Страница:
— Убирайся, — сказал Марти.
Он посмотрел новости по телевизору. Сводки, в которых его, Винса, упоминали, привели его в самую настоящую ярость. Это было хорошо. Ярость приглушает горе. Наконец-то можно было начать что-то делать — он поговорит об этих сводках со своим адвокатом.
Старомодная, среднего возраста секретарша адвоката приветствовала Винса холодным взглядом и фальшивой улыбкой.
— Эй, Винс! — Мёри радушно улыбнулся, разведя руки в гостеприимном жесте. — Как поживаешь!
— Фил, я…
— Кофе не хочешь ли? Или чего-нибудь покрепче? Впрочем, ты, наверное, готовишься к следующему мачту.
— Фил! Ты знаешь, зачем я здесь.
— Предполагаю. Садись, садись.
Винс сел, сел.
— Прими соболезнования…
— Фил, есть проблема.
— Конечно есть. Мы ее решим, Винс. Ты пришел и меня застал — половина проблемы ушла.
— Ты читал сегодняшний «Поуст»?
— Да.
— «Дейли Ньюз»?
— Да.
— «Крониклер»?
— Да, Винс, я их все читаю.
— Обнаружил что-нибудь любопытное?
— Много.
— Фил, моя жена погибла, а детей я прячу…
— Детей?
— Слушай, мне не нравится, что эти хамы постоянно намекают, что я убийца собственной жены. Серьезно. Я могу легко без этого обойтись, мне хватает забот.
— Винс, они же журналисты…
— Я не желаю, чтобы журналисты намекали, что я убил женщину, которую любил больше жизни. На то, что они думают обо мне, мне плевать, но у моих детей вся жизнь впереди, и мне бы хотелось, чтобы они жили без того, чтобы чувствовать себя обязанными защищать своего отца каждый раз, когда какой-нибудь подонок что-то такое говорит…
— Винс, позволь мне тебя прервать в этом месте. Мы с тобой люди разумные, не так ли? Сто миллионов человек смотрело твой матч в прямой трансляции. Твое алиби нерушимо. С таким алиби можно оправдать кого угодно — Эйхманна, Джека Потрошителя, почти всю сегодняшнюю администрацию — словом, любого. Ни один разумный человек не подумает о подлоге…
— В мире очень мало разумных людей, Фил. Газеты пишут, что свидетельства судебных следователей фальшивые, и что убийство произошло после матча.
— Нет, этого они не пишут.
— Подразумевают. Если им верить, там у меня все подлог. Каждый день какая-то новая статья. Если часто повторять одну и ту же ложь, она в конце концов станет правдой. Илэйн часто это говорила.
— Ты преувеличиваешь, Винс. Я понимаю, ты возбужден…
— Фил, Фил, перестань. Возбужден! Мне нужна твоя помощь, прямо сейчас.
— Хорошо. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Найди способ все это остановить.
— Что остановить?
— Инсинуации в прессе. По телевизору. По радио. Вчини этим гадам иск за клевету.
— Нельзя, Винс.
— Почему?
Фил посмотрел на Винса так, будто имел дело с человеком не совсем нормальным, чьи мучения нельзя устранить, но можно облегчить, выказывая сочувствие.
— Журналистов остановить нельзя, — сказал он. — Винс, свобода прессы — такая штука. Свободные они. Что хотят, то и пишут.
Винс нахмурился. Он знал Фила несколько лет, пользовался его услугами несколько раз, когда граждане с оппортунистским складом ума вчиняли ему иски, но только сейчас понял, что парень-то, оказывается, глуп.
Поспешно встав, Винс сказал,
— Спасибо тебе, Фил.
— Подожди.
— Нет. Спасибо.
Он быстро вышел из офиса. Шагая по коридору, злясь, думая, что же ему теперь делать, он едва не столкнулся с толстым белым мужчиной со слегка гротескными чертами лица, который сказал неожиданно приятным баритоном,
— Простите, у вас, кажется, есть проблема, требующая решения. Возможно, я могу вам помочь. Зайдем ко мне в офис.
Подчиняясь импульсу, Винс согласился зайти.
— Зовут меня Тимоти, — сказал толстый, закрывая дверь. — Тимоти Левайн. Тимоти Джей Левайн, если быть точным. Кофе не хотите? У меня, правда, только черный. Не думаю, что друг наш Фил Мёри может что-нибудь для вас сделать. Он ведь верующий фанатик.
— Простите, как?
— Верующий фанатик. Садитесь. Выпьем кофе.
Винс сел.
— Вы имеете в виду, что он верит в Бога? — спросил он, принимая миниатюрные чашку и блюдце из рук Тимоти.
— К сожалению нет, — сказал Тимоти Джей Левайн. — Увы. Последний адвокат, который верил в Бога, прозывался Абрахам Линкольн, и адвокат он, как оказалось, был весьма посредственный. Зато у него был превосходный метаболизм. Жрал как свинья и ни унции лишней не набирал. А мне вот приходится постоянно что-то исключать из диеты, чтобы вот в этот костюм влезать, хотя бы. Фил Мёри верит в фундаментальную правильность всего, что есть. Он верит, что юриспруденция есть необходимое зло. Он верит в свободу прессы. Он верит, что Санта Клауса нет. Это такая система верований. Неверующих людей не бывает, все дело в выборе предмета веры, и некоторых этот выбор делает, ну, скажем, недалекими. Не всегда, но часто. Фил Мёри верит, что в каждом деле, за которое он берется, следует делать только то, что уже было сделано в других делах раньше. Мои методы иные. Я могу себе это позволить. У меня богатые родители, поэтому я никак не завишу от этой работы, и работаю только ради профессионального удовлетворения. Поэтому я могу себе позволить разбирать каждый случай отдельно и тщательно. И желаю разобрать ваш.
Кофе оказался удивительно хорошим. Винс поглядел по сторонам и заметил наконец машинку для приготовления эспрессо, в углу. Странно — Тимоти будто знал, что вот сейчас Винс пройдет по коридору, и приготовил кофе заранее.
— А что вы можете для меня сделать? В общих чертах? — спросил он.
— Сперва залог, Винс. Некоторые правила я все-таки уважаю, и это одно из них.
— Сколько?
— Двадцать тысяч.
Винс вытащил чековую книжку.
— Немного же вы берете, — сказал он.
— Достаточно. Судебные издержки в эту сумму не включены, поскольку суда не будет. Ни вы никого не будете судить, ни вас не будут. Все, что я сейчас сделаю — я скажу, как вам следует поступать. Если вы последуете в точности моим инструкциям, все будет в порядке, и с вами, и с вашими детьми. Готовы?
Винс протянул ему чек. Быстро посмотрев на подпись, Тимоти сунул чек в стол и снова воззрился на Винса.
— Как у вас с письменностью? — спросил он.
— Что вы имеете в виду?
— Вы окончили колледж?
— Да.
— У вас был курс экспозиционного письма?
— Да.
— Успешно прошли?
— Кажется на «хорошо», но точно не помню.
— Хорошо-то оно хорошо, а только этого мало, — Тимоти быстро написал что-то на листе бумаги. — Вы войдете в контакт с этим человеком… он ассистент профессора литературы в Хантер Колледже. Вы будете платить ему сто долларов в час, и заниматься у него час в день, и в течении недели пройдете весь курс снова. Как пройдете, вы напишете эссе о том, какие эти репортеры жестокие, бестактные, несправедливые мерзавцы по отношению к вам. Покажете старику то, что получилось. Он сделает поправки. После этого вы отправите написанное во все газеты города. Они долго будут раздумывать, а тем временем вы приготовите речь и войдете в контакт со всеми национальными телекомпаниями. Вы выучите речь наизусть и произнесете ее на первом же канале, который согласится пустить ее в эфир. И в эссе и в речи вы упомянете, что считаете репортеров… и вы их назовете, каждого, по имени… что вы считаете их лично ответственными за любые психологические травмы, которые ваши дети уже получили, или когда-либо получат, в результате инсинуаций средств массовой информации. Вот и все.
— Что значит — все?
— Это все, что вам нужно сделать. Впрочем, нет, есть еще кое-что. Если профессор вам откажет, или его нет на месте, а у вас есть хороший знакомый среди репортеров, сходите к репортеру. Но следует быть уверенным, что он умеет писать. И пусть он вам поможет.
Винс некоторое время размышлял. Что-то слишком просто все.
— А если они откажутся печатать эссе? — спросил он.
— Конечно откажутся. Я рассчитываю, что есть где-то среди них редактор, который решит, а чем черт не шутит, это в конце концов сенсация — боксер сам написал целое эссе. Если же никто, вообще никто, не захочет иметь с вами дела, вы упомянете в интервью… а уж интервью вы можете получить в любой момент — эти крысы за вами ходят постоянно, умоляя вас сказать хоть что нибудь… вы упомянете, что хотели пойти на телевидение, но вам отказали. После чего все эти массовые информаторы будут выглядеть как своевольные, безмозглые расистские свиньи, а вы будете выглядеть как… ну, не важно. И вы посвятите свой следующий бой… ну, не знаю… семьям, которые пострадали от средств массовой информации, и вы нокаутируете оппонента в третьем раунде, и на следующий день ваш портрет начнут печатать на почтовых марках. Заодно можете попросить своего тестя, чтобы он вас поддержал. Очень вовремя, кстати сказать.
— Вовремя?
— Тесть ваш разорился. Сочувствие в данный момент ему не повредит. Вы что, не слышали?
— Нет. Что? Разорился? Не понимаю.
— Просто позор — люди открывают газету только для того, чтобы читать о собственных проблемах.
— Не понимаю, о чем вы?
— Эх! Винс, все это в новостях передают дня три уже. Старик весь в долгах, денег нет, сидит дома в одиночестве. Газеты пишут о нем только в деловых приложениях, конечно, в основном, но «Дейли Ньюз» напечатала давеча большую статью на третьей странице. Они не упоминают вашего тестя по имени, но названия компаний должны же были навести вас на какие-то мысли.
— Когда это случилось?
— Недавно, Винс. Но времени все равно мало. Это один из тех относительно редких случаев, когда человек действительно разоряется полностью. Всё его имущество будет передано кредиторам в ближайшие дни. Ему придется, возможно, переехать в мотель, если остались наличные, в чем я сомневаюсь. Все друзья его уже успели бросить.
— У него есть сбережения.
— Все счета заморожены. Его судят на сумму, втрое превышающую то, что у него было.
— Первый раз слышу.
— Понимаю. Вы вели себя эгоистично, думая только о себе, что простительно в вашем положении. Вот номер профессора, — он протянул Винсу лист. — Передайте ему привет от меня. Он очень забавный парень. Или же найдите молодого репортера, у которого остались еще какие-нибудь иллюзии.
Тимоти Джей Левайн откинулся в кресле.
— Заведите каких-нибудь новых друзей, — продолжал он. — Прямо сейчас, не медля. Если вам нужно выбирать между сигаретами и сладким, выбирайте сигареты, только, смотрите, не пристраститесь. Если вам нужно отвлечься, идите в мир и совершите что-нибудь совершенно бескорыстное.
— Не понял.
— Это так, просто мысли. Это все, Винс. Я понимаю, что двадцать тысяч за пять минут — дороговато. Я бы дал вам инструкции бесплатно, но боюсь, что тогда вы не стали бы им следовать.
— Это не похоже ни на какие советы, которые получают от адвоката, — сказал Винс. Ему было неудобно. — Не скажете ли…
— Боюсь, что ваше время истекло, — сказал Тимоти, глядя добродушно на Винса. — Мне нужно сделать несколько дел. Я тороплюсь.
— Я…
— Нет, не вы, а я их должен сделать. Нельзя быть таким эгоистом, Винс — я да я. До свидания.
На улице три устрашающего вида черных подростка сгруппировались вокруг Бентли. Винс некоторое время наблюдал за ними. Быстро возникла проволочная вешалка, ее сунули между стеклом и рамой двери со стороны руля.
— Эй! — сказал Винс. — Эй вы там!
— Делаем ноги, ниггер, — сказал один из подростков. Втроем они кинулись бежать и скрылись за углом, хохоча и подбадривая друг друга отвратительными расистскими эпитетами. Винс вытащил проволочную вешалку. На двери красовалась неряшливая царапина. Профессионализм — явление редкое, и в преступной среде тоже. Старомодные замки Бентли можно было открыть ногтем за три секунды, ничего не поцарапав. Помимо этого, лезть в Бентли вообще глупо. Машина может принадлежать какому-нибудь мафиозо, или бывшему чемпиону мира по боксу в тяжелом весе с плохим характером.
Чрезмерные горестные переживания, как однажды объяснила ему Илэйн, есть проявление эгоизма. Каждый человек является в какой-то степени эгоистом, поскольку в конечном счете эгоизм есть форма самосохранения. Но эгоизм чрезмерный становится в конце концов разрушительным — по отношению сперва к другим, а затем к себе.
Для поддержания эквилибриума во вселенной следовало совершить бескорыстный поступок, как посоветовал Тимоти. Винс сосредоточился. Поступок.
Он взял с пассажирского сидения номер «Дейли Ньюз». Меньше чем за пять минут он убедился, что толстый Тимоти Джей Левайн прав. Тесть Винса разорился. Многие теряют состояние в один день, но их потом вытаскивают за уши те, кто тоже разорился бы, если бы должника заставили платить, а именно — банки, политики, семья, любовницы, и так далее. И тем не менее Джон Форрестер действительно был разорен. В один день. Никто не мог бы теперь уберечь никакую часть его имущества, никто не мог бы предоставить ему возможность сделать новое состояние. Сопоставляя сказанное Тимоти с информацией в газете, Винс заключил, что наличествовал, скорее всего, какой-то заговор, имевший целью потопить весь клан. Какая-то дикая экзотика. Кому такое могло придти в голову? В наше время?
Дворецкий впустил его в дом, предупредив, что хозяин отсутствует.
— А миссис Форрестер?
— Она в библиотеке, сэр.
— Спасибо.
Винс побежал вверх по ступеням.
— Здравствуй, Винс, — сказала Мора без интонации. — Как ты? Все в порядке, надеюсь.
— Это правда?
— Что? Что мой муж неудачник без цента в кармане? Да.
— Мне очень жаль.
— Он сам напросился.
— Не подскажете, где мне его сейчас искать? Мне нужно с ним поговорить.
— Понятия не имею. Мне все равно. Я уезжаю.
— Э… что?
— Я от него ухожу. Здесь мне больше нечего делать. Все это совершенно невыносимо.
Винс посмотрел на одну из книжных полок. Повинуясь импульсу, он приблизился, привлеченный книгой в мягкой обложке, выделяющейся среди томов в кожаных переплетах. Он снял книгу с полки. Пьесы Лопе во французском переводе. Он помнил, что купил эту книгу сам, в Лионе, по просьбе Илэйн, после того как она три месяца ждала заказа из французского книжника в Рокефеллер Центре.
— Можно я возьму эту книгу себе? — спросил он.
— Можешь взять хоть все, — сказала Мора. — Я давно уже ничего не читаю, кроме колонки сплетен. А драгоценный мой муж перестал читать сразу после университета.
— Вы уезжаете… за границу?
— Если бы! — Мора печально покачала головой. — Сукин сын не только сам разорился, он и меня разорил. Переезжаю к сестре в Южную Каролину. Если увидишь Гвен, скажи ей, что мы ее там всегда примем, если у нее нет других планов. Она в тебя влюблена. Ты, наверное, знаешь.
— Влюблена?
Винс подавил раздражение. Но, в конце концов, не ее это, Моры, дело, кто в кого влюблен. Родители бывают порой удивительно бестактны.
— А чего ты ждал? — спросила Мора. — Она вся в отца, в этом смысле. Хватает все, что ей не принадлежит, и пренебрегает тем, что имеет по праву… Ты знаешь ли, какая я была пятнадцать лет назад? Я была неотразима. Мне было почти пятьдесят, но любой мужчина сделал бы все, что угодно, вплоть до голосования за Партию Зеленых, чтобы только провести со мной несколько часов. Один молодой человек развелся с женой после того, как увидел меня один раз на вечеринке. Я понимаю, что звучит это… фатовато, но… это правда. И как же поступает мой муж? Он находит себе тощую ящерицу и спит с ней. Нужно было ее видеть. Я уверена, что есть на свете женщины уродливее, но они все время прячутся, наверное. Жуткая она была — не передать. Страшная, как не знаю что. Груди у нее не было, а клюв был орлиный. Видел бы ты эти ноздри. Огромные. Родители у нее были богатые арабы. К чему катится мир! Ты только посмотри на все это, Винс. Гвен — неблагодарная шлюха, а Илэйн… бедная Илэйн… она могла выбрать себе кого угодно…
Мора остановилась, не потому, что поняла, что ведет себя бестактно по отношению к вдовцу, но просто потому, что ей стало очень грустно. Она была подавлена горем.
— До свидания, миссис Форрестер, — сказал Винс.
Наклонившись импульсивно, он поцеловал ее в щеку. Она повернула к нему лицо. В ее небесно-голубых глазах блестели слезы. Глаза Илэйн. Он резко выпрямился и вышел из комнаты.
В проходе, соединяющем библиотеку с гостиной, он наткнулся на старомодный телефонный столик со старомодным телефоном — с диском для набора. Винс прикинул — голубокровные любят, чтобы даже антиквариат выполнял положенные ему функции. Он поднял трубку. Телефон работал.
Он вдруг вспомнил о номере профессора у него в кармане и вытащил лист. Почерк у Тимоти Джей Левайна был четкий и ровный. Винс набрал номер.
— Да?
— Здравствуйте. Меня зовут Винс. Я бы хотел поговорить с Профессором Кёрвином. Пожалуйста.
— Вы из прессы?
— Нет.
— Что тебе нужно, парень?
— Мне нужно, чтобы вы помогли мне написать эссе.
— Об эволюции?
— Нет.
— Знаешь что? С меня хватит. Помогать всяким дуракам писать эссе — не желаю больше. Всё. Найди себе другого.
Профессор повесил трубку.
В гостиной к Винсу подошел дворецкий.
— Простите, сэр. Я не знаю, кому еще… мне рассказать… хмм… про мистера Форрестера.
— Я слушаю.
— Сегодня он вернулся домой… прошел в кабинет, взял пистолет, и уехал. Я здесь больше не служу, и понимаю, что меня это не касается… но… Он, возможно, совершит скоро какую-нибудь глупость. Я бы мог позвонить в полицию, но, боюсь, времени нет. В Апстейте живет человек, который… с которым у мистера Форрестера были в прошлом… э… конфликты.
Винс нахмурился.
— А конкретно?
— Я думаю… Слушайте, я ничего вам сейчас не говорю, а вы ничего не слышите. Хорошо?
— Конечно. Говорите.
— Я просто дворецкий.
— Ваша скромность в данном случае не приносит никакой пользы. Говорите.
— Мистер Форрестер и мистер Кокс…
— Так зовут этого человека? Кокс?
— Да. Они… поссорились. Пятнадцать лет назад. Поссорились… из-за жены… мистера Кокса. Мистер Форрестер считает, что мистер Кокс его разорил. Он также считает, что мистер Кокс ответственен за смерть мисс Илэйн.
— Это правда? — быстро спросил Винс.
— Ничего не знаю об этом, сэр. Однако, поскольку мистер Форрестер собирается сделать глупость, я посчитал нужным вас об этом уведомить. Сказать это больше некому. Миссис Форрестер в данный момент недоступна эмоционально, а мисс Гвендолин куда-то уехала.
— Вам известно, где именно мистер Форрестер предполагает найти мистера Кокса?
— Да, сэр. У меня есть карта в кладовой.
Он принес карту. Винс поблагодарил его и вышел на крыльцо.
Ого. Несколько мужчин и женщин застыли на мгновение, а затем сгрудились вокруг него.
— Эй, Винс! Как насчет комментария!
— Винс! Они тебя выгнали, да?
— Как ты себя чувствуешь теперь, после того, как убил жену?
— Тебя скоро арестуют?
… после того, как убил жену. Вопрос задала женщина в официальном костюме, с угловатым лицом и глазами, свидетельствующими, что все нужные ей факты стали ей известны лет двадцать назад, возможно еще в колледже, и теперь ее интересовали только любопытные комментарии, подтверждающие факты. Винс выхватил глазами из этой группы тяжеловатого молодого человека с детскими чертами лица.
— Ты, — сказал он.
— Так что же, мистер? — настаивала женщина?
— Пошла [непеч. ], — сказал Винс.
— Не смей меня оскорблять, подонок! — крикнула женщина, обижаясь.
Винс сделал угрожающий жест.
— Ах ты подлец! — закричала женщина. — Женоубийца! Я на тебя в суд подам!
— Хочешь материал для статьи? — спросил Винс человека с детскими чертами.
— Конечно, Винс.
— Пойдем со мной!
— Убийца! — кричала женщина. Она попыталась кинуться к нему. Трое мужчин удержали ее, говоря, «Что ты, что ты, уймись, Дебби…»
Винс прорвался к Бентли. За все годы, что они провели вместе, Илэйн так и не смогла его убедить купить менее заметную машину — «с меньшим индексом остентации», как она говорила. Репортер проследовал за ним, с энтузиазмом. Винс отпер дверь с пассажирской стороны, пропустил репортера внутрь, и захлопнул дверь. Тут он понял, что его прижмут к машине, если он станет ее обходить сзади или спереди. Положив ладони на крышу Бентли, он подпрыгнул, перекатился через крышу, соскользнул вниз, и нырнул внутрь до того, как они успели заблокировать дверь. Нажав кнопку, он запер одновременно все четыре двери.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Роджер. Роджер Вудз.
— Приключения любишь, Роджер Вудз?
— Конечно. Куда мы едем?
— Это вскоре выяснится. Но предупреждаю, есть риск.
— Я не против, Винс.
— Не следует называть меня Винс. Я старше и богаче, чем ты.
Винс сомневался, что Роджеру действительно понравится рисковый аспект дела, когда дело начнется. Дни авантюрных репортеров, сующих нос во все подряд, давно прошли.
На пандусе Вест Сайд Шоссе пришлось постоять в пробке. Винс подумал, а куда едут все эти частные, некоммерческие средства передвижения в рабочее время. Может, у них у всех были летние резиденции в Апстейте. На Мосту Вашингтона открыты были только две полосы в сторону Нью Джерзи, но, к счастью, машин там было мало. Летние резиденции, очевидно, располагались в черте города.
Палисайдз Парковое Шоссе — индустриальный ландшафт — высоковольтная линия, склады, деревья, побитые кислотным дождем. Присоединимся к движению на межштатном шоссе — много машин, в обе стороны.
Одно дело — тревожиться и спешить; другое — тревожиться, спешить, и одновременно вести машину. Адреналин требует реализации, каждый мускул требует действия. А какое может быть действие, если ты закупорен в драндулете, следующем с равномерной скоростью по монотонному шоссе. Вместо того, чтобы сжигать лишний жир и предохранять мускулы от неурочной усталости, адреналин начинает бродить в венах, и тревога только растет.
Как ни посмотри, Винс был в мире одинок. Отца своего он не знал. Мать, переменив нескольких мужей, уехала с другим сыном во Флориду. Форрестеры всегда относились к нему холодно. Новые друзья звонили ему после роковой ночи непрерывно, ожидая, что он пригласит их на обед куда-нибудь и оплатит счет в обмен на соболезнования. Дети… Да, но детей нужно утешать и лелеять, и развлекать… А кто развлечет и утешит Винса?
Старик Форрестер попал в переделку. Если этот Кокс действительно ответственен за убийство, тогда Винс… Что? Что он сделает? Никакого понятия. Он этого Кокса в глаза не видел. Не слышал о нем. К Коксу у Винса не было никаких чувств.
Волна адреналина откатила немного. Роджер Вудз что-то очень молчалив для репортера. «Репортер Разочарован». Может у него появились по поводу этого приключения неправильные мысли. Винс перегнулся, открыл перчаточное отделение, и вынул беретту. Глаза Роджера широко раскрылись.
— Не бойся, — сказал Винс. — Сомневаюсь, что мы воспользуемся этой игрушкой сегодня. Я просто на всякий случай… Вот что, на, возьми.
Убить Кокса… слышать, как он умоляет о пощаде… переломать ему кости… наверное, было бы приятно. Наверное. И что — какой будет результат, помимо общенационального скандала? Тюрьма убийце, Джон и Мора получают права на детей. Дети вырастают без родителей. Двадцать или тридцать лет в тюрьме, потом выходишь, одинокий и бесполезный. Джон и Мора умерли, дети смотрят на отца, будто он посторонний. Все это — ради чего? Ради удовлетворения жажды мести, ради десятиминутного кайфа?
* * *
Об отелях нечего было и думать — если тебя одолело одиночество, в отеле будет только хуже. Собственную квартиру Винса теперь ремонтировали, но даже если бы она не была повреждена, возвращаться туда было бы глупо — по разным причинам. К счастью импресарио Винса отдыхал на каком-то экзотическом острове, который рекламировали, как девственный-нетронутый, и где местные только недавно начали учиться чистить иностранцам жилища, стирать им белье и готовить для них четыре раза в день, все это за два доллара. Винс связался с импресарио, и тот позвонил портье, чтобы Винсу выдали ключи — солидных размеров лофт в СоХо, после пятого обновления за двадцать лет окончательно переставший напоминать швейных цех, из которого получился. В отчаянии, мучаясь одиночеством, Винс позвонил в сопроводительный сервис. Девушка приехала и начала его театрально соблазнять. В конце концов, заплатив сумму полностью, он ее просто выставил. Спал он урывками, просыпался, засыпал опять — но липкая дрема не приносила облегчения. Ни мир снов, ни реальность его не удовлетворяли — и там, и там жизнь была сплошным кошмаром. На следующее утро, проснувшись в очередной раз, он заставил себя подняться и убедился, что на часах уже одиннадцать. Если бы у него болела голова, ему, возможно, было бы легче — но в голове было ясно, и тело работало безупречно. Это добавило к кошмарным ощущениям чувство вины. Опасность, угрозы, эксцентричная помощь свояченицы были, оказывается, отдыхом, отвлекли от всего этого. Теперь дети в безопасности и не донимают, Гвен уехала в Париж с копом-расистом — и Винс остался один на один со своим горем.Он посмотрел новости по телевизору. Сводки, в которых его, Винса, упоминали, привели его в самую настоящую ярость. Это было хорошо. Ярость приглушает горе. Наконец-то можно было начать что-то делать — он поговорит об этих сводках со своим адвокатом.
* * *
Офис Фила Мёри располагался в обшарпанном с налетом копоти здании в Трайбеке, построенном в тридцатых годах прошлого века, когда архитекторы стали привыкать к идее, что собственно вид здания не имеет никакого отношения к его функциям. Предполагалось, что суровые, безжалостные и эффективные предприниматели времен Великой Депрессии получали разве что дополнительный стимул суровости и безжалостности от уродливости своих штаб-квартир (когда не были заняты прыжками на тротуар с высоких этажей в связи с испытываемыми ими финансовыми затруднениями).Старомодная, среднего возраста секретарша адвоката приветствовала Винса холодным взглядом и фальшивой улыбкой.
— Эй, Винс! — Мёри радушно улыбнулся, разведя руки в гостеприимном жесте. — Как поживаешь!
— Фил, я…
— Кофе не хочешь ли? Или чего-нибудь покрепче? Впрочем, ты, наверное, готовишься к следующему мачту.
— Фил! Ты знаешь, зачем я здесь.
— Предполагаю. Садись, садись.
Винс сел, сел.
— Прими соболезнования…
— Фил, есть проблема.
— Конечно есть. Мы ее решим, Винс. Ты пришел и меня застал — половина проблемы ушла.
— Ты читал сегодняшний «Поуст»?
— Да.
— «Дейли Ньюз»?
— Да.
— «Крониклер»?
— Да, Винс, я их все читаю.
— Обнаружил что-нибудь любопытное?
— Много.
— Фил, моя жена погибла, а детей я прячу…
— Детей?
— Слушай, мне не нравится, что эти хамы постоянно намекают, что я убийца собственной жены. Серьезно. Я могу легко без этого обойтись, мне хватает забот.
— Винс, они же журналисты…
— Я не желаю, чтобы журналисты намекали, что я убил женщину, которую любил больше жизни. На то, что они думают обо мне, мне плевать, но у моих детей вся жизнь впереди, и мне бы хотелось, чтобы они жили без того, чтобы чувствовать себя обязанными защищать своего отца каждый раз, когда какой-нибудь подонок что-то такое говорит…
— Винс, позволь мне тебя прервать в этом месте. Мы с тобой люди разумные, не так ли? Сто миллионов человек смотрело твой матч в прямой трансляции. Твое алиби нерушимо. С таким алиби можно оправдать кого угодно — Эйхманна, Джека Потрошителя, почти всю сегодняшнюю администрацию — словом, любого. Ни один разумный человек не подумает о подлоге…
— В мире очень мало разумных людей, Фил. Газеты пишут, что свидетельства судебных следователей фальшивые, и что убийство произошло после матча.
— Нет, этого они не пишут.
— Подразумевают. Если им верить, там у меня все подлог. Каждый день какая-то новая статья. Если часто повторять одну и ту же ложь, она в конце концов станет правдой. Илэйн часто это говорила.
— Ты преувеличиваешь, Винс. Я понимаю, ты возбужден…
— Фил, Фил, перестань. Возбужден! Мне нужна твоя помощь, прямо сейчас.
— Хорошо. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Найди способ все это остановить.
— Что остановить?
— Инсинуации в прессе. По телевизору. По радио. Вчини этим гадам иск за клевету.
— Нельзя, Винс.
— Почему?
Фил посмотрел на Винса так, будто имел дело с человеком не совсем нормальным, чьи мучения нельзя устранить, но можно облегчить, выказывая сочувствие.
— Журналистов остановить нельзя, — сказал он. — Винс, свобода прессы — такая штука. Свободные они. Что хотят, то и пишут.
Винс нахмурился. Он знал Фила несколько лет, пользовался его услугами несколько раз, когда граждане с оппортунистским складом ума вчиняли ему иски, но только сейчас понял, что парень-то, оказывается, глуп.
Поспешно встав, Винс сказал,
— Спасибо тебе, Фил.
— Подожди.
— Нет. Спасибо.
Он быстро вышел из офиса. Шагая по коридору, злясь, думая, что же ему теперь делать, он едва не столкнулся с толстым белым мужчиной со слегка гротескными чертами лица, который сказал неожиданно приятным баритоном,
— Простите, у вас, кажется, есть проблема, требующая решения. Возможно, я могу вам помочь. Зайдем ко мне в офис.
Подчиняясь импульсу, Винс согласился зайти.
— Зовут меня Тимоти, — сказал толстый, закрывая дверь. — Тимоти Левайн. Тимоти Джей Левайн, если быть точным. Кофе не хотите? У меня, правда, только черный. Не думаю, что друг наш Фил Мёри может что-нибудь для вас сделать. Он ведь верующий фанатик.
— Простите, как?
— Верующий фанатик. Садитесь. Выпьем кофе.
Винс сел.
— Вы имеете в виду, что он верит в Бога? — спросил он, принимая миниатюрные чашку и блюдце из рук Тимоти.
— К сожалению нет, — сказал Тимоти Джей Левайн. — Увы. Последний адвокат, который верил в Бога, прозывался Абрахам Линкольн, и адвокат он, как оказалось, был весьма посредственный. Зато у него был превосходный метаболизм. Жрал как свинья и ни унции лишней не набирал. А мне вот приходится постоянно что-то исключать из диеты, чтобы вот в этот костюм влезать, хотя бы. Фил Мёри верит в фундаментальную правильность всего, что есть. Он верит, что юриспруденция есть необходимое зло. Он верит в свободу прессы. Он верит, что Санта Клауса нет. Это такая система верований. Неверующих людей не бывает, все дело в выборе предмета веры, и некоторых этот выбор делает, ну, скажем, недалекими. Не всегда, но часто. Фил Мёри верит, что в каждом деле, за которое он берется, следует делать только то, что уже было сделано в других делах раньше. Мои методы иные. Я могу себе это позволить. У меня богатые родители, поэтому я никак не завишу от этой работы, и работаю только ради профессионального удовлетворения. Поэтому я могу себе позволить разбирать каждый случай отдельно и тщательно. И желаю разобрать ваш.
Кофе оказался удивительно хорошим. Винс поглядел по сторонам и заметил наконец машинку для приготовления эспрессо, в углу. Странно — Тимоти будто знал, что вот сейчас Винс пройдет по коридору, и приготовил кофе заранее.
— А что вы можете для меня сделать? В общих чертах? — спросил он.
— Сперва залог, Винс. Некоторые правила я все-таки уважаю, и это одно из них.
— Сколько?
— Двадцать тысяч.
Винс вытащил чековую книжку.
— Немного же вы берете, — сказал он.
— Достаточно. Судебные издержки в эту сумму не включены, поскольку суда не будет. Ни вы никого не будете судить, ни вас не будут. Все, что я сейчас сделаю — я скажу, как вам следует поступать. Если вы последуете в точности моим инструкциям, все будет в порядке, и с вами, и с вашими детьми. Готовы?
Винс протянул ему чек. Быстро посмотрев на подпись, Тимоти сунул чек в стол и снова воззрился на Винса.
— Как у вас с письменностью? — спросил он.
— Что вы имеете в виду?
— Вы окончили колледж?
— Да.
— У вас был курс экспозиционного письма?
— Да.
— Успешно прошли?
— Кажется на «хорошо», но точно не помню.
— Хорошо-то оно хорошо, а только этого мало, — Тимоти быстро написал что-то на листе бумаги. — Вы войдете в контакт с этим человеком… он ассистент профессора литературы в Хантер Колледже. Вы будете платить ему сто долларов в час, и заниматься у него час в день, и в течении недели пройдете весь курс снова. Как пройдете, вы напишете эссе о том, какие эти репортеры жестокие, бестактные, несправедливые мерзавцы по отношению к вам. Покажете старику то, что получилось. Он сделает поправки. После этого вы отправите написанное во все газеты города. Они долго будут раздумывать, а тем временем вы приготовите речь и войдете в контакт со всеми национальными телекомпаниями. Вы выучите речь наизусть и произнесете ее на первом же канале, который согласится пустить ее в эфир. И в эссе и в речи вы упомянете, что считаете репортеров… и вы их назовете, каждого, по имени… что вы считаете их лично ответственными за любые психологические травмы, которые ваши дети уже получили, или когда-либо получат, в результате инсинуаций средств массовой информации. Вот и все.
— Что значит — все?
— Это все, что вам нужно сделать. Впрочем, нет, есть еще кое-что. Если профессор вам откажет, или его нет на месте, а у вас есть хороший знакомый среди репортеров, сходите к репортеру. Но следует быть уверенным, что он умеет писать. И пусть он вам поможет.
Винс некоторое время размышлял. Что-то слишком просто все.
— А если они откажутся печатать эссе? — спросил он.
— Конечно откажутся. Я рассчитываю, что есть где-то среди них редактор, который решит, а чем черт не шутит, это в конце концов сенсация — боксер сам написал целое эссе. Если же никто, вообще никто, не захочет иметь с вами дела, вы упомянете в интервью… а уж интервью вы можете получить в любой момент — эти крысы за вами ходят постоянно, умоляя вас сказать хоть что нибудь… вы упомянете, что хотели пойти на телевидение, но вам отказали. После чего все эти массовые информаторы будут выглядеть как своевольные, безмозглые расистские свиньи, а вы будете выглядеть как… ну, не важно. И вы посвятите свой следующий бой… ну, не знаю… семьям, которые пострадали от средств массовой информации, и вы нокаутируете оппонента в третьем раунде, и на следующий день ваш портрет начнут печатать на почтовых марках. Заодно можете попросить своего тестя, чтобы он вас поддержал. Очень вовремя, кстати сказать.
— Вовремя?
— Тесть ваш разорился. Сочувствие в данный момент ему не повредит. Вы что, не слышали?
— Нет. Что? Разорился? Не понимаю.
— Просто позор — люди открывают газету только для того, чтобы читать о собственных проблемах.
— Не понимаю, о чем вы?
— Эх! Винс, все это в новостях передают дня три уже. Старик весь в долгах, денег нет, сидит дома в одиночестве. Газеты пишут о нем только в деловых приложениях, конечно, в основном, но «Дейли Ньюз» напечатала давеча большую статью на третьей странице. Они не упоминают вашего тестя по имени, но названия компаний должны же были навести вас на какие-то мысли.
— Когда это случилось?
— Недавно, Винс. Но времени все равно мало. Это один из тех относительно редких случаев, когда человек действительно разоряется полностью. Всё его имущество будет передано кредиторам в ближайшие дни. Ему придется, возможно, переехать в мотель, если остались наличные, в чем я сомневаюсь. Все друзья его уже успели бросить.
— У него есть сбережения.
— Все счета заморожены. Его судят на сумму, втрое превышающую то, что у него было.
— Первый раз слышу.
— Понимаю. Вы вели себя эгоистично, думая только о себе, что простительно в вашем положении. Вот номер профессора, — он протянул Винсу лист. — Передайте ему привет от меня. Он очень забавный парень. Или же найдите молодого репортера, у которого остались еще какие-нибудь иллюзии.
Тимоти Джей Левайн откинулся в кресле.
— Заведите каких-нибудь новых друзей, — продолжал он. — Прямо сейчас, не медля. Если вам нужно выбирать между сигаретами и сладким, выбирайте сигареты, только, смотрите, не пристраститесь. Если вам нужно отвлечься, идите в мир и совершите что-нибудь совершенно бескорыстное.
— Не понял.
— Это так, просто мысли. Это все, Винс. Я понимаю, что двадцать тысяч за пять минут — дороговато. Я бы дал вам инструкции бесплатно, но боюсь, что тогда вы не стали бы им следовать.
— Это не похоже ни на какие советы, которые получают от адвоката, — сказал Винс. Ему было неудобно. — Не скажете ли…
— Боюсь, что ваше время истекло, — сказал Тимоти, глядя добродушно на Винса. — Мне нужно сделать несколько дел. Я тороплюсь.
— Я…
— Нет, не вы, а я их должен сделать. Нельзя быть таким эгоистом, Винс — я да я. До свидания.
На улице три устрашающего вида черных подростка сгруппировались вокруг Бентли. Винс некоторое время наблюдал за ними. Быстро возникла проволочная вешалка, ее сунули между стеклом и рамой двери со стороны руля.
— Эй! — сказал Винс. — Эй вы там!
— Делаем ноги, ниггер, — сказал один из подростков. Втроем они кинулись бежать и скрылись за углом, хохоча и подбадривая друг друга отвратительными расистскими эпитетами. Винс вытащил проволочную вешалку. На двери красовалась неряшливая царапина. Профессионализм — явление редкое, и в преступной среде тоже. Старомодные замки Бентли можно было открыть ногтем за три секунды, ничего не поцарапав. Помимо этого, лезть в Бентли вообще глупо. Машина может принадлежать какому-нибудь мафиозо, или бывшему чемпиону мира по боксу в тяжелом весе с плохим характером.
Чрезмерные горестные переживания, как однажды объяснила ему Илэйн, есть проявление эгоизма. Каждый человек является в какой-то степени эгоистом, поскольку в конечном счете эгоизм есть форма самосохранения. Но эгоизм чрезмерный становится в конце концов разрушительным — по отношению сперва к другим, а затем к себе.
Для поддержания эквилибриума во вселенной следовало совершить бескорыстный поступок, как посоветовал Тимоти. Винс сосредоточился. Поступок.
Он взял с пассажирского сидения номер «Дейли Ньюз». Меньше чем за пять минут он убедился, что толстый Тимоти Джей Левайн прав. Тесть Винса разорился. Многие теряют состояние в один день, но их потом вытаскивают за уши те, кто тоже разорился бы, если бы должника заставили платить, а именно — банки, политики, семья, любовницы, и так далее. И тем не менее Джон Форрестер действительно был разорен. В один день. Никто не мог бы теперь уберечь никакую часть его имущества, никто не мог бы предоставить ему возможность сделать новое состояние. Сопоставляя сказанное Тимоти с информацией в газете, Винс заключил, что наличествовал, скорее всего, какой-то заговор, имевший целью потопить весь клан. Какая-то дикая экзотика. Кому такое могло придти в голову? В наше время?
Дворецкий впустил его в дом, предупредив, что хозяин отсутствует.
— А миссис Форрестер?
— Она в библиотеке, сэр.
— Спасибо.
Винс побежал вверх по ступеням.
— Здравствуй, Винс, — сказала Мора без интонации. — Как ты? Все в порядке, надеюсь.
— Это правда?
— Что? Что мой муж неудачник без цента в кармане? Да.
— Мне очень жаль.
— Он сам напросился.
— Не подскажете, где мне его сейчас искать? Мне нужно с ним поговорить.
— Понятия не имею. Мне все равно. Я уезжаю.
— Э… что?
— Я от него ухожу. Здесь мне больше нечего делать. Все это совершенно невыносимо.
Винс посмотрел на одну из книжных полок. Повинуясь импульсу, он приблизился, привлеченный книгой в мягкой обложке, выделяющейся среди томов в кожаных переплетах. Он снял книгу с полки. Пьесы Лопе во французском переводе. Он помнил, что купил эту книгу сам, в Лионе, по просьбе Илэйн, после того как она три месяца ждала заказа из французского книжника в Рокефеллер Центре.
— Можно я возьму эту книгу себе? — спросил он.
— Можешь взять хоть все, — сказала Мора. — Я давно уже ничего не читаю, кроме колонки сплетен. А драгоценный мой муж перестал читать сразу после университета.
— Вы уезжаете… за границу?
— Если бы! — Мора печально покачала головой. — Сукин сын не только сам разорился, он и меня разорил. Переезжаю к сестре в Южную Каролину. Если увидишь Гвен, скажи ей, что мы ее там всегда примем, если у нее нет других планов. Она в тебя влюблена. Ты, наверное, знаешь.
— Влюблена?
Винс подавил раздражение. Но, в конце концов, не ее это, Моры, дело, кто в кого влюблен. Родители бывают порой удивительно бестактны.
— А чего ты ждал? — спросила Мора. — Она вся в отца, в этом смысле. Хватает все, что ей не принадлежит, и пренебрегает тем, что имеет по праву… Ты знаешь ли, какая я была пятнадцать лет назад? Я была неотразима. Мне было почти пятьдесят, но любой мужчина сделал бы все, что угодно, вплоть до голосования за Партию Зеленых, чтобы только провести со мной несколько часов. Один молодой человек развелся с женой после того, как увидел меня один раз на вечеринке. Я понимаю, что звучит это… фатовато, но… это правда. И как же поступает мой муж? Он находит себе тощую ящерицу и спит с ней. Нужно было ее видеть. Я уверена, что есть на свете женщины уродливее, но они все время прячутся, наверное. Жуткая она была — не передать. Страшная, как не знаю что. Груди у нее не было, а клюв был орлиный. Видел бы ты эти ноздри. Огромные. Родители у нее были богатые арабы. К чему катится мир! Ты только посмотри на все это, Винс. Гвен — неблагодарная шлюха, а Илэйн… бедная Илэйн… она могла выбрать себе кого угодно…
Мора остановилась, не потому, что поняла, что ведет себя бестактно по отношению к вдовцу, но просто потому, что ей стало очень грустно. Она была подавлена горем.
— До свидания, миссис Форрестер, — сказал Винс.
Наклонившись импульсивно, он поцеловал ее в щеку. Она повернула к нему лицо. В ее небесно-голубых глазах блестели слезы. Глаза Илэйн. Он резко выпрямился и вышел из комнаты.
В проходе, соединяющем библиотеку с гостиной, он наткнулся на старомодный телефонный столик со старомодным телефоном — с диском для набора. Винс прикинул — голубокровные любят, чтобы даже антиквариат выполнял положенные ему функции. Он поднял трубку. Телефон работал.
Он вдруг вспомнил о номере профессора у него в кармане и вытащил лист. Почерк у Тимоти Джей Левайна был четкий и ровный. Винс набрал номер.
— Да?
— Здравствуйте. Меня зовут Винс. Я бы хотел поговорить с Профессором Кёрвином. Пожалуйста.
— Вы из прессы?
— Нет.
— Что тебе нужно, парень?
— Мне нужно, чтобы вы помогли мне написать эссе.
— Об эволюции?
— Нет.
— Знаешь что? С меня хватит. Помогать всяким дуракам писать эссе — не желаю больше. Всё. Найди себе другого.
Профессор повесил трубку.
В гостиной к Винсу подошел дворецкий.
— Простите, сэр. Я не знаю, кому еще… мне рассказать… хмм… про мистера Форрестера.
— Я слушаю.
— Сегодня он вернулся домой… прошел в кабинет, взял пистолет, и уехал. Я здесь больше не служу, и понимаю, что меня это не касается… но… Он, возможно, совершит скоро какую-нибудь глупость. Я бы мог позвонить в полицию, но, боюсь, времени нет. В Апстейте живет человек, который… с которым у мистера Форрестера были в прошлом… э… конфликты.
Винс нахмурился.
— А конкретно?
— Я думаю… Слушайте, я ничего вам сейчас не говорю, а вы ничего не слышите. Хорошо?
— Конечно. Говорите.
— Я просто дворецкий.
— Ваша скромность в данном случае не приносит никакой пользы. Говорите.
— Мистер Форрестер и мистер Кокс…
— Так зовут этого человека? Кокс?
— Да. Они… поссорились. Пятнадцать лет назад. Поссорились… из-за жены… мистера Кокса. Мистер Форрестер считает, что мистер Кокс его разорил. Он также считает, что мистер Кокс ответственен за смерть мисс Илэйн.
— Это правда? — быстро спросил Винс.
— Ничего не знаю об этом, сэр. Однако, поскольку мистер Форрестер собирается сделать глупость, я посчитал нужным вас об этом уведомить. Сказать это больше некому. Миссис Форрестер в данный момент недоступна эмоционально, а мисс Гвендолин куда-то уехала.
— Вам известно, где именно мистер Форрестер предполагает найти мистера Кокса?
— Да, сэр. У меня есть карта в кладовой.
Он принес карту. Винс поблагодарил его и вышел на крыльцо.
Ого. Несколько мужчин и женщин застыли на мгновение, а затем сгрудились вокруг него.
— Эй, Винс! Как насчет комментария!
— Винс! Они тебя выгнали, да?
— Как ты себя чувствуешь теперь, после того, как убил жену?
— Тебя скоро арестуют?
… после того, как убил жену. Вопрос задала женщина в официальном костюме, с угловатым лицом и глазами, свидетельствующими, что все нужные ей факты стали ей известны лет двадцать назад, возможно еще в колледже, и теперь ее интересовали только любопытные комментарии, подтверждающие факты. Винс выхватил глазами из этой группы тяжеловатого молодого человека с детскими чертами лица.
— Ты, — сказал он.
— Так что же, мистер? — настаивала женщина?
— Пошла [непеч. ], — сказал Винс.
— Не смей меня оскорблять, подонок! — крикнула женщина, обижаясь.
Винс сделал угрожающий жест.
— Ах ты подлец! — закричала женщина. — Женоубийца! Я на тебя в суд подам!
— Хочешь материал для статьи? — спросил Винс человека с детскими чертами.
— Конечно, Винс.
— Пойдем со мной!
— Убийца! — кричала женщина. Она попыталась кинуться к нему. Трое мужчин удержали ее, говоря, «Что ты, что ты, уймись, Дебби…»
Винс прорвался к Бентли. За все годы, что они провели вместе, Илэйн так и не смогла его убедить купить менее заметную машину — «с меньшим индексом остентации», как она говорила. Репортер проследовал за ним, с энтузиазмом. Винс отпер дверь с пассажирской стороны, пропустил репортера внутрь, и захлопнул дверь. Тут он понял, что его прижмут к машине, если он станет ее обходить сзади или спереди. Положив ладони на крышу Бентли, он подпрыгнул, перекатился через крышу, соскользнул вниз, и нырнул внутрь до того, как они успели заблокировать дверь. Нажав кнопку, он запер одновременно все четыре двери.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Роджер. Роджер Вудз.
— Приключения любишь, Роджер Вудз?
— Конечно. Куда мы едем?
— Это вскоре выяснится. Но предупреждаю, есть риск.
— Я не против, Винс.
— Не следует называть меня Винс. Я старше и богаче, чем ты.
Винс сомневался, что Роджеру действительно понравится рисковый аспект дела, когда дело начнется. Дни авантюрных репортеров, сующих нос во все подряд, давно прошли.
На пандусе Вест Сайд Шоссе пришлось постоять в пробке. Винс подумал, а куда едут все эти частные, некоммерческие средства передвижения в рабочее время. Может, у них у всех были летние резиденции в Апстейте. На Мосту Вашингтона открыты были только две полосы в сторону Нью Джерзи, но, к счастью, машин там было мало. Летние резиденции, очевидно, располагались в черте города.
Палисайдз Парковое Шоссе — индустриальный ландшафт — высоковольтная линия, склады, деревья, побитые кислотным дождем. Присоединимся к движению на межштатном шоссе — много машин, в обе стороны.
Одно дело — тревожиться и спешить; другое — тревожиться, спешить, и одновременно вести машину. Адреналин требует реализации, каждый мускул требует действия. А какое может быть действие, если ты закупорен в драндулете, следующем с равномерной скоростью по монотонному шоссе. Вместо того, чтобы сжигать лишний жир и предохранять мускулы от неурочной усталости, адреналин начинает бродить в венах, и тревога только растет.
Как ни посмотри, Винс был в мире одинок. Отца своего он не знал. Мать, переменив нескольких мужей, уехала с другим сыном во Флориду. Форрестеры всегда относились к нему холодно. Новые друзья звонили ему после роковой ночи непрерывно, ожидая, что он пригласит их на обед куда-нибудь и оплатит счет в обмен на соболезнования. Дети… Да, но детей нужно утешать и лелеять, и развлекать… А кто развлечет и утешит Винса?
Старик Форрестер попал в переделку. Если этот Кокс действительно ответственен за убийство, тогда Винс… Что? Что он сделает? Никакого понятия. Он этого Кокса в глаза не видел. Не слышал о нем. К Коксу у Винса не было никаких чувств.
Волна адреналина откатила немного. Роджер Вудз что-то очень молчалив для репортера. «Репортер Разочарован». Может у него появились по поводу этого приключения неправильные мысли. Винс перегнулся, открыл перчаточное отделение, и вынул беретту. Глаза Роджера широко раскрылись.
— Не бойся, — сказал Винс. — Сомневаюсь, что мы воспользуемся этой игрушкой сегодня. Я просто на всякий случай… Вот что, на, возьми.
Убить Кокса… слышать, как он умоляет о пощаде… переломать ему кости… наверное, было бы приятно. Наверное. И что — какой будет результат, помимо общенационального скандала? Тюрьма убийце, Джон и Мора получают права на детей. Дети вырастают без родителей. Двадцать или тридцать лет в тюрьме, потом выходишь, одинокий и бесполезный. Джон и Мора умерли, дети смотрят на отца, будто он посторонний. Все это — ради чего? Ради удовлетворения жажды мести, ради десятиминутного кайфа?