Романовский Владимир. Хольмгард

   Шагом выехав к ручью, Гостемил очень удивился, найдя лодку там, где ее оставил. Князь и Ингегерд сидели в лодке, прижавшись друг к другу.
   — А где Хелье? — спросил Гостемил растерянно.
   — Он поехал тебя искать, — ответил князь.
   — Искать, — вторила ему Ингегерд.
   — Да ну? — удивился Гостемил. — Его там убьют!
   В этот момент из леса к Безымянному Ручью выскочил Хелье на перепуганном коне, который, не слушаясь всадника, полез в воду. Зайдя на двадцать локтей в ручей, лошадь стала брыкаться и истерически ржать. Уровень воды в ручье едва доставал ей до брюха.
   Гостемил направил своего скакуна на помощь другу. Схватив коня Хелье за узду, он с силой притянул ее вниз, так что морда коня шлепнула по поверхности воды.
   — Прекрати безобразие, — сказал он коню.
   Конь подчинился.
   — Я бы управился, — сказал Хелье, слегка стесняясь.
   — Да, но времени, наверное, мало, — предположил Гостемил. — Князь, спасибо, что подождал.
   — Князь, мы едем вдоль берега, — сказал Хелье. — А ты уж на весла налегай.
   — Хелье! — крикнула Ингегерд.
   — Ну?
   — Спасибо тебе и другу твоему!
   — Успеешь еще поблагодарить!
   Когда они оказались вдвоем на прибрежной тропе, Хелье протянул Гостемилу родовой медальон Моровичей.
   — Вроде бы ты обронил, — сказал он.
   Гостемил взял медальон и озадаченно посмотрел на Хелье.
   — Где ты его нашел?
   — Посматривай за лодкой. Как бы нас не заметил кто.
   — Я смотрю. Так где же?
   — В Рюриковом Заслоне. В нижнем помещении.
   — Что ты там делал?
   — Тебя искал.
   Гостемилу стало приятно и радостно на душе.
   В том месте, где Безымянный Ручей впадал в Волхов, тропу отделяли от воды заросли и холм. Выехав к берегу, Хелье увидел речную гладь, в которой отражалось пасмурное небо. Ветер стих. Ладьи нигде не было видно. Повернув коня, он въехал на холм.
   — Вот ведь ети твою мать, — сказал он с чувством.
   Загнав ладью в скучную, с бурого цвета камышами, заводь, князь и княгиня целовались. Гостемил присоединился к Хелье.
   — Совет да любовь, — сказал он, одобрительно кивнув. — Нравится мне князь. Не такой, как род его, лучше.
   — Скажи-ка мне, — попросил Хелье, — зачем ты настаивал, чтобы князь с нами пошел?
   Гостемил хихикнул басом.
   — Ты не хихикай, ты скажи.
   — Молод ты, Хелье, ужасно.
   — Хорошо. Это, говорят, проходит быстро. Ну так зачем?
   — Ну, как… Ему ведь с женою всю жизнь жить. Попала она в беду. А муженек, стало быть, вместо того, чтобы ехать ее выручать, других вместо себя послал, при том, что мог вполне поехать сам с этими другими. Что бы она о нем думала, что бы он сам о себе думал? Важными делами прикрывался бы, что ли, мол, мог я поехать вместе с твоими спасителями, но у меня были срочные встречи и вопросы управления. Так, что ли?
   — Понял, — сказал Хелье.
   — Вот и славно, что понял. Понятливый ты.
   — Вот что, — сказал Хелье. — Сейчас мы с тобою спешимся.
   — Так.
   — Я сяду на твоего коня.
   — Да. И?
   — А орясину эту пугливую возьму под узцы.
   — Так. А дальше?
   — А ты пойдешь туда, вниз, сядешь в лодку, возьмешь весла, и совершишь переход по реке в Верхние Сосны. Иначе мы туда до вечера не попадем. Как тебе такой план?
   — Плохой план.
   — Почему же?
   — Я уж греблей давеча баловался. Утомительно очень.
   — А в седле сидеть?
   — Менее утомительно.
   — А не хотел бы ты прилечь?
   — Было бы недурно.
   — Чем быстрее мы прибудем в Верхние Сосны, тем скорее тебе представится такая возможность.
   — Да, — сказал Гостемил, тоскуя. — Это точно. А чего это твой конь так напугался давеча?
   — А мы с ним ровдира повстречали.
   — Ну да!
   — Где-то я читал, что ровдиры сами охотятся редко. Все больше на самок полагаются. А у самцов выносливость не очень. Бегают не очень быстро, устают скоро. Всего локтей сто и пробежал он за нами. Но конь грамоты не знает и с такими тонкостями не знаком.
   — Ясно, — сказал Гостемил. — Ну, что ж. Видно придется еще веслами пошлепать. А ты, стало быть, берегом поедешь.
   — Да.
   — А если нападут?
   — Всем бедам не бывать. Можно, конечно, наскочить на Свистуна, он как раз должен из Новгорода возвращаться. Ну, авось пронесет. Чего ему в такую рань вставать.
   — А! Так его давеча в Рюриковом Заслоне не было?
   — Неужели ты думаешь, что он бы, будь он там, дал бы нам так легко уйти? Не такой он дурак, как его ухари. Ну, встретимся мы позже…
   — Ты не едешь в Верхние Сосны?
   — Я еду мимо. У меня кое-какие дела… меня ждут.
   — Помощь не нужна?
   — Нет.
   — Это хорошо, — сказал Гостемил облегченно. — А то мне сперва в баню нужно. И поспать.
   Кряхтя, он сполз с коня и потянулся, хмурясь.
   — Эх! Арсель задубел.
   — От седла?
   — От гребли.
   Гостемил нехотя, ленивой походкой спустился в камыши. Ярослав, услышав рядом с лодкой движение, встрепенулся.
   — Не обращай внимания, князь, — сказал Гостемил, заходя в воду, забираясь в лодку, и чуть ее не переворачивая. — Это к вам Посейдон пожаловал. Или кто там заведует речными перевозками.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. АЛЬЯНС

   Житник сидел на валуне, держа сверд на коленях. Коня он привязал к толстой березе, чуть не рассчитав — уздечка мешала коню наклониться достаточно низко, чтобы отщипнуть травы. Конь проявлял недовольство, но Житнику было не до него. Житник был раздражен. У него была запланирована важная встреча. До встречи оставалось еще много времени, но те, кто пожелал увидеться с ним именно на этой поляне, до важной встречи, опаздывали, а Житник не любил опоздания и никому их не прощал.
   Но наконец они появились — пятеро, одетые в длинные неопределенного цвета робы, с посохами. Шли медленно. Житник заерзал нетерпеливо, но вскочить и пойти к фигурам навстречу было бы ненужным проявлением суетности, которую могли ненароком принять за подобострастность.
   Фигуры приблизились. Одна из них, в центре, меньше других, откинула капюшон.
   — Здравствуй, Житник.
   Житник встал, приблизился, поклонился, поцеловал ей руку и прижался к ее щеке. И остался стоять. И остальные тоже стояли — живописной группой на залитой солнцем поляне.
   — Прими мои поздравления, — сказала Рагнхильд. — Все союзники твои собрались в Ветровой Крепости, не так ли, и ждут тебя?
   — Да. Я спешу.
   — Ничего. Даже если и опоздаешь — без тебя ведь не начнут.
   Здесь ей не нужно было притворяться — глаза ее, водянисто-серые, смотрели не в пространство, как смотрят глаза слепых, но прямо в лицо Житнику.
   — Не подвел ты меня, сын мой, — сказала она. — Выполнил все, что вменялось выполнить. Осталось совсем немного. Усилиями наших друзей… — она повела головой, указывая на окружающих ее мужчин в робах, — …удача сопутствовала тебе при выполнении, не так ли.
   — Трудности были, — заметил Житник не очень благосклонно. Рагнхильд, со свойственной ей бестактностью, похоже, думает, что он просто инструмент в руках ее и волхвов, и что ему все легко дается в связи с их рукомаханием над жертвенниками. Суеверный народ, примитивный.
   — Я знаю, что были трудности, — ответила она. — Но трудности трудностям рознь.
   Что ей нужно, зачем она меня сюда позвала, подумал он — чтобы банальности говорить? Нет у меня на это времени. За помощь спасибо, за сведения спасибо, но что же — поклониться я ей должен? Так бы и говорила. Поклонюсь, от меня не убудет.
   — Волхвам достопочтенным, — сказал он, имея в виду окружавших Рагнхильд мужчин, — наверное, тоже нужно быть в Ветровой сегодня. У меня есть неподалеку несколько свободных повозок.
   — Нет, — Рагнхильд улыбнулась насмешливо. — Это не те волхвы, которые ездят на такие сборища. Им не место среди шарлатанов. Настоящие волхвы никогда не показываются такому количеству народа. Что ж, Житник, сын мой, Новгород переходит в твое безраздельное владение… когда?
   — Примерно через неделю.
   — Да. Ты говорил со священником какой-то новгородской церкви.
   — Ты прекрасно осведомлена, Рагнхильд.
   — Не жалуюсь. О чем вы говорили?
   — Он предлагал мне что-то вроде союза.
   — По собственной инициативе, или это константинопольский приказ?
   — Думаю, что по собственной.
   — Что ты ему ответил?
   — Что все верования для меня равны.
   — Это хорошо. Пусть он так и думает пока что. Слышала я также, что при казне новгородской состоит нынче какой-то полу-грек, полу-иудей. Что это за человек?
   — Его привел Ярослав.
   — Он спьен Ярослава?
   — В какой-то степени да, наверное. Но это не важно.
   — Почему?
   — Он хорошо разбирается в делах и не очень заботится о личной выгоде. Расшевелил неплатящих. Поступления в казну наладились. Я думаю оставить его при себе. У меня с ним хорошие отношения.
   — Не опасно ли это?
   — Нет. Он один из тех людей, которым важнее всего то, чем они заняты. Ему все равно, кому служить.
   — Ты так думаешь?
   — Почти уверен. Впрочем, через неделю мы будем иметь возможность это проверить.
   — Хорошо. Дальше. Я говорила тебе ранее, что по нашим сведениям, то, что называется Владимировым Делом, может быть… спасено, и называла имя — Элиас. Не так ли?
   — Да.
   — Нашел ли ты человека с таким именем?
   — Нет. Горясер сам проверил имена всех иудеев в Киеве и Чернигове.
   — Это не обязательно иудей.
   — Имя иудейское.
   — Да. Но не только иудеи называют детей своих такими именами.
   — Это правда. Будем искать.
   — Ну и наконец самое главное. Пока Ярослав все еще правитель, по крайней мере официально, не посылай гонцов к Святополку.
   Житник склонил голову вправо и странно посмотрел на Рагнхильд.
   — А зачем их вообще посылать?
   — Мы уж говорили с тобою об этом, — строго сказала Рагнхильд. — Укрепив Землю Новгородскую и свою над нею власть, ты принесешь присягу Святополку, дабы владел он всеми землями восточных славян.
   — Посмотрим, — сказал Житник.
   — Нечего смотреть. Так надо.
   — Почему Святополк? Почему не я сам?
   Рагнхильд покачала головой.
   — Ты, Житник, мой любимый сын. Но нельзя позволить, чтобы сын безродного вятича владел такой территорией — да ты и не сможешь.
   — Святополк — официально сын Владимира, — начиная злиться, сказал Житник.
   — Не тебе об этом судить, чей он сын. Ты будешь владеть Новгородом, с тебя и довольно, и свои последние годы я желаю провести с тобой. Но Новгород будет платить Киеву дань, и по зову Киева новгородские войска будут идти туда, куда им велят.
   Житник закусил нижнюю губу и мрачно посмотрел на мать.
   — Нет, — сказал он.
   — Что — нет?
   — Нет. Я, конечно же, сын вятича. А Святополк сын леший знает кого. Но Новгород не пойдет в подчинение Киеву до тех пор, пока я сам не сяду на киевский престол. Слишком многое сделано, слишком много людей уже полегло за мое дело, чтобы я поклонился Святополку.
   — У тебя нет никакого дела! — сурово сказала Рагнхильд. — Никакого! Ты выполняешь то, что я тебе велю!
   — Послушай, Рагнхильд, — Житник слегка повысил голос. — Я достаточно почтительный сын, чтобы тешить тебя и даже подчиняться кое-каким твоим капризам. Но главный здесь я. У меня есть свои представления о том, что нужно и чего не нужно делать, и я не собираюсь ими поступаться даже для того, чтобы сделать тебе приятное.
   Некоторое время она молчала.
   — Ты упрямый, — сказала она.
   Житник пожал плечами.
   — Ты не представляешь, что ты сейчас сказал, не знаешь, что может быть, если ты лишишься моей поддержки.
   — Какая поддержка, Рагнхильд! Волхвы твои? Не смеши меня. Ты дала мне много нужных сведений. Все, что связано было с Неустрашимыми, оказалось правдой. Но настали новые, другие времена. А ты живешь в старых. Твоя месть Владимиру — благородна, но Владимира нет в живых. И Дело его давно не существует. Дело есть у меня, дело великое. Ты будешь мною гордиться, мать.
   — Ты глуп, Житник.
   — Я сделаю то, что намерен сделать — с твоим ли одобрением, без него ли, это все равно.
   — Не боишься, Житник?
   — Нет. Теперь уже — нет. Можешь хоть сейчас послать гонцов к Святополку и донести на меня. Можешь сказать ему, что моя цель — киевский престол. Это ничего не изменит. Даже если он придет сюда с войском.
   — Берегись, Житник. Мысли опасные у тебя.
   — Мне некогда. Я спешу на встречу. Я люблю тебя, как раньше, мать. Если ты не хочешь меня поддержать — не надо. Но не грози мне.
   — Я не грожу. Я просто знаю то, что знаю. Без моей поддержки ты не провластвуешь двух недель.
   Житник гордо поднял голову.
   — Что ж. Да будет так. Мне не нужна ничья поддержка.
   Наступило тягостное молчание. Житник поклонился и пошел отвязывать коня. Рагнхильд не двинулась с места, и окружавшие ее волхвы застыли в строгих, укоряющих позах. Вскочив в седло, Житник махнул рукой и, заступив на тропу, скрылся в тени деревьев.
   — Жаль, — сказала Рагнхильд, ни к кому не обращаясь. — Жаль Житника. Но и Ярославу не править. Кто наследует ему?
   — Судислав, — подсказал один из волхвов.
   — Слабый, нерешительный. Возможно, это даже к лучшему. Святополку будет легче.

* * *

   В двадцати аржах к востоку от Новгорода, во владениях побочных потомков Рюрика, на Бранном Холме располагалась Ветровая Крепость. Функции крепости она перестала выполнять более ста лет назад, а служила больше случайным ночлегом охотникам и местным землевладельцам, следующих в Новгород и из Новгорода. Такие посещения случались редко, и именно поэтому Ветровую Крепость выбрали волхвы и боляре Земли Новгородской, проживающие вне Новгорода, для съезда.
   Житник и Горясер прибыли верхом, потратив на путешествие всего около трех часов благодаря надежным подставам, и были встречены восторженно. На съезде присутствовало около трех дюжин человек, из них волхвов около десяти. Волхвы преследовали, конечно же, свои, очень личные, интересы, помимо общественных.
   — Стало быть, не ошиблись мы в тебе, Житник, — сказал один из боляр, пожилой и степенный. — А это значит, что скоро станешь ты полновластным правителем Земли Новгородской, в чем мы тебе будем содействовать. Намерен ли ты и дальше следовать своим обещаниям, верны ли слова мудрой Рагнхильд о тебе, не предашь ли ты нас?
   Как они любят формальности, подумал Житник, сохраняя дружеское выражение лица. Просто удивительно, что они не приняли греческую церковь.
   — Я не предам вас, добрые люди, — ответил он, подстраиваясь под общепринятый в этих краях тон. — Все сделаю, как обещал. Не скрою от вас, что человек я корыстный и тщеславный. Но корысть моя состоит лишь в желании самолично управлять самой славной землею Севера, а тщеславие мое лишь в том заключается, что жажду я одобрения и похвалы от тех, кем я правлю, похвалы правдивой, искренней.
   Вокруг закивали, послышались одобрительные возгласы.
   — Позволено ли нам будет, — спросил кто-то из волхвов, — жить в Новгороде и не скрывать наше умение?
   — Да, — ответил Житник.
   — А десятина, — спросил болярин, — только в урожайные годы, и только добровольная?
   — Да.
   — И чтобы бабам воли не давать! — раздался чей-то сердитый молодой голос.
   Все заулыбались и посмотрели на говорящего.
   — А разъясни-ка нам, добрый человек, что ты имеешь в виду, — сказал Житник, улыбаясь.
   — Потому не с руки, — разъяснил добрый человек. — Нынче бабам позволено и грамоты подписывать, и уделами торговать, и выходить из дому в любое время, и за столом сидеть с мужчинами — не только женам правителей, но вообще всем. Нехорошо это. И по уху ее не ударь — бежит сразу жаловаться, приходит грек в рясе с ратниками, и лопочет что-то по-гречески полдня.
   Кругом засмеялись.
   — Это мы, пожалуй, на вече решим, — заверил его Житник, улыбаясь.
   — Да уж, но только скорее бы. Отец мой все своей племяннице завещал, все. И дом, и сад. Грамоту написал. Я сперва посмеялся, выгнал ее, дуру, к лешему, а она на следующий день с тиуном вернулась. Я в своем доме теперь как бы по ее милости, и она меня может выгнать, что же я делать буду?
   — Хвотин, молчи, — сказал кто-то из старших.
   — Не буду я молчать.
   — Молчи, щенок!
   — Обсудим на вече, — повторил Житник. — Есть ли еще пожелания?
   — Есть! Чтоб никаких наемников, ни шведских, ни польских, ни греческих, в земле нашей не было!
   — Это сложнее, — сказал Житник.
   Кругом заворчали.
   — Совсем без наемников мы на первых порах не сможем, — резонно заметил Житник. — Ковши только и ждут случая.
   Зароптали.
   — Но нужно бы ограничить их число в мирное время. Предположим — не более пятисот наемников. Чтобы не мы их, а они нас боялись.
   Несколько человек издали одобрительные возгласы.
   Выкатили бочку, разлили по кружкам хорошо настоявшийся свир, приготовленный по специальным, волхвом Семиженом составленным, рецептам.
   — За память Семижена! — воскликнул один из волхвов.
   Это был прямой вызов Житнику, погубившему Семижена. Если он поднимет кубок да выпьет — значит, раскаивается он прилюдно, понимает, что был не прав, смиряется. Житник поднял кубок и выпил.
   И снова налили.
   — За веру отцов! — сказал пожилой болярин Пелуно.
   Житник кивнул. Эка забавно, подумал он. Этому чучелу лет пятьдесят. Стало быть, в год Крещения ему было двадцать. Вроде бы должен помнить, что никакой веры отцов на самом деле никогда не было. Что было много разных богов, и наши боги были лучше, чем боги ковшей, но потом ковши поклонились специальному греческому богу, который оказался сильнее всех. А понятие делания чего-либо «за веру» эти бородачи просто переняли у христиан. И было это совсем недавно — а вот поди ж ты, уже считают своей традицией, причем очень древней.
   Затем какой-то волхв произнес благой наговор по адресу Житника, и Житник подумал, что и слово «благой» тоже взято у христиан — так ковши, ничтоже сумняшеся, перевели греческое ј±є¬Б№їВ, либо латинское beatus, а эти подхватили.
   — Итак? — спросил пожилой болярин Пелуно.
   — Итак, нужны полторы тысячи ратников. Через неделю.
   — В Верхних Соснах?
   — Да.
   — Будут. Еще?
   — Человек сто всадников, развозить вести по всей округе. На новгородских полагаться первое время нельзя.
   — Будут. Еще.
   — Повивальная бабка.
   — Не понимаю.
   — У жены Ярослава скоро родится ребенок.
   — Ты же говорил, что ее…
   — Да. Но природа на такие грунки внимания не обращает. Девять месяцев минуло — вынь да положь ребятенка, вне зависимости от того, похищена ты, или нет.
   — Так Ярослав?…
   — Что?
   — Я слышал, он не то закоренелый мужеложец, не то вовсе евнух.
   — От кого это ты такое слышал? — подозрительно спросил Житник.
   — Да, вроде бы, все знают.
   Житник пожал плечами.
   — Дураки. Знал бы я, кто распускает такие слухи, язык бы вырвал.
   — Да ведь…
   — Негоже нам опускаться до сплетен. Негоже.
   — Да, — сказал болярин, подумав. — Наверное ты прав. Куда ее привезти?
   — Кого?
   — Повивальную бабку.
   — В детинец.
   — А там?
   — А там будут люди, с которыми она продолжит путешествие.
   — Согласен. Еще?
   — Лошадей. Много.
   — Можно. А зачем?
   — Шарлемань с конницей полмира завоевал.
   — Будут.
   — Сколько?
   — Столько, сколько понадобится. А ты, Житник, спешишь, я вижу?
   — Нет.
   — Не сейчас, а вообще. И вижу я, что мало тебе Земли Новгородской. Псков?
   — Псков и так наш будет.
   — Чернигов?
   — Тоже.
   — Тмутаракань?
   — Пыль да ковыль — на что они нам?
   Пелуно вздохнул.
   — Ковшей к рукам хочешь прибрать.
   — Да.
   — И править ими из Новгорода?
   — Да.
   — Мало пригоден Новгород для таких дел.
   — Каких?
   — Имперских.
   Житник пожал плечами.
   — Сколько продержалась империя Шарлеманя? — продолжал болярин. — Какие-то годы жалкие. Сколько усилий стоит Хайнриху удерживать Новый Рим? И ничего у него не выйдет.
   — Почему же?
   — В столице империи всегда должно быть тепло.
   — Зачем?
   — Чтобы можно было послать войско в любую сторону в любой момент, а не только летом. В грязи, топи да в снегу не повоюешь. В наших палестинах мечтать об империи могут только Неустрашимые. И это только лишь мечты.
   Житник недобро улыбнулся.
   — Не веришь?
   — Мне показалось интересным выражение «в наших палестинах».
   — Да? А что в нем такого необычного?
   — Как посмотреть. Что такое палестины?
   — Да кто ж его знает. Все так говорят.
   А действительно, какая разница, подумал Житник. А хоть бы они все были здесь христиане — что бы это изменило? На христиан они обиделись из-за добрыниных подвигов тридцатилетней давности. А оставь их Владимир в покое — глядишь, через поколение все бы в церковь ходили. Церковь, кстати говоря, не ту Владимир выбрал. Надо было Рим выбирать. А то и вообще свою церковь придумать.
   И, опять же кстати — это мысль! И главой церкви нужно назначить правителя территорий. И пусть правитель объявляет народу волю Создателя, то есть свою собственную.
   Настал момент завершения ритуала. По якобы древнему обычаю предводителю силы, в данном случае Житнику, вменялось удалиться в лес и там, в одиночестве, обратиться с молитвой к богу всех воинов Перуну. Все еще занятый интригующими мыслями о переориентации церкви на себя и возможных реформах и новых догмах, Житник торжественным шагом, положа левую руку на поммель сверда, вышел из крепости и, сопровождаемый восхищенными взглядами, пересек пространство, отделявшее крепость от рощи.
   Ему и в самом деле хотелось побыть одному.
   Во всем виновата Любава, думал он иронически, прислонившись к молодой сосне. Не откажи она мне тогда — может и не стал бы я следовать советам Рагнхильд, не стал бы, пользуясь доверием Ярослава, сманивать его людей на свою сторону. От Ярослава я видел только хорошее. Он слаб и мягок — но ведь это не его вина. До инцидента с Любавой власть была мне не очень-то нужна, ну разве что самую малость. Разбудила Любава во мне чувство справедливости. Или несправедливости. Бедрами своими округлыми покачала — и вот, пожалуйста, теперь чем больше у меня власти, тем больше хочется ее укреплять и увеличивать. Наверное Шарлеманю тоже какая-нибудь баба не дала. И на этом держится история, подумать только.
   Хороша Рагнхильд, а! На пороге таких свершений вдруг сказать — отдай все Святополку! Ну ничего, сменит гнев на милость. Недели через две, уже полновластным правителем, навещу ее, пожалуй, уговорю.
   Сбоку, слева, послышался Житнику какой-то шорох. Отделившись от сосны, Житник вгляделся и, не увидев ничего вразумительного, вытащил сверд.
   Лесные ровдиры всех мастей, твари опасные, умеющие оценивать противника на расстоянии, наверняка знали, что опаснее самого Житника в данном лесу никаких тварей нет. Поэтому источником шороха мог быть только человек. Или несколько. Люди слишком заняты собой, слишком обращены в себя, чтобы правильно оценивать степень опасности.
   Теперь шорох раздался справа. Житник поискал глазами дуб или вяз, чтобы можно было защитить хотя бы спину, но кругом были только сосны.
   Шорох раздался сзади. Житник сделал полуоборот. Где-то рядом двигались какие-то тени. Сколько их? Пятеро? Десятеро? Вряд ли. Десять человек давно бы себя выдали.
   Захотелось крикнуть, обратиться к ним, выяснить, в чем дело, вызвать на осмысленный диалог, но Житник был не из тех людей, которые легко поддаются панике и совершают за здорово живешь необратимые поступки. Закричать — значит, признать свою слабость. А в сверхъестественное Житник не очень-то верил.
   — Не бойся, здесь всегда так, — сказал спокойный низкий женский голос.
   Зашуршали кусты — на этот раз не зловеще, а по-человечески шумно, и к Житнику шагнула молодая высокая женщина в мужской одежде, с луком в руке. — Это они тебя пугают.
   — Кто они? Ты о чем? — спросил Житник.
   — Не знаю. Может, это души погубленных тобой людей. Может черти. А может дети местного лесного конунга Ветуси.
   — Ага, — сказал Житник, прищурившись.
   — Да, — подтвердила Эржбета. — А если какой человек со злыми помыслами сюда сунется, так ближе, чем на пятьдесят шагов не подойдет.
   — Это почему ж? — спросил Житник.
   — Это потому, что ноженьки нести его откажутся, а глазоньки путь указывать, — сказала Эржбета.
   Житнику, знакомому с некоторыми особенностями характера этой женщины, слова эти не показались смешными.
   — Что ты здесь делаешь? — спросил он.
   — Слышала я, что съезд будет, — объяснила Эржбета. — Знала, что они тебя попросят соблюсти ритуал. И жду тебя здесь уже добрых два часа. У меня есть к тебе предложение.
   — От Марьюшки?
   — От нее родимой. Не скрою — именно от нее. Впрочем, и для себя я надеюсь некоторую выгоду извлечь, поэтому ее предложение добавлю своим.
   — Ты дальновидна.
   — Да.
   — И практична.
   — Еще бы.
   — Но не думаю, что марьюшкины предложения могут принести мне нынче выгоду.
   — Я знаю, что ты так думаешь.
   — А твои — тем более.
   — И это знаю. А ты знаешь ли?
   — Что именно?
   — Что все твои люди в Киеве, вся купеческая трусливая дребедень, все, готовившие заговор против Владимира, схвачены Святополком, допрошены, а затем казнены?
   — Слышал.
   — И что Святополк не применит сообщить о том заговоре Ярославу, просто так, на всякий случай?