать и просить. Твоя держаться эта ночь, потом быть легко. Моя скоро приходить смотреть, как твоя быть.
   Большая кровать с балдахином на четырех столбах занимала почти все пространство небольшой комнаты, куда Грейс вошла вместе с испанцем. Кровать была застлана льняным бельем, по всей ее поверхности валялись шелковые подушки, но столбы были обернуты кожей, чтобы цепи и наручники в них не впивались и не портили дерево. Энкантадора зажгла свечи в настенных канделябрах и в подсвечнике на маленьком столике рядом с большой плеткой, свитой из массы узловатых хлыстов. Плетка выглядела как куча сбившихся в клубок змей. Энкантадора заговорила с испанцем, но он махнул рукой, чтобы она удалилась.
   Диего быстро метнулся к одному окну, к другому, к третьему — осмотрел все, что были в крошечной комнате. Они были зарешечены. Единственный путь в домик и из него выводил в переулок прямо напротив борделя, где расхаживали два чернокожих стража.
   — Все не так просто, — бросил он через плечо, потянул за решетку и тут же убедился, что она достаточно прочная.
   — Пожалуйста… не надо…
   При звуках голоса охваченной ужасом женщины испанец обернулся и внимательно посмотрел на нее. Она плотно прижала руки к груди, ее зубы громко стучали. Диего сам не мог разобраться, жалеет ли эту перепуганную девчонку или злится оттого, что она принимает его за человека, способного избивать женщин для удовольствия. В конце концов победила все-таки жалость, и он протянул ей свой камзол, чтобы она могла прикрыть свое слишком откровенное платье. Потом он поднял с пола кнут. Грейс в ужасе закричала.
   — Я вовсе не раздеваюсь, сеньора Кортни, — успокоил он девушку. — Просто подумал, что вы захотите надеть что-нибудь более плотное, чем ваше прозрачное платьице. Что касается плетки, то нам придется изобразить убедительную картину.
   — Вы… вы хотите сказать, что не будете меня насиловать? Только… только хлыст и все?
   Диего расхохотался от абсурдности такого предположения, но тут же замолчал, осознав, в какой бездне отчаяния она пребывает.
   — Вас раньше били кнутом? Грейс покачала головой:
   — Н-нет, но я видела это столько раз, что и сосчитать не могу!
   — На сей раз от кнута никто не пострадает. — Он оглядел комнату. — Подушки не годятся. Надо придумать что-то, издающее более убедительный звук.
   Наконец Грейс поняла, лицо ее просветлело, и со слабой улыбкой она приняла камзол из его рук.
   — Что-нибудь кожаное, — предложила она.
   Они вдвоем оглядели всю комнату. Кожаная обивка на столбиках кровати выглядела не слишком подходящей. Все остальное оказалось мягким, способным произвести лишь глухой стук, а вовсе не резкий, свистящий хлопок. Но тут лицо Грейс просияло.
   — Ваши башмаки!
   Диего опустил взгляд на свои ноги. Да, если положить башмаки с их широкими тупыми носками рядом на кровать, они отлично подойдут. Он стянул их с ног, смущенно заметил дыру в носке и положил обувь на матрац. Потом поднял кнут и посмотрел на Грейс.
   — Я обеспечу свою часть, но настоящий спектакль зависит от вас.
   Грейс глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Когда плетка в первый раз хлестнула по коже башмаков, она издала леденящий душу вопль. Двадцать раз он ударил, и двадцать раз она вскрикивала, ее завывания и разрывающие сердце мольбы были так правдоподобны, что Диего почувствовал тошноту. Он закончил избиение, но она голосила еще несколько минут и лишь потом затихла.
   — Очевидно, вы сказали мне правду. Вам действительно приходилось видеть бичевание чаще, чем следовало бы.
   Грейс открыла глаза и тяжело вздохнула:
   — У вас нет причин мне доверять, но обычно я не лгу, сеньор.
   — Капитан, — поправил он. — Диего Монтойя Фернандес де Мадрид и Дельгадо Кортес. Обычно я не терплю лжецов.
   — Тогда почему вы вернулись? И что заставило вас пожертвовать такую сумму денег? — Ее глаза опустились на его дырявые носки.
   Диего вздохнул. Конечно, он всегда предпочитает говорить правду, но в этом случае правда была абсолютно невозможна. Он вернулся на свой корабль, полностью убежденный, что выполнил долг благородного человека. Он пытался купить эту женщину с аукциона, но торги зашли так далеко, что цена намного превысила ту сумму, которая была у него с собой. Разумеется, он ей очень сочувствовал. Он же не бессердечный негодяй! Просто не понимал, что еще можно для нее сделать.
   Но святая покровительница Диего знала его лучше. Она знала, что почти все свои деньги он откладывал, чтобы купить новый корабль. Судно «Магдалина» должно было получить имя в ее честь. Мария Магдалина прекрасно знала, что он надеялся открыть здесь, в Гаване, собственную транспортную компанию и что именно здесь он держал основную сумму своих сбережений. В конце концов, именно благодаря ее заступничеству каждый его рейс кончался успешно и он сумел приумножить свои деньги.
   Иногда она являлась ему в снах, в других случаях Диего просто знал, чего она от него ждет. Правда состояла в том, что весь вечер он просидел в своей каюте, стараясь отговорить себя от похода в «Сад развлечений» с изрядной долей той суммы, которую он отложил на покупку корабля. И все это время он понимал, что Магдалина никогда не простит ему, если он не предпримет еще одной попытки спасти английскую леди от той жизни, которой сама Магдалина избежала милостью нашего Господа и Спасителя.
   Значительно легче было ответить:
   — Помогло то, что вы упомянули Джеффри Хэмптона. В отличие от вас, — Диего с упреком взглянул на Грейс, — я могу признаться, что я в родстве с его женой Фейт. Мы кузены.
   — Надо же! Потому вы и поняли, что я солгала, когда сказала, что Джеффри — мой брат.
   — И еще раз солгали, заявив, что Фейт — ваша сестра.
   — Но ведь Фейт — англичанка.
   — И ее тетка тоже, а она замужем за моим дядей-испанцем. Грейс лукаво прищурилась: