– Не знаю, сэр, – солдат, не отводя винтовки от ученых, пожал плечами. – Никто не знает.
– Ты видел их?
– Кого, ребят? Нет.
– Нет, тех, кто вот так вот убивает, – пояснил Том.
– Да, сер. Издалека только. Я стрелял по ним вместе со всеми.
– На что они или оно похоже? Или – на кого?
– Не скажу, сэр… Не могу объяснить.
– Хорошо, Лью. Спасибо. Иди в машину. Я тут еще потолкую с джентльменами, и поедем дальше работать.
Солдат поставил оружие на предохранитель.
– Сэр, они вам ничего не скажут, – уверенно сказал он и добавил с презрением: – Это все их штучки. Натворили чертовщины, из-за которой уйма ребят погибла, а теперь хотят бомбу бросить, чтобы, значит, и следов не осталось.
Вильсон встал и стал отряхиваться.
– Он прав? – спросил его Том.
– Чушь!
Подошли Телингтон и Макгредер.
– Здесь мы абсолютно ни при чем, – мягко сказал Рик. Тед подтвердил его слова кивком. – Мы знаем, что солдаты так думают, но ничего не можем сделать, так как совершенно не знаем ничего сами.
– Если послушать – так прямо святые! – бросил водитель.
– Я сказал: иди в машину! – крикнул на него Том. – Это приказ, солдат.
Водитель ушел.
– Но хоть как-то объяснить можете? – настаивал Редерсон.
– Мы пытались за завтраком, – громко сказал Вильсон.
– Я рад, что вы заговорили человеческим голосом, – съязвил Том.
– Лучше ваш язвительный тон, чем кулаки, – в тон ему ответил архитектор.
– Но, простите, ваши «палки-рычаги» никак не вяжутся с этим случаем, – сказал в раздражении Том, и все как по команде посмотрели на труп. Простыню куда-то вновь унесло, и он своим видом заставлял сжиматься сердце.
– Но пока это единственное объяснение, пусть и бестолковое…
– Достаточно, – остановил его Редерсон. – От этих бестолковостей меня начинает мутить. Кто об этом знает?
– Все, – просто ответил Макгредер, обыскивая собственные карманы на предмет спичек. В его губах торчала мятая сигарета.
– Кто – «все»?
– Все в Блю-Бек-форте, – уточнил за Макгредера Телингтон, протягивая ему зажигалку. – Но строго приказано при посторонних не распространяться.
– Приказал Дарен? – догадался Том.
– Да. Только он остался после нападения этой твари живым. Были тут двое, которые не могли успокоиться, так полковник сделал из них дураков и отправил лечиться. Думаю, что нормальными они не скоро станут.
– Значит, на него «напала эта тварь».
– Да, полковника сумели отбить, но она успела вырвать у него из спины вот такой кусок, – Макгредер показал кулак. – Долго отходил.
– Высшему командованию докладывали?
Том увидел, как от удивления поднялись брови зоолога.
– Вы что! Кто же решится на такое – лезть вверх через голову Дарена. С ним это опасные игры.
– Ну а сам полковник?
– Не знаю… Может, и делал что-то. Как-то раз приехала комиссия, одни психиатры. Донимали всех вопросами, но так и убрались ни с чем. Все держали с ними язык за зубами – кто же хочет оказаться в дурдоме? У меня, например, семья, два маленьких сына…
– Может, и у этого, – Том подбородком указал на труп, – тоже есть дети.
Макгредер потупил глаза.
– Мы здесь совершенно ни при чем, – он нервно закурил и отошел в сторону.
– Тед прав, – сказал Вильсон. – Это очень опасные игры. И я бы вам не советовал в них влезать.
– Бросьте вы свои советы, – недовольно, с укором бросил Том. – Гибнут люди, и неужели никто не пытается ничего предпринять? Я не думаю, что это началось только вчера.
– Нет, практически с самого начала строительства. Может быть, даже раньше. На этом самом месте поселилось индейское племя, но оно ушло – предполагаю, что из-за этих же проблем. Выяснить причины никто не стремился. А в городе за последние шесть месяцев было около восьмидесяти смертных случаев, и на этой неделе они участились…
– И как это можно объяснить?
– Послушайте, Редерсон, – архитектор и не пытался скрыть недовольство. – Вы здесь всего несколько часов и уже пытаетесь получить ответы на все вопросы, которые мы задаем себе ежедневно. Но, повторюсь, ответов, простых, понятных, логичных, нет! Понимаете, нет!.. Вы хотите предположений? Извольте. Открывайте свою коробочку, – он постучал себя пальцем по лбу, – но не думайте, что все будет легко…
– Я постараюсь все понять, – успокоил его Том. – Если не пойму – запомню. Потом на досуге разберусь.
– Да, сколько угодно, уважаемый мой мнемоник[6].
Они вздрогнули, когда где-то рядом раздалась беспорядочная ружейная пальба. Все схватили свое оружие и завертелись на месте, стараясь определить, откуда доносится звук выстрелов.
– С Четвертой улицы! – бросил Вильсон и побежал, заряжая на ходу винтовку. Остальные последовали за ним. Редерсон вскочил в машину и через несколько секунд догнал бегущих.
– Залезайте! – крикнул он им.
Через минуту они были на месте.
Вся улица перед одним из высотных домов была заполнена солдатами, которые в спешке стреляли куда-то вверх. В короткие интервалы между выстрелами раздавалась брань. Джип остановился, и его пассажиры, не соскакивая на землю, открыли стрельбу.
Том поднял голову, чтобы рассмотреть то, во что с таким остервенением стреляли собравшиеся.
Высоко вверху, в проеме между небоскребами, метались какие-то живые существа. Их было около десятка. Большая высота не позволяла рассмотреть их детально. Своими очертаниями они напоминали орлов-падальщиков, которые в огромных количествах обитали в городе и его окрестностях, но эта схожесть была только первым впечатлением. У орлов крылья более грациозные, с плавными линиями, развернутый широким веером во время полета хвост, маленькая голова. Эти же животные были в два-три раза больше птиц и летали если без орлиной пластики, то с невообразимыми скоростью и маневренностью: то застывали в воздухе со сложенными крыльями, то кувыркались через голову, как голуби-турманы, бегали по воздуху, переставляя в пустоте огромные уродливые ноги – не лапы, а именно ноги, очень напоминающие человеческие, но более короткие. Огромные, угловатые крылья с локтями-руками яростно хлопали по воздуху с такой силой, что иногда перекрывали хлопками ружейную пальбу. Воздух рассекал и непрерывно хлестал по ногам длинный, утолщенный на конце хвост. Иногда можно было рассмотреть, как существо размахивает еще какими-то конечностями, очень похожими на руки. Головы у чудовищ были крупными и с сильно вытянутыми вперед мордами. Кроме оглушительных хлопков, с высоты доносилось низкое, глухое и пугающее рычание.
Том сидел в машине, не в силах отвести глаз от невиданного зрелища. Он опомнился через минуту, схватился за пистолет, но потом разочарованно опустил его обратно в кобуру – на таком расстоянии тот был совершенно бесполезен. Винтовки у Редерсона не было. Оставалось наблюдать за стараниями остальных.
Вдруг одно из крылатых существ пронзительно вскрикнуло. Этот крик болью отозвался в ушах. Один из солдат на улице упал. Закачалась и машина, когда в ней, лишившись чувств, поник Макгредер. Существо крикнуло еще раз, и в толпе солдат повалилось еще несколько человек. Остальные, шатаясь словно пьяные, только усилили стрельбу. Редерсон также едва не потерял сознание – крик существа разрывал мозг сильной болью, которая затуманивала зрение, оглушала и лишала возможности думать. Необходимо было иметь стальную волю, чтобы справиться с этим опасным дурманом. Некоторые из солдат побрели по улице, как автоматы, волоча за собой за ремни и стволы винтовки.
Том взялся было за винтовку зоолога, но бросил ее, вспомнив о фотоаппарате. За минуту он успел использовать всю пленку. Схватился за кинокамеру, но обнаружил, что там не заведена пружина лентопротяжного механизма. Он открыл ключ и в лихорадочной спешке стал заводить механизм, молясь, чтобы на все хватило времени.
Подъехал еще один джип с солдатами и установленным на нем крупнокалиберным пулеметом. Стрелок открыл огонь еще до того, как машина остановилась. Пули сначала ушли в сторону от летающих существ, пробив воздух широким веером над самыми головами стреляющих солдат и выбив куски бетона и искры из домов, но затем длинными строчками взлетели ввысь, воткнувшись смертоносными жалами в диковинных животных. Одно из них, перевернувшись в воздухе, спикировало на стену небоскреба. Со звоном осыпалось разбитое стекло. По толпе солдат разнеслось ликование.
Кричал и прыгал от радости на автомобильном сиденье Льюис, но Том не разделял его радости. Он знал, что за этим последует. Он сильным рывком усадил солдата на место и закричал:
– Назад!!! Жми!!!
Ничего не понимающий водитель судорожно вцепился в руль и надавил на акселератор. Автомобиль рванул с места, валя с ног продолжающих стрелять Телингтона и Вильсона прямо на Тома, и задним ходом помчался по улице.
– Поворачивай, Лью!!! Поворачивай!..
Джип жалобно заскулил резиной колес, едва не опрокидываясь, свернул на перекрестке на другую улицу, и тут всех накрыло разбивающим сознание криком…
Кричало не одно существо. Задымился асфальт. Заволновался воздух. От стен домов, словно поп-корн от горячей сковороды, стали отскакивать куски штукатурки и каменная облицовка. Везде вылетели стекла. Что-то ухнуло, и со снопом огня и плотным дымным облаком на перекресток выбросило искореженный джип с укрепленным на нем пулеметом и изувеченными телами людей.
Автомобиль Редерсона еще некоторое время медленно катился по улице, потом уперся в столб и заглох. В машине неподвижно лежали четыре человека.
Первым пришел в себя Том.
В голове бурлила боль, она разливалась по телу, при каждом, самом незначительном движении разрываясь огнем в мышцах. С непрерывными стонами и вскриками Том выбрался из машины и зашатался на широко расставленных ногах, охватив руками голову. Он открыл глаза. Темно-красная пелена покрывала мир и сверкала ослепительными вспышками при моргании. Борясь с болью и слабостью, Том осмотрел остальных в машине. Все были живы, но без сознания. Из ушей Льюиса тонкими струйками стекала кровь, затылок Телингтона тоже был весь в липкой крови, лицо Вильсона отекло и побагровело.
Редерсон достал из своей операторской сумки кинокамеру, нашел в видоискателе перекресток с опрокинутым джипом и начал снимать. Его шатало, и он, скрипя зубами от боли, заставлял себя идти ровно, но это удавалось с большим трудом. От напряжения боль в голове усилилась. Закончив с перекрестком, Том опустился на дорогу и сидел, понурив голову, некоторое время, набираясь сил и успокаивая боль, потом поднялся и пошел туда, где еще совсем недавно раздавалась стрельба, а теперь стояла плотная пугающая тишина.
Он снимал все. Каждое тело. У всех выскочившие из орбит глаза. Неимоверно раздувшиеся тела с облезающей кожей, рваные раны – бескровные, дымящиеся, с торчащими осколками костей. Согнутые, рыжие от окалины стволы винтовок, обугленные приклады. Дымящийся бетон. Кучи оплавленного стекла. Тишина. Только оглушительный стрекот камеры, эхом ударяющийся в стены слепых, с выбитыми стеклами домов. На том месте, где стоял автомобиль с пулеметом, обрывок ткани, влажные, шипящие пеной на черном, блестящем жидкой смолой асфальте куски человеческого тела. По черному пятну смолы с тихими хлопками пробегали огненные змейки. Невыносимый смрад горелого мяса и еще чего-то кислого, обжигающего нос и гортань.
Стрекот смолк. Том посмотрел на шкалу кинокамеры: вся пленка была израсходована. Он пошел обратно к машине. Боль к этому времени утихла, но Том чувствовал, что с каждой минутой слабеет: он не ощущал ее в теле, а как бы вне его, как нечто, что мешало двигаться.
Навстречу бежала большая группа солдат…
– Нет ничего, что заставило бы беспокоиться за ваше здоровье, а тем более за вашу жизнь, – сказал долговязый врач, закончив осмотр. – Всего несколько синяков, которые пройдут бесследно и без последствий через семь-десять дней.
Редерсон слез с кушетки и стал одеваться. Прошли четыре часа после случившегося на полигоне в Восточном городе, но он по-прежнему чувствовал слабость. Правда, теперь она воспринималась, как сильная усталость: уже не была такой вязкой и сладкой истомой наполняла каждый мускул тела. Головной боли не было вообще, а на несмолкающий звон в ушах можно было не обращать внимания.
– Ваше состояние напоминает легкую контузию, – сказал доктор, протягивая бланк рецепта. – Поэтому не рекомендую сильных физических и нагрузок. Все остальное вы найдете в рецепте. Всего доброго… Меня ждут остальные пострадавшие из города.
Он дружески улыбнулся, когда Том выходил из санчасти форта:
– Не болейте!
– Хорошо, док.
На улице стоял генеральский джип. Заметив Редерсона, водитель подбежал к лейтенанту:
– Генерал приказал справиться о вашем самочувствии и просил узнать: не будет ли вам угодно присоединиться к остальным офицерам в клубе?
Вместо ответа Том залез на сиденье. Негоже было отказывать генералу после такого дипломатического хода с его стороны. Кроме того, было бы очень интересно узнать, как Макартур отнесся к кинофильму и фотографиям. Том помнил, как несколько раз терял сознание в лаборатории, когда занимался печатаньем снимков и проявкой пленок – голову разрывал все тот же чудовищный крик странных существ. О ЧП Макартуру доложили сразу, поэтому он не стал медлить с просмотром документов, взял пакет с пленками и фотографиями и последовал в кинозал, приказав никого не впускать, а Тому – немедленно показаться врачу.
Они подъехали к клубу, который оказался обыкновенным дощатым бараком, каких в Блю-Бек-форте было полно: их использовали в качестве казарм, складов, столовых… Над длинным навесом у входа играла неоновым светом надпись:
ОФИЦЕРСКИЙ КЛУБ
А внизу, красной краской, было дописано:
Вход только для белых и офицерских чинов
С удивлением и радостью он увидел большую группу военных, стоящих возле крыльца клуба. Все были одеты в парадную форму. Среди них было немало офицеров. Клубы табачного дыма медленно поднимались вверх, обволакивали неоновый свет и таяли в знойном ночном воздухе.
Все головы дружно повернулись в сторону Тома. Толпа дернулась, качнулась и нахлынула. Чтобы не быть раздавленным, Редерсон вскочил на капот машины и оттуда пожимал протягивающиеся к нему руки. Море глаз на белых, покрытых загаром, и черных лицах смотрело на него с радостью. Он тонул в улыбках. Все что-то говорили, с чем-то поздравляли, но он не мог ничего разобрать из-за невообразимого галдежа и в ответ только бестолково улыбался и продолжал пожимать руки.
Кто-то влез к нему на капот. Том узнал своего утреннего знакомого, рядового Джейсона Кона. Солдат поднял руку, призывая всех к тишине. Через несколько секунд толпа притихла. Стало понятным, что Кон обладал на базе определенным авторитетом.
– Вы мне напоминаете кур на ферме моего папочки, – сказал он собравшимся, – кудахтанья вволю, а яиц нет.
– Не говори лишнего, Джей, – бросил кто-то. – Мы же можем и обидеться!
– На кого – на кур?
– Нет, на яйца. Неприятно думать, что ты считаешь нас скопцами!
Толпа дружно рассмеялась.
– Я рад, что ты у себя что-то нашел, – сострил в ответ Кон. – Теперь бери свою находку и топай в клуб – девочка тебе достанется! Остальные за ним, но…
Он еще раз поднял руку.
Вновь все умолкли.
– Просто по-свински поступаем, ребята, – сокрушенно произнес он.
– Ты снова о ферме своего дорогого папочки?
– А куда денешься, сынок? Приходится… Свинья ест свой корм, добреет во все стороны, а не благодарит кормильца до тех пор, пока он не пустит ее под нож, а до того она только чавкает и хрюкает… Вот ты, – он указал на кого-то, – весь блестишь оттого, что слюной обляпался…
– Но-но!..
– Вот тебе и «но-но», парень. Утрись… Размечтался притянуть к себе бутылочку и девочку и прикладываться то к одной, то к другой.
– Тебе бы, Кон, не в армии служить, а рекламой заниматься: у меня уже больше нет сил тебя слушать – слюна так и валит.
Хохот качнул толпу.
– Давай выкладывай, что задумал, и пора за дело браться!
– Какой шустрый! – мотнул головой Джейсон. – «За дело браться»… Дел-то у тебя точно прибавилось – только бы за ночь управиться…
– Это точно, Джей… С твоей болтовней можем и не управиться. Так что завершай это дело и пошли.
– Эк, какой быстрый!.. А вот задай себе такой вопрос: стою я, значит, весь такой красивый, напомаженный, наглаженный, надушенный – прямо мед для девочек, и где – в самом офицерском клубе!.. и готов танцевать, топиться в виски, ну, все такое, что положено на хорошей вечеринке, а кто же мне это все позволил: такую красивую жизнь?
– Как кто? – спросил кто-то удивленно. – Известно же – лейтенант Редерсон!
– Правильно, – согласился Кон. – И ты думаешь, раз поперли толпой, как бараны…
– Опять ферма…
– …чуть не раздавили, нагалдели полные уши, ручку пожали и на этом все? Я спрашиваю: так ли надо благодарить?
– Не-е-е, – загудели собравшиеся.
– А как?
– Ну, я лейтенанту стаканчик налью, девочку уступлю…
– Щедр!.. Очень щедр, – похвалил Джейсон. – Хорошо мыслишь, но неправильно, парень… Нас здесь во-он сколько, а лейтенант один – он не выпьет столько, да и девочек ему столько не надо… А, лейтенант? – он вопросительно посмотрел на Тома.
Редерсон согласно кивнул в ответ. Он уже стал понимать, что к чему.
– Мы же не свиньи? – с наигранной суровостью громко спросил Кон.
– Нет! – дружно ответили все.
– Мы умеем быть благодарными?
– Да!!!
– Качай лейтенанта!.. Неси в клуб!!!
Это уже кричал не Джейсон, но какая была разница!.. Стараясь спастись от бремени славы, Том хотел убежать, но десятки сильных рук схватили его, подняли в воздух и понесли, постоянно подбрасывая. Он смеялся и взвизгивал, когда взлетал и падал, и еще больше от этого смеялся, уже задыхаясь. В клубе его встретили военным маршем, который исполнял оркестр из надутых щек, ложек, стаканов, бутылок и гребешков. Крики, смех. Веселье.
Его усадили за стол рядом с Макартуром.
– Я же здесь ни при чем, – сказал он генералу, стараясь справиться с одышкой.
– А кто? Вы, Том, и только вы!
Внутри клуба в несколько рядов стояли чистенькие столы, расставленные так, чтобы в центре просторного зала оставалось место для танцев. В противоположном от входа конце барака, утопая в свете неимоверного количества ламп и блестя стеклом бутылок и стаканов на полках, находился бар, обслуживаемый проворным и услужливым солдатиком. Рядом, под зелеными, низко свисающими абажурами светильников, стояли два бильярдных стола, четыре для карточных игр – все обито новым зеленым сукном. У стены стоял музыкальный автомат, на нем аккуратными стопочками лежали пластинки, которым не хватило места в музыкально-механическом нутре машины.
Заиграло банджо. Несколько губных гармошек затянули переливчатую и ритмичную мелодию. Кто-то ударил по гитарным струнам, а кто-то просто по стулу, как по барабану. Стали танцевать: по-медвежьи неуклюже, неловко, но не стесняясь. Кто-то в лад музыке запел, перебивая каждый куплет скороговоркой. Многие из стишков сочинялись тут же, с удивительно лихим остроумием. Том множество раз видел подобное, еще до войны, разъезжая с кинокамерой по провинциальной Америке, снимая жизнь настоящих американцев, их труд на фермах, полях, быт. И тогда он удивлялся могуществу этих людей! С утра до позднего вечера они умывались потом, глотали пыль, выращивая, обрабатывая и собирая урожай, ухаживая за скотом. Том вглядывался в их красные, обезображенные хронической усталостью лица, стараясь хотя бы краем глаза засечь, увидеть момент надрыва сил, но проходил вечер, играла губная гармоника, стонала гитара, подбивало ритм банджо, и людские лица, цветы жизни, распускались в цветении счастья, становились живыми и яркими, одаривая и заводя окружающих звенящим и простым весельем. Танцевали, целовались, любились и дрались, чтобы до дна израсходовать остатки энергии в своих живительных сосудах жизни, чтобы наполнить их новой, до краев и расплескать их в завтрашних заботах и событиях. И сейчас, сидя за столом в клубе форта, он смеялся до слез, подпевал и был пленен неисчерпаемой мощью человеческого духа и жаждой жизни, понимая, что никогда ему не уловить того момента полного опустошения и отчаяния, бессилия и обреченности, который если и существовал в мире, то не принадлежал этим людям только потому, что в это никто из них не верил.
Том хотел было выйти, чтобы достать из сумки кинокамеру, которая лежала в машине, но его перехватили по пути и втянули в круг танцующих. Какая-то красотка подскочила к нему, подобрала с боков подол форменной юбки и, демонстрируя всем налитые силой и здоровьем упругие ляжки, положила лейтенанту на плечи тонкие руки и… Он не смог отказаться. У него не было желания этого делать. Его руки легли на ее талию, и он чувствовал горячее тело, которое переливалось и играло, призывая – и Том от этой откровенности движений пьянел. Она дробно вытанцовывала стройными ножками, иногда вскидывая вверх и в стороны круглые колени, и вновь отбивала ритм каблуками неуставных туфель. Круг танцующих раздался, и они оказались единственной парой в его центре, кружащейся в танце, под восторженными взглядами собравшихся. Некоторые, аккомпанируя себе ладонями, приседали, чтобы рассмотреть ее ноги, и она, нарочно дразня, вскидывала колени как можно выше. Руки Тома скользнули вниз по фигуре женщины, легли на ее горячую гладкую кожу и чуть-чуть с нежностью сжали ее. Свист и одобрительные возгласы иногда заглушали музыку, но пара не бросала ритм и продолжала танцевать. Девушка оставалась серьезной и не отводила лица в сторону, как и положено было в этом танце. По ее щекам разлился пунцовый румянец, заиграл живым огнем. Ее глаза, карие, глубокие, впились в партнера и очаровали его пылкой страстью. Непослушная прядь каштановых волос выпорхнула из-под пилотки и прилипла к взмокшему виску. Непонятный, дикий, пожирающий мораль жар охватил Тома, и он из последних сил удерживал себя от глупостей.
В зал выплеснулась песенка:
Девушка вдруг запрокинула голову, рванула с шеи галстук, схватила Тома за руку и бегом потянула за собой на выход.
На улице было свежо. При полном безветрии шел дождь. Его струи загорались неоновым светом, отчего дождь казался ярким и цветным. Расстегнув верхние пуговицы форменной рубашки, женщина, оттянув ворот, ловила грудью дождевые капли.
– Убил ты меня, лейтенант, – тихо, с истомой в голосе, выдохнула она.
Он хотел обнять ее за плечи, но она сама обняла его и стала покрывать его поцелуями. Их губы встретились, жадно и страстно стали пить нежность друг друга…
Она отпрянула от него с одышкой, словно вынырнула из воды, и с хохотом вбежала в клуб, столкнувшись в дверях с Макартуром, прыснула в ворот и побежала дальше.
– Вот резвая! – с восхищением бросил ей вслед генерал. – А, Том?
– Что? – коротко спросил Том, только в этот момент освобождаясь от чар.
Макартур слабо улыбнулся, достал из кармана трубку и стал неторопливо набивать ее табаком.
– Хорошо, – певуче, с расстановкой произнес он, вглядываясь в дождливую темень. – Знаешь, что в среднем в этих краях бывает только двенадцать дождливых дней в году? Местные индейцы верят: если вымокнуть до нитки в ночной дождь при полном безветрии, тогда станешь силен над всеми нечистыми духами. Ты веришь в демонов?
– Нет, Дуглас. Я принимаю только материальное зло, которого более чем достаточно, и предпочитаю с ним бороться.
– Предпочитаешь? – почему-то переспросил генерал, потом закурил, щуря глаза от медленно расплывающегося в воздухе дыма. – Думаю, что тебе надо жениться…
Том коротко рассмеялся.
– Что смешного в моих словах? – ужалил его колючим взглядом генерал. – Я не люблю несемейных солдат – все они безрассудные герои!
– Что же в этом плохого?
– Войны надо выигрывать, а не погибать в них. В окопе должен сидеть не бездумный лихач, тешащий себя мыслью о посмертной славе, а солдат, думающий, как победить и остаться в живых. Можешь мне не верить, но я не люблю героев.
– Но у русских они в почете, – возразил Том.
– Но не в цене, – мгновенно вставил Макартур. – Это они от безвыходности: когда мало хороших командиров, побеждает солдатская смерть.
После этих слов воцарилась тишина. Два человека стояли на крыльце, слушая нежный шелест ночного дождя, вдыхая его аромат, смешанный с горьким табачным дымом.
– Хороша она – Таня, – сказал словно сам себе генерал.
Том тоже замечтался. «Войне скоро конец, – думал он. – Может и прав генерал – жениться самое время… Может сегодня сделать предложение? Вот так вот сразу – раз! Откажет – откажет, нет – нет», – но тут же убежал от этих мыслей, подсознательно опасаясь, что они подтолкнут его на поступок, и на миг вспомнил лицо Тани – застывшее в серьезности, в танце, прекрасное и живое… Оно смогло затмить собой прежнюю любовь, которая с этого момента стала прошлым, о котором не переживают, а только вспоминают.
– Ты видел их?
– Кого, ребят? Нет.
– Нет, тех, кто вот так вот убивает, – пояснил Том.
– Да, сер. Издалека только. Я стрелял по ним вместе со всеми.
– На что они или оно похоже? Или – на кого?
– Не скажу, сэр… Не могу объяснить.
– Хорошо, Лью. Спасибо. Иди в машину. Я тут еще потолкую с джентльменами, и поедем дальше работать.
Солдат поставил оружие на предохранитель.
– Сэр, они вам ничего не скажут, – уверенно сказал он и добавил с презрением: – Это все их штучки. Натворили чертовщины, из-за которой уйма ребят погибла, а теперь хотят бомбу бросить, чтобы, значит, и следов не осталось.
Вильсон встал и стал отряхиваться.
– Он прав? – спросил его Том.
– Чушь!
Подошли Телингтон и Макгредер.
– Здесь мы абсолютно ни при чем, – мягко сказал Рик. Тед подтвердил его слова кивком. – Мы знаем, что солдаты так думают, но ничего не можем сделать, так как совершенно не знаем ничего сами.
– Если послушать – так прямо святые! – бросил водитель.
– Я сказал: иди в машину! – крикнул на него Том. – Это приказ, солдат.
Водитель ушел.
– Но хоть как-то объяснить можете? – настаивал Редерсон.
– Мы пытались за завтраком, – громко сказал Вильсон.
– Я рад, что вы заговорили человеческим голосом, – съязвил Том.
– Лучше ваш язвительный тон, чем кулаки, – в тон ему ответил архитектор.
– Но, простите, ваши «палки-рычаги» никак не вяжутся с этим случаем, – сказал в раздражении Том, и все как по команде посмотрели на труп. Простыню куда-то вновь унесло, и он своим видом заставлял сжиматься сердце.
– Но пока это единственное объяснение, пусть и бестолковое…
– Достаточно, – остановил его Редерсон. – От этих бестолковостей меня начинает мутить. Кто об этом знает?
– Все, – просто ответил Макгредер, обыскивая собственные карманы на предмет спичек. В его губах торчала мятая сигарета.
– Кто – «все»?
– Все в Блю-Бек-форте, – уточнил за Макгредера Телингтон, протягивая ему зажигалку. – Но строго приказано при посторонних не распространяться.
– Приказал Дарен? – догадался Том.
– Да. Только он остался после нападения этой твари живым. Были тут двое, которые не могли успокоиться, так полковник сделал из них дураков и отправил лечиться. Думаю, что нормальными они не скоро станут.
– Значит, на него «напала эта тварь».
– Да, полковника сумели отбить, но она успела вырвать у него из спины вот такой кусок, – Макгредер показал кулак. – Долго отходил.
– Высшему командованию докладывали?
Том увидел, как от удивления поднялись брови зоолога.
– Вы что! Кто же решится на такое – лезть вверх через голову Дарена. С ним это опасные игры.
– Ну а сам полковник?
– Не знаю… Может, и делал что-то. Как-то раз приехала комиссия, одни психиатры. Донимали всех вопросами, но так и убрались ни с чем. Все держали с ними язык за зубами – кто же хочет оказаться в дурдоме? У меня, например, семья, два маленьких сына…
– Может, и у этого, – Том подбородком указал на труп, – тоже есть дети.
Макгредер потупил глаза.
– Мы здесь совершенно ни при чем, – он нервно закурил и отошел в сторону.
– Тед прав, – сказал Вильсон. – Это очень опасные игры. И я бы вам не советовал в них влезать.
– Бросьте вы свои советы, – недовольно, с укором бросил Том. – Гибнут люди, и неужели никто не пытается ничего предпринять? Я не думаю, что это началось только вчера.
– Нет, практически с самого начала строительства. Может быть, даже раньше. На этом самом месте поселилось индейское племя, но оно ушло – предполагаю, что из-за этих же проблем. Выяснить причины никто не стремился. А в городе за последние шесть месяцев было около восьмидесяти смертных случаев, и на этой неделе они участились…
– И как это можно объяснить?
– Послушайте, Редерсон, – архитектор и не пытался скрыть недовольство. – Вы здесь всего несколько часов и уже пытаетесь получить ответы на все вопросы, которые мы задаем себе ежедневно. Но, повторюсь, ответов, простых, понятных, логичных, нет! Понимаете, нет!.. Вы хотите предположений? Извольте. Открывайте свою коробочку, – он постучал себя пальцем по лбу, – но не думайте, что все будет легко…
– Я постараюсь все понять, – успокоил его Том. – Если не пойму – запомню. Потом на досуге разберусь.
– Да, сколько угодно, уважаемый мой мнемоник[6].
Они вздрогнули, когда где-то рядом раздалась беспорядочная ружейная пальба. Все схватили свое оружие и завертелись на месте, стараясь определить, откуда доносится звук выстрелов.
– С Четвертой улицы! – бросил Вильсон и побежал, заряжая на ходу винтовку. Остальные последовали за ним. Редерсон вскочил в машину и через несколько секунд догнал бегущих.
– Залезайте! – крикнул он им.
Через минуту они были на месте.
Вся улица перед одним из высотных домов была заполнена солдатами, которые в спешке стреляли куда-то вверх. В короткие интервалы между выстрелами раздавалась брань. Джип остановился, и его пассажиры, не соскакивая на землю, открыли стрельбу.
Том поднял голову, чтобы рассмотреть то, во что с таким остервенением стреляли собравшиеся.
Высоко вверху, в проеме между небоскребами, метались какие-то живые существа. Их было около десятка. Большая высота не позволяла рассмотреть их детально. Своими очертаниями они напоминали орлов-падальщиков, которые в огромных количествах обитали в городе и его окрестностях, но эта схожесть была только первым впечатлением. У орлов крылья более грациозные, с плавными линиями, развернутый широким веером во время полета хвост, маленькая голова. Эти же животные были в два-три раза больше птиц и летали если без орлиной пластики, то с невообразимыми скоростью и маневренностью: то застывали в воздухе со сложенными крыльями, то кувыркались через голову, как голуби-турманы, бегали по воздуху, переставляя в пустоте огромные уродливые ноги – не лапы, а именно ноги, очень напоминающие человеческие, но более короткие. Огромные, угловатые крылья с локтями-руками яростно хлопали по воздуху с такой силой, что иногда перекрывали хлопками ружейную пальбу. Воздух рассекал и непрерывно хлестал по ногам длинный, утолщенный на конце хвост. Иногда можно было рассмотреть, как существо размахивает еще какими-то конечностями, очень похожими на руки. Головы у чудовищ были крупными и с сильно вытянутыми вперед мордами. Кроме оглушительных хлопков, с высоты доносилось низкое, глухое и пугающее рычание.
Том сидел в машине, не в силах отвести глаз от невиданного зрелища. Он опомнился через минуту, схватился за пистолет, но потом разочарованно опустил его обратно в кобуру – на таком расстоянии тот был совершенно бесполезен. Винтовки у Редерсона не было. Оставалось наблюдать за стараниями остальных.
Вдруг одно из крылатых существ пронзительно вскрикнуло. Этот крик болью отозвался в ушах. Один из солдат на улице упал. Закачалась и машина, когда в ней, лишившись чувств, поник Макгредер. Существо крикнуло еще раз, и в толпе солдат повалилось еще несколько человек. Остальные, шатаясь словно пьяные, только усилили стрельбу. Редерсон также едва не потерял сознание – крик существа разрывал мозг сильной болью, которая затуманивала зрение, оглушала и лишала возможности думать. Необходимо было иметь стальную волю, чтобы справиться с этим опасным дурманом. Некоторые из солдат побрели по улице, как автоматы, волоча за собой за ремни и стволы винтовки.
Том взялся было за винтовку зоолога, но бросил ее, вспомнив о фотоаппарате. За минуту он успел использовать всю пленку. Схватился за кинокамеру, но обнаружил, что там не заведена пружина лентопротяжного механизма. Он открыл ключ и в лихорадочной спешке стал заводить механизм, молясь, чтобы на все хватило времени.
Подъехал еще один джип с солдатами и установленным на нем крупнокалиберным пулеметом. Стрелок открыл огонь еще до того, как машина остановилась. Пули сначала ушли в сторону от летающих существ, пробив воздух широким веером над самыми головами стреляющих солдат и выбив куски бетона и искры из домов, но затем длинными строчками взлетели ввысь, воткнувшись смертоносными жалами в диковинных животных. Одно из них, перевернувшись в воздухе, спикировало на стену небоскреба. Со звоном осыпалось разбитое стекло. По толпе солдат разнеслось ликование.
Кричал и прыгал от радости на автомобильном сиденье Льюис, но Том не разделял его радости. Он знал, что за этим последует. Он сильным рывком усадил солдата на место и закричал:
– Назад!!! Жми!!!
Ничего не понимающий водитель судорожно вцепился в руль и надавил на акселератор. Автомобиль рванул с места, валя с ног продолжающих стрелять Телингтона и Вильсона прямо на Тома, и задним ходом помчался по улице.
– Поворачивай, Лью!!! Поворачивай!..
Джип жалобно заскулил резиной колес, едва не опрокидываясь, свернул на перекрестке на другую улицу, и тут всех накрыло разбивающим сознание криком…
Кричало не одно существо. Задымился асфальт. Заволновался воздух. От стен домов, словно поп-корн от горячей сковороды, стали отскакивать куски штукатурки и каменная облицовка. Везде вылетели стекла. Что-то ухнуло, и со снопом огня и плотным дымным облаком на перекресток выбросило искореженный джип с укрепленным на нем пулеметом и изувеченными телами людей.
Автомобиль Редерсона еще некоторое время медленно катился по улице, потом уперся в столб и заглох. В машине неподвижно лежали четыре человека.
Первым пришел в себя Том.
В голове бурлила боль, она разливалась по телу, при каждом, самом незначительном движении разрываясь огнем в мышцах. С непрерывными стонами и вскриками Том выбрался из машины и зашатался на широко расставленных ногах, охватив руками голову. Он открыл глаза. Темно-красная пелена покрывала мир и сверкала ослепительными вспышками при моргании. Борясь с болью и слабостью, Том осмотрел остальных в машине. Все были живы, но без сознания. Из ушей Льюиса тонкими струйками стекала кровь, затылок Телингтона тоже был весь в липкой крови, лицо Вильсона отекло и побагровело.
Редерсон достал из своей операторской сумки кинокамеру, нашел в видоискателе перекресток с опрокинутым джипом и начал снимать. Его шатало, и он, скрипя зубами от боли, заставлял себя идти ровно, но это удавалось с большим трудом. От напряжения боль в голове усилилась. Закончив с перекрестком, Том опустился на дорогу и сидел, понурив голову, некоторое время, набираясь сил и успокаивая боль, потом поднялся и пошел туда, где еще совсем недавно раздавалась стрельба, а теперь стояла плотная пугающая тишина.
Он снимал все. Каждое тело. У всех выскочившие из орбит глаза. Неимоверно раздувшиеся тела с облезающей кожей, рваные раны – бескровные, дымящиеся, с торчащими осколками костей. Согнутые, рыжие от окалины стволы винтовок, обугленные приклады. Дымящийся бетон. Кучи оплавленного стекла. Тишина. Только оглушительный стрекот камеры, эхом ударяющийся в стены слепых, с выбитыми стеклами домов. На том месте, где стоял автомобиль с пулеметом, обрывок ткани, влажные, шипящие пеной на черном, блестящем жидкой смолой асфальте куски человеческого тела. По черному пятну смолы с тихими хлопками пробегали огненные змейки. Невыносимый смрад горелого мяса и еще чего-то кислого, обжигающего нос и гортань.
Стрекот смолк. Том посмотрел на шкалу кинокамеры: вся пленка была израсходована. Он пошел обратно к машине. Боль к этому времени утихла, но Том чувствовал, что с каждой минутой слабеет: он не ощущал ее в теле, а как бы вне его, как нечто, что мешало двигаться.
Навстречу бежала большая группа солдат…
– Нет ничего, что заставило бы беспокоиться за ваше здоровье, а тем более за вашу жизнь, – сказал долговязый врач, закончив осмотр. – Всего несколько синяков, которые пройдут бесследно и без последствий через семь-десять дней.
Редерсон слез с кушетки и стал одеваться. Прошли четыре часа после случившегося на полигоне в Восточном городе, но он по-прежнему чувствовал слабость. Правда, теперь она воспринималась, как сильная усталость: уже не была такой вязкой и сладкой истомой наполняла каждый мускул тела. Головной боли не было вообще, а на несмолкающий звон в ушах можно было не обращать внимания.
– Ваше состояние напоминает легкую контузию, – сказал доктор, протягивая бланк рецепта. – Поэтому не рекомендую сильных физических и нагрузок. Все остальное вы найдете в рецепте. Всего доброго… Меня ждут остальные пострадавшие из города.
Он дружески улыбнулся, когда Том выходил из санчасти форта:
– Не болейте!
– Хорошо, док.
На улице стоял генеральский джип. Заметив Редерсона, водитель подбежал к лейтенанту:
– Генерал приказал справиться о вашем самочувствии и просил узнать: не будет ли вам угодно присоединиться к остальным офицерам в клубе?
Вместо ответа Том залез на сиденье. Негоже было отказывать генералу после такого дипломатического хода с его стороны. Кроме того, было бы очень интересно узнать, как Макартур отнесся к кинофильму и фотографиям. Том помнил, как несколько раз терял сознание в лаборатории, когда занимался печатаньем снимков и проявкой пленок – голову разрывал все тот же чудовищный крик странных существ. О ЧП Макартуру доложили сразу, поэтому он не стал медлить с просмотром документов, взял пакет с пленками и фотографиями и последовал в кинозал, приказав никого не впускать, а Тому – немедленно показаться врачу.
Они подъехали к клубу, который оказался обыкновенным дощатым бараком, каких в Блю-Бек-форте было полно: их использовали в качестве казарм, складов, столовых… Над длинным навесом у входа играла неоновым светом надпись:
ОФИЦЕРСКИЙ КЛУБ
А внизу, красной краской, было дописано:
Вход только для белых и офицерских чинов
С удивлением и радостью он увидел большую группу военных, стоящих возле крыльца клуба. Все были одеты в парадную форму. Среди них было немало офицеров. Клубы табачного дыма медленно поднимались вверх, обволакивали неоновый свет и таяли в знойном ночном воздухе.
Все головы дружно повернулись в сторону Тома. Толпа дернулась, качнулась и нахлынула. Чтобы не быть раздавленным, Редерсон вскочил на капот машины и оттуда пожимал протягивающиеся к нему руки. Море глаз на белых, покрытых загаром, и черных лицах смотрело на него с радостью. Он тонул в улыбках. Все что-то говорили, с чем-то поздравляли, но он не мог ничего разобрать из-за невообразимого галдежа и в ответ только бестолково улыбался и продолжал пожимать руки.
Кто-то влез к нему на капот. Том узнал своего утреннего знакомого, рядового Джейсона Кона. Солдат поднял руку, призывая всех к тишине. Через несколько секунд толпа притихла. Стало понятным, что Кон обладал на базе определенным авторитетом.
– Вы мне напоминаете кур на ферме моего папочки, – сказал он собравшимся, – кудахтанья вволю, а яиц нет.
– Не говори лишнего, Джей, – бросил кто-то. – Мы же можем и обидеться!
– На кого – на кур?
– Нет, на яйца. Неприятно думать, что ты считаешь нас скопцами!
Толпа дружно рассмеялась.
– Я рад, что ты у себя что-то нашел, – сострил в ответ Кон. – Теперь бери свою находку и топай в клуб – девочка тебе достанется! Остальные за ним, но…
Он еще раз поднял руку.
Вновь все умолкли.
– Просто по-свински поступаем, ребята, – сокрушенно произнес он.
– Ты снова о ферме своего дорогого папочки?
– А куда денешься, сынок? Приходится… Свинья ест свой корм, добреет во все стороны, а не благодарит кормильца до тех пор, пока он не пустит ее под нож, а до того она только чавкает и хрюкает… Вот ты, – он указал на кого-то, – весь блестишь оттого, что слюной обляпался…
– Но-но!..
– Вот тебе и «но-но», парень. Утрись… Размечтался притянуть к себе бутылочку и девочку и прикладываться то к одной, то к другой.
– Тебе бы, Кон, не в армии служить, а рекламой заниматься: у меня уже больше нет сил тебя слушать – слюна так и валит.
Хохот качнул толпу.
– Давай выкладывай, что задумал, и пора за дело браться!
– Какой шустрый! – мотнул головой Джейсон. – «За дело браться»… Дел-то у тебя точно прибавилось – только бы за ночь управиться…
– Это точно, Джей… С твоей болтовней можем и не управиться. Так что завершай это дело и пошли.
– Эк, какой быстрый!.. А вот задай себе такой вопрос: стою я, значит, весь такой красивый, напомаженный, наглаженный, надушенный – прямо мед для девочек, и где – в самом офицерском клубе!.. и готов танцевать, топиться в виски, ну, все такое, что положено на хорошей вечеринке, а кто же мне это все позволил: такую красивую жизнь?
– Как кто? – спросил кто-то удивленно. – Известно же – лейтенант Редерсон!
– Правильно, – согласился Кон. – И ты думаешь, раз поперли толпой, как бараны…
– Опять ферма…
– …чуть не раздавили, нагалдели полные уши, ручку пожали и на этом все? Я спрашиваю: так ли надо благодарить?
– Не-е-е, – загудели собравшиеся.
– А как?
– Ну, я лейтенанту стаканчик налью, девочку уступлю…
– Щедр!.. Очень щедр, – похвалил Джейсон. – Хорошо мыслишь, но неправильно, парень… Нас здесь во-он сколько, а лейтенант один – он не выпьет столько, да и девочек ему столько не надо… А, лейтенант? – он вопросительно посмотрел на Тома.
Редерсон согласно кивнул в ответ. Он уже стал понимать, что к чему.
– Мы же не свиньи? – с наигранной суровостью громко спросил Кон.
– Нет! – дружно ответили все.
– Мы умеем быть благодарными?
– Да!!!
– Качай лейтенанта!.. Неси в клуб!!!
Это уже кричал не Джейсон, но какая была разница!.. Стараясь спастись от бремени славы, Том хотел убежать, но десятки сильных рук схватили его, подняли в воздух и понесли, постоянно подбрасывая. Он смеялся и взвизгивал, когда взлетал и падал, и еще больше от этого смеялся, уже задыхаясь. В клубе его встретили военным маршем, который исполнял оркестр из надутых щек, ложек, стаканов, бутылок и гребешков. Крики, смех. Веселье.
Его усадили за стол рядом с Макартуром.
– Я же здесь ни при чем, – сказал он генералу, стараясь справиться с одышкой.
– А кто? Вы, Том, и только вы!
Внутри клуба в несколько рядов стояли чистенькие столы, расставленные так, чтобы в центре просторного зала оставалось место для танцев. В противоположном от входа конце барака, утопая в свете неимоверного количества ламп и блестя стеклом бутылок и стаканов на полках, находился бар, обслуживаемый проворным и услужливым солдатиком. Рядом, под зелеными, низко свисающими абажурами светильников, стояли два бильярдных стола, четыре для карточных игр – все обито новым зеленым сукном. У стены стоял музыкальный автомат, на нем аккуратными стопочками лежали пластинки, которым не хватило места в музыкально-механическом нутре машины.
Заиграло банджо. Несколько губных гармошек затянули переливчатую и ритмичную мелодию. Кто-то ударил по гитарным струнам, а кто-то просто по стулу, как по барабану. Стали танцевать: по-медвежьи неуклюже, неловко, но не стесняясь. Кто-то в лад музыке запел, перебивая каждый куплет скороговоркой. Многие из стишков сочинялись тут же, с удивительно лихим остроумием. Том множество раз видел подобное, еще до войны, разъезжая с кинокамерой по провинциальной Америке, снимая жизнь настоящих американцев, их труд на фермах, полях, быт. И тогда он удивлялся могуществу этих людей! С утра до позднего вечера они умывались потом, глотали пыль, выращивая, обрабатывая и собирая урожай, ухаживая за скотом. Том вглядывался в их красные, обезображенные хронической усталостью лица, стараясь хотя бы краем глаза засечь, увидеть момент надрыва сил, но проходил вечер, играла губная гармоника, стонала гитара, подбивало ритм банджо, и людские лица, цветы жизни, распускались в цветении счастья, становились живыми и яркими, одаривая и заводя окружающих звенящим и простым весельем. Танцевали, целовались, любились и дрались, чтобы до дна израсходовать остатки энергии в своих живительных сосудах жизни, чтобы наполнить их новой, до краев и расплескать их в завтрашних заботах и событиях. И сейчас, сидя за столом в клубе форта, он смеялся до слез, подпевал и был пленен неисчерпаемой мощью человеческого духа и жаждой жизни, понимая, что никогда ему не уловить того момента полного опустошения и отчаяния, бессилия и обреченности, который если и существовал в мире, то не принадлежал этим людям только потому, что в это никто из них не верил.
Том хотел было выйти, чтобы достать из сумки кинокамеру, которая лежала в машине, но его перехватили по пути и втянули в круг танцующих. Какая-то красотка подскочила к нему, подобрала с боков подол форменной юбки и, демонстрируя всем налитые силой и здоровьем упругие ляжки, положила лейтенанту на плечи тонкие руки и… Он не смог отказаться. У него не было желания этого делать. Его руки легли на ее талию, и он чувствовал горячее тело, которое переливалось и играло, призывая – и Том от этой откровенности движений пьянел. Она дробно вытанцовывала стройными ножками, иногда вскидывая вверх и в стороны круглые колени, и вновь отбивала ритм каблуками неуставных туфель. Круг танцующих раздался, и они оказались единственной парой в его центре, кружащейся в танце, под восторженными взглядами собравшихся. Некоторые, аккомпанируя себе ладонями, приседали, чтобы рассмотреть ее ноги, и она, нарочно дразня, вскидывала колени как можно выше. Руки Тома скользнули вниз по фигуре женщины, легли на ее горячую гладкую кожу и чуть-чуть с нежностью сжали ее. Свист и одобрительные возгласы иногда заглушали музыку, но пара не бросала ритм и продолжала танцевать. Девушка оставалась серьезной и не отводила лица в сторону, как и положено было в этом танце. По ее щекам разлился пунцовый румянец, заиграл живым огнем. Ее глаза, карие, глубокие, впились в партнера и очаровали его пылкой страстью. Непослушная прядь каштановых волос выпорхнула из-под пилотки и прилипла к взмокшему виску. Непонятный, дикий, пожирающий мораль жар охватил Тома, и он из последних сил удерживал себя от глупостей.
В зал выплеснулась песенка:
Все колыхнулось и затряслось в дружном хохоте.
Лейтенант-то наш герой!
За страну стоит горой:
Снимет камерой и глазом
Русских Вань и наших Тань —
Не оттянешь и приказом.
Девушка вдруг запрокинула голову, рванула с шеи галстук, схватила Тома за руку и бегом потянула за собой на выход.
На улице было свежо. При полном безветрии шел дождь. Его струи загорались неоновым светом, отчего дождь казался ярким и цветным. Расстегнув верхние пуговицы форменной рубашки, женщина, оттянув ворот, ловила грудью дождевые капли.
– Убил ты меня, лейтенант, – тихо, с истомой в голосе, выдохнула она.
Он хотел обнять ее за плечи, но она сама обняла его и стала покрывать его поцелуями. Их губы встретились, жадно и страстно стали пить нежность друг друга…
Она отпрянула от него с одышкой, словно вынырнула из воды, и с хохотом вбежала в клуб, столкнувшись в дверях с Макартуром, прыснула в ворот и побежала дальше.
– Вот резвая! – с восхищением бросил ей вслед генерал. – А, Том?
– Что? – коротко спросил Том, только в этот момент освобождаясь от чар.
Макартур слабо улыбнулся, достал из кармана трубку и стал неторопливо набивать ее табаком.
– Хорошо, – певуче, с расстановкой произнес он, вглядываясь в дождливую темень. – Знаешь, что в среднем в этих краях бывает только двенадцать дождливых дней в году? Местные индейцы верят: если вымокнуть до нитки в ночной дождь при полном безветрии, тогда станешь силен над всеми нечистыми духами. Ты веришь в демонов?
– Нет, Дуглас. Я принимаю только материальное зло, которого более чем достаточно, и предпочитаю с ним бороться.
– Предпочитаешь? – почему-то переспросил генерал, потом закурил, щуря глаза от медленно расплывающегося в воздухе дыма. – Думаю, что тебе надо жениться…
Том коротко рассмеялся.
– Что смешного в моих словах? – ужалил его колючим взглядом генерал. – Я не люблю несемейных солдат – все они безрассудные герои!
– Что же в этом плохого?
– Войны надо выигрывать, а не погибать в них. В окопе должен сидеть не бездумный лихач, тешащий себя мыслью о посмертной славе, а солдат, думающий, как победить и остаться в живых. Можешь мне не верить, но я не люблю героев.
– Но у русских они в почете, – возразил Том.
– Но не в цене, – мгновенно вставил Макартур. – Это они от безвыходности: когда мало хороших командиров, побеждает солдатская смерть.
После этих слов воцарилась тишина. Два человека стояли на крыльце, слушая нежный шелест ночного дождя, вдыхая его аромат, смешанный с горьким табачным дымом.
– Хороша она – Таня, – сказал словно сам себе генерал.
Том тоже замечтался. «Войне скоро конец, – думал он. – Может и прав генерал – жениться самое время… Может сегодня сделать предложение? Вот так вот сразу – раз! Откажет – откажет, нет – нет», – но тут же убежал от этих мыслей, подсознательно опасаясь, что они подтолкнут его на поступок, и на миг вспомнил лицо Тани – застывшее в серьезности, в танце, прекрасное и живое… Оно смогло затмить собой прежнюю любовь, которая с этого момента стала прошлым, о котором не переживают, а только вспоминают.