– Что вы?! Как раз напротив! Теперь мне многое становится понятным.
– Доктор только-только привык к радио. Он закоренелый консерватор и признает прогресс только в своих изобретениях. К кинематографу же он относится хуже, чем к Гитлеру. О войне знает только из газет, ну, и радио, конечно, но сами знаете, какие краски напускают журналисты и репортеры – не разберешь, где правда, а где вымысел…
– Тед Макгредер. Можно просто Макки…
– Это он для того, чтобы от своих обезьян не отличаться! Ха-ха!..
– Не обращайте на них внимания, мистер Редерсон…
– Зовите меня Томом.
– Хорошо. Не обращайте внимания на этих хохотунчиков, Том. Это не люди, а полные дураки и абсолютные болваны, над которыми смеются даже мои шимпанзе. Но с ними не так и плохо – поверьте мне, человеку, который проторчал с этими полоумными полгода в Вонючем городе…
– Простите, как вы сказали: «Вонючий город»? Это название новое? Мне же известно другое…
– Все верно – Восточный, но мы не могли не отметить его столь броскую достопримечательность, как зловоние.
– Это действительно ужасно! Я едва сразу же не умер на трапе самолета.
– Могло случиться и такое. И все это из-за этого Макки…
– Это правда из-за вас?!
Макгредер густо покраснел и метнул полный гнева взгляд в сторону своих товарищей.
– Да. То есть – нет!.. Не именно из-за меня. Это из-за животных. В городе живет около полусотни обезьян, шимпанзе, и примерно столько же свиней. Уборка отходов их жизнедеятельности не предусмотрена проектом. Вот и запах. Кроме этого, очень большая смертность: дохнут от жары и болезней. Командование по этому поводу не больно переживает.
– Город обезьян?!
– Да, и свиней. Превосходные такие…
– Для чего?
– Они – это «биологические объекты поражения». Человека на испытаниях под взрыв никто бросать не будет, чтобы узнать, что с ним после этого случится. А животные… Они всегда помогали человеку в исследованиях. На них перепробовали все: лекарства, яды, газы, болезни… Ведь шимпанзе и свиньи по строению организма, его органов, очень схожи с человеком. Вот и сгорят они завтра в атомном огне.
– Но зачем пятьсот животных, когда можно обойтись меньшим количеством?
– Об этом, Том, спросите Нормана Фридбаха. Город и население – его идея полностью.
– Сумасшедший человек!..
– Мы тоже так думаем… Рой Вильсон – инженер-строитель, архитектор.
– Так это ваши чудеса?
– Какие?
– Небоскребы, мосты, река и пруд…
– Озеро.
– Что?..
– Это озеро, говорю. Его глубина около ста тридцати метров.
– И как вам только это удалось?
– Об этом тоже спросите Пустоголового Фрэда.
– Кого?
– Это мы так Нормана между собой окрестили.
– Но все же!.. Как это ему удалось?
– Очень быстро. Несколько секунд.
– Не может быть!
– Еще как может, Том. Он там бомбу взорвал, а из ее воронки море получилось.
– Просто невероятно. А вода откуда?
– Да оттуда же. Там после взрыва открылось множество родников и подземная река.
– А мосты?..
– Это уже фокусы Вильсона.
– Никаких фокусов, – протягивая руку Тому, возмутился Вильсон. – Зовите меня просто Вильсоном, мистер Редерсон. Я к такому обращению больше привычен. Касательно мостов… Все настоящее и работоспособное. Работали над этим около года.
– Он этим гордится.
– Не меньше, чем ты своими макаками.
– Вот так и живем…
– Строили Восточный сколько времени?
– Что-то около года. Грандиозный замысел, но абсолютно бесполезный.
– Почему?
– Разумеется, польза здесь какая-то есть. Определенно есть. Но только военная. Если бы такой же город построить в каком-нибудь другом месте – его ценность была бы гораздо большей, – Рой снял и протер полой халата очки. – Понимаете, я гражданский строитель, для которого очень важно, чтобы в его домах жили люди, и эти дома стояли долго и крепко. Грустно осознавать, что все тобою и другими построено для того, чтобы быть разрушенным. Это противоречит человеческой природе: созидать с пользой для будущих поколений.
– Из ваших слов следует определенно одно – вы не в дружбе с Фридбахом.
– Они в жестком противостоянии, – уточнил Макгредер.
Зоолог курсировал между холодильниками и столом, расставляя на зеленом сукне консервы, столовые приборы, бутылки с напитками.
– Но эта борьба без равных условий для сторон. Пустоголовый Фрэд постоянно находит какие-то недоделки, ошибки в конструкциях и обвиняет в этом Роя. По правде говоря, виноваты строители, которые халтурили вовсю, чтобы уложиться в сроки. Норман Фридбах это прекрасно понимает, но не умеет мирно сосуществовать со своими оппонентами. Мало того, в игре с Вильсоном он использует подтасованную колоду и обвиняет его в умышленном саботаже. Это очень серьезно, – он сделал пригласительный жест рукой. – Прошу составить компанию за трапезой. Том, вам надо поесть. На вас жалко смотреть после знакомства с «главной достопримечательностью» города.
– Огромное спасибо за приглашение, – сказал Редерсон и прошел к столу. Он чувствовал себя слабым, и завтрак был бы совершенно не лишним, чтобы восстановить силы перед нелегким днем.
– Неужели профессор столь категоричен? – вернулся он к теме разговора.
Телингтон, биолог, намазывая паштет на ломоть хлеба, тотчас замотал головой:
– Вы неверно подбираете определения. «Категоричность» – смысл этого слова не может быть применим к Пустоголовому Фрэду. Здесь уместно другое, – и он многозначительно постучал рукоятью ножа себя по виску. – Он свихнулся на собственном величии. Это горький удел всех варваров, разрушителей. Гордыня старика ищет противостояния со всеми. Его терпят, но выходки и непримиримость профессора могут скоро надоесть. С каждым днем он становиться все более заносчивым и нетерпимым.
– Может быть, этому есть какое-то другое объяснение, кроме гордыни? – спросил Том, сооружая для себя многоэтажный сэндвич.
– Объяснение сумасшествию?.. Не смешите. Какие еще могут быть объяснения?
– Для того чтобы сойти с ума, тоже надо иметь причины.
– Ах, вот вы о чем, – усмехнулся Телингтон. – Об атомной бомбе.
– О ней самой.
– Здесь тем более нет никаких причин для болезненно завышенного самолюбия, – не отвлекаясь от еды, произнес Макгредер.
– Но она позволит выигрывать в войнах!
Зоолог отложил бутерброд и уставился на Редерсона:
– Вы не понимаете, о чем говорите. Это не авиабомба весом в десять тонн. Вы недавно восхищались нашим озером. Это последствия взрыва мощностью всего в полсотни тонн – и получилась яма в сто тридцать метров глубиной. Завтра будет испытана другая – в десять килотонн! Вы рассматривали город с самолета – немаленький, не так ли?
– Не спорю.
– Так вот… Никто не знает, что останется после взрыва. Никто не может даже предположить, пофантазировать о возможных последствиях!.. Разрабатывается новая бомба мощностью в пятнадцать килотонн, а что дальше? Пройдет лет десять-пятнадцать, и какой-нибудь психопат предложит для испытания игрушку с гигатонным зарядом и выберет в качестве полигона Землю.
– Ну, это уже фантастика, – отмахнулся Том.
– Как вам угодно. Но я рад, что завтра вы станете участником этих фантастических событий.
Зоолог вернулся к еде.
Архитектор, Рой Вильсон, съел один сэндвич и стал готовить другой.
– Я тоже усматриваю в словах Теда некоторое преувеличение. Но он зоолог, притом уверенный, что человек – самое бесполезное и даже вредное существо на планете. Тед боится и переживает за тех, кто ни в чем не виноват и просто хочет жить – за животных. Это его мнение, и мы его уважаем. Но в одном он действительно прав: с атомной бомбой отпадает вообще смысл воевать. Цель всякой войны банальна до цинизма: захват материальный ценностей и порабощение народа.
С этим трудно было не согласиться. Том кивнул.
– Но создатели атомной бомбы не учли одной очень важной детали: после атома не останется ни потенциальных врагов, ни ценностей, только пепел и смрад. Небогатый урожай. Площади, оказавшиеся под бомбардировкой, опасны радиационным заражением на протяжении многих столетий. Вы знаете, что такое лучевая болезнь?
– Очень мало, – ответил Том.
– Именно! В полном неведении находитесь не только вы, но и ученые. Доказано, что радиация способна провоцировать раковые заболевания. И предполагается, что она способна изменять гены и вызывать мутирование.
– Только совсем недавно, кстати, обратили внимание на то, что бродячие собаки, живущие в Блю-Бек-форте, приводят уродливых щенят, а крысы стали в два раза больше размером, – говоря, Макгредер постукивал ножом по столу. Его лицо алело от возбуждения. – Это произошло с животными через два года после первого взрыва. При этом надо учитывать, что от базы до полигона не более трехсот километров.
– Может, здесь имеют место совершенно другие причины? Например, местного характера, – предположил Том. Он хотел услышать максимальное количество версий, чтобы утолить свой журналистский голод.
– Не очень-то верится, – вновь вступил в разговор архитектор. – В природе долгое время ничто не меняется. Пустыня осталась прежней. Небо, солнце, горы – все как раньше. Был только взрыв.
– И будет новый, – ввернул Телингтон.
– Да, – согласился Том. – Это правда. Но могут быть и простые случайности. Мутанты пугали людей постоянно. Где-то их было больше, где-то меньше. Зачем же сразу все валить на атом?
– Лишь только затем, что мы, уважаемый мистер Редерсон, ученые, – спокойно ответил Макгредер. – Конечно, мы знаем о том, что миром в равной степени правят и закономерности и случайности. Но за неимением научных объяснений мы вынуждены оперировать фактами. Возможно, мы грешим узостью взглядов, но в тоже время отдаемся полностью уверенности в том, что использование атомной энергии лишь подтвердит в дальнейшем наши выводы. Кроме этого, есть подозрение, что человечество еще абсолютно не готово использовать такое мощное средство, как атом. Мне это напоминает дикарей, которые бегали по доисторическим лесам и, подняв с земли палку, использовали ее в качестве оружия – и лишь потом, спустя многие столетия, научились ее применять как строительный материал и рычаг.
– Вы хотите сказать, что мы используем атом не так, как следует? – спросил Том. – По-моему, не так уж и плохо использовать его для начала как оружие, – он отодвинул от себя пустую бутылку. Чувство сытости слегка хмелило сознание. – Хотя мне очень нравятся ваши доводы Тед, но я не вижу пока другого, более эффективного оружия, чем атомная бомба. Я видел войну и был свидетелем сотен трагедий, о которых не решился бы рассказывать за этим столом… и вообще. Это страшно. Была бы эта бомба тогда, в тридцать девятом году, сбросили бы ее на голову Гитлеру, и делу конец! Возможно, ваши рассказы об ужасах последствий атомной бомбардировки имеют под собой основу – об этом, вы абсолютно правы, судить будущим поколениям, но они, пожалуй, будут не столь страшны, как концлагеря Бухенвальд, Заксенхаузен и Равенсбрюк. И не было бы, в конце концов, миллионов жертв! Вот в чем гуманность…
– Вы упускаете самое главное…
– Что? – Редерсон повернул голову к Телингтону.
Биолога нисколько не волновал его порыв. Не глядя на Тома, он усердно выуживал из консервной банки остатки паштета. Такое демонстративное невнимание зацепило самолюбие Тома: он говорил о том, что было на самом деле, о том, что видел собственными глазами, о том, что пережил – о главном, черт побери! А где мог рассмотреть этот худосочный хлыщ свое «нечто главное» отсюда, за тысячи миль от фронтового пекла, когда лишь изредка отклеивался от дармовой банки консервов?..
– Что же «главное» я упустил? – сдерживая гнев, повторил свой вопрос Редерсон.
Ученый отставил банку и неторопливо облизал пальцы:
– То, что Гитлер не дурак, как многие хотят думать. Идиот не смог бы подмять под себя всю Европу, часть Африки и доставить массу серьезных неприятностей более сильным державам. Объединились бы эти державы против него своей мощью, чтобы победить, в том случае, если бы он оказался законченным болваном? Нет.
Биолог победно взирал на Редерсона, который в ответ корчил саркастические гримасы.
– Но он-то действительно дурак! – не выдержал Том. – Разве мог умный полководец начать войну сразу со всеми, не имея для этого достаточной сырьевой и промышленной базы!
Теперь пришла очередь кривиться Телингтону:
– Не утомляйте меня идеологией. В Вонючем городе она никуда не годна… Вы смешали в кучу и стратегию, и политику. Это верхняя правда, та, что на поверхности. На самом же деле, как мне думается, причина совершенно в другом: у фюрера не было иного выбора, но это не касается темы нашего разговора…
– Вот как – не касается?
Рик не обратил никакого внимания на язвительную реплику.
– Все дело в другом… Дурак – это посредственность, а Гитлер – личность, не посредственность. Пройдет не так много времени, и многие будут вынуждены это признать. Вам не нравятся мои слова?
– Более чем!
– Но не вам судить, как, впрочем, и мне, об истинном положении дел в современном мире. И, возвращаясь к нашему прежнему разговору, скажу, что вы упустили такую деталь – не знаю: по умыслу, или нет, – он дружелюбно улыбнулся, демонстрируя, что ссориться не расположен, но тут же стал серьезным. – Разве мог Гитлер идти войной против всего мира, не имея в рукаве козырной карты? Уверен, он знал, что делает. Эти легендарные «Фау» были лишь ступенью к полной победе. Кто знает: может, то, что здесь завтра взорвется здесь силой солнца, принадлежит вовсе не американцам, не русским, а только немцам…
Биолог замолчал и стал собираться: натянул высокие резиновые сапоги, длинный прорезиненный фартук, взял перчатки.
«А он ведь прав, – думал Том, наблюдая за сборами ученых: к Рику Телингтону присоединились и остальные, экипируясь по его примеру. – Глупо думать, что Гитлер, стремясь к порабощению человечества, рассчитывал только на мощь своих танковых дивизий. И хорошо сказано о палке… Кажется, у этих ребят больше оснований для таких выводов, чем у меня. Их уверенность в выводах начинает меня пугать – просто стыдно признаться, что не знаешь, чего именно боишься. На фронте проще: сидишь в окопе во время артобстрела, ни жив ни мертв от страха, но знаешь его причину – рои осколков в секунду могут изрешетить тебя, и прекрасно знаешь, что единственная защита – это окоп или блиндаж… Здесь же не знаешь ни о чем, и от этого еще страшнее».
Ему протянули пакет с прорезиненной амуницией.
– Это защитит вас от грязи, – прокомментировал архитектор и посоветовал: – И постарайтесь держать оружие под рукой. Бешенство в городе. Больные животные срываются с привязей и нередко нападают на людей. Незачем еще одна трагедия.
Редерсон оделся и, следуя совету, нацепил ремень с пистолетом поверх резинового фартука. Остальные достали из шкафа многозарядные карабины.
– Не люблю, когда остаются неясности, – сказал Том, когда все были готовы к выходу. – Боюсь, что больше нам никогда не увидеться и не поговорить всем вместе.
– Что вас интересует? – спросил Вильсон, проверяя оружие.
– С чего вы взяли, что атом используется не так, как следовало бы? Я принимаю, что атомная бомба, атомный реактор – это не тот путь. Но принимать и понимать – это совершенно различные вещи.
Все трое переглянулись с таким видом, словно решали: выкладывать все начистоту или… Вновь Том почувствовал удар по своему самолюбию. Ему не доверяли. Впрочем, здесь ничего необычного не было: он человек новый и временный, только совсем немного пострадавший от Нормана Фридбаха; его успокоили, проявив солидарность, но… Профессиональное чутье Тома пострадало еще больше. Он понимал, что тайны есть, и какие-то особенные, но ему их не видеть, как собственных ушей. Не скоро можно будет успокоиться. Очень не скоро, если не удастся найти иные пути удовлетворения своего любопытства.
За Макгредера ответил Вильсон. В его тоне чувствовалось недовольство:
– Тед говорил о том, что атомная бомба или ядерный реактор – это самые примитивные способы использования атомной энергии. На данный момент пока неизвестны другие сферы применения атома, кроме уже названных, но хочется верить, что именно он выведет человека в дальний космос.
– Фантастика, – сыронизировал Том.
– Пусть так, но все когда-то начиналось с фантастики. Вас что-то еще интересует?
«Он становится колючим, – заключил Редерсон, отдавая должное собеседнику, сумевшему дать исчерпывающий ответ ни о чем. – Мой нос держит верный след». И спросил:
– Фридбах по пути сюда рассказывал о каких-то галлонах ностальгии.
Он понял, что сказал глупость, когда остальные едва не покатились со смеху.
– Я понимаю, что это вопрос невежды, но…
– Успокойтесь, пожалуйста, – утирая слезы, произнес Вильсон. – Вас никто не хотел обидеть, – он с трудом сдерживался, чтобы вновь не рассмеяться. – Все дело в духах, которыми пропитываются наши маски. Шедевр парфюмеров носит название «Ностальгия», и его действительно закупают галлонами.
Работать пришлось долго. Кинокамеры были уже установлены без участия Тома в специальные, отлитые из сверхпрочного бетона тумбы. Оставалось только правильно установить саму камеру, проверить ее работу и выбрать в видоискателе план будущей автоматической съемки. Иногда в бетонных тумбах было установлено по несколько камер, которые снимали один и тот же план по очереди, включаясь каждая в тот момент, когда у предыдущей заканчивалась пленка или разряжался аккумулятор. В таких тумбах работать было труднее всего: маленькое пространство было сплошь забито оборудованием, и требовалась особая сноровка, чтобы делать свое дело и нечаянным движением не повредить ничего. Ко всему прочему, изматывала духота. Маска на лице пропускала мало воздуха, и сам воздух предельно был насыщен парами духов. Кружилась голова, тело взмокло и горело под резиной верхнего облачения, однако снять костюм не было возможности – вокруг было довольно много грязи после животных. Приговоренных животных. Редерсон снял перчатку и отер пот со лба, одновременно покачивая головой в унисон своим грустным мыслям. То и дело со всех сторон, из домов, подвалов доносились крики, стоны, лопотание, хрюканье и звон цепей. Ему было жаль узников, но не из-за их завтрашней участи, а из-за их настоящего положения. Неизвестно, сколько времени они томились в своих камерах, страдая и умирая от зноя и жажды.
Закончив с очередной тумбой, Редерсон садился в джип, водитель которого дергал рычаг переключения скоростей, и они катили к следующей.
Работа близилась к завершению. Объезжая пригород, Том заметил выложенный из белого камня прямо на земле круг с крестом в середине. Знак был достаточно велик, чтобы его можно было заметить с большой высоты. Водитель джипа пояснил, что это цель для бомбометания. В этот круг должна завтра упасть бомба. От цели до города было не более полутора километров.
Оставалось проверить еще несколько тумб, и джип не спеша катил по улице в тени высотных зданий, где можно было наслаждаться относительной прохладой. Машина петляла по ровной дороге, объезжая рыжие зловонные и подсыхающие лужи и густые ручьи, вытекающие из домов. Том плотнее прижал к лицу маску, ощутив неприятную тяжесть в желудке, когда вспомнил собственное утреннее состояние у трапа самолета. За поворотом он увидел недавних знакомых. Ученые сидели на бордюре, курили и о чем-то беседовали. Заметив Тома, они переглянулись и тяжелыми взглядами стали смотреть на приближающийся к ним автомобиль. Не надо было быть провидцем, чтобы понять, что они не рады его видеть, но Редерсон, словно не замечая недружелюбия, подошел к ним.
– Здесь можно снять маску, – сказал Вильсон, но Том не сразу решился последовать совету.
– Снимайте, снимайте, – уверенным тоном настаивал архитектор. – К вечеру поднимается ветер. Скорее всего, будет дождь. Мы сейчас на Зеленой улице, которая пересекает город строго с запада на восток, а ветер западный – он-то и уносит отсюда вонь.
Воздух был относительно чистым. Примеси зловония было очень мало, и можно было без опаски дышать полной грудью.
– Сигарету? – предложил Телингтон.
Том, поблагодарив, отказался. Он заметил рядом с биологом что-то продолговатое, накрытое простыней. Белая ткань в некоторых местах пропиталась бурой кровью. По очертаниям предмет под простыней напоминал человеческое тело, но точнее рассмотреть было невозможно – зоолог старался прикрывать его от взгляда Тома собой, делая это как бы невзначай.
– Бешенство? – спросил Том. – Обезьяна? Большая же, однако…
Тройка смотрела на него какими-то странными глазами. От такого взгляда Том начинал себя чувствовать без вины виноватым.
Вдруг сильный порыв ветра сорвал с тела простыню, и она полетела, зацепившись через несколько метров за брошенный моток колючей проволоки.
– Черт! – выругался Рик Телингтон и побежал за тканью.
– Я же тебе говорил: привали камнями! – без особой злости сказал ему вдогонку Вильсон.
Это был труп солдата, лежащий лицом вверх. Тело было изгрызено так, словно его, не переворачивая, объедали сверху, начиная с головы и завершая ногами. Обгладывали, как вареный кукурузный початок, с той лишь разницей, что последний обкусывают со всех сторон, но не трогают сердцевину. Этого же беднягу ели полностью: с одеждой, обувью, экипировкой, костями. Рядом лежали проеденная каска и перекушенная посередине винтовка.
Том не мог отвести взгляд от изуродованного тела; когда же простыня легла на место, его второй раз за день стошнило. Подошел Вильсон и протянул флягу:
– Выпейте. Побольше. Не надо было вам сюда подходить.
Во фляге был бренди. Том сделал три больших глотка. Спиртное успокоило желудок – стало намного легче.
– Что это? – Том неуверенной рукой показал на тело.
– Сами же видели, – с неохотой ответил архитектор. – Не надо было сюда подъезжать. Больно хорошо у вас получается блевать. Как же вы на фронте выдерживали?
– Там такого не было, – сказал Том и вновь глотнул из фляги. Фартук Вильсона был испачкан кровью. – Страшно, но не так.
Его взгляд снова приковало тело под простынею.
– Я-то думал, что там похлеще, – сказал Рой.
– Да, – согласился Том. – Но там не едят убитых вместе с каской и ботинками…
Архитектор резко отобрал у него флягу и нехорошо сказал:
– Вам показалось.
Редерсон оторопел, но потом решительно подошел и стянул ткань с трупа.
– Это мне показалось?
Телингтон забрал у него простыню и накрыл ею тело.
– Да, парень, тебе показалось, – повторил Вильсон. – Так тебе и многим другим будет лучше… На беднягу напали обезьяны. Сошли с ума от жары.
Том подскочил к нему и свалил ударом в живот. Остальные вскочили, но остановились, когда Редерсон выхватил пистолет и направил в их сторону.
– Стоять! – приказал он. – И бросьте винтовки! Живо!.. Вы все здесь сошли с ума от жары! Льюис! – позвал он водителя, который безучастно наблюдал за всем из машины.
Солдат подошел и с опаской покосился на труп:
– Да, сэр…
– Возьми этих болванов на мушку! Если вздумают шевелиться – стреляй.
Сам же Том пошел к машине, достал из своей сумки фотоаппарат, вернулся к телу, отбросил ногой простыню и стал фотографировать, стараясь не упустить ни одной детали.
– Лейтенант, вы перешагнули границу, за которой начинаются большие неприятности, – угрожающе предупредил Вильсон.
– Рой, – обратился к нему Том, не отвлекаясь от работы, – если ты все-таки открыл рот, может, объяснишь, что здесь на самом деле происходит? Мне не очень-то нравятся ваши пространные пояснения о «палке и рычаге»… Я страшно не люблю увиливаний от прямых ответов!
– Но прямых ответов нет! – с возмущением ответил Рик.
– Заткнись, – приказал биологу Том. – Я, кажется, спросил Вильсона. Рой, так, может, потрудишься рассказать?
Он закончил фотосъемку и подошел к архитектору, который после удара продолжал сидеть на асфальте, массируя место, куда попал кулак репортера. Окровавленный фартук он снял и отбросил в сторону.
– Ну так как, поговорим? Или мне еще раз пощупать твой животик?
Вильсон выругался и зло сплюнул, отвернув лицо. Он не собирался говорить вообще.
– Вчера таких было трое, – внезапно произнес солдат.
Его фраза была неожиданной не только для Редерсона: Телингтон с Макгредером переглянулись и с ненавистью уставились на Льюиса. Архитектор вновь выругался.
– О чем это ты, Лью? – спросил Том. – Может, тогда ты просветишь меня, а то, кажется, я единственный, кто здесь ничего не понимает.
– Я о мертвом, господин лейтенант… Вчера погибло трое. Среди них был и мой друг, земляк. Им повезло меньше, чем этому. Все, что от них осталось, можно было уложить на вот эту простыню и завязать узлом. Их поздно нашли.
– Где?
– В разных местах этого проклятого города. Двоих на Четвертой улице, а одного на Двенадцатой – моего товарища, Элвиса, значит.
– Чем они занимались?
– Тем, чем обычно: охрана, кормежка животных, уборка трупов…
– Кто их убил?
– Доктор только-только привык к радио. Он закоренелый консерватор и признает прогресс только в своих изобретениях. К кинематографу же он относится хуже, чем к Гитлеру. О войне знает только из газет, ну, и радио, конечно, но сами знаете, какие краски напускают журналисты и репортеры – не разберешь, где правда, а где вымысел…
– Тед Макгредер. Можно просто Макки…
– Это он для того, чтобы от своих обезьян не отличаться! Ха-ха!..
– Не обращайте на них внимания, мистер Редерсон…
– Зовите меня Томом.
– Хорошо. Не обращайте внимания на этих хохотунчиков, Том. Это не люди, а полные дураки и абсолютные болваны, над которыми смеются даже мои шимпанзе. Но с ними не так и плохо – поверьте мне, человеку, который проторчал с этими полоумными полгода в Вонючем городе…
– Простите, как вы сказали: «Вонючий город»? Это название новое? Мне же известно другое…
– Все верно – Восточный, но мы не могли не отметить его столь броскую достопримечательность, как зловоние.
– Это действительно ужасно! Я едва сразу же не умер на трапе самолета.
– Могло случиться и такое. И все это из-за этого Макки…
– Это правда из-за вас?!
Макгредер густо покраснел и метнул полный гнева взгляд в сторону своих товарищей.
– Да. То есть – нет!.. Не именно из-за меня. Это из-за животных. В городе живет около полусотни обезьян, шимпанзе, и примерно столько же свиней. Уборка отходов их жизнедеятельности не предусмотрена проектом. Вот и запах. Кроме этого, очень большая смертность: дохнут от жары и болезней. Командование по этому поводу не больно переживает.
– Город обезьян?!
– Да, и свиней. Превосходные такие…
– Для чего?
– Они – это «биологические объекты поражения». Человека на испытаниях под взрыв никто бросать не будет, чтобы узнать, что с ним после этого случится. А животные… Они всегда помогали человеку в исследованиях. На них перепробовали все: лекарства, яды, газы, болезни… Ведь шимпанзе и свиньи по строению организма, его органов, очень схожи с человеком. Вот и сгорят они завтра в атомном огне.
– Но зачем пятьсот животных, когда можно обойтись меньшим количеством?
– Об этом, Том, спросите Нормана Фридбаха. Город и население – его идея полностью.
– Сумасшедший человек!..
– Мы тоже так думаем… Рой Вильсон – инженер-строитель, архитектор.
– Так это ваши чудеса?
– Какие?
– Небоскребы, мосты, река и пруд…
– Озеро.
– Что?..
– Это озеро, говорю. Его глубина около ста тридцати метров.
– И как вам только это удалось?
– Об этом тоже спросите Пустоголового Фрэда.
– Кого?
– Это мы так Нормана между собой окрестили.
– Но все же!.. Как это ему удалось?
– Очень быстро. Несколько секунд.
– Не может быть!
– Еще как может, Том. Он там бомбу взорвал, а из ее воронки море получилось.
– Просто невероятно. А вода откуда?
– Да оттуда же. Там после взрыва открылось множество родников и подземная река.
– А мосты?..
– Это уже фокусы Вильсона.
– Никаких фокусов, – протягивая руку Тому, возмутился Вильсон. – Зовите меня просто Вильсоном, мистер Редерсон. Я к такому обращению больше привычен. Касательно мостов… Все настоящее и работоспособное. Работали над этим около года.
– Он этим гордится.
– Не меньше, чем ты своими макаками.
– Вот так и живем…
– Строили Восточный сколько времени?
– Что-то около года. Грандиозный замысел, но абсолютно бесполезный.
– Почему?
– Разумеется, польза здесь какая-то есть. Определенно есть. Но только военная. Если бы такой же город построить в каком-нибудь другом месте – его ценность была бы гораздо большей, – Рой снял и протер полой халата очки. – Понимаете, я гражданский строитель, для которого очень важно, чтобы в его домах жили люди, и эти дома стояли долго и крепко. Грустно осознавать, что все тобою и другими построено для того, чтобы быть разрушенным. Это противоречит человеческой природе: созидать с пользой для будущих поколений.
– Из ваших слов следует определенно одно – вы не в дружбе с Фридбахом.
– Они в жестком противостоянии, – уточнил Макгредер.
Зоолог курсировал между холодильниками и столом, расставляя на зеленом сукне консервы, столовые приборы, бутылки с напитками.
– Но эта борьба без равных условий для сторон. Пустоголовый Фрэд постоянно находит какие-то недоделки, ошибки в конструкциях и обвиняет в этом Роя. По правде говоря, виноваты строители, которые халтурили вовсю, чтобы уложиться в сроки. Норман Фридбах это прекрасно понимает, но не умеет мирно сосуществовать со своими оппонентами. Мало того, в игре с Вильсоном он использует подтасованную колоду и обвиняет его в умышленном саботаже. Это очень серьезно, – он сделал пригласительный жест рукой. – Прошу составить компанию за трапезой. Том, вам надо поесть. На вас жалко смотреть после знакомства с «главной достопримечательностью» города.
– Огромное спасибо за приглашение, – сказал Редерсон и прошел к столу. Он чувствовал себя слабым, и завтрак был бы совершенно не лишним, чтобы восстановить силы перед нелегким днем.
– Неужели профессор столь категоричен? – вернулся он к теме разговора.
Телингтон, биолог, намазывая паштет на ломоть хлеба, тотчас замотал головой:
– Вы неверно подбираете определения. «Категоричность» – смысл этого слова не может быть применим к Пустоголовому Фрэду. Здесь уместно другое, – и он многозначительно постучал рукоятью ножа себя по виску. – Он свихнулся на собственном величии. Это горький удел всех варваров, разрушителей. Гордыня старика ищет противостояния со всеми. Его терпят, но выходки и непримиримость профессора могут скоро надоесть. С каждым днем он становиться все более заносчивым и нетерпимым.
– Может быть, этому есть какое-то другое объяснение, кроме гордыни? – спросил Том, сооружая для себя многоэтажный сэндвич.
– Объяснение сумасшествию?.. Не смешите. Какие еще могут быть объяснения?
– Для того чтобы сойти с ума, тоже надо иметь причины.
– Ах, вот вы о чем, – усмехнулся Телингтон. – Об атомной бомбе.
– О ней самой.
– Здесь тем более нет никаких причин для болезненно завышенного самолюбия, – не отвлекаясь от еды, произнес Макгредер.
– Но она позволит выигрывать в войнах!
Зоолог отложил бутерброд и уставился на Редерсона:
– Вы не понимаете, о чем говорите. Это не авиабомба весом в десять тонн. Вы недавно восхищались нашим озером. Это последствия взрыва мощностью всего в полсотни тонн – и получилась яма в сто тридцать метров глубиной. Завтра будет испытана другая – в десять килотонн! Вы рассматривали город с самолета – немаленький, не так ли?
– Не спорю.
– Так вот… Никто не знает, что останется после взрыва. Никто не может даже предположить, пофантазировать о возможных последствиях!.. Разрабатывается новая бомба мощностью в пятнадцать килотонн, а что дальше? Пройдет лет десять-пятнадцать, и какой-нибудь психопат предложит для испытания игрушку с гигатонным зарядом и выберет в качестве полигона Землю.
– Ну, это уже фантастика, – отмахнулся Том.
– Как вам угодно. Но я рад, что завтра вы станете участником этих фантастических событий.
Зоолог вернулся к еде.
Архитектор, Рой Вильсон, съел один сэндвич и стал готовить другой.
– Я тоже усматриваю в словах Теда некоторое преувеличение. Но он зоолог, притом уверенный, что человек – самое бесполезное и даже вредное существо на планете. Тед боится и переживает за тех, кто ни в чем не виноват и просто хочет жить – за животных. Это его мнение, и мы его уважаем. Но в одном он действительно прав: с атомной бомбой отпадает вообще смысл воевать. Цель всякой войны банальна до цинизма: захват материальный ценностей и порабощение народа.
С этим трудно было не согласиться. Том кивнул.
– Но создатели атомной бомбы не учли одной очень важной детали: после атома не останется ни потенциальных врагов, ни ценностей, только пепел и смрад. Небогатый урожай. Площади, оказавшиеся под бомбардировкой, опасны радиационным заражением на протяжении многих столетий. Вы знаете, что такое лучевая болезнь?
– Очень мало, – ответил Том.
– Именно! В полном неведении находитесь не только вы, но и ученые. Доказано, что радиация способна провоцировать раковые заболевания. И предполагается, что она способна изменять гены и вызывать мутирование.
– Только совсем недавно, кстати, обратили внимание на то, что бродячие собаки, живущие в Блю-Бек-форте, приводят уродливых щенят, а крысы стали в два раза больше размером, – говоря, Макгредер постукивал ножом по столу. Его лицо алело от возбуждения. – Это произошло с животными через два года после первого взрыва. При этом надо учитывать, что от базы до полигона не более трехсот километров.
– Может, здесь имеют место совершенно другие причины? Например, местного характера, – предположил Том. Он хотел услышать максимальное количество версий, чтобы утолить свой журналистский голод.
– Не очень-то верится, – вновь вступил в разговор архитектор. – В природе долгое время ничто не меняется. Пустыня осталась прежней. Небо, солнце, горы – все как раньше. Был только взрыв.
– И будет новый, – ввернул Телингтон.
– Да, – согласился Том. – Это правда. Но могут быть и простые случайности. Мутанты пугали людей постоянно. Где-то их было больше, где-то меньше. Зачем же сразу все валить на атом?
– Лишь только затем, что мы, уважаемый мистер Редерсон, ученые, – спокойно ответил Макгредер. – Конечно, мы знаем о том, что миром в равной степени правят и закономерности и случайности. Но за неимением научных объяснений мы вынуждены оперировать фактами. Возможно, мы грешим узостью взглядов, но в тоже время отдаемся полностью уверенности в том, что использование атомной энергии лишь подтвердит в дальнейшем наши выводы. Кроме этого, есть подозрение, что человечество еще абсолютно не готово использовать такое мощное средство, как атом. Мне это напоминает дикарей, которые бегали по доисторическим лесам и, подняв с земли палку, использовали ее в качестве оружия – и лишь потом, спустя многие столетия, научились ее применять как строительный материал и рычаг.
– Вы хотите сказать, что мы используем атом не так, как следует? – спросил Том. – По-моему, не так уж и плохо использовать его для начала как оружие, – он отодвинул от себя пустую бутылку. Чувство сытости слегка хмелило сознание. – Хотя мне очень нравятся ваши доводы Тед, но я не вижу пока другого, более эффективного оружия, чем атомная бомба. Я видел войну и был свидетелем сотен трагедий, о которых не решился бы рассказывать за этим столом… и вообще. Это страшно. Была бы эта бомба тогда, в тридцать девятом году, сбросили бы ее на голову Гитлеру, и делу конец! Возможно, ваши рассказы об ужасах последствий атомной бомбардировки имеют под собой основу – об этом, вы абсолютно правы, судить будущим поколениям, но они, пожалуй, будут не столь страшны, как концлагеря Бухенвальд, Заксенхаузен и Равенсбрюк. И не было бы, в конце концов, миллионов жертв! Вот в чем гуманность…
– Вы упускаете самое главное…
– Что? – Редерсон повернул голову к Телингтону.
Биолога нисколько не волновал его порыв. Не глядя на Тома, он усердно выуживал из консервной банки остатки паштета. Такое демонстративное невнимание зацепило самолюбие Тома: он говорил о том, что было на самом деле, о том, что видел собственными глазами, о том, что пережил – о главном, черт побери! А где мог рассмотреть этот худосочный хлыщ свое «нечто главное» отсюда, за тысячи миль от фронтового пекла, когда лишь изредка отклеивался от дармовой банки консервов?..
– Что же «главное» я упустил? – сдерживая гнев, повторил свой вопрос Редерсон.
Ученый отставил банку и неторопливо облизал пальцы:
– То, что Гитлер не дурак, как многие хотят думать. Идиот не смог бы подмять под себя всю Европу, часть Африки и доставить массу серьезных неприятностей более сильным державам. Объединились бы эти державы против него своей мощью, чтобы победить, в том случае, если бы он оказался законченным болваном? Нет.
Биолог победно взирал на Редерсона, который в ответ корчил саркастические гримасы.
– Но он-то действительно дурак! – не выдержал Том. – Разве мог умный полководец начать войну сразу со всеми, не имея для этого достаточной сырьевой и промышленной базы!
Теперь пришла очередь кривиться Телингтону:
– Не утомляйте меня идеологией. В Вонючем городе она никуда не годна… Вы смешали в кучу и стратегию, и политику. Это верхняя правда, та, что на поверхности. На самом же деле, как мне думается, причина совершенно в другом: у фюрера не было иного выбора, но это не касается темы нашего разговора…
– Вот как – не касается?
Рик не обратил никакого внимания на язвительную реплику.
– Все дело в другом… Дурак – это посредственность, а Гитлер – личность, не посредственность. Пройдет не так много времени, и многие будут вынуждены это признать. Вам не нравятся мои слова?
– Более чем!
– Но не вам судить, как, впрочем, и мне, об истинном положении дел в современном мире. И, возвращаясь к нашему прежнему разговору, скажу, что вы упустили такую деталь – не знаю: по умыслу, или нет, – он дружелюбно улыбнулся, демонстрируя, что ссориться не расположен, но тут же стал серьезным. – Разве мог Гитлер идти войной против всего мира, не имея в рукаве козырной карты? Уверен, он знал, что делает. Эти легендарные «Фау» были лишь ступенью к полной победе. Кто знает: может, то, что здесь завтра взорвется здесь силой солнца, принадлежит вовсе не американцам, не русским, а только немцам…
Биолог замолчал и стал собираться: натянул высокие резиновые сапоги, длинный прорезиненный фартук, взял перчатки.
«А он ведь прав, – думал Том, наблюдая за сборами ученых: к Рику Телингтону присоединились и остальные, экипируясь по его примеру. – Глупо думать, что Гитлер, стремясь к порабощению человечества, рассчитывал только на мощь своих танковых дивизий. И хорошо сказано о палке… Кажется, у этих ребят больше оснований для таких выводов, чем у меня. Их уверенность в выводах начинает меня пугать – просто стыдно признаться, что не знаешь, чего именно боишься. На фронте проще: сидишь в окопе во время артобстрела, ни жив ни мертв от страха, но знаешь его причину – рои осколков в секунду могут изрешетить тебя, и прекрасно знаешь, что единственная защита – это окоп или блиндаж… Здесь же не знаешь ни о чем, и от этого еще страшнее».
Ему протянули пакет с прорезиненной амуницией.
– Это защитит вас от грязи, – прокомментировал архитектор и посоветовал: – И постарайтесь держать оружие под рукой. Бешенство в городе. Больные животные срываются с привязей и нередко нападают на людей. Незачем еще одна трагедия.
Редерсон оделся и, следуя совету, нацепил ремень с пистолетом поверх резинового фартука. Остальные достали из шкафа многозарядные карабины.
– Не люблю, когда остаются неясности, – сказал Том, когда все были готовы к выходу. – Боюсь, что больше нам никогда не увидеться и не поговорить всем вместе.
– Что вас интересует? – спросил Вильсон, проверяя оружие.
– С чего вы взяли, что атом используется не так, как следовало бы? Я принимаю, что атомная бомба, атомный реактор – это не тот путь. Но принимать и понимать – это совершенно различные вещи.
Все трое переглянулись с таким видом, словно решали: выкладывать все начистоту или… Вновь Том почувствовал удар по своему самолюбию. Ему не доверяли. Впрочем, здесь ничего необычного не было: он человек новый и временный, только совсем немного пострадавший от Нормана Фридбаха; его успокоили, проявив солидарность, но… Профессиональное чутье Тома пострадало еще больше. Он понимал, что тайны есть, и какие-то особенные, но ему их не видеть, как собственных ушей. Не скоро можно будет успокоиться. Очень не скоро, если не удастся найти иные пути удовлетворения своего любопытства.
За Макгредера ответил Вильсон. В его тоне чувствовалось недовольство:
– Тед говорил о том, что атомная бомба или ядерный реактор – это самые примитивные способы использования атомной энергии. На данный момент пока неизвестны другие сферы применения атома, кроме уже названных, но хочется верить, что именно он выведет человека в дальний космос.
– Фантастика, – сыронизировал Том.
– Пусть так, но все когда-то начиналось с фантастики. Вас что-то еще интересует?
«Он становится колючим, – заключил Редерсон, отдавая должное собеседнику, сумевшему дать исчерпывающий ответ ни о чем. – Мой нос держит верный след». И спросил:
– Фридбах по пути сюда рассказывал о каких-то галлонах ностальгии.
Он понял, что сказал глупость, когда остальные едва не покатились со смеху.
– Я понимаю, что это вопрос невежды, но…
– Успокойтесь, пожалуйста, – утирая слезы, произнес Вильсон. – Вас никто не хотел обидеть, – он с трудом сдерживался, чтобы вновь не рассмеяться. – Все дело в духах, которыми пропитываются наши маски. Шедевр парфюмеров носит название «Ностальгия», и его действительно закупают галлонами.
Работать пришлось долго. Кинокамеры были уже установлены без участия Тома в специальные, отлитые из сверхпрочного бетона тумбы. Оставалось только правильно установить саму камеру, проверить ее работу и выбрать в видоискателе план будущей автоматической съемки. Иногда в бетонных тумбах было установлено по несколько камер, которые снимали один и тот же план по очереди, включаясь каждая в тот момент, когда у предыдущей заканчивалась пленка или разряжался аккумулятор. В таких тумбах работать было труднее всего: маленькое пространство было сплошь забито оборудованием, и требовалась особая сноровка, чтобы делать свое дело и нечаянным движением не повредить ничего. Ко всему прочему, изматывала духота. Маска на лице пропускала мало воздуха, и сам воздух предельно был насыщен парами духов. Кружилась голова, тело взмокло и горело под резиной верхнего облачения, однако снять костюм не было возможности – вокруг было довольно много грязи после животных. Приговоренных животных. Редерсон снял перчатку и отер пот со лба, одновременно покачивая головой в унисон своим грустным мыслям. То и дело со всех сторон, из домов, подвалов доносились крики, стоны, лопотание, хрюканье и звон цепей. Ему было жаль узников, но не из-за их завтрашней участи, а из-за их настоящего положения. Неизвестно, сколько времени они томились в своих камерах, страдая и умирая от зноя и жажды.
Закончив с очередной тумбой, Редерсон садился в джип, водитель которого дергал рычаг переключения скоростей, и они катили к следующей.
Работа близилась к завершению. Объезжая пригород, Том заметил выложенный из белого камня прямо на земле круг с крестом в середине. Знак был достаточно велик, чтобы его можно было заметить с большой высоты. Водитель джипа пояснил, что это цель для бомбометания. В этот круг должна завтра упасть бомба. От цели до города было не более полутора километров.
Оставалось проверить еще несколько тумб, и джип не спеша катил по улице в тени высотных зданий, где можно было наслаждаться относительной прохладой. Машина петляла по ровной дороге, объезжая рыжие зловонные и подсыхающие лужи и густые ручьи, вытекающие из домов. Том плотнее прижал к лицу маску, ощутив неприятную тяжесть в желудке, когда вспомнил собственное утреннее состояние у трапа самолета. За поворотом он увидел недавних знакомых. Ученые сидели на бордюре, курили и о чем-то беседовали. Заметив Тома, они переглянулись и тяжелыми взглядами стали смотреть на приближающийся к ним автомобиль. Не надо было быть провидцем, чтобы понять, что они не рады его видеть, но Редерсон, словно не замечая недружелюбия, подошел к ним.
– Здесь можно снять маску, – сказал Вильсон, но Том не сразу решился последовать совету.
– Снимайте, снимайте, – уверенным тоном настаивал архитектор. – К вечеру поднимается ветер. Скорее всего, будет дождь. Мы сейчас на Зеленой улице, которая пересекает город строго с запада на восток, а ветер западный – он-то и уносит отсюда вонь.
Воздух был относительно чистым. Примеси зловония было очень мало, и можно было без опаски дышать полной грудью.
– Сигарету? – предложил Телингтон.
Том, поблагодарив, отказался. Он заметил рядом с биологом что-то продолговатое, накрытое простыней. Белая ткань в некоторых местах пропиталась бурой кровью. По очертаниям предмет под простыней напоминал человеческое тело, но точнее рассмотреть было невозможно – зоолог старался прикрывать его от взгляда Тома собой, делая это как бы невзначай.
– Бешенство? – спросил Том. – Обезьяна? Большая же, однако…
Тройка смотрела на него какими-то странными глазами. От такого взгляда Том начинал себя чувствовать без вины виноватым.
Вдруг сильный порыв ветра сорвал с тела простыню, и она полетела, зацепившись через несколько метров за брошенный моток колючей проволоки.
– Черт! – выругался Рик Телингтон и побежал за тканью.
– Я же тебе говорил: привали камнями! – без особой злости сказал ему вдогонку Вильсон.
Это был труп солдата, лежащий лицом вверх. Тело было изгрызено так, словно его, не переворачивая, объедали сверху, начиная с головы и завершая ногами. Обгладывали, как вареный кукурузный початок, с той лишь разницей, что последний обкусывают со всех сторон, но не трогают сердцевину. Этого же беднягу ели полностью: с одеждой, обувью, экипировкой, костями. Рядом лежали проеденная каска и перекушенная посередине винтовка.
Том не мог отвести взгляд от изуродованного тела; когда же простыня легла на место, его второй раз за день стошнило. Подошел Вильсон и протянул флягу:
– Выпейте. Побольше. Не надо было вам сюда подходить.
Во фляге был бренди. Том сделал три больших глотка. Спиртное успокоило желудок – стало намного легче.
– Что это? – Том неуверенной рукой показал на тело.
– Сами же видели, – с неохотой ответил архитектор. – Не надо было сюда подъезжать. Больно хорошо у вас получается блевать. Как же вы на фронте выдерживали?
– Там такого не было, – сказал Том и вновь глотнул из фляги. Фартук Вильсона был испачкан кровью. – Страшно, но не так.
Его взгляд снова приковало тело под простынею.
– Я-то думал, что там похлеще, – сказал Рой.
– Да, – согласился Том. – Но там не едят убитых вместе с каской и ботинками…
Архитектор резко отобрал у него флягу и нехорошо сказал:
– Вам показалось.
Редерсон оторопел, но потом решительно подошел и стянул ткань с трупа.
– Это мне показалось?
Телингтон забрал у него простыню и накрыл ею тело.
– Да, парень, тебе показалось, – повторил Вильсон. – Так тебе и многим другим будет лучше… На беднягу напали обезьяны. Сошли с ума от жары.
Том подскочил к нему и свалил ударом в живот. Остальные вскочили, но остановились, когда Редерсон выхватил пистолет и направил в их сторону.
– Стоять! – приказал он. – И бросьте винтовки! Живо!.. Вы все здесь сошли с ума от жары! Льюис! – позвал он водителя, который безучастно наблюдал за всем из машины.
Солдат подошел и с опаской покосился на труп:
– Да, сэр…
– Возьми этих болванов на мушку! Если вздумают шевелиться – стреляй.
Сам же Том пошел к машине, достал из своей сумки фотоаппарат, вернулся к телу, отбросил ногой простыню и стал фотографировать, стараясь не упустить ни одной детали.
– Лейтенант, вы перешагнули границу, за которой начинаются большие неприятности, – угрожающе предупредил Вильсон.
– Рой, – обратился к нему Том, не отвлекаясь от работы, – если ты все-таки открыл рот, может, объяснишь, что здесь на самом деле происходит? Мне не очень-то нравятся ваши пространные пояснения о «палке и рычаге»… Я страшно не люблю увиливаний от прямых ответов!
– Но прямых ответов нет! – с возмущением ответил Рик.
– Заткнись, – приказал биологу Том. – Я, кажется, спросил Вильсона. Рой, так, может, потрудишься рассказать?
Он закончил фотосъемку и подошел к архитектору, который после удара продолжал сидеть на асфальте, массируя место, куда попал кулак репортера. Окровавленный фартук он снял и отбросил в сторону.
– Ну так как, поговорим? Или мне еще раз пощупать твой животик?
Вильсон выругался и зло сплюнул, отвернув лицо. Он не собирался говорить вообще.
– Вчера таких было трое, – внезапно произнес солдат.
Его фраза была неожиданной не только для Редерсона: Телингтон с Макгредером переглянулись и с ненавистью уставились на Льюиса. Архитектор вновь выругался.
– О чем это ты, Лью? – спросил Том. – Может, тогда ты просветишь меня, а то, кажется, я единственный, кто здесь ничего не понимает.
– Я о мертвом, господин лейтенант… Вчера погибло трое. Среди них был и мой друг, земляк. Им повезло меньше, чем этому. Все, что от них осталось, можно было уложить на вот эту простыню и завязать узлом. Их поздно нашли.
– Где?
– В разных местах этого проклятого города. Двоих на Четвертой улице, а одного на Двенадцатой – моего товарища, Элвиса, значит.
– Чем они занимались?
– Тем, чем обычно: охрана, кормежка животных, уборка трупов…
– Кто их убил?