Романовский Владимир. Хольмгард

   Бойцы встали в позицию. Богатырское телосложение Дира и рост его как-то потускнели слегка на фоне Кувалды. Люди вокруг восторженно загудели.
   Скинув сленгкаппу, Дир бросил ее через заграждение в направлении Гостемила. Гостемил сделал вид, что ничего не заметил, и сленгкаппа упала на землю.
   — Ну ты чего? — возмутился Дир.
   — А?
   — Почему не поймал сленгкаппу?
   — Ты меня, кажется, с Годриком перепутал, — сказал Гостемил.
   — На равных, на равных, — пробурчал Дир, вспоминая давешний разговор с Хелье, и встал в позицию.
   Кувалда спокойно ждал. Дир понял, что противник не собирается нападать первым. Тогда он чуть присел, мотнул головой, подскочил к противнику и нанес первый удар. Кувалда закрылся одной рукой, запястье пришлось на запястье, и кулак Дира не достал до головы супостата. Кувалда улыбнулся. Дир ударил его в живот и снова наткнулся на защиту.
   Да, умелый парень, подумал Дир. И силища какая. Такие удары должны доходить до цели, прикрывайся, не прикрывайся. А тут нет. Сейчас мне придется туго. Жалко нельзя действовать ногами. Очень жалко.
   Тут Кувалда нанес первый удар — ленивый, как от мухи отмахивался, но Дир едва успел увернуться. Кулак Кувалды скользнул мимо, слегка задев ухо Дира, и Дир оценил этот удар. Силой гада не побьешь, понял он, чувствуя, как туман в голове сгущается. Он отступил на два шага, тряхнул головой, посмотрел по сторонам, и неожиданно метнулся к Кувалде. Последовала очередь яростных ударов, и шестой, слева, с подпрыгом, достиг цели — Дир попал Кувалде чуть ниже глаза в скулу. Кувалда качнулся, воспринял противника всерьез, и перешел в наступление. Дир, ловкий, гибкий несмотря на телосложение, уворачивался, уходил, приседал, перемещался, ища открытые места в защите противника, отвечая короткими ударами. Один раз он попробовал остановить удар в ребра, подставив локоть, и боль, которую он почувствовал, дала ему понять, что делать этого больше не надо. Кувалда наступал. Дир, метнувшись в сторону и не давая Кувалде времени повернуться, проскочил, пригнувшись, у него под локтем и нанес удар снизу по челюсти. Кувалда качнулся, отступил на два шага, но не упал. Глаз у него начал заплывать, и был он заметно озлоблен. Дир, не давая ему опомниться, атаковал напрямую, круша защиту — один за другим удары, каждый из которых уложил бы, вроде бы, любого противника, достигали цели, но Кувалда все не падал. И Дир, начавший уставать, потерял самообладание. В ярости, забыв обо всем, он замолотил кулаками куда попало — и пропустил главный удар, пришедшийся ему рядом с ухом, прямой справа.
   Дир рухнул на землю.
   Кругом восторженно закричали, загикали, затопали. Дир с трудом очухался, приподнялся на руках, снова упал, снова приподнялся, и в конце концов, сориентировавшись в качающемся пространстве, встал в полный рост.
   — Ты достойный противник, — выговорил Кувалда.
   Дир тяжело дышал. Вытерев лоб рукавом, потрогав щеку, потоптавшись на месте, он заковылял было к заграждению, как вдруг непреодолимая ярость охватила его. Кувалда видел ярость, знал, что будет дальше, был к этому готов. Но это его не спасло. Дир ринулся на него, поймал встречный удар, схватил Кувалду за запястье и ударил его ногой под колено. Кувалда взвыл, а Дир, беря горло победителя в захват, въехал ему коленом в пах, локтем под дых, нырнул ему под мышку и, яростно крикнув, оторвал Кувалду от земли. На него бросились остальные бойцы — спасать Кувалду. Крутанувшись на месте, Дир бросил обидчика на землю, в последний момент решив не ломать ему спину или руку. Кувалда приземлился на арсель, вскочил и, увидев зловещую улыбку Дира, хотел было драться, но его держали.
   — Не попадись мне на улице, — сказал Дир и пошел к заграждению.
   Гостемил, изменив своему принципу, подал ему сленгкаппу.
   — Герой, — сказал он. — Но глуп.
   — Отвяжись.
   — Не огорчайся.
   — Отстань, тебе говорят.
   — Тебе действительно нужны эти пятнадцать гривен?
   — Отвяжись же!
   — Ладно. Эй, вы там! Ставка та же, пятнадцать гривен против одной! Сойдет?
   Импресарио задумался, но Кувалда, озлобленный, с заплывшим глазом, готов был кулачиться хоть со всем белым светом.
   — Да! — закричал он. — Иди сюда! Иди, иди!
   Даже Дир удивился и ошарашено посмотрел на Гостемила.
   — Не ходи, — сказал он. — Что ты! Тебе, высокородному, это как-то даже не к лицу.
   Гостемил пожал плечами и протянул Диру сленгкаппу и шапку.
   — Подержи. Да не урони. Вещи хорошие, а тут пылища.
   — Не ходи, Гостемил.
   — Не учен я ручному бою.
   — Кулачному.
   — Правильно. Верховой езде меня учили, свердом махать учил Хелье, а кулачному бою не учен. Скажи-ка мне, Дир… как нужно?… вот так?
   Гостемил продемонстрировал удар.
   — Нет, — Дир поморщился. — Не ходи.
   — Покажи, как нужно.
   Дир изобразил подобие позиции и показал прямой удар.
   — Нужно, чтобы вес тела был весь в кулаке. И надо стараться, чтобы костяшки не повредить, поэтому кисть нужно держать вот так, чтобы удар приходился вот под таким углом.
   — Спасибо.
   — Не ходи, Гостемил.
   Гостемил осторожно перелез заграждение, опасаясь порвать добротные, тонкой ткани порты.
   — Вот гривна, — обратился он к импресарио.
   Тот взял гривну и оценивающе посмотрел на Гостемила. Гостемил ростом был чуть ниже Дира, телосложение его, хоть и могучее, уступало дирову телосложению, а высокородная лень в движениях и выражении лица окончательно успокоили импресарио.
   — Ниже пояса не бить, употреблять только кулаки.
   — Знаю, слышал я уже, добрый человек, — сказал Гостемил снисходительно.
   Бойцы встали в позицию. Ноздри Кувалды раздувались, готов он был Гостемила растерзать. Гостемил выглядел совершенно спокойным.
   — Это не твоя ли женушка пришла на тебя поглядеть, как ты тут всех месишь? — спросил он участливо.
   Кувалда не был женат, но из любопытства посмотрел — сначала влево, затем вправо. Впрочем, вправо он посмотреть не успел. Вкладывая, или думая, что вкладывает, вес тела в удар, стараясь держать кисть под указанным Диром углом, Гостемил рванулся вперед и ляпнул Кувалду кулаком в поворачивающуюся вправо челюсть. Кувалда взмахнул руками, сделал странный полуоборот, и упал на бок. Гостемил обернулся к импресарио.
   — Деньги, — сказал он.
   Импресарио замялся.
   — Деньги, — повторил Гостемил.
   Импресарио полез в кошель и отсчитал в подставленную пригоршню Гостемила пятнадцать гривен, вздыхая. Кувалда тяжело поднимался в это время на ноги.
   — Нечестно, — сказал импресарио.
   — Я не нарушил ни одного правила, — возразил Гостемил и, пригоршней вперед, пошел к заграждению.
   — Подставляй шапку, — велел он Диру.
   — Нет, это твои деньги, ты…
   — Урод! Шапку подставляй!
   Ссыпав в шапку гривны, Гостемил перелез заграждение под восхищенные крики зрителей.
   — Как ты его, однако! — сказал Дир.
   — Он дурак. И нужно было именно этим воспользоваться с самого начала. Ты не воспользовался, — зло сказал Гостемил, потирая ушибленную руку. — Знаешь почему?
   — Почему?
   — Потому что ты тоже дурак. Смотри, у меня рука теперь распухнет! Уже в пальцах никакой чувствительности нет!
   — Пройдет. Неделя, другая — пройдет.
   — Как мне теперь с такой рукой перед популяцией ходить? — возмущенно вопросил Гостемил. — Будто я уличный драчун какой, вроде тебя, будто у меня занятий нет поважнее и поэлегантнее. Скотина ты, Дир. И рука теперь болит. Пойду домой, подержу ее в холодной воде. Вечером я буду в Талом Кроге, приходите вместе с Хелье.
   — Пойдем со мной.
   — Нет. Ты ведь в рыбацком домике живешь?
   — Да.
   — Ужасная гадость. Пол грязный, один ховлебенк на всех…
   — Не один, два…
   — …потолок низкий, рыбой воняет, фу.
   — У нас теперь корова есть, — сообщил Дир, рекламируя жилище.
   — Медведя еще заведите. И двух ужей.
   Рассерженный Гостемил, пожав плечами и поправив сленгкаппу, пошел к выходу из торга. Дир, проводив его взглядом, направился к Готскому Двору — покупать заказанную Хелье одежду. Нужно еще еды купить, вспомнил он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ЯРОСЛАВОВЫ МЕТАНИЯ

   Из дому Ингегерд больше не выходила, разве что на прогулку в саду с Ярославом. Все решили, что опасность миновала и княгине лучше. Ярослав изнывал от непрерывных всплесков страсти, но держал себя в руках в присутствии жены. Супруги как и прежде обменивались диковатыми шутками, хихикали, ходили в обнимку, не обращая ни на кого внимания — когда были вместе.
   — Знаешь, что? — спросил князь как-то утром, в опочивальне. — Давай бросим все это и уедем.
   — Куда же мы уедем? — удивилась Ингегерд. — Разве что в Ладогу, но там погода всегда плохая.
   — Вообще уедем. Я откажусь от власти, пусть правит Житник, раз ему так хочется. Уедем сначала к твоему отцу, а потом куда-нибудь… не знаю… в Рим. Там всегда тепло.
   — Что же мы будем делать в Риме?
   — Как что? Жить, детей растить, гулять под… как их… — он растопырил пальцы и помахал ладонью чуть выше лба, подняв глаза… — пиниями. А?
   — Как-то глупо, — возразила Ингегерд. — Это раньше надо было думать. А теперь у меня вон какое пузо. И наследник будет. Чего ж наследника лишать того, что ему… как оно?… подготовлено?
   — Обозначено.
   Оба засмеялись.
   — Я серьезно, — сказал Ярослав.
   — И я тоже. Нет уж, давай останемся.
   — Да тяжело же. Каждый день какая-нибудь гадость случается, конца края не углядеть.
   — А в Риме будет лучше?
   — В Риме мы не будем связаны обязательствами.
   — Не думаю, что это понравится моему отцу, — заметила Ингегерд.
   — Он очень разборчив.
   — Да, ты заметил?
   — Ага. Но дело, конечно же, не в том, что ему нравится, а что нет, а в том, что…
   — …не даст денег, а своих у нас нету. Можно, конечно, собрать десятину с прилежащих селений и с нею уехать. Но это будет как-то…
   — По-финикийски, — подсказала Ингегерд.
   — Да.
   Они опять захихикали.
   В дверь постучали.
   — Вот, пожалуйста, — сказал Ярослав. — Нет покоя людям. Ладно, пойду я по делам. Надеюсь, скоро вернусь. Из дому без меня не выходи. Буду я скорее всего в занималовке, если нужно что. Валко-поляк по моей просьбе остался на несколько дней. Послушаем его сегодня вечером?
   — Я все еще плохо понимаю по-славянски, — сокрушенно призналась Ингегерд.
   — Я переведу, если что непонятно.
   Холоп сообщил, что Жискар вернулся, привез Явана, и оба ждут возле дверей занималовки. Накинув домашнюю сленгкаппу, Ярослав спустился вниз, кивнул фавориту и казначею, и вежливо попросил казначея подождать. Яван поклонился с достоинством, нисколько не обидевшись.
   — Да. Говори, — сказал Ярослав, когда они с Жискаром вошли в занималовку.
   Жискар, против обыкновения серьезный, прикрыл дверь. Ярослав сел на ховлебенк.
   — Видел я Детина.
   — В яме?
   — Нет, его держат в каком-то сарае рядом с баней.
   — Тебе не помешали его увидеть?
   — Нет. Против всяких ожиданий — нет. Мы переговорили, он назвал мне своего доверенного. Оказалось — Бескан. Занимается ростовщичеством, в основном. Детин написал ему письмо с просьбой выделить мне из текущих средств восемь тысяч гривен, и с этим письмом я пошел к Бескану в Кулачный Конец.
   — Хорошо. Дальше.
   — Бескан, оказывается, успел переговорить со старшим сыном Детина. Тот в свою очередь успел продать Бескану все.
   — Все? Что — все?
   — Все, чем владел Детин. Товары, ладьи, договоры, владения, все обращено в золото. Сделку устроил некто Нещук. За что и получил свою долю.
   — То есть, имущество обращено в золото. А где золото?
   — То-то и оно, что — неизвестно. Сын Детина куда-то его спрятал.
   — Откуда ты знаешь?
   — Я у него побывал. В доме Детина. Приняли меня, надо сказать, очень холодно. Сын говорил сквозь зубы, сказал, что пока он исполняет временные обязанности владельца, или что-то в этом роде, он не обязан давать знать каждому встречному, где хранится его имущество. Так и сказал — мое имущество. Предполагаю, что даже если Детина оправдают, денег этих ему не видать никогда. Репутация его навсегда испорчена, и куда бы он не поехал, во всех славянских землях она, репутация, будет за ним следовать. Я решил рискнуть и предъявил сыну письмо. Сын рассмеялся мне в лицо.
   — Да. Дальше.
   — На обратном пути мы с Яваном видели несметное количество варангов, шествующее в направлении, которое определяется словами — куда глаза глядят. Кто-то уже уехал в Киев, кто-то подался во Псков, кто-то уплыл по Волхову в Ладогу, рассчитывая перебраться к шведам. В Новгороде варангов осталось человек двести.
   Ярослав положил локти на стол и сжал голову ладонями. Молчал он долго.
   — Что ж, — сказал он наконец. — Наверное, это справедливо. Иди снаряжай ладьи.
   — Сколько?
   — Десять. Вечером отчалим.
   — В каком направлении?
   — В шведском, в каком же еще. Но, снарядив ладьи, возвращайся сюда. Я переговорю с Яваном, а затем уеду с ним в Новгород. Перед отъездом из этих краев я хотел бы сделать по крайней мере одно доброе дело. И я его сделаю, чего бы это не стоило. А ты, пока я не вернусь из Новгорода, будешь сидеть в спальне Ингегерд. И убьешь каждого, кто осмелиться открыть дверь в спальню. Вернусь я к вечеру.
   — Позволь, позволь…
   — Обсуждению не подлежит. Иди, и скажи Явану, чтоб входил.
   Яван смотрел на князя бесстрастными зелеными глазами.
   — Яван, ты говорил, что Нещук будет сидеть в яме до той поры, пока кто-нибудь не заплатит его долг казне. Было такое?
   Яван изобразил на лице своем недоумение.
   — Было?
   — Было, — ответил Яван.
   — Почему он не в яме?
   — Он заплатил.
   — Весь долг?
   — Да.
   — Откуда взялись у него деньги?
   — Бескан дал. В счет сделки.
   — Ты знаешь о сделке?
   — Конечно.
   — И ты ничего не предпринял, чтобы сделка не состоялась?
   Яван поднял рыжие брови.
   — Что-то я не помню, князь, чтобы мне вменялось быть при тебе спьеном или стражником. Да я, наверное, и не согласился бы.
   Не подкупили ли его, подумал Ярослав. Бесстрастное веснушчатое лицо. Тонкие губы. Выражение лица по большей части участливое, но участливость эта явно деланная, ненастоящая. Но и не лживая, а так, желание понравиться, вписаться, быть одним из многих, быть своим. Не из корысти, а, очевидно, чтобы забыть прошлое. Вряд ли его подкупили. Владимир не стал бы рекомендовать кого попало.
   — Сколько денег в казне?
   — Три тысячи двести пятьдесят гривен.
   — Где хранятся деньги?
   — Не скажу.
   — То есть как!
   — Так.
   Ярослав нахмурился.
   — Уж не решил ли ты эти деньги себе присвоить?
   — Нет.
   — Но не скажешь, где они?
   — Если тебе, князь, понадобятся деньги, хоть бы и все, я тебе их представлю в полчаса. Но чем меньше людей знает, где они хранятся, тем лучше.
   — Даже я… э…
   — Включая тебя, князь.
   — А что, — сказал князь. — Это даже остроумно.
   Яван поклонился.
   — Священника Макария знаешь?
   — Местной церкви? — спросил Яван. — Той, что в селении здесь, под боком?
   — Да.
   — Знаю. Пьяница.
   — Да, водится за ним такой грех. Скажешь ему, где хранятся деньги?
   — Чем меньше…
   — Да, я понял. Но видишь ли, Яван, говорю тебе тайно… Придется нам на некоторое время уехать из этих краев. Я приглашаю тебя ехать со мной.
   — В Швецию?
   — Да.
   — Что ж… — Яван улыбнулся. — Пожалуй. Сегодня?
   — Сегодня к вечеру. Согласен?
   — Да.
   — Скажешь Макарию, где хранятся деньги.
   — Он знает.
   — Знает?
   Яван издал короткий смешок.
   — Он единственный помимо меня, кто знает, — сообщил он.
   — Ты ему доверился?
   — Ты тоже только что хотел ему довериться. Стало быть, есть что-то в Макарии такое. Располагает.
   — Он очень уважает свое слово.
   — Да. И в отличие от многих, чем больше выпьет, тем больше уважает.
   Ярослав рассмеялся. Яван наклонил голову в знак того, что он доволен, что замечание его оценили.
   — Жискар говорит, что наемников осталось человек двести.
   — Около того. Ньорор очень недоволен. Две тысячи человек выбрали себе нового предводителя и ушли из города. Пятерым уйти не удалось.
   Ярослав вздохнул.
   — Что с ними сталось?
   — Какая-то… ватага, человек восемь или десять, сделала налет на дома, где они жили, по отдельности. Всех, кто был в домах, убили и закопали. Дома сожгли. Действовали ночью.
   — Дикость!
   Яван пожал плечами. Ярослав неодобрительно покачал головой.
   — Прямо Дикий Отряд Ликургуса какой-то…
   Ни один мускул на лице Явана не дрогнул.
   — Суд над Детином завтра? — спросил князь.
   — В полдень.
   — Хорошо. Поедем вместе. Ты и я.
   — На суд?
   — Ты догадлив.
   Яван с сомнением посмотрел на князя.
   — Лучше бы тебе в Новгород не…
   — Не соваться. Ну, уж я сам решу, Яван, что мне лучше, что хуже. Поедем. Почему при тебе нет сверда?
   — Я казначей, а не ратник.
   — Да. И все же. В гриднице есть дюжина свердов, выбери любой.
   — Охрану берешь?
   — Человек пять-семь возьму, — решил Ярослав. — Если отбудем через полчаса, как раз поспеем.
   — К началу не поспеем.
   — А к началу и не нужно. Мы ж не в театр константинопольский собрались.
   — Как знаешь.
   — Иди выбери сверд и жди меня во дворе, там, где стойла. А встретишь Ляшко, скажи ему, чтобы тоже собирался. Поедет с нами.
   Оставшись один, Ярослав ключом, висевшим у него на цепочке на груди, отпер сундук, вытащил из него ларец, открыл, и развернул грамоту, прибывшую к нему в занималовку давеча неизвестным способом — дверь и ставни были заперты. В письме в подробностях сообщалось о событиях в Киеве. Некоторые детали указывали на то, что писана грамота была человеком, вхожим во все киевские круги и в детинец. Подпись Предславы не обманула князя, да и не рассчитывал автор грамоты, на новгородской бересте писаной, что она, подпись, обманет князя. Знак доброй воли или доброй неги. Сообщалось, что новая любовница Святополка корыстна и жестока. Что за последние два месяца Святополку вкупе с поляками пришлось отразить три печенежских набега. Что Свистун, возможно, покинул Киев (Ярослав усмехнулся зло) и что в связи с этим тати и разбойники перессорились, а лиходейства стало меньше. Что Святополк послал в помощь Базилю войско для решительного удара по хазарам и что, возможно, Хазарии как данности более не существует. Греческая труппа в быстро сооруженном подобии театра под открытым небом имеет грандиозный успех — вкупе с местными умельцами они перевели три греческих пьесы на славянский, выучили текст. Сперва зрители смеялись над произношением, но попривыкли, развлечение вошло в моду и четвертая пьеса, римская, Сенеки, готовится к постановке. Ярослав хорошо помнил, что пьесы Сенеки не предназначены для представления, а лишь для чтения. Шалят греческие актеры. Экспериментируют. Лучше б новое что-нибудь написали. Вернусь из Новгорода, и перед самым отъездом послушаем мы с Ингегерд Валко-поляка. Надо бы подать мысль ему, или еще какому-нибудь сказателю, пусть пьесу напишет. Впрочем, не напишет конечно же. Очень разные грунки — сказания, саги, и пьесы.
   Заперев письмо в сундук, Ярослав вышел из занималовки и поднялся наверх, в спальню. Ингегерд занята была чтением Екклесиаста в переводе на славянский, пыталась запоминать неизвестные ей слова.
   — Что такое пресыщение? — спросила она.
   — Умнихет.
   — Ага, тогда понятно.
   — Мне нужно отлучиться на один день.
   Она с беспокойством посмотрела на него. Ярослав присел на край ложа.
   — Очень нужно, — сказал он. — С тобою останется Жискар. Придет сюда и будет с тобой сидеть. Я ему велел не выходить. Завтра мы отсюда уедем.
   — Все-таки ты решил уехать.
   — Мне нужно, чтобы наш первенец родился в спокойных условиях. Чтобы с тобою ничего не случилось. А там видно будет. Не грусти, Ингегерд.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. МИНЕРВА

   Годрик против обыкновения громко храпел, и Хелье пришлось несколько раз перевернуть его со спины на бок, чтобы он не мешал ему думать и одеваться. Одежда, принесенная Диром, не очень подходила по размеру, и вместо болярского сынка получался какой-то замшелый провинциал, желающий соответствовать. Пришлось порыться в суме Годрика, найти иголки, нитки, и кое-что подкоротить. Особенно раздражала сленгкаппа — Дир явно мерил ее на себя, Хелье она была до пят. Как подкоротить сленгкаппу, не нарушив общего ее вида и стиля? Замечательные разрезы, весьма необычные. Канва толстенная, иголкой не пробьешь. Дир и Ротко ушли за «маленькой хорлой», корова за дверью у крыльца, с облегченным выменем, жевала жвачку и уходить не собиралась, а Хелье возился и возился с одежкой. Сапоги оказались великоваты, но тут уж ничего не поделаешь. Кроме того, общий вид одежды не располагал к ношению сверда на перевязи, а идти на суд без сверда было опасно. Опасно было и со свердом, но все-таки чувствуешь себя увереннее, когда при тебе оружие. Ночью предстояло смотаться к дому Белянки, посмотреть, как там и что, обнадежить Любаву, часов восемь в общей сложности провести в пути — опять бессонная ночь! Можно, конечно, послать вместо себя Дира, но как-то боязно. Любава Дира не помнит, наверное, а Белянка не знает, а он еще натворит там чего-нибудь. Эх. Монашья роба гораздо лучше молодежных фасонов, сверд под нее прячется запросто. А вообще, наверное, весело они живут, эти молодцы да девицы. В их возрасте я, вместо того, чтобы веселиться с себе подобными, вздыхал по Матильде и торчал в Старой Роще, обучаясь премудростям свердомахания. Ну, еще фолианты читал всякие и со священником спорил на отвлеченные темы. А в Роще все были старше меня. Так и вырос одиноким волком. Теперь у меня есть друзья, Дир и Гостемил, хорошие, и Яван, парень неплохой, хоть и сохраняющий упорно дистанцию, но не всякий мне позавидует — иметь таких друзей хлопотно, наверное. И гадина эта в Киеве. Ведьма. Стерва.
   Хелье пригорюнился, не прекращая работы. Вскоре сленгкаппа была готова и выглядела неплохо. Не то, чтобы великолепно, но сойдет. Натянув порты, Хелье обнаружил, что они давят в паху. Что за глупости — длина, вроде бы, нормальная. В бедрах я не широк, скорее наоборот. Он похлопал себя по бедрам и ягодицам и вдруг обнаружил тесемки в области паха. Тонкие, едва заметные. Найдя узел, он развязал тесемку, и давление ослабло. Так. Безобразие — порты предусматривают разные величины хвоя. Развратный Новгород. Даже в Константинополе такого нет. Хелье сделал широкий шаг. Затрещал шелк — порты не были рассчитаны на особенности перемещения в пространстве, связанные с учениями в Старой Роще. То есть, для драки не подходят. Вставить клинья, что ли? Хелье снял порты и рассмотрел их еще раз, внимательно. Ну я тут напортняжничаю! Тонкая работа, тонкие швы, стежки еле видно. А сленгкаппой… не прикрываются эти места, вдоль бедер. То есть, будут видны клинья, если их вставить. Знатная молодежь в драках не участвует. А если и участвует, то одежду покупает назавтра новую. Непозволительная расточительность.
   Но вот что. Ротко пойдет со мной — ему в любом случае любопытно посмотреть на суд. Он наденет мою сленгкаппу и перевязь, и будет стоять рядом со мной таким образом, чтобы мне в случае чего можно было только руку протянуть — и вот он сверд. А порвутся порты — леший с ними. Еще можно разбудить Годрика и потребовать, чтобы он что-нибудь придумал с этими портами. Годрик многое умеет. Но пусть спит, ну его. Да не храпи ты так, бриттское чудовище.
   Дверь отворилась и в дом вошли Ротко и Дир. Последний волок упирающуюся девчушку лет тринадцати или пятнадцати. Хелье завозился с новыми портами, но вспомнил о предстоящем ночном путешествии и взял с ховлебенка старые.
   — Вот, привели! — объявил Дир.
   — Что вам всем от меня нужно? — взвизгнула девчушка, глядя на полуголого Хелье и предполагая разное.
   Надев порты, Хелье подошел ближе и внимательно на нее посмотрел. Она рванулась, и пришлось схватить ее — сперва за плечо, а когда она вздумала вдруг кусаться, то и за волосы. Нет, лет ей было больше. Восемнадцать. Как минимум.
   — Как тебя зовут? — спросил он.
   — А тебе-то что! Свиньи! Вот узнает мой…
   — Тихо. Как тебя зовут?
   — Если хотите все хвелаш, то так бы и говорили, а зачем же меня сюда волочь, аспиды…
   — Зовут тебя как!
   — Минерва! — крикнула она с вызовом.
   Хелье и Ротко засмеялись. Дир на всякий случай хохотнул.
   — Чего ржете? — сердито огрызнулась Минерва.
   — Садись, Минерва, — сказал Хелье. — Никто тебя здесь не тронет. И денег мы тебе дадим. Садись, садись. — Он повернулся к Ротко. — Она?
   — Да.
   — Она одна такая там?
   — Где?
   — В квартале.
   — Да. Остальные посолиднее.
   — Да уж, — вставил Дир.
   Ротко, посмотрев на Дира, засмеялся.
   — Чего ржешь? — осведомился Дир, тоном, почти совпадающим с давешним тоном Минервы, только в басовом ключе.
   — Да так, — сказал Ротко.
   Хелье посмотрел на него внимательно.
   — Нет, не могу, — Ротко опять засмеялся. — Друг твой заприметил там же одну… солидную… — он опять засмеялся.
   — А что? — возмутился Дир. — Я не виноват, что они дуры такие в городе этом астеровом.
   — И что же? — спросил Хелье.
   — Подходит он к ней, — объяснил Ротко, — к солидной… Она думает, что он ее за руку возьмет, денег даст, с собою поведет. А он… — Ротко опустился на ховлебенк и опять засмеялся.