Страница:
Умная Андраде, сказал насмешливый голос в ее мозгу. Слишком умная! Дерзнувшая воспользоваться моей силой! Теперь узнай, что такое настоящее колдовство!
Она закричала, упала на колени, обеими руками вцепилась в горящую огнем голову и кричала, пока не потеряла голос.
Уриваль, девять колец которого заполыхали пламенем, стоило только Андраде приняться за работу, первым вырвал свои цвета из перепутавшегося сплетения. Пусть Сьонед разделяет остальных, пусть позаботится о них! Он бросился на колени рядом с Андраде и обвил ее руками. Голова его была готова взорваться, искаженное лицо озаряли багровые отсветы беснующегося пламени. Он завернул Андраде в свои собственные цвета, тщетно пытаясь защитить ее от подкрадывающейся тьмы. Другие тоже были в опасности, но у него не было для них времени. Не сейчас, когда ее крики начинали слабеть. Казалось, кольца прожгут ему пальцы; он рыдал и бормотал проклятия, не отрывая губ от золотистых с проседью волос Андраде…
Риян, Андри, даже не стоявшие в круге Пандсала и Аласен — все фарадимы готовы были лишиться чувств от внезапной мучительной боли, причины которой не мог понять никто из них. Распутавшееся плетение Андраде превратилось в хаос цветов. Мокрая от пота Сьонед билась в объятиях Рохана, пытаясь распутать слепящий вихрь узоров, которого не видел никто из не владевших даром. Поль, передав Тобин в сильные руки Чейна, сделал несколько мучительных шагов к матери и обвил руками ее талию. Она вскрикнула, крепко прижала к себе его белокурую голову и принялась первым делом выпутывать из клубка сверкающие цвета сына. Вскоре он опустился на траву — потрясенный, трепещущий, но спасенный.
Сьонед отчаянно торопилась успеть закончить работу, пока к затемненному сознанию фарадимов не подкралась угрожающая тень. Она бешено вырывала клочья черного тумана, в которых почти терялись изящные узоры спектров «Гонцов Солнца». Наконец по телу прошла судорога, и она забылась в объятиях Рохана…
Пламя внезапно погасло, словно накрытое гигантской ладонью, и Сегев тут же рухнул наземь. Никто не обратил на него внимания: его реакция ничем не отличалась от реакции Других «Гонцов Солнца». Но только он один знал: Мирева наконец отпустила его и погасила пламя, которое разожгла благодаря ему. Он лежал рядом с остальными, тяжело дыша и прислушиваясь к готовому замереть биению собственного сердца.
Принц Ллейн захромал туда, где в объятиях Уриваля лежала Андраде, с трудом опустился на колени и поднял ее безжизненно висевшую руку. Гордое лицо старика сморщилось от горя.
К Рохану, склонившемуся над женой и сыном, подошли Чадрик и Аудрите. Он отмахнулся от их сочувственно протянутых рук, с ужасом глядя на мертвенно спокойное лицо Сьонед и дрожащее тело Поля. Аудрите бормотала что-то успокаивающее, но в глазах ее застыла тревога. Чадрик сжал плечо Рохана и сказал:
— С ними все будет в порядке. Ты нужен другому человеку.
Рохан поднял глаза, посмотрел туда, куда указывал взгляд Чадрика, и увидел лежащую Андраде. Он крепко зажмурился и затряс головой, не желая осознавать увиденного. Затем Рохан открыл глаза… Он нежно притронулся к волосам сына, к изуродованной шрамом щеке Сьонед и пошел к Андраде.
Беспомощная, задыхающаяся Аласен всхлипывала в объятиях Оствеля. Давви поддерживал Клуту, пепельное лицо и стеклянные глаза которого говорили о потрясении, мало чем отличавшемся от шока «Гонцов Солнца». Взгляд опытного воина, привыкшего в пылу битвы отличать друга от врага, машинально замечал все: Сорина, склонившегося над братом-близнецом; Лиелла и Киле, отпрянувших при виде идущего мимо Рохана; повисшую на руке Халиана и готовую забиться в истерике Чиану; скорчившуюся на земле, обхватившую собственные колени Пандсалу; Тобин, лежащую в объятиях мужа; Костаса и Чейла, помогающих подняться пришедшему в себя Рияну; сбившихся в кучку, испуганных Велдена, Кабара и Пиманталя.
Первым дар слова обрел Масуль. Голосом, похожим на скрип ножа по стеклу, он сказал Мийону:
— Кажется, ничто не доказано. За исключением того, что они и не могут ничего доказать.
Самозванцу негромко, но яростно ответил Тилаль:
— Закрой рот, пока я не вырезал в тебе еще одну дырку — ему для компании!
— Это что, угроза? — весело спросил довольный Масуль.
Гемма, прильнувшая к груди Тилаля, гордо выпрямилась.
— Ублюдок! — гневно прошипела она. — Лживый ублюдок! Угроза? Да я сама вручу ему меч, чтобы он сделал это!
Рохан опустился на корточки рядом с Ллейном. Его горло свело судорогой, мешавшей задать вопрос, ответ на который мог оказаться страшным.
Невозможно. Андраде не могла умереть. Рохан стиснул плечо Уриваля, и тот на мгновение поднял голову. В его золотисто-карих глазах не было осуждения. Только смертельная мука.
Андраде слегка пошевелилась и открыла бесцветные, мутные глаза. При виде Рохана на ее губах появилась слабая улыбка.
— Поль, — выдохнула она. — Спасен? Он безмолвно кивнул.
— Сьонед?
Он снова кивнул, и лицо Андраде стало спокойным. Очень тихо она позвала его по имени, и в голосе ее звучала такая любовь, что у Рохана чуть не разорвалось сердце.
— Не ругай меня, — пробормотала она прерывающимся голосом. — Прости…
Простить ee . Он задохнулся и прикоснулся к лицу тетки. Кожа была холодной.
— Пожалуйста… Андраде, пожалуйста…
— Прости… Я не смогла… доказать… — Ее взгляд тут же затвердел. — Убей его, — отчетливо произнесла она.
Рохан кивнул еще раз. Андраде нашла глазами Ллейна, и лицо ее приняло привычное властное выражение.
— Он умрет, — сказал ей Ллейн. — Прощай, мой друг.
Успокоившаяся Андраде опустилась в объятия Уриваля и посмотрела на него снизу вверх. Еще одна тихая, ласковая улыбка приподняла уголки ее губ. И когда свет исчез из глаз Андраде, она все еще смотрела на него.
Он слышал, как другие исчезали, подходя к освещенному факелами лагерю. Кое-кто тихо плакал, остальные их успокаивали, что-то бормоча о скорби и политических последствиях… Он внес ее в белый шатер и осторожно положил на кровать.
Верховный принц был единственным, кто дерзнул последовать за ним. Рохан взял висевшее в изножье легкое одеяло и бережно укрыл тетку.
— Они с моей матерью были близнецами, но не слишком походили друг на друга, — тихо сказал он. — А сейчас их лица стали одинаковыми.
Уриваль понял. Милар всегда была ослепительной, яркой красавицей. Гладкое лицо мертвой Андраде тоже стало прекрасным; его спокойствие заставляло забыть о том, что в этом теле жил беспокойный, нетерпеливый дух, сегодня вечером вырвавшийся на свободу. Он сложил ее руки на одеяле и кончиком пальца по очереди притронулся к каждому кольцу.
— Прости меня, — прошептал Рохан.
Уриваль посмотрел в его глаза и покачал головой.
— Ты лучше всех знаешь, что она никогда бы не сделала того, чего не хотела сама.
— Если бы я не…
Он нетерпеливо вздохнул. Неужели Рохан не мог переживать свою вину где-нибудь в другом месте и с миром оставить его наедине с нею?
— Если бы не было Звездного Свитка, если бы сучки Янте и Пандсала не устраивали заговоры, если бы Андраде не приняла Сьонед в Крепость Богини… Я мог бы продолжать до бесконечности. Прощать тут нечего. — Он помолчал и пожал плечами. — Может быть, когда-нибудь ты поверишь этому.
— Может быть…
Они долго сидели молча. Наконец Уриваль сказал:
— Ты должен знать. Ее кольца и титул унаследует Андри.
— Андри? Голубые глаза почти того же цвета, что и у Андраде, так же оценивающе прищурились. Уриваль понял, что эхо воспоминаний о ней будет преследовать его до конца жизни. Но никогда ее черты и манеры не повторятся в ком-нибудь другом. Никогда.
— Он же совсем ребенок, — сказал Рохан.
— В его возрасте ты стал правящим принцем. Это ее выбор. Единственный выбор, который она могла сделать. Не ради будущего Поля, но ради всех фарадимов. Ты не знаешь его силы… впрочем, он и сам ее не знает. — А когда узнает, помоги нам Богиня , мысленно добавил он.
— Ну, если этого хотела Андраде… — Рохан прочистил горло. — Мне жаль его, Уриваль.
Вновь последовало молчание, грозное и напряженное, словно тучи, не пролившиеся дождем.
— Я не слышал драконов, — внезапно сказал Уриваль.
— Драконы перед рассветом — смерть перед рассветом, — вполголоса вспомнил Рохан. — Да… Я бы тоже ждал этого.
Раздался тихий шаркающий звук, оба обернулись и увидели медленно входящего в шатер принца Ллейна.
— Тебя зовет жена, — сказал он Рохану, и тот сразу встал. — Не бойся, малыш, все в порядке. Чадрик и Аудрите позаботились о ней и о Поле. — Он сел в кресло, которое освободил Рохан, и сложил руки на трости с головой дракона. — Но ты все равно иди. Мы посидим с ней.
Когда Рохан ушел, Ллейн вздохнул и покачал головой.
— Я всегда думал, что ветер понесет мой пепел к ней, в Крепость Богини… а теперь буду следить за тем, как ее «Гонцы Солнца» вызывают для нее Огонь.
Уриваль кивнул.
— Ты любил ее, как и я.
— Нет, не как ты. Я истратил всю свою любовь на жену, сорок шесть лет прошло с тех пор, как она умерла. Я вижу ее в сыне и внуках, но это не то же самое.
— Нет, совсем не то же.
— Конечно, Масуль умрет за это, — продолжил Ллейн. — Если бы я был моложе, сделал бы это собственными руками. Но послушай меня, «Гонец Солнца». Ты тоже не сделаешь этого.
Уриваль никогда никого и пальцем не тронул, тем более с помощью своего дара; он подивился, как Ллейн мог догадаться о том, что у него на уме.
— Если я позволю, она будет дышать мне в затылок весь остаток моих дней. Она упрямая женщина, твоя Андраде.
Да, подумал Уриваль, она все-таки умерла первой и оставила его одного.
— Ничего, если я посижу с тобой? Похоже, ночь будет долгой.
— Нет, ничего. Думаю, она бы хотела, чтобы ты побыл здесь.
— Спасибо, милорд. — Ллейн склонил перед Уривалем голову, как будто тот был по меньшей мере верховным принцем. — Тогда я останусь. Посидим вместе.
ГЛАВА 25
Она закричала, упала на колени, обеими руками вцепилась в горящую огнем голову и кричала, пока не потеряла голос.
* * *
При первом же крике Андраде круг распался. «Гонцы Солнца» шатались, некоторые падали на траву, других поддерживали перепуганные принцы. Мааркен с трудом доковылял до Холлис, которая без чувств лежала у ног Мийона. Поль с дико блуждавшими глазами вцепился в тихо стонавшую от боли Тобин. Рохан, который едва успел подхватить оседавшую на землю Сьонед, громко звал Чейна и Оствеля. Рев бушевавшего пламени перемежался жуткими воплями.Уриваль, девять колец которого заполыхали пламенем, стоило только Андраде приняться за работу, первым вырвал свои цвета из перепутавшегося сплетения. Пусть Сьонед разделяет остальных, пусть позаботится о них! Он бросился на колени рядом с Андраде и обвил ее руками. Голова его была готова взорваться, искаженное лицо озаряли багровые отсветы беснующегося пламени. Он завернул Андраде в свои собственные цвета, тщетно пытаясь защитить ее от подкрадывающейся тьмы. Другие тоже были в опасности, но у него не было для них времени. Не сейчас, когда ее крики начинали слабеть. Казалось, кольца прожгут ему пальцы; он рыдал и бормотал проклятия, не отрывая губ от золотистых с проседью волос Андраде…
Риян, Андри, даже не стоявшие в круге Пандсала и Аласен — все фарадимы готовы были лишиться чувств от внезапной мучительной боли, причины которой не мог понять никто из них. Распутавшееся плетение Андраде превратилось в хаос цветов. Мокрая от пота Сьонед билась в объятиях Рохана, пытаясь распутать слепящий вихрь узоров, которого не видел никто из не владевших даром. Поль, передав Тобин в сильные руки Чейна, сделал несколько мучительных шагов к матери и обвил руками ее талию. Она вскрикнула, крепко прижала к себе его белокурую голову и принялась первым делом выпутывать из клубка сверкающие цвета сына. Вскоре он опустился на траву — потрясенный, трепещущий, но спасенный.
Сьонед отчаянно торопилась успеть закончить работу, пока к затемненному сознанию фарадимов не подкралась угрожающая тень. Она бешено вырывала клочья черного тумана, в которых почти терялись изящные узоры спектров «Гонцов Солнца». Наконец по телу прошла судорога, и она забылась в объятиях Рохана…
Пламя внезапно погасло, словно накрытое гигантской ладонью, и Сегев тут же рухнул наземь. Никто не обратил на него внимания: его реакция ничем не отличалась от реакции Других «Гонцов Солнца». Но только он один знал: Мирева наконец отпустила его и погасила пламя, которое разожгла благодаря ему. Он лежал рядом с остальными, тяжело дыша и прислушиваясь к готовому замереть биению собственного сердца.
Принц Ллейн захромал туда, где в объятиях Уриваля лежала Андраде, с трудом опустился на колени и поднял ее безжизненно висевшую руку. Гордое лицо старика сморщилось от горя.
К Рохану, склонившемуся над женой и сыном, подошли Чадрик и Аудрите. Он отмахнулся от их сочувственно протянутых рук, с ужасом глядя на мертвенно спокойное лицо Сьонед и дрожащее тело Поля. Аудрите бормотала что-то успокаивающее, но в глазах ее застыла тревога. Чадрик сжал плечо Рохана и сказал:
— С ними все будет в порядке. Ты нужен другому человеку.
Рохан поднял глаза, посмотрел туда, куда указывал взгляд Чадрика, и увидел лежащую Андраде. Он крепко зажмурился и затряс головой, не желая осознавать увиденного. Затем Рохан открыл глаза… Он нежно притронулся к волосам сына, к изуродованной шрамом щеке Сьонед и пошел к Андраде.
Беспомощная, задыхающаяся Аласен всхлипывала в объятиях Оствеля. Давви поддерживал Клуту, пепельное лицо и стеклянные глаза которого говорили о потрясении, мало чем отличавшемся от шока «Гонцов Солнца». Взгляд опытного воина, привыкшего в пылу битвы отличать друга от врага, машинально замечал все: Сорина, склонившегося над братом-близнецом; Лиелла и Киле, отпрянувших при виде идущего мимо Рохана; повисшую на руке Халиана и готовую забиться в истерике Чиану; скорчившуюся на земле, обхватившую собственные колени Пандсалу; Тобин, лежащую в объятиях мужа; Костаса и Чейла, помогающих подняться пришедшему в себя Рияну; сбившихся в кучку, испуганных Велдена, Кабара и Пиманталя.
Первым дар слова обрел Масуль. Голосом, похожим на скрип ножа по стеклу, он сказал Мийону:
— Кажется, ничто не доказано. За исключением того, что они и не могут ничего доказать.
Самозванцу негромко, но яростно ответил Тилаль:
— Закрой рот, пока я не вырезал в тебе еще одну дырку — ему для компании!
— Это что, угроза? — весело спросил довольный Масуль.
Гемма, прильнувшая к груди Тилаля, гордо выпрямилась.
— Ублюдок! — гневно прошипела она. — Лживый ублюдок! Угроза? Да я сама вручу ему меч, чтобы он сделал это!
Рохан опустился на корточки рядом с Ллейном. Его горло свело судорогой, мешавшей задать вопрос, ответ на который мог оказаться страшным.
Невозможно. Андраде не могла умереть. Рохан стиснул плечо Уриваля, и тот на мгновение поднял голову. В его золотисто-карих глазах не было осуждения. Только смертельная мука.
Андраде слегка пошевелилась и открыла бесцветные, мутные глаза. При виде Рохана на ее губах появилась слабая улыбка.
— Поль, — выдохнула она. — Спасен? Он безмолвно кивнул.
— Сьонед?
Он снова кивнул, и лицо Андраде стало спокойным. Очень тихо она позвала его по имени, и в голосе ее звучала такая любовь, что у Рохана чуть не разорвалось сердце.
— Не ругай меня, — пробормотала она прерывающимся голосом. — Прости…
Простить ee . Он задохнулся и прикоснулся к лицу тетки. Кожа была холодной.
— Пожалуйста… Андраде, пожалуйста…
— Прости… Я не смогла… доказать… — Ее взгляд тут же затвердел. — Убей его, — отчетливо произнесла она.
Рохан кивнул еще раз. Андраде нашла глазами Ллейна, и лицо ее приняло привычное властное выражение.
— Он умрет, — сказал ей Ллейн. — Прощай, мой друг.
Успокоившаяся Андраде опустилась в объятия Уриваля и посмотрела на него снизу вверх. Еще одна тихая, ласковая улыбка приподняла уголки ее губ. И когда свет исчез из глаз Андраде, она все еще смотрела на него.
* * *
Никому другому он не позволил бы притронуться к ней. Он сам снес ее с холма, слепой от слез, которые холодный вечерний воздух превращал в бежавшие по щекам ледяные ручьи. Они шли следом: принцы и фарадимы, враги, друзья, кровь от ее крови, люди, созданные Ролстрой и ею… Он крепко прижимал ее к себе, видя, как ветер шевелит серебристые пряди над ее лбом, видел, как свет восходящих лун заставляет мерцать ее десять колец, цепочки и браслеты. Скоро он снимет их — все, кроме десятого кольца на среднем пальце левой руки — и раздаст родственникам. И одно из них достанется на память Сьонед. Но десятое кольцо он оставит на том пальце, на который надел бы свое кольцо, если бы задолго до того ее не призвала Крепость Богини. А тонкие цепочки он оставит себе.Он слышал, как другие исчезали, подходя к освещенному факелами лагерю. Кое-кто тихо плакал, остальные их успокаивали, что-то бормоча о скорби и политических последствиях… Он внес ее в белый шатер и осторожно положил на кровать.
Верховный принц был единственным, кто дерзнул последовать за ним. Рохан взял висевшее в изножье легкое одеяло и бережно укрыл тетку.
— Они с моей матерью были близнецами, но не слишком походили друг на друга, — тихо сказал он. — А сейчас их лица стали одинаковыми.
Уриваль понял. Милар всегда была ослепительной, яркой красавицей. Гладкое лицо мертвой Андраде тоже стало прекрасным; его спокойствие заставляло забыть о том, что в этом теле жил беспокойный, нетерпеливый дух, сегодня вечером вырвавшийся на свободу. Он сложил ее руки на одеяле и кончиком пальца по очереди притронулся к каждому кольцу.
— Прости меня, — прошептал Рохан.
Уриваль посмотрел в его глаза и покачал головой.
— Ты лучше всех знаешь, что она никогда бы не сделала того, чего не хотела сама.
— Если бы я не…
Он нетерпеливо вздохнул. Неужели Рохан не мог переживать свою вину где-нибудь в другом месте и с миром оставить его наедине с нею?
— Если бы не было Звездного Свитка, если бы сучки Янте и Пандсала не устраивали заговоры, если бы Андраде не приняла Сьонед в Крепость Богини… Я мог бы продолжать до бесконечности. Прощать тут нечего. — Он помолчал и пожал плечами. — Может быть, когда-нибудь ты поверишь этому.
— Может быть…
Они долго сидели молча. Наконец Уриваль сказал:
— Ты должен знать. Ее кольца и титул унаследует Андри.
— Андри? Голубые глаза почти того же цвета, что и у Андраде, так же оценивающе прищурились. Уриваль понял, что эхо воспоминаний о ней будет преследовать его до конца жизни. Но никогда ее черты и манеры не повторятся в ком-нибудь другом. Никогда.
— Он же совсем ребенок, — сказал Рохан.
— В его возрасте ты стал правящим принцем. Это ее выбор. Единственный выбор, который она могла сделать. Не ради будущего Поля, но ради всех фарадимов. Ты не знаешь его силы… впрочем, он и сам ее не знает. — А когда узнает, помоги нам Богиня , мысленно добавил он.
— Ну, если этого хотела Андраде… — Рохан прочистил горло. — Мне жаль его, Уриваль.
Вновь последовало молчание, грозное и напряженное, словно тучи, не пролившиеся дождем.
— Я не слышал драконов, — внезапно сказал Уриваль.
— Драконы перед рассветом — смерть перед рассветом, — вполголоса вспомнил Рохан. — Да… Я бы тоже ждал этого.
Раздался тихий шаркающий звук, оба обернулись и увидели медленно входящего в шатер принца Ллейна.
— Тебя зовет жена, — сказал он Рохану, и тот сразу встал. — Не бойся, малыш, все в порядке. Чадрик и Аудрите позаботились о ней и о Поле. — Он сел в кресло, которое освободил Рохан, и сложил руки на трости с головой дракона. — Но ты все равно иди. Мы посидим с ней.
Когда Рохан ушел, Ллейн вздохнул и покачал головой.
— Я всегда думал, что ветер понесет мой пепел к ней, в Крепость Богини… а теперь буду следить за тем, как ее «Гонцы Солнца» вызывают для нее Огонь.
Уриваль кивнул.
— Ты любил ее, как и я.
— Нет, не как ты. Я истратил всю свою любовь на жену, сорок шесть лет прошло с тех пор, как она умерла. Я вижу ее в сыне и внуках, но это не то же самое.
— Нет, совсем не то же.
— Конечно, Масуль умрет за это, — продолжил Ллейн. — Если бы я был моложе, сделал бы это собственными руками. Но послушай меня, «Гонец Солнца». Ты тоже не сделаешь этого.
Уриваль никогда никого и пальцем не тронул, тем более с помощью своего дара; он подивился, как Ллейн мог догадаться о том, что у него на уме.
— Если я позволю, она будет дышать мне в затылок весь остаток моих дней. Она упрямая женщина, твоя Андраде.
Да, подумал Уриваль, она все-таки умерла первой и оставила его одного.
— Ничего, если я посижу с тобой? Похоже, ночь будет долгой.
— Нет, ничего. Думаю, она бы хотела, чтобы ты побыл здесь.
— Спасибо, милорд. — Ллейн склонил перед Уривалем голову, как будто тот был по меньшей мере верховным принцем. — Тогда я останусь. Посидим вместе.
ГЛАВА 25
В эту тревожную ночь на долю стражей выпала нелегкая служба. Сейчас, когда умерла сама леди Крепости Богини, лагерь казался окруженным ужасами. Они вздрагивали от каждого шепота, шарахались от теней, отбрасываемых на тонкие стены палаток горевшей в них одинокой свечой. Они пытались не обращать внимания на порывистые жесты нетерпения, боли или смертельного страха, на бессильно разведенные, сжатые или искавшие друг друга руки. Давно опустились в уютные объятия гор Вереш луны; давно улеглись спать те, кого сморили бурные события минувшего дня и вечера; давно погасли сигнальные костры, и только звезды озаряли лагерь бледным серебристым светом, а в разноцветных шатрах все не смолкал и не смолкал шепот.
Рохан поблагодарил Чадрика и Аудрите за заботу о его жене и сыне, посмотрел им вслед и налил себе большой кубок крепкого вина. В кресле рядом с матерью сидел напряженный Поль с расширившимися от волнения глазами; Сьонед безуспешно пыталась скрыть бившую ее дрожь. Он налил вина и им и начал мерить шагами треугольник ковра: от стола к окну, от окна к креслам, от кресел к столу.
— Она спрашивала о вас, — внезапно сказал он. — О вас обоих. Хотела знать, спаслись ли вы. Помоги нам Богиня. Мы были ей дороже собственной жизни.
Сьонед не притронулась к своему кубку. Рохан тихонько окликнул ее, испытывая боль при виде застывшего в ее глазах чувства вины, так похожего на его собственное.
— Нет, — сказала она голосом, полным тоски. — Рохан, я не могу этого вынести. Она сделала меня тем, что я есть, а когда я говорила с ней в последний раз… О Богиня! — Ее оцепенение бесследно исчезло. — Она умерла, думая, что я ненавижу ее!
— Сьонед, перестань мучить себя… Она подняла на него мрачный взгляд.
— А если я перестану, ты тоже перестанешь? Поль слегка пошевелился и встретил взгляд Рохана взглядом человека, который стал намного старше своих лет.
— Отец… Ллейн передал мне ее слова о Масуле.
— Какие?
— Он не получит Марку. И не только потому, что она моя по праву. Меня приняли эта земля и эти люди. Я не отдам их ему.
— Они твои, а ты их, — пробормотала Сьонед. Она посмотрела на Рохана, и ее провидческие зеленые глаза без слов сказали: «Он внук Ролстры и имеет на Марку больше прав, чем представляет себе ».
— Если придется, я буду драться за них, — закончил Поль.
— Войны не будет. — Рохан знал, что теперь его клятва превратилась в дым. Он устало и цинично улыбнулся жене. — Разве что маленькая…
Лиелл тревожно мялся у кресла, в котором сидела жена. Никто не обращал на него внимания, пока он не сказал Масулю:
— Прошу прощения, милорд, но это приведет к таким разрушениям, которые обернутся для всех нас большой бедой.
— Купец! — насмешливо бросил самозванец. — Мы говорим о тронах, а вы мямлите о торговле.
Мийон скрыл улыбку. Масуль считал, что быть принцем — это значит скакать на прекрасных лошадях, носить красивую одежду и наслаждаться тем, что другие кланяются ему и преклоняют колени. Его никогда не окружали и не морили голодом армии Пустыни, он никогда не видел, как гниют и ржавеют товары, которые невозможно вывезти на рынок. Никогда он не имел дела с жадными, угрюмыми меридами, шумно требующими войны с Пустыней и настолько надоевшими Мийону, что он наконец придумал способ с ними покончить. Пожалуй, он пошлет меридов драться с остатками армий Рохана, когда последние окончательно измотаются в Марке. Да, это была хорошая мысль: может, они действительно уничтожат друг друга или, по крайней мере, уменьшатся в десять раз, так что пройдет не одно поколение, прежде чем они накопят силы для новой войны…
— Государства стоят на торговле, — мягко сказал Мийон. — Но сейчас мы и в самом деле говорим о тронах, и не только о троне Марки.
— Как это, ваше высочество? — спросила Киле.
— Подумайте, дорогая леди. — Он снова откинулся на вышитые подушки. — В союзе с нами выступят Гилад, Криб, Фессенден — и, конечно, Изель. — Он хмыкнул. — Веселая жизнь начнется на этом острове, когда после ста лет худого мира начнется добрая война! По обе стороны от Оссетии лежат Криб и Гилад, которые только и ждут случая, чтобы перекусить ее пополам как челюсти дракона. Фессенден отрежет от Марки север и будет править им из наших рук. Как вы думаете, на скольких фронтах придется воевать Рохану? Какую помощь сможет оказать ему Дорваль? Сир — союзник сильный, но стоит Клуте понять, что его любимая Луговина вот-вот вновь станет ареной битвы, он будет беречь солдат для защиты собственной территории и не станет посылать их на войну, которая его никак не касается. — Мийон счастливо вздохнул. — Рохан ошибается, если рассчитывает, что союзники окажут ему существенную помощь.
— Не вижу, каким образом это позволит мне скорее очутиться в замке Крэг, — сердито посмотрел на него Масуль.
— Терпение, — улыбнулся Мийон. — Пусть за весну и лето они как следует поколотят друг друга. А к тому времени не только вы войдете в замок Крэг без всякого сопротивления, но и все другие настолько вымотаются в этих войнах, что не смогут сопротивляться вашим предложениям, которые вы выдвинете на совете принцев, призвав их закончить войну.
— А вы, ваше высочество? — невинно спросил Масуль. — Я так понимаю, что вы к тому моменту не вымотаетесь.
— Ни в малейшей степени. Я захвачу Пустыню от Тиглата до Феруче. Вы можете забрать остальное. Я не жадный — Еще бы… — пробормотала Киле.
— Завтрашний день положит хорошее начало нашим войнам, — закончил Мийон. — Помните это и не теряйте из виду целый мир, мечтая о своем замке Крэг!
— Конечно, ты не тот телохранитель, которого выбрала бы для него я, но тоже ничего, — поддразнила Янте. — Ты даже любишь его! Мой сын, а ты любишь его! Это лучшая шутка, которую мне удалось с кем-нибудь сыграть, самый удачный заговор в моей жизни!
Пандсала в ужасе уставилась на ребенка Янте. Внутренний голос подсказывал ей вырвать дитя из рук сестры и перебросить его через стену в глубокое ущелье, по дну которого тек Фаолейн.
Янте смеялась.
— А теперь давай его обратно. Он мой. Но еще важнее, что он принадлежит к племени моей матери. Я всегда думала, как несправедливо, что она передала свой дар тебе, а не мне. Что бы я могла сделать с этим даром! — Она протянула руки. — Отдай его мне, Пандсала. Твое дело сделано.
На лужайку упала чья-то тень, и Пандсала увидела отца — высокого, зеленоглазого и непреклонного. Он сказал:
— Отдай его нам. Пора.
Она прижала дитя к груди, призвала на помощь всю свою силу и метнула в Ролстру и Янте копье Огня «Гонца Солнца». На ее глазах их плоть почернела и съежилась, но они и мертвые продолжали смеяться.
Она бросилась бежать, споткнулась о ступеньку, упала, выпустила из рук свою драгоценную ношу и в ужасе вскрикнула. Но в одеяле никого не было.
На верхней лестничной площадке появилась Сьонед; изумруд в ее перстне пылал так же ярко, как ее изумрудные глаза. Она встала на колени и подобрала фиолетовое одеяло, не отводя взгляда от Пандсалы.
— Что ты сделала? — требовательно спросила она. — Посмотри на кровь!
Пандсала отпрянула от бархата, с которого стекали крупные капли густой красной жидкости. Они падали на согретые солнцем камни и превращались в черные круги. Принцесса потрогала один из них, обожгла кончик пальца, но не почувствовала боли.
Вдруг она подняла глаза и зарыдала от облегчения, когда из замка вышел Поль и встал рядом со Сьонед. Но это был не тот мальчик, которого знала Пандсала, а взрослый мужчина, высокий и гордый. На его пальце красовался перстень с огромным топазом, окруженным аметистами. Он с любопытством посмотрел на нее сверху вниз, но не узнал. Сьонед взяла его за руку и назвала своим сыном.
Пандсала открыла рот, чтобы сообщить правду. Она могла разрушить планы Сьонед, сказав, что Поль сын Янте.
Но не могла. Если уж она убила Янте и Ролстру, чтобы освободить от них Поля, не имело смысла говорить, кто был его настоящей матерью. Она не могла причинить ему такую боль.
Приблизилась другая тень, и она в ужасе подумала, что Ролстра восстал из пепла. Но это был Масуль. Он шагнул вперед, и в глазах самозванца вспыхнуло злобное веселье, когда он занес над головой Поля свой новый кунакский меч.
— Нет! — снова вскрикнула она. Позади выросли три новые тени, темные, угрожающие и еще более роковые, чем Масуль. Рохан должен изменить свое решение, должен позволить ей остаться регентом Марки, иначе она не сможет продолжать спасать Поля от опасностей, которые угрожают ему снова, и снова, и снова…
Масуль смеялся над ней, а сверкающий меч продолжал медленно и неуклонно опускаться на шею Поля.
— НЕТ!
— Миледи!
Она села на кровати, вздрогнула и бессмысленно посмотрела на стоявшего рядом мальчика. Он держал свечу. Отсвет пламени плясал на его черных волосах, отражался в глазах — зеленых, как у Ролстры, как у самозванца… как у Сьонед. Их лица наложились друг на друга, сверху возникло лицо Янте, и Пандсала в страхе отшатнулась от него.
— К-кто ты? — выдохнула она.
— Меня зовут Сеяст, миледи, — сказал он, и другие лица исчезли при звуке его голоса. Значит, это только сон… Всего лишь мальчик с одним кольцом фарадима на правой руке.
— Простите меня за вторжение, но… меня послали узнать, как вы себя чувствуете после вечернего несчастья.
— Неплохо, — ответила она. Собственный тонкий и слабый голос казался ей омерзительным.
— Рад слышать, миледи, — застенчиво улыбнулся он. — Другим куда хуже. Но я думаю, вы намного сильнее, чем они.
— Кажется, тебе тоже не слишком досталось. — Она спустила ноги на пол и пригладила волосы. — Ты так силен? Он вспыхнул.
— Я вовсе не так уж одарен, миледи. Если с вами все в порядке, то мне лучше уйти и дать вам отдохнуть.
— Подожди, — Она схватила мальчика за руку; Сеяст уважительно и заботливо помог ей подняться. — Дай мне что-нибудь выпить.
Он послушался. Пока Пандсала добиралась до ближайшего кресла, Сеяст налил ей вина, и она жадно выпила, стремясь смыть с себя остатки страшного сна.
— Хотите, чтобы я позвал врача, миледи?
— Нет. — Почувствовав себя лучше, Пандсала расправила плечи и внимательно всмотрелась в юношу. Принцесса была уверена, что видела его раньше. Наконец она вспомнила. — Ты тот мальчик, который ухаживает за леди Холлис?
— Имею такую честь, миледи.
— Понимаю. — Узнав его, она успокоилась. Это не тень. Всего лишь красивый и услужливый мальчик, добрый и понятливый. Он никому не расскажет то, что мог нечаянно подслушать. — Я видела сон, — сказала она, — когда ты вошел и разбудил меня. Должно быть, ты испугался.
— Не настолько, насколько испугал вас, миледи. — Он снова улыбнулся. — Я слышал крик и решил, что нужно разбудить вас.
— Благодарю. Сон был плохой, — принужденно сказала она, довольная, что ничем не выдала себя. — Спасибо тебе за внимание, Сеяст. Теперь можешь идти. Я пришла в себя.
— Очень хорошо, миледи. Но все же постарайтесь отдохнуть. Вы выглядите очень усталой.
— Постараюсь. Спокойной ночи.
Выйдя из палатки, Сегев тихонько усмехнулся. Какой там голос крови? Пандсала не узнала в нем сына Янте. Выходка была дерзкой, но ночь, поддержка Миревы и особенно смерть Андраде перевозбудили его. Он ощущал силу как порыв метели, заряд колючего, холодного снега, прикосновение которого обжигало тело и пронизывало его яростной энергией. Ум Сегева жаждал Звездного Свитка, жаждал узнать новые чары, которые сделали бы его еще более могучим. Но надо было подождать.
Недолго.
Он продолжил путь к палаткам верховного принца. Показав стражам свое кольцо, юноша остановился у палатки Мааркена, прислушался к доносившимся оттуда голосам и стал следить за падавшими на стенку тенями.
— Холлис… Останься здесь на ночь, ты не так хорошо себя чувствуешь, чтобы…
— Я хочу уйти и уснуть в собственной постели!
— Здесь твоя постель! Ты скоро будешь моей женой, а это значит, что моя постель и твоя тоже!
— Мааркен, оставь меня… Я не могу…
Сегев снова усмехнулся, едва удерживаясь от смешка при виде тени Холлис, отпрянувшей от тени повыше. Возбуждение заставило его обхватить себя обеими руками.
— Прекрати вести себя так, будто я твоя собственность! — выпалила Холлис.
Она вылетела из палатки и едва не споткнулась о Сегева. Казалось, ей нет дела ни до резкого выкрика Мааркена, ни до самого Мааркена.
— Ох! — испуганно пробормотала она. — Сеяст! Я тебя не ушибла?
Он поймал ее за локоть; затем его рука скользнула в ладонь Холлис. Тонкие, холодные пальцы сжали его кисть.
— А вы сами не ушиблись, миледи?
— Нет, все в порядке. Но я рада, что ты здесь. Ты отведешь меня к нашим палаткам?
Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Мааркен стоял у полога своей палатки, в его руке мерцала свеча. При ее свете Сегев увидел, что в бледных глазах молодого лорда стоит нескрываемая ревнивая ненависть. И улыбнулся.
Рохан поблагодарил Чадрика и Аудрите за заботу о его жене и сыне, посмотрел им вслед и налил себе большой кубок крепкого вина. В кресле рядом с матерью сидел напряженный Поль с расширившимися от волнения глазами; Сьонед безуспешно пыталась скрыть бившую ее дрожь. Он налил вина и им и начал мерить шагами треугольник ковра: от стола к окну, от окна к креслам, от кресел к столу.
— Она спрашивала о вас, — внезапно сказал он. — О вас обоих. Хотела знать, спаслись ли вы. Помоги нам Богиня. Мы были ей дороже собственной жизни.
Сьонед не притронулась к своему кубку. Рохан тихонько окликнул ее, испытывая боль при виде застывшего в ее глазах чувства вины, так похожего на его собственное.
— Нет, — сказала она голосом, полным тоски. — Рохан, я не могу этого вынести. Она сделала меня тем, что я есть, а когда я говорила с ней в последний раз… О Богиня! — Ее оцепенение бесследно исчезло. — Она умерла, думая, что я ненавижу ее!
— Сьонед, перестань мучить себя… Она подняла на него мрачный взгляд.
— А если я перестану, ты тоже перестанешь? Поль слегка пошевелился и встретил взгляд Рохана взглядом человека, который стал намного старше своих лет.
— Отец… Ллейн передал мне ее слова о Масуле.
— Какие?
— Он не получит Марку. И не только потому, что она моя по праву. Меня приняли эта земля и эти люди. Я не отдам их ему.
— Они твои, а ты их, — пробормотала Сьонед. Она посмотрела на Рохана, и ее провидческие зеленые глаза без слов сказали: «Он внук Ролстры и имеет на Марку больше прав, чем представляет себе ».
— Если придется, я буду драться за них, — закончил Поль.
— Войны не будет. — Рохан знал, что теперь его клятва превратилась в дым. Он устало и цинично улыбнулся жене. — Разве что маленькая…
* * *
О войне побольше шла речь в оранжевом шатре Мийона. Он развалился на пухлой тахте, слушая, как Киле и Масуль обсуждают военные дела с таким видом, словно что-то в этом понимают. В глазах его стоял смех, губы иронически кривились. Кто бы ни сражался на этой войне, его собственные солдаты участвовать в ней не будут. Он заставит воевать других. А когда все выдохнутся — и побежденные, и победители — его свежая армия оторвет куски от Марки, Фирона и самой Пустыни.Лиелл тревожно мялся у кресла, в котором сидела жена. Никто не обращал на него внимания, пока он не сказал Масулю:
— Прошу прощения, милорд, но это приведет к таким разрушениям, которые обернутся для всех нас большой бедой.
— Купец! — насмешливо бросил самозванец. — Мы говорим о тронах, а вы мямлите о торговле.
Мийон скрыл улыбку. Масуль считал, что быть принцем — это значит скакать на прекрасных лошадях, носить красивую одежду и наслаждаться тем, что другие кланяются ему и преклоняют колени. Его никогда не окружали и не морили голодом армии Пустыни, он никогда не видел, как гниют и ржавеют товары, которые невозможно вывезти на рынок. Никогда он не имел дела с жадными, угрюмыми меридами, шумно требующими войны с Пустыней и настолько надоевшими Мийону, что он наконец придумал способ с ними покончить. Пожалуй, он пошлет меридов драться с остатками армий Рохана, когда последние окончательно измотаются в Марке. Да, это была хорошая мысль: может, они действительно уничтожат друг друга или, по крайней мере, уменьшатся в десять раз, так что пройдет не одно поколение, прежде чем они накопят силы для новой войны…
— Государства стоят на торговле, — мягко сказал Мийон. — Но сейчас мы и в самом деле говорим о тронах, и не только о троне Марки.
— Как это, ваше высочество? — спросила Киле.
— Подумайте, дорогая леди. — Он снова откинулся на вышитые подушки. — В союзе с нами выступят Гилад, Криб, Фессенден — и, конечно, Изель. — Он хмыкнул. — Веселая жизнь начнется на этом острове, когда после ста лет худого мира начнется добрая война! По обе стороны от Оссетии лежат Криб и Гилад, которые только и ждут случая, чтобы перекусить ее пополам как челюсти дракона. Фессенден отрежет от Марки север и будет править им из наших рук. Как вы думаете, на скольких фронтах придется воевать Рохану? Какую помощь сможет оказать ему Дорваль? Сир — союзник сильный, но стоит Клуте понять, что его любимая Луговина вот-вот вновь станет ареной битвы, он будет беречь солдат для защиты собственной территории и не станет посылать их на войну, которая его никак не касается. — Мийон счастливо вздохнул. — Рохан ошибается, если рассчитывает, что союзники окажут ему существенную помощь.
— Не вижу, каким образом это позволит мне скорее очутиться в замке Крэг, — сердито посмотрел на него Масуль.
— Терпение, — улыбнулся Мийон. — Пусть за весну и лето они как следует поколотят друг друга. А к тому времени не только вы войдете в замок Крэг без всякого сопротивления, но и все другие настолько вымотаются в этих войнах, что не смогут сопротивляться вашим предложениям, которые вы выдвинете на совете принцев, призвав их закончить войну.
— А вы, ваше высочество? — невинно спросил Масуль. — Я так понимаю, что вы к тому моменту не вымотаетесь.
— Ни в малейшей степени. Я захвачу Пустыню от Тиглата до Феруче. Вы можете забрать остальное. Я не жадный — Еще бы… — пробормотала Киле.
— Завтрашний день положит хорошее начало нашим войнам, — закончил Мийон. — Помните это и не теряйте из виду целый мир, мечтая о своем замке Крэг!
* * *
Пандсала спала, и снился ей именно замок Крэг. Она снова была молоденькой девушкой, гуляла по разбитым среди скал садам, и солнце славно пригревало ее лицо и волосы. Сестра Янте протягивала ей слабо извивающийся фиолетовый сверток. У ребенка были золотые волосы и зелено-голубые глаза.— Конечно, ты не тот телохранитель, которого выбрала бы для него я, но тоже ничего, — поддразнила Янте. — Ты даже любишь его! Мой сын, а ты любишь его! Это лучшая шутка, которую мне удалось с кем-нибудь сыграть, самый удачный заговор в моей жизни!
Пандсала в ужасе уставилась на ребенка Янте. Внутренний голос подсказывал ей вырвать дитя из рук сестры и перебросить его через стену в глубокое ущелье, по дну которого тек Фаолейн.
Янте смеялась.
— А теперь давай его обратно. Он мой. Но еще важнее, что он принадлежит к племени моей матери. Я всегда думала, как несправедливо, что она передала свой дар тебе, а не мне. Что бы я могла сделать с этим даром! — Она протянула руки. — Отдай его мне, Пандсала. Твое дело сделано.
На лужайку упала чья-то тень, и Пандсала увидела отца — высокого, зеленоглазого и непреклонного. Он сказал:
— Отдай его нам. Пора.
Она прижала дитя к груди, призвала на помощь всю свою силу и метнула в Ролстру и Янте копье Огня «Гонца Солнца». На ее глазах их плоть почернела и съежилась, но они и мертвые продолжали смеяться.
Она бросилась бежать, споткнулась о ступеньку, упала, выпустила из рук свою драгоценную ношу и в ужасе вскрикнула. Но в одеяле никого не было.
На верхней лестничной площадке появилась Сьонед; изумруд в ее перстне пылал так же ярко, как ее изумрудные глаза. Она встала на колени и подобрала фиолетовое одеяло, не отводя взгляда от Пандсалы.
— Что ты сделала? — требовательно спросила она. — Посмотри на кровь!
Пандсала отпрянула от бархата, с которого стекали крупные капли густой красной жидкости. Они падали на согретые солнцем камни и превращались в черные круги. Принцесса потрогала один из них, обожгла кончик пальца, но не почувствовала боли.
Вдруг она подняла глаза и зарыдала от облегчения, когда из замка вышел Поль и встал рядом со Сьонед. Но это был не тот мальчик, которого знала Пандсала, а взрослый мужчина, высокий и гордый. На его пальце красовался перстень с огромным топазом, окруженным аметистами. Он с любопытством посмотрел на нее сверху вниз, но не узнал. Сьонед взяла его за руку и назвала своим сыном.
Пандсала открыла рот, чтобы сообщить правду. Она могла разрушить планы Сьонед, сказав, что Поль сын Янте.
Но не могла. Если уж она убила Янте и Ролстру, чтобы освободить от них Поля, не имело смысла говорить, кто был его настоящей матерью. Она не могла причинить ему такую боль.
Приблизилась другая тень, и она в ужасе подумала, что Ролстра восстал из пепла. Но это был Масуль. Он шагнул вперед, и в глазах самозванца вспыхнуло злобное веселье, когда он занес над головой Поля свой новый кунакский меч.
— Нет! — снова вскрикнула она. Позади выросли три новые тени, темные, угрожающие и еще более роковые, чем Масуль. Рохан должен изменить свое решение, должен позволить ей остаться регентом Марки, иначе она не сможет продолжать спасать Поля от опасностей, которые угрожают ему снова, и снова, и снова…
Масуль смеялся над ней, а сверкающий меч продолжал медленно и неуклонно опускаться на шею Поля.
— НЕТ!
— Миледи!
Она села на кровати, вздрогнула и бессмысленно посмотрела на стоявшего рядом мальчика. Он держал свечу. Отсвет пламени плясал на его черных волосах, отражался в глазах — зеленых, как у Ролстры, как у самозванца… как у Сьонед. Их лица наложились друг на друга, сверху возникло лицо Янте, и Пандсала в страхе отшатнулась от него.
— К-кто ты? — выдохнула она.
— Меня зовут Сеяст, миледи, — сказал он, и другие лица исчезли при звуке его голоса. Значит, это только сон… Всего лишь мальчик с одним кольцом фарадима на правой руке.
— Простите меня за вторжение, но… меня послали узнать, как вы себя чувствуете после вечернего несчастья.
— Неплохо, — ответила она. Собственный тонкий и слабый голос казался ей омерзительным.
— Рад слышать, миледи, — застенчиво улыбнулся он. — Другим куда хуже. Но я думаю, вы намного сильнее, чем они.
— Кажется, тебе тоже не слишком досталось. — Она спустила ноги на пол и пригладила волосы. — Ты так силен? Он вспыхнул.
— Я вовсе не так уж одарен, миледи. Если с вами все в порядке, то мне лучше уйти и дать вам отдохнуть.
— Подожди, — Она схватила мальчика за руку; Сеяст уважительно и заботливо помог ей подняться. — Дай мне что-нибудь выпить.
Он послушался. Пока Пандсала добиралась до ближайшего кресла, Сеяст налил ей вина, и она жадно выпила, стремясь смыть с себя остатки страшного сна.
— Хотите, чтобы я позвал врача, миледи?
— Нет. — Почувствовав себя лучше, Пандсала расправила плечи и внимательно всмотрелась в юношу. Принцесса была уверена, что видела его раньше. Наконец она вспомнила. — Ты тот мальчик, который ухаживает за леди Холлис?
— Имею такую честь, миледи.
— Понимаю. — Узнав его, она успокоилась. Это не тень. Всего лишь красивый и услужливый мальчик, добрый и понятливый. Он никому не расскажет то, что мог нечаянно подслушать. — Я видела сон, — сказала она, — когда ты вошел и разбудил меня. Должно быть, ты испугался.
— Не настолько, насколько испугал вас, миледи. — Он снова улыбнулся. — Я слышал крик и решил, что нужно разбудить вас.
— Благодарю. Сон был плохой, — принужденно сказала она, довольная, что ничем не выдала себя. — Спасибо тебе за внимание, Сеяст. Теперь можешь идти. Я пришла в себя.
— Очень хорошо, миледи. Но все же постарайтесь отдохнуть. Вы выглядите очень усталой.
— Постараюсь. Спокойной ночи.
Выйдя из палатки, Сегев тихонько усмехнулся. Какой там голос крови? Пандсала не узнала в нем сына Янте. Выходка была дерзкой, но ночь, поддержка Миревы и особенно смерть Андраде перевозбудили его. Он ощущал силу как порыв метели, заряд колючего, холодного снега, прикосновение которого обжигало тело и пронизывало его яростной энергией. Ум Сегева жаждал Звездного Свитка, жаждал узнать новые чары, которые сделали бы его еще более могучим. Но надо было подождать.
Недолго.
Он продолжил путь к палаткам верховного принца. Показав стражам свое кольцо, юноша остановился у палатки Мааркена, прислушался к доносившимся оттуда голосам и стал следить за падавшими на стенку тенями.
— Холлис… Останься здесь на ночь, ты не так хорошо себя чувствуешь, чтобы…
— Я хочу уйти и уснуть в собственной постели!
— Здесь твоя постель! Ты скоро будешь моей женой, а это значит, что моя постель и твоя тоже!
— Мааркен, оставь меня… Я не могу…
Сегев снова усмехнулся, едва удерживаясь от смешка при виде тени Холлис, отпрянувшей от тени повыше. Возбуждение заставило его обхватить себя обеими руками.
— Прекрати вести себя так, будто я твоя собственность! — выпалила Холлис.
Она вылетела из палатки и едва не споткнулась о Сегева. Казалось, ей нет дела ни до резкого выкрика Мааркена, ни до самого Мааркена.
— Ох! — испуганно пробормотала она. — Сеяст! Я тебя не ушибла?
Он поймал ее за локоть; затем его рука скользнула в ладонь Холлис. Тонкие, холодные пальцы сжали его кисть.
— А вы сами не ушиблись, миледи?
— Нет, все в порядке. Но я рада, что ты здесь. Ты отведешь меня к нашим палаткам?
Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Мааркен стоял у полога своей палатки, в его руке мерцала свеча. При ее свете Сегев увидел, что в бледных глазах молодого лорда стоит нескрываемая ревнивая ненависть. И улыбнулся.