Романовский Владимир. Хольмгард

   — Сам?…
   Наступило молчание. Хотевшие было что-то сказать, язвительное, при упоминании Детина прикусили вдруг языки.
   — Знаешь его? — спросил Любаву тысяцник.
   — Да, — сказала она.
   — Звали его как, знаешь?
   Она помедлила.
   — Рагнвальд, — ответила тихо но отчетливо.
   — К тебе шел?
   — Нет.
   — Нет?
   — Не знаю. Может и ко мне. Я спала. В дверь не стучали.
   Тысяцник присел на корточки и сдвинул тесемки рубахи Рагнвальда вниз, приоткрывая грудь. Увидев нательный крест, он кивнул с таким видом, будто худшие его предчувствия оправдались.
   — Стало быть, гробовщик и дьякон, — сказал он. — Нужны. Ну, орлы, давайте повозку, волочите его в церкву.
   — В которую? — спросил один из ратников.
   — Вон в ту, — тысяцник неприязненно показал рукой. — А вы, люди добрые, идите-ка спать, а то мало ли что. — Заметив на лицах сомнение, он добавил: — Пока варанги не узнали.
   Это подействовало. Народ быстро разошелся по домам. Один из ратников побежал за повозкой.
   — Эй, — Любава коснулась плеча одного из оставшихся ратников. Тот обернулся. — Зайди со мною в дом.
   — Зачем?
   — Нужно. Получишь пять сапов.
   Ратник посмотрел на тысяцника, но тот расспрашивал двоих соседей, показавшихся ему наиболее сметливыми, которым он велел остаться.
   Пройдя в спальню, Любава открыла сундук, вытащила кошель, отсчитала десять сапов, и вышла в гридницу, сжав деньги в кулаке.
   — Пойдем со мною, — сказала она ратнику.
   — Это куда же?
   — Не очень далеко. Проводишь меня, получишь награду.
   — Будет мне за это наказание.
   — Не будет. Тысяцнику сейчас не до тебя.
   И они пошли — квартал за кварталом, улицу за улицей, проулок за проулком. Светила луна, но в некоторых проулках дома стояли густо, палисадники были совсем маленькие, и темень стояла непроглядная. Ратник вытащил на всякий случай сверд.
   Два раза Любава ошиблась направлением, но все-таки вышла к дому Детина в Троицком Конце.
   — Теперь так, — сказала она ратнику. — Я стою вот здесь, в тени. Ты стучишь в дверь. Откроет тебе холоп. Ты скажешь, что тебе нужно срочно видеть хозяина дома, по поручению детинца. Скажешь, что поручение срочное, пусть разбудит хозяина. А когда выйдет хозяин, покажешь рукой на меня и пойдешь себе. Вот тебе пять сапов, и вот, видишь, еще пять, если все сделаешь, как я прошу. За ними придешь ко мне завтра. Понял?
   — А если он… холоп… откажется будить?
   — Дашь ему одну сапу. Вот тебе еще сапа. И попросишь у него метлу.
   — Зачем?
   — Он даст тебе метлу, а ты ему этой метлой по роже. И тогда он пойдет будить хозяина.
   — А если все равно не пойдет?
   — Ты дашь метлу мне.
   — И ты его метлой по роже?
   — Нет. Тебя.
   — Такого уговору нету.
   — А ежели нету, так я обо всем расскажу Детину завтра. И тебя посадят в темницу на три месяца. И будут каждый день ругать, плохо кормить, и больно пороть.
   — Ладно, не серчай.
   Ратник стукнул в дверь несколько раз, подождал, почесал арсель, и снова постучал. Грохнул засов, и заспанный холоп выставил наружу лохматую голову. Ратник что-то тихо ему сказал. Холоп скрылся в доме. Через некоторое время на пороге появился Детин, подвязываясь на ходу гашником. Следуя инструкциям, ратник показал рукой в направлении Любавы. Детин шагнул к ней.
   — Случилось что-нибудь? — спросил он серьезно и озабоченно.
   — Рагнвальда убили, — сказала она тихо. — Прямо под окнами.
   — Хм, — сказал Детин неопределенно и нахмурился.
   — Я не могу там быть одна. Пойдем со мной.
   — Сейчас?
   — Да.
   Детин помолчал и вдруг порывисто ее обнял. Любава положила голову ему на грудь и заплакала.
   — Хорошо, — сказал он. — Эй, ты! Ратник! Иди сюда, не уходи.
   Ратник подошел.
   — Следуй за нами, — велел ему Детин. — Получишь три сапы.
   — Не больно и много, — заметил ратник.
   — С тебя хватит.
   Огорченный нестабильностью цен на услуги сопровождающего, ратник тем не менее решил, что три сапы лучше, чем ничего. Правда, Любава уже дала ему пять сап, плюс одну сапу на взятие метлы напрокат в целях мордоохаживания, кою сапу он заначил. С другой стороны, она обещала ему еще пять сап завтра. Но, может, обещание Детина отменяет обещание Любавы, и тогда он получит на… две?… да, кажется, на две… сапы меньше, чем рассчитывал. Это несправедливо. Ну да ничего. Сейчас Детин… Прежде всего — куда это мы идем? А, обратно, к Толстым Пряхам. Сейчас Детин даст ему три сапы, а завтра он, ратник, вернется как ни в чем не бывало, постучится к Любаве и вежливо осведомится, где его обещанные пять сапов. А если она скажет, что три он уже получил от Детина, тогда он потребует хотя бы нехватку в две сапы, все время упирая на то, что такого уговору не было. Две или три? Лучше три. Вообще, когда считаешь, многое путается. Давали бы уж сразу гривну. Или две. Проще.

* * *

   Детин проснулся на рассвете в прекрасном настроении, полюбовался на ровно спящую рядом и величественную во сне Любаву, поднялся, спустился вниз, умылся, велел служанке разбудить повара и накрывать на стол, вышел из дому, погулял по палисаднику, снова зашел, поднялся наверх, и распахнул ставню. Свежий утренний воздух ворвался в спальню, солнце заиграло на горизонтальных поверхностях, и до слуха Детина донеслись какие-то очень деловые разговоры с улицы. Он выглянул. Несколько ратников вышли из дома напротив и направились в соседний. Продолжают опрашивать, понял Детин. Скоро и сюда придут. Запереть, что ли, дверь на все засовы и не отзываться? Впрочем, один из ратников уже успел заметить его в окне. Ну и леший с ними.
   Любава проснулась, села, мигая, на постели, и улыбнулась Детину. Он подошел, и они поцеловались.
   Завтрак повар приготовил не очень тщательный — очевидно спросонья. Но Детин и Любава все равно съели его с удовольствием. И вышли посидеть на солнышке в палисадник. Усадив Любаву на длинный ховлебенк, Детин лег не него же, на спину, и положил голову Любаве на колени. Они молчали и улыбались. Любава гладила Детина по волосам.
   Приближался полдень.
   В дом постучали. После каких-то объяснений, данных служанкой, визитеры прошли через дом и вышли в палисадник, оказавшись ратниками. Четверо.
   — Детин, — сказал Горясер, улыбаясь.
   Детин поднялся и сел.
   — Да?
   — Тебя требует к себе посадник.
   — Прямо сейчас? — спросил Детин на всякий случай. Не хотелось никуда идти.
   — Да, увы. Очень срочно.
   — Хорошо.
   Детин вошел снова в дом, нацепил в спальне сленгкаппу, прихватил кошель, и последовал за ратниками.
   В детинце они не направились сразу в терем, но пошли обходным путем. Очевидно, посадник тоже любит посидеть на солнце, подумал Детин.
   За теремом обнаружилась плетеная ограда, а за оградой четыре прямоугольных углубления в земле. Ямы, вспомнил Детин.
   — До свидания, — сказал Горясер и вышел за ограду.
   Детин остался в окружении трех ратников.
   — Если тихо отдашь кошель, — сказал один ратник, — то вот, видишь, мы тебе дадим веревку. А то там глубоко, ежели прыгать, то ноги поломать можно. А по веревке спуститься — одно удовольствие. Мы подержим.
   — Вы это что же? — удивился Детин.
   — Так велено. Потом тиун придет и будет тебя обо всем расспрашивать, расспрашивать. А наше дело маленькое, нам тебя только в яму пихнуть, и все. Но войди в наше положение, строитель Детин. Люди мы подневольные, хвоеволия нам мало, платят столько, что сказать стыдно. Вот мы и промышляем помаленьку. Вон в той яме сидит один, так он сразу согласился, и мы его даже подкармливаем иногда. А вон в той, там мужик кричал, разгорался в душе своей, обзывал нас словами подлыми. Пришлось его столкнуть без всякой веревки. Он там уже неделю стонет. Ну, недолго ему осталось. Так что, отдашь кошель? Мы ведь все равно возьмем, так лучше сам отдай.
   Детин оглянулся по сторонам. Ограда. Четыре ямы. Трое ратников со свердами. За оградой — ни души. Задняя стена терема. Звать на помощь? Кого?
   — А с посадником как же? — спросил он. — Мне ведь сказали, что я буду говорить с посадником.
   — Может и будешь, откуда нам знать.
   — А за что мне все это?
   — Ну, не дури, добрый человек. Будто не знаешь.
   — Не знаю! — Детин повысил голос.
   — Так-таки не знаешь?
   — Нет!
   — Не кричи, а то шея вздуется. Кошель давай.
   — Да объясните мне… люди добрые… за что наказывают меня! Я ведь… ведь я — Детин!
   — Мы знаем.
   — Я самый богатый человек в городе!
   — Поэтому мы и будем к тебе хорошо относится, пока не околеешь. У тебя в кошеле много монет, небось.
   Детин рванулся к выходу, но ратники были к этому готовы и схватили его — унизительно, за руки и за шиворот, не доставая сверды.
   — Остынь, — сказал один ратник.
   — Пусти!
   Последовал короткий удар в скулу и щеку, и за ним еще один, в глаз. Затем Детина пнули коленом в живот, и дыхание пропало. Детин опустился на корточки, широко открыв рот. С нижней губы закапала кровь.
   — Не дури, богатый человек, — наставительно сказал говорливый ратник. — Не дури. Давай сюда кошель.
   Детин попытался отвязать кошель от гашника, но пальцы не слушались. Один из ратников достал нож и перерезал Детину гашник. Рубаха упала до колен.
   — Сленгкаппа богатая какая, — сказал другой ратник.
   — Оставь ему, — не согласился говорливый. — Ночи нет-нет, да и бывают холодные нынче. Ого!
   Он открыл поданный ему кошель.
   — Здесь только золото, — сказал он, не веря глазам.
   — А ну, покажи, — сказал другой ратник.
   Третий присоединился.
   Детин выпрямился и покорно стоял рядом, пока ратники восхищенно перебирали монеты, подкидывали их, пробовали на зуб. От унижения хотелось выть.
   — Ну, ладно, раз такое дело, — сказал говорливый ратник. — Вот тебе, Детин, веревка добротная. Держи крепко конец, и мы тебя спустим. Ты вот что, ты ее на руку себе намотай, вроде как перевязываешь ссадину. Вот так, — он показал как. — Давай, наматывай. Вот, правильно. Ну, пойдем.
   Они подошли к яме. Детин с опаской заглянул вниз. Глубины было три человеческих роста. Потянуло зловонной сыростью и еще чем-то. Что там было, на дне — не хотелось даже думать.
   Он держал веревку, и его спускали — произошло это очень быстро, опомниться не успел.
   Некоторое время спустя к яме подошел тиун и, не заглядывая в нее, скучным голосом объявил Детину, что обвиняется он в убийстве уважаемого человека по имени Рагнвальд, и что через два или три дня состоится суд. Детин пытался что-то спросить, но тиун не проявил никакого интереса к его вопросам и ушел, не попрощавшись.

* * *

   В это же время между предводителем наемников Ньорором и князем Ярославом произошел, в ярославовых палатах в Верхних Соснах, неприятный разговор.
   — Уж не обессудь, конунг, — спокойно говорил Ньорор, глядя Ярославу в глаза. — Я бы и рад тебе служить дальше. Но обстоятельства не позволяют мне и впредь кормить воинов лишь обещаниями. Полгода мы здесь торчим. Задаток мои головорезы давно проели и пропили. Грустят они без дела и без золота. И так они уж недовольство проявляли. А теперь еще кто-то убил Рагнвальда, а Рагнвальд был символом воинства в степени не меньшей, чем Эймунд. И стычки с новгородцами участились.
   — Стычки с новгородцами были и до убийства Рагнвальда, — сказал Ярослав мрачно. — И новгородцы тут не при чем. Твои люди, Ньорор, вместо того, чтобы договариваться о прокорме впрок — оскорбляют, вместо того, чтобы брать в долг, берут не спросясь. Что же — новгородцы их за это любить должны?
   — Конунг, их здесь три тысячи. Две тысячи девятьсот в Хольмгарде, или, как тут говорят, в Новгороде. Сто человек здесь у тебя, под боком, и, как тебе известно, ведут себя смирно. Поскольку им платят. Ты их подкармливаешь, и даже ангажируешь им тут девок из хорловых теремов. Но те, что в Хольмгарде — растеряны. И огрызаются. Если в самое ближайшее время не будет найден и казнен убийца Рагнвальда, я просто не могу ручаться за дальнейшее. Найди мне денег, конунг. Воинам немного нужно, у них скромные запросы. Или же давай отправимся в поход.
   — В какой еще поход?
   — На Киев. Тебе же хочется занять престол брата.
   — Во-первых, с чего ты взял, что тебе известно, чего мне хочется.
   — Знаю.
   — Нет, не знаешь. Во-вторых, идти с тремя тысячами войска на Киев — безумие. И даже если новгородцев тысяч пять наберется — все равно безумие. В Киеве Святополк, не прежний, но утвердившийся, и Болеслав, с которым не шутят. Скажи-ка мне, Ньорор, а если убийцу Рагнвальда не найдут? Или найдут, но оправдают? Что тогда?
   — Лучше бы этого не случилось.
   — И все же?
   — Будет смута. Будут гореть дома. И мне придется увести всех моих воинов. После этого Житник со своей хольмгардской дружиной, а она четыреста ратников насчитывает, придет сюда и схватит тебя, конунг. И тебя либо убьют нечаянно, что вероятнее всего, либо заключат в темницу навсегда. Или же…
   — Или?
   — Или же давай наконец устраним Житника. Ты ведь для этого и привел нас сюда.
   — Нет.
   — По-моему, самое время.
   Ярослав вздохнул. Было унизительно — посвящать наемника в свои замыслы, делиться суждениями. Да и опасно. Но выхода не было. Наемникам, чтобы они не спрашивали отчета, следует платить.
   — Сколько ты говоришь у Житника ратников?
   — Четыреста человек.
   — Это все мечты, Ньорор.
   — Если ударить внезапно, вряд ли он успеет собрать больше тысячи. С Хольмгардом у него отношения тоже не очень хорошие.
   — А он и не будет никого собирать. Он просто уйдет в лес. Собирать будут окрестные землевладельцы и лесные волхвы. И будущей весной он вернется с сорока тысячами войска, выбрав момент, когда меня нет в городе. И всех твоих головорезов отчаянных и бесстрашных подвесят за ребра вдоль псковско-новгородского хувудвага, по древнему обычаю, берущему начало от рюриковых соратников.
   После недолгого молчания, Ньорор встал и пошел к двери.
   — Найди деньги, конунг, — повторил он и вышел.
   Некоторое время Ярослав сидел, привалившись спиной к стене. Нужно было что-то предпринимать, кого-то уговаривать, куда-то спешить, но ничего делать не хотелось. Совсем ничего. И дело было не в Ньороре и не в наемниках. Все-таки он заставил себя встать, подойти к двери, поманить к себе холопа и велеть ему найти и привести Явана, который недавно прибыл с известиями в Верхние Сосны.
   Яван, хмурый, невыспавшийся, вошел в горницу князя и коротко поклонился.
   — Яван, ты обещал мне деньги — где они?
   Яван к такому вступлению был готов — и промолчал.
   — Очень нужны, Яван. Очень. Особенно сейчас.
   — У меня есть своих гривен сто, могу дать взаймы, без надстроя, — сказал Яван. — Купец Небачко предлагает тысячу под десятинный надстрой.
   Князю стоило больших усилий не махнуть рукой.
   — Ну что ты хочешь от меня, князь! — сказал Яван раздраженно. — Я делаю все, что могу. Долги почти выплачены, в казне есть две тысячи гривен, ожидаются еще десять тысяч — но не вдруг.
   — Долги обязательно нужно выплатить? Повременить нельзя?
   — Можно. Можно вообще не платить. Можно послать человек сто ратников во все богатые дома и взять все, что чего-нибудь стоит. И после этого бежать в Киев и сдаваться Святополку — вдруг не откажет.
   — Как скоро будут деньги?
   — Два месяца. Если не случится непредвиденного. Поскольку непредвиденное всегда случается — три или четыре месяца.
   Ярослав помолчал и вдруг спросил:
   — А что Детин?
   — Детин? При чем тут Детин?
   — Его будут судить.
   — Да, на днях.
   — Все один к одному, — пробормотал Ярослав.
   — А что? — спросил Яван.
   — Детин… обещал мне деньги.
   — Сколько?
   — Сколько понадобится.
   — Наедине? — быстро спросил Яван.
   — По-моему разговор подслушали.
   Подумав, Яван сказал тихо:
   — Стало быть, Рагнвальда убил все-таки не он.
   — Нет. Не знаю, специально ли убили для этого Рагнвальда или нет.
   — Специально?
   — Чтобы обвинить Детина.
   — У Детина, — спросил Яван, — были… разногласия… с Житником?
   Неожиданно он вскочил, бросился к двери, и ударил ее ногой. Выглянув, он убедился, что под дверью никто не подслушивает. Вернувшись, он сказал:
   — Так были?
   — Еще бы, — Ярослав пожал плечами.
   После ухода Явана князю стало совсем худо. Он едва дождался вечера. Накинув сленгкаппу попроще, он вышел через задний двор и задворками стал пробираться к домику у самой воды, в котором жил вернувшийся из поездки посланец.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. НОВГОРОДСКАЯ ПРАВДА

   А ближе к вечеру к Любаве, начавшей всерьез беспокоиться о Детине, пришли десятеро варангов, из тех трех тысяч, что Ярослав привел в Новгородчину. Вообще-то они не к ней пришли, а перебирались, по указу посадника, на новое место жительства. Они были предупреждены, что в доме живут женщина, служанка, и повар, и были совершенно не против. Они были вежливы.
   — Мы тебе и служанке спальню оставим, — сказал их предводитель, вежливо сняв шлем. — Мы неприхотливы.
   — Но, — сказала Любава растерянно, — я ничего не знаю, мне ничего не говорили… Скоро вернется хозяин дома…
   — Детин?
   — Да.
   Варанг замялся.
   — Дело такое, добрая женщина, — сказал он. — Детин… как мне объяснили… сюда не вернется. В ближайшее время. Детин, он… взят под стражу за убийство. Будет суд, скорее всего, но на самом деле все и так ясно. Я тебе сочувствую, но, видишь ли… Я знал Рагнвальда… давно это было. Мы с ним когда-то были очень дружны. Я знаю, ты здесь не при чем. Но Детин получит по заслугам.
   Колени потеряли чувствительность, и Любава подумала, что сейчас упадет. Она шагнула в сторону и бессмысленно улыбнулась.
   — Ты сядь, добрая женщина, — сказал варанг. — Как я уж сказал тебе, ты здесь не при чем. Тебя никто не тронет. Если, конечно, не будет на то приказа. Мои молодцы, правда, когда пьют, вежливость теряют. Но ты, если что, зови сразу меня. Пойду я пока что посмотрю, чтобы они там не украли ничего у тебя в спальне. Бездействие — яд для воина. Всякая мораль теряется в бездействии.
   Он вышел из гридницы. В углу переговаривались двое, посматривая на Любаву. Позвать служанку? Повара? Повар спит. Служанка… пропади она пропадом. Продаст с потрохами. Деньги какие-то в спальне. И варанги. Тоже в спальне.
   Следовало срочно уходить. И Любава вышла на улицу в чем была.
   Солнце уже село, но небо не успело еще основательно потемнеть. Куда идти?
   В детинец. Просить за Детина. Просить — кого? Житника. Бессмысленно. Разделить участь Детина. Не дадут. Да еще и надругаются. Что делать?
   Она просто пошла по улице. Вышла на поперечную улицу. Пошла по ней. Ее окликнули, и она обернулась. Двое людей, не ратники, но со свердами, быстро приблизились. Она хотела было побежать, но ноги не слушались. Хотела крикнуть, но вокруг никого не было.
   — Пойдем с нами, — сказал один из них. — Поговорить надо. Впрочем, если ты нам скажешь, где спрятала грамоты, мы тебя отпустим.
   — Грамоты?
   — Не ври! Тебе прекрасно известно, какие грамоты. Говори, где спрятала.
   — Не знаю никаких грамот.
   — Тогда пойдем с нами.
   Он взял ее за предплечье. Она стала вырываться. Он встряхнул ее так, что в голове зашумело.
   — Здесь недалеко, — спокойно сказал он.
   Судьба, подумала она. Детин меня вытащил, но это была только отсрочка. Судьба.
   Они пошли спокойным широким шагом, а Любаве приходилось семенить, подтягиваться, просить, чтобы шли помедленнее. Ее не слушали — ее просто волокли.
   Позади послышались голоса и топот тяжело бегущих. Похитители огляделись по сторонам, свернули в какой-то палисадник, и спрятались в тени деревьев, держа Любаву с двух сторон. Один из них зажал ей рот рукой.
   Человек пять варангов пробежали мимо, глядя по сторонам, переговариваясь.
   — Она не там. Наверное свернула вниз.
   — Бежим вниз?
   — Проверь следующий перекресток на всякий случай.
   — Ведь в доме была! Как же ее выпустили!
   — Засмотрелись на дом, заговорились. А Вильс со служанкой стал флиртовать.
   — Вильсу голову скручу за это.
   Стихло. Похитители осторожно вышли снова на улицу, крепко держа Любаву. Никого. Один из них ослабил хватку на руке и предплечье Любавы. Второй убрал руку от ее рта. Они снова зашагали по улице.
   На следующей улице к ним присоединился третий мужчина, очень молодой, тоже без кольчуги, и тоже со свердом, и пошел с двумя изначальными в ногу, улыбаясь. Он с ними, подумала Любава.
   Но они так не думали.
   — Тебе чего? — спросил один из них.
   — Я прогуливаюсь, — ответил присоединившийся. — День-то какой хороший выдался. Солнце было такое… как бы сказать… сочное такое… основательное было солнце.
   — А ну, милый человек, иди-ка ты своим путем, — сказали ему.
   — А я по-вашему что делаю? Это как раз и есть мой путь. Трудный и тернистый. Кругом заговоры и вероломство. И вежливых людей мало. Недавно я был в Хазарии. Там тоже очень мало вежливых.
   — Чего тебе надо? — грубо спросил волочащий Любаву.
   — Счастья и понимания, — ответил присоединившийся, вынимая сверд.
   — Ну, хорла, сейчас тебе…
   Он не договорил. Присоединившийся сделал резкое движение, и волокший Любаву вдруг остановился, осел, и прилег на бок. Он хотел что-то сказать, открывал и закрывал рот, но, очевидно, не находил слов.
   Его партнер отскочил, выхватил сверд, и накинулся на присоединившегося. Любава замерла. Клинки скрестились со зловещим звоном, лязгнули, отскочили друг от друга, после чего присоединившийся совершил какой-то непонятный пируэт, увернулся от удара, и, чуть подпрыгнув, ударил согнувшегося по инерции противника ногой в лицо.
   — Это за невежливость, — сказал он.
   Противник выронил сверд и схватился за нос и щеку. Присоединившийся махнул свердом сверху и по диагонали, поммель задел затылок невежливого, и невежливый рухнул на землю.
   — Пойдем, быстро, — сказал присоединившийся, вкладывая сверд в ножны.
   — Ты… — сказала Любава… Это… что…
   — Присочинил я, — объяснил он. — Не был я в Хазарии, что мне там делать. Все эти разговоры про невиданные порядки и сильную власть — все это байки бабки Лусинды. Пойдем, не стой. Сейчас сюда еще кто-нибудь прибежит и захочет поучаствовать. Да не стой же!
   Они быстро пошли вниз по склону, свернули на поперечную улицу, потом еще раз и еще раз.
   — Кто ты? — спросила Любава.
   — Лучше бы ты спросила, кто такие они. Которые тебя давеча волокли.
   — Я не знаю.
   — И я не знаю. Это-то как раз и плохо. Помолчи. Разговаривать потом будем, когда спрячемся.
   — Спрячемся?
   — За тобой теперь полгорода гоняться будет. Так что — да, спрятаться необходимо.
   — Почему? Что им нужно?
   — Счастья и понимания, как всем. Тише. Помолчи.
   Он прошел через палисадник и постучался в дверь. Дом был старый, обветшалый. Открыла им тощая некрасивая женщина и мрачно посмотрела сперва на Любаву, затем на спасителя Любавы.
   — Ладно, — сказала она. — Так и быть. Заходите.
   — Добрый вечер, тетка Погода, — приветливо сказал спаситель и сунул ей в руку монету.
   Помещений имелось несколько — все миниатюрные. Спаситель, взяв со стола одну из двух свечей, уверенно направился в левое угловое, открыл шаткую дверь, и кивнул Любаве.
   — Нет, — сказала она.
   — Что — нет? А. — Он поморщился. — Даже в мыслях не было. Ты будешь спать здесь. А я вон в той каморке, — он кивком указал направление. — Но сперва мне нужно тебе кое-что объяснить. Да заходи же, не бойся.
   Она зашла, и он закрыл дверь. В углу лежала куча соломы. Другой мебели в комнате не было. Окно выходило не совсем понятно куда — темно, видны звезды и черные неподвижные тени не то деревьев, не то домов. Спаситель поставил свечу на пол.
   — Можно было бы заночевать в кроге, — сказал он. — Но по крогам тебя наверняка будут искать. Дела твои плохи.
   — Кто ты такой?
   — Сядь. На солому.
   — Ты меня знаешь?
   — Знаю.
   — А я тебя?
   — Я думал, что да. Оказалось — нет. Это не важно. Я должен тебе помочь, поскольку не люблю бросать начатые дела.
   — А что ты обо мне знаешь?
   — Листья шуршащие! Эка народ, все только о себе. Многое знаю.
   — Например?
   — Тебя зовут Любава. В крещении Иоанна. Муж твой убит пиратами. Любовник твой под стражей за то, что убил Рагнвальда. Который приходил к тебе.
   — Он не убивал…
   — А?
   — Не убивал. Рагнвальда. Это не он.
   Спаситель пожал плечами.
   — Это не он! — настаивала Любава.
   — Может и не он. Но тебе-то что до этого? Люди, которые тебя схватили, и люди, которые будут тебя искать, не интересуются подробностями. Им нужны грамоты, которые Рагнвальд хотел тебе передать, а Детин, убив его, куда-то спрятал. Детина будут пытать, но он может и не признаться. А вот ты признаешься. Поэтому тебя и ищут. Если ты знаешь, где спрятаны грамоты — скажи, я их найду и отдам нужным людям. И тебя перестанут искать. Если не знаешь, плохо. Придется скрываться, узнавать что к чему, возможно бежать из города. Те, кто хочет получить эти самые грамоты, шуток не признают. Ужасно серьезные люди.
   — Я не знаю!
   — Верю. А Детин знает.
   — Он тем более не знает. Его должны отпустить!
   — Не отпустят. Его обвинили в убийстве, и просто вирой он не отделается. Будет устроена показательная казнь, чтобы успокоить варангов. Ничто другое их не удовлетворит. Я сам в какой-то степени варанг, поэтому знаю, о чем говорю. И почему-то мне кажется, что Детин знает, где грамоты. А?
   — Откуда ты меня знаешь? Как тебя зовут?
   Он засмеялся.