Рясной Илья. Большая стрелка

   — Я понимаю.
   — Жди… Ду-ду — гудки.
   Леха отбросил трубку, будто змею, и снова закачался из стороны в сторону, как раввин на службе.
   — Что будет?
   — А будет то — ты откроешь дверь. Вежливо улыбнешься. Пропустишь их в квартиру, — инструктировал Гурьянов. — А потом — не путайся под ногами.
   — Да, да…
   — Возьми игрушку. Пригодится, — Гурьянов протянул Владу свой пистолет — единственное их оружие. — Контролируешь с лестничной площадки. Если чего — бей на поражение.
   — Ты один справишься? — с сомнением спросил Влад.
   — А ты сомневаешься?
   Влад кисло улыбнулся. Полковник — последний человек на земле, в котором он бы сомневался. Да вот только захваты так не проводятся. Сколько захватов и задержаний провел Влад — не сосчитать. Для захвата нужно несколько человек — сечь подходы, отходы. Во всяком случае бойцов надо больше, чем преступников. Иначе начинается русская народная игра — стенка на стенку. Правда, нет такой стены, которую не разнес бы Гурьянов. А они сейчас не от конторы работают, так что по правилам не получится. Они — два вольных мстителя Шервудских лесов.
   Вдруг Владу на миг стало дурно — в какую же историю он ввязался. Но назад пути уже не было. И вообще другого пути у него не было. Он сжал рукоятку пистолета и произнес как можно беззаботнее:
   — Решено.
   На лестничной клетке он присел на подоконник и стал наблюдать за стоянкой перед домом.
   Они приехали через полчаса на скромных «Жигулях». Двое парней — сверху черт разберешь, но похожи на тех, которых сбивчиво, глотая слова, описал Леха.
   — Гости, — произнес Влад в рацию. — Двое. Оба идут к вам.
   — Понял, — в квартире Гурьянов поднялся с дивана. — Жду с нетерпением, — он поставил рацию на буфет, размял пальцы, как перед игрой на гитаре. Привычно накатили дрожь и волнение, как всегда перед началом активных действий, и они сразу перешли в какую-то волну силы, готовой вырваться наружу. Вдох, четыре выдоха. Сердце бьется медленнее. Тренировки саморегуляции — с этого начиналось обучение в отряде «Буран».
   А Влад сидел на подоконнике. Через прутья лестницы внизу он видел, как раздвинулись двери лифта и эти двое направились уверенно к двери Лехиного жилища. Один — повыше, в замшевой просторной куртке, нажал на звонок.
   Дверь начала открываться. Влад оторвался от подоконника, вытащил пистолет, спрятав его под ветровкой, и пошел вниз по ступенькам.
   Леха открыл дверь.
   — Ну, — спросил «замшевый».
   — Она… — Леха запнулся, отступая. — Она…
   Гурьянов стоял в стороне от двери и был скрыт от гостей.
   Все шло по плану. Но вдруг Леха отпрянул и взвизгнул:
   — Я не виноват! Это они!
   Влад ринулся вниз.
   И началось.
   «Замшевый» выдернул из-за пазухи руку и выстрелил.
   Гурьянов ударил ногой по двери, и дверь врезала по руке стрелявшего, так что выстрел прошел мимо. Потом снова распахнул дверь и вдернул «замшевого» в прихожую.
   Напарник «замшевого» увидел Влада, ринувшегося вниз, и выбросил вперед руку с пистолетом, которую держал за пазухой просторного свитера.
   Влад видел, как бандит поднимает руку с пистолетом, и отшатнулся. Пуля ударила над головой, срикошетировала, отщепив кусок штукатурки, и разбила оконное стекло.
   А сам Влад уже целился в бандита. Палец пополз по спусковому крючку… На миг палец задержался.
   Если бы бандит попытался еще выстрелить, то Влад завалил бы его вглухую. Но тот прыгнул на ступени и припустился вниз. Палец снова дрогнул на спусковом крючке. Влад еще секунду мог бы его ссадить, но не решился. А бандит обезумел от страха.
   Все, время упущено.
   Влад оставил в покое скрывшегося и распахнул дверь Лешиной квартиры, готовый ко всему.
   Леха сидел на полу, он был в ступоре, безумными глазами смотрел перед собой, изредка подхихикивая. Гурьянов склонился над «замшевым». Тот кулем лежал на полу.
   — Не прижмурился? — кивнул Влад на тело.
   — Живой. Сейчас в порядке будет.
   Взяв со стола чайник, полковник вылил воду на пленного. Похлопал его по щекам. «Замшевый» сдавленно застонал.
   Гурьянов приподнял его, прислонил к стене и продемонстрировал удостоверение:
   — Милиция. Ты, сволочь, задержан по подозрению в совершении преступления. Ясно?
   — Да пошел ты…
   Гурьянов нажал на болевую точку, и глаза у «замшевого» расширились, он захрипел. Еще удар по щекам.
   — Будешь хамить — будет больно… Пошли, — приказал резко полковник.
   Пленного вывели из подъезда, поддерживая с двух сторон. Усадили в машину.
   «Замшевый», очухавшись, попытался дернуться на заднем сиденье, но усевшийся рядом с ним Гурьянов быстро его угомонил. Пленник проскрипел:
   — Вы же не знаете, на кого бочку катите.
   — Да?
   — Вы, менты, лучше бы бакланами занимались…
   — А ты крутизна…
   — Посмотрим, чья возьмет, — буркнул бандит. Рации, оружие, повадки задержавших его — все это вполне подходило для милицейских.
   — Наша, — заверил Гурьянов. Он зажал шею бандита, глаза того закатились. Из бардачка извлек наполненный зеленоватой жидкостью одноразовый шприц и вколол ему в вену…
   Потом Гурьянов вышел из машины, вернулся в квартиру. Встряхнул сидевшего на диване Леху:
   — Бери деньги, документы и двигай отсюда.
   — Как это? — непонимающе произнес Леха.
   — Сюда еще придут люди, — пояснил Гурьянов. — И сделают из тебя мясное рагу. Так что давай…
   Долго уговаривать Леху не пришлось. Тот распахнул шкаф, извлек из тайника пакет с деньгами, документы…
   — Это нехорошо. Некрасиво. Вы меня должны защитить, — бормотал он. — Я из-за вас…
   — Заткни фонтан, — прикрикнул Гурьянов, и поток слов как оборвало. — Кому-нибудь расскажешь об этой истории — пеняй на себя. Не было этого ничего.
   — И что мне теперь, бомжевать по России? Что я должен делать?
   — Вернешься недели через три и будешь жить, как жил, — сказал полковник.
   Время ему дал с запасом. Он надеялся управиться быстрее.
 
   Второй раз схлестнулись со спортсменами руднянские из-за винного контракта. Один делец попросил у Хоши поддержки — он собирался экспортировать несколько десятков тысяч бутылок итальянского вина в магазины Ахтумска. Учитывая таможенные и налоговые фокусы, которыми делец владел в совершенстве, навар обещал быть жирным. Без хорошей крыши такие сделки не делают. Тут все взаиморасчеты строятся на честном слове, а какое может быть честное слово у новорусского бизнесмена, если перед ними не стоит, набычась, дуролом с гранатометом.
   Самое неприятное было, что дельца все-таки объегорил один из оптовых покупателей на двадцать тысяч долларов. Когда Хоша и Художник подъехали к мошеннику в офис и намекнули на предстоящий разбор, тут и подкатили на новеньком, с иголочки, джипе «Паджеро» беспардонные, космически самоуверенные соратники Боксера.
   — Знаешь крылатую фразу — вас здесь не стояло, — сказал Рома — подручный Боксера, окинув презрительным взором представителей крыши пострадавшей стороны.
   — Нашего человека кинули, — сказал Хоша.
   — А мы кто, чтобы запрещать кидать? Кто мы такие, чтобы запрещать людям работать? — выпятил челюсть Робот.
   За пострадавших лохов считалось заступаться западло. Кидала бандиту куда ближе, чем лох. Кидала — это коллега. А лох — он на то и лох, чтобы его стричь.
   — Ну, что за тема нарисовалась? Где тут непонятка? — гаркнул Рома. — Или бицепсами меряться будем?
   — Не будем, — покачал головой Художник.
   — Это вы умно поступаете, — оценил Робот. Куда руднянским меряться бицепсами с Боксером, у которого вышло полное интервью в «Известиях», где он расписывал перспективы развития бизнеса в области и именовался не иначе как известным бизнесменом и меценатом? И все чаще его видели в компании с шустрыми и вечно голодными ребятами из администрации области. Боксер становился фигурой политической. А «Рудня» как были, так и оставались в глазах людей пусть чуть приподнявшейся, но все-таки голодраной шантрапой.
   — Падла, — Хоша застонал, когда они вернулись на съемную хату, где их ждал дядя Леша. — Падла Боксер. Что с ним делать?
   — Да, он наша проблема, как говаривают американцы, — произнес дядя Леша.
   — Козел он, — Художник улыбнулся.
   — Чего такой веселый? — подозрительно посмотрел на него Хоша.
   После свидания со спортсменами у Художника было какое-то странное состояние. Не подавленное, а приподнятое. Так всегда бывает у энергичного, смелого человека, который доходит до какой-то преграды и перед ним возникает выбор — или ты идешь дальше, карабкаешься, сбивая в кровь пальцы и коленки, а то и просто ломаешь преграду. Или сдаешь назад, и тогда нет у тебя путей кроме кривых, окольных.
   — А потому что время пришло — или мы их, или они нас, — сказал Художник.
   — Ты Боксеру предъяву решил сделать? — выпятил челюсть Хоша. — Ну, Художник…
   — Предъява. Разбор по понятиям. Что ещё у нас в арсенале? Можно на него жалобу в милицию написать — мол, не дает честным братанам трудиться… Хоша, ты что?
   — А что?
   — Гниду надо давить пальцами. Иначе она будет кусать.
   — На, бери, — Хоша вытащил пистолет из дипломата. — Иди, мочи его. И заодно сотню его быков! Давай! — Глаза его налились кровью. Он кричал, и голос становился тоньше. Получалось по-щенячьи, а не по-волчьему.
   — Хорошо, валим Боксера, — сказал дядя Лета; — А что потом? В его «совхозе» человек десять спят и видят, как его место занять. Мы им поможем.
   — А они в благодарность нас и окучат, — поддакнул Хоша.
   — Верно, — кивнул Художник. — У нас время есть, чтобы подумать…
   — Что думать?
   — Думать. Головой думать, — Художник постучал себя пальцем по лбу.
   Через неделю он повстречался с Тимохой в бане, в которой собирались по четвергам криминальные авторитеты. В отдельном, хорошо обставленном номере с мягкой мебелью и видеодвойкой «Саньо» воровской положенец отдыхал душой и телом с двумя пятнадцатилетними шлюхами — у них был субботник, то есть они работали бесплатно.
   — С глазу на глаз бы словом перекинуться, — сказал Художник, стягивая рубашку и присаживаясь на скамью.
   — Брысь, мелкота, — кивнул Тимоха. Шлюх моментом сдуло.
   — С жалобой к тебе, Тимоха, — сказал Художник. — И за советом.
   — Ну что ж. Поможем пацану, — кивнул Тимоха, проглаживая объемный волосатый живот густо татуированной лапой.
   К Художнику положенец относился с двойственным чувством. С одной стороны, где-то уважал его, помнил хорошо, как тот, еще пацаном, на воровском разборе взял у него из рук финку и замочил того самого беспределыцика, поднявшего руку на вора в законе. С другой стороны, эти воля, решительность и способность не останавливаться ни перед чем пугали.
   — Беспредельничают в нашем городе, — произнес с грустью Художник.
   — Обидели, да? — жалостливо посмотрел на своего гостя Тимоха.
   — Обидели.
   — И кто ж тебя, малыш, обидел?
   Художник на «малыша» не обратил внимания. Он привык не обижаться ни на что, просто мотать на ус и в определенный момент ставить обидчика на место. Тимоху ставить на место он пока не мог.
   — Боксер.
   — Ага, — кисло скривился Тимоха. — И тебя, бедолагу, достал.
   — Достал.
   — Я вижу.
   — Я с Боксером сидел, — Художник взял бутылку холодного пива, которую протянул ему положенец. — На зоне беспредельничал. Зону без основания, лишь по дури своей, на бунт поднял. Люди пострадали. На воле беспредельничает. Он плохой человек. Зря только на этом свете водку пьет да девок топчет.
   — И что же ты с ним делать хочешь?
   — Мочить, — просто произнес Художник.
   — Ага. Еще одна крутизна для нашего городишки — не слишком много? — Тимоха посмотрел на гостя зло, из-под сросшихся кустистых бровей. — Кто ты такой, чтобы Боксера мочить? Ты Япончик? Или Цируль? Или, может, ты Вася Бриллиант, вставший из гроба?
   — Мы перед ним лапки сложили, да?
   — Ты что, Художник, право на такой базар заработал?
   — Хочу заработать.
   Тимоха напряженно посмотрел на него и сказал:
   — Мочить, так всех. Одну осу раздавить — другие больнее кусаться станут.
   — Ничего. Жало им повыдергиваем. Крылышки подпалим. Много не налетают, — пообещал Художник.
   — И кто это сделает?
   — Мы сделаем.
   — Быстрый ты, пацан. Резкий…
   — Только риск большой. Правильно как: много сделал — много получил.
   — Что ты хочешь получить?
   — Когда Боксер попрощается с нами, ликеро-водочный комбинат без смотрящего ока останется.
   — Хочешь к раздаче поспеть?
   — Хочу.
   Тимоха задумался.
   — Что, дорого прошу? Так оно никогда ничьим, кроме Боксера, не будет, — сказал Художник.
   — Ага, — согласился Тимоха. — Ты на ходу подметки режешь, малыш.
   — Так все на общее благо.
   — На благо, да… Отвечаешь за свои слова?
   — Отвечаю, — сказал Художник. — Только помощь нужна будет. Всех боксеровских парней мы при всем желании на колбасу не пустим.
   — Поможем, чем можем. Только главную работу ты сделаешь.
   — Сделаем… Месяца полтора на раскачку — и тушите свечи.
   — Я тебя за язык не тянул, Художник, — с угрозой произнес Тимоха. — Ты сам это сказал.
   — Сказал — отвечу.
   — Еще как ответишь…
   Вышел из бани Художник, когда светила полная луна. На улице шел пушистый снег. Было не слишком холодно, но Художника бил озноб. Все, пути назад он отрезал.
   В машине его ждал Шайтан. Он скучал, листая книгу Лазарева «Диагностика кармы», зачитанную им до дыр.
   — Быстро ты, — сказал он, заводя машину.
   — Так вопрос небольшой. Теперь или мы, или нас… ,
   — Художник, конечно, мы, — уверенно произнес Шайтан. — Надо было раньше этим бугаем заняться.
   — Раньше — не надо. Сейчас — самое время. Художник давно понял, что одно из основных искусств выживания в мире — совершать не только правильные и продуманные поступки, но и, главное, своевременные.
   И настало время бить в Боксера и его команду со всех стволов.
 
   Дважды Влад использовал этот подвал в качестве «гауптвахты». Первый раз, когда чеченцы похитили двенадцатилетнего сына одного коммерсанта и в привычной манере прислали отцу ухо, требуя двести тысяч долларов. Действовала банда очень четко — звонили бизнесмену только с телефонов-автоматов, разговор тянулся не больше двух минут. Но однажды они прокололись, и группа наружки засекла переговорщика.
   Тот повесил трубку, вышел из телефонной будки, сел в иномарку, и она дернула со скоростью с места, проверяя, нет ли наружного наблюдения. Но обложили его крепко. В операции участвовало несколько бригад наружного наблюдения, район перекрыли и с величайшей осторожностью повели бандита. Но он что-то почувствовал, хотел оторваться, и тут его взяли в клещи.
   — Ничего не знаю, — заявил гордый горец, когда его вытряхнули из белого «Сеата» и спросили, где они держат ребенка. Оперативники прошлись ему башмаками по бокам. Но он молчал. Это была ваххабистская нечисть, просто так этих не возьмешь. Болевой порог у фанатиков, это знает любой врач, резко понижен, они просто не ощущают порой боли, а принять смерть от неверного — это гарантия попасть в рай.
   Тогда и отвезли его Влад и его напарник, старший опер Глеб Ванин, в этот просторный подвал.
   Это был домик на территории заброшенной войсковой части в Подмосковье, до которой ни у кого руки просто не дошли. Под домиком было бомбоубежище, вход в которое еще надо было найти.
   — Бить будешь? Бей! Ничего не скажу, шакаль русский! — крикнул горец, безумными глазами глядя на Влада.
   — Не буду, — Влад снял ремень. — Я тебя просто повешу, — он захлестнул ремень вокруг жилистой шеи.
   Глаза у бандита выкатились. Он захрипел и потерял сознание. Потом пришел в себя. И на этот раз смотрел на оперов со страхом.
   — Ну что, снова? — спросил Влад. После повторной экзекуции бандит, тяжело дыша, произнес:
   — Ладно. Все скажу. Все, шакал!
   По Чечне Влад отлично знал, что для фанатика-мусульманина самая страшная смерть — от удушения. Так не умирают воины. Душа умершего от удушения обречена на адские муки.
   Второй раз подвал использовали, когда выбивали данные о складе взрывчатки, припрятанной под Москвой пособниками террористов. Там тоже попался упертый парень, говорить не хотел, но в подвале образумился очень резко.
   И вот теперь третий раз. Сейчас привезли сюда «замшевого». И Влад был уверен, что выбьет из него все…
   — Первый вопрос — самый простой — на кого работаешь, родной? — спросил Гурьянов, присаживаясь рядом с пленником на колено.
   «Замшевый» сквозь зубы выругался и прикрыл глаза. Он был крепкий — качок, наверное, с лицом, похожим на морду хорька — хищным и злым.
   — То, что ты скажешь все, тут смешно даже сомневаться, — сказал Гурьянов. — Другой вопрос — как дорого тебе это встанет.
   — Да вы два покойника, — бросил пленный. — Потешься пока… Слушайте мое предложение. Вы меня выпускаете, отдаете девку, и мы расходимся.
   — Зачем тебе девка?
   — Пригодится, — «замшевый» в наглой ухмылке обнажил зубы — шикарные, белые, металлокерамические. — Соглашайтесь. Козырное предложение. Больше такое не предложат… Еще на бабки можем сторговаться…
   Влад впечатал ему ботинок в ребра, пленник крякнул.
   — Не надо, — сказал Гурьянов. Полез в сумку. Вытащил аптечку. Из нее достал инъектор. — Сейчас тебя подлечим от наглости. И ты все расскажешь, сынок. Сам. С радостью.
   — Э… — пленный отодвинулся.
   — Ничего не попишешь.
   — Ну хорошо, хорошо… Чего вам?
   — Ты убил бизнесмена? В «Саабе». С семьей.
   — Не знаю вообще, о чем речь…
   — Без инъекций не обойтись… Больно будет, но будь мужчиной, — Гурьянов взял «замшевого» за руку, тот тщетно попытался вырвать руку, но ему уже вкатили полную инъекцию.
   Тактика допроса — это то, чем Гурьянов владел в совершенстве. С любыми подручными средствами — при помощи кулаков, предметов, фармацевтики, которую можно приобрести в любой аптеке, он мог выбить из человека все.
   Через час все было известно. «Замшевый» в самом убийстве не участвовал. Он следил за обстановкой, наблюдая за ней с рацией в двадцатичетырехэтажной башне напротив. Он сек, когда Гурьяновы выйдут из подъезда, чтобы дать по сотовому телефону сигнал. После его сигнала подъехал «Иж-Комби» с киллерами и изрешитили «Сааб-9000».
   — Им какие-то документы нужны были. Но у этого фирмача их не оказалось. А перед этим девка, Вика эта, вышла с сумкой через плечо из дома. Мы знали, что это его знакомая. Вот и подумали — документы у нее.
   — Что за документы?
   — Документы… Бухгалтерия какая-то. Я не знаю ничего. Ничего не знаю…
   — На кого работаешь?
   — На ахтумских.
   — Ну-ка, — подался вперед Влад.
   — У их пахана погоняло такое — Художник. Его я не видел. Сам он почти ни с кем не встречается. Хоронится по хатам, и никто не знает где. Но мы на него работаем.
   — Вся бригада ахтумская хоронится?
   — Когда столько врагов, чего не хорониться? Влад включил диктофон. Из «замшевого» вытащили все, что он знал. Из прошлых дел он участвовал с ахтумскими в трех убийствах, одном разборе. Влад кивал, потом обернулся к Гурьянову:
   — Это самая отмороженная бригада в Москве. Перегрызлись со всей столицей. Все вопросы решают через стрельбу. Блатота от них сама стонет.
   — Бабки-то хоть хорошие платят? — спросил Гурьянов «замшевого».
   — Штуку-другую подкидывают. За заказы — отдельно…
   Явки, схроны, склады оружия — ничего «замшевый» не знал. Он был москвичом, в бригаде наемником. А бригада была организована жестко, никто не знал больше того, чего положено. Так что стукач или просто разговорившийся соратник не мог причинить большого вреда. Когда «замшевый» был нужен, ему сбрасывали сообщение по пейджеру, и он появлялся в условленном месте для получения соответствующих инструкций. Главари команды с ним практически не общались.
   — Что с ним теперь делать? — спросил Влад, глядя на потерявшего сознание пленника.
   — Подождем, пока придет в себя, — сказал Гурьянов.
   «Замшевый» пришел в себя через пару часов. Он стонал, полковник вкатил ему тонизирующий укол, и пленник быстро ожил.
   — Пойди покури, Влад. И посмотри машину, — сказал Гурьянов.
   Влад пожал плечами, но вышел.
   — Как самочувствие, бандит? — спросил Гурьянов.
   — Ну вы и суки… Что со мной делать будете?
   — Земля таких носить не должна, — произнес негромко полковник.
   И «замшевый» как-то обмяк. Обреченно вздохнул,
   — Может, договоримся? Я все равно заложил корешей. Мне к ним хода нет. А на вас поработаю. Стреляю хорошо. Язык знаю.
   — Что? — не понял Гурьянов.
   — Английский, правда… Договоримся… Мне ни в ментовку, ни к своим…
   — Нет, брат. Ты свою кровь уже перебрал. «Замшевый» побледнел, прижмурился…
   — У тебя есть шанс, — Гурьянов снял с него наручники, усадил на табуретку, стоящую перед грубым, шатающимся столом, на котором светила керосиновая лампа, положил со стуком перед собой пистолет и сел напротив на скрипучий стул. — Пистолет заряжен.
   — За дурака меня не держи, — нервно хмыкнул «замшевый».
   Гурьянов взял пистолет и выстрелил в стену, у уха «замшевого», и произнес:
   — Не держу. Остался один патрон. Кто-то из нас двоих останется жив.
   — Ты псих. Ты просто психический.
   — Я отойду на расстояние, так что можешь успеть, — Гурьянов сделал два шага назад.
   — Ха, — бандит провел дрожащей ладонью по рукоятке пистолета. — Рэмбо, да?
   — Рэмбо — просто жалкий уродец. Он сдох бы за час там, где мы спокойно работали.
   — Я тебя пристрелю, а тот бык меня замочит.
   — Не замочит, — Гурьянов взял рацию. — Влад. Если его возьмет отпустишь.
   — Никита! — донеслось из рации, но он уже отложил ее сторону.
   — Крутой, — «замшевый» расслабился.
   Гурьянов видел, что этот человек тренирован. И знал толк в действиях в сложной обстановке. И сейчас он заговаривал зубы. И полковник прекрасно знал, когда он рванется.
   «Замшевый» рванулся к пистолету. Гурьянов кинулся ему навстречу.
   Парень отклонился в сторону, махнув рукой, будто ударяя, но он просто отвлекал внимание, а другой рукой сграбастал пистолет.
   Полковник заработал в боевом режиме. Поставил блок.
   Вышел на линию атаки… Стук падающего пистолета. Хруст I ломающихся костей… Довершающий удар. Все, сделано…
   Влад ворвался в подвал:
   — Никита, ты взбесился?
   — Ты знаешь, Влад, ведь это моя война, — устало произнес Гурьянов, перевернув ногой безжизненное тело. — Не чужая. За мной не стоит государство. Это мои личные долги. Я решил просчитывать каждый шаг с точки зрения целесообразности и делать только то, что нужно, дабы не сорвать операцию. Тут — другое. Знаешь, как на Руси определяли правого и виноватого?
   — Ну и как? — Влад поморщился, покосившись на труп.
   — На честном поединке. Один на один. Кто побеждал, тот и прав. Потому что побеждает не сильнейший, а тот, за кем бог. Не такая дурная мысль.
   — Может быть…
 
   У каждого коллектива возникают со временем определенные традиции. У спортсменов одной из главных традиций стало проводить сходняки в спортзале ахтумской школы бокса.
   В тот памятный день в спортзале собрались паханы и бригадиры сильно разросшейся организации.
   Боксер как-то признавался, что организация настолько расширилась, что даже бригадиров он не всех в лицо знает, не то что обычных бойцов. У спортсменов сегодня была достаточно разветвленная и сложная структура. Были и быки для массовок. И киллеры, глушившие недовольных в городе и даже выезжавшие для выполнения заказов в рамках бандитского обмена специалистами с другими дружественными бригадами в другие регионы. И коммерсанты. И адвокаты. И бригады по выбиванию долгов, по разрешению споров.
   Система у спортсменов была отлажена так, чтобы в течение часа поставить под ружье около сотни бойцов, а всего могли задействовать до трех сотен человек. Практически у всех бойцов был автотранспорт, имелось несколько складов с оружием, так что времени на вооружение много не понадобилось бы. Спортсмены ныне пытались организовать свое частное охранное предприятие, чтобы за Боксером и другими авторитетами ходили быки с зарегистрированным табельным оружием.
   Сходняк представлял нечто среднее между производственным совещанием, встречей старых друзей, заседанием бухгалтерской комиссии и товарищеским инквизиторским судом. Морды присутствующих были по большей части мятые, с переломанными носами — костяк организации составляли действительно боксеры, хотя была в ней теперь и масса другого люда — и бывшие офицеры вооруженных сил, и уголовники, и чекист в отставке, и пара действующих сотрудников милиции, да много кого еще. Всего собралось человек тридцать.
   Несмотря на видимую простоту обстановки, здесь в воздухе витал запах больших шальных и не праведных денег.
   Собравшиеся по традиции сначала припомнили своих тренеров, которым они обязаны воспитанием спортивного бойцовского характера. Потом помянули павших соратников.
   А затем перешли к делам. Главный вопрос — как урвать еще кусок. Спортсмены, не желая довольствоваться малым, постоянно находились в состоянии войны. В последнее время их сильно донимали черные. Правда, чеченцы с началом боевых действий в их мятежной республике притихли. Да и интересы у них были иные — они активно приватизировали шинный завод, гоняли какие-то банковские документы. Таких выбрыков, как раньше, когда они заявили, что не потерпят в бандитском промысле конкурентов и чтобы славяне знали свое место, уже не возникало. Но зато начали сверх меры наглеть татары, у которых в городе была большая община, да еще стали поднимать свой голос цыгане. Их всех надлежало ставить на место как можно быстрее, чтобы потом проблемы не утроились.