Страница:
Страхов много. У них есть имена. Страхи можно потрогать. Их можно позвать. Но если ты начинаешь с ними разговаривать и тебе отвечают, – ты конченый человек. От тебя осталась оболочка, и та ни на что не годна, потому что продырявлена во многих местах и распространяет зловоние гниющего тела.
Там, в километре от траншеи, – река. Река – это дорога из ада. Кей думает о реке, и ему хочется пить. Он подносит к губам одну из стоящих на дне траншеи металлических касок, где булькают капли дождя, и полощет горло теплой водой. Он боится пускать ее к себе в желудок. Он не знает, каких микроскопических тварей на этот раз принес тропический ливень. Прошлый раз, выпив воды, он болел неделю, пока из него не выползли все восемнадцать изрядно подросших червей, не стерпевших огромного количества чистого спирта, натощак принятого Кеем.
Шуршащий звук – словно пальнули из рогатки. Справа, на расстоянии вытянутой руки, в грязь с чмоканьем входит маленькая мина. Оперение распустилось над дном траншеи безобразным железным цветком. Мина блестит мокрым боком, в котором отражается луна.
Кей тупо смотрит на мину. Берет за оперение и выкидывает. Взрыв и крики. Он попал в соседний окоп. Кей хохочет. Его колотит от сырости. Он ощущает только сырость. Ничего более.
Белые пятна лиц. С неподвижных лиц покойников дождь смыл грязь. Проклятая ночь!
Ночь – ощущение гигантской стопы, занесенной над головой. Успеешь выбежать из-под надвигающейся тени?
Байкеры мчатся из ночи в день, ускользая из-под пяты. Успеть пережить ночь. Не заметить, как прошла ночь. Не успеть испугаться.
Кто-то принял решение. Кею приказано убираться из траншеи. Голос знакомый. Это его голос.
Кей встает, опираясь на автомат. Он бредет по траншее, за ноги стаскивая трупы в большую кучу. Он один. Он живой? Едва ли. Разве что движется. Но это не всегда означает, что ты жив. Кей строит пирамиду из мертвецов и пытается взобраться по трупам. Мокрые по-дошвы скользят по бледным лицам, оставляя темные полосы.
Все напрасно. Кей обреченно сползает.
Он присаживается на трупы и закуривает. Он пытается согреть руки. Обшарив карманы погибших, находит пачки писем и фотографий. Перед глазами мель кают незнакомые и ненужные лица, обрывки слов любви и надежды, памятные вещицы из дома. Он берет каску, выливает воду, поджигает одну из бумажек и по очереди роняет остальные в тлеющий в каске огонек, не читая.
Мертвые тела не имеют смысла. Мертвые бумаги на мертвых телах еще более бессмысленны. Теперь все, что может сделать Кей для тех и других, – вдохнуть последнюю искру жизни в эти бумажки. Они согреют его одного. Это все, на что годится память. Согреть на пару минут и исчезнуть навсегда, превратившись в мокрый пепел.
Кей сидит, привалившись спиной к мокрой земле, дрожа от холода и сырости. По противоположной стене траншеи сбегают струйки воды. Струйки плетут бессмысленные узоры.
Кей мертв. Он не имеет смысла. Его жизнь не имеет смысла. Смысл не имеет смысла. ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕТ.
Состояние покоя. Полная гармония. После армии Кей ощутил гармонию только при езде на байке. Это – особое чувство. Это – не блаженство. Это – гораздо больше. Это – все.
Ты достиг равновесия. Байк везет тебя сам, выбирая скорость и направления. Главное – не закрывать глаза. Потому что, закрыв глаза, рискуешь никогда не вернуться.
Это подтвердит любой мертвый байкер. Спросите, когда встретитесь ТАМ.
Кей проснулся. Спать больше не хотелось.
Сегодня Трибунал надумал отвезти Стаю к камням. Кею немного скучно, но его вид подчеркивает сосредоточенность и целеустремленность. Наглухо застегнутая косуха, темные очки и неподвижная посадка в седле. Кажется, что их вместе с ХаДэ отливали из одной стали.
Раннее утро, прохладно. Здесь, посередине шоссе, сухо, но по краям, вдоль тротуаров, вытянулись темные и грязные пятна – лужи, оставшиеся после вчерашнего ливня, внезапно накрывшего загибающийся без влаги Город. Дождь лил ночь напролет и прекратился с рассветом. Земля влажна, ее испарения впитываются в мертвую кожу.
И чего это Трибунала потянуло к камням? Такие места навещают, собираясь задобрить демонов дороги. Существует поверье, что погибший, получив выпивку, пролитую на камень, поделится с демонами, и те будут добрее к байкерам. Кей не спорит с теми, кто верит. Вера – частное дело. Но ему не по душе, что Трибуналу вздумалось общаться с нечистой силой.
Стая передвигается обычным порядком.
Трибунал уважает порядок, хотя от военной службы его воротит. Кей уверен, что Трибунал прав. Армия справедливее гражданской жизни. По крайней мере, в армии все равны, когда, инстинктивно пригнувшись, прыгают с вертолетного борта. Не повезло – и после десятиминутного боя полученные вчера на складе новенькие ботинки-вездеходы достаются другому, и он сидит рядом с тобой, еще не совсем умершим, но уже разутым, и примеривает трофей, не выпуская сигарету изо рта…
Те, к кому сейчас мчатся Бешеные, много лет назад создавали Стаю вместе с Трибуналом. Из той веселой компании он остался один.
Солнце все-таки умудрилось понаделать дырок в редеющих облаках, и один из лучей скользнул по лицу Кея. Он улыбнулся.
От разогретого мотора поднимается тепло. ХаДэ ведет себя идеально. Кей позволил себе расслабиться и сейчас бесцельно глазеет по сторонам.
Красный.
Кей поднял руку. Колонна замедлила ход, ни на четверть корпуса не нарушая общего строя. Такова договоренность: скорость у всех одинакова и ни одной остановки в пути. Путь проверен лично Кеем.
Подошли к светофору, когда дали зеленый. Колонна разом прибавила скорость.
Выскочили на окружную. Стае предстояло пройти полтора десятка километров, прежде чем она свернет на шоссе и пропилит еще пару км.
Увеличили скорость. Сегодня много машин. Впрочем, какое дело Кею до коробков? Это им до него дело. Каждый второй пялится на Стаю.
Водители дешевых и непрочных легковушек, направляющихся на дачи, вцеплялись в руль и посматривали на Бешеных искоса, взглядом, в котором смешались ноющая боль и неуверенность. Большинство из них вспоминали веселую поддатую молодость, подаренный папой ИЖ-Юпитер с топливным баком цвета яичного желтка и девчонку с хвостом, которую он, трясясь от пронзительного зуда в штанах, больше, чем его мотик на кривой тропинке, отвез на берег реки, туда, «где никто не видит», и там неловко сделал ее женщиной, приобретя первый опыт половой жизни. Вот она, эта девчонка, постаревшая, расплывшаяся, со злыми глазками-пуговками, выбившимися из-под косынки седыми волосами и животом, распирающим бесформенный сарафан. Одной рукой она прижимает к себе клеенчатую сумку с сахаром для варенья, а другой старается удержать любопытного внука, который лезет в окно и поедает байкеров широко распахнутыми глазенками.
Владелец дорогого, ухоженного, холодно поблескивающего многослойным лаком экипажа, нагонял байкеров, замедлял скорость и некоторое время шел рядом, небрежно бросив одну руку на руль, чтобы все видели витой желтый браслет, а другой вытягивая прикуриватель и поднося его к торчащей из брезгливо сжатых губ сигарете с золотым ободком на фильтре. При этом он не отрывал взгляд от Стаи, но что было в этом взгляде, догадаться невозможно. Вероятнее всего, решил Кей, ничего и не было. Он вообще сомневался, что хозяин роскошной тачки что-то думал. Подчинив свою жизнь одному главному принципу: «производить впечатление», он уже не был в состоянии интересоваться окружающими. Это и понятно. Он старался забыть унижения и бедность прошлого и отгонял мысли о неотвратимости смерти, которая поджидает его, присев на подоконник в гулком подъезде элитного муравейника и озабоченно прикручивая глушитель к одноразовому пистолету ТТ.
Таких людей Кей понимал: «Я, когда еду, могу вообще не думать. Я еду. Просто еду. Может, я и не хочу думать? Да и на фиг!»
Одна из таких машин не понравилась Кею. Уж слишком долго она неслась рядом с ними, словно прилипла. Он оглянулся на Стаю и махнул рукой дважды по направлению движения. Злой покинул строй, поравнялся с машиной и заглянул внутрь. Тем, в машине, это не по душе, но они поступили очень правильно, не сделав Злому замечание, просто резко ушли вперед. Им не понравилось выражение лица байкера. Лицо Злого никому не нравится. Злой притормозил и вернулся в строй. Кею показалось, что он недоволен.
«Многие представляют себя на нашем месте, – подумал Кей, – но никто не хочет быть на нашем месте. Хлопотное это дело – быть».
Здания по обе стороны шоссе постепенно уменьшались, прижимаясь к земле, словно понимая, что вдали от города можно выжить, если научиться напрямую питаться почвенными соками. Замелькали микроскопические городки и поселки, заканчивавшиеся на счет «одиннадцать». Кей изобрел собственную систему измерения скорости передвижения. На данной скорости поселок надо проскочить именно на счет «одиннадцать».
«Десять» еще ничего, но вот «двенадцать» – это уже ни в какие ворота! Явное опоздание.
Все эти места он проезжал не раз, и ничего здесь не менялось. Кея это поначалу радовало, потом стало раздражать. В Городе он мог свернуть в переулки и выбраться на другую улицу в поисках новых впечатлений, людей и байков. Здесь же ему предстояло увязнуть в грязи, отъехав пару метров от обочины, и навсегда остаться самым красивым из ржавеющих под мелким дождиком останков деревенских механизмов.
Он и не пытался отважиться на такое безумство. Злопамятный ХаДэ никогда не простил бы хозяину попытку превратить байк в мотокультиватор.
Вспомнился утренний сон. Никак не избавиться от кошмаров. Каждую ночь он идет в бой.
«Странно, – размышлял Кей, позабыв про ХаДэ. – Все произносят слово «бой». Гражданские даже чаще. И все подразумевают атаку. Боец со штыком наперевес, полусогнутый, а вокруг красивые беззвучные взрывы. У тебя разинут рот, а ни черта не слышно, что ты орешь. Какой бред! Бой – это когда ты на привале продрал глаза рано утром оттого, что вопит часовой, которому неправильно перерезали горло. И у тебя полсекунды, чтобы схватить автомат, откатиться в сторону, вскочить и нестись в заросли. Если, конечно, заросли есть. А вот если их нет… То, что начнется, это даже больше, чем бой.
Бой – это еще когда ты удачно прикинулся папоротником и мимо тебя прошли ровно семьдесят три автоматчика. На каждого пришлось по двенадцать ударов пульсирующего в бешеном ритме солдатского сердца. Может, они из «дружественных» войск, но лучше не высовываться. Черт их знает, этих «друзей». На месте мозгов у них вуду. И всем человечина по вкусу».
У побывавших на войне сохранилось желание вернуться в бой, даже у старцев. Древних ветеранов тянет пострелять больше, чем молодых ребят. Последнее время Кей все чаще встречал на улицах парней, бесцельно бредущих из одного конца Города в другой, опустив глаза в покрытый раздавленными комками жвачки тротуар, отчаявшись поймать взгляд сочувствия и понимания.
Кей угостил одного из них пивом, и тот произнес странные слова: «Может, следовало найти работу и стать как все, но это убивает больше, чем пуля».
Он еще добавил, безучастно оглядев ХаДэ:
«Счастливый ты. У тебя жизнь посередине дороги, у всех остальных – на обочине. А что за жизнь на обочине?»
Вот оно, это место. Бешеные разом нажали клаксоны, и воздух прорезал вой. Выли байки, выли люди. В этом вое слились тоска, бессильная злоба на неподвластный человеку случай, на злую волю, лишающую Стаю ее братьев.
Давным-давно здесь разбились двое – Плуг и Сенатор. Стая переживала не лучшие времена и болезненно перенесла потерю пары Бешеных. Зачем понадобилось водиле автофургона, заполненного битой птицей, выворачивать на окружную так, словно он единственный шофер на земле, никто уже не узнает. Байкеров вдавило в асфальт, и смерть их была мгновенной и безболезненной. Водитель тогда не пострадал.
Он умер через три дня и тоже довольно быстро.
Испортил здоровье другому – расплатись своим. Одиннадцатая заповедь.
Вся боль досталась Стае. Бешеные хоронили ободья, перекрученные, словно старые газеты, и вилки, завязанные узлом.
Вдруг раскинет спицы Обод пожилой. Разойдется вилка, И ты покинешь строй.
Смерть байкера – свободная смерть.
Кей тогда занимал то же положение в Стае, что и сейчас. Он смотрел на смесь металла с человеческим мясом и думал. Думал о том, что большинство людей даже не представляют, до чего неудобно они устроены внутри. Все жизненно важные органы расположены так, словно Создатель специально желал человеку скорой смерти. То-то удивился бы Господь, заглянув на Землю и увидев, как слабо его творение. Он здесь давно не бывал, как его ни просят. Спит, наверное…
Вой прекратился так же внезапно, как начался.
Тогда, давным-давно, Бешеные отвезли металлические останки на ближайшую стройку, где бетонщик залил искореженное железо в небольшой плите. Теперь плита наполовину зарыта в землю в стороне от кустов, чтобы на нее не опорожнился пролетный дальнобойщик.
Встали напротив плиты, аккуратно выстроив байки вдоль обочины, словно с небес на них смотрели раздавленные байкеры и оценивали степень оказываемого уважения. Трибунал опустился на колени и говорил с мертвыми. Живые сгрудились в кучу немного в стороне и не мешали. Они вслух вспоминали пьяного Плуга, запросто делавшего стойку на руках, на полном ходу держась за рога байка. Этот трюк вызывал живой интерес водителей, и не одна тачка разбилась вдребезги из-за неожиданного цирка на дороге. Вспомнили Сенатора, немолодого мужика, в одночасье оставившего должность в правительственной конторе и заделавшегося свирепым байкером.
Трибунал встал. Каждый из Бешеных по очереди подходил к камню, трогал его и медленно возвращался к своему байку. Когда очередь дошла до Барона, тот вытащил из кармана косухи никелированную фляжку и полил из нее на камень. По толстой небритой щеке скатилась слеза, почти незаметная среди струек пота.
Придерживая ХаДэ на малой скорости, Кей дождался колонну и вмылился в зазор, заняв привычное место.
Байкеры исчезли.
Солнце расплавило облака, и его лучи неторопливо испаряли алкоголь с начавшего крошиться еще зимой бетона, прошитого ржавеющими жилками раздробленного металла. Камни врастали в землю, сливались с ней, медленно разрушаясь.
Каждый, живший в Стае, достоин нескольких слов, глубоко выбитых на могильном камне.
«Я жил в Аркадии».
Почему все хорошее – в прошлом?
На обратном пути остановились у небольшой пивной, заняв все столики под парой старых дубов, чудом уцелевших после расширения кольцевой дороги.
Пиво лили все, кроме Трибунала, который попросил кофе, попробовал и больше не притрагивался к чашке, вслушиваясь в разговор Стаи.
Говорил Вторник:
– …дурацкий сон. Будто еду я со Стаей, а у меня отвалилась рама вместе с двигателем и задней подвеской. Раскатилось это добро по асфальту, а я с рогами в руках бегу за Стаей, толкаю вилку перед собой и еще успеваю уворачиваться от коробков. Боюсь отстать от Стаи. Дело ночью происходит, и у меня фара горит, хотя аккумулятор валяется позади, на дороге, и его уже расплющил какой-то козел на МАЗе. Как под мост вошли, все гудеть принялись, а я – пас! Гудок не работает. Тогда я принялся орать во весь голос заместо сигнала.
– И чем закончилось? – Только Танк проявлял живой интерес к рассказу. Капеллан мрачно молчал, вертя в руках зипу. Остальные еще не отошли от свидания с камнями, помалкивали и мрачно переглядывались.
– Мать ввалилась в комнату и перетянула меня по башке веником. Тут яч и проснулся. Оказывается, я на весь дом орал, даже собаки на улице залаяли, даром что живу на третьем этаже. Потом уснул, и уже ничего не снилось. Потом опять проснулся.
– А чего просыпаться, если все уже?
– Все?
– Ну, ты ведь не перся больше под мостом с вилкой в клешнях?
– Нет.
– Ну?
– Что «ну»?
– Проснулся чего?!
– Менты приехали, – нехотя произнес Вторник. – Соседи вызвали. Сказали, что родители меня наконец-то убили, а я перед смертью криком исходил. Я с предками со школы в контрах. Дня не проходит, чтоб они меня на бычки не вытянули. Из церкви не вылезают. Туда идут трезвые, а возвращаются – еле ноги волокут.
– И что соседи?
– Я им кайф сильно обломал, когда вышел к ментам на лестницу голый, только шлемаком член прикрыл. Старушка из восемьдесят второй – хлоп в обморок! Ментовский медик ее оживил, провоняв нашатырем весь подъезд.
– А потом что?
– Ничего. Пошел снова спать. Уснул и проснулся, когда вы под окнами кнопки давили…
«Правильно поступил Трибунал, запретив Стае трепаться на людях, – размышлял Кей, вслушиваясь в разговор. – Что подумают люди, услышав? Очарование Стаи улетучится, как дым».
– Что скажешь, Кей? – Капеллан отвлекся от зипы и развернулся. – Растолкуй нам всем, что бы сей сон значил.
– Проблема в том, – невозмутимо начал Кей, забросив ноги на стол, – что человек живет одновременно в нескольких стаях. А это противно природе любого живого существа. Но на работе одна стая, дома – другая, в компании – третья. А если компаний несколько? А если ходит по бабам? А когда много ездит, то вынужден примыкать к временным стаям, если человек общительный. Общительные долго не живут. Вспомните Христа.
Последнее замечание – специально для Капеллана.
– То есть вынужденная жизнь на несколько стай расстраивает психику и разрушает человека как личность. Жизнь в одной стае угодна природе и всем, желающим жить с природой в мире и согласии.
Болтовня отвлекла Бешеных от мыслей о скоротечности жизни. Стая заинтересованно слушала. Каждому не терпелось встрять в разговор со своей темой.
– …дороги – дрянь! И никогда они у нас хорошими не будут! – горячился Танк. – Надо не дырки заделывать, а все полотно менять! Атак… Одно расстройство. И для байкера, и для байка. Езда, конечно, приключение, но не до такой же степени, чтобы загнуться на ровном месте, когда асфальт под тобой разошелся, и ты летишь к центру земли! А на кой, скажите, мне знать, что там, под землей, раньше положенного времени? Я еще свое не откатал!
Похрустывая чипсами и отхлебывая пиво, Стая внимала речи Танка. Тема дорог его здорово задевала. Причина быстро прояснилась:
– У меня между ног добра на полcта тысяч баксов, а они…
Стая дружно заржала. Из дверей пивной выглянул встревоженный хозяин, но тут же успокоился. Дракой не пахло. Отсмеявшись и закурив, Капеллан посерьезнел:
– Ты мнительный, Танк. За твое добро столько не дадут. Разве что твои яйца от Фаберже.
Танк насупился и буркнул:
– Ты знаешь, что я имею в виду. Не хрена булькать без дела.
Никто не обиделся. На своих не обижаются.
– Танк прав, – заявил Морг и помахал в воздухе пустой кружкой, подзывая официантку в зеленом передничке. – Дороги у нас в стране, конечно, паршивые. Старая истина.
Приятно поболтать в обществе равных, когда некуда спешить, жарко и полунагие девчонки едва не вываливаются по самые трусики из окон проезжающих автобусов. Так им хочется понравиться крупнотелым байкерам.
Кей возразил:
– Где-то я читал, что плохие дороги – это государственная стратегия. Часть оборонительного плана на случай внезапной агрессии.
– Это как же? – с набитым ртом изумился Освальд-младший, отвлекшись от жирной дымящейся сардельки и двух гор рассыпчатого жареного картофеля и тушеной капусты.
– А вот так, – рассуждал Кей. – Предположим, на всех картах дорога обозначена, как трасса федерального значения в Город. Попрет по ней враг, а она окажется улучшенной грунтовой и заканчивается в болоте. Тут врагу со всей его мудреной техникой и каюк! Особенно хороший каюк может быть осенью. Или весной… Впрочем, если подумать, на наших дорогах врагу в любой сезон крышка.
– Оставьте, ребята, – устало бросил Злой. – Я думаю, что дела у нас в стране так паршивы, что наверху порешили казну потратить лучше на еду и баб, чем на какие-то дороги в никуда. Они, наверное, правы…
Замолчали.
– Споем? – предложил кто-то, не подумав.
На него зашикали, но поздно. Заскучавший Барон моментально оживился, радуясь возможности продемонстрировать вокальные способности, и немедленно забасил, заставив в страхе разлететься ватагу кормящихся при ресторане галок:
Чопорный чоппер Чопал чуть-чуть…
Со слухом у Барона плохо. Ему не дали закончить и моментально освистали, правда негромко. Он не сильно расстроился, потому что все равно забыл слова.
Укоризненно покачивая головой, Капеллан успокоил певца:
– Сын мой! Ты не виноват в том, что тебе трайк на ухо наехал. Но в детстве тебя могли бы предупредить. Кто тебя воспитывал?
Барон не умел отвечать кратко. Он вытер губы наверченной на запястье банданой и нудно загудел:
– Если в порядке очередности, то сперва бабушка, специалист по творчеству английского сатирика Генри Филдинга. Читала мне его на ночь. Когда я научился говорить, то выплюнул соску и заявил, что Филдинг – полный отстой! Бабушка вскоре скончалась. Родители пробовали воспитывать, когда навещали меня в интернате в редкие дни приезда из Штатов, где работали русскими физиками на китайской фирме. И так до того дня, пока меня не повалила на маты в школьном спортзале моя училка по физкультуре, огромная потная кобыла в шортах, с двумя дынями впереди и чемоданом вместо задницы. Она оставила меня после уроков, чтобы потренировать перед городским чемпионатом по тяжелой атлетике.
Барон зажмурился от удовольствия и продолжил:
– На пару мы маты едва до дыр не протерли! У нее оказалась богатая фантазия, и мы придумали несколько новых способов использования спортивного снаряда «козел», шведской стенки, бревна и гимнастической палки. Попытались еще поработать с канатом, но она подвернула ногу, свалившись вместе со мной из-под потолка. На этом наш сексодром работу закончил. После этого я занялся самовоспитанием. И нечего гоготать! Девчонку себе завел, из параллельного класса.
Болтовню оборвал голос Трибунала:
– Кончай треп, братва. Снимаемся.
На въезде в Город Трибунал притормозил, на ходу перебросился с Кеем парой слов и повел Стаю между длинными бетонными заборами, окружившими многие тысячи расползшихся в разные стороны гаражей. Казалось, нет им конца, этим прибежищам убогой автотехники, хранимой хозяевами как последнее сокровище, без которого они навсегда перейдут на положение пешехода, существа неполноценного.
Дома Кея ждали Урал с поводком в зубах, сам по себе разморозившийся холодильник и сообщение на автоответчике от Покера, приятеля Кея еще со школьных времен. Кей включил автоответчик на прослушивание и затеял возню с Уралом, якобы стараясь вырвать поводок из пасти. Вот еще! Урал рычал сквозь крепко сжатые челюсти и не отпускал. Не отдам, дескать, а то еще ты повесишь его на гвоздик, и не видать мне прогулки. А у соседнего дома гуляет стриженая пуделиха, такая самочка, что закачаешься. Урал увидел ее утром из окна и втюрился по самый хвост. Платонические чувства быстро перешли в собачью похоть. К приходу Кея пес обезумел от страсти.
Песий рык отвлек внимание Кея от автоответчика, и пришлось прослушивать еще раз. Покер был немногословен. Приглашал к себе, сказав, что ждет в любое время, потому что у него отпуск и он торчит дома, маясь от скуки.
Покер маялся от скуки не один, а в компании с ящиком коньяка, который успел опустошить наполовину, хотя отпуск начался всего несколько дней назад. Кей встретил Покера во дворе, когда тот, покачиваясь, брел от табачного ларька с блоком самых дорогих сигарет, какие смог найти. Внешность Покера вызвала у Кея неприязнь: коротенькая стрижечка, коротенькая кожаная курточка и маленькая сумочка со множеством отделений и миниатюрной ручечкой. Мальчиков в таком прикиде, с такими крохотными сумочками и немужскими повадками Кей во множестве наблюдал на улицах европейских городов в компании обеспеченных пожилых господинчиков.
Покер приветствовал Кея, долго обнимая и тыкаясь губами в его бороду. Даже обронил сигареты. Нагнувшись, долго пытался ухватить выскальзывающий целлофановый бок. Ухватив цветастую коробку, еще дольше не мог разогнуться, раскачиваясь и балансируя. Кей не мешал Покеру, готовый прийти на помощь, если тому станет совсем плохо. Покер сумел собраться, и остаток пути до дверей великолепной квартиры они проделали быстро.
Последний раз Кей был у Покера лет пятнадцать назад. Мало что изменилось. Разве что экран телевизора больше, стены белее, прибавилось полок, на которых расставлена разнокалиберная музыкальная аппаратура, а демократичный потертый текстиль сменила роскошная диванная кожа. Родители Покера, давно умершие, оставили тому в наследство жилье, деньги и теплое местечко в министерстве «каких-то» дел. Покер никогда и ничего не умел делать толком, поэтому в министерстве его приняли как родного, и он сразу влился в коллектив, напиваясь до бесчувствия дважды в неделю. Если выдержать этот ритм, поучал как-то Покер Кея, то можно достичь изрядных высот и войти в правительство.
Когда-то они с Покером классно катались, вместе пережили не одно приключение, а теперь Кей смотрел на остатки человека, маленькими глоточками попивая коллекционный коньяк и слушая бесконечный пьяный треп:
– Я слез, – вещал Покер, пытаясь нарезать твердую, как ножка стула, колбасу и не замечая, что пилит тупой стороной ножа, – когда понял, что моя страна никогда не станет великой байкерской державой. А в другой я кататься не намерен. Мы обречены прозябать на обочине мировой цивилизации, трясясь от холода рядом с раздолбанным байком отечественного производства, подогревая себя водкой и чувством принадлежности к величайшей нации мира!
Там, в километре от траншеи, – река. Река – это дорога из ада. Кей думает о реке, и ему хочется пить. Он подносит к губам одну из стоящих на дне траншеи металлических касок, где булькают капли дождя, и полощет горло теплой водой. Он боится пускать ее к себе в желудок. Он не знает, каких микроскопических тварей на этот раз принес тропический ливень. Прошлый раз, выпив воды, он болел неделю, пока из него не выползли все восемнадцать изрядно подросших червей, не стерпевших огромного количества чистого спирта, натощак принятого Кеем.
Шуршащий звук – словно пальнули из рогатки. Справа, на расстоянии вытянутой руки, в грязь с чмоканьем входит маленькая мина. Оперение распустилось над дном траншеи безобразным железным цветком. Мина блестит мокрым боком, в котором отражается луна.
Кей тупо смотрит на мину. Берет за оперение и выкидывает. Взрыв и крики. Он попал в соседний окоп. Кей хохочет. Его колотит от сырости. Он ощущает только сырость. Ничего более.
Белые пятна лиц. С неподвижных лиц покойников дождь смыл грязь. Проклятая ночь!
Ночь – ощущение гигантской стопы, занесенной над головой. Успеешь выбежать из-под надвигающейся тени?
Байкеры мчатся из ночи в день, ускользая из-под пяты. Успеть пережить ночь. Не заметить, как прошла ночь. Не успеть испугаться.
Кто-то принял решение. Кею приказано убираться из траншеи. Голос знакомый. Это его голос.
Кей встает, опираясь на автомат. Он бредет по траншее, за ноги стаскивая трупы в большую кучу. Он один. Он живой? Едва ли. Разве что движется. Но это не всегда означает, что ты жив. Кей строит пирамиду из мертвецов и пытается взобраться по трупам. Мокрые по-дошвы скользят по бледным лицам, оставляя темные полосы.
Все напрасно. Кей обреченно сползает.
Он присаживается на трупы и закуривает. Он пытается согреть руки. Обшарив карманы погибших, находит пачки писем и фотографий. Перед глазами мель кают незнакомые и ненужные лица, обрывки слов любви и надежды, памятные вещицы из дома. Он берет каску, выливает воду, поджигает одну из бумажек и по очереди роняет остальные в тлеющий в каске огонек, не читая.
Мертвые тела не имеют смысла. Мертвые бумаги на мертвых телах еще более бессмысленны. Теперь все, что может сделать Кей для тех и других, – вдохнуть последнюю искру жизни в эти бумажки. Они согреют его одного. Это все, на что годится память. Согреть на пару минут и исчезнуть навсегда, превратившись в мокрый пепел.
Кей сидит, привалившись спиной к мокрой земле, дрожа от холода и сырости. По противоположной стене траншеи сбегают струйки воды. Струйки плетут бессмысленные узоры.
Кей мертв. Он не имеет смысла. Его жизнь не имеет смысла. Смысл не имеет смысла. ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕТ.
Состояние покоя. Полная гармония. После армии Кей ощутил гармонию только при езде на байке. Это – особое чувство. Это – не блаженство. Это – гораздо больше. Это – все.
Ты достиг равновесия. Байк везет тебя сам, выбирая скорость и направления. Главное – не закрывать глаза. Потому что, закрыв глаза, рискуешь никогда не вернуться.
Это подтвердит любой мертвый байкер. Спросите, когда встретитесь ТАМ.
Кей проснулся. Спать больше не хотелось.
Сегодня Трибунал надумал отвезти Стаю к камням. Кею немного скучно, но его вид подчеркивает сосредоточенность и целеустремленность. Наглухо застегнутая косуха, темные очки и неподвижная посадка в седле. Кажется, что их вместе с ХаДэ отливали из одной стали.
Раннее утро, прохладно. Здесь, посередине шоссе, сухо, но по краям, вдоль тротуаров, вытянулись темные и грязные пятна – лужи, оставшиеся после вчерашнего ливня, внезапно накрывшего загибающийся без влаги Город. Дождь лил ночь напролет и прекратился с рассветом. Земля влажна, ее испарения впитываются в мертвую кожу.
И чего это Трибунала потянуло к камням? Такие места навещают, собираясь задобрить демонов дороги. Существует поверье, что погибший, получив выпивку, пролитую на камень, поделится с демонами, и те будут добрее к байкерам. Кей не спорит с теми, кто верит. Вера – частное дело. Но ему не по душе, что Трибуналу вздумалось общаться с нечистой силой.
Стая передвигается обычным порядком.
Трибунал уважает порядок, хотя от военной службы его воротит. Кей уверен, что Трибунал прав. Армия справедливее гражданской жизни. По крайней мере, в армии все равны, когда, инстинктивно пригнувшись, прыгают с вертолетного борта. Не повезло – и после десятиминутного боя полученные вчера на складе новенькие ботинки-вездеходы достаются другому, и он сидит рядом с тобой, еще не совсем умершим, но уже разутым, и примеривает трофей, не выпуская сигарету изо рта…
Те, к кому сейчас мчатся Бешеные, много лет назад создавали Стаю вместе с Трибуналом. Из той веселой компании он остался один.
Солнце все-таки умудрилось понаделать дырок в редеющих облаках, и один из лучей скользнул по лицу Кея. Он улыбнулся.
От разогретого мотора поднимается тепло. ХаДэ ведет себя идеально. Кей позволил себе расслабиться и сейчас бесцельно глазеет по сторонам.
Красный.
Кей поднял руку. Колонна замедлила ход, ни на четверть корпуса не нарушая общего строя. Такова договоренность: скорость у всех одинакова и ни одной остановки в пути. Путь проверен лично Кеем.
Подошли к светофору, когда дали зеленый. Колонна разом прибавила скорость.
Выскочили на окружную. Стае предстояло пройти полтора десятка километров, прежде чем она свернет на шоссе и пропилит еще пару км.
Увеличили скорость. Сегодня много машин. Впрочем, какое дело Кею до коробков? Это им до него дело. Каждый второй пялится на Стаю.
Водители дешевых и непрочных легковушек, направляющихся на дачи, вцеплялись в руль и посматривали на Бешеных искоса, взглядом, в котором смешались ноющая боль и неуверенность. Большинство из них вспоминали веселую поддатую молодость, подаренный папой ИЖ-Юпитер с топливным баком цвета яичного желтка и девчонку с хвостом, которую он, трясясь от пронзительного зуда в штанах, больше, чем его мотик на кривой тропинке, отвез на берег реки, туда, «где никто не видит», и там неловко сделал ее женщиной, приобретя первый опыт половой жизни. Вот она, эта девчонка, постаревшая, расплывшаяся, со злыми глазками-пуговками, выбившимися из-под косынки седыми волосами и животом, распирающим бесформенный сарафан. Одной рукой она прижимает к себе клеенчатую сумку с сахаром для варенья, а другой старается удержать любопытного внука, который лезет в окно и поедает байкеров широко распахнутыми глазенками.
Владелец дорогого, ухоженного, холодно поблескивающего многослойным лаком экипажа, нагонял байкеров, замедлял скорость и некоторое время шел рядом, небрежно бросив одну руку на руль, чтобы все видели витой желтый браслет, а другой вытягивая прикуриватель и поднося его к торчащей из брезгливо сжатых губ сигарете с золотым ободком на фильтре. При этом он не отрывал взгляд от Стаи, но что было в этом взгляде, догадаться невозможно. Вероятнее всего, решил Кей, ничего и не было. Он вообще сомневался, что хозяин роскошной тачки что-то думал. Подчинив свою жизнь одному главному принципу: «производить впечатление», он уже не был в состоянии интересоваться окружающими. Это и понятно. Он старался забыть унижения и бедность прошлого и отгонял мысли о неотвратимости смерти, которая поджидает его, присев на подоконник в гулком подъезде элитного муравейника и озабоченно прикручивая глушитель к одноразовому пистолету ТТ.
Таких людей Кей понимал: «Я, когда еду, могу вообще не думать. Я еду. Просто еду. Может, я и не хочу думать? Да и на фиг!»
Одна из таких машин не понравилась Кею. Уж слишком долго она неслась рядом с ними, словно прилипла. Он оглянулся на Стаю и махнул рукой дважды по направлению движения. Злой покинул строй, поравнялся с машиной и заглянул внутрь. Тем, в машине, это не по душе, но они поступили очень правильно, не сделав Злому замечание, просто резко ушли вперед. Им не понравилось выражение лица байкера. Лицо Злого никому не нравится. Злой притормозил и вернулся в строй. Кею показалось, что он недоволен.
«Многие представляют себя на нашем месте, – подумал Кей, – но никто не хочет быть на нашем месте. Хлопотное это дело – быть».
Здания по обе стороны шоссе постепенно уменьшались, прижимаясь к земле, словно понимая, что вдали от города можно выжить, если научиться напрямую питаться почвенными соками. Замелькали микроскопические городки и поселки, заканчивавшиеся на счет «одиннадцать». Кей изобрел собственную систему измерения скорости передвижения. На данной скорости поселок надо проскочить именно на счет «одиннадцать».
«Десять» еще ничего, но вот «двенадцать» – это уже ни в какие ворота! Явное опоздание.
Все эти места он проезжал не раз, и ничего здесь не менялось. Кея это поначалу радовало, потом стало раздражать. В Городе он мог свернуть в переулки и выбраться на другую улицу в поисках новых впечатлений, людей и байков. Здесь же ему предстояло увязнуть в грязи, отъехав пару метров от обочины, и навсегда остаться самым красивым из ржавеющих под мелким дождиком останков деревенских механизмов.
Он и не пытался отважиться на такое безумство. Злопамятный ХаДэ никогда не простил бы хозяину попытку превратить байк в мотокультиватор.
Вспомнился утренний сон. Никак не избавиться от кошмаров. Каждую ночь он идет в бой.
«Странно, – размышлял Кей, позабыв про ХаДэ. – Все произносят слово «бой». Гражданские даже чаще. И все подразумевают атаку. Боец со штыком наперевес, полусогнутый, а вокруг красивые беззвучные взрывы. У тебя разинут рот, а ни черта не слышно, что ты орешь. Какой бред! Бой – это когда ты на привале продрал глаза рано утром оттого, что вопит часовой, которому неправильно перерезали горло. И у тебя полсекунды, чтобы схватить автомат, откатиться в сторону, вскочить и нестись в заросли. Если, конечно, заросли есть. А вот если их нет… То, что начнется, это даже больше, чем бой.
Бой – это еще когда ты удачно прикинулся папоротником и мимо тебя прошли ровно семьдесят три автоматчика. На каждого пришлось по двенадцать ударов пульсирующего в бешеном ритме солдатского сердца. Может, они из «дружественных» войск, но лучше не высовываться. Черт их знает, этих «друзей». На месте мозгов у них вуду. И всем человечина по вкусу».
У побывавших на войне сохранилось желание вернуться в бой, даже у старцев. Древних ветеранов тянет пострелять больше, чем молодых ребят. Последнее время Кей все чаще встречал на улицах парней, бесцельно бредущих из одного конца Города в другой, опустив глаза в покрытый раздавленными комками жвачки тротуар, отчаявшись поймать взгляд сочувствия и понимания.
Кей угостил одного из них пивом, и тот произнес странные слова: «Может, следовало найти работу и стать как все, но это убивает больше, чем пуля».
Он еще добавил, безучастно оглядев ХаДэ:
«Счастливый ты. У тебя жизнь посередине дороги, у всех остальных – на обочине. А что за жизнь на обочине?»
Вот оно, это место. Бешеные разом нажали клаксоны, и воздух прорезал вой. Выли байки, выли люди. В этом вое слились тоска, бессильная злоба на неподвластный человеку случай, на злую волю, лишающую Стаю ее братьев.
Давным-давно здесь разбились двое – Плуг и Сенатор. Стая переживала не лучшие времена и болезненно перенесла потерю пары Бешеных. Зачем понадобилось водиле автофургона, заполненного битой птицей, выворачивать на окружную так, словно он единственный шофер на земле, никто уже не узнает. Байкеров вдавило в асфальт, и смерть их была мгновенной и безболезненной. Водитель тогда не пострадал.
Он умер через три дня и тоже довольно быстро.
Испортил здоровье другому – расплатись своим. Одиннадцатая заповедь.
Вся боль досталась Стае. Бешеные хоронили ободья, перекрученные, словно старые газеты, и вилки, завязанные узлом.
Вдруг раскинет спицы Обод пожилой. Разойдется вилка, И ты покинешь строй.
Смерть байкера – свободная смерть.
Кей тогда занимал то же положение в Стае, что и сейчас. Он смотрел на смесь металла с человеческим мясом и думал. Думал о том, что большинство людей даже не представляют, до чего неудобно они устроены внутри. Все жизненно важные органы расположены так, словно Создатель специально желал человеку скорой смерти. То-то удивился бы Господь, заглянув на Землю и увидев, как слабо его творение. Он здесь давно не бывал, как его ни просят. Спит, наверное…
Вой прекратился так же внезапно, как начался.
Тогда, давным-давно, Бешеные отвезли металлические останки на ближайшую стройку, где бетонщик залил искореженное железо в небольшой плите. Теперь плита наполовину зарыта в землю в стороне от кустов, чтобы на нее не опорожнился пролетный дальнобойщик.
Встали напротив плиты, аккуратно выстроив байки вдоль обочины, словно с небес на них смотрели раздавленные байкеры и оценивали степень оказываемого уважения. Трибунал опустился на колени и говорил с мертвыми. Живые сгрудились в кучу немного в стороне и не мешали. Они вслух вспоминали пьяного Плуга, запросто делавшего стойку на руках, на полном ходу держась за рога байка. Этот трюк вызывал живой интерес водителей, и не одна тачка разбилась вдребезги из-за неожиданного цирка на дороге. Вспомнили Сенатора, немолодого мужика, в одночасье оставившего должность в правительственной конторе и заделавшегося свирепым байкером.
Трибунал встал. Каждый из Бешеных по очереди подходил к камню, трогал его и медленно возвращался к своему байку. Когда очередь дошла до Барона, тот вытащил из кармана косухи никелированную фляжку и полил из нее на камень. По толстой небритой щеке скатилась слеза, почти незаметная среди струек пота.
Придерживая ХаДэ на малой скорости, Кей дождался колонну и вмылился в зазор, заняв привычное место.
Байкеры исчезли.
Солнце расплавило облака, и его лучи неторопливо испаряли алкоголь с начавшего крошиться еще зимой бетона, прошитого ржавеющими жилками раздробленного металла. Камни врастали в землю, сливались с ней, медленно разрушаясь.
Каждый, живший в Стае, достоин нескольких слов, глубоко выбитых на могильном камне.
«Я жил в Аркадии».
Почему все хорошее – в прошлом?
На обратном пути остановились у небольшой пивной, заняв все столики под парой старых дубов, чудом уцелевших после расширения кольцевой дороги.
Пиво лили все, кроме Трибунала, который попросил кофе, попробовал и больше не притрагивался к чашке, вслушиваясь в разговор Стаи.
Говорил Вторник:
– …дурацкий сон. Будто еду я со Стаей, а у меня отвалилась рама вместе с двигателем и задней подвеской. Раскатилось это добро по асфальту, а я с рогами в руках бегу за Стаей, толкаю вилку перед собой и еще успеваю уворачиваться от коробков. Боюсь отстать от Стаи. Дело ночью происходит, и у меня фара горит, хотя аккумулятор валяется позади, на дороге, и его уже расплющил какой-то козел на МАЗе. Как под мост вошли, все гудеть принялись, а я – пас! Гудок не работает. Тогда я принялся орать во весь голос заместо сигнала.
– И чем закончилось? – Только Танк проявлял живой интерес к рассказу. Капеллан мрачно молчал, вертя в руках зипу. Остальные еще не отошли от свидания с камнями, помалкивали и мрачно переглядывались.
– Мать ввалилась в комнату и перетянула меня по башке веником. Тут яч и проснулся. Оказывается, я на весь дом орал, даже собаки на улице залаяли, даром что живу на третьем этаже. Потом уснул, и уже ничего не снилось. Потом опять проснулся.
– А чего просыпаться, если все уже?
– Все?
– Ну, ты ведь не перся больше под мостом с вилкой в клешнях?
– Нет.
– Ну?
– Что «ну»?
– Проснулся чего?!
– Менты приехали, – нехотя произнес Вторник. – Соседи вызвали. Сказали, что родители меня наконец-то убили, а я перед смертью криком исходил. Я с предками со школы в контрах. Дня не проходит, чтоб они меня на бычки не вытянули. Из церкви не вылезают. Туда идут трезвые, а возвращаются – еле ноги волокут.
– И что соседи?
– Я им кайф сильно обломал, когда вышел к ментам на лестницу голый, только шлемаком член прикрыл. Старушка из восемьдесят второй – хлоп в обморок! Ментовский медик ее оживил, провоняв нашатырем весь подъезд.
– А потом что?
– Ничего. Пошел снова спать. Уснул и проснулся, когда вы под окнами кнопки давили…
«Правильно поступил Трибунал, запретив Стае трепаться на людях, – размышлял Кей, вслушиваясь в разговор. – Что подумают люди, услышав? Очарование Стаи улетучится, как дым».
– Что скажешь, Кей? – Капеллан отвлекся от зипы и развернулся. – Растолкуй нам всем, что бы сей сон значил.
– Проблема в том, – невозмутимо начал Кей, забросив ноги на стол, – что человек живет одновременно в нескольких стаях. А это противно природе любого живого существа. Но на работе одна стая, дома – другая, в компании – третья. А если компаний несколько? А если ходит по бабам? А когда много ездит, то вынужден примыкать к временным стаям, если человек общительный. Общительные долго не живут. Вспомните Христа.
Последнее замечание – специально для Капеллана.
– То есть вынужденная жизнь на несколько стай расстраивает психику и разрушает человека как личность. Жизнь в одной стае угодна природе и всем, желающим жить с природой в мире и согласии.
Болтовня отвлекла Бешеных от мыслей о скоротечности жизни. Стая заинтересованно слушала. Каждому не терпелось встрять в разговор со своей темой.
– …дороги – дрянь! И никогда они у нас хорошими не будут! – горячился Танк. – Надо не дырки заделывать, а все полотно менять! Атак… Одно расстройство. И для байкера, и для байка. Езда, конечно, приключение, но не до такой же степени, чтобы загнуться на ровном месте, когда асфальт под тобой разошелся, и ты летишь к центру земли! А на кой, скажите, мне знать, что там, под землей, раньше положенного времени? Я еще свое не откатал!
Похрустывая чипсами и отхлебывая пиво, Стая внимала речи Танка. Тема дорог его здорово задевала. Причина быстро прояснилась:
– У меня между ног добра на полcта тысяч баксов, а они…
Стая дружно заржала. Из дверей пивной выглянул встревоженный хозяин, но тут же успокоился. Дракой не пахло. Отсмеявшись и закурив, Капеллан посерьезнел:
– Ты мнительный, Танк. За твое добро столько не дадут. Разве что твои яйца от Фаберже.
Танк насупился и буркнул:
– Ты знаешь, что я имею в виду. Не хрена булькать без дела.
Никто не обиделся. На своих не обижаются.
– Танк прав, – заявил Морг и помахал в воздухе пустой кружкой, подзывая официантку в зеленом передничке. – Дороги у нас в стране, конечно, паршивые. Старая истина.
Приятно поболтать в обществе равных, когда некуда спешить, жарко и полунагие девчонки едва не вываливаются по самые трусики из окон проезжающих автобусов. Так им хочется понравиться крупнотелым байкерам.
Кей возразил:
– Где-то я читал, что плохие дороги – это государственная стратегия. Часть оборонительного плана на случай внезапной агрессии.
– Это как же? – с набитым ртом изумился Освальд-младший, отвлекшись от жирной дымящейся сардельки и двух гор рассыпчатого жареного картофеля и тушеной капусты.
– А вот так, – рассуждал Кей. – Предположим, на всех картах дорога обозначена, как трасса федерального значения в Город. Попрет по ней враг, а она окажется улучшенной грунтовой и заканчивается в болоте. Тут врагу со всей его мудреной техникой и каюк! Особенно хороший каюк может быть осенью. Или весной… Впрочем, если подумать, на наших дорогах врагу в любой сезон крышка.
– Оставьте, ребята, – устало бросил Злой. – Я думаю, что дела у нас в стране так паршивы, что наверху порешили казну потратить лучше на еду и баб, чем на какие-то дороги в никуда. Они, наверное, правы…
Замолчали.
– Споем? – предложил кто-то, не подумав.
На него зашикали, но поздно. Заскучавший Барон моментально оживился, радуясь возможности продемонстрировать вокальные способности, и немедленно забасил, заставив в страхе разлететься ватагу кормящихся при ресторане галок:
Чопорный чоппер Чопал чуть-чуть…
Со слухом у Барона плохо. Ему не дали закончить и моментально освистали, правда негромко. Он не сильно расстроился, потому что все равно забыл слова.
Укоризненно покачивая головой, Капеллан успокоил певца:
– Сын мой! Ты не виноват в том, что тебе трайк на ухо наехал. Но в детстве тебя могли бы предупредить. Кто тебя воспитывал?
Барон не умел отвечать кратко. Он вытер губы наверченной на запястье банданой и нудно загудел:
– Если в порядке очередности, то сперва бабушка, специалист по творчеству английского сатирика Генри Филдинга. Читала мне его на ночь. Когда я научился говорить, то выплюнул соску и заявил, что Филдинг – полный отстой! Бабушка вскоре скончалась. Родители пробовали воспитывать, когда навещали меня в интернате в редкие дни приезда из Штатов, где работали русскими физиками на китайской фирме. И так до того дня, пока меня не повалила на маты в школьном спортзале моя училка по физкультуре, огромная потная кобыла в шортах, с двумя дынями впереди и чемоданом вместо задницы. Она оставила меня после уроков, чтобы потренировать перед городским чемпионатом по тяжелой атлетике.
Барон зажмурился от удовольствия и продолжил:
– На пару мы маты едва до дыр не протерли! У нее оказалась богатая фантазия, и мы придумали несколько новых способов использования спортивного снаряда «козел», шведской стенки, бревна и гимнастической палки. Попытались еще поработать с канатом, но она подвернула ногу, свалившись вместе со мной из-под потолка. На этом наш сексодром работу закончил. После этого я занялся самовоспитанием. И нечего гоготать! Девчонку себе завел, из параллельного класса.
Болтовню оборвал голос Трибунала:
– Кончай треп, братва. Снимаемся.
На въезде в Город Трибунал притормозил, на ходу перебросился с Кеем парой слов и повел Стаю между длинными бетонными заборами, окружившими многие тысячи расползшихся в разные стороны гаражей. Казалось, нет им конца, этим прибежищам убогой автотехники, хранимой хозяевами как последнее сокровище, без которого они навсегда перейдут на положение пешехода, существа неполноценного.
Дома Кея ждали Урал с поводком в зубах, сам по себе разморозившийся холодильник и сообщение на автоответчике от Покера, приятеля Кея еще со школьных времен. Кей включил автоответчик на прослушивание и затеял возню с Уралом, якобы стараясь вырвать поводок из пасти. Вот еще! Урал рычал сквозь крепко сжатые челюсти и не отпускал. Не отдам, дескать, а то еще ты повесишь его на гвоздик, и не видать мне прогулки. А у соседнего дома гуляет стриженая пуделиха, такая самочка, что закачаешься. Урал увидел ее утром из окна и втюрился по самый хвост. Платонические чувства быстро перешли в собачью похоть. К приходу Кея пес обезумел от страсти.
Песий рык отвлек внимание Кея от автоответчика, и пришлось прослушивать еще раз. Покер был немногословен. Приглашал к себе, сказав, что ждет в любое время, потому что у него отпуск и он торчит дома, маясь от скуки.
Покер маялся от скуки не один, а в компании с ящиком коньяка, который успел опустошить наполовину, хотя отпуск начался всего несколько дней назад. Кей встретил Покера во дворе, когда тот, покачиваясь, брел от табачного ларька с блоком самых дорогих сигарет, какие смог найти. Внешность Покера вызвала у Кея неприязнь: коротенькая стрижечка, коротенькая кожаная курточка и маленькая сумочка со множеством отделений и миниатюрной ручечкой. Мальчиков в таком прикиде, с такими крохотными сумочками и немужскими повадками Кей во множестве наблюдал на улицах европейских городов в компании обеспеченных пожилых господинчиков.
Покер приветствовал Кея, долго обнимая и тыкаясь губами в его бороду. Даже обронил сигареты. Нагнувшись, долго пытался ухватить выскальзывающий целлофановый бок. Ухватив цветастую коробку, еще дольше не мог разогнуться, раскачиваясь и балансируя. Кей не мешал Покеру, готовый прийти на помощь, если тому станет совсем плохо. Покер сумел собраться, и остаток пути до дверей великолепной квартиры они проделали быстро.
Последний раз Кей был у Покера лет пятнадцать назад. Мало что изменилось. Разве что экран телевизора больше, стены белее, прибавилось полок, на которых расставлена разнокалиберная музыкальная аппаратура, а демократичный потертый текстиль сменила роскошная диванная кожа. Родители Покера, давно умершие, оставили тому в наследство жилье, деньги и теплое местечко в министерстве «каких-то» дел. Покер никогда и ничего не умел делать толком, поэтому в министерстве его приняли как родного, и он сразу влился в коллектив, напиваясь до бесчувствия дважды в неделю. Если выдержать этот ритм, поучал как-то Покер Кея, то можно достичь изрядных высот и войти в правительство.
Когда-то они с Покером классно катались, вместе пережили не одно приключение, а теперь Кей смотрел на остатки человека, маленькими глоточками попивая коллекционный коньяк и слушая бесконечный пьяный треп:
– Я слез, – вещал Покер, пытаясь нарезать твердую, как ножка стула, колбасу и не замечая, что пилит тупой стороной ножа, – когда понял, что моя страна никогда не станет великой байкерской державой. А в другой я кататься не намерен. Мы обречены прозябать на обочине мировой цивилизации, трясясь от холода рядом с раздолбанным байком отечественного производства, подогревая себя водкой и чувством принадлежности к величайшей нации мира!