Романовский Владимир. В постели с Президентом

   Презрительное ругательство чуть не вылетело у Гвен, но она вовремя себя остановила. Все-таки они находились сейчас в очень плохом и страшном районе, и Лерой был действительно ее единственной защитой, единственной связью с уютным и безопасным цивилизованным миром. Когда они проходили мимо чудика, тот вдруг ступил на середину тротуара и обратился к ним по-французски с сильным акцентом.
   — Что он сказал? — спросил Лерой.
   — Он хочет узнать, как мы себя чувствуем.
   Внезапно Лерой круто повернулся и направился к чудику. Последний объяснил, что он ничего такого не имел в виду, никаких проблем, отступил спиной, повернулся, и пошел прочь. Лерой ухмыльнулся. Возвратившись к Гвен, он взял ее за руку. Это было невежливо, такая фамильярность, и Гвен захотелось отобрать руку, но передумала. Касаясь руки Лероя, она чувствовала себя так спокойно, как не чувствовала многие годы.
   — Расскажите мне про Гейл, — попросил он еще раз.
   — Не понимаю, что вы хотите слышать. Ну… Она очень несчастный человек, — сказала Гвен. — Сплошной эгоизм и ребячество.
   — Как вы с ней встретились?
   — В баре.
   — Что за бар?
   — Просто ирландский паб, на Бродвее. Она меня спросила, не знаю ли я, где находится станция метро. Она заблудилась.
   — Вы ей сказали?
   — Да. Но это была не та станция, которая была ей нужна.
   — А об этом вы ей сказали?
   — Нет. Это была единственная станция в районе, о которой я точно знала.
   — Она воспользовалась станцией?
   — Нет, она взяла такси.
   — Домой? В Лонг Айленд?
   — До автостоянки. Она показала шоферу квитанцию стоянки. Он сказал, что примерно знает, где это.
   — И вы договорились встретиться еще раз?
   — Мы обменялись телефонами. Через две недели она вдруг является в город и просит, чтобы я прошлась с ней по магазинам. Мне было любопытно.
   — Что вы хотели узнать?
   — В какие магазины ходят женщины вроде Гейл.
   — Узнали?
   — Да. Бергдорф и Блумингдейлз.
   — Бергдорф?
   — Да. В Бергдорф она ничего не купила. Сказала, что все очень дорого.
   — Это так и есть.
   — Я не заметила большой разницы между этими двумя магазинами. Хотя в Бергдорфе было приятнее внутри. Вы уверены, что мы правильно идем? Что-то улица все темнее и темнее.
   — Мы идем на север.
   — И что же?
   Лерой пожал плечами.
   — Если идешь на север, рано или поздно упрешься в бульвар. Предполагаю, что мы окажемся где-то между Пигаль и Клиши минут через двадцать. А оттуда — все время в горку, пока не доходишь до вершины.
   — Вы уверены?
   — Я посмотрел карту. Север — все еще по направлению к северному полюсу. Как и три тысячи лет назад.
   Некоторое время они продолжали болтать — до того момента, как вдруг оказались в районе под названием Сталинград. Четырехугольные столбы, поддерживающие эстакаду метро, выглядели призрачно-зловеще. Появились совершенно черные зоны и закоулки столь жуткие, что казалось они просто умоляют тебя перерезать кому-нибудь горло, или подставить под чей-то нож собственное. Настроение Лероя нисколько не изменилось — все также спокоен и бесстрастен.
   — Может, поймаем такси? — спросила Гвен.
   — Вы чего-то боитесь?
   — Преступников. Нападения.
   — Если вы и увидите сегодня нападение, — сказал Лерой, — то нападать скорее всего буду я. Не волнуйтесь, здесь спокойнее, чем вы думаете.
   Как он обещал ранее, они повернули на улицу, идущую в гору. Оставив неприятные кварталы позади, они углубились в сетку монмартрских неровных переулков. Повернули. Увидели ярко освещенное кафе. Дальше был уютный жилой сквер, над которым возвышался роскошный отель восемнадцатого века постройки. Гвен узнала его. Его постоянно показывают в претенциозных французских фильмах о меланхоличных неудачниках, психологически переживающих жизненную неустроенность в Париже, без начала, конца и сюжета. Лерой повел Гвен дальше. Наклон улицы стал заметно круче. К моменту, когда они добрались до вершины, Гвен тяжело дышала и помалкивала. Из десятка кафе по периметру главного монмартрского сквера последние два закрывались. Лерой и Гвен пересекли сквер, утыканный пляжными зонтиками, под которыми в дневное время популяция поглощала еду, приготовленную в этих кафе, и платила китайским умельцам за созидание неуклюжих портретов углем, пастелью, акрилом, и сухой кистью, и наконец вышли к порталу Сакре Кёра. В этот момент, точно по команде, прожекторы, иллюминирующие парижские достопримечательности, выключились (они выключались каждую ночь, через час после полуночи), и величественный собор времен Бель Эпокь возвышался над ними, Гвен и Лероем, сплошным черным силуэтом на фоне фиолетового неба.
   Лерой круто обернулся и сошел вниз по ступеням, ведущим на террасу, с которой можно видеть крыши всего Парижа. Дальше вниз был парк, запертый на ночь. Группа черных подростков перелезала через чугунную ограду — в парк и из парка — под звуки африканской песенки, раздающейся в переносном стерео, стоящем на асфальте. Песенку пели на ломаном английском и стилизована она была в какой-то степени под американский хип-хоп. Гвен посмотрела боязливо на молодняк.
   — Попросите у них сигарету, — посоветовал Лерой. — А то у меня кончаются.
   Он скинул рюкзак с плеча и неожиданно вытащил из него бутылку бордо и два самых настоящих стеклянных бокала, завернутых плотно в бумагу. Затем у него в руках появился штопор.
   — Ого, — сказала Гвен, хихикая неуверенно.
   — Да, — сказал Лерой. — Преимущество вина в этой стране — оно в основном французское. Посему, купив бутылку и найдя, что вино плохое, винить следует не отсутствие везения, а собственную глупость. — Он налил темную влагу в бокал и протянул его Гвен. — Прозит!
   Стерео запело хриплым баритоном — «Его поймали в рабство в Аааафрике. И белые поволокли его в Амеееерику». Некоторые части города все еще были неплохо освещены, в некоторых из ближних окон горел свет.
   — Хорошо, что они не понимают слов, — заметил Лерой. — Я не в настроении сейчас драться.
   — Может, пойдем еще куда-нибудь? — спросила Гвен, опасливо поглядывая на группу.
   — Не подавайте виду, что боитесь, — сказал Лерой. — То есть, я, конечно, справлюсь с ними, но это пустая трата времени. Ножи у них есть, а вот огнестрельного оружия нет. Нож мне не нужен. Отнять у кого-нибудь пистолет я бы не отказался. Без пистолета я чувствую себя голым. Возможно, я вам об этом уже говорил пару раз. Кстати, диск отдадите мне.
   — Какой диск?
   — На котором записана сцена убийства вашей сестры. Куда вы его засунули? Какой-то ящик в банке, о котором я не знаю?
   — А вы подлец, — сказала она, совершенно сбитая с толку.
   — Я его обыскался давеча. И все-таки думаю, что он у вас дома. В конце концов, дома у вас на дисках — вся история человечества с момента вашего рождения, в деталях. А этого диска нет. На котором убивают вашу сестру.
   — Вы обыскали мою квартиру?
   — Без ордера. Подайте на меня в суд.
   — Черт знает что!
   — Эй, вы хотите найти убийцу или нет? Помимо убийцы, нам нужно еще найти храброго стрелка, который в вас давеча стрелял. Возможно, это не одно и то же лицо. Разные люди.
   Она отвернулась и вдруг почувствовала себя глупо. Когда сердишься на мужчину, нужно ставить бокал и выходить из комнаты. Презрительное фырканье — бонус, можно исполнить, можно не исполнять. Не было комнаты, из которой можно выйти, и не было ничего, кроме асфальта, на что можно было поставить бокал. Допустим, она все-таки поставит его на землю. И куда же она после этого пойдет? В отель, который они только что видели! А потом? Обратно в Штаты. Сойдет с самолета — прямо в прицел стрелка. «Богатая Наследница Убита в Аэропорту. Семья Чемпиона Уменьшается Каждую Неделю».
   Несправедливо все это!
   — Слушайте, — сказала она. — Кто вы такой? Если не скажете, клянусь, [непеч. ], я прямо сейчас уйду, и плевать мне на последствия.
   — Не могу вам сказать, — сообщил Лерой, сожалея. — Поверьте мне, не могу. Может быть позже. И перестаньте вы ругаться. Вам не идет. Просто представьте себе, что я единственный человек в мире, могущий и желающий вам помочь.
   — Откуда мне знать, что это не вы убили мою сестру, а потом попытались убить меня?
   Она сразу поняла, что говорить этого не следовало. Чтобы скрыть смущение, она добавила:
   — Почему я должна вам верить?
   — Потому, — сказал Лерой мрачно, — что вы мне нравитесь.
   — Простите, как?
   — Нравитесь. Мне. Очень. Вы привлекательная.
   — Какая?
   — Собственно, более или менее неотразимы.
   Она посмотрела на него с презрением. Покачала головой, опустив вниз и в сторону нижнюю губу и закатив глаза.
   — Чушь, — сказала она, фыркнув.
   Ей было лучше.
   — Нет, не чушь.
   — Перестаньте. Терпеть не могу неискренние комплименты.
   — Я искренен. И это был не комплимент.
   — Слушайте, Детектив. Мы взрослые люди. Я знаю о своих, скажем так, недостатках, а также о том, что самая привлекательная моя черта — деньги моего отца.
   Лерой помолчал.
   — У вашего отца нет денег, — сказал он.
   — Ага, — сказала она.
   — Сегодня он еще держится, а завтра объявит банкротство и останется без друзей, без средств, возможно на улице. Я не хотел вам об этом говорить. Я хотел бы, чтобы это сделал кто-то другой. Простите. Очень сожалею.
   — Глупости, — сказала Гвен.
   — Очень жаль.
   — Откуда вы знаете!
   Он поборол соблазн сказать, что его профессия все знать и так далее.
   — В «Дейли Ньюз» об этом написали, — сказал он.
   Неподалеку торчала телефонная будка. Лерой протянул Гвен французскую телефонную карточку. В другое время она бы удивилась — откуда у него карточка, когда купил, где, откуда знал, как заплатить, и как работают в этом городе уличные телефоны (очень малая их часть все еще принимала монеты), но ей было не до этого. Некоторое время она воевала с телефоном, потом сдалась и попросила Лероя помочь. Он снял трубку с держателя, вставил карточку, и набрал два нуля.
   — Теперь набирайте единицу, код зоны, и номер.
   В Нью-Йорке было десять вечера. Трубку взяла мама. Очень сдержанным голосом она заверила дочь, что все по поводу банкротства — правда. Более того, юридическая защита фондов не была еще оформлена. Это займет время. А пока что все фонды заморожены или арестованы и переданы кредиторам. Ни один счет не избежал замораживания, наличные ни откуда не поступают. Оставались собственные мамины сбережения (пятьдесят тысяч, прикинула Гвен), и драгоценности (сто тысяч, прикинула Гвен — остальное взято напрокат).
   Гвен повесила трубку. Странная улыбка застыла на ее лице. Лерой что-то пробормотал по поводу разбазаривания фондов. Она решила проигнорировать замечание. Оказалось, что он имел в виду телефонную карточку. Он вынул ее из щели и сунул себе в нагрудный карман.
   — Приключение, — сказала Гвен.
   — Что?
   — Давайте возьмем такси, — предложила она. — Я не хочу тащиться обратно пешком через весь город.
   — В данный момент поймать такси здесь непросто, — заметил он.
   — Они проезжают иногда, ищут пассажиров.
   — Только когда они никому не нужны.
   Она посмотрела на него, ожидая… чего именно? Что он выйдет на проезжую часть перед собором, подумал он, и встанет там с поднятой рукой, пока не остановится такси. Он пожал плечами и сунул руки в карманы.
   — Ну? — сказала она.
   — Вы хотите такси. Вы и ловите.
   Она надулась. Сейчас она была очень ранима. Она вышла на проезжую часть. Никаких такси. И машин тоже. Она стояла, готовая поднять руку. Минуту спустя она почувствовала себя глупо.
   — Можно было бы провести остаток ночи здесь, — сказал он. — Рассвет на Монмартре. Такого нигде больше не показывают.
   — Нет, спасибо, — сказала она. — Мне холодно.
   То есть, до нее еще не дошло. Она не могла осознать, отказывалась до конца понимать, что случилось. Давешние события — гибель сестры, выстрелы — были трагические и страшные — но это — весь ее мир вдруг обрушился, сразу — нет, это нельзя было охватить умом. Не вписывалось в кругозор. Ее понятия о том, как устроена Вселенная, не могли к этому приспособиться. Не за что было зацепиться. Такие вещи не просто маловероятны — их не бывает. Никогда. Гидранты не превращаются в кузнечиков, полицейские в Таймз Сквере не перекидываются остроумными репликами, составленными из пятистопных ямбов, обычные лампы не загораются до того, как кто-то поворачивает выключатель. Состояния не исчезают в темном вакууме.
   — А можно сойти вниз, к Клиши, и поймать такси там, — сказал он.
   — Там есть?
   — Конечно.
   Она согласилась. План был хорош. Они вернулись к главному скверу, пересекли его, и начали спускаться по уклонной улице.
   — Ноги болят дико, — объявила она.
   — Все магазины обуви сейчас закрыты. Завтра купим вам сникеры. Хотите, я вас понесу?
   — Нет, спасибо. Подождите-ка.
   Остановившись и чуть согнувшись, она сняла туфли. Холодная брусчатка обласкала ступни — но это было временное утешение. Они снова были в сквере перед отелем.
   — Давайте здесь поспим, — сказала она почти умоляюще.
   — Ладно, — согласился он.
   Они вошли в вестибюль. Портье посмотрел на них сонно. Гвен объяснила, что им нужна комната и протянула кредитку. Портье, исполнявший ночью также обязанности клерка, пропустил кредитку через машину, и машина отказалась принимать транзакцию.
   — Не может быть, — сказала Гвен. — Попытайтесь еще раз.
   — Дайте ему другую кредитку, — сказал Лерой.
   — Хорошо, — сказала она покорно.
   Те же результаты.
   — Что-то не так с машиной, — предположила Гвен, нервничая.
   — Боюсь, что все так, — сказал Лерой.
   — Что вы имеете в виду?
   — Вы знаете.
   — Но не могут же мне взять и отменить кредит, вот просто так!
   — Почему нет? Могут. Что им мешает?
   — Это противозаконно. Все мои кредитки — на мое собственное имя.
   — А когда вы последний раз оплатили счет сами? То есть, когда вы действительно сами заполнили чек, расписались, положили в конверт, приклеили марку, и кинули в почтовый ящик?
   — Я… Не знаю. В прошлом месяце.
   — Нет. Вы лично. Когда вы в последний раз занимались этим лично?
   Она яростно на него посмотрела.
   — Спросите у него, возьмет ли он зеленоспинные, — сказал Лерой, вытаскивая бумажник.
   Клерк объяснил, что не возьмет.
   — Скажите ему, что он идиот, — сказал Лерой. — Скажите ему, что доллары — тоже самое, что золото. Скажите ему, что мы оккупируем Францию, как только закончим с Ближним Востоком. [непеч. ] лягушатники.
   Клерк, кажется, что-то понял и разразился гневной тирадой, которую заключил английским словом «сожалею».
   — Ничего не поделаешь, — сказал Лерой. — Если, конечно, у вас нет евро с собой.
   — Двадцать или тридцать не хватает.
   — Тогда пойдем отсюда.
   — Значит, — растерянно сказала Гвен, — мы не можем здесь остаться ночевать?
   Лерой уставился на нее. Мигнул. Ощутил сильное желание обнять и поцеловать ее.
   — Сожалею, — сказал он. — Все сожалеют, о герцогиня. Вы сожалеете, я сожалею, этот бесполезный кретин ужасно сожалеет. Просто представьте себе весь мир, и что он вам виновато улыбается. «Сожалею, помочь не могу». Обычное дело.
   Бесполезный кретин наклонил голову, показывая что он понял и, да, сожалеет.
   — А вы ничего не можете сделать? — спросила потерянная Гвен.
   — Я могу дать ему в морду. Но делу это не поможет. Слушайте, до рассвета два часа. Мы пойдем… Нет, подождите-ка. Спросите его, нет ли у него бутылки вина.
   — Клерки в отеле не продают вино.
   — Спорим?
   — Перестаньте.
   — Спросите его.
   Она закатила глаза, но все-таки сказала по-французски:
   — Мой спутник хотел бы узнать, нет ли у вас вина.
   — Конечно есть, — откликнулся клерк.
   — Есть?
   — Конечно.
   Он взял с них в три раза больше стоимости данной бутылки — примерно треть платы за номер.
   — Прекрасно, — сказал Лерой. — Пойдемте обратно на вершину холма. Я покажу вам нечто совершенно потрясающее, милая дама.
   Морщась, Гвен снова надела туфли. Хулиганы ушли. Несколько прилично выглядящих индивидуумов разных рас и национальностей собрались на террасе и ступенях.
   — Присоединимся к клубу, — сказал Лерой. — Все ждут восхода.
   Он открыл бутылку и налил вино в бокалы. Элегантно одетая женщина подошла к ним, неся пластиковый стаканчик, и спросила по-французски с акцентом, не нальют ли ей немного вина.
   — Она хочет вина, да? — спросил Лерой.
   — Да, — подтвердила Гвен.
   — Спросите ее, есть ли у нее настоящий бокал.
   — У нее есть стаканчик.
   — Это я вижу. Спросите, есть ли бокал.
   Гвен спросила. Нет, бокала у женщины не было.
   — Скажите ей, чтоб она шла [непеч. ], — сказал Лерой.
   — Почему? Мистер Лерой…
   — Сэм.
   — Почему вы не хотите налить ей вина?
   — Потому, что у нее нет бокала, — объяснил Лерой. — Пить доброе вино из пластмассы — святотатство. Людей, так поступающих, следует пороть на площади.
   — Извините, — сказала Гвен женщине. — Он не хочет наливать в пластик. Вот, отпейте из моего бокала.
   — Э, нет, не пойдет, — сказал Лерой, останавливая руку Гвен. — Мало ли, может она заразная. Перестаньте сейчас же.
   — Она… — Гвен хотела объяснить, что дама скорее всего принадлежит к ее, Гвен, классу. Не объяснила. Ей вдруг пришло в голову, что капризы Лероя ей, в общем, нравятся. Она повернулась к даме. — Идите на [непеч. ], — сказала она на очень чистом, очень отчетливом французском.
   — Простите? — сказала дама.
   — Она австрийка, — сказал Лерой без видимой причины.
   — Идите [непеч. ], — повторила Гвен по-немецки.
   Отвергнутая вместе с компанейскими ее побуждениями, дама резко распрямилась и отошла, возмущенная.
   — Вот и хорошо, — сказал Лерой. — За свободу, Гвен. Вашу и мою.
   — Мистер Лерой…
   — Сэм.
   — Сэм. Сэм? Вы не смотритесь, как Сэм.
   — Сэмьюэл Кристофер.
   — Сэмьюэл. Лучше. Слушайте, Сэмьюэл… Нет, вас не Сэмьюэл зовут… Вам правда следует мне сказать, откуда вам все это известно… обо мне. Серьезно. И что еще вам известно. Обо мне.
   — Всему свое время, — сказал Лерой. — Прозит.
   Они пригубили вино. Нет, наверняка он не Сэмьюэл. Она также была уверена, что он не Майкл и не Дейвид. И уж точно не Брайан. Странный человек.
   — Приятное пойло, — сказал Лерой, — этот кот-дю-рон. Ничего лучше в данный момент не нужно. Бордо — было бы слишком. Перебор.
   Он закурил.
   Дюжина человек из разных стран и сословий толпились, хихикали, обменивались псевдо-циничными замечаниями, стоя, сидя и глядя на величественный метрополис с населением в четыре миллиона, семь миллионов с пригородами, в мире с шестью миллиардами душ. Подъехал Бентли с шофером, остановился у собора, из него вышла среднего возраста дама в вечернем платье — и направилась к террасе. Будто он только этого и ждал, пожилой бродяга с тяжелой гривой седых волос и седой бородой притащился от главного сквера. Группа таким образом была вся в сборе.
   — Венера, — Лерой показал пальцем. — Юпитер, — снова показал.
   Гвен посмотрела на небо. Слева, на востоке, начинало бледнеть.
   Вскоре некоторые из куполов внизу, в сердце города — Инвалиды и Пантеон — выделились в тусклом свете с востока. Черный шпиль Нотр Дам стал темнее неба. Одна за другой исчезли звезды, кроме Венеры и Юпитера. Над горизонтом наметилось импрессионистское оранжевое сияние. Идущая под уклон улица посветлела, смесь света и теней обнажила глубину. Шпиль, и вскоре весь лантерн собора, возвышающегося за спинами зрителей сверхъестественного спектакля, созданного вечной мудростью Бога и гением человека, вдохновленного этой мудростью, осветился, нежась в алых лучах восходящего солнца, все еще невидимого.
   — Что вы сказали? — спросила Гвен.
   — Ничего, — огрызнулся Лерой, достаточно сердито, чтобы она поняла, что он действительно что-то только что ей сказал.
   Ноги у Гвен ныли болезненно. Храбрая, она шла с достоинством весь путь к перекрестку на восток от Клиши, где в пять тридцать утра им с Лероем подали прекрасные омлеты с пушистым багетом и плохим кофе. Оба проглотили омлеты и багет и заказали еще кофе. В кафе больше никого не было.
   — Я не верю, что вас зовут Сэмьюэл.
   — Тогда просто Лерой.
   — Лерой.
   — Да.
   Светило солнце. Кругом было полно свободных такси.
   — У меня в восемь тридцать встреча, — сказал Лерой. — Я могу вас сбросить у отеля.
   — Нет, — сказала испуганно Гвен. — Не пойдет. Куда вы едете, туда и я.
   — Вы уверены? — спросил он. — Вы очень устали, наверное.
   — Я… Лучше пусть я буду усталая, чем мертвая. Это во-первых. Также, не вижу, что вы будете делать на встрече без переводчика.
   — Мне дадут там кого-нибудь.
   — Да, как же, — сказала она с сомнением. — Я думала, это важно. Для вас.
   — Да и нет. Я думал, это важно для вас.
   — Да, — согласилась она. — В любом случае, я вам нужна.
   — Хорошо, — он вздохнул. — Пойдем на метро.
   Он взял из ее ладони двадцать евро и купил пачку билетов. После этого он некоторое время стоял перед потертой картой на стене, намечая пальцем маршрут. На этой линии у поездов были обычные колеса, а не резиновые. Вскоре появился поезд, грохоча. Гвен удивилась, увидев, что Лерой нажал на двери какую-то кнопку. Остальные двери остались закрытыми. Она ни разу раньше не ездила в парижском метро. Она несколько раз, в юности, ездила в нью-йоркском.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЖАН-ПЬЕР

   С одной пересадкой они добрались до некогда живописного пригорода, ныне скалящегося устаревшей «функциональной» архитектурой, примитивной и уродливой, осадившей и скрывшей от глаз несколько строений шестнадцатого и семнадцатого столетия, которые находились на грани полного упадка.
   — Спросите его, не знает ли он, где здесь участок, — сказал Лерой, указывая на пожилого гражданина, пытающегося что-то втолковать своей немецкой овчарке на старомодном поводке.
   — Мсье! — позвала Гвен.
   — Э… Да?
   — Мы ищем полицейский участок.
   — Да? Вас ограбили, да? Ха, ха. Это вон там. Идите прямо, а у светофора сверните.
   — Он спросил, не ограбили ли нас, — сообщила Гвен, шагая с Лероем к светофору.
   — Паршивый район, — сказал Лерой. — Вот теперь я точно чувствую себя голым. Тот чудик, которого мы встретили прошедшей ночью, помните?
   — Да.
   — Нужно было с ним подраться. Может, у него был пистолет.
   Отделение располагалось в здании девятнадцатого столетия с величественным фасадом. Дорические колонны и фронтон, достойный лучших архитекторов Ренессанса.
   — Нам нужен Капитан Равальяк, — сказал Лерой Гвен. — Идите прямо к столу, вон там, и спросите.
   Они промаршировали гуськом, и светловолосый бретонец поднял голову, посмотрев на них враждебно. Гвен назвала ему имя. Лерой поднял свою бляху на уровень глаз и произнес медленно, громко, и очень отчетливо, будто обращался к глухому:
   — Детектив Лерой, Эн-Уай-Пи-Ди… в смысле, Полицейское Управление Нью-Йорка.
   Клерк кивнул и взялся за телефон. Капитан Равальяк вскоре прибыл — кряжистый рыжий парень с холодными зелеными глазами и слегка саркастическим выражением лица, характерным для людей, желающих показаться более дальновидными, чем они на самом деле есть. На мясистом волосатом запястье красовались простые элегантные часы.
   — Красивые часы, — сказал Лерой. — Скажите ему.
   — Красивые часы, Капитан, — перевела Гвен.
   — Э… Что? А! Благодарю, — сказал капитан. — Мсье Лерой, мне о вас сообщили. Готовы?
   Гвен перевела.
   — Переводить не нужно, — сказал Равальяк. — Я знаю английский. Прошу вас, мадам, мсье.
   Они вышли из здания. Равальяк указал на машину без опознавательных знаков. Гвен чувствовала себя неловко.
   Через двадцать минут они запарковались у входа в очень угрюмо выглядящее здание, в котором любой житель северного полушария мгновенно узнал бы тюрьму — место, где некоторых людей содержат в изоляции от остального общества. Равальяк махнул бляхой несколько раз на пути к коридорному закутку, в коем наличествовала массивная чугунная дверь.
   Охранник отпер ее. Они вошли. Дверь закрылась, щелкнул замок. Холодок пробежал по спине Гвен. Когда вас запирают в камере, вы не можете не ощутить, что стали вдруг очень зависимы от чьей-то милости.
   Человек, сидящий на откидной скамье, спиной к бетонной стене, был темноволос, хорошо выбрит, мелковат, худ — лет сорок, на первый взгляд.
   — Вот ты где, Жан Пьер, — сказал Равальяк. — Я — Капитан Равальяк, а это — Детектив Лерой из Нью-Йорка.
   — Очень приятно вас всех видеть. Американский детектив приволок с собой любовницу. Вы очень быстро абсорбировали традиции нашей прекрасной страны, Детектив, — сказал Жан-Пьер.
   — Это его переводчица, — поправил его Равальяк. — Мсье Леруа… — неожиданно он перешел на французский вариант фамилии Лероя. — Мсье Леруа хотел бы задать тебе несколько вопросов.
   — Скажите ему, что это неофициально, ничего не записывается, — сказал Лерой Равальяку.
   Равальяк перевел.
   — Я хочу, чтобы он понял, что диктофонов и микрофонов при нас нет.
   Равальяк перевел и это.
   — Тупые мусора, — сказал Жан-Пьер.
   — Эй, — сказал Равальяк, ощерясь.
   Лерой положил руку на плечо капитана.
   — Человек имеет право на мнение и сомнение, — сказал он. — И на вашем месте я бы не позволял бы ему мною манипулировать, Капитан.