Тогда, после Тегерана, прокатчик Тома, просмотрев пленки, позвонил ночью и, задыхаясь от волнения, сказал: «Редерсон, я твой раб навеки! Ты, ты привез мне не новости, а монстров, каких еще не видало человечество!» Льстили ли эти слова? Нет. Том мог сказать с полной уверенностью, что нет. Только вытер пот со лба и вздохнул с облегчением: удалось показать монстров. Это было его целью!
Дуглас Макартур прошел к торцу длинного стола, накрытого тяжелым зеленым сукном, а сверху подробной картой пустыни, и сел в кресло, по своей старой привычке не расстегивая кителя. Он откинулся глубоко на спинку и положил руки на грудь, скрестив, а точнее, хитрым способом сцепив пальцы. Это был легендарный генерал – даже в своей особенности по-детски выпячивать губы.
– Прошу, господа, – обратился он к присутствующим. – Прошу познакомиться с известным оператором лейтенантом Томом Редерсоном. Совсем недавно этот молодой человек вернулся с балтийских берегов, где запечатлевал для кинохроники успешную кампанию русских по освобождению Прибалтики, конкретно – города Вильнюса от немецких войск. Думаю, что в скором времени мы сможем на киноэкранах увидеть работу Редерсона. Мистер Редерсон рекомендован штабом Вооруженных Сил для работы в Блю-Бек-форте, и, на мой взгляд, это лучший выбор.
Он обвел взглядом собравшихся и продолжил:
– Прежде чем начать работу, ради которой мы все здесь собрались, следует выразить благодарность полковнику Дарену, командиру базы, за его гостеприимность и хлопоты, благодаря которым нам представилась возможность расквартироваться здесь с хорошим комфортом. Если же кто-то испытывает какие-нибудь неудобства, прошу обращаться непосредственно к полковнику, он окажет необходимое внимание, но также прошу не очень докучать – работы много и не хотелось бы Дарена, который лучше всех нас ориентируется в здешней ситуации, отвлекать по пустякам. Я понимаю, что многим из вас полевые условия покажутся малоудобными…
– Малоудобными?! – воскликнул толстяк с сигарой в зубах, втиснутый в дорогую ткань превосходного костюма. Несмотря на несколько кондиционеров, работающих на пределе, по его лицу на двойной подбородок стекали крупные и частые капли пота. Пиджак и рубашка на нем потемнели от пота. – Да здесь просто пекло, генерал! И этот песок, из-за которого нельзя есть!..
Редерсон знал его и его особенность быть всегда недовольным. Сенатор Клаус Рубен, глава сенатской комиссии по вопросам военных разработок. Личность скандальная и из-за этого неприятная и малоинтересная, но всегда стремящаяся первой попасть в кадр.
– Сенатор, – стараясь скрыть недовольство, осторожно начал Макартур, но его опередил статный, просто гигантского роста, офицер в чине полковника:
– Разрешите, генерал?
– Да, Род, пожалуйста.
На офицере была форменная рубашка с короткими рукавами, которые хорошо демонстрировали тренированные, рельефные мышцы богатырских рук. На голове вопреки всем уставным нормам – ковбойская широкополая шляпа, надетая ровно и прочно. На короткой и широкой шее повязан уже известный платок, выглядывающий из расстегнутого на две пуговицы ворота рубашки. Белый поясной ремень от парадного мундира с кобурой большого объема, чтобы вместить в себе увесистый «Смит и Вессон» 45-го калибра. И это тоже было не по уставу!.. Ушитые, в обтяжку, брюки, казалось, вот-вот лопнут в тех местах, где играли силой бедренные мышцы. Тому из-за стола не была видна обувь полковника, но он готов был спорить на годовой оклад, что это должны быть добротные, остроносые ковбойские сапоги. Примечательным – широкой костью и малоподвижностью черт – было и лицо офицера: сразу становилось понятно, что такого молодца, если он вдруг разбушуется, надо прошибать все тем же 45-м калибром, а не искусством дипломатии.
По татуировке на руке полковника Том догадался, что перед ним стоит не кто иной, как самая свирепая гроза местных черномазых. «ККК», Ку-клукс-клан – буквы были очень крупные, чтобы их смог издали заметить любой человек, оттенок кожи которого был далек от «идеально американского».
Род Дарен не только выглядел как техасский пастух, но и вел себя соответствующе: он буквально обрушился на сенатора, но не словами. Это было наступление жестами: речь была гладкой и предельно тактичной. Полковник встал со своего стула, прошел на другую сторону стола, чтобы оказаться напротив своего «противника», остановился, широко расставив ноги, правая рука замерла в сантиметре от рукояти револьвера, иногда легко касаясь длинными пальцами ее полированного дерева, левая рука протянулась вперед, кисть сжалась в мощный кулак, указательный палец был нацелен строго на сенатора. Этот палец «долбил» Рубена с каждым словом, произносимым полковником:
– Уважаемый сенатор! В Блю-Бек-форте прежде всего ценен армейский аскетизм, – он сделал паузу, которая должна была подчеркнуть значимость высказанной мысли. – Люди военные либо те, кто когда-то уже отдал святой долг служения отечеству, с удовольствием принимают условия полевого воздержания от гражданских излишеств. Я ценю их мужество и уважаю их как человек военный людей военных. С большим уважением я отношусь к людям сугубо гражданским, не имеющим тренированной выдержки, и моя задача, как лица ответственного за вас здесь, по мере возможностей предоставить вам надлежащий комфорт… Разумеется, мне доложили, что у вас был неисправен кондиционер. Его починили, а на регулятор мощности поставили более надежный и прочный ограничитель, чтобы у моих гостей больше не было соблазна заставлять технику работать с большей мощностью, чем та, на которую она способна. Одно неудобство, сэр… Я больше не в состоянии снабжать ваш холодильник напитками. Прежний комплект был подарком, а все остальное пожалуйста, но за собственный счет. Вам повезло больше, чем остальным: ваше бунгало находится рядом с офицерским клубом, в котором есть огромный ассортимент любых напитков.
Он замолчал, в упор разглядывая нервно курящего сенатора. Последний сильно волновался, от чего обильно потел, и старательно избегал встречи с глазами полковника.
– Спасибо, Род, – произнес после долгой и неловкой паузы Макартур. – Мне импонирует ваша прямота, и со своей стороны лишь добавлю: в бюджетах армейских подразделений не предусмотрены расходы средств на прием и содержание гостей. Это я говорю для того, чтобы избежать в дальнейшем недоразумений.
Полковник остался на месте и, в знак благодарности за поддержку, небрежным жестом приподнял за полу свою шляпу.
«Сенатору досталось крепко», – с удовольствием подумал Том. Рубен не нравился ему не столько внешностью раскормленного борова, сколько дурной славой человека, который постоянно требует внимания к своей персоне и лакомится дармовщиной, принимая ее как нечто само собой разумеющееся и обязательное.
– Это было небольшое отступление бытового характера, – продолжал Макартур, – а теперь перейдем к дальнейшему знакомству…
Он расцепил пальцы и указал на облако дыма, за которым пытался укрыться от порицательных взглядов виновник «небольшого отступления бытового характера».
– Всем известный сенатор Клаус Рубен. Благодаря усилиям этого человека проект «Заря в небе» стал действительностью, и мы все скоро убедимся в его результатах. Рубен – глава сенатской комиссии по вопросам военных разработок. И я не советую вам расспрашивать сенатора об этих разработках, так как этим вы рискуете на всю жизнь опутать себя страшными тайнами. Не так ли, Клаус?
Сенатор пухлой рукой разогнал облако вокруг себя и беззвучно, единственный из всех, захохотал шутке генерала, похлопывая себя по объемистым бокам. Его рана была излечена – сенатор попал в «первый кадр». Инцидент благодаря Макартуру был исчерпан.
Рука Макартура указала на соседа сенатора – тонкого, серьезного человека, одетого в спортивного покроя светлый костюм, со старательно смазанными бриолином и уложенными волосами.
– Сенатор Демир Сотен, сенатская комиссия по вопросам энергетики. Его трудами свершилось главное: американцы должны получить не только новый вид энергии, но и новое оружие.
Сотен отблагодарил за представление вежливым кивком, таким же тонким и изысканным, как и он сам.
«Первый франт в сенате, – отметил про себя Редерсон известный факт, с удовольствием думая, что Демир ему симпатичен. – Хотя и спесив, как весь сенат, но не выше облаков». Он видел его впервые, поэтому, подгоняемый журналистским зовом, внимательно рассматривал дядюшку Атома. В свое время Сотен, еще не будучи сенатором, руководил строительством и пуском первого в мире атомного реактора. Проект оказался удачным, иначе бы Демир не красовался своими набриолиненными волосами в сенате.
Генерал продолжал знакомство:
– Рик Питсон. И этим все сказано.
Одетый в светлый френч, отлично сложенный, молодой либо умеющий молодо выглядеть мужчина лет сорока слегка отстранился от спинки кресла, демонстрируя себя. Его умные, наделенные неуемной живостью и интересом ко всему глаза были необычайно красивы: нежно-голубого цвета и абсолютно чистые.
«Убийца женских сердец, – прокомментировал Том, – хотя и некрасив. В его присутствии даже среди этой пустыни начинаешь чувствовать себя ревнивцем. Джулия хоть и верна мне, но я бы не рискнул их знакомить».
Питсон был больше известен как глава Управления внешней разведки. Это был гений своего рода, и если бы не он и не его агентура в Европе и Азии, неизвестно, что было бы с Америкой в годы Второй мировой войны. В правительственных кабинетах этого человека называли не иначе как «ветром верной политики». По инициативе Питсона благополучно решился и стал работать проект поставок русским по ленд-лизу.
– Сенатор Льюис Томпсон. Глава сенатской комиссии по вопросам национальной безопасности.
Густоволосый и абсолютно седой, слегка полноватый мужчина с гладким лицом и раскосыми глазами немного привстал со своего места и ответил поклоном генералу. Томпсон был известен в Америке более чем все остальные члены сената тем, что любое постановление сената или президента встречал в штыки. По этому поводу даже любили говорить – разумеется, в шутку, – адресуясь к бескомпромиссным спорщикам: «Всем доволен, как Томпсон». Но надо было отдать должное его хроническому противостоянию: нападки сенатора заставляли остальных действовать с большей осторожностью и точностью, что, в свою очередь, было только на пользу американцам.
«Неизвестно, ради чего вся эта канитель, – размышлял Том, – пока все покрыто мраком тайны… Но старина Томпсон уже здесь, для того, чтобы расставить во всем свои запятые. Его роль так же ясна, как и моя».
Это подтвердил Макартур:
– Мистер Томпсон возглавляет сенатскую комиссию, которая досконально изучит все материалы нашего дела, и ее выводы будут для проекта жизненно важными. Пора вспомнить, джентльмены, школьные времена, когда мы получали отметки за свои домашние задания. Предполагаю, что принципиальность сенатора будет нам на пользу… Том Стентон, – рука генерала указала на молодого человека в строгом костюме, являвшего всем своим обликом саму суровость и беспристрастность. – Представитель Белого дома.
«Школа Рузвельта, – отметил Редерсон. – Все такие чопорные, все себе на уме, хороши и послушны – какие еще слуги нужны владыке половины мира?»
– Пилано Кали. Сенатор. Комиссия по вопросам вооружения и армии. Благодаря работе этого человека высадка экспедиционных войск во Франции была успешной. Иногда мне кажется, ни один военный специалист не способен столь тонко и всеохватывающе разбираться в вооружении, как мистер Кали.
Человек в белой рубашке с коротким рукавом вяло улыбнулся, растягивая полные губы. Он был некрасив, но покорял всех своей работоспособностью и эрудированностью. Рассказывали, что он иногда шутит по поводу своей отталкивающей внешности: «В моей родословной какой-то болван вместо того чтобы вписать в графу «Предки» «человек», нацарапал в начале списка: «бегемот». Во всем остальном он избегал самокритики – не потому, что не занимался ею вовсе, а просто вел дела так, чтобы не оставалось поводов не только для самобичевания, но и для нападок со стороны. Здесь имела место не скромность, а осторожность профессионального политика: поддержка армии – это всегда сильный козырь, использовать который следует только в особых случаях.
«Если вдруг Америка сойдет с ума и захочет военной диктатуры, – подумал Том, – этот уродец будет единственным, кто сядет на трон и останется при этом в здравом уме. Опасная штука этот Кали и тем интересная».
– Я прошу прошения у всех остальных, – сказал Макартур, – за то, что не представил вас, но это, джентльмены, не смертельно. За работой вы скоро перезнакомитесь сами и, смею уверить вас, будете дорожить этими знакомствами всю свою жизнь. Теперь же время приступать к делу. Прошу вас, полковник…
Дарен склонился над картой:
– Спасибо, мой генерал, – это было модно в обращении к Макартуру. – Сегодня двадцать восьмое ноября тысяча девятьсот сорок четвертого года, – он бросил быстрый взгляд на наручные часы, – вторник, десять пятьдесят три по Вашингтону. Мистер Терингтон, что вы доложите джентльменам?
Со своего места поднялся сухой, уже немолодой, небольшого роста подслеповатый человек. Он постоянно моргал и щурил глаза.
«Болезнь и песок», – догадался Том.
– К обеду этого дня буря стихнет. Ожидается скорость ветра не больше пяти метров в секунду. Небольшая облачность. Незначительное повышение температуры.
– Куда ж выше! – воскликнул Рубен, у которого потом пропитался уже весь пиджак.
– К вечеру атмосферное давление снизится и пройдет дождь с грозой. Ожидаются обильные осадки. Дождь прекратится, где-то, под утро. Не думаю, что к началу завтрашней программы испытаний погода будет преподносить сюрпризы. Дальняя авиационная разведка это подтверждает.
– Вы гарантируете? – спросил полковник.
Метеоролог улыбнулся снисходительно и мягко, как полагается улыбаться глупости.
– Полковник, невозможно научить погоду жить по уставу. Я лишь оперирую известными мне данными и никаких гарантий дать не могу.
Дарен предпочел оставить доклад ученого без комментария, показав свое недовольство только тем, что не поблагодарил за доклад.
– По состоянию на сегодняшний день, – продолжал он, – все объекты на полигоне, как биологические, так и технические, полностью готовы к испытаниям. Бомбардировка назначена на завтрашний полдень. Для вашего ознакомления с оборудованием полигона готовы четыре самолета и автомашины, сосредоточенные в местах посадки. Лейтенанту Редерсону для выполнения его миссии дается отдельный самолет и мотопехотное отделение. Необходимо надежно установить и проверить всю киноаппаратуру в местах, указанных на монтажной карте района испытаний. Лейтенант, вы получите ее перед самой посадкой в самолет. Работы, согласно утвержденному плану, следует завершить до двадцати часов сегодняшнего дня. Только Редерсон и его группа имеют право находиться на полигоне. Все остальные будут проводить инспекцию с воздуха. Пилоты хорошо проинструктированы и достаточно опытны, чтобы вы могли подробно ознакомиться с объектами испытаний. Затем наземный осмотр командного бункера и точек визуального наблюдения. Есть ли вопросы, господа? – полковник бросил взгляд на Тома. – Лейтенант Редерсон уже сейчас может приступить к выполнению своих обязанностей.
Это следовало принимать как приказ.
Том уже садился в автомобиль, который должен был доставить его к самолету, когда его окликнули. Он обернулся. Это был Макартур.
– Том, я надеюсь, что вы сможете справиться с работой досрочно. Мне бы хотелось провести вечером в вашей компании час-другой в клубе. Ночь сегодня будет богатой на хлопоты – не до сна.
– О чем волноваться, мой генерал?
Макартур поднял брови:
– Неужели вы так и не поняли, о каких испытаниях идет речь?
Редерсон не мог понять того, чего не знал. Он пытался еще в Вашингтоне узнать подробности своей командировки, но на все его вопросы отвечали либо упрямым молчанием, либо отговоркой: «Задание получите по прибытию на место». И когда оформляли документы с VII, самой высшей категорией допуска к засекреченным объектам, он решил попридержать свое любопытство. Но и совещание ему ничего не дало. Никто не говорил о главном, хотя все, кроме, разумеется, Тома, знали, о чем шла речь. Вышколенный примерами трибуналов над шпионами и предателями, Том и здесь не лез с расспросами. Не очень бы хотелось оказаться даже просто под подозрением.
Он сказал генералу об этом.
– Так значит, вы действительно ничего не знаете, – с сожалением произнес Дуглас. – Могли бы и догадаться.
– Может быть, я и догадался, генерал: завтра с самолетов будут сбрасывать бомбы нового поколения, и моя задача как кинооператора все это заснять на пленку, но когда все окружено такой секретностью, то не хочется эти догадки не только произносить вслух, но и думать о них. Все в страшном секрете – не подступиться!
Том не был серьезен – напротив, весел.
– Нет, дорогой мой, – сожаление генерала сменилось той серьезностью, которой не было у Редерсона, – с секретностью перебора нет. Все как надо. Вы когда-нибудь думали о таком оружии, которое способно в одно мгновение уничтожить весь Нью-Йорк или Берлин? Представьте только – одно мгновение!
– С трудом, сэр. Хотя, признаться, почему-то с Берлином воображение работает немного проще, чем с Нью-Йорком, моим родным городом. Чтобы представить всю картину, мне ее хотя бы однажды надо увидеть. Прежде всего я журналист, чье воображение никогда не идет дальше фактов. Я слышал, что около года назад где-то в этих же местах взорвали атомную бомбу. Рассказывали о ее мощи, достаточной, чтобы отправить на тот свет полк пехоты, но уж никак не город. Тем более что все это оказалось обыкновенной болтовней у барной стойки – как говорится, «слухи не подтвердились». Никто из пишущей братии даже не пытался узнать причину этой болтовни. Никому из журналистов не позволено совать свой нос глубоко в дела армии.
– Не сомневайтесь, Том… Такое испытание действительно имело место. Перед вами живой свидетель. Признаюсь, что массе людей стоило огромных усилий сделать так, чтобы слухи остались слухами. Но прошлые события – ничто в сравнении с завтрашними! Это тоже будет атомная бомба. Но гораздо большей мощности. Сами увидите.
– Почему же как у полководца это не вызывает энтузиазма? С таким оружием можно побеждать. Я не прав, мой генерал?
– Трудно сказать, Том. Иногда мне хочется, чтобы это завтра не наступило.
– Неужели так страшно?
– Никто пока не знает. И не в страхе дело. Страшит неизвестность.
– Это естественно.
Генерал задумался, прикрывая рукой глаза от струй песка и пыли, и потом произнес:
– Так, я вас жду в девять вечера в клубе.
Он уже собирался возвращаться в штаб, когда Том его позвал:
– Сэр!
– Да, Том.
– Я вот о чем хотел вас попросить.
– Если ваша просьба не будет отвлекать меня от бомбы – я ее с удовольствием выполню для вас, мой дорогой друг.
– Нет, совсем напротив, мой генерал, – улыбнулся Том. – Это касается сегодняшней вечеринки. Солдаты просили меня рассказать им о фронте в их клубе. Я не знаю, какие порядки завел здесь этот ковбой Дарен, но существуют два клуба: офицерский и солдатский…
– Что же здесь странного? – удивился генерал. – Это практически повсеместная практика. В чем же ваша просьба? Отменить эту традицию я не только не вправе, но и не в силах.
– Все гораздо проще, сэр… Походатайствуйте, чтобы мне выдали пропуск на вечер в казармы. И я не смогу принять ваше приглашение, так как уже дал обещание. Если не будет пропуска, полиция задержит меня в камере до утра.
– Какой пропуск, Том? – еще больше удивился Макартур, даже убрал руку от глаз.
– Разрешающий офицерам появляться вечером в казармах…
– Что за выдумки? Вы офицер и вольны посещать солдат в любое время…
– Оно-то так… Но полковник ввел новые правила во внутренний распорядок базы. Это его правила, сэр, а не мое воображение, и мне бы не хотелось из-за них ночь провести на гауптвахте.
– Мне с трудом, конечно, верится, Том. Но если это так, я обещаю все уладить. До вечера…
«Дуглас» быстро набирал высоту. Под широкими плоскостями самолета скользила то однообразная застывшая рябь песчаных барханов, то унылая каменистая пустыня. Самолет время от времени сильно встряхивало, и сразу после этого натужно выли моторы – машина падала в воздушные ямы и упрямо выбиралась из них. В салоне из-за тряски падали сложенные друг на друга ящики с оборудованием, и солдаты то и дело складывали их на место. У всех были взволнованные лица, рыскающие глаза и на воздушных ухабах взрывы отчаяния во взглядах. «Пешеходная публика, – определил Том, которому приходилось покорять воздушные расстояния и под обстрелом немецких зенитных батарей, – летали всего несколько раз. Если бы не приказ, они бы лучше все двести миль до полигона бежали. А если б кому из них пришлось с англичанами летать в ночной рейд на Берлин, в самолете, который в пике сыплет бомбами, а вокруг сверкают молниями разрывы зенитных снарядов, шныряют «мессершмитты», цокают по обшивке пули и осколки! Интересно, во сколько бы тогда стали тяжелее их штаны?»
Трясти стало сильнее. Несколько раз протяжно и страшно застонал фюзеляж машины, и она, накренившись на борт, воя моторами, теряла высоту. Солдаты вскакивали с мест и падали на раскатившиеся ящики, теряя равновесие. Редерсон, чтобы отвлечься от воздушных кульбитов «дугласа» и не обращать внимания на изломанные паникой и испугом лица попутчиков, снял крышку с подкатившегося к ногам ящика и стал знакомиться с его содержимым. Среди пакетов, амортизирующих удары и тряску, лежала кинокамера. Это была последняя модель «Сино-Форда». Прибор надежный и долговечный – с таким аппаратом Том не раз бегал в атаку вместе с русскими под Москвой и Вильнюсом. Механика камеры работала и в дождь, и в снег, и в жару, и в морозы. Документалисты прозвали прибор «кошкой» – настолько он был живуч. Правда, лежащая в ящике камера имела некоторые отличия от своей хорошо известной подруги: корпус со всех сторон оклеен свинцовыми и жаропонижающими пластинами, а ручной механический завод заменял электрический лентопротяжный механизм. Камера была довольно тяжелой для того, чтобы снимать ею с руки.
Видя спокойствие лейтенанта, солдаты сами немного успокоились и с бравадными улыбками, подзадоривая друг друга, занялись наведением порядка в салоне самолета.
Редерсон осмотрел также и кассеты с кинопленками. Коробки были усилены свинцовой броней и имели больший метраж, чем серийные модели. На этикетках значилось: «Длительность съемки – 17 минут», тогда как традиционно использовались пятиминутные.
Дуглас Макартур прошел к торцу длинного стола, накрытого тяжелым зеленым сукном, а сверху подробной картой пустыни, и сел в кресло, по своей старой привычке не расстегивая кителя. Он откинулся глубоко на спинку и положил руки на грудь, скрестив, а точнее, хитрым способом сцепив пальцы. Это был легендарный генерал – даже в своей особенности по-детски выпячивать губы.
– Прошу, господа, – обратился он к присутствующим. – Прошу познакомиться с известным оператором лейтенантом Томом Редерсоном. Совсем недавно этот молодой человек вернулся с балтийских берегов, где запечатлевал для кинохроники успешную кампанию русских по освобождению Прибалтики, конкретно – города Вильнюса от немецких войск. Думаю, что в скором времени мы сможем на киноэкранах увидеть работу Редерсона. Мистер Редерсон рекомендован штабом Вооруженных Сил для работы в Блю-Бек-форте, и, на мой взгляд, это лучший выбор.
Он обвел взглядом собравшихся и продолжил:
– Прежде чем начать работу, ради которой мы все здесь собрались, следует выразить благодарность полковнику Дарену, командиру базы, за его гостеприимность и хлопоты, благодаря которым нам представилась возможность расквартироваться здесь с хорошим комфортом. Если же кто-то испытывает какие-нибудь неудобства, прошу обращаться непосредственно к полковнику, он окажет необходимое внимание, но также прошу не очень докучать – работы много и не хотелось бы Дарена, который лучше всех нас ориентируется в здешней ситуации, отвлекать по пустякам. Я понимаю, что многим из вас полевые условия покажутся малоудобными…
– Малоудобными?! – воскликнул толстяк с сигарой в зубах, втиснутый в дорогую ткань превосходного костюма. Несмотря на несколько кондиционеров, работающих на пределе, по его лицу на двойной подбородок стекали крупные и частые капли пота. Пиджак и рубашка на нем потемнели от пота. – Да здесь просто пекло, генерал! И этот песок, из-за которого нельзя есть!..
Редерсон знал его и его особенность быть всегда недовольным. Сенатор Клаус Рубен, глава сенатской комиссии по вопросам военных разработок. Личность скандальная и из-за этого неприятная и малоинтересная, но всегда стремящаяся первой попасть в кадр.
– Сенатор, – стараясь скрыть недовольство, осторожно начал Макартур, но его опередил статный, просто гигантского роста, офицер в чине полковника:
– Разрешите, генерал?
– Да, Род, пожалуйста.
На офицере была форменная рубашка с короткими рукавами, которые хорошо демонстрировали тренированные, рельефные мышцы богатырских рук. На голове вопреки всем уставным нормам – ковбойская широкополая шляпа, надетая ровно и прочно. На короткой и широкой шее повязан уже известный платок, выглядывающий из расстегнутого на две пуговицы ворота рубашки. Белый поясной ремень от парадного мундира с кобурой большого объема, чтобы вместить в себе увесистый «Смит и Вессон» 45-го калибра. И это тоже было не по уставу!.. Ушитые, в обтяжку, брюки, казалось, вот-вот лопнут в тех местах, где играли силой бедренные мышцы. Тому из-за стола не была видна обувь полковника, но он готов был спорить на годовой оклад, что это должны быть добротные, остроносые ковбойские сапоги. Примечательным – широкой костью и малоподвижностью черт – было и лицо офицера: сразу становилось понятно, что такого молодца, если он вдруг разбушуется, надо прошибать все тем же 45-м калибром, а не искусством дипломатии.
По татуировке на руке полковника Том догадался, что перед ним стоит не кто иной, как самая свирепая гроза местных черномазых. «ККК», Ку-клукс-клан – буквы были очень крупные, чтобы их смог издали заметить любой человек, оттенок кожи которого был далек от «идеально американского».
Род Дарен не только выглядел как техасский пастух, но и вел себя соответствующе: он буквально обрушился на сенатора, но не словами. Это было наступление жестами: речь была гладкой и предельно тактичной. Полковник встал со своего стула, прошел на другую сторону стола, чтобы оказаться напротив своего «противника», остановился, широко расставив ноги, правая рука замерла в сантиметре от рукояти револьвера, иногда легко касаясь длинными пальцами ее полированного дерева, левая рука протянулась вперед, кисть сжалась в мощный кулак, указательный палец был нацелен строго на сенатора. Этот палец «долбил» Рубена с каждым словом, произносимым полковником:
– Уважаемый сенатор! В Блю-Бек-форте прежде всего ценен армейский аскетизм, – он сделал паузу, которая должна была подчеркнуть значимость высказанной мысли. – Люди военные либо те, кто когда-то уже отдал святой долг служения отечеству, с удовольствием принимают условия полевого воздержания от гражданских излишеств. Я ценю их мужество и уважаю их как человек военный людей военных. С большим уважением я отношусь к людям сугубо гражданским, не имеющим тренированной выдержки, и моя задача, как лица ответственного за вас здесь, по мере возможностей предоставить вам надлежащий комфорт… Разумеется, мне доложили, что у вас был неисправен кондиционер. Его починили, а на регулятор мощности поставили более надежный и прочный ограничитель, чтобы у моих гостей больше не было соблазна заставлять технику работать с большей мощностью, чем та, на которую она способна. Одно неудобство, сэр… Я больше не в состоянии снабжать ваш холодильник напитками. Прежний комплект был подарком, а все остальное пожалуйста, но за собственный счет. Вам повезло больше, чем остальным: ваше бунгало находится рядом с офицерским клубом, в котором есть огромный ассортимент любых напитков.
Он замолчал, в упор разглядывая нервно курящего сенатора. Последний сильно волновался, от чего обильно потел, и старательно избегал встречи с глазами полковника.
– Спасибо, Род, – произнес после долгой и неловкой паузы Макартур. – Мне импонирует ваша прямота, и со своей стороны лишь добавлю: в бюджетах армейских подразделений не предусмотрены расходы средств на прием и содержание гостей. Это я говорю для того, чтобы избежать в дальнейшем недоразумений.
Полковник остался на месте и, в знак благодарности за поддержку, небрежным жестом приподнял за полу свою шляпу.
«Сенатору досталось крепко», – с удовольствием подумал Том. Рубен не нравился ему не столько внешностью раскормленного борова, сколько дурной славой человека, который постоянно требует внимания к своей персоне и лакомится дармовщиной, принимая ее как нечто само собой разумеющееся и обязательное.
– Это было небольшое отступление бытового характера, – продолжал Макартур, – а теперь перейдем к дальнейшему знакомству…
Он расцепил пальцы и указал на облако дыма, за которым пытался укрыться от порицательных взглядов виновник «небольшого отступления бытового характера».
– Всем известный сенатор Клаус Рубен. Благодаря усилиям этого человека проект «Заря в небе» стал действительностью, и мы все скоро убедимся в его результатах. Рубен – глава сенатской комиссии по вопросам военных разработок. И я не советую вам расспрашивать сенатора об этих разработках, так как этим вы рискуете на всю жизнь опутать себя страшными тайнами. Не так ли, Клаус?
Сенатор пухлой рукой разогнал облако вокруг себя и беззвучно, единственный из всех, захохотал шутке генерала, похлопывая себя по объемистым бокам. Его рана была излечена – сенатор попал в «первый кадр». Инцидент благодаря Макартуру был исчерпан.
Рука Макартура указала на соседа сенатора – тонкого, серьезного человека, одетого в спортивного покроя светлый костюм, со старательно смазанными бриолином и уложенными волосами.
– Сенатор Демир Сотен, сенатская комиссия по вопросам энергетики. Его трудами свершилось главное: американцы должны получить не только новый вид энергии, но и новое оружие.
Сотен отблагодарил за представление вежливым кивком, таким же тонким и изысканным, как и он сам.
«Первый франт в сенате, – отметил про себя Редерсон известный факт, с удовольствием думая, что Демир ему симпатичен. – Хотя и спесив, как весь сенат, но не выше облаков». Он видел его впервые, поэтому, подгоняемый журналистским зовом, внимательно рассматривал дядюшку Атома. В свое время Сотен, еще не будучи сенатором, руководил строительством и пуском первого в мире атомного реактора. Проект оказался удачным, иначе бы Демир не красовался своими набриолиненными волосами в сенате.
Генерал продолжал знакомство:
– Рик Питсон. И этим все сказано.
Одетый в светлый френч, отлично сложенный, молодой либо умеющий молодо выглядеть мужчина лет сорока слегка отстранился от спинки кресла, демонстрируя себя. Его умные, наделенные неуемной живостью и интересом ко всему глаза были необычайно красивы: нежно-голубого цвета и абсолютно чистые.
«Убийца женских сердец, – прокомментировал Том, – хотя и некрасив. В его присутствии даже среди этой пустыни начинаешь чувствовать себя ревнивцем. Джулия хоть и верна мне, но я бы не рискнул их знакомить».
Питсон был больше известен как глава Управления внешней разведки. Это был гений своего рода, и если бы не он и не его агентура в Европе и Азии, неизвестно, что было бы с Америкой в годы Второй мировой войны. В правительственных кабинетах этого человека называли не иначе как «ветром верной политики». По инициативе Питсона благополучно решился и стал работать проект поставок русским по ленд-лизу.
– Сенатор Льюис Томпсон. Глава сенатской комиссии по вопросам национальной безопасности.
Густоволосый и абсолютно седой, слегка полноватый мужчина с гладким лицом и раскосыми глазами немного привстал со своего места и ответил поклоном генералу. Томпсон был известен в Америке более чем все остальные члены сената тем, что любое постановление сената или президента встречал в штыки. По этому поводу даже любили говорить – разумеется, в шутку, – адресуясь к бескомпромиссным спорщикам: «Всем доволен, как Томпсон». Но надо было отдать должное его хроническому противостоянию: нападки сенатора заставляли остальных действовать с большей осторожностью и точностью, что, в свою очередь, было только на пользу американцам.
«Неизвестно, ради чего вся эта канитель, – размышлял Том, – пока все покрыто мраком тайны… Но старина Томпсон уже здесь, для того, чтобы расставить во всем свои запятые. Его роль так же ясна, как и моя».
Это подтвердил Макартур:
– Мистер Томпсон возглавляет сенатскую комиссию, которая досконально изучит все материалы нашего дела, и ее выводы будут для проекта жизненно важными. Пора вспомнить, джентльмены, школьные времена, когда мы получали отметки за свои домашние задания. Предполагаю, что принципиальность сенатора будет нам на пользу… Том Стентон, – рука генерала указала на молодого человека в строгом костюме, являвшего всем своим обликом саму суровость и беспристрастность. – Представитель Белого дома.
«Школа Рузвельта, – отметил Редерсон. – Все такие чопорные, все себе на уме, хороши и послушны – какие еще слуги нужны владыке половины мира?»
– Пилано Кали. Сенатор. Комиссия по вопросам вооружения и армии. Благодаря работе этого человека высадка экспедиционных войск во Франции была успешной. Иногда мне кажется, ни один военный специалист не способен столь тонко и всеохватывающе разбираться в вооружении, как мистер Кали.
Человек в белой рубашке с коротким рукавом вяло улыбнулся, растягивая полные губы. Он был некрасив, но покорял всех своей работоспособностью и эрудированностью. Рассказывали, что он иногда шутит по поводу своей отталкивающей внешности: «В моей родословной какой-то болван вместо того чтобы вписать в графу «Предки» «человек», нацарапал в начале списка: «бегемот». Во всем остальном он избегал самокритики – не потому, что не занимался ею вовсе, а просто вел дела так, чтобы не оставалось поводов не только для самобичевания, но и для нападок со стороны. Здесь имела место не скромность, а осторожность профессионального политика: поддержка армии – это всегда сильный козырь, использовать который следует только в особых случаях.
«Если вдруг Америка сойдет с ума и захочет военной диктатуры, – подумал Том, – этот уродец будет единственным, кто сядет на трон и останется при этом в здравом уме. Опасная штука этот Кали и тем интересная».
– Я прошу прошения у всех остальных, – сказал Макартур, – за то, что не представил вас, но это, джентльмены, не смертельно. За работой вы скоро перезнакомитесь сами и, смею уверить вас, будете дорожить этими знакомствами всю свою жизнь. Теперь же время приступать к делу. Прошу вас, полковник…
Дарен склонился над картой:
– Спасибо, мой генерал, – это было модно в обращении к Макартуру. – Сегодня двадцать восьмое ноября тысяча девятьсот сорок четвертого года, – он бросил быстрый взгляд на наручные часы, – вторник, десять пятьдесят три по Вашингтону. Мистер Терингтон, что вы доложите джентльменам?
Со своего места поднялся сухой, уже немолодой, небольшого роста подслеповатый человек. Он постоянно моргал и щурил глаза.
«Болезнь и песок», – догадался Том.
– К обеду этого дня буря стихнет. Ожидается скорость ветра не больше пяти метров в секунду. Небольшая облачность. Незначительное повышение температуры.
– Куда ж выше! – воскликнул Рубен, у которого потом пропитался уже весь пиджак.
– К вечеру атмосферное давление снизится и пройдет дождь с грозой. Ожидаются обильные осадки. Дождь прекратится, где-то, под утро. Не думаю, что к началу завтрашней программы испытаний погода будет преподносить сюрпризы. Дальняя авиационная разведка это подтверждает.
– Вы гарантируете? – спросил полковник.
Метеоролог улыбнулся снисходительно и мягко, как полагается улыбаться глупости.
– Полковник, невозможно научить погоду жить по уставу. Я лишь оперирую известными мне данными и никаких гарантий дать не могу.
Дарен предпочел оставить доклад ученого без комментария, показав свое недовольство только тем, что не поблагодарил за доклад.
– По состоянию на сегодняшний день, – продолжал он, – все объекты на полигоне, как биологические, так и технические, полностью готовы к испытаниям. Бомбардировка назначена на завтрашний полдень. Для вашего ознакомления с оборудованием полигона готовы четыре самолета и автомашины, сосредоточенные в местах посадки. Лейтенанту Редерсону для выполнения его миссии дается отдельный самолет и мотопехотное отделение. Необходимо надежно установить и проверить всю киноаппаратуру в местах, указанных на монтажной карте района испытаний. Лейтенант, вы получите ее перед самой посадкой в самолет. Работы, согласно утвержденному плану, следует завершить до двадцати часов сегодняшнего дня. Только Редерсон и его группа имеют право находиться на полигоне. Все остальные будут проводить инспекцию с воздуха. Пилоты хорошо проинструктированы и достаточно опытны, чтобы вы могли подробно ознакомиться с объектами испытаний. Затем наземный осмотр командного бункера и точек визуального наблюдения. Есть ли вопросы, господа? – полковник бросил взгляд на Тома. – Лейтенант Редерсон уже сейчас может приступить к выполнению своих обязанностей.
Это следовало принимать как приказ.
Том уже садился в автомобиль, который должен был доставить его к самолету, когда его окликнули. Он обернулся. Это был Макартур.
– Том, я надеюсь, что вы сможете справиться с работой досрочно. Мне бы хотелось провести вечером в вашей компании час-другой в клубе. Ночь сегодня будет богатой на хлопоты – не до сна.
– О чем волноваться, мой генерал?
Макартур поднял брови:
– Неужели вы так и не поняли, о каких испытаниях идет речь?
Редерсон не мог понять того, чего не знал. Он пытался еще в Вашингтоне узнать подробности своей командировки, но на все его вопросы отвечали либо упрямым молчанием, либо отговоркой: «Задание получите по прибытию на место». И когда оформляли документы с VII, самой высшей категорией допуска к засекреченным объектам, он решил попридержать свое любопытство. Но и совещание ему ничего не дало. Никто не говорил о главном, хотя все, кроме, разумеется, Тома, знали, о чем шла речь. Вышколенный примерами трибуналов над шпионами и предателями, Том и здесь не лез с расспросами. Не очень бы хотелось оказаться даже просто под подозрением.
Он сказал генералу об этом.
– Так значит, вы действительно ничего не знаете, – с сожалением произнес Дуглас. – Могли бы и догадаться.
– Может быть, я и догадался, генерал: завтра с самолетов будут сбрасывать бомбы нового поколения, и моя задача как кинооператора все это заснять на пленку, но когда все окружено такой секретностью, то не хочется эти догадки не только произносить вслух, но и думать о них. Все в страшном секрете – не подступиться!
Том не был серьезен – напротив, весел.
– Нет, дорогой мой, – сожаление генерала сменилось той серьезностью, которой не было у Редерсона, – с секретностью перебора нет. Все как надо. Вы когда-нибудь думали о таком оружии, которое способно в одно мгновение уничтожить весь Нью-Йорк или Берлин? Представьте только – одно мгновение!
– С трудом, сэр. Хотя, признаться, почему-то с Берлином воображение работает немного проще, чем с Нью-Йорком, моим родным городом. Чтобы представить всю картину, мне ее хотя бы однажды надо увидеть. Прежде всего я журналист, чье воображение никогда не идет дальше фактов. Я слышал, что около года назад где-то в этих же местах взорвали атомную бомбу. Рассказывали о ее мощи, достаточной, чтобы отправить на тот свет полк пехоты, но уж никак не город. Тем более что все это оказалось обыкновенной болтовней у барной стойки – как говорится, «слухи не подтвердились». Никто из пишущей братии даже не пытался узнать причину этой болтовни. Никому из журналистов не позволено совать свой нос глубоко в дела армии.
– Не сомневайтесь, Том… Такое испытание действительно имело место. Перед вами живой свидетель. Признаюсь, что массе людей стоило огромных усилий сделать так, чтобы слухи остались слухами. Но прошлые события – ничто в сравнении с завтрашними! Это тоже будет атомная бомба. Но гораздо большей мощности. Сами увидите.
– Почему же как у полководца это не вызывает энтузиазма? С таким оружием можно побеждать. Я не прав, мой генерал?
– Трудно сказать, Том. Иногда мне хочется, чтобы это завтра не наступило.
– Неужели так страшно?
– Никто пока не знает. И не в страхе дело. Страшит неизвестность.
– Это естественно.
Генерал задумался, прикрывая рукой глаза от струй песка и пыли, и потом произнес:
– Так, я вас жду в девять вечера в клубе.
Он уже собирался возвращаться в штаб, когда Том его позвал:
– Сэр!
– Да, Том.
– Я вот о чем хотел вас попросить.
– Если ваша просьба не будет отвлекать меня от бомбы – я ее с удовольствием выполню для вас, мой дорогой друг.
– Нет, совсем напротив, мой генерал, – улыбнулся Том. – Это касается сегодняшней вечеринки. Солдаты просили меня рассказать им о фронте в их клубе. Я не знаю, какие порядки завел здесь этот ковбой Дарен, но существуют два клуба: офицерский и солдатский…
– Что же здесь странного? – удивился генерал. – Это практически повсеместная практика. В чем же ваша просьба? Отменить эту традицию я не только не вправе, но и не в силах.
– Все гораздо проще, сэр… Походатайствуйте, чтобы мне выдали пропуск на вечер в казармы. И я не смогу принять ваше приглашение, так как уже дал обещание. Если не будет пропуска, полиция задержит меня в камере до утра.
– Какой пропуск, Том? – еще больше удивился Макартур, даже убрал руку от глаз.
– Разрешающий офицерам появляться вечером в казармах…
– Что за выдумки? Вы офицер и вольны посещать солдат в любое время…
– Оно-то так… Но полковник ввел новые правила во внутренний распорядок базы. Это его правила, сэр, а не мое воображение, и мне бы не хотелось из-за них ночь провести на гауптвахте.
– Мне с трудом, конечно, верится, Том. Но если это так, я обещаю все уладить. До вечера…
«Дуглас» быстро набирал высоту. Под широкими плоскостями самолета скользила то однообразная застывшая рябь песчаных барханов, то унылая каменистая пустыня. Самолет время от времени сильно встряхивало, и сразу после этого натужно выли моторы – машина падала в воздушные ямы и упрямо выбиралась из них. В салоне из-за тряски падали сложенные друг на друга ящики с оборудованием, и солдаты то и дело складывали их на место. У всех были взволнованные лица, рыскающие глаза и на воздушных ухабах взрывы отчаяния во взглядах. «Пешеходная публика, – определил Том, которому приходилось покорять воздушные расстояния и под обстрелом немецких зенитных батарей, – летали всего несколько раз. Если бы не приказ, они бы лучше все двести миль до полигона бежали. А если б кому из них пришлось с англичанами летать в ночной рейд на Берлин, в самолете, который в пике сыплет бомбами, а вокруг сверкают молниями разрывы зенитных снарядов, шныряют «мессершмитты», цокают по обшивке пули и осколки! Интересно, во сколько бы тогда стали тяжелее их штаны?»
Трясти стало сильнее. Несколько раз протяжно и страшно застонал фюзеляж машины, и она, накренившись на борт, воя моторами, теряла высоту. Солдаты вскакивали с мест и падали на раскатившиеся ящики, теряя равновесие. Редерсон, чтобы отвлечься от воздушных кульбитов «дугласа» и не обращать внимания на изломанные паникой и испугом лица попутчиков, снял крышку с подкатившегося к ногам ящика и стал знакомиться с его содержимым. Среди пакетов, амортизирующих удары и тряску, лежала кинокамера. Это была последняя модель «Сино-Форда». Прибор надежный и долговечный – с таким аппаратом Том не раз бегал в атаку вместе с русскими под Москвой и Вильнюсом. Механика камеры работала и в дождь, и в снег, и в жару, и в морозы. Документалисты прозвали прибор «кошкой» – настолько он был живуч. Правда, лежащая в ящике камера имела некоторые отличия от своей хорошо известной подруги: корпус со всех сторон оклеен свинцовыми и жаропонижающими пластинами, а ручной механический завод заменял электрический лентопротяжный механизм. Камера была довольно тяжелой для того, чтобы снимать ею с руки.
Видя спокойствие лейтенанта, солдаты сами немного успокоились и с бравадными улыбками, подзадоривая друг друга, занялись наведением порядка в салоне самолета.
Редерсон осмотрел также и кассеты с кинопленками. Коробки были усилены свинцовой броней и имели больший метраж, чем серийные модели. На этикетках значилось: «Длительность съемки – 17 минут», тогда как традиционно использовались пятиминутные.