– Ну как, Гафч? – спросила я у большого знатока живописи.
– Гаф-гаф! – одобрительно пролаял пес.
– Я тоже так думаю.
Тут опять зазвонил телефон в прихожей. И опять это был Перепелкин.
– Где же вы, Эмма?! – с непонятным раздражением закричал он. – Идете или не идете?!
– Уже в пути, Глеб Борисыч! – прокричала я в ответ.
И, бросив трубку, погнала в Эрмитаж.
СТРАННОЕ ОТКРЫТИЕ
МЫ БЕРЕМСЯ ЗА ДЕЛО
ГАФЧИК ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ
ВСТРЕЧА С МУМУ
– Гаф-гаф! – одобрительно пролаял пес.
– Я тоже так думаю.
Тут опять зазвонил телефон в прихожей. И опять это был Перепелкин.
– Где же вы, Эмма?! – с непонятным раздражением закричал он. – Идете или не идете?!
– Уже в пути, Глеб Борисыч! – прокричала я в ответ.
И, бросив трубку, погнала в Эрмитаж.
СТРАННОЕ ОТКРЫТИЕ
Дом, где жили тетя Мотя и Перепелкин, стоял на набережной реки Мойки. В двух шагах от Эрмитажа. И поэтому я через десять минут была в музее.
Глеб Борисыч как-то напряженно со мной поздоровался и предложил:
– Давайте, Эмма, я вам покажу Эрмитаж?
– А как же «Джоконда»?
– К ней мы еще успеем. Выставка откроется через час.
– Зачем же вы меня торопили? – удивилась я. Перепелкин стал заметно нервничать.
– Эмма, неужели вам не интересно пройти по залам музея? Посмотреть выставленные здесь шедевры.
– Да я позавчера смотрела.
– Пойдемте, пойдемте, – настаивал Глеб Бори-сыч. – По Эрмитажу можно ходить до бесконечности, и никогда не надоест.
Ну, не знаю. Мы прошли с Перепелкиным только два зала, а мне уже надоело. Глеб Борисыч подолгу останавливался у каждой картины и подробно объяснял, когда было создано полотно, что хотел художник выразить своим творением и т. д. и т. п.
– Да все понятно, Глеб Борисыч, – тянула я его за руку. – Идемте дальше.
– Нет, нет, Эмма, – упирался он. – Данная картина помимо аллегорического смысла имеет еще и скрытый символический смысл. Я вам его сейчас объясню…
И Перепелкин начинал объяснять. В общем, заколебал своими познаниями в живописи.
Наконец час прошел, и мы отправились в Синий зал смотреть «Джоконду». По дороге неугомонный Глеб Борисыч принялся доставать меня рассказами о Леонардо да Винчи.
– Леонардо был не только замечательным художником, но еще и замечательным ученым…
– Да что вы говорите? – кисло отвечала я, чувствуя, что мне предстоит выслушать длинную лекцию о том, каким замечательным ученым был Леонардо да Винчи.
Так и оказалось.
– Его интересовало буквально все, – с воодушевлением рассказывал Перепелкин. – Строение человеческого тела, законы механики, вопросы геологии, астрономия…
Боже, какой занудливый старик. Я зевнула.
– Вам скучно, Эмма? – заметив мой зевок, остановился Перепелкин. – Кажется, я опять увлекся. Извините.
– Ни капельки не скучно, – ответила я, с трудом сдерживая второй зевок. – Наоборот, очень даже интересно. Кстати, я хотела вас спросить, да забыла.
– А что именно?
– Зачем Леонардо нарисовал две одинаковые картины?
– О, это интересный вопрос, – загорелись глаза у Перепелкина. – На сей счет у меня имеется несколько любопытных гипотез. Первая, самая простая гипотеза заключается в том, что Леонардо влюбился в собственное творение и не в силах был с ним расстаться. Но картина писалась на заказ, а полученный аванс художник уже истратил. Поэтому он написал еще одну, точно такую же картину и отдал ее заказчику, мужу Моны Лизы, флорентийцу Франческо дель Джоконде. Что же касается самой Моны Лизы ди Антонио Марии ди Нольдо Герардини, то это была поистине удивительная женщина…
И Перепелкин стал рассказывать о Моне Лизе. Да с такими подробностями, будто она не умерла несколько веков назад, а только что отошла в курилку покурить.
– Глеб Борисович, – окликнул Перепелкина солидный мужчина в дымчатых очках.
Перепелкин тотчас прервал свой рассказ.
– Слушаю вас, Вячеслав Семенович!
– Вы не могли бы зайти ко мне в кабинет? Для, так сказать, конфиденциальной беседы.
– Хорошо, Вячеслав Семенович. «Солидный» посмотрел на меня сквозь дымчатые очки.
– А это что за прелестное создание?
– Эмма Мухина. Помните, я вам про нее говорил. Моя знакомая из Москвы.
– Помню, помню. И как там Москва? Что новенького в Третьяковской галерее?..
– В Третьяковке все по-старому, – ответила я.
– А у нас в Эрмитаже «Джоконда» экспонируется, – похвастался «солидный». – Мировой, так сказать, шедевр.
– Мы с Эммой как раз идем на выставку. Да, кстати, Эмма, познакомься: Вячеслав Семенович Косола-пов. В данный момент он является директором Эрмитажа.
– Совершенно верно, – вальяжно подтвердил Ко-солапов. – Я, так сказать, временно исполняю обязанности отсутствующего директора. А вообще-то я его заместитель. – Он перевел взгляд на Перепелкина. – Значит, я вас жду, Глеб Борисович.
И Косолапов важно пошел по коридору.
– Придется вам сходить одной. Эмма, – с– сказал Перепелкин. – Сами слышали, начальство к себе требует.
Он что-то быстро нацарапал в блокноте, вырвал листок и протянул мне.
– Отдадите на контроле.
В общем, Перепелкин побежал за Косолаповым, а я порулила в Синий зал смотреть «Джоконду». При входе в зал я показала записку здоровенному амбалу-би-летеру, и он пропустил меня без очереди.
«Джоконда» находилась на возвышении посредине зала. Со всех сторон ее окружали такие же здоровенные, как и билетер, охранники. Все сплошь в черных пиджаках и с оттопыренными правыми карманами, где у них, видимо, лежали пушки.
Охранники настороженно смотрели на проходящих мимо картины людей. Сама же Джоконда смотрела на белый свет через толстое бронированное стекло.
Зрителям не разрешалось останавливаться перед картиной ни на секунду. Если кто-нибудь чуть-чуть замедлял шаг, к нему тотчас спешил охранник и приказывал: «Проходите, проходите. Не задерживайтесь».
Все шли мимо «Джоконды» в благоговейном молчании.
Я тоже прошла. «Мона Лиза» за бронированным стеклом ничем не отличалась от «Моны Лизы», что висела в спальне тети Моти. Даже зеленая крапинка в черном зрачке была точно такая же.
Зеленая крапинка!!!
Я чуть не вскрикнула от удивления. Да это же пластилин, которым я залепила дырку на полотне! Откуда он взялся на этой картине?!. Я остановилась и начала пристально вглядываться в правый глаз итальянки. «Проходи, девочка, проходи», – легла мне на плечо тяжелая рука охранника.
Я вышла из зала и в раздумье остановилась. Конечно же, мне это почудилось. Никакой зеленой крапинки там быть не может. И все-таки… Я медленно побрела по галерее. И ноги сами собой привели меня обратно ко входу в Синий зал. Я второй раз показала билетеру перепелкинскую записку, и он, ни слова не говоря, пропустил меня в зал.
И на этот раз в правом зрачке блеснула зеленая крапинка! Ничего не понимаю. Может, просто бронированное стекло отсвечивает?.. Я показала билетеру записку в третий раз и, проходя мимо «Джоконды», не увидела никакой крапинки. Прямо идиотизм какой-то, честное слово. Я прошла мимо картины в четвертый раз, в пятый, в шестой, в седьмой…
Когда я показала билетеру записку в десятый раз, он посмотрел на меня, как на слегка рехнувшуюся. Охранники в зале тоже стали на меня коситься. Надо было уходить. А я, хоть убейте, никак не могла врубиться, есть в правом глазу «Джоконды» зеленая крапинка или нет.
Наконец мои собственные глаза начали слезиться от напряжения, и я, выйдя из Эрмитажа, помчалась обратно на Мойку. «Так есть там зеленая крапинка или нет?! – размышляла я на бегу. – Есть или нет?!» С одной стороны, откуда ей взяться? А с другой стороны – семь раз из двенадцати я отчетливо видела зеленую точку. А вдруг у меня уже глюки начались из-за этого чертового пятна на плече?!
Открыв дверь, я влетела в прихожую и, не снимая ботинок, понеслась в спальню. То, что я там увидела, повергло меня в настоящий шок.
Зеленая крапинка на картине – исчезла.
Это было уже слишком. Я чуть ли не носом уткнулась в полотно. Нет зеленой крапинки. Я поскребла картину ногтем. Гладко. Ни пластилина, ни пореза. Холст совершенно целый. Целехонький. А что же, скажите на милость, я замазывала пластилином?!.
Я кинулась к столу. В ящике вместе с ножницами лежало еще увеличительное стекло. Я решила через «увеличилку» исследовать Джокондин зрачок. Что-то здесь было явно не то. Не могла дырка на полотне взять и зарасти.
Я выдвинула ящик, достала лупу и тут…
И тут за спиной послышался шорох. Я не испугалась, думая, что это Гафчик.
Но это был не Гафчик.
– Му-му, – раздался хриплый голос у самого уха.
Я похолодела. Это был немой убийца Муму.
Глеб Борисыч как-то напряженно со мной поздоровался и предложил:
– Давайте, Эмма, я вам покажу Эрмитаж?
– А как же «Джоконда»?
– К ней мы еще успеем. Выставка откроется через час.
– Зачем же вы меня торопили? – удивилась я. Перепелкин стал заметно нервничать.
– Эмма, неужели вам не интересно пройти по залам музея? Посмотреть выставленные здесь шедевры.
– Да я позавчера смотрела.
– Пойдемте, пойдемте, – настаивал Глеб Бори-сыч. – По Эрмитажу можно ходить до бесконечности, и никогда не надоест.
Ну, не знаю. Мы прошли с Перепелкиным только два зала, а мне уже надоело. Глеб Борисыч подолгу останавливался у каждой картины и подробно объяснял, когда было создано полотно, что хотел художник выразить своим творением и т. д. и т. п.
– Да все понятно, Глеб Борисыч, – тянула я его за руку. – Идемте дальше.
– Нет, нет, Эмма, – упирался он. – Данная картина помимо аллегорического смысла имеет еще и скрытый символический смысл. Я вам его сейчас объясню…
И Перепелкин начинал объяснять. В общем, заколебал своими познаниями в живописи.
Наконец час прошел, и мы отправились в Синий зал смотреть «Джоконду». По дороге неугомонный Глеб Борисыч принялся доставать меня рассказами о Леонардо да Винчи.
– Леонардо был не только замечательным художником, но еще и замечательным ученым…
– Да что вы говорите? – кисло отвечала я, чувствуя, что мне предстоит выслушать длинную лекцию о том, каким замечательным ученым был Леонардо да Винчи.
Так и оказалось.
– Его интересовало буквально все, – с воодушевлением рассказывал Перепелкин. – Строение человеческого тела, законы механики, вопросы геологии, астрономия…
Боже, какой занудливый старик. Я зевнула.
– Вам скучно, Эмма? – заметив мой зевок, остановился Перепелкин. – Кажется, я опять увлекся. Извините.
– Ни капельки не скучно, – ответила я, с трудом сдерживая второй зевок. – Наоборот, очень даже интересно. Кстати, я хотела вас спросить, да забыла.
– А что именно?
– Зачем Леонардо нарисовал две одинаковые картины?
– О, это интересный вопрос, – загорелись глаза у Перепелкина. – На сей счет у меня имеется несколько любопытных гипотез. Первая, самая простая гипотеза заключается в том, что Леонардо влюбился в собственное творение и не в силах был с ним расстаться. Но картина писалась на заказ, а полученный аванс художник уже истратил. Поэтому он написал еще одну, точно такую же картину и отдал ее заказчику, мужу Моны Лизы, флорентийцу Франческо дель Джоконде. Что же касается самой Моны Лизы ди Антонио Марии ди Нольдо Герардини, то это была поистине удивительная женщина…
И Перепелкин стал рассказывать о Моне Лизе. Да с такими подробностями, будто она не умерла несколько веков назад, а только что отошла в курилку покурить.
– Глеб Борисович, – окликнул Перепелкина солидный мужчина в дымчатых очках.
Перепелкин тотчас прервал свой рассказ.
– Слушаю вас, Вячеслав Семенович!
– Вы не могли бы зайти ко мне в кабинет? Для, так сказать, конфиденциальной беседы.
– Хорошо, Вячеслав Семенович. «Солидный» посмотрел на меня сквозь дымчатые очки.
– А это что за прелестное создание?
– Эмма Мухина. Помните, я вам про нее говорил. Моя знакомая из Москвы.
– Помню, помню. И как там Москва? Что новенького в Третьяковской галерее?..
– В Третьяковке все по-старому, – ответила я.
– А у нас в Эрмитаже «Джоконда» экспонируется, – похвастался «солидный». – Мировой, так сказать, шедевр.
– Мы с Эммой как раз идем на выставку. Да, кстати, Эмма, познакомься: Вячеслав Семенович Косола-пов. В данный момент он является директором Эрмитажа.
– Совершенно верно, – вальяжно подтвердил Ко-солапов. – Я, так сказать, временно исполняю обязанности отсутствующего директора. А вообще-то я его заместитель. – Он перевел взгляд на Перепелкина. – Значит, я вас жду, Глеб Борисович.
И Косолапов важно пошел по коридору.
– Придется вам сходить одной. Эмма, – с– сказал Перепелкин. – Сами слышали, начальство к себе требует.
Он что-то быстро нацарапал в блокноте, вырвал листок и протянул мне.
– Отдадите на контроле.
В общем, Перепелкин побежал за Косолаповым, а я порулила в Синий зал смотреть «Джоконду». При входе в зал я показала записку здоровенному амбалу-би-летеру, и он пропустил меня без очереди.
«Джоконда» находилась на возвышении посредине зала. Со всех сторон ее окружали такие же здоровенные, как и билетер, охранники. Все сплошь в черных пиджаках и с оттопыренными правыми карманами, где у них, видимо, лежали пушки.
Охранники настороженно смотрели на проходящих мимо картины людей. Сама же Джоконда смотрела на белый свет через толстое бронированное стекло.
Зрителям не разрешалось останавливаться перед картиной ни на секунду. Если кто-нибудь чуть-чуть замедлял шаг, к нему тотчас спешил охранник и приказывал: «Проходите, проходите. Не задерживайтесь».
Все шли мимо «Джоконды» в благоговейном молчании.
Я тоже прошла. «Мона Лиза» за бронированным стеклом ничем не отличалась от «Моны Лизы», что висела в спальне тети Моти. Даже зеленая крапинка в черном зрачке была точно такая же.
Зеленая крапинка!!!
Я чуть не вскрикнула от удивления. Да это же пластилин, которым я залепила дырку на полотне! Откуда он взялся на этой картине?!. Я остановилась и начала пристально вглядываться в правый глаз итальянки. «Проходи, девочка, проходи», – легла мне на плечо тяжелая рука охранника.
Я вышла из зала и в раздумье остановилась. Конечно же, мне это почудилось. Никакой зеленой крапинки там быть не может. И все-таки… Я медленно побрела по галерее. И ноги сами собой привели меня обратно ко входу в Синий зал. Я второй раз показала билетеру перепелкинскую записку, и он, ни слова не говоря, пропустил меня в зал.
И на этот раз в правом зрачке блеснула зеленая крапинка! Ничего не понимаю. Может, просто бронированное стекло отсвечивает?.. Я показала билетеру записку в третий раз и, проходя мимо «Джоконды», не увидела никакой крапинки. Прямо идиотизм какой-то, честное слово. Я прошла мимо картины в четвертый раз, в пятый, в шестой, в седьмой…
Когда я показала билетеру записку в десятый раз, он посмотрел на меня, как на слегка рехнувшуюся. Охранники в зале тоже стали на меня коситься. Надо было уходить. А я, хоть убейте, никак не могла врубиться, есть в правом глазу «Джоконды» зеленая крапинка или нет.
Наконец мои собственные глаза начали слезиться от напряжения, и я, выйдя из Эрмитажа, помчалась обратно на Мойку. «Так есть там зеленая крапинка или нет?! – размышляла я на бегу. – Есть или нет?!» С одной стороны, откуда ей взяться? А с другой стороны – семь раз из двенадцати я отчетливо видела зеленую точку. А вдруг у меня уже глюки начались из-за этого чертового пятна на плече?!
Открыв дверь, я влетела в прихожую и, не снимая ботинок, понеслась в спальню. То, что я там увидела, повергло меня в настоящий шок.
Зеленая крапинка на картине – исчезла.
Это было уже слишком. Я чуть ли не носом уткнулась в полотно. Нет зеленой крапинки. Я поскребла картину ногтем. Гладко. Ни пластилина, ни пореза. Холст совершенно целый. Целехонький. А что же, скажите на милость, я замазывала пластилином?!.
Я кинулась к столу. В ящике вместе с ножницами лежало еще увеличительное стекло. Я решила через «увеличилку» исследовать Джокондин зрачок. Что-то здесь было явно не то. Не могла дырка на полотне взять и зарасти.
Я выдвинула ящик, достала лупу и тут…
И тут за спиной послышался шорох. Я не испугалась, думая, что это Гафчик.
Но это был не Гафчик.
– Му-му, – раздался хриплый голос у самого уха.
Я похолодела. Это был немой убийца Муму.
МЫ БЕРЕМСЯ ЗА ДЕЛО
В жизни бывают моменты, когда надо не думать, а действовать. Сейчас был именно такой момент. Не оборачиваясь, я резко двинула локтем так, чтобы попасть убийце в солнечное сплетение. Позади раздался сдавленный стон и грохот упавшего тела. Я стремительно повернулась. Смотрю – ни фига себе! – на полу, выпучив глаза, лежит… Володька Воробьев!
– Воробей, – бросилась я к нему, – ты не ушибся?!
– Ох-ох, – ловил он ртом воздух. – Му… Му… Мухина… я же… по… по… шутил… А ты… под… дых…
– Сам виноват, – сказала я. – Нечего так шутить.
– Ну у тебя и удар, – хрипел Володька. – Такое ощущение… будто в живот… самосвал… врезался…
– Ты же знаешь, что я каратистка. Воробей закрыл глаза.
– Ой, как больно.
Я опустилась на колени и погладила Володьку по голове.
– Бедный Воробушек…
– Да пошла ты, Мухина… – мотнул он головой, пытаясь сбросить мою руку. – Сначала чуть не убила, а теперь с утешениями лезешь.
Наконец Володька отдышался. Я помогла ему добраться до дивана. Он лег и скрестил руки на груди.
– Все, Мухина. Прощай. Отъезжаю на тот свет.
– Подумаешь, локтем его чуть-чуть задели. Веди себя достойно, Воробей. Будь мужчиной.
– Мужчины с биологической точки зрения гораздо слабее женщин, – сварливо ответил Володька.
– Дй ладно. Ты лучше послушай, какие тут со мной чудеса творятся…
– Ой, нет. Дай хоть немного прийти в себя. А ты пока на вот, почитай. – Он достал из кармана сложенную газету. – На последней странице смотри, в левом углу.
Я развернула газету и нашла крохотную заметку под названием «Убийство на уроке физики».
«Криминальный мир добрался и до наших школ, – говорилось в заметке. – Вчера в самом центре Москвы произошло убийство. В школе № 10, на уроке физики, была убита ученица 8 „б“ класса Эмма Мухина. Она отвечала у доски, когда в открытую форточку влетела пуля снайпера и попала девочке в голову. Девочка скончалась на месте. Преподавательница физики Надежда Васильевна Бубенчикова поставила Мухиной за ответ пятерку. Посмертно…»
– Там еще фотка есть, – сказал Володька.
– Я вижу.
На фото был снят наш кабинет физики. Мой труп, вернее, труп капитана Чмонина лежал на полу, у доски. Рядом стояла растерянная Надежда Васильевна с указкой в руке.
«Бедняга», – подумала я о Чмонине. Конечно, он был маленько долбанутый, но все равно жаль человека. По существу, ведь капитан из-за меня погиб.
– Когда это случилось, – сказал Володька, – я сразу понял, что ты мне по телефону правду говорила.
– Эх, Воробей, Воробей, – вздохнула я. – Тебе давным-давно уже пора понять – я всегда правду говорю. Просто правда не всегда бывает правдоподобной.
Володька поудобнее устроился на диване.
– Ну давай выкладывай, что тут за чудеса творятся?! Я рассказала ему обо всех своих приключениях. Начиная от Немухина и кончая «Джокондой».
– Потрясная история, – сказал Воробей, выслушав мой рассказ. – Ты, Мухина, как всегда, в своем репертуаре. Исчезнувший труп, черное пятно… – Он замолчал, что-то обдумывая. – Слушай, а ты к врачу-то ходила?
Я отрицательно помотала головой.
– Ну ты даешь. Вроде умная девчонка, а ведешь себя как дура. Тебе надо срочно идти к врачу.
– К какому еще врачу?! Ты что, Воробей, наших врачей не знаешь?!. Забыл, как твой сосед ходил к зубному. А тот ему вместо больного зуба два здоровых вырвал!..
– Угомонись, Мухина, – поморщился Володька. Но я не угомонилась.
– И по ящику передача была: одной женщине аппендицит вырезали; а когда наркоз давать стали, баллоны перепутали. Вместо кислорода дали углекислый газ. Помнишь? Вместе же смотрели.
– Угу, – поддакнул Воробей, думая о своем. – Знаешь что, Мухина, расскажи все с самого начала. И постарайся не пропустить ни одной детали.
Я начала заново.
– Постой, постой, – перебил меня Володька, когда я дошла до убийства в ночном клубе. – Получается, Лола выстрелила в Немухина, а через минуту приехали оперативники. Не слишком ли быстро они появились? Выходит, их вызвали еще до того, как произошло убийство.
– Верно, Воробей! – воскликнула я. – А как ты считаешь, почему все посетители клуба сказали, что это я совершила убийство?!
Володька подумал-подумал и выдал:
– Да потому что все они – сообщники убийцы!
– Ну нет, Воробей.
– Не «нет», а «да»! Я недавно читал детективчик, там одного типа в поезде грохнули. А в конце оказалось, что все пассажиры в вагоне – убийцы! Они специально взяли билеты в вагон, где ехала их жертва. Похоже, в клубе «Какаду» была точно такая же ситуация. Там большой зал?
– Да не особенно.
– Сколько столиков?
– Штук двадцать.
– Двадцать столиков, за каждым, в среднем, по два человека. Это будет… – стал мысленно перемножать Володька. – Это будет сорок человек. Не так уж и много. В общем, налицо явная «подстава».
– Какая еще «подстава»?
– Тебя подставили, Мухина, в ночном клубе.
– Охо-хо, – вздохнула я. – Не жизнь, а сплошная чернуха. Неужели мы когда-нибудь разгадаем все эти загадки, а, Воробей?!
– Разгадаем, Мухина. Настоящий сыщик, получив минимум информации, всегда сумеет домыслить остальное. Просто когда ты рассказываешь, все ниточки собираются в один клубок. А надо каждую ниточку рассматривать по отдельности. Возможно, они между собой вовсе и не связаны. И те, кто убил Чмонина, не знают о тех, кто подложил бомбы в купе и гостинице. А звонок Смерти и вся история с «Джокондой» – это уже третья ниточка, не имеющая ничего общего с двумя первыми…
– Тогда убийство Немухина – это четвертая ниточка.
– Правильно, Мухина. Видишь, не так уж все и запутано. Всего-навсего четыре ниточки. Но я думаю, пока нам надо потянуть за самую опасную нитку. За ту, что связана с черным пятном у тебя на плече.
– Ох уж мне это черное пятно…
– Давай для начала сходим в Эрмитаж. Тогда узнаем, есть в зрачке «Джоконды» пластилин или нет.
– Как мы узнаем, если к картине ближе чем на три метра не подпускают?!
– Элементарно, Мухина. У тети Моти должен быть театральный бинокль. Она же театралка.
– Ты гений, Воробей! – Я мигом притащила бинокль, который лежал в ящике стола вместе с ножницами и лупой.
Володька бодро вскочил с дивана.
– Двигаем в Эрмитаж!
– Что, прямо сейчас?!
– Нет, через сто пятьдесят лет! Раз я здесь, Мухина, пора браться за дело. О'кей?!
– О'кей! – весело ответила я. И мы отправились в Эрмитаж.
– Воробей, – бросилась я к нему, – ты не ушибся?!
– Ох-ох, – ловил он ртом воздух. – Му… Му… Мухина… я же… по… по… шутил… А ты… под… дых…
– Сам виноват, – сказала я. – Нечего так шутить.
– Ну у тебя и удар, – хрипел Володька. – Такое ощущение… будто в живот… самосвал… врезался…
– Ты же знаешь, что я каратистка. Воробей закрыл глаза.
– Ой, как больно.
Я опустилась на колени и погладила Володьку по голове.
– Бедный Воробушек…
– Да пошла ты, Мухина… – мотнул он головой, пытаясь сбросить мою руку. – Сначала чуть не убила, а теперь с утешениями лезешь.
Наконец Володька отдышался. Я помогла ему добраться до дивана. Он лег и скрестил руки на груди.
– Все, Мухина. Прощай. Отъезжаю на тот свет.
– Подумаешь, локтем его чуть-чуть задели. Веди себя достойно, Воробей. Будь мужчиной.
– Мужчины с биологической точки зрения гораздо слабее женщин, – сварливо ответил Володька.
– Дй ладно. Ты лучше послушай, какие тут со мной чудеса творятся…
– Ой, нет. Дай хоть немного прийти в себя. А ты пока на вот, почитай. – Он достал из кармана сложенную газету. – На последней странице смотри, в левом углу.
Я развернула газету и нашла крохотную заметку под названием «Убийство на уроке физики».
«Криминальный мир добрался и до наших школ, – говорилось в заметке. – Вчера в самом центре Москвы произошло убийство. В школе № 10, на уроке физики, была убита ученица 8 „б“ класса Эмма Мухина. Она отвечала у доски, когда в открытую форточку влетела пуля снайпера и попала девочке в голову. Девочка скончалась на месте. Преподавательница физики Надежда Васильевна Бубенчикова поставила Мухиной за ответ пятерку. Посмертно…»
– Там еще фотка есть, – сказал Володька.
– Я вижу.
На фото был снят наш кабинет физики. Мой труп, вернее, труп капитана Чмонина лежал на полу, у доски. Рядом стояла растерянная Надежда Васильевна с указкой в руке.
«Бедняга», – подумала я о Чмонине. Конечно, он был маленько долбанутый, но все равно жаль человека. По существу, ведь капитан из-за меня погиб.
– Когда это случилось, – сказал Володька, – я сразу понял, что ты мне по телефону правду говорила.
– Эх, Воробей, Воробей, – вздохнула я. – Тебе давным-давно уже пора понять – я всегда правду говорю. Просто правда не всегда бывает правдоподобной.
Володька поудобнее устроился на диване.
– Ну давай выкладывай, что тут за чудеса творятся?! Я рассказала ему обо всех своих приключениях. Начиная от Немухина и кончая «Джокондой».
– Потрясная история, – сказал Воробей, выслушав мой рассказ. – Ты, Мухина, как всегда, в своем репертуаре. Исчезнувший труп, черное пятно… – Он замолчал, что-то обдумывая. – Слушай, а ты к врачу-то ходила?
Я отрицательно помотала головой.
– Ну ты даешь. Вроде умная девчонка, а ведешь себя как дура. Тебе надо срочно идти к врачу.
– К какому еще врачу?! Ты что, Воробей, наших врачей не знаешь?!. Забыл, как твой сосед ходил к зубному. А тот ему вместо больного зуба два здоровых вырвал!..
– Угомонись, Мухина, – поморщился Володька. Но я не угомонилась.
– И по ящику передача была: одной женщине аппендицит вырезали; а когда наркоз давать стали, баллоны перепутали. Вместо кислорода дали углекислый газ. Помнишь? Вместе же смотрели.
– Угу, – поддакнул Воробей, думая о своем. – Знаешь что, Мухина, расскажи все с самого начала. И постарайся не пропустить ни одной детали.
Я начала заново.
– Постой, постой, – перебил меня Володька, когда я дошла до убийства в ночном клубе. – Получается, Лола выстрелила в Немухина, а через минуту приехали оперативники. Не слишком ли быстро они появились? Выходит, их вызвали еще до того, как произошло убийство.
– Верно, Воробей! – воскликнула я. – А как ты считаешь, почему все посетители клуба сказали, что это я совершила убийство?!
Володька подумал-подумал и выдал:
– Да потому что все они – сообщники убийцы!
– Ну нет, Воробей.
– Не «нет», а «да»! Я недавно читал детективчик, там одного типа в поезде грохнули. А в конце оказалось, что все пассажиры в вагоне – убийцы! Они специально взяли билеты в вагон, где ехала их жертва. Похоже, в клубе «Какаду» была точно такая же ситуация. Там большой зал?
– Да не особенно.
– Сколько столиков?
– Штук двадцать.
– Двадцать столиков, за каждым, в среднем, по два человека. Это будет… – стал мысленно перемножать Володька. – Это будет сорок человек. Не так уж и много. В общем, налицо явная «подстава».
– Какая еще «подстава»?
– Тебя подставили, Мухина, в ночном клубе.
– Охо-хо, – вздохнула я. – Не жизнь, а сплошная чернуха. Неужели мы когда-нибудь разгадаем все эти загадки, а, Воробей?!
– Разгадаем, Мухина. Настоящий сыщик, получив минимум информации, всегда сумеет домыслить остальное. Просто когда ты рассказываешь, все ниточки собираются в один клубок. А надо каждую ниточку рассматривать по отдельности. Возможно, они между собой вовсе и не связаны. И те, кто убил Чмонина, не знают о тех, кто подложил бомбы в купе и гостинице. А звонок Смерти и вся история с «Джокондой» – это уже третья ниточка, не имеющая ничего общего с двумя первыми…
– Тогда убийство Немухина – это четвертая ниточка.
– Правильно, Мухина. Видишь, не так уж все и запутано. Всего-навсего четыре ниточки. Но я думаю, пока нам надо потянуть за самую опасную нитку. За ту, что связана с черным пятном у тебя на плече.
– Ох уж мне это черное пятно…
– Давай для начала сходим в Эрмитаж. Тогда узнаем, есть в зрачке «Джоконды» пластилин или нет.
– Как мы узнаем, если к картине ближе чем на три метра не подпускают?!
– Элементарно, Мухина. У тети Моти должен быть театральный бинокль. Она же театралка.
– Ты гений, Воробей! – Я мигом притащила бинокль, который лежал в ящике стола вместе с ножницами и лупой.
Володька бодро вскочил с дивана.
– Двигаем в Эрмитаж!
– Что, прямо сейчас?!
– Нет, через сто пятьдесят лет! Раз я здесь, Мухина, пора браться за дело. О'кей?!
– О'кей! – весело ответила я. И мы отправились в Эрмитаж.
ГАФЧИК ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ
По дороге Володька рассказал, каким образом он проник в запертую квартиру. Оказывается, у него был ключ, который тетя Мотя дала ему еще в прошлом году.
В Эрмитаже Воробей забрал у меня записку Глеба Борисыча (в записке было сказано: «Прошу пропустить без очереди. Г. П.») и, показав ее билетеру, прошел в Синий зал.
А я с нетерпением стала ждать его у выхода.
– Ну что?! – схватила я Володьку за руку, лишь только он появился в коридоре.
– Тебе показалось, Мухина. Нет там никакой зеленой крапинки.
– Как нет? – растерялась я. – Не может быть.
– Может, Эммочка, может. – Воробей ехидно улыбался.
– Наврал, да?!
– Не наврал, а пошутил.
Я так разозлилась, что чуть было опять не заехала ему поддых.
– Тоже мне шутник выискался. Володька сделал невинное лицо.
– Я тебя не понимаю, Мухина. Где твое чувство юмора?
– Чувство юмора, – сердито пробурчала я. – Когда со всех сторон наезжают, тут уж не до юмора.
– Не злись, Эмка, – примирительно сказал Воробей. – Пошли лучше по гамбургеру слопаем. Я угощаю.
Мы зашли в небольшую кафешку при Эрмитаже.
– Значит, так, Мухина, – вполголоса заговорил Володька, когда мы уселись за столик в углу, – видел я в зрачке у Моны Лизы зеленую точку. Отлично в бинокль разглядел. Но если б не знал, что она там, ни за что бы не заметил.
Я задумчиво подула на свой кофе.
– Выходит, кто-то поменял «Джоконд» местами.
– Допустим, этот кто-то знал, что в спальне у тети Моти висит отличная копия «Джоконды», – начал развивать мою мысль Воробей. – Так же допустим, что ему удалось ловко подменить одну картину другой. Хотя я не представляю, как это можно сделать средь бела дня да при такой охране. Ну, допустим, ему удалось. Но зачем оригинал тащить в квартиру тети Моти и вешать на стену?.. Вот этого я никак не могу понять.
– А кто еще, кроме Перепелкина, мог знать, что у Матильды Эрнестовны есть «Джоконда»? Володька перестал жевать и задумался.
– Да, пожалуй, никто… Слушай, а ты во сколько в Эрмитаж пошла?
– Точно не помню.
– Постарайся вспомнить. Я напрягла память.
– Значит, так. Когда я пришла в музей, Глеб Борисыч сказал, что до открытия выставки целый час. Выставка открылась в одиннадцать. От дома тети Моти До Эрмитажа идти минут десять. Выходит, я вышла из квартиры где-то без десяти десять.
– А вернулась обратно ровно в двенадцать, – подхватил Воробей. – Я пришел с вокзала полдвенадцатого. Получается, картину подменили между десятью и половиной двенадцатого, пока в квартире никого не было.
– Гафчик был, – машинально сказала я. Володька даже на стуле подскочил.
– Давай у него спросим!
– У кого?
– Да у Гафчика!
Я постучала пальцем по лбу.
– Воробей, ты что, того?! Как ты у собаки спросишь? Володька возбужденно запихал в рот остатки гамбургера.
– Ты забыла о моем научном эксперименте. Я же разработал специальную систему общения-. Один «гав» – означает «да»; два «гава» – нет. – Он смотрел подозрительно. – Небось не веришь, Мухина?
– Да кто вас с Гафчем знает, – уклончиво ответила я, вспомнив, как Гафчик принес в зубах коробку с пластилином.
Я рассказала об этом случае Володьке.
– Круто! – восхитился Воробей. – Мне вообще кажется, что люди произошли не от обезьян, а от собак.
– Ну уж ты загнул…
– Хочешь докажу?!
– После докажешь. Давай допивай кофе и пошли к Гафчу.
…Гафчик мирно спал в любимом кресле тети Моти. Володька растолкал его и сразу же приступил к делу.
– Слушай меня внимательно, собака. Ты у нас единственный свидетель. И сейчас будешь давать показания. Понял?
– Гаф! – ответил Гафчик.
– Он сказал «да»! – захлопала я в ладоши. – Ура! Воробей опустился перед Гафчем на корточки.
– Отвечайте, свидетель, кто-нибудь из посторонних заходил сегодня в квартиру?
– Гаф! – ответил Гафчик.
– Мужчина или женщина?
– Воробей, кто так вопрос ставит?! – толкнула я Володьку. – Ты по отдельности узнавай.
– Это была женщина? – спросил Володька.
– Гаф-гаф!
– Значит, мужчина?!
– Гаф!
Я тоже присела на корточки рядом с Володькой.
– Гафч, – спросила я, – а этот мужчина высокий?
– Гаф-гаф! – ответил пес.
– Низенький?
– Гаф-гаф! – снова ответил Гафч.
– Выходит, среднего роста, – сделал вывод Воробей.
– Гдф! – подтвердил Гафчик.
– А какие у него глаза? – продолжала я спрашивать. – Карие?
– Гаф-гаф!
– Зеленые?
– Гаф-гаф!
– Голубые?
– Гаф!
– Переходим к волосам, – сказал Володька. – Какие у него волосы? Прямые?!
– Гаф-гаф!
– Вьющиеся?
– Гаф!
– Ай да Гафченция! – В приливе нежности Воробей расцеловал Гафчикову морду. – Ты просто собачий Эйнштейн!.. Переходим к носу…
Короче говоря, мы довольно быстро составили «словесный портрет» неизвестного. И как только закончили, я сразу же поняла, кто этот тип. Быстро сгоняв в прихожую, я вытащила из кармана куртки фото немого убийцы Муму. Вернувшись в комнату, я сунула снимок под нос Гафчу.
– Этот заходил, да?!
– Гаф! – утвердительно ответил пес. Мы с Володькой уставились друг на друга.
– Лично я ничего не понимаю, – сказал Воробей.
– Лично я тоже, – сказала я.
Получалась какая-то абракадабра. Немой киллер Муму, которого я должна была найти в Питере и убрать, проникает в квартиру Матильды Эрнестовны, похищает «Джоконду», меняет ее в Эрмитаже на другую «Джоконду» и эту другую «Джоконду» приносит тете Моте…
– Все, Мухина, я пас, – сказал Володька. – Мой котелок уже не варит. Пойду, пожалуй, проветрю мозги. Заодно и Гафчика прогуляю.
Последние слова Воробья были встречены восторженным лаем. Оба приятеля отправились гулять. А я продолжала размышлять над странным поведением Муму. Впрочем, мой котелок тоже уже не особо варил. Поразмышляв минуты три, я решила размять ноги.
Я вышла в прихожую и увидела, что входная дверь открыта. Видимо, Володька забыл ее захлопнуть. Я закрыла дверь и пошла обратно в комнату.
– Му… му… – раздался за спиной хриплый голос. Я шла как ни в чем не бывало.
– Му… му… – повторил голос.
– Воробей, тебе не надоело еще мумукать? Я с улыбкой обернулась. И… обомлела. Потому что передо мной был не Воробей.
В Эрмитаже Воробей забрал у меня записку Глеба Борисыча (в записке было сказано: «Прошу пропустить без очереди. Г. П.») и, показав ее билетеру, прошел в Синий зал.
А я с нетерпением стала ждать его у выхода.
– Ну что?! – схватила я Володьку за руку, лишь только он появился в коридоре.
– Тебе показалось, Мухина. Нет там никакой зеленой крапинки.
– Как нет? – растерялась я. – Не может быть.
– Может, Эммочка, может. – Воробей ехидно улыбался.
– Наврал, да?!
– Не наврал, а пошутил.
Я так разозлилась, что чуть было опять не заехала ему поддых.
– Тоже мне шутник выискался. Володька сделал невинное лицо.
– Я тебя не понимаю, Мухина. Где твое чувство юмора?
– Чувство юмора, – сердито пробурчала я. – Когда со всех сторон наезжают, тут уж не до юмора.
– Не злись, Эмка, – примирительно сказал Воробей. – Пошли лучше по гамбургеру слопаем. Я угощаю.
Мы зашли в небольшую кафешку при Эрмитаже.
– Значит, так, Мухина, – вполголоса заговорил Володька, когда мы уселись за столик в углу, – видел я в зрачке у Моны Лизы зеленую точку. Отлично в бинокль разглядел. Но если б не знал, что она там, ни за что бы не заметил.
Я задумчиво подула на свой кофе.
– Выходит, кто-то поменял «Джоконд» местами.
– Допустим, этот кто-то знал, что в спальне у тети Моти висит отличная копия «Джоконды», – начал развивать мою мысль Воробей. – Так же допустим, что ему удалось ловко подменить одну картину другой. Хотя я не представляю, как это можно сделать средь бела дня да при такой охране. Ну, допустим, ему удалось. Но зачем оригинал тащить в квартиру тети Моти и вешать на стену?.. Вот этого я никак не могу понять.
– А кто еще, кроме Перепелкина, мог знать, что у Матильды Эрнестовны есть «Джоконда»? Володька перестал жевать и задумался.
– Да, пожалуй, никто… Слушай, а ты во сколько в Эрмитаж пошла?
– Точно не помню.
– Постарайся вспомнить. Я напрягла память.
– Значит, так. Когда я пришла в музей, Глеб Борисыч сказал, что до открытия выставки целый час. Выставка открылась в одиннадцать. От дома тети Моти До Эрмитажа идти минут десять. Выходит, я вышла из квартиры где-то без десяти десять.
– А вернулась обратно ровно в двенадцать, – подхватил Воробей. – Я пришел с вокзала полдвенадцатого. Получается, картину подменили между десятью и половиной двенадцатого, пока в квартире никого не было.
– Гафчик был, – машинально сказала я. Володька даже на стуле подскочил.
– Давай у него спросим!
– У кого?
– Да у Гафчика!
Я постучала пальцем по лбу.
– Воробей, ты что, того?! Как ты у собаки спросишь? Володька возбужденно запихал в рот остатки гамбургера.
– Ты забыла о моем научном эксперименте. Я же разработал специальную систему общения-. Один «гав» – означает «да»; два «гава» – нет. – Он смотрел подозрительно. – Небось не веришь, Мухина?
– Да кто вас с Гафчем знает, – уклончиво ответила я, вспомнив, как Гафчик принес в зубах коробку с пластилином.
Я рассказала об этом случае Володьке.
– Круто! – восхитился Воробей. – Мне вообще кажется, что люди произошли не от обезьян, а от собак.
– Ну уж ты загнул…
– Хочешь докажу?!
– После докажешь. Давай допивай кофе и пошли к Гафчу.
…Гафчик мирно спал в любимом кресле тети Моти. Володька растолкал его и сразу же приступил к делу.
– Слушай меня внимательно, собака. Ты у нас единственный свидетель. И сейчас будешь давать показания. Понял?
– Гаф! – ответил Гафчик.
– Он сказал «да»! – захлопала я в ладоши. – Ура! Воробей опустился перед Гафчем на корточки.
– Отвечайте, свидетель, кто-нибудь из посторонних заходил сегодня в квартиру?
– Гаф! – ответил Гафчик.
– Мужчина или женщина?
– Воробей, кто так вопрос ставит?! – толкнула я Володьку. – Ты по отдельности узнавай.
– Это была женщина? – спросил Володька.
– Гаф-гаф!
– Значит, мужчина?!
– Гаф!
Я тоже присела на корточки рядом с Володькой.
– Гафч, – спросила я, – а этот мужчина высокий?
– Гаф-гаф! – ответил пес.
– Низенький?
– Гаф-гаф! – снова ответил Гафч.
– Выходит, среднего роста, – сделал вывод Воробей.
– Гдф! – подтвердил Гафчик.
– А какие у него глаза? – продолжала я спрашивать. – Карие?
– Гаф-гаф!
– Зеленые?
– Гаф-гаф!
– Голубые?
– Гаф!
– Переходим к волосам, – сказал Володька. – Какие у него волосы? Прямые?!
– Гаф-гаф!
– Вьющиеся?
– Гаф!
– Ай да Гафченция! – В приливе нежности Воробей расцеловал Гафчикову морду. – Ты просто собачий Эйнштейн!.. Переходим к носу…
Короче говоря, мы довольно быстро составили «словесный портрет» неизвестного. И как только закончили, я сразу же поняла, кто этот тип. Быстро сгоняв в прихожую, я вытащила из кармана куртки фото немого убийцы Муму. Вернувшись в комнату, я сунула снимок под нос Гафчу.
– Этот заходил, да?!
– Гаф! – утвердительно ответил пес. Мы с Володькой уставились друг на друга.
– Лично я ничего не понимаю, – сказал Воробей.
– Лично я тоже, – сказала я.
Получалась какая-то абракадабра. Немой киллер Муму, которого я должна была найти в Питере и убрать, проникает в квартиру Матильды Эрнестовны, похищает «Джоконду», меняет ее в Эрмитаже на другую «Джоконду» и эту другую «Джоконду» приносит тете Моте…
– Все, Мухина, я пас, – сказал Володька. – Мой котелок уже не варит. Пойду, пожалуй, проветрю мозги. Заодно и Гафчика прогуляю.
Последние слова Воробья были встречены восторженным лаем. Оба приятеля отправились гулять. А я продолжала размышлять над странным поведением Муму. Впрочем, мой котелок тоже уже не особо варил. Поразмышляв минуты три, я решила размять ноги.
Я вышла в прихожую и увидела, что входная дверь открыта. Видимо, Володька забыл ее захлопнуть. Я закрыла дверь и пошла обратно в комнату.
– Му… му… – раздался за спиной хриплый голос. Я шла как ни в чем не бывало.
– Му… му… – повторил голос.
– Воробей, тебе не надоело еще мумукать? Я с улыбкой обернулась. И… обомлела. Потому что передо мной был не Воробей.
ВСТРЕЧА С МУМУ
Передо мной был немой убийца Муму. Скромного вида молодой человек с голубыми глазами и вьющимися волосами. Если б я его раньше встретила где-нибудь на улице, никогда бы не подумала, что он убийца. Но сейчас я знала, что под безобидной внешностью скрывается самый опасный киллер России.
А где же знаменитый нож, которым он убивает своих жертв? Я посмотрела на его руки. Нет ножа.
– Му… Му… Мухина, – сказал между тем немой. – Я не… не… уб-б-ийца.
Я была в полнейшем отпаде. Оказывается, немой Муму вовсе даже не немой. Может, он и не Муму?
– Кто вы такой?! – напрямик спросила я.
– Леша Бубликов, – тотчас ответил он. – Мне надо с вами поговорить, Эмма.
Теперь он почему-то не заикался.
– А почему вы не заикаетесь? – опять напрямик спросила я.
– Это я от волнения заикался. Боялся, что вы меня убьете, не выслушав.
– Я вас убью?!
– Да. Мне сказали, что вы беспощадный ребенок-убийца.
– Кто вам такое сказал?
– Однорукий.
– Какой еще однорукий?! Бубликов робко улыбнулся.
– Давайте я вам все по порядку расскажу.
– Давайте, – согласилась я. – Кстати, а как вы вошли в квартиру?
– Через дверь, – просто ответил он. – У меня есть отмычка.
– Угу, – сказала я. – Ну хорошо. Пойдемте. Мы прошли на кухню.
– Чай, кофе?.. – предложила я.
– Чайку, пожалуйста. И, если можно, погорячее. Я, словно заправская домохозяйка, поставила на плиту чайник, сделала бутерброды с сыром… Вода закипела.
– Вам покрепче? – спросила я, наливая заварку в чашку.
– Наоборот, послабее. А вот сахарку побольше.
– Берите сами. – Я подвинула к нему сахарницу. Леша Бубликов положил себе в чашку шесть ложечек сахара и принялся размешивать.
– Так вот, Эмма, – начал он, – человек, который скрывается под кличкой Муму, был моим родным братом Васей. Мы с ним близнецы.
– Вы сказали «был». Значит, его уже нет?
– Да, Василий умер. Впрочем, расскажу все по порядку. С самого раннего детства брат страдал тяжелой болезнью под названием «микантропия»… Знаете, что это такое?
– Нет, не знаю.
– Микантропия – это тяга к убийствам. Как человек, страдающий насморком, все время хочет чихать, так человек, страдающий микантропией, все время хочет убивать. Вот Вася и убивал… – Бубликов залпом осушил чашку с чаем.
– Да вы не волнуйтесь, Алексей.
– Как же не волноваться-то?! Родной брат все-таки. – Он вздохнул. – Поначалу Василий пытался бороться со своим недугом. Использовал народные средства: настой ромашки, самогон… Но ничего не помогало. И брат пошел в киллеры; решив, что раз уж он все равно убивает, то лучше убивать за деньги, чем просто так. Убийство сделалось его профессией… До недавнего времени я ничего об этом не знал. Но вот на прошлой неделе брат пришел ко мне и все рассказал. Начал он со своего первого убийства и закончил побегом из тюрьмы для смертников под Омском. Во время побега его ранили. Рана оказалась смертельной. Перед смертью Вася завещал мне передать все его деньги в детские дома. Этим он хотел как-то искупить вину перед загубленными им людьми… – Бубликов замолчал.
– Да, печальная история, – сказала я. – Но какое отношение она имеет ко мне?
– Минутку терпения, Эмма. Сейчас узнаете. Вы когда-нибудь слышали о РАКе?
– О раке?.. Вы имеете в виду раковые опухоли или раков, с которыми пиво пьют?
– Ни то ни другое. Я имею в иду Российскую ассоциацию киллеров. Сокращенно – РАК.
– Никогда не слышала.
– Я тоже не слышал, пока мне брат не рассказал. Оказывается, все российские киллеры объединены в тайную организацию под названием РАК. Василий тоже вступил в ее ряды и скоро занял там одно из ведущих мест. Ему поручали самые ответственные убийства. И даже наградили медалью «Лучший киллер России»… – Бубликов заглянул в свою пустую чашку. – Можно еще чайку, Эмма?
– Пожалуйста, пожалуйста. – Я подвинула к нему чайник. – Наливайте сколько хотите. Воды не жалко.
– Спасибо. – Он налил себе чаю. – Если хотите, я немножко расскажу о РАКе. В каждом городе Ассоциация имеет филиал или, как его называют сами киллеры, Бюро заказов. Любой человек, достигший совершеннолетия, может прийти в Бюро и заказать убийство. Петербургское Бюро заказов находится в ночном клубе «Какаду»…
А где же знаменитый нож, которым он убивает своих жертв? Я посмотрела на его руки. Нет ножа.
– Му… Му… Мухина, – сказал между тем немой. – Я не… не… уб-б-ийца.
Я была в полнейшем отпаде. Оказывается, немой Муму вовсе даже не немой. Может, он и не Муму?
– Кто вы такой?! – напрямик спросила я.
– Леша Бубликов, – тотчас ответил он. – Мне надо с вами поговорить, Эмма.
Теперь он почему-то не заикался.
– А почему вы не заикаетесь? – опять напрямик спросила я.
– Это я от волнения заикался. Боялся, что вы меня убьете, не выслушав.
– Я вас убью?!
– Да. Мне сказали, что вы беспощадный ребенок-убийца.
– Кто вам такое сказал?
– Однорукий.
– Какой еще однорукий?! Бубликов робко улыбнулся.
– Давайте я вам все по порядку расскажу.
– Давайте, – согласилась я. – Кстати, а как вы вошли в квартиру?
– Через дверь, – просто ответил он. – У меня есть отмычка.
– Угу, – сказала я. – Ну хорошо. Пойдемте. Мы прошли на кухню.
– Чай, кофе?.. – предложила я.
– Чайку, пожалуйста. И, если можно, погорячее. Я, словно заправская домохозяйка, поставила на плиту чайник, сделала бутерброды с сыром… Вода закипела.
– Вам покрепче? – спросила я, наливая заварку в чашку.
– Наоборот, послабее. А вот сахарку побольше.
– Берите сами. – Я подвинула к нему сахарницу. Леша Бубликов положил себе в чашку шесть ложечек сахара и принялся размешивать.
– Так вот, Эмма, – начал он, – человек, который скрывается под кличкой Муму, был моим родным братом Васей. Мы с ним близнецы.
– Вы сказали «был». Значит, его уже нет?
– Да, Василий умер. Впрочем, расскажу все по порядку. С самого раннего детства брат страдал тяжелой болезнью под названием «микантропия»… Знаете, что это такое?
– Нет, не знаю.
– Микантропия – это тяга к убийствам. Как человек, страдающий насморком, все время хочет чихать, так человек, страдающий микантропией, все время хочет убивать. Вот Вася и убивал… – Бубликов залпом осушил чашку с чаем.
– Да вы не волнуйтесь, Алексей.
– Как же не волноваться-то?! Родной брат все-таки. – Он вздохнул. – Поначалу Василий пытался бороться со своим недугом. Использовал народные средства: настой ромашки, самогон… Но ничего не помогало. И брат пошел в киллеры; решив, что раз уж он все равно убивает, то лучше убивать за деньги, чем просто так. Убийство сделалось его профессией… До недавнего времени я ничего об этом не знал. Но вот на прошлой неделе брат пришел ко мне и все рассказал. Начал он со своего первого убийства и закончил побегом из тюрьмы для смертников под Омском. Во время побега его ранили. Рана оказалась смертельной. Перед смертью Вася завещал мне передать все его деньги в детские дома. Этим он хотел как-то искупить вину перед загубленными им людьми… – Бубликов замолчал.
– Да, печальная история, – сказала я. – Но какое отношение она имеет ко мне?
– Минутку терпения, Эмма. Сейчас узнаете. Вы когда-нибудь слышали о РАКе?
– О раке?.. Вы имеете в виду раковые опухоли или раков, с которыми пиво пьют?
– Ни то ни другое. Я имею в иду Российскую ассоциацию киллеров. Сокращенно – РАК.
– Никогда не слышала.
– Я тоже не слышал, пока мне брат не рассказал. Оказывается, все российские киллеры объединены в тайную организацию под названием РАК. Василий тоже вступил в ее ряды и скоро занял там одно из ведущих мест. Ему поручали самые ответственные убийства. И даже наградили медалью «Лучший киллер России»… – Бубликов заглянул в свою пустую чашку. – Можно еще чайку, Эмма?
– Пожалуйста, пожалуйста. – Я подвинула к нему чайник. – Наливайте сколько хотите. Воды не жалко.
– Спасибо. – Он налил себе чаю. – Если хотите, я немножко расскажу о РАКе. В каждом городе Ассоциация имеет филиал или, как его называют сами киллеры, Бюро заказов. Любой человек, достигший совершеннолетия, может прийти в Бюро и заказать убийство. Петербургское Бюро заказов находится в ночном клубе «Какаду»…