Страница:
Зрачки ужалил свет. Серый свет, резкий. Тигхи оглянулся, и ему понадобилось время, чтобы сложить вместе…
Опять заснул! Тигхи то и дело засыпал, не успев закончить мысль. Он чувствовал, что вокруг него двигаются люди. Иногда по какой-то палочке в его рот капает суп. Когда он был маленьким, у него случилась лихорадка, и па отпаивал Тигхи таким же способом: наливал густой бульон из миски ложками в палочку с продольным углублением, по которому вкусная жидкость потихоньку бежала в рот. Однако его па умер, и ма тоже. Вспомнив об этом, юноша заплакал.
Люди стали что-то говорить ему. Очевидно, они хотели успокоить его, и по воздуху потекли слова. Однако эти слова для него ничего не значили.
Однажды утром Тигхи попытался сесть, но это оказалось ему не по силам и отдалось резкой болью в ногах и сине. Он вскрикнул:
– Ах! Ах!
Кто-то с краской на лице и в странном головном уборе выдвинулся из тени и наклонился над ним. Опять прозвучали незнакомые слова, но для Тигхи в них не было никакого смысла.
Слова, не несшие в себе смысла, были похожи на музыку, и эта музыка подействовала на Тигхи как колыбельная. Он опять заснул.
Юноше казалось, что он никогда не сможет заснуть надолго, потому что едва он засыпал, как боль почти сразу же будила его. Тигхи попытался объяснить это человеку с накрашенным лицом и в головном уборе, однако на лице этого человека не появилось никаких признаков понимания. Оно осталось таким же бесстрастным. Иногда у Тигхи возникало ощущение, что там находился другой человек, но с той же краской на лице и в том же головном уборе, однако черты его лица были другими. Бледная краска мешала Тигхи заметить разницу, делая лица очень похожими, и это раздражало юношу.
– Сколько времени я пробыл здесь? – спросил он.
Однако его вопрос оставили без ответа.
Теперь Тигхи мог сидеть. Сначала он привставал на локтях и подтягивал к себе ноги, а затем выпрямлялся. Каждое движение давалось с трудом и отдавалось пульсирующей болью в ступнях. Однако одно то, что Тигхи уже мог держать голову в вертикальном положении и видеть все, что происходит вблизи, имело для него огромное значение. Когда эти люди пришли и снова начали кормить его, Тигхи взял лопаточку и миску и стал сам, как взрослый, хлебать суп. В голове все было в порядке. Виски больше не горели огнем, и из глаз не лились ручьем слезы. Спину уже не ломило, как раньше. Боль осталась лишь в суставах ног. По-прежнему болели ступни. Левая была сломана. Посмотреть, что с ней случилось, Тигхи не мог, потому что вся ступня была обмазана толстым слоем грязи, и со стороны казалось, будто она находится внутри огромной лепешки.
Снедаемый любопытством Тигхи решил исследовать эту грязь странного бледного цвета. Тем не менее это была грязь, хоть и сухая. Он поскреб ее ногтями и отколупнул несколько кусочков. Один служитель заметил это и, поспешив к Тигхи, остановил его. Осторожно, но властно он взял руку юноши и, сняв с этой штуки, положил ему на грудь.
Тигхи понял. Однажды мальчик свалился с верхнего уступа. Ему здорово повезло, потому что он упал на выступ главной улицы, а не свалился со стены совсем. Однако он вывихнул руку и сломал кость. Его па и ма привязали к сломанной руке толстый бамбуковый ствол и обмазали его вместе с рукой грязью, чтобы кость правильно срасталась. Только та грязь через несколько часов засыхала и рассыпалась, и им приходилось накладывать новый слой грязи каждое утро и вечер. А эта бледная, сухая грязь все время оставалась твердой как камень.
Он ел, спал, пил. Суп здесь называли «полтете». Один из служителей показал на миску с супом и стал повторять это слово, пока Тигхи не научился произносить его. Тигхи попытался поменяться ролями со служителем и несколько раз произнес:
– Меня зовут Тигхи, Тигхи, – однако тот, похоже, не проявил никакого интереса.
Каждое утро юноша просыпался очень рано и подтягивался на руках, упирая их в матрац, чтобы сесть. Он находился в широком пространстве с низким потолком. Судя по очень шероховатым стенам, помещение было вырыто в стене совсем недавно. На полу лежала дюжина матрацев, сплетенных из толстого тростника, какой Тигхи видел впервые. Они были уложены в ряд между стенами. Тигхи занимал матрац, который находился почти в середине ряда. В первые дни пребывания юноши в этом месте на матраце третьем по счету от того, на котором лежал Тигхи, находилось большое тело, которое лежало на спине и дышало с трудом. К тому времени, когда Тигхи смог сидеть, тело уже исчезло. Умер или выздоровел его обладатель, юноша так и не узнал.
Как только Тигхи прочистил ноздри от сгустков засохшей крови и вновь смог ощущать запахи, его поразила чистота и свежесть воздуха. Можно было подумать, что стены только что вымыли с мылом.
По мере улучшения здоровья Тигхи его диета становилась более разнообразной и состояла не только из полтете. Иногда в бульон добавляли вкусных личинок и червей, а однажды принесли кусочек чего-то очень восхитительного, похожего на мясо, хотя такого мяса ему раньше пробовать не доводилось. Каждый день начинался с порции травяного хлеба, такого теплого, что его, должно быть, только что испекли.
Когда Тигхи захотелось помочиться, он перекатился к краю матраца и пописал на пол так, как привык это делать дома. Он даже попытался забросать лужу землей, опять-таки потому, что дома поступил бы именно так. Однако когда Тигхи потянулся рукой к земле и начал ковырять ее пальцами, это движение отдалось резкой болью в ногах. Не успел юноша засыпать свою мочу, как прибежал служитель и на своем тарабарском языке и при помощи жестов и мимики объяснил, что так делать не следует. Его лицо выражало крайнее отвращение. Служитель показал Тигхи на горшок, стоявший с другой стороны матраца, и объяснил, что юноша должен мочиться именно в этот сосуд. В горшке лежали листья платана, и Тигхи не сразу, но понял, что должен вынуть их и использовать, когда ему захочется опорожнить кишечник. Горшок же предназначался только для мочи.
Усвоив наконец чужестранную концепцию отправления естественных надобностей, Тигхи сделал так, как ему говорили, и использовал непривычные приспособления в соответствии с полученными инструкциями. Время от времени служители куда-то выносили горшок, очевидно, чтобы опорожнить, потому что назад горшок возвращался пустым, и каждый раз, когда Тигхи наполнял платановый лист своими экскрементами, его аккуратно заворачивали и уносили. Может быть, они использовали его кал как удобрение для своих огородов, а может, сбрасывали с края мира. Тигхи не мог этого знать.
В помещение внесли еще одного больного. Из носа и ушей у него капала кровь, и он скулил, как маленький поросенок. На полчаса больной стал центром всеобщего внимания. Все четыре служителя хлопотали вокруг, наклоняясь к нему, стирали с его лица кровь и что-то прикладывали к его губам. Однако через некоторое время человек переставал издавать какие-либо звуки и замер, а еще через полчаса с той стороны стал доноситься какой-то странный запах. Служители вынесли безжизненное тело, и Тигхи опять остался в одиночестве.
Вскоре до него дошло, что на лицах у этих людей не краска, как он думал вначале. Нет, таков был естественный цвет их кожи: пепельно-белый, отчего лица напоминали религиозные маски. Однажды утром над ним наклонился главный медицинский служитель, осматривавший его ноги, и Тигхи понял, что этот особенный пепельный цвет не был краской, нанесенной сверху, но доходил до самых пор его кожи. Такого же цвета были и череп, а также руки и ноги.
Головной убор также оказался не головным убором, а огромной массой вьющихся волос. Их волосы были странными, не такими, как у Тигхи, более густыми, что ли; каждая прядь курчавилась наружу, и на расстоянии казалось, что голова покрыта буйно разросшимся мхом. Волосы волнами ниспадали им на плечи. Все они носили одну и ту же одежду: темно-синие халаты, доходившие до колен, и черные гетры на босых белых ногах.
Эти люди были настолько странными, что Тигхи иногда казалось, будто они едва ли имеют какое-либо отношение к человеческой расе, и он – поскольку ему все равно было нечем занять свои мозги, кроме как ткать различные фантазии, – предполагал, что в своем падении действительно достиг подножия стены и обнаружил, что здесь живут дьяволы. Или звери. Или какие-то другие чужие существа. Возможно, подумал Тигхи, он умер, но затем такое предположение показалось ему лишенным всяких оснований, потому что жизнь слишком явственно заявляла о себе голодом, жаждой и сильными болями в ногах. Может, Тигхи и достиг подножия стены, но смерти ему удалось избежать, хоть в это и трудно было поверить.
Падение. Теперь оно представлялось Тигхи каким-то нереальным, туманным. Нет, его не было. Никуда он не падал. Или же пролетел рук пятьдесят и при падении на землю повредил ноги. Вот и все. Однако пятьюдесятью руками ниже Уютного Утеса на стене не было никаких деревень, и Тигхи знал это, как и то, что никаких деревень не было и тысячью руками ниже, и десятью тысячами. Прямо под деревней начинался очень длинный участок мировой стены, по которому не мог пройти никто. И все же сейчас Тигхи находился в какой-то деревне. Как это объяснить?
Один из медицинских служителей был старше других трех. Тигхи понял это, наблюдая за ними. Старший лекарь был ниже ростом, чем остальные, но двое мужчин и одна женщина подчинялись ему. Внимательно слушая их тарабарщину, Тигхи уловил слово «Вивре», которое употребляли остальные трое лекарей. Этот человек никогда не произносил его сам. Следовательно, это было имя или должность.
В следующий раз, когда этот человек стал осматривать его, Тигхи произнес слово «Вивре».
Странное, пепельно-бледное лицо человека расплылось в широкой улыбке.
– Аоуи, – ответил он. – Вивре.
А затем на Тигхи обрушился поток чужих слов и звуков, которые совершенно обескуражили юношу.
Однажды, когда Тигхи был еще совсем маленьким, к ним в деревню поднялся странствующий торговец из Давильни, которые принес украшения и трубки из плексигласа. Торговля шла бойко, и торговец задержался в деревне на несколько дней. Тигхи, которому было, как всегда, скучно, несколько раз разговаривал с ним. Тигхи хорошо помнил, что торговец произносил слова с какой-то странной интонацией.
– Ты говоришь очень забавно, – сказал ему маленький Тигхи.
Торговец рассмеялся и объяснил, что научился правильно говорить, лишь став зрелым мужчиной, а до этого говорил на совершенно ином наречии. Для маленького Тигхи это было настоящим открытием.
Оказывается, люди, живущие на стене, разговаривают не на одном языке!
– Скажи что-нибудь на твоем другом языке, – попросил мальчик.
– Что сказать? – удивился торговец.
– Все равно.
И тогда торговец разразился потоком слов, показавшихся Тигхи бессмысленной тарабарщиной.
После той встречи Тигхи в течение многих недель экспериментировал со своими собственными тарабарскими словами. Своему па он объяснил, что изобретает новый язык. Однако эта бессмысленная речь звучала глупо даже в его собственных ушах, и довольно скоро мальчик оставил это занятие.
Теперь эта игра заменяла ему весь мир. По мере того как боль постепенно уходила из ноги, Тигхи все больше сосредоточивал свое внимание на речи лекарей, на словах, которыми они обменивались. Это были имена или названия их должностей – вот и все, что он мог пока понять, несмотря на все усилия.
Однажды явилась целая процессия, и все эти люди пришли с одной целью – посмотреть на Тигхи. Должно быть, их было не меньше дюжины. Они сразу заполнили собой все помещение. Некоторые были так высоки, что им приходилось наклонять голову, чтобы не задеть потолок. Все были такие же пепельнолицые, как и медицинские служители, и у всех были одинаковые черные (или коричневые) волосы, свалявшиеся в большие, спутанные комья. Некоторые вплели в волосы украшения из пластика и других ценных вещей. Все одеты в одинаковую униформу темно-синего цвета. Впрочем, у некоторых униформа была более красивой, с рукавами, расшитыми желтой нитью.
Они обступили матрац Тигхи со всех сторон и принялись глазеть на него, громко тараторя на своем языке и (так ему показалось) смеясь. Обескураженный внезапным вторжением, Тигхи испугался.
Когда один из посетителей наклонился и начал ощупывать его, тыкая пальцами в разные места, Тигхи попытался увернуться. Раздался громкий смех. Оглушительные, гулкие звуки, скуластые лица и копны густых, спутанных волос, которые тряслись в такт движениям голов.
Затем делегация удалилась так же быстро и внезапно, как и появилась. Пришельцы ненадолго задержались у двери, чтобы поговорить с Вивре.
Вскоре наступила тишина, и Вивре, подойдя к Тигхи, опять осмотрел его.
Вся левая сторона тела Тигхи была покрыта ссадинами и синяками, которые начали желтеть. Кровоподтеки и синяки густо усыпали и левую ногу. Он потрогал эти места и обнаружил несколько глубоких шрамов, которые уже почти зажили.
Язык, на котором говорили эти странные бледнокожие люди, каким-то образом начал проникать в сознание Тигхи. В общей сумятице звуков он научился выделять отдельные слова.
«Полтете» означало суп (или жидкость?).
«Хомб» означало человек или, возможно, мужчина.
«Вивре» – имя. Так звали главного медицинского служителя. Это был крупный мужчина, высокий и широкоплечий, с белым до ужаса лицом и огромной массой спутанных волос, из-за которых мужчина казался еще выше.
Тигхи повторял иностранные слова, с которых начинался утренний осмотр, в течение нескольких дней, прежде чем понял их истинное значение. Это неизменно вызывало благожелательные улыбки медицинского персонала. Теперь он знал, что «нее» означает «новый», а «ор» – «день».
– Добрый новый день, больной, – обычно говорил Вивре. – Вы хорошо себя чувствуете?
– Да, – отвечал Тигхи. – Да.
Настоящий прорыв наступил, когда он научился задавать вопросы.
Как вы говорите?
Что это?
Скажите мне…
– Как вы говорите? – начинал Тигхи и затем прикасался к своей ступне.
– А, ступня, – отвечал Вивре на своем странном языке.
– Как вы говорите? – прикасался Тигхи к ноге выше ступни.
– Нога, да. Вы анапрехал троп хорошо, да.
«Троп» значит «очень», подумал Тигхи.
– Как вы говорите живот, рука, ладонь, лицо, голова, волосы?
– Волосы, – повторил Вивре, улыбнувшись. – Твои волосы очень малпуа, месхаламме дела троппа.
– Как вы говорите.
И Тигхи жестами обозначал величину, расставив руки и надув щеки.
– Что? Что? – спрашивал Вивре. – Вы имеете в виду – эмпхеу? Нет, нет, вы хотите сказать гранда.
Это значило «большой». Слово было очень похоже на родное «гранд» и поэтому легко запомнилось.
– Большие волосы, – произнес Тигхи, показав на пышную шевелюру Вивре. – Большие волосы!
Вивре засмеялся, встряхнул своими кудрями и, наклонившись к Тигхи, взял в руки прядь его волос, гораздо более редких и коротких.
Тигхи делал попытки завязать разговор и с другими медицинскими служителями, но они игнорировали его, словно сговорившись. Они даже не снисходили до такой милости, как обменяться взглядами. Тигхи не понимал этого. Может, они сердились на него? Или же в силу своего низкого положения и подумать не могли о том, чтобы заговорить с кем-нибудь вроде него?
В течение нескольких дней Вивре совершенно не был расположен к продолжению языковой игры с Тигхи. Он расхаживал по помещению, громко топая, и покрикивал на своих подчиненных. Лишившись единственного способа чем-то занять свои мозги, Тигхи чуть ли не сходил с ума от скуки и с огромным нетерпением ждал, когда пройдет черная полоса в настроении Вивре, чтобы узнать от него новые слова и закрепить их в памяти. Однако Тигхи быстро научился не беспокоить Вивре, если тот был не в духе.
Вивре объяснил ему, что люди, приходившие посмотреть на Тигхи, были частью армии. Великой армии! После визита этих важных военных чинов разные люди то и дело просовывали свои головы в приоткрытую дверь палаты и осведомлялись насчет Тигхи у Вивре или у других санитаров. Время от времени до Тигхи долетали обрывки их разговоров.
– Так значит, это он и есть? Парень себстинапул?
Иногда речь была слишком быстрой, или собеседники употребляли только незнакомые слова, или их акцент значительно отличался от акцента Вивре, и Тигхи не мог уловить ничего.
Отношение Вивре к этим случайным посетителям вызывало у юноши удивление. Иногда он прогонял их прочь, бросаясь к двери из дальнего угла палаты и свирепо вопя. Но бывали случаи, когда он сиял улыбкой и приглашал гостя внутрь палаты.
– Это Белливра, – говорил он. – Это Прир-Валлио. Господа, скажите «добрый новый день» господину Тигхи.
– Господин Тигхи, – говорил гость, кивая.
– Добрый новый день, – вежливо отвечал Тигхи.
Гость скалился в улыбке, гладил его по голове и внимательно осматривал с головы до ног, задавая при этом Вивре пару-тройку вопросов.
– Похоже, я становлюсь знаменитостью, – как-то раз после очередного такого визита сказал Тигхи старшему лекарю, используя слово из его собственного языка.
Однако юноша еще недостаточно хорошо знал новый язык, чтобы выразить эту идею понятным образом.
Он узнал новые слова: голодный, скучно, сердце, легкое, дыхание, вверх, вниз, трудно, сломанный, матрац, помочиться, справить большую нужду. Он научился спрягать глагол «падать» по лицам в настоящем и прошедшем времени: я падаю, ты падаешь; я упал, они упали.
– Вы упали! – с улыбкой произнес Вивре, однако его глаза не смеялись. В них скорее было нечто похожее на благоговейный страх. – Определенно. Вы упали.
Однажды утром к Тигхи явилось странное ощущение надежды, родившееся почему-то не в голове, а где-то в глубине тела, пожалуй, в животе. Как обычно, он объяснял и задавал вопросы, постоянно запинаясь и делая паузы, и вдруг набрел на слово, обозначавшее родителей.
– Мои родители, – сказал он. – Они упали, мои родители.
Вивре неуверенно кивнул, похоже, не зная, как отреагировать на эту информацию.
– Они упали, я упал, – сказал Тигхи. – Здесь? Они здесь?
– Твои родители? – Вивре перешел на ты, но, несмотря на это, выглядел почему-то обеспокоенным. – Здесь?
– Да. Как я, кожа. – Он для наглядности оттянул пальцами свою кожу. – Кожа, как у меня. Они упали – сюда, возможно. Я упал сюда, они упали сюда, возможно. Они здесь?
– Кожа, как у тебя, – в нашей славной империи есть люди с кожей шуарт, как у тебя. Наши Святые Папы реньель над многими людьми.
– Мои родители, – произнес Тигхи снова, и сердце тревожно забилось в его груди. Если он упал со стены и выжил – в этом странном, новом месте – тогда, возможно, и с его родителями случилось то же самое. Возможно, его па и ма все еще живы, возможно, они живы и находятся в этом месте. – Они здесь?
– Твоих родителей здесь нет, Тигхи, малыш. Мне очень жаль.
Тигхи помолчал немного, осмысливая это предложение.
– Не здесь.
– Не здесь. Мне жаль.
– Они упали. Я упал. Я упал сюда – они упали куда?
– Их здесь нет, твоих родителей, Тигхи. Мне очень жаль.
Он не удивился. Совершенно ясно, что его спасение было чудесной случайностью. Он узнал слова: счастливый, благословение и Бог (последнее слово означало то же самое, что Небесный Отец – странное понятие, которое Тигхи усвоил с трудом). Юноша начал понимать, почему взглянуть на него приходило так много людей.
Он упал в гущу армии, готовившейся к войне. Солдаты – их были десятки, так много, что Тигхи не мог запомнить всех лиц – кто уже приходил посмотреть на него и кто не был у него ни разу; слишком много новых лиц, чтобы их можно было запомнить. Все они хотели взглянуть на парня, упавшего с неба. Парня, который упал со стены и выжил. Он олицетворял удачу.
Солдаты всегда заинтересованы в удаче.
Пришел день, когда Вивре решил, что Тигхи пора попробовать встать на ноги. Вместе с одним из помощников он взял Тигхи под мышки и, подняв с матраца, поставил в вертикальное положение. Кровь отлила от головы Тигхи, и все поплыло у него перед глазами.
– Давай, – предложил Вивре.
Тигхи осторожно перенес тяжесть тела на здоровую ступню. Она отвыкла от нагрузки, и потому по ноге сразу же побежали неприятные мурашки, однако ничего страшного не случилось. Похоже, с этой ногой все было в порядке. Затем Тигхи попытался перенести часть своего веса на другую ногу, и ее суставы запели от боли.
– О-о! – застонал он. – О-о…
С помощью Вивре и другого служителя Тигхи обошел один раз вокруг матраца, и каждый шаг отдавался сильной болью в коленном суставе. Прошла всего лишь минута, но юноша уже весь сочился потом, и оба медика осторожно опустили его назад на матрац.
Глава 2
Опять заснул! Тигхи то и дело засыпал, не успев закончить мысль. Он чувствовал, что вокруг него двигаются люди. Иногда по какой-то палочке в его рот капает суп. Когда он был маленьким, у него случилась лихорадка, и па отпаивал Тигхи таким же способом: наливал густой бульон из миски ложками в палочку с продольным углублением, по которому вкусная жидкость потихоньку бежала в рот. Однако его па умер, и ма тоже. Вспомнив об этом, юноша заплакал.
Люди стали что-то говорить ему. Очевидно, они хотели успокоить его, и по воздуху потекли слова. Однако эти слова для него ничего не значили.
Однажды утром Тигхи попытался сесть, но это оказалось ему не по силам и отдалось резкой болью в ногах и сине. Он вскрикнул:
– Ах! Ах!
Кто-то с краской на лице и в странном головном уборе выдвинулся из тени и наклонился над ним. Опять прозвучали незнакомые слова, но для Тигхи в них не было никакого смысла.
Слова, не несшие в себе смысла, были похожи на музыку, и эта музыка подействовала на Тигхи как колыбельная. Он опять заснул.
Юноше казалось, что он никогда не сможет заснуть надолго, потому что едва он засыпал, как боль почти сразу же будила его. Тигхи попытался объяснить это человеку с накрашенным лицом и в головном уборе, однако на лице этого человека не появилось никаких признаков понимания. Оно осталось таким же бесстрастным. Иногда у Тигхи возникало ощущение, что там находился другой человек, но с той же краской на лице и в том же головном уборе, однако черты его лица были другими. Бледная краска мешала Тигхи заметить разницу, делая лица очень похожими, и это раздражало юношу.
– Сколько времени я пробыл здесь? – спросил он.
Однако его вопрос оставили без ответа.
Теперь Тигхи мог сидеть. Сначала он привставал на локтях и подтягивал к себе ноги, а затем выпрямлялся. Каждое движение давалось с трудом и отдавалось пульсирующей болью в ступнях. Однако одно то, что Тигхи уже мог держать голову в вертикальном положении и видеть все, что происходит вблизи, имело для него огромное значение. Когда эти люди пришли и снова начали кормить его, Тигхи взял лопаточку и миску и стал сам, как взрослый, хлебать суп. В голове все было в порядке. Виски больше не горели огнем, и из глаз не лились ручьем слезы. Спину уже не ломило, как раньше. Боль осталась лишь в суставах ног. По-прежнему болели ступни. Левая была сломана. Посмотреть, что с ней случилось, Тигхи не мог, потому что вся ступня была обмазана толстым слоем грязи, и со стороны казалось, будто она находится внутри огромной лепешки.
Снедаемый любопытством Тигхи решил исследовать эту грязь странного бледного цвета. Тем не менее это была грязь, хоть и сухая. Он поскреб ее ногтями и отколупнул несколько кусочков. Один служитель заметил это и, поспешив к Тигхи, остановил его. Осторожно, но властно он взял руку юноши и, сняв с этой штуки, положил ему на грудь.
Тигхи понял. Однажды мальчик свалился с верхнего уступа. Ему здорово повезло, потому что он упал на выступ главной улицы, а не свалился со стены совсем. Однако он вывихнул руку и сломал кость. Его па и ма привязали к сломанной руке толстый бамбуковый ствол и обмазали его вместе с рукой грязью, чтобы кость правильно срасталась. Только та грязь через несколько часов засыхала и рассыпалась, и им приходилось накладывать новый слой грязи каждое утро и вечер. А эта бледная, сухая грязь все время оставалась твердой как камень.
Он ел, спал, пил. Суп здесь называли «полтете». Один из служителей показал на миску с супом и стал повторять это слово, пока Тигхи не научился произносить его. Тигхи попытался поменяться ролями со служителем и несколько раз произнес:
– Меня зовут Тигхи, Тигхи, – однако тот, похоже, не проявил никакого интереса.
Каждое утро юноша просыпался очень рано и подтягивался на руках, упирая их в матрац, чтобы сесть. Он находился в широком пространстве с низким потолком. Судя по очень шероховатым стенам, помещение было вырыто в стене совсем недавно. На полу лежала дюжина матрацев, сплетенных из толстого тростника, какой Тигхи видел впервые. Они были уложены в ряд между стенами. Тигхи занимал матрац, который находился почти в середине ряда. В первые дни пребывания юноши в этом месте на матраце третьем по счету от того, на котором лежал Тигхи, находилось большое тело, которое лежало на спине и дышало с трудом. К тому времени, когда Тигхи смог сидеть, тело уже исчезло. Умер или выздоровел его обладатель, юноша так и не узнал.
Как только Тигхи прочистил ноздри от сгустков засохшей крови и вновь смог ощущать запахи, его поразила чистота и свежесть воздуха. Можно было подумать, что стены только что вымыли с мылом.
По мере улучшения здоровья Тигхи его диета становилась более разнообразной и состояла не только из полтете. Иногда в бульон добавляли вкусных личинок и червей, а однажды принесли кусочек чего-то очень восхитительного, похожего на мясо, хотя такого мяса ему раньше пробовать не доводилось. Каждый день начинался с порции травяного хлеба, такого теплого, что его, должно быть, только что испекли.
Когда Тигхи захотелось помочиться, он перекатился к краю матраца и пописал на пол так, как привык это делать дома. Он даже попытался забросать лужу землей, опять-таки потому, что дома поступил бы именно так. Однако когда Тигхи потянулся рукой к земле и начал ковырять ее пальцами, это движение отдалось резкой болью в ногах. Не успел юноша засыпать свою мочу, как прибежал служитель и на своем тарабарском языке и при помощи жестов и мимики объяснил, что так делать не следует. Его лицо выражало крайнее отвращение. Служитель показал Тигхи на горшок, стоявший с другой стороны матраца, и объяснил, что юноша должен мочиться именно в этот сосуд. В горшке лежали листья платана, и Тигхи не сразу, но понял, что должен вынуть их и использовать, когда ему захочется опорожнить кишечник. Горшок же предназначался только для мочи.
Усвоив наконец чужестранную концепцию отправления естественных надобностей, Тигхи сделал так, как ему говорили, и использовал непривычные приспособления в соответствии с полученными инструкциями. Время от времени служители куда-то выносили горшок, очевидно, чтобы опорожнить, потому что назад горшок возвращался пустым, и каждый раз, когда Тигхи наполнял платановый лист своими экскрементами, его аккуратно заворачивали и уносили. Может быть, они использовали его кал как удобрение для своих огородов, а может, сбрасывали с края мира. Тигхи не мог этого знать.
В помещение внесли еще одного больного. Из носа и ушей у него капала кровь, и он скулил, как маленький поросенок. На полчаса больной стал центром всеобщего внимания. Все четыре служителя хлопотали вокруг, наклоняясь к нему, стирали с его лица кровь и что-то прикладывали к его губам. Однако через некоторое время человек переставал издавать какие-либо звуки и замер, а еще через полчаса с той стороны стал доноситься какой-то странный запах. Служители вынесли безжизненное тело, и Тигхи опять остался в одиночестве.
Вскоре до него дошло, что на лицах у этих людей не краска, как он думал вначале. Нет, таков был естественный цвет их кожи: пепельно-белый, отчего лица напоминали религиозные маски. Однажды утром над ним наклонился главный медицинский служитель, осматривавший его ноги, и Тигхи понял, что этот особенный пепельный цвет не был краской, нанесенной сверху, но доходил до самых пор его кожи. Такого же цвета были и череп, а также руки и ноги.
Головной убор также оказался не головным убором, а огромной массой вьющихся волос. Их волосы были странными, не такими, как у Тигхи, более густыми, что ли; каждая прядь курчавилась наружу, и на расстоянии казалось, что голова покрыта буйно разросшимся мхом. Волосы волнами ниспадали им на плечи. Все они носили одну и ту же одежду: темно-синие халаты, доходившие до колен, и черные гетры на босых белых ногах.
Эти люди были настолько странными, что Тигхи иногда казалось, будто они едва ли имеют какое-либо отношение к человеческой расе, и он – поскольку ему все равно было нечем занять свои мозги, кроме как ткать различные фантазии, – предполагал, что в своем падении действительно достиг подножия стены и обнаружил, что здесь живут дьяволы. Или звери. Или какие-то другие чужие существа. Возможно, подумал Тигхи, он умер, но затем такое предположение показалось ему лишенным всяких оснований, потому что жизнь слишком явственно заявляла о себе голодом, жаждой и сильными болями в ногах. Может, Тигхи и достиг подножия стены, но смерти ему удалось избежать, хоть в это и трудно было поверить.
Падение. Теперь оно представлялось Тигхи каким-то нереальным, туманным. Нет, его не было. Никуда он не падал. Или же пролетел рук пятьдесят и при падении на землю повредил ноги. Вот и все. Однако пятьюдесятью руками ниже Уютного Утеса на стене не было никаких деревень, и Тигхи знал это, как и то, что никаких деревень не было и тысячью руками ниже, и десятью тысячами. Прямо под деревней начинался очень длинный участок мировой стены, по которому не мог пройти никто. И все же сейчас Тигхи находился в какой-то деревне. Как это объяснить?
Один из медицинских служителей был старше других трех. Тигхи понял это, наблюдая за ними. Старший лекарь был ниже ростом, чем остальные, но двое мужчин и одна женщина подчинялись ему. Внимательно слушая их тарабарщину, Тигхи уловил слово «Вивре», которое употребляли остальные трое лекарей. Этот человек никогда не произносил его сам. Следовательно, это было имя или должность.
В следующий раз, когда этот человек стал осматривать его, Тигхи произнес слово «Вивре».
Странное, пепельно-бледное лицо человека расплылось в широкой улыбке.
– Аоуи, – ответил он. – Вивре.
А затем на Тигхи обрушился поток чужих слов и звуков, которые совершенно обескуражили юношу.
Однажды, когда Тигхи был еще совсем маленьким, к ним в деревню поднялся странствующий торговец из Давильни, которые принес украшения и трубки из плексигласа. Торговля шла бойко, и торговец задержался в деревне на несколько дней. Тигхи, которому было, как всегда, скучно, несколько раз разговаривал с ним. Тигхи хорошо помнил, что торговец произносил слова с какой-то странной интонацией.
– Ты говоришь очень забавно, – сказал ему маленький Тигхи.
Торговец рассмеялся и объяснил, что научился правильно говорить, лишь став зрелым мужчиной, а до этого говорил на совершенно ином наречии. Для маленького Тигхи это было настоящим открытием.
Оказывается, люди, живущие на стене, разговаривают не на одном языке!
– Скажи что-нибудь на твоем другом языке, – попросил мальчик.
– Что сказать? – удивился торговец.
– Все равно.
И тогда торговец разразился потоком слов, показавшихся Тигхи бессмысленной тарабарщиной.
После той встречи Тигхи в течение многих недель экспериментировал со своими собственными тарабарскими словами. Своему па он объяснил, что изобретает новый язык. Однако эта бессмысленная речь звучала глупо даже в его собственных ушах, и довольно скоро мальчик оставил это занятие.
Теперь эта игра заменяла ему весь мир. По мере того как боль постепенно уходила из ноги, Тигхи все больше сосредоточивал свое внимание на речи лекарей, на словах, которыми они обменивались. Это были имена или названия их должностей – вот и все, что он мог пока понять, несмотря на все усилия.
Однажды явилась целая процессия, и все эти люди пришли с одной целью – посмотреть на Тигхи. Должно быть, их было не меньше дюжины. Они сразу заполнили собой все помещение. Некоторые были так высоки, что им приходилось наклонять голову, чтобы не задеть потолок. Все были такие же пепельнолицые, как и медицинские служители, и у всех были одинаковые черные (или коричневые) волосы, свалявшиеся в большие, спутанные комья. Некоторые вплели в волосы украшения из пластика и других ценных вещей. Все одеты в одинаковую униформу темно-синего цвета. Впрочем, у некоторых униформа была более красивой, с рукавами, расшитыми желтой нитью.
Они обступили матрац Тигхи со всех сторон и принялись глазеть на него, громко тараторя на своем языке и (так ему показалось) смеясь. Обескураженный внезапным вторжением, Тигхи испугался.
Когда один из посетителей наклонился и начал ощупывать его, тыкая пальцами в разные места, Тигхи попытался увернуться. Раздался громкий смех. Оглушительные, гулкие звуки, скуластые лица и копны густых, спутанных волос, которые тряслись в такт движениям голов.
Затем делегация удалилась так же быстро и внезапно, как и появилась. Пришельцы ненадолго задержались у двери, чтобы поговорить с Вивре.
Вскоре наступила тишина, и Вивре, подойдя к Тигхи, опять осмотрел его.
Вся левая сторона тела Тигхи была покрыта ссадинами и синяками, которые начали желтеть. Кровоподтеки и синяки густо усыпали и левую ногу. Он потрогал эти места и обнаружил несколько глубоких шрамов, которые уже почти зажили.
Язык, на котором говорили эти странные бледнокожие люди, каким-то образом начал проникать в сознание Тигхи. В общей сумятице звуков он научился выделять отдельные слова.
«Полтете» означало суп (или жидкость?).
«Хомб» означало человек или, возможно, мужчина.
«Вивре» – имя. Так звали главного медицинского служителя. Это был крупный мужчина, высокий и широкоплечий, с белым до ужаса лицом и огромной массой спутанных волос, из-за которых мужчина казался еще выше.
Тигхи повторял иностранные слова, с которых начинался утренний осмотр, в течение нескольких дней, прежде чем понял их истинное значение. Это неизменно вызывало благожелательные улыбки медицинского персонала. Теперь он знал, что «нее» означает «новый», а «ор» – «день».
– Добрый новый день, больной, – обычно говорил Вивре. – Вы хорошо себя чувствуете?
– Да, – отвечал Тигхи. – Да.
Настоящий прорыв наступил, когда он научился задавать вопросы.
Как вы говорите?
Что это?
Скажите мне…
– Как вы говорите? – начинал Тигхи и затем прикасался к своей ступне.
– А, ступня, – отвечал Вивре на своем странном языке.
– Как вы говорите? – прикасался Тигхи к ноге выше ступни.
– Нога, да. Вы анапрехал троп хорошо, да.
«Троп» значит «очень», подумал Тигхи.
– Как вы говорите живот, рука, ладонь, лицо, голова, волосы?
– Волосы, – повторил Вивре, улыбнувшись. – Твои волосы очень малпуа, месхаламме дела троппа.
– Как вы говорите.
И Тигхи жестами обозначал величину, расставив руки и надув щеки.
– Что? Что? – спрашивал Вивре. – Вы имеете в виду – эмпхеу? Нет, нет, вы хотите сказать гранда.
Это значило «большой». Слово было очень похоже на родное «гранд» и поэтому легко запомнилось.
– Большие волосы, – произнес Тигхи, показав на пышную шевелюру Вивре. – Большие волосы!
Вивре засмеялся, встряхнул своими кудрями и, наклонившись к Тигхи, взял в руки прядь его волос, гораздо более редких и коротких.
Тигхи делал попытки завязать разговор и с другими медицинскими служителями, но они игнорировали его, словно сговорившись. Они даже не снисходили до такой милости, как обменяться взглядами. Тигхи не понимал этого. Может, они сердились на него? Или же в силу своего низкого положения и подумать не могли о том, чтобы заговорить с кем-нибудь вроде него?
В течение нескольких дней Вивре совершенно не был расположен к продолжению языковой игры с Тигхи. Он расхаживал по помещению, громко топая, и покрикивал на своих подчиненных. Лишившись единственного способа чем-то занять свои мозги, Тигхи чуть ли не сходил с ума от скуки и с огромным нетерпением ждал, когда пройдет черная полоса в настроении Вивре, чтобы узнать от него новые слова и закрепить их в памяти. Однако Тигхи быстро научился не беспокоить Вивре, если тот был не в духе.
Вивре объяснил ему, что люди, приходившие посмотреть на Тигхи, были частью армии. Великой армии! После визита этих важных военных чинов разные люди то и дело просовывали свои головы в приоткрытую дверь палаты и осведомлялись насчет Тигхи у Вивре или у других санитаров. Время от времени до Тигхи долетали обрывки их разговоров.
– Так значит, это он и есть? Парень себстинапул?
Иногда речь была слишком быстрой, или собеседники употребляли только незнакомые слова, или их акцент значительно отличался от акцента Вивре, и Тигхи не мог уловить ничего.
Отношение Вивре к этим случайным посетителям вызывало у юноши удивление. Иногда он прогонял их прочь, бросаясь к двери из дальнего угла палаты и свирепо вопя. Но бывали случаи, когда он сиял улыбкой и приглашал гостя внутрь палаты.
– Это Белливра, – говорил он. – Это Прир-Валлио. Господа, скажите «добрый новый день» господину Тигхи.
– Господин Тигхи, – говорил гость, кивая.
– Добрый новый день, – вежливо отвечал Тигхи.
Гость скалился в улыбке, гладил его по голове и внимательно осматривал с головы до ног, задавая при этом Вивре пару-тройку вопросов.
– Похоже, я становлюсь знаменитостью, – как-то раз после очередного такого визита сказал Тигхи старшему лекарю, используя слово из его собственного языка.
Однако юноша еще недостаточно хорошо знал новый язык, чтобы выразить эту идею понятным образом.
Он узнал новые слова: голодный, скучно, сердце, легкое, дыхание, вверх, вниз, трудно, сломанный, матрац, помочиться, справить большую нужду. Он научился спрягать глагол «падать» по лицам в настоящем и прошедшем времени: я падаю, ты падаешь; я упал, они упали.
– Вы упали! – с улыбкой произнес Вивре, однако его глаза не смеялись. В них скорее было нечто похожее на благоговейный страх. – Определенно. Вы упали.
Однажды утром к Тигхи явилось странное ощущение надежды, родившееся почему-то не в голове, а где-то в глубине тела, пожалуй, в животе. Как обычно, он объяснял и задавал вопросы, постоянно запинаясь и делая паузы, и вдруг набрел на слово, обозначавшее родителей.
– Мои родители, – сказал он. – Они упали, мои родители.
Вивре неуверенно кивнул, похоже, не зная, как отреагировать на эту информацию.
– Они упали, я упал, – сказал Тигхи. – Здесь? Они здесь?
– Твои родители? – Вивре перешел на ты, но, несмотря на это, выглядел почему-то обеспокоенным. – Здесь?
– Да. Как я, кожа. – Он для наглядности оттянул пальцами свою кожу. – Кожа, как у меня. Они упали – сюда, возможно. Я упал сюда, они упали сюда, возможно. Они здесь?
– Кожа, как у тебя, – в нашей славной империи есть люди с кожей шуарт, как у тебя. Наши Святые Папы реньель над многими людьми.
– Мои родители, – произнес Тигхи снова, и сердце тревожно забилось в его груди. Если он упал со стены и выжил – в этом странном, новом месте – тогда, возможно, и с его родителями случилось то же самое. Возможно, его па и ма все еще живы, возможно, они живы и находятся в этом месте. – Они здесь?
– Твоих родителей здесь нет, Тигхи, малыш. Мне очень жаль.
Тигхи помолчал немного, осмысливая это предложение.
– Не здесь.
– Не здесь. Мне жаль.
– Они упали. Я упал. Я упал сюда – они упали куда?
– Их здесь нет, твоих родителей, Тигхи. Мне очень жаль.
Он не удивился. Совершенно ясно, что его спасение было чудесной случайностью. Он узнал слова: счастливый, благословение и Бог (последнее слово означало то же самое, что Небесный Отец – странное понятие, которое Тигхи усвоил с трудом). Юноша начал понимать, почему взглянуть на него приходило так много людей.
Он упал в гущу армии, готовившейся к войне. Солдаты – их были десятки, так много, что Тигхи не мог запомнить всех лиц – кто уже приходил посмотреть на него и кто не был у него ни разу; слишком много новых лиц, чтобы их можно было запомнить. Все они хотели взглянуть на парня, упавшего с неба. Парня, который упал со стены и выжил. Он олицетворял удачу.
Солдаты всегда заинтересованы в удаче.
Пришел день, когда Вивре решил, что Тигхи пора попробовать встать на ноги. Вместе с одним из помощников он взял Тигхи под мышки и, подняв с матраца, поставил в вертикальное положение. Кровь отлила от головы Тигхи, и все поплыло у него перед глазами.
– Давай, – предложил Вивре.
Тигхи осторожно перенес тяжесть тела на здоровую ступню. Она отвыкла от нагрузки, и потому по ноге сразу же побежали неприятные мурашки, однако ничего страшного не случилось. Похоже, с этой ногой все было в порядке. Затем Тигхи попытался перенести часть своего веса на другую ногу, и ее суставы запели от боли.
– О-о! – застонал он. – О-о…
С помощью Вивре и другого служителя Тигхи обошел один раз вокруг матраца, и каждый шаг отдавался сильной болью в коленном суставе. Прошла всего лишь минута, но юноша уже весь сочился потом, и оба медика осторожно опустили его назад на матрац.
Глава 2
Пища была отличная. Разнообразная и вкусная. Вивре принес ему миску бульона, в котором – и в этом Тигхи был абсолютно уверен – было немного мяса. Юноша ел жадно. Теперь он был здоровее и упитаннее, чем когда-либо.
Тигхи заметил в густых волосах Вивре какой-то желтый предмет, длиной с мизинец, но гораздо уже. Он заметил его еще в первые дни своего пребывания здесь, однако тогда слишком плохо знал чужой язык и, кроме того, стеснялся спрашивать об этом старшего лекаря. Однажды утром Тигхи все же набрался смелости.
– Это, – произнес он, показав рукой. – Что?
– Ты имеешь в виду это, эту маленькую оссианетту, лай дела мам. Это, – сказал Вивре, дотронувшись до интересовавшего Тигхи предмета и вдавив его глубже в волосы, – дела Империи, армии. Тебе понятно? Этот сэйно говорит о моем дела.
– Дела? – спросил Тигхи.
Разговаривая, он проводил пальцем по внутреннему краю миски, выбирая последние капли вкусной мясной подливки.
– Сэйно говорит о дела, это такая вещь, которая – я не знаю… Кулоэ, нарре делипарта маш пуэнтилио. Каждый мужчина и каждая женщина в армии, понимаешь? Каждый джентолле мужчина и каждая женщина в армии находится в армии, в одном месте. Да? Да? От таких высоких чинов до таких вот невысоких; от Святого Отца до самого низа, до ребят севарре и девушек камп. Да? У всех есть своя дела.
– Ранг, – сказал Тигхи.
– На твоем языке, да. Твой язык звучит странно и безобразно. Однако это верно. Сэйно говорит о ранге. – Вивре улыбнулся. – Мой сэйно говорит о том, что я под-прелетте, но это люке-ранг, а не боевой.
– Люке? – удивился Тигхи.
Вивре шумно вздохнул и деланно рассердился, потрясая обеими руками.
– Говоря баллио джентолле, твои вопросы бесконечны. У меня нет темпиэвре, тебе понятно? – Он повернулся и сделал шаг к выходу, но затем передумал и опять повернулся лицом к Тигхи, испустив при этом очередной воздух. – Люке означает делать тела здоровыми на войне, а не убивать или аутапутелле. Понятно?
Тигхи кивнул и ничего не сказал. Из того, что Вивре носил форму, юноша давно уже заключил, что Вивре служил в армии и что он явно тратил свое время, чтобы вернуть Тигхи его здоровье.
С каждым днем чужой язык давался ему все легче и легче. Бывали дни, когда Вивре улыбался и сыпал шутками, и Тигхи решался задавать больше вопросов относительно значений тех или иных слов. Одни застревали в памяти, другие Тигхи быстро забывал, но в целом он забывал меньше, чем можно было бы ожидать. Однако случалось, что на Вивре находило дурное настроение, и тогда он ругался нехорошими словами и бил подчиненных ладонью по лицу.
Слово «оссионетта», обозначавшее предмет, находившийся в волосах Вивре, происходило от слова, которое значило «кость». Сначала Тигхи подумал, что оно значит «палец», потому что с помощью пальца Вивре пытался объяснить его значение. Тигхи даже использовал это слово в разговоре именно с таким значением, и Вивре не стал поправлять его. Однако позднее Вивре стал объяснять, как кость в колене Тигхи треснула, но не сломалась (что старший лекарь продемонстрировал на примере ломтика хлеба, сначала надломив его, а затем разломав), и тогда юноша понял истинное значение этого слова.
Такая кость имелась у каждого, кто служил в армии. Она обозначала ранг или звание. Чем больше кость, тем выше ранг ее обладателя. Некоторые военнослужащие для лучшей сохранности вплетали кость себе в волосы, однако были и такие, – скорее всего это были офицеры, – кто носил ее вшитой в форму. Кое-кто даже прокалывал ею щеку и носил в щеке.
– В щеке? – ужаснувшись, спросил Тигхи и похлопал себя по щеке, чтобы удостовериться, что именно это слово обозначает данную часть лица.
– Да, – сказал Вивре, серьезно кивая. – Через щеку. Вот так.
Эта костяная штучка-чин в действительности была сделана не из кости, а из какого-то твердого вещества. На свету она имела цвет мочи, а на ощупь казалась теплой и тяжелой, словно была изготовлена из высококачественного полированного пластика. Тигхи мог разглядеть даже крошечные царапины, оставшиеся после полировки поверхности.
– Не пластик, – сказал Вивре. – Это металл. Называется прайз. В Вэйл Оунлемпре, где мне дали это, – и он пощелкал ногтем по ранговой кости, – у нас большие запасы этого металла. Это было лоу-парал для самой Кардинелле, которая вручила мне это на военном куэ доффо оурелле. Когда меня, простого солдата-санитара, произвели в под-прелетте. – Он улыбнулся. – Там собралось много людей. Много сотен. Все салдарра и рады тому, что стали свидетелями того, как армия Империи поднимается по миру, чтобы бороться с врагом.
Тигхи заметил в густых волосах Вивре какой-то желтый предмет, длиной с мизинец, но гораздо уже. Он заметил его еще в первые дни своего пребывания здесь, однако тогда слишком плохо знал чужой язык и, кроме того, стеснялся спрашивать об этом старшего лекаря. Однажды утром Тигхи все же набрался смелости.
– Это, – произнес он, показав рукой. – Что?
– Ты имеешь в виду это, эту маленькую оссианетту, лай дела мам. Это, – сказал Вивре, дотронувшись до интересовавшего Тигхи предмета и вдавив его глубже в волосы, – дела Империи, армии. Тебе понятно? Этот сэйно говорит о моем дела.
– Дела? – спросил Тигхи.
Разговаривая, он проводил пальцем по внутреннему краю миски, выбирая последние капли вкусной мясной подливки.
– Сэйно говорит о дела, это такая вещь, которая – я не знаю… Кулоэ, нарре делипарта маш пуэнтилио. Каждый мужчина и каждая женщина в армии, понимаешь? Каждый джентолле мужчина и каждая женщина в армии находится в армии, в одном месте. Да? Да? От таких высоких чинов до таких вот невысоких; от Святого Отца до самого низа, до ребят севарре и девушек камп. Да? У всех есть своя дела.
– Ранг, – сказал Тигхи.
– На твоем языке, да. Твой язык звучит странно и безобразно. Однако это верно. Сэйно говорит о ранге. – Вивре улыбнулся. – Мой сэйно говорит о том, что я под-прелетте, но это люке-ранг, а не боевой.
– Люке? – удивился Тигхи.
Вивре шумно вздохнул и деланно рассердился, потрясая обеими руками.
– Говоря баллио джентолле, твои вопросы бесконечны. У меня нет темпиэвре, тебе понятно? – Он повернулся и сделал шаг к выходу, но затем передумал и опять повернулся лицом к Тигхи, испустив при этом очередной воздух. – Люке означает делать тела здоровыми на войне, а не убивать или аутапутелле. Понятно?
Тигхи кивнул и ничего не сказал. Из того, что Вивре носил форму, юноша давно уже заключил, что Вивре служил в армии и что он явно тратил свое время, чтобы вернуть Тигхи его здоровье.
С каждым днем чужой язык давался ему все легче и легче. Бывали дни, когда Вивре улыбался и сыпал шутками, и Тигхи решался задавать больше вопросов относительно значений тех или иных слов. Одни застревали в памяти, другие Тигхи быстро забывал, но в целом он забывал меньше, чем можно было бы ожидать. Однако случалось, что на Вивре находило дурное настроение, и тогда он ругался нехорошими словами и бил подчиненных ладонью по лицу.
Слово «оссионетта», обозначавшее предмет, находившийся в волосах Вивре, происходило от слова, которое значило «кость». Сначала Тигхи подумал, что оно значит «палец», потому что с помощью пальца Вивре пытался объяснить его значение. Тигхи даже использовал это слово в разговоре именно с таким значением, и Вивре не стал поправлять его. Однако позднее Вивре стал объяснять, как кость в колене Тигхи треснула, но не сломалась (что старший лекарь продемонстрировал на примере ломтика хлеба, сначала надломив его, а затем разломав), и тогда юноша понял истинное значение этого слова.
Такая кость имелась у каждого, кто служил в армии. Она обозначала ранг или звание. Чем больше кость, тем выше ранг ее обладателя. Некоторые военнослужащие для лучшей сохранности вплетали кость себе в волосы, однако были и такие, – скорее всего это были офицеры, – кто носил ее вшитой в форму. Кое-кто даже прокалывал ею щеку и носил в щеке.
– В щеке? – ужаснувшись, спросил Тигхи и похлопал себя по щеке, чтобы удостовериться, что именно это слово обозначает данную часть лица.
– Да, – сказал Вивре, серьезно кивая. – Через щеку. Вот так.
Эта костяная штучка-чин в действительности была сделана не из кости, а из какого-то твердого вещества. На свету она имела цвет мочи, а на ощупь казалась теплой и тяжелой, словно была изготовлена из высококачественного полированного пластика. Тигхи мог разглядеть даже крошечные царапины, оставшиеся после полировки поверхности.
– Не пластик, – сказал Вивре. – Это металл. Называется прайз. В Вэйл Оунлемпре, где мне дали это, – и он пощелкал ногтем по ранговой кости, – у нас большие запасы этого металла. Это было лоу-парал для самой Кардинелле, которая вручила мне это на военном куэ доффо оурелле. Когда меня, простого солдата-санитара, произвели в под-прелетте. – Он улыбнулся. – Там собралось много людей. Много сотен. Все салдарра и рады тому, что стали свидетелями того, как армия Империи поднимается по миру, чтобы бороться с врагом.