Робертс Адам. Стена

   Может, они переоделись и, проскользнув незамеченными по людному рыночному выступу, пробрались вниз по утесам на Сердцевидный Уступ, хотя с какой стати кому бы то ни было могло понадобиться спускаться в деревню, где, по словам скитальцев, люди уже начали умирать от слишком скудной пищи? Их рацион состоял из одной травы. Возможно, размышлял Тигхи, они отправились еще ниже. Там, внизу, стена становилась более ровной и отвесной, и все полагали, что в конце концов все тропы и утесы сходят на нет, превращаясь в абсолютно гладкую поверхность. Однако из уст в уста передавались рассказы путешественников, до неузнаваемости искаженные и ставшие легендами. В них говорилось о трудных дорогах и невероятных возможностях для искателей приключений и первопроходцев, которые отваживались забраться столь далеко вниз. Возможно, его родители – хотя это так непохоже на них! Но, возможно… – поддались соблазну, заключавшемуся в этих историях.
   Да, подумал про себя Тигхи, потеря козы пробила огромную брешь в их финансах. Нищета, в которую погрузилась деревня, не позволяла родителям поправить дела и обрести прежний статус. Может, они отправились на поиски новых сокровищ. И вернутся с мешками соли, металлов, пластика и прочих ценных вещей. Вернутся на следующей неделе во главе каравана слуг, несущих сумки и узлы с сокровищами, и возродят деревню, а его па утвердится в положении принца, окруженный новым величием.
   На этой стадии буйных фантазий Тигхи обычно прошибала слеза, потому что, строя воздушные замки все выше и выше, он в глубине своего сердца понимал, что все это нереально. Юноша плакал еще и потому, что в самой глубине его мечтаний присутствовало ничто, невыразимая пустота, которая поглощала образ его ма и па.
   Это была правда, но говорить о ней было нельзя.
   Как-то на выступе главной улицы собралась едва ли не половина всех жителей деревни Уютный Утес. Дед Джаффи и Тигхи заставил явиться туда, доверив попечению своих двух помощников.
   – Веди себя прилично, когда я буду выступать перед деревней, парень, – сказал он Тигхи, прежде чем выйти из дому.
   Чтобы слова оказали должное воздействие, дед сопроводил их наглядным примером. Он приказал Тигхи высунуть язык изо рта и затем больно ухватил его большим и указательным пальцами.
   – Так ты будешь вести себя тихо и спокойно?
   Тигхи выразил согласие мычанием, поскольку ни говорить, ни даже кивнуть с языком, зажатым таким образом, был не в состоянии. И потому, когда они пришли на выступ, юноша оказался между двумя помощниками деда, которые время от времени пинали его ногами по голеням или щипали за руки повыше локтей, чтобы он не вздумал своей болтовней нарушить общее спокойствие.
   Дед обратился к собравшейся толпе:
   – Княжеству необходим принц, – начал он. – Немногие станут отрицать этот факт. И все же, можем ли мы быть уверены, что наш принц покинул нас навсегда? Трудные времена стали, трудные времена.
   Люди согласно кивали и, повторяя фразы из речи деда, эхом вторили ему. Трудные времена, это верно. Да, княжеству необходим принц. Можем ли мы быть уверены?
   – Я говорю, – разглагольствовал дед, воздев к небу обе руки, – что нашему княжеству нужен принц. К концу этого года юноша, мой внучатый отпрыск, достигнет совершеннолетия и тогда сможет возложить на себя бремя этих обязанностей – если наш принц не вернется. Если он не вернется, давайте в конце года коронуем этого юношу, сделаем его принцем.
   Это событие должно было произойти через десять месяцев после достижения Тигхи совершеннолетия, однако юноша ничего не сказал. В толпе раздался одобрительный ропот.
   – А до того времени, – сказал дед, понизив свой голос и уронив руки, – я – ваш священник, ваш посредник между Богом и людьми, – буду заботиться об этом юноше. Он будет жить в моем доме, мой собственный внук.
   Кто-то издал радостное восклицание, за которым последовали сдержанные аплодисменты. Однако к этому времени собравшиеся ощутили на себе первые редкие капли влаги, конденсировавшиеся в воздухе, которые вскоре перешли в моросящий дождь. Люди стали расходиться в поисках укрытий. Помощники деда ухватили Тигхи за наиболее чувствительные части его рук, ближе к подмышкам, при этом постаравшись (во всяком случае, так показалось юноше) запустить ему в кожу ногти, и практически поволокли его назад, в дом деда.
   Дом его родителей, освободившийся от всякой мебели и утвари, быстро пришел в негодность. Тигхи спал в главном пространстве дома своего деда, свернувшись калачиком на жестком полу. Днем он отчаянно хандрил взаперти, пока дед расхаживал по деревне, улаживая проблемы, возникшие в связи с переходом к нему имущества исчезнувшего принца. Иногда к деду обращались люди, считавшие, что имеют законное право претендовать на часть козы или даже на целую тушу. В деревне шли постоянные, хотя и подспудные споры насчет того, могут ли быть унаследованы долги. Однако дед переговорил с дожем, и тот объявил, что закон не допускает таких вещей. Кроме того, люди в большинстве своем сильно побаивались деда.
   Вообще-то закон был чрезвычайно запутанным и допускал разные толкования. Если родители Тигхи действительно мертвы, значит, с ними умерли и их долги. Однако возражали кредиторы, явных и недвусмысленных доказательств их смерти никто представить не мог. Дед не унаследовал их имущество, он просто опекал его до их возвращения, а стало быть, к нему переходила ответственность не только за животных принца, но и за его долги. Дож действовал по закону, однако это не помешало некоторым жителям деревни явиться к дому деда и барабанить в двери, требуя уплаты. Многие боялись деда, но кое-кто решил бросить ему вызов. Тяжелые времена сделали людей отчаянными. Эти моменты, когда кредиторы ломились в дверь, были одними из самых тяжелых в жизни Тигхи.
   – А ну, выходи, хитрый поп! – кричал, бывало, кто-нибудь снаружи. – Твоя дочь все еще жива, прячется где-то, значит, живы и ее долги!
   Однако слова эти, произнесенные вслух, оказывали обратное воздействие на воображение Тигхи; ему было гораздо труднее вытравить из своего сознания мысль о том, что его па и ма мертвы.
   Мертвы. Упали к Богу, находящемуся на дне мира.
   Деду, должно быть, еще тяжелее, размышлял Тигхи. Если его дочь и муж его дочери действительно упали с мира, значит, их души не вознесутся на небеса. Ведь деревня не может сжечь тела и вместе с дымом послать их души на небо. Однако деда это, похоже, не беспокоило. Он ходил по деревне и занимался своими делами. Копил богатство, делая это во славу Бога. Так, во всяком случае, он говорил.
   Люди боялись деда, и Тигхи знал почему. Стоило деду бросить на юношу хотя бы мимолетный взгляд, как того передергивало, как от острой зубной боли. Он орудовал своим деревянным посохом не хуже молодого мужчины и очень метко тыкал его концом в тело или лицо Тигхи. Один раз дед так сильно избил юношу, что у того оказалась сломанной скуловая кость. Тигхи был в этом совершенно уверен: боль в скуле была очень сильной и не утихала много часов.
   Тигхи пытался не попадаться деду на глаза, вообще не привлекать к себе его внимания. Однако он скучал по родителям, и время от времени чувства брали верх над благоразумием. Однажды Тигхи сказал:
   – Может быть, мои па и ма незаметно проскользнули по лестнице дожа.
   Дед злобно воззрился на него, посасывая свою грассвидовую трубку.
   – Гм?
   – Может, они переоделись и поднялись в Мясники. Или у них была договоренность с дожем…
   Деду пришлось наклониться вперед, чтобы дотянуться до посоха.
   – С тобой говорили мои враги? Нас с дожем связывает дружба, причем очень давняя, – прорычал он, вставая. При этом его суставы издали страшный скрип. – Ты осмеливаешься предположить, что дож мог солгать мне?
   Удар посохом пришелся по левому плечу Тигхи.
   Если дед днем оставался дома – а такое иногда случалось, – Тигхи незаметно выскальзывал из дому и бродил по деревне, как и раньше. Сначала он шел от утеса к утесу, проверяя один уступ за другим, тщательно прочесывая всю деревню, словно надеясь случайно натолкнуться на своих па и ма, смеющихся вместе, выходя из чьего-нибудь дома, или сидящих на солнышке рука об руку. Тигхи действовал методично и последовательно, идя от нижних уступов к верхним или наоборот.
   Иногда он навещал свой старый дом. Рассветная дверь была сломана. Очевидно, это сделали скитальцы. Судя по всему, кто-то прошел по всему дому в поисках пищи или чего-либо на продажу. Однако ни пищи, ни вещей, которые имели бы хоть какую-то ценность, здесь давно уже не было и в помине. Об этом позаботился дед. Когда Тигхи вернулся домой в первый раз после исчезновения родителей, у юноши теплилась мысль, что здесь ему будет уютнее и спокойнее, чем в доме деда, где даже воздух был наполнен враждебностью. Он свернулся калачиком в своем алькове, в том самом пространстве, где спал с тех пор, как был мальчиком, и попытался потерять сознание. И поплыл по волнам своей памяти, преследуемый кошмарами, от которых неприятно сводило внизу живота. Падение. Лицо ма, искаженное агонией гнева. Приступ бешенства, и он тому причиной. Расчлененные, размозженные остатки их тел, разбросанные по краям уступов и утесов.
   – Ты шатаешься по деревне, как скиталец, – как-то вечером рявкнул на него дед.
   Пища в его доме была скудной и не такой вкусной, как та, к которой привык юноша. Тигхи по-прежнему пил козье молоко, и дед выпекал из травяной муки формовой хлеб. Однако в нем совсем не было семян, а вкусные насекомые, которые ма запекала в неограниченном количестве, попадались лишь изредка. Когда дед сказал это, Тигхи сидел на полу, поджав под себя ноги, и жевал кусок недопеченного хлеба.
   – Ты слышишь меня? – повторил дед громче. – Ты шатаешься по деревне совсем как бездомный скиталец.
   – Да, дед.
   – Это должно прекратиться. Мы подыщем тебе работу. Ты уже достаточно взрослый, чтобы работать. До сих пор ты вел жизнь без тревог и забот. Ну что ж, пора тебе перестать быть мальчиком и становиться мужчиной, трудом зарабатывать себе, на жизнь.
   Тигхи чуть было не спросил, не означает ли это, что, будучи мужчиной, он унаследует княжество своих родителей и даже их имущество, но вовремя прикусил язык. Дед впадет в бешенство, и его деревянный посох изрядно погуляет по спине юноши. И дело вовсе не в том, что Тигхи это здорово задевало за живое. Его нисколько не беспокоило, станет он принцем или нет. Что проку? Юношу не волновало даже то, что дед присвоил себе коз, принадлежавших его семье. Все равно он не знал, что делать с козами, как ухаживать за ними или как ими торговать.
   – Ты больше не спускаешься в обезьяньи хоромы этого еретика? – угрожающим тоном спросил дед.
   – Нет, дед.
   – Ладно. Мне бы не хотелось услышать от людей, что ты бываешь там. Это придало бы жара моим врагам. Теперь ты под моей опекой, и я намереваюсь учинить за тобой надлежащий присмотр. Твоя ма слишком миндальничала с тобой, вот ты и распустился.
   – Да, дед.
   – Я не буду смотреть сквозь пальцы, если узнаю, что ты по-прежнему якшаешься с этим вредным еретиком.
   Тигхи и в самом деле давно уже не бывал у старого Уиттера. С тех пор как исчезли родители, прошло две недели, и все это время у Тигхи ни разу не возникло желания спуститься по лестнице. Вместо этого он мечтал о Уиттерше. Его мысли были полны этой призрачной, воображаемой девушкой, когда юноша ложился спать на полу дома деда. Накрывшись ковриком, сплетенным из стеблей травы, Тигхи крепко сжимал свои бедра, сунув между ними руку, и очень осторожно, постепенно напрягал свои мускулы. Давление, которому подвергался конец его вика, приводило к тому, что он становился жестким и твердым, как пластик, и Тигхи закрывал глаза и рисовал в своем воображении образ Уиттерши, ее приятную, бархатистую на ощупь кожу, обнаженное тело, скрытое под грубой тканью юбки, лукавую улыбку. Когда ее лицо озарялось этой улыбкой, вик избавлялся от своего груза, а в душе юноши вдруг вспыхивал ослепительно яркий солнечный свет, который заливал ее всю без остатка. Тело Тигхи содрогалось в невыразимо приятных конвульсиях, а волосы на животе склеивались от излившейся на них густой липкой жидкости.
   Как-то вечером он лежал, свернувшись калачиком, в своем уголке, и случайно подслушал разговор, который вел дед со своими двумя помощниками. Они намеревались зарезать козу и устроить праздник. Тигхи изумился и вознегодовал. Зарезать козу могли позволить себе лишь самые богатые семьи в деревне, если им нужно было отпраздновать какое-то важное событие в своей жизни, свадьбу например, и животное забивали, чтобы накормить большое число гостей. Однако чтобы человек, занимавший такое положение, как дед, и в такое время, как сейчас, когда его дочь и зять, возможно, погибли и их души витают неизвестно где, за краем мира, мог решиться на такой шаг… это казалось Тигхи непостижимым и кощунственным. Из того, что подслушал Тигхи, явствовало, что дед и его приспешники ломают голову главным образом над тем, как избежать нежелательной для них реакции со стороны жителей деревни. Несколько раз в разговоре упоминалось о доже.
   В конце концов, одурманенный дымом, изрыгавшимся сразу из трех трубок, Тигхи погрузился в сон. А утром обнаружил, что не может встать. Все казалось бессмысленным. Его па и ма умерли. Исчезли навсегда. Так о чем теперь беспокоиться? В голове юноши было такое ощущение, словно там пылал костер, который оставил в его мозгах сухой, горячий пепел. Он перевернулся на спину и застыл в болезненной неподвижности.
   Пришел дед и, застав его в таком состоянии, поднял с пола несколькими хлесткими ударами посоха. Заскулив, как обезьяна, Тигхи кое-как поднялся на ноги и побежал зигзагами, уклоняясь от посоха, пока не выскочил за дверь. Вслед ему звучал голос деда:
   – Скоро мы найдем тебе работу.
   Яркое солнце ударило по глазам, и Тигхи часто заморгал. Делать было нечего, и он отправился бродить по выступу главной улицы. Скитальцев здесь стало еще больше, чем раньше. Они сидели на корточках на земле или прислонившись спиной к стене. Скучные, мертвые лица, глаза, смотревшие в никуда. Тигхи так и подмывало крикнуть им:
   – Моя ма исчезла. Она исчезла навсегда.
   Ему стоило немалого труда перебороть в себе это желание, которое свербело в мозгах, пронизывая их насквозь. Во рту пересохло. Тигхи двигался вкривь и вкось шатающейся, вихляющей походкой и однажды оказался даже у края выступа. Он думал про себя: «Если я упаду, значит, упаду. Так тому и быть».
   Вслед за этой мыслью появилась другая: «Надеюсь, что я упаду. Надеюсь, что я умру».
   Может быть, он, падая, долетит до самого основания стены, туда, где живет Бог, хотя дед отрицал это. Однако реальное ощущение близости края мира было не слишком приятным: внизу живота противно засосало, и ноги сами, не подчиняясь мыслям, увели юношу в сторону и не дали случиться непоправимому, великому падению.
   Ему захотелось есть. Пролежав на полу все утро, он пропустил завтрак. Казалось, желудок кто-то стиснул в кулаке. Однако у Тигхи не было денег, а возвращаться в дом деда, чтобы найти там что-нибудь перекусить, ему не хотелось. Спина все еще ныла от ударов посоха. Тигхи бесцельно шатался взад-вперед по выступу, не имея конкретного намерения пойти куда-либо. Затем он уселся на землю на левой стороне выступа главной улицы и приставил ко лбу ладонь, чтобы солнце не слепило глаза. В небе кружили стаи птиц, образовывая самые разные узоры. Они то слетались вместе, то разлетались во все стороны. На его плечо легла чья-то рука.
   – Ну, парень, вот мы и встретились снова.
   Это был старый Уиттер.
   – Привет, – сказал Тигхи, слегка прищурившись.
   В руках у Уиттера был маленький мешочек соли.
   – Понимаешь, обезьянам соль нужна не меньше, чем нам, людям, – сказал он. – Сегодня приходил торговец и приносил огромный рюкзак с ней. К тому же и цены на соль упали.
   – Я голоден, – пожаловался Тигхи.
   – Пошли к нам, – предложил Уиттер. – У нас найдется что перекусить. Моя девочка все время спрашивает о тебе.
   Словно в тумане и все же полностью отдавая себе отчет в том, что совершает очень серьезный проступок, Тигхи последовал за Уиттером. Они прошли по пологой части выступа главной улицы, а затем спустились по лестнице на уступ старого Уиттера. Внизу Тигхи овладела робость, и он остановился у двери дома, не решаясь войти. Уиттер заметил его смятение и произнес:
   – Я скажу своей дочке, чтобы она вышла к тебе.
   Он повернулся и открыл дверь, но затем, остановившись на пороге, опять повернулся и с некоторым усилием добавил:
   – Мне очень жаль, что все так вышло. С твоими па и ма. Да, очень жаль.
   Уиттерша появилась через считанные мгновения. Ее лицо расцвело в улыбке. Тигхи почувствовал, как к горлу подступили слезы, однако усилием воли заставил их отступить.
   – Привет, – сказала она. – Мне нужно отнести эту соль обезьянам. Пойдем вместе.
   Тигхи последовал за ней.
   Они ступили на очень узкую тропинку, и Тигхи повернул голову к стене, чтобы не смотреть на край, который был совсем близко, в паре шагов. Он опасался головокружения. Затем тропинка вывела их к гряде травянистых утесов, которые уже начали разрушаться. Здесь и паслись обезьяны Уиттера. Из стены торчало несколько полусгнивших колышков с обрывками веревок. Обезьяны паслись свободно. Уиттер так долго держал здесь животных, что они привыкли к этому месту и не делали попыток убежать. Обросшие шерстью тела, каждое величиной с ребенка, не более, сгрудились вокруг Уиттерши, которая отламывала кусочки соли и раздавала их обезьянам. Черные цепкие пальцы хватали лакомство и тут же отправляли в рот. Глухое ворчание время от времени прерывалось резкими визгами, когда животные, оскалив зубы, были готовы вцепиться друг в друга.
   – До меня дошли слухи насчет твоих па и ма, и я даже не знаю, как тебя утешить, – произнесла Уиттерша, слегка повысив голос, чтобы тот не утонул в обезьяньем гвалте.
   Тигхи промолчал. Отыскав утес пошире других, он уселся спиной к стене. Уиттерша покончила с кормежкой животных и, подойдя к юноше, села рядом.
   – Тяжелое время для тебя, – проговорила она.
   – Да уж куда тяжелее.
   Ее пальцы прикоснулись к плечу Тигхи, и даже несмотря на то, что настроение у него было хуже некуда, несмотря на тоску, камнем лежавшую на сердце, Тигхи почувствовал, как его вик немного напрягся.
   – В деревне теперь разное болтают, – сказала Уиттерша. – Многие говорят, что ты должен стать принцем и сам распоряжаться своим состоянием, на которое у твоего деда нет никаких прав.
   Тигхи посмотрел на нее. В глазах девушки читались раздражение и нетерпеливое желание. Несмотря на туман грусти, застилавший его разум, Тигхи все же распознал ее взгляд. Если бы он стал принцем, значит, был бы совершеннолетним холостым мужчиной с пятью козами и собственным домом. Заманчивая цель для дочери торговца обезьянами.
   – Ясное дело, – ответил он.
   Уиттерша откинулась назад, и ее глаза заблестели на солнце.
   – Я знаю, что твой дед в очень хороших отношениях с дожем, однако должен быть какой-то выход. Если бы ты стоял на своем, все получилось бы. Под лежачий камень вода не течет. Потребуй коз. Предъяви на них права – а почему бы и нет? Только подумай, Тигхи, шесть коз!
   – Пять, – поправил он ее тихим голосом.
   Затем Уиттерша придвинулась к Тигхи, обдав жарким дыханием его шею.
   – Это твое добро, ты же знаешь. Тебе нужно стать принцем и вести себя так, как подобает принцу. Тебе нужно пойти и забрать все это.
   – Наверное, – согласился Тигхи. Все его тело ощущало безграничную усталость. И самое ужасное – им завладело чувство, говорившее, что он одинок, что у него нет никого в любом месте стены, кому он был бы небезразличен сам по себе. Он был не человеком, а лишь законным каналом для получения наследства. И все же, несмотря на эту глубокую грусть, его вик встал и напрягся, образовав выпуклость в штанах. Он выдавал Тигхи.
   – Ты мне всегда нравился, ты же знаешь это, – тем временем говорила Уиттерша.
   Ее голос звучал откуда-то издалека, несмотря на то, что слова были сказаны Тигхи прямо в ухо. Его взгляд был устремлен вперед. Голубое небо. Существует ли в этом далеком голубом пространстве другая стена, чистая, ровная стена? И действительно ли она делает воздух таким голубым?
   – Ты же знаешь это, ведь правда? – спросила она.
   Тигхи слегка повернул голову, и Уиттерша поцеловала его прямо в губы. Затем хихикнула. Пока они разговаривали, обезьяны устроились на соседних утесах и с глухим ворчанием выискивали друг у друга блох, вырывали из земли стебли травы и хлопали себя по макушкам голов ладонями своих длинных, узких рук. Тигхи почувствовал, как сердце учащенно забилось в груди.
   – Будет лучше, если мой па не увидит, как мы целуемся здесь, – произнесла Уиттерша и бросила на Тигхи почти застенчивый взгляд.
   Действуя импульсивно, Тигхи резко наклонил свою голову вперед и неожиданно для Уиттерши урвал у нее поцелуй. Его вик так напрягся, что юноше стало больно. Тигхи поднял руку и сжал плечо девушки, а затем его рука переместилась на ее правую грудь, мягкую и податливую, как глина. Уиттерша по-прежнему улыбалась, однако поспешила отвести руку Тигхи в сторону. Он попробовал было ринуться вперед и снова поцеловать ее, но девушка успела откинуть голову назад.
   – Подожди, – произнесла она.
   Положив руки на плечи юноши, Уиттерша всем телом подалась вперед и толкнула его так, что Тигхи опять оказался прижатым спиной к стене.
   – Некоторым парням такая забава нравится, – сказала она едва слышным голосом и снова рассмеялась.
   Даже когда ее руки уже скользнули по его животу, Тигхи не мог избавиться от странного чувства. Эти слова словно оцарапали его. Некоторым парням? Каким парням? Перед ним развернулась бездна возможностей, подсказанных ревностью. Каких парней подразумевала Уиттерша? С кем она проводила свое время? С какими парнями она занималась этим?
   Однако волна первых ошеломительных ощущений выдавила из Тигхи эти мысли. Уиттерше удалось просунуть обе руки под пояс его штанов. Его вик, казалось, устремился к ним навстречу. Девушка наклонилась немного вперед, чтобы поудобнее ухватиться за вик, на ее губах застыла отстраненная улыбка. Пальцами левой руки девушка охватила основание его вика, а правой сжала головку вика. Тигхи содрогнулся. Затем она начала грубо натирать его вверх-вниз. Внезапность, с какой девушка сделала это, а также трение сухой кожи о кожу причинили ему боль, и с губ Тигхи сорвалось недовольное восклицание. Уиттерша перестала массировать его вик и удивленно посмотрела Тигхи в лицо. Ее улыбка при этом немного увяла.
   – Что с тобой?
   – Больно.
   Она вытащила из его штанов правую руку, поплевала на ладонь и вернула руку на место. Затем опять принялась тереть вик. Со смазкой дело пошло лучше, и ощущение боли почти исчезло. Где-то внизу, под мочевым пузырем, сразу же начало давить. Ощущение напоминало то, которое юноша испытывал, когда ему хотелось помочиться, но вместе с тем было совершенно новым. Давление росло, быстро стремясь к чему-то осязаемому и определенному. Тигхи бросил взгляд вверх. Движение ее руки взад-вперед соответствовало движению ее ладони вниз-вверх, и в такт этим движениям покачивался торс девушки. Через отвисший край рубашки Тигхи были видны мерно колышущиеся груди. В этот момент у него перехватило дыхание: Тигхи испытал необыкновенное наслаждение. Его вик изрыгнул сначала большой сгусток густой жидкости, а затем еще один, поменьше, и после этого ничего. Уиттерша перестала тереть вик, ее лицо расплылось в широкой улыбке.
   – Ну вот, – проговорила она. – Что скажешь?
   Тигхи уставился на нее широко открытыми глазами.
   – Потерял дар речи? – спросила девушка, явно потешаясь над ним.
   Отпустив вик, Уиттерша вытащила руки из штанов Тигхи и вытерла их о траву. Обезьяны, находившиеся вблизи и наблюдавшие за ними, недоуменно загалдели.
   Тигхи начал говорить что-то, но слова застряли у него в горле. Затем с содроганием, словно слова выходили из него таким же образом, как только что вышло семя, он сказал:
   – Я люблю тебя.
   Улыбка на лице Уиттерши сморщилась, а затем появилась снова, но еще более широкая, чем прежде. Тигхи почувствовал себя так, словно сморозил глупость.
   – Мне пора домой, – произнесла она, – а то па будет очень недоволен.
   С обезьяньей ловкостью она вскочила на ноги и быстро засеменила вдоль края утеса. Добравшись до уступа, девушка взобралась на него и, нагнув голову, нырнула в дверь своего дома.
   Какое-то время Тигхи находился в состоянии восхищенного оцепенения. Он приложил руку к животу и пощупал его в том месте, куда стараниями Уиттерши из его вика выскочило нечто густое и липкое, похожее на сопли, которые вылетали из носа, когда сморкаешься. Осторожно, указательным и большим пальцами, Тигхи снял сгусток с волос на своем лобке и стал внимательно рассматривать его. Он имел цвет бездны. Цвет неба.
   В этот момент облака рассеялись, и сквозь образовавшееся отверстие хлынул яркий, слепящий солнечный свет. Буйство его лучей заставило Тигхи прикрыть глаза. Сердце гулко билось в груди. В сознании опять возник образ ма. Почему вдруг он подумал о ней? Каждый раз, когда Тигхи вспоминал о ней, она казалась сердитой. Даже лицо ма было потемневшим от злости. Похоже, он не способен представить ее иной, кроме как на грани бешенства. Затем внезапно Тигхи охватило разочарование безысходности, затопившее его с головы до ног. Его па и ма умерли. Его ма умерла. В их смерти повинен и он. Каким образом – трудно сказать, но чувство собственной вины постоянно жило в Тигхи, и он не мог от него отделаться.