Страница:
— Да знаю я, — отмахнулся траппер. — Сам метку под глазом от него ношу.
— Вона как?! — не то удивился, не то обрадовался старатель. — Сам, своей рукой?
— Угу.
— Это большая честь, дружище. Благородным кулаком да по мужицкой харе. Считай, он тебя в рыцари посвятил.
— Да пошел ты со своими подначками!
— Не серчай. Правду говорю. Валлан, он из благородных будет, нам не чета. В Трегетройме по праву руку Витгольда ходит и в зятья королевские метит.
— Да ну?!
— Вот тебе и «ну». Я батюшку его покойного знавал… Сволочь преизряднейшая. — Хвост поежился помимо воли, словно ощущая вновь рубцы от плети между лопатками. — А сыночек еще злее уродился. Крапивное семя. Сопляком зеленым был, а как лютовал! Куда там остроухим.
— Ты это брось. Сиды, они звери лютые. Столько кровушки, сколько они льют, ни одному Валлану не пролить!
— Зря так думаешь, друг Меткий…
— С чего ты взял? Я, может… Да что ты знаешь! Что вы видели у себя там на прииске? Твоих родичей в срубе палили?!
— Не палили. Врать не буду. И зря думаешь, что не слышим мы ничего на приисках. Люди и у нас бывают, слухи и к нам добираются. Что лютовала Мак Кехта, знаю. Что остроухие нас, людей, ниже зверья ставят, тоже известно мне. Так то сиды. Они чужие нам и враги исконные. От начала веков. Добра от них и не ждет никто. А тут свои. Человек на человека. Барон Берсан, как сейчас помню, пять серебряных наконечников копейных на черном щите, кровь лил, как водицу. Холопы при нем и пикнуть боялись. В особенности после того, как он два хутора за недоимки на колья посадил. С бабами, детишками и стариками. Всех разом.
— Да уж… Богатеи, они завсегда норовят позлее урвать. Наши вон тоже…
— Э-э, погоди, друг Меткий, не перебивай, раз уж завели такой разговор. Коса на камень все ж нашла. Я стрелу ему прямо в глотку кровавую забил. И не боюсь, что в Верхний Мир не пустят. Пустят. За такую подлюку мне Отец Огня еще десяток грехов списать должен…
— Смелый ты мужик. — Юрас покрутил головой по сторонам. Его беседа начинала уже утомлять. Рядом с Хвостом, внешне ничем не примечательным, а на деле оказавшимся жестким и небезопасным человеком, он слишком явственно ощущал собственную ничтожность. И это не могло ему нравиться.
— Не перебивай, не перебивай, я сказал. — В голосе старателя слышалось плохо скрываемое возбуждение, словно он заново переживал события многолетней давности. — Сдох барон, туда и дорога. Собаке собачья смерть… А сынок его…
— Это Валлан который?
— Он самый. «Опора трона», тварь… Яблочко от яблони…
— Ну, не томи. Рассказывай. Меня баба скоро ужинать покличет.
— А че рассказывать? Была у меня семья. Жена, трое детишек, старики — отец да мамка. А теперь нету… Уж двенадцать годков как нету. Ты мне что там про остроухих трепал? Что в срубах жгут поселян и трапперов?
Хвост схватил ардана за рукав, придвинулся поближе, дыша в лицо запахом больных от бескормицы десен.
— Валлан второй десяток только-только разменял. А уж знал, как над простым людом куражиться. Люди потом сказывали — мои долго помирали. На стене замка за ребро подвешенный еще дня три живет, мучается. А вокруг ратники ходили. Все ждали, что из лесу заявлюсь. Не дождались.
Юрас попытался потихоньку высвободить рукав из цепких пальцев трейга. Не вышло.
— Я тогда так подумал, — продолжал Хвост. — Объявлюсь — сдохну зазря. И отомстить некому будет. Перетерпел, хоть и хотелось выскочить и зубами рвать вражье семя. Потом долго по чащобам скрывался. Все хотел подловить его, Валлана проклятого. А он пацан пацаном, а мозгов побольше, чем у иного мужика здорового. Без охраны носу из замка не казал. Раз я вроде как подкараулил, да в телохранителя попал. Сам потом еле ноги унес, двое суток не спал, от погони пятками нарезая… А потом боязно стало. Жить очень захотелось. И ушел я. Далеко ушел. На север. Аж на Красную Лошадь.
Старатель замолчал. Выбил о подошву потухшую трубку. Юрас сидел притихший, не зная куда деваться.
— Думал, забыл. Забыл-запамятовал. — Теперь голос Хвоста звучал спокойно и бесстрастно. — А как увидел рожу его отвратную, так все и всколыхнулось. Понял, не покончу с кровососом — не жить самому. Сразу хотел стрелу всадить. Белый не дал, голова наш приисковый. Побоялся, петельщики весь люд вырежут. Им это раз плюнуть. Трусоват наш голова. Эх, трусоват. — Трейг тряхнул бородой. — Пока нужда была лишь в своих бедах и заботах разбираться, он ничего, путящим казался. А как наехали: сперва Мак Кехта с остроухим воинством, за ними Валлан со своими головорезами — скис голова. Сломался. В тряпку превратился. Ты меня слушаешь, друг Меткий?
— Слушаю, слушаю, — отозвался Юрас, а про себя проклял дурацкую привычку курить на бревне по вечерам.
— Слушай, слушай. Ты, может, первый, кому я все это выложил. Как служителю Огня Небесного какому. Сам сдохну, а его угомоню. Хотел сразу прикончить, пока от Красной Лошади далеко не отъехал, да пешему с конным не тягаться. Ничего. Я знаю, куда он направился. Дойду.
Хвост блаженно вздохнул и потянулся, хрустнув спиной.
Ардан осторожно поинтересовался:
— Ты никак уморился? Может, заночуешь? На сеннике в самый раз…
— Нет, друг Меткий. — Трейг хлопнул его ладонью по коленке. — Я уж лучше в лесу.
— А что так?
Старатель оскалил гнилые зубы, видно, думал, что улыбается.
— Я привычный. Не впервой. И тебя в соблазн не хочу вводить.
— Ты что это? Я ж от всей души!
— Вечером от души, а к утру покажется — на кой ляд этому Хвосту его самоцветы? Как назло, вилы или топор под руку подвернутся.
Обиженно засопев, Юрас отвернулся. А про себя подумал: «А ведь прав чужак, так оно и было бы…» Вид ссыпанных обратно в кисет самоцветов не давал трапперу покоя. Хотелось вновь посмотреть через них на солнце, наслаждаясь игрой цветов и бликов, потрогать пальцами, ощущая холодную правильность граней.
— Ну, не хошь, как хошь. Я не навязываюсь. А то подумал бы. В лесу к ночи холодает…
— Прости, друг Меткий. В другой раз. Мне очень, понимаешь, очень-очень нужно живым остаться.
— Опять ты… Ну, дело хозяйское. Мерзни, голодай на здоровье.
Их разговор прервал громкий крик, доносящийся с подворья:
— Гей, Юрас, живой там, нет? Юшка стынет! — Траппер поднялся с бревна:
— Ну, я пойду. Жрать охота — сил нет. Прощавай, Хвост.
— Погоди, друг Меткий… Или как тебя по-настоящему — Юрас?
— Чего еще? — Было от чего недовольно скривиться. Это ж надо пред чужаком так за здорово живешь имя открыть. Ну, получит баба сегодня в ухо. После ужина, само собой.
— Я еще один гелиодор добавлю. — Старатель насмешливо глядел на него снизу вверх. — Пускай твоя женка харч какой-никакой соберет. А то у меня котомка совсем порожняя.
Крякнув, ардан попытался почесать себе спину между лопатками. Вначале снизу, потом сверху, через плечо. Не вышло.
— Одного мало, — заявил нагло, решив: а будь что будет.
— Жадный ты мужик, — покачал головой Хвост. Подумал немного и добавил:
— Два дам, коли расскажешь, за что в глаз схлопотал.
Юрас скрипнул зубами. Улыбки трейга он не видел, но ощущал непререкаемую уверенность, что тот скалится до ушей.
— А, стрыгай с тобой, — махнул рукой траппер. — Слушай!
— Ну?
— А все как есть расскажу!
— Без брехни?
— Как перед смертью…
В этот миг круглолицая молодка в закрученном вокруг головы длинном платке — жена траппера — поравнялась с ними.
— Так ты идешь? — уперев руки в бока, сварливым голосом произнесла она.
Хвост почему-то сразу подумал: «Ну, нашла коса на камень. И мужик не промах в ухо засветить, да и баба, по всему видать, со сковородником легко управляется. Чуть что — по темени. Какие ж у них детки пойдут? Или уже пошли, на радость честному народу?..»
— Скоро я, — буркнул ардан. — Не видишь — разговор с прохожим.
— Что за прохожие среди ночи да в лесу? — возмутилась баба, явно предвкушая славную ругню.
— Твое дело какое? — зарычал Юрас. — Живо в дом — собери человеку поесть в дорогу. Да не таращи беньки — я выгодную плату беру.
Баба плюнула в траву и, развернувшись на пятках, направилась домой, твердо печатая шаг на манер приозерской тяжелой пехоты. Вся ее выпрямленная как палка спина кричала о возмущении горькой женской долей и тупостью мужиков.
— Ну, давай… — напомнил об уговоре старатель. — Рассказывай. А то мне вроде как идти скоро.
— По дурости оно вышло… — замялся Юрас, но потом, решившись, продолжал: — Мы, ясно дело, пикнуть боялись, как на подворье четыре десятка бойцов заехали. Тише воды, ниже травы ходили. Баб, что помоложе, по-быстрому в лес снарядили… Но петельщики не лютовали. Да и с чего? Все, что хотели, и так взяли… Лабазы выгребли. Хорошо хоть до зимы еще срок не малый. Да коней оставили охромелых. Валлан сказал — плата за харч. Какого хрена нам с ними делать? Нам кони без надобности. Вот кабы коза али корова…
— Не бери в голову, друг Меткий. Зарежешь и съешь. Ты ж не веселиy какой. — Хвост дернул его за штанину. — Да ты садись, садись. В ногах правды нет.
Тут только Юрас с удивлением обнаружил, что продолжает стоять, слегка опираясь локтем на тын. Выругавшись сквозь зубы, он снова уселся на бревно.
— Ну, так что там дальше было-то?..
— Да ничего… Они уже уезжать собрались. А у меня тут… ну, это… короче, сука недавно ощенилась. От волка, похоже, привела…
— Так это ж лучше не бывает! — воскликнул Хвост. — Первое дело — на цепь, сторожить там чего.
— Хрена ли мне тут сторожить? — ответил Юрас. — Мне на охоте помощник нужон. Белку выслеживать, куницу, оленя-подранка по следу найти. А тут от волчьих ублюдков толку, как с козла молока.
Трейг пожал плечами. Что ж, у каждого народа свои обычаи, у каждого дела — свои ухватки особые.
— Вот я их в мешок и сгрузил. Что мне кормить нахлебников, коли Аен Маха вон — рукой подать? Понес… Думал, раскручу да зашпульну подале. А зараза эта, рябая, под ногами так и крутится. Ну, я ее сапогом под ребра и поддел. Охнуть не успел, как в бурьяне оказался — пятки выше головы. Валлан, вишь ты, собак сильно любит. Это мне потом вертлявый такой растолковал, с ожогом на щеке.
Хвост кивнул:
— Был такой в отряде петельщиков. После предводителя самый опасный. Полусотенник.
— Кутят он с собой увез. И сука следом увязалась. Вот и все, приятель. Эй, ты что, Хвост или как там тебя?..
Юрас удивленно уставился на собеседника. А трейг беззвучно хохотал, тряся бородой и пристукивая кулаком по правой коленке.
— Верю, правда, — выдавил он с трудом сквозь очередной спазм неудержимого веселья. — Собачек Валлан любит…
И, моментально посуровев, добавил:
— А вот людей — нет. Счастливый ты мужик, Меткий. Живой остался. Мог и секирой в лоб получить от щедрот баронских.
Ардан покивал сокрушенно. Дескать, и сам догадался. Знал бы раньше, ни в жизнь собаку не пнул бы.
— Женка твоя идет, — прислушавшись, сказал Хвост. — Я задерживаться не буду. Спасибо тебе, друг Меткий, за хлеб, за тютюнник. Да за то, что выговорился я, тоже спасибо. Живи — не тужи.
Трейг принял из рук недовольно кривящейся бабы увесистый сверток, подкинул его на ладони, примеряясь — не обжулили гостя лесные поселяне? — и исчез в темноте.
Юрас уныло потоптался на месте, прислушиваясь зачем-то к удаляющимся шагам, а потом пошел в дом, резко осадив окриком пытающуюся расспросить что да как жену.
Глава XI
— Долго он будет молчать? — Щелчком пальца барон сбил с гривы Ловкого крошечный сухой листик. До настоящего листопада было еще далеко. Начало яблочника в Восточной марке обычно теплое. Деревья теряли кроны от засухи.
— Почем мне знать, ваша милость? — Лемак-Курощуп, веснушчатый крепыш, с хитроватым прищуром блеклых глаз, пожал плечами. — Щас подтороплю…
Он занес было ладонь для ободрительной оплеухи, но крестьянин опередил его:
— Там… это… ну… ваша милость…
— Ты глянь, заговорил, — искренне поразился десятник. — Болтун!
— Не мешай! — резко оборвал его Дорг.
Хоть барон и любил порой пошутить, позубоскалить над простоватыми шутками дружинников, что-то подсказывало ему — скоро будет не до смеха.
Лемак привык понимать своего хозяина и благодетеля с полуслова. Раскрытая ладонь вместо лохматого затылка опустилась на плечо простолюдина. Жестом почти дружеским. Так мог бы поддержать в трудную минуту равный равного.
— Давай, парень, не томи. Видишь, господин барон не гневается.
— Там… это… — продолжал заикаться поселянин. — Это… значит… люди в лесу. Вот.
— Разбойники? — деланно равнодушно поинтересовался барон. — Лесные молодцы?
Не единожды уже до него доносились слухи о разгулявшихся шайках. Если удастся прижать и хорошенько потрепать, а лучше совсем изничтожить одну из таких банд, остальные хоть на время должны присмиреть. А то уж очень вольготно чувствуют в лесах Восточной марки и дезертиры, так и не вернувшиеся к мирной жизни после войны с перворожденными, и просто возжелавшие легкого хлеба местные жители или соседние арданы. Маркграф сложившейся ситуацией был очень недоволен. А думать о том, что случится, если слухи о беспорядках дойдут до самого Витгольда, короля больного, но сурового, не хотелось вовсе.
Сейчас с Доргом были два десятка дружинников. Все на справных конях, хорошо вооруженные. Сила достаточная, чтобы стереть средних размеров шайку в порошок.
— Не-а, ваша милость. — Поселянин чуток осмелел — ведь никто его не бил, не порол, не резал каленым железом. — Не разбойники…
— Точно? Не путаешь? — Лемак нахмурился.
— Дык, я… это… что ж… того… лесных молодцев не видал… того… этого…
— Вона как! И часто ты их видишь? — Голос десятника стал въедливым, как ржа вблизи морской воды.
— Перестань. — Барона сейчас не интересовало, поддерживают ли селяне разбойников харчами или нет. Ему хотелось знать, кого же он встретит в лесу около неприметной деревеньки и во что это может стать небольшому отряду бойцов. — Говори внятно, кого видел?
— Ну, дык… это… похоже, южане…
— Какие южане?
— Дык, знамо какие… такие… это… — Словарного запаса земледельцу явно не хватало.
— Какие «такие»? — нахмурился Лемак. — Буровишь невесть что… Имперцы?
— А? Чего?
— Караванщики из Империи? Торгаши?
— Не-а… Купцов я видал… — протянул селянин. — Эти такие… чернявые, во!
Теперь настал черед хмуриться Доргу. Неужели пригоряне-наемники?
Беспощадные и умелые воины с далекого юга. Они населяли бесплодные земли там, где изобильные долины Приозерной империи начинают подниматься вначале холмами, а потом вновь спускаются скалистым нагорьем в преддверии высочайших гор Крыша Мира. Суровая земля вскармливала суровых сынов. Вся жизнь пригорян была сплошной бесконечной войной. И не просто войной, каких немало и в жизни прочих племен, а Войной. Мальчик получал к пятилетию первый меч в подарок от отца и с тех пор свершал воинское служение. Мало кто из них доживал до тридцати лет, возраста создания семьи. Еще меньше в Пригорье видели убеленных сединами стариков.
Воины-пригоряне шутя управлялись с любым видом оружия, умели сражаться в конном и пешем строю, были непревзойденными разведчиками. То, что северные народы называли высшей воинской доблестью, считалось у них нормой жизни. К счастью для окружающего мира, эти великие бойцы последний раз объединялись почти пятьсот лет назад, доставив немало хлопот имперским легионам. С бесшабашной удалью, сами того, казалось, не замечая, немногочисленные дружины докатились до самой Вальоны, осадив город-на-Озере, захватить который им помешала самоотверженность части местных жителей, уничтоживших проложенный на сваях мост. Жрецы-чародеи, не любившие применять волшебство в мирских и, в особенности, военных целях, уже приготовили отряд, оснащенный амулетами, заряженными огненной и воздушной магией. Но, Хвала Сущему, вмешательства Храма не потребовалось. Так же быстро, сохраняя идеальный порядок марша, пригоряне отошли назад, оставив в недоумении приготовившихся к наихудшему исходу легатов. Просто среди старейшин кланов снова возник спор о том, чей военный вождь должен вести дружины в бой. Этот спор завершился кровавой резней, перешедшей в вялотекущую с той поры междоусобицу.
С годами пригоряне устали рвать друг другу глотки. А может, сообразили, что уничтожают свой народ на корню? Конечно, споры и стычки не исчезли сами по себе, продолжая изредка вспыхивать, радуя сердца и души привычных к такому образу жизни стариков. Но большинство пригорян сумели найти другие занятия. Они нанимались в армии королей и вождей, благо стычки не прекращались по всему широкому миру. Одно присутствие отряда наемников на поле боя зачастую решало исход сражения. Вступали в охрану караванов, движущихся сухим или водным путем; сколачивали вольные отряды, которые, заключив договор с правителем той или иной территории, запросто могли очистить леса от разбойников, а воды от пиратов; могли взять на себя усмирение крестьянской войны, восстания рабов или баронского бунта. За единственную службу они не брались никогда. Никто не слыхал, чтобы пригорские воины нанимались в телохранители.
Кстати, в отличие от своего ближайшего северного соседа — Приозерной империи — пригоряне не признавали рабства. Свободный народ не считал достойным пользоваться подобным достижением цивилизации. Но это не мешало извлекать из него немалые выгоды, снабжая дешевыми рабами виллы и мануфактуры озерников. Промысел работорговли оказался даже выгоднее военного ремесла потому, что пользовался постоянным спросом.
Вот и забирались отряды пригорян в прилегающие к Империи земли. В хляби Великого болота и засушливые степи к востоку от Озера, в края, подчиняющиеся вольному городу Йолю, и в Белые холмы. Добирались они до укрепленных городищ поморян, в Повесье и Трегетрен, и даже в дальний Ард'э'Клуэн. Восточной марке Трегетрена от работорговцев доставалось поболее, чем другим краям. Причиной тому было: во-первых, удаленность ее от столицы королевства и, следовательно, от гвардии и регулярной армии Витгольда, во-вторых, непосредственная близость Приозерной империи и ее главной транспортной артерии — Ауд Мора.
Вот потому-то и несли пограничную стражу немногочисленные баронские дружины. В строгой очередности, установленной приказом маркграфа Торкена Третьего Залесского. И никто не думал увиливать. Крестьяне, хоть и всего-навсего рабочий скот, но бароны понимали, что без них быстренько околеют с голоду. Потому и о бунтах в Восточной марке не помышляли. Постоянных стычек вдоль южной границы хватало, чтоб охладить самые горячие головы и вволю намахаться железом.
Для отряда Дорга, насчитывающего каких-то два десятка дружинников, включая самого барона, сцепиться с караваном пригорян означало верную смерть. Каждый южанин в драке стоил трех, а то и четырех его воинов. Пожалуй, из всех лишь Лемак да Дорг могли на равных поспорить с работорговцами.
— Чернявые, говоришь? — задумчиво протянул барон. — Скрытно идут?
— А? Чего? — стушевался селянин.
— Прячутся или по дороге едут? — растолковал вопрос командира Курощуп.
— Дык… это… знамо дело — по лесу… Кабы по дороге, рази ж я…
— Ясно, — отрубил Дорг. — Вооружены хорошо?
— Дык… это… темный я…
— Мечи видел?
— Угу… Это… видал.
— Арбалеты?
— Чего?
— Самострелы, по-вашему…
— Это… были… вроде…
— Так были или вроде?
— Это… темный я…
— Да уж вижу, что темней не бывает. Копья?
— Видал… Вроде…
— «Вроде» да «вроде»! — вздохнул барон. — А караван большой?
— Большой… Вроде…
— Тьфу ты, пропасть! — выругался, сплюнув, Лемак. — На кой ляд ты нам сдался, такой помощничек?
— Дык… это…
— Довольно. — Дорг расправил плечи и оглядел свое воинство. — Я все понял.
Он принял решение. Умирать в неполных двадцать три года нелегко, но смерть в бою лучше вечного позора. Никто не скажет, что семнадцатый барон, несущий на щите знак красной рыбы, струсил и опорочил память славных предков.
— Выступаем немедленно. Колонна по два. Лемак в дозор. Тревога — крик сойки.
Дружинники деловито засуетились, подтягивая ремни амуниции. Те, у кого были мечи, проверили, насколько легко клинки покидают ножны. Арбалетчики взвели и зарядили оружие.
— Дык… это… ваша милость… — напомнил о себе поселянин.
— Ты еще здесь? — деланно изумился Лемак, приподнимая бровь.
— Ну… дык… того…
— Держи. — Барон швырнул мужику мелкий медный грошик, затертый до такой степени, что оставалось лишь догадываться, чьей чеканки монета.
— Благодарствую, ваша милость. — Селянин склонился, коснувшись шапкой земли, и, особо не выпрямляясь, попятился к кустам.
— Вперед, — скомандовал Дорг отряду и тронул шенкелями коня.
Ловкий тряхнул головой и уверенно зашагал по неприметной тропке под сенью все еще зеленых листьев.
Впереди барона маячили спины двух бойцов, Глота и Козюли, самых умелых и опытных в отряде после десятника, который, подняв гнедого в легкую рысь, скрылся за сплетением веток.
Лес настороженно молчал, словно сопереживая невеселым мыслям людей. Едва слышно поскрипывали ветви под гуляющим в вершинах ветерком.
Шли недолго. Дорг успел всего пять раз вознести молитву Небесному Огню, рассчитывая вымолить помощь свыше в предстоящей схватке. Надежды уладить дело добром не было. Физиономия Лемака, вынырнувшего из колышущейся зелени, несла печать сосредоточения.
— Там. На поляне. Шагов тридцать. Вроде как жратву варят, — произнес он вполголоса. — Дневка у них вроде… Тьфу, холоп проклятый, прицепилось же!..
— Много их?
— С десяток будет. Близко подобраться забоялся — заметят.
— Оружие?
— Все, как холоп обсказывал, — мечи, арбалеты есть… вроде… тьфу! — Курощуп шлепнул себя по губам. — Виноват, ваша милость. Арбалетов два видел. У охраны. Они ж хитрющие — без часовых жрать не сядут. Может, в подводах еще есть.
— Да. Это тебе не лесные молодцы… — Барон подумал немного и приказал:
— Я, Глот и Козюля выедем на поляну. Попробую решить дело миром. — Кислое выражение лица Дорга показывало, насколько мало он сам верит в мирный исход встречи. — Ты с парнями из кустов ни шагу. Лошадей тут оставишь, чтоб не выдали. Арбалеты приготовьте. Да, целить с умом, а не все в одного, как давеча…
— Понял, понял… Не подведем…
— Гляди у меня!
— Ваша милость…
— Все. Во имя Огня Небесного. Пошли.
Барон, а за ним и посерьезневшие Глот с Козюлей двинулись через подлесок, нарочито беспечно топча хрустевшие под ногами ветки. И пригоряне услышали их приближение. А кроме того, догадались по звуку, скорее всего, сколько непрошеных гостей выбирается к их котлу. Потому и особой тревоги не проявили.
Работорговцев оказалось и впрямь не больше десятка. Двое охранников небрежно оперлись о телеги, лениво поводя арбалетами вслед двигающимся к костру всадникам. Четверо играли в какую-то игру по одним стрыгаям ведомым правилам — лупили о землю белыми кругляшами и вяло переругивались, замеряя расстояние между отскочившими битками «шажками» пальцев. Один чинил конскую сбрую, еще один, похоже, дремал, привалившись к колесу. Кашевар, вытянув губы трубочкой, пробовал с длинной поварешки обжигающее даже на вид варево.
Навстречу Доргу шагнул пожилой пригорянин: по всему видно — старший каравана. Барона не сбила с толку густая проседь в волосах и кругленькое пузцо, туго обтянутое кольчугой. Вкрадчивая мягкость движений и цепкий взгляд из-под полуприкрытых глаз выдавали смертельно опасного противника.
Не доезжая пяти шагов до костра, барон остановился. Приосанился. Новичком в ратном деле он себя не считал, но было бы легче, если бы противник оказался ближе по возрасту.
— Я барон Дорг Красная Рыба. Волею, данной мне маркграфом Торкеном Третьим, несу покой и заступу этим землям. Кто вы и что здесь делаете?
— Каин из клана Каменный ручей, — неспешно отозвался пригорянин. — Волей Сущего Вовне мирный торговец.
Белесые глазки впились в лицо барона похлеще пиявок: и захочешь — не оторвешь.
— Каким товаром торгуешь, купец Каин? — Барон сделал вид, будто поверил собеседнику с первого слова.
— А волей проверять честных купцов тебя тоже твой маркграф наделил? — холодно осведомился Каин.
— Ты забываешься, купец! Здесь ты в моей власти. — Дорг открыто шел на провокацию.
— Наверное, у тебя за спиной отряд умелых лучников, барон? Или эти два бойца способны заменить сотню?
— Чтобы справиться с твоими караванщиками, потребуется сотня бойцов? — Дорг усмехнулся в усы.
Пригоряне откровенно зубоскалили. Шорник отложил в сторону шило с дратвой и полировал рукавом лезвие клинка. Игроки потягивались, разминая плечи, но за оружие не хватались.
— Почему бы нам не решить дело миром, барон? — Каин потер щеку.
— Вона как?! — не то удивился, не то обрадовался старатель. — Сам, своей рукой?
— Угу.
— Это большая честь, дружище. Благородным кулаком да по мужицкой харе. Считай, он тебя в рыцари посвятил.
— Да пошел ты со своими подначками!
— Не серчай. Правду говорю. Валлан, он из благородных будет, нам не чета. В Трегетройме по праву руку Витгольда ходит и в зятья королевские метит.
— Да ну?!
— Вот тебе и «ну». Я батюшку его покойного знавал… Сволочь преизряднейшая. — Хвост поежился помимо воли, словно ощущая вновь рубцы от плети между лопатками. — А сыночек еще злее уродился. Крапивное семя. Сопляком зеленым был, а как лютовал! Куда там остроухим.
— Ты это брось. Сиды, они звери лютые. Столько кровушки, сколько они льют, ни одному Валлану не пролить!
— Зря так думаешь, друг Меткий…
— С чего ты взял? Я, может… Да что ты знаешь! Что вы видели у себя там на прииске? Твоих родичей в срубе палили?!
— Не палили. Врать не буду. И зря думаешь, что не слышим мы ничего на приисках. Люди и у нас бывают, слухи и к нам добираются. Что лютовала Мак Кехта, знаю. Что остроухие нас, людей, ниже зверья ставят, тоже известно мне. Так то сиды. Они чужие нам и враги исконные. От начала веков. Добра от них и не ждет никто. А тут свои. Человек на человека. Барон Берсан, как сейчас помню, пять серебряных наконечников копейных на черном щите, кровь лил, как водицу. Холопы при нем и пикнуть боялись. В особенности после того, как он два хутора за недоимки на колья посадил. С бабами, детишками и стариками. Всех разом.
— Да уж… Богатеи, они завсегда норовят позлее урвать. Наши вон тоже…
— Э-э, погоди, друг Меткий, не перебивай, раз уж завели такой разговор. Коса на камень все ж нашла. Я стрелу ему прямо в глотку кровавую забил. И не боюсь, что в Верхний Мир не пустят. Пустят. За такую подлюку мне Отец Огня еще десяток грехов списать должен…
— Смелый ты мужик. — Юрас покрутил головой по сторонам. Его беседа начинала уже утомлять. Рядом с Хвостом, внешне ничем не примечательным, а на деле оказавшимся жестким и небезопасным человеком, он слишком явственно ощущал собственную ничтожность. И это не могло ему нравиться.
— Не перебивай, не перебивай, я сказал. — В голосе старателя слышалось плохо скрываемое возбуждение, словно он заново переживал события многолетней давности. — Сдох барон, туда и дорога. Собаке собачья смерть… А сынок его…
— Это Валлан который?
— Он самый. «Опора трона», тварь… Яблочко от яблони…
— Ну, не томи. Рассказывай. Меня баба скоро ужинать покличет.
— А че рассказывать? Была у меня семья. Жена, трое детишек, старики — отец да мамка. А теперь нету… Уж двенадцать годков как нету. Ты мне что там про остроухих трепал? Что в срубах жгут поселян и трапперов?
Хвост схватил ардана за рукав, придвинулся поближе, дыша в лицо запахом больных от бескормицы десен.
— Валлан второй десяток только-только разменял. А уж знал, как над простым людом куражиться. Люди потом сказывали — мои долго помирали. На стене замка за ребро подвешенный еще дня три живет, мучается. А вокруг ратники ходили. Все ждали, что из лесу заявлюсь. Не дождались.
Юрас попытался потихоньку высвободить рукав из цепких пальцев трейга. Не вышло.
— Я тогда так подумал, — продолжал Хвост. — Объявлюсь — сдохну зазря. И отомстить некому будет. Перетерпел, хоть и хотелось выскочить и зубами рвать вражье семя. Потом долго по чащобам скрывался. Все хотел подловить его, Валлана проклятого. А он пацан пацаном, а мозгов побольше, чем у иного мужика здорового. Без охраны носу из замка не казал. Раз я вроде как подкараулил, да в телохранителя попал. Сам потом еле ноги унес, двое суток не спал, от погони пятками нарезая… А потом боязно стало. Жить очень захотелось. И ушел я. Далеко ушел. На север. Аж на Красную Лошадь.
Старатель замолчал. Выбил о подошву потухшую трубку. Юрас сидел притихший, не зная куда деваться.
— Думал, забыл. Забыл-запамятовал. — Теперь голос Хвоста звучал спокойно и бесстрастно. — А как увидел рожу его отвратную, так все и всколыхнулось. Понял, не покончу с кровососом — не жить самому. Сразу хотел стрелу всадить. Белый не дал, голова наш приисковый. Побоялся, петельщики весь люд вырежут. Им это раз плюнуть. Трусоват наш голова. Эх, трусоват. — Трейг тряхнул бородой. — Пока нужда была лишь в своих бедах и заботах разбираться, он ничего, путящим казался. А как наехали: сперва Мак Кехта с остроухим воинством, за ними Валлан со своими головорезами — скис голова. Сломался. В тряпку превратился. Ты меня слушаешь, друг Меткий?
— Слушаю, слушаю, — отозвался Юрас, а про себя проклял дурацкую привычку курить на бревне по вечерам.
— Слушай, слушай. Ты, может, первый, кому я все это выложил. Как служителю Огня Небесного какому. Сам сдохну, а его угомоню. Хотел сразу прикончить, пока от Красной Лошади далеко не отъехал, да пешему с конным не тягаться. Ничего. Я знаю, куда он направился. Дойду.
Хвост блаженно вздохнул и потянулся, хрустнув спиной.
Ардан осторожно поинтересовался:
— Ты никак уморился? Может, заночуешь? На сеннике в самый раз…
— Нет, друг Меткий. — Трейг хлопнул его ладонью по коленке. — Я уж лучше в лесу.
— А что так?
Старатель оскалил гнилые зубы, видно, думал, что улыбается.
— Я привычный. Не впервой. И тебя в соблазн не хочу вводить.
— Ты что это? Я ж от всей души!
— Вечером от души, а к утру покажется — на кой ляд этому Хвосту его самоцветы? Как назло, вилы или топор под руку подвернутся.
Обиженно засопев, Юрас отвернулся. А про себя подумал: «А ведь прав чужак, так оно и было бы…» Вид ссыпанных обратно в кисет самоцветов не давал трапперу покоя. Хотелось вновь посмотреть через них на солнце, наслаждаясь игрой цветов и бликов, потрогать пальцами, ощущая холодную правильность граней.
— Ну, не хошь, как хошь. Я не навязываюсь. А то подумал бы. В лесу к ночи холодает…
— Прости, друг Меткий. В другой раз. Мне очень, понимаешь, очень-очень нужно живым остаться.
— Опять ты… Ну, дело хозяйское. Мерзни, голодай на здоровье.
Их разговор прервал громкий крик, доносящийся с подворья:
— Гей, Юрас, живой там, нет? Юшка стынет! — Траппер поднялся с бревна:
— Ну, я пойду. Жрать охота — сил нет. Прощавай, Хвост.
— Погоди, друг Меткий… Или как тебя по-настоящему — Юрас?
— Чего еще? — Было от чего недовольно скривиться. Это ж надо пред чужаком так за здорово живешь имя открыть. Ну, получит баба сегодня в ухо. После ужина, само собой.
— Я еще один гелиодор добавлю. — Старатель насмешливо глядел на него снизу вверх. — Пускай твоя женка харч какой-никакой соберет. А то у меня котомка совсем порожняя.
Крякнув, ардан попытался почесать себе спину между лопатками. Вначале снизу, потом сверху, через плечо. Не вышло.
— Одного мало, — заявил нагло, решив: а будь что будет.
— Жадный ты мужик, — покачал головой Хвост. Подумал немного и добавил:
— Два дам, коли расскажешь, за что в глаз схлопотал.
Юрас скрипнул зубами. Улыбки трейга он не видел, но ощущал непререкаемую уверенность, что тот скалится до ушей.
— А, стрыгай с тобой, — махнул рукой траппер. — Слушай!
— Ну?
— А все как есть расскажу!
— Без брехни?
— Как перед смертью…
В этот миг круглолицая молодка в закрученном вокруг головы длинном платке — жена траппера — поравнялась с ними.
— Так ты идешь? — уперев руки в бока, сварливым голосом произнесла она.
Хвост почему-то сразу подумал: «Ну, нашла коса на камень. И мужик не промах в ухо засветить, да и баба, по всему видать, со сковородником легко управляется. Чуть что — по темени. Какие ж у них детки пойдут? Или уже пошли, на радость честному народу?..»
— Скоро я, — буркнул ардан. — Не видишь — разговор с прохожим.
— Что за прохожие среди ночи да в лесу? — возмутилась баба, явно предвкушая славную ругню.
— Твое дело какое? — зарычал Юрас. — Живо в дом — собери человеку поесть в дорогу. Да не таращи беньки — я выгодную плату беру.
Баба плюнула в траву и, развернувшись на пятках, направилась домой, твердо печатая шаг на манер приозерской тяжелой пехоты. Вся ее выпрямленная как палка спина кричала о возмущении горькой женской долей и тупостью мужиков.
— Ну, давай… — напомнил об уговоре старатель. — Рассказывай. А то мне вроде как идти скоро.
— По дурости оно вышло… — замялся Юрас, но потом, решившись, продолжал: — Мы, ясно дело, пикнуть боялись, как на подворье четыре десятка бойцов заехали. Тише воды, ниже травы ходили. Баб, что помоложе, по-быстрому в лес снарядили… Но петельщики не лютовали. Да и с чего? Все, что хотели, и так взяли… Лабазы выгребли. Хорошо хоть до зимы еще срок не малый. Да коней оставили охромелых. Валлан сказал — плата за харч. Какого хрена нам с ними делать? Нам кони без надобности. Вот кабы коза али корова…
— Не бери в голову, друг Меткий. Зарежешь и съешь. Ты ж не веселиy какой. — Хвост дернул его за штанину. — Да ты садись, садись. В ногах правды нет.
Тут только Юрас с удивлением обнаружил, что продолжает стоять, слегка опираясь локтем на тын. Выругавшись сквозь зубы, он снова уселся на бревно.
— Ну, так что там дальше было-то?..
— Да ничего… Они уже уезжать собрались. А у меня тут… ну, это… короче, сука недавно ощенилась. От волка, похоже, привела…
— Так это ж лучше не бывает! — воскликнул Хвост. — Первое дело — на цепь, сторожить там чего.
— Хрена ли мне тут сторожить? — ответил Юрас. — Мне на охоте помощник нужон. Белку выслеживать, куницу, оленя-подранка по следу найти. А тут от волчьих ублюдков толку, как с козла молока.
Трейг пожал плечами. Что ж, у каждого народа свои обычаи, у каждого дела — свои ухватки особые.
— Вот я их в мешок и сгрузил. Что мне кормить нахлебников, коли Аен Маха вон — рукой подать? Понес… Думал, раскручу да зашпульну подале. А зараза эта, рябая, под ногами так и крутится. Ну, я ее сапогом под ребра и поддел. Охнуть не успел, как в бурьяне оказался — пятки выше головы. Валлан, вишь ты, собак сильно любит. Это мне потом вертлявый такой растолковал, с ожогом на щеке.
Хвост кивнул:
— Был такой в отряде петельщиков. После предводителя самый опасный. Полусотенник.
— Кутят он с собой увез. И сука следом увязалась. Вот и все, приятель. Эй, ты что, Хвост или как там тебя?..
Юрас удивленно уставился на собеседника. А трейг беззвучно хохотал, тряся бородой и пристукивая кулаком по правой коленке.
— Верю, правда, — выдавил он с трудом сквозь очередной спазм неудержимого веселья. — Собачек Валлан любит…
И, моментально посуровев, добавил:
— А вот людей — нет. Счастливый ты мужик, Меткий. Живой остался. Мог и секирой в лоб получить от щедрот баронских.
Ардан покивал сокрушенно. Дескать, и сам догадался. Знал бы раньше, ни в жизнь собаку не пнул бы.
— Женка твоя идет, — прислушавшись, сказал Хвост. — Я задерживаться не буду. Спасибо тебе, друг Меткий, за хлеб, за тютюнник. Да за то, что выговорился я, тоже спасибо. Живи — не тужи.
Трейг принял из рук недовольно кривящейся бабы увесистый сверток, подкинул его на ладони, примеряясь — не обжулили гостя лесные поселяне? — и исчез в темноте.
Юрас уныло потоптался на месте, прислушиваясь зачем-то к удаляющимся шагам, а потом пошел в дом, резко осадив окриком пытающуюся расспросить что да как жену.
Глава XI
Трегетрен, Восточная марка, развилка дорог, яблочник, день третий, утро
Барон Дорг — лазоревый щит с черненым шевроном и красной рыбой — устало смотрел с высоты седла на переминающегося с ноги на ногу поселянина. Смерд ужасно волновался и потому бесцельно мял в ладонях плешивую шапку.— Долго он будет молчать? — Щелчком пальца барон сбил с гривы Ловкого крошечный сухой листик. До настоящего листопада было еще далеко. Начало яблочника в Восточной марке обычно теплое. Деревья теряли кроны от засухи.
— Почем мне знать, ваша милость? — Лемак-Курощуп, веснушчатый крепыш, с хитроватым прищуром блеклых глаз, пожал плечами. — Щас подтороплю…
Он занес было ладонь для ободрительной оплеухи, но крестьянин опередил его:
— Там… это… ну… ваша милость…
— Ты глянь, заговорил, — искренне поразился десятник. — Болтун!
— Не мешай! — резко оборвал его Дорг.
Хоть барон и любил порой пошутить, позубоскалить над простоватыми шутками дружинников, что-то подсказывало ему — скоро будет не до смеха.
Лемак привык понимать своего хозяина и благодетеля с полуслова. Раскрытая ладонь вместо лохматого затылка опустилась на плечо простолюдина. Жестом почти дружеским. Так мог бы поддержать в трудную минуту равный равного.
— Давай, парень, не томи. Видишь, господин барон не гневается.
— Там… это… — продолжал заикаться поселянин. — Это… значит… люди в лесу. Вот.
— Разбойники? — деланно равнодушно поинтересовался барон. — Лесные молодцы?
Не единожды уже до него доносились слухи о разгулявшихся шайках. Если удастся прижать и хорошенько потрепать, а лучше совсем изничтожить одну из таких банд, остальные хоть на время должны присмиреть. А то уж очень вольготно чувствуют в лесах Восточной марки и дезертиры, так и не вернувшиеся к мирной жизни после войны с перворожденными, и просто возжелавшие легкого хлеба местные жители или соседние арданы. Маркграф сложившейся ситуацией был очень недоволен. А думать о том, что случится, если слухи о беспорядках дойдут до самого Витгольда, короля больного, но сурового, не хотелось вовсе.
Сейчас с Доргом были два десятка дружинников. Все на справных конях, хорошо вооруженные. Сила достаточная, чтобы стереть средних размеров шайку в порошок.
— Не-а, ваша милость. — Поселянин чуток осмелел — ведь никто его не бил, не порол, не резал каленым железом. — Не разбойники…
— Точно? Не путаешь? — Лемак нахмурился.
— Дык, я… это… что ж… того… лесных молодцев не видал… того… этого…
— Вона как! И часто ты их видишь? — Голос десятника стал въедливым, как ржа вблизи морской воды.
— Перестань. — Барона сейчас не интересовало, поддерживают ли селяне разбойников харчами или нет. Ему хотелось знать, кого же он встретит в лесу около неприметной деревеньки и во что это может стать небольшому отряду бойцов. — Говори внятно, кого видел?
— Ну, дык… это… похоже, южане…
— Какие южане?
— Дык, знамо какие… такие… это… — Словарного запаса земледельцу явно не хватало.
— Какие «такие»? — нахмурился Лемак. — Буровишь невесть что… Имперцы?
— А? Чего?
— Караванщики из Империи? Торгаши?
— Не-а… Купцов я видал… — протянул селянин. — Эти такие… чернявые, во!
Теперь настал черед хмуриться Доргу. Неужели пригоряне-наемники?
Беспощадные и умелые воины с далекого юга. Они населяли бесплодные земли там, где изобильные долины Приозерной империи начинают подниматься вначале холмами, а потом вновь спускаются скалистым нагорьем в преддверии высочайших гор Крыша Мира. Суровая земля вскармливала суровых сынов. Вся жизнь пригорян была сплошной бесконечной войной. И не просто войной, каких немало и в жизни прочих племен, а Войной. Мальчик получал к пятилетию первый меч в подарок от отца и с тех пор свершал воинское служение. Мало кто из них доживал до тридцати лет, возраста создания семьи. Еще меньше в Пригорье видели убеленных сединами стариков.
Воины-пригоряне шутя управлялись с любым видом оружия, умели сражаться в конном и пешем строю, были непревзойденными разведчиками. То, что северные народы называли высшей воинской доблестью, считалось у них нормой жизни. К счастью для окружающего мира, эти великие бойцы последний раз объединялись почти пятьсот лет назад, доставив немало хлопот имперским легионам. С бесшабашной удалью, сами того, казалось, не замечая, немногочисленные дружины докатились до самой Вальоны, осадив город-на-Озере, захватить который им помешала самоотверженность части местных жителей, уничтоживших проложенный на сваях мост. Жрецы-чародеи, не любившие применять волшебство в мирских и, в особенности, военных целях, уже приготовили отряд, оснащенный амулетами, заряженными огненной и воздушной магией. Но, Хвала Сущему, вмешательства Храма не потребовалось. Так же быстро, сохраняя идеальный порядок марша, пригоряне отошли назад, оставив в недоумении приготовившихся к наихудшему исходу легатов. Просто среди старейшин кланов снова возник спор о том, чей военный вождь должен вести дружины в бой. Этот спор завершился кровавой резней, перешедшей в вялотекущую с той поры междоусобицу.
С годами пригоряне устали рвать друг другу глотки. А может, сообразили, что уничтожают свой народ на корню? Конечно, споры и стычки не исчезли сами по себе, продолжая изредка вспыхивать, радуя сердца и души привычных к такому образу жизни стариков. Но большинство пригорян сумели найти другие занятия. Они нанимались в армии королей и вождей, благо стычки не прекращались по всему широкому миру. Одно присутствие отряда наемников на поле боя зачастую решало исход сражения. Вступали в охрану караванов, движущихся сухим или водным путем; сколачивали вольные отряды, которые, заключив договор с правителем той или иной территории, запросто могли очистить леса от разбойников, а воды от пиратов; могли взять на себя усмирение крестьянской войны, восстания рабов или баронского бунта. За единственную службу они не брались никогда. Никто не слыхал, чтобы пригорские воины нанимались в телохранители.
Кстати, в отличие от своего ближайшего северного соседа — Приозерной империи — пригоряне не признавали рабства. Свободный народ не считал достойным пользоваться подобным достижением цивилизации. Но это не мешало извлекать из него немалые выгоды, снабжая дешевыми рабами виллы и мануфактуры озерников. Промысел работорговли оказался даже выгоднее военного ремесла потому, что пользовался постоянным спросом.
Вот и забирались отряды пригорян в прилегающие к Империи земли. В хляби Великого болота и засушливые степи к востоку от Озера, в края, подчиняющиеся вольному городу Йолю, и в Белые холмы. Добирались они до укрепленных городищ поморян, в Повесье и Трегетрен, и даже в дальний Ард'э'Клуэн. Восточной марке Трегетрена от работорговцев доставалось поболее, чем другим краям. Причиной тому было: во-первых, удаленность ее от столицы королевства и, следовательно, от гвардии и регулярной армии Витгольда, во-вторых, непосредственная близость Приозерной империи и ее главной транспортной артерии — Ауд Мора.
Вот потому-то и несли пограничную стражу немногочисленные баронские дружины. В строгой очередности, установленной приказом маркграфа Торкена Третьего Залесского. И никто не думал увиливать. Крестьяне, хоть и всего-навсего рабочий скот, но бароны понимали, что без них быстренько околеют с голоду. Потому и о бунтах в Восточной марке не помышляли. Постоянных стычек вдоль южной границы хватало, чтоб охладить самые горячие головы и вволю намахаться железом.
Для отряда Дорга, насчитывающего каких-то два десятка дружинников, включая самого барона, сцепиться с караваном пригорян означало верную смерть. Каждый южанин в драке стоил трех, а то и четырех его воинов. Пожалуй, из всех лишь Лемак да Дорг могли на равных поспорить с работорговцами.
— Чернявые, говоришь? — задумчиво протянул барон. — Скрытно идут?
— А? Чего? — стушевался селянин.
— Прячутся или по дороге едут? — растолковал вопрос командира Курощуп.
— Дык… это… знамо дело — по лесу… Кабы по дороге, рази ж я…
— Ясно, — отрубил Дорг. — Вооружены хорошо?
— Дык… это… темный я…
— Мечи видел?
— Угу… Это… видал.
— Арбалеты?
— Чего?
— Самострелы, по-вашему…
— Это… были… вроде…
— Так были или вроде?
— Это… темный я…
— Да уж вижу, что темней не бывает. Копья?
— Видал… Вроде…
— «Вроде» да «вроде»! — вздохнул барон. — А караван большой?
— Большой… Вроде…
— Тьфу ты, пропасть! — выругался, сплюнув, Лемак. — На кой ляд ты нам сдался, такой помощничек?
— Дык… это…
— Довольно. — Дорг расправил плечи и оглядел свое воинство. — Я все понял.
Он принял решение. Умирать в неполных двадцать три года нелегко, но смерть в бою лучше вечного позора. Никто не скажет, что семнадцатый барон, несущий на щите знак красной рыбы, струсил и опорочил память славных предков.
— Выступаем немедленно. Колонна по два. Лемак в дозор. Тревога — крик сойки.
Дружинники деловито засуетились, подтягивая ремни амуниции. Те, у кого были мечи, проверили, насколько легко клинки покидают ножны. Арбалетчики взвели и зарядили оружие.
— Дык… это… ваша милость… — напомнил о себе поселянин.
— Ты еще здесь? — деланно изумился Лемак, приподнимая бровь.
— Ну… дык… того…
— Держи. — Барон швырнул мужику мелкий медный грошик, затертый до такой степени, что оставалось лишь догадываться, чьей чеканки монета.
— Благодарствую, ваша милость. — Селянин склонился, коснувшись шапкой земли, и, особо не выпрямляясь, попятился к кустам.
— Вперед, — скомандовал Дорг отряду и тронул шенкелями коня.
Ловкий тряхнул головой и уверенно зашагал по неприметной тропке под сенью все еще зеленых листьев.
Впереди барона маячили спины двух бойцов, Глота и Козюли, самых умелых и опытных в отряде после десятника, который, подняв гнедого в легкую рысь, скрылся за сплетением веток.
Лес настороженно молчал, словно сопереживая невеселым мыслям людей. Едва слышно поскрипывали ветви под гуляющим в вершинах ветерком.
Шли недолго. Дорг успел всего пять раз вознести молитву Небесному Огню, рассчитывая вымолить помощь свыше в предстоящей схватке. Надежды уладить дело добром не было. Физиономия Лемака, вынырнувшего из колышущейся зелени, несла печать сосредоточения.
— Там. На поляне. Шагов тридцать. Вроде как жратву варят, — произнес он вполголоса. — Дневка у них вроде… Тьфу, холоп проклятый, прицепилось же!..
— Много их?
— С десяток будет. Близко подобраться забоялся — заметят.
— Оружие?
— Все, как холоп обсказывал, — мечи, арбалеты есть… вроде… тьфу! — Курощуп шлепнул себя по губам. — Виноват, ваша милость. Арбалетов два видел. У охраны. Они ж хитрющие — без часовых жрать не сядут. Может, в подводах еще есть.
— Да. Это тебе не лесные молодцы… — Барон подумал немного и приказал:
— Я, Глот и Козюля выедем на поляну. Попробую решить дело миром. — Кислое выражение лица Дорга показывало, насколько мало он сам верит в мирный исход встречи. — Ты с парнями из кустов ни шагу. Лошадей тут оставишь, чтоб не выдали. Арбалеты приготовьте. Да, целить с умом, а не все в одного, как давеча…
— Понял, понял… Не подведем…
— Гляди у меня!
— Ваша милость…
— Все. Во имя Огня Небесного. Пошли.
Барон, а за ним и посерьезневшие Глот с Козюлей двинулись через подлесок, нарочито беспечно топча хрустевшие под ногами ветки. И пригоряне услышали их приближение. А кроме того, догадались по звуку, скорее всего, сколько непрошеных гостей выбирается к их котлу. Потому и особой тревоги не проявили.
Работорговцев оказалось и впрямь не больше десятка. Двое охранников небрежно оперлись о телеги, лениво поводя арбалетами вслед двигающимся к костру всадникам. Четверо играли в какую-то игру по одним стрыгаям ведомым правилам — лупили о землю белыми кругляшами и вяло переругивались, замеряя расстояние между отскочившими битками «шажками» пальцев. Один чинил конскую сбрую, еще один, похоже, дремал, привалившись к колесу. Кашевар, вытянув губы трубочкой, пробовал с длинной поварешки обжигающее даже на вид варево.
Навстречу Доргу шагнул пожилой пригорянин: по всему видно — старший каравана. Барона не сбила с толку густая проседь в волосах и кругленькое пузцо, туго обтянутое кольчугой. Вкрадчивая мягкость движений и цепкий взгляд из-под полуприкрытых глаз выдавали смертельно опасного противника.
Не доезжая пяти шагов до костра, барон остановился. Приосанился. Новичком в ратном деле он себя не считал, но было бы легче, если бы противник оказался ближе по возрасту.
— Я барон Дорг Красная Рыба. Волею, данной мне маркграфом Торкеном Третьим, несу покой и заступу этим землям. Кто вы и что здесь делаете?
— Каин из клана Каменный ручей, — неспешно отозвался пригорянин. — Волей Сущего Вовне мирный торговец.
Белесые глазки впились в лицо барона похлеще пиявок: и захочешь — не оторвешь.
— Каким товаром торгуешь, купец Каин? — Барон сделал вид, будто поверил собеседнику с первого слова.
— А волей проверять честных купцов тебя тоже твой маркграф наделил? — холодно осведомился Каин.
— Ты забываешься, купец! Здесь ты в моей власти. — Дорг открыто шел на провокацию.
— Наверное, у тебя за спиной отряд умелых лучников, барон? Или эти два бойца способны заменить сотню?
— Чтобы справиться с твоими караванщиками, потребуется сотня бойцов? — Дорг усмехнулся в усы.
Пригоряне откровенно зубоскалили. Шорник отложил в сторону шило с дратвой и полировал рукавом лезвие клинка. Игроки потягивались, разминая плечи, но за оружие не хватались.
— Почему бы нам не решить дело миром, барон? — Каин потер щеку.