Рясной Илья. Большая стрелка

   — Что за шелест у меня в ушах? — вперился Хоша глазами в помощников. — Не напрягайте меня. Не надо, — в его тоне звучала неприкрытая угроза.
   — Не буду, — благодушно улыбнулся Художник.
   — Не надо, — снова повторил главарь. — Батон и Труп с их уродами без дела. Знай только, с блядей своих бабки стригут. Пусть поработают.
   Батон и Труп — год назад принятые в команду по рекомендации Брюса здоровенные быки — неплохо зарекомендовали себя полной отвязанностью. Они прикрывали интимные фирмы и точку на вещевом рынке.
   Когда главарь ушел, дядя Леша хлебнул из горла виски — пил в последнее время только его, хотя благодаря усилиям нарколога был выведен из запоев и поэтому выглядеть стал куда лучше.
   — Ох, Хоша, — покачал он головой. — Все хочет иметь, ничего не делая.
   — Хочет, — кивнул Художник.
   — Глупо.
   Художник ничего не ответил, только внимательно посмотрел на дядю Лешу, тот не отвел глаза.
   Между тем Батон и Труп заявились к грузину в офис ТОО «Пинта» со своим бухгалтером — старичком-одуванчиком, бывшим старшим ревизором облторга.
   — Что это? — удивился грузин, глядя на явление своей крыши.
   — Проверка финансовой деятельности, — хмыкнул Труп.
   — Не договаривались так, — начал искренне возмущаться бизнесмен.
   — Гурам, ребята просто посмотрят, — сказал Хоша, которому грузин прозвонил по телефону. — Мы же кореша не разлей вода. Неужели откажешь?
   Грузин не отказал. Бухгалтер копался два дня в бумагах. После этого Труп заявился к Хоше и сказал:
   — Вот заключение. Если по совести проценты вычислять, грузин должен нам двадцать восемь тысяч в зелени.
   Хоша облизнул губы, услышав цифру, и сказал Трупу:
   — Ну так заберите у него башли!
   — С процентами?
   — Нет. По другому сделаем… — Хоша позвонил грузину. — Гурам, тут ребята придут к тебе. Ты их знаешь, они с бухгалтером приходили. Доверяй им. Хоть горячие немного, но не подлые. Договаривайся с ними.
   — Дорогой, надо встретиться! — в отчаянии воскликнул грузин.
   — Нет, не надо. Занятый я слишком.
   А Труп с вышибалами опять отправился в офис «Пинты». И представил опешившему грузину длинноволосого, хилого, с мордой, похожей на лисью, парня.
   — Во, его Грузчик кличут, — Труп похлопал парня по плечу. — Будет заместителем у тебя работать.
   — Что?! — не поверил своим ушам грузин.
   — Надо, чтобы наши люди пристроены были. Хоша велел. Чтобы стаж на пенсию шел, — загыкал Брюс, искренне считая, что сказал что-то умное.
   — Но…
   — Трудовая книжка, — протянул Грузчик мятую серую книженцию.
   — А насчет бабок, тех двадцати восьми тысяч зелени, ты не забудь, — порекомендовал Труп.
   — Слушай, у нас так дела не делаются, — обиделся грузин, вполне созревший для нового посещения клиники неврозов.
   — Ладно, потом базар будет. Сейчас дело.
   Грузин, уже освоившийся в городе и много узнавший о руднянской группировке, оформил Грузчика своим замом. Но двадцать восемь тысяч долларов… Дела в фирме шли не так плохо, но столько свободных денег не было.
   А Хоша, замкнувшийся на этой мысли, давил. Через месяц он позвонил грузину и сказал:
   — Гурам, ты испытываешь терпение.
   — Нет таких денег! Нет!
   Тогда Труп и Батон вывезли его за город, отработали по полной программе: постреляли у ушей из пистолета, пообещали на кол усадить. В общем, грузин полностью созрел и был готов подписать все. С руднянскими был их штатный нотариус. Прямо на капоте машины он оформил документ, поставил печать и протянул Гураму:
   — Подпишите, пожалуйста, здесь.
   Хозяин фирмы дрожащей рукой отписал свое имущество на подставную фирму «Люкс-Сам», использовавшуюся командой для грязных дел.
   — А ты боялся, — хмыкнул Труп, глядя на документы и пряча их в портфель. — Тебе повезло. Жить будешь. Это не каждому нашему пациенту светит.
   На следующий день были маски-шоу. Толпа руоповцев в масках, пятнистых серых комбезах, с автоматами, вышибив двери «кувалдой-открывалкой», вломилась в офис фирмы интимных услуг «Елена», где обитал Труп и его парни. Братанов вдавили мордами в пол и отметелили так, что только косточки затрещали да кровушка хлынула. Потом путь известен: наручники — машина — камера — следователь. Тут же двоих из команды раскололи и на факт вымогательства, и на похищение директора ТОО «Пинта».
   В этот же вечер те же ребята в пятнистых комбезах вышибли кувалдой дверь в квартиру Хоши, подработали дубинками и как бродячую дворнягу кинули в фургон.
   — Ты кто по жизни? — спросил широкоплечий рубоповский оперативник у Хоши, лежавшего на полу тронувшегося с места фургона.
   — Человек, — разбитыми губами прошепелявил Хоша.
   — Ты говно по жизни. И место твое в канализации, — опер впечатал ему тяжелым башмаком в спину.
 
   — Извините, я вела себя как идиотка, — последовало признание женщины, которая действительно вела себя как идиотка. Женщины очень часто ведут себя как идиотки. Но очень редко готовы признать это. — Вы очень помогли мне.
   — Вы даже не представляете, насколько, — усмехнулся Гурьянов.
   — Вы как метеор. Снесли их. Как…
   — Черепашка Ниндзя, — поддакнул Гурьянов.
   — Ну, почти… Приложили так, что, наверное, они сразу очухались…
   — Не сразу, — согласился Гурьянов, не став продолжать мысль и уточнять, что один из них вряд ли очухался вообще.
   Они сидели в большой комнате, пили чай с лимоном и убавили слегка запасы красного вина, которые хозяин квартиры держал в большом дощатом ящике в коридоре.
   Эта квартира Владу досталась от его друга, известного театрального режиссера, укатившего на заработки в Америку. Свое жилье тот сдавать принципиально не желал — как и все люди искусства был с чудинкой — и доверил его Владу. Оперативник использовал это убежище достаточно активно — иногда по работе, но чаще, когда выдавался миг передышки от сумасшедшей гонки и когда он озирался окрест себя и неожиданно видел очередную девушку своей мечты.
   — Вы похожи на Костю. Он был сильный человек, — на глазах Вики снова заблестели слезы.
   — Да.
   — Сильный. Из тех, кто способен взять, что ему нужно.
   — Взять. Но не отдать.
   — А вы?
   — А я почему-то всегда рос с мыслью, что должен отдать, а не взять — время, силы, саму жизнь, если надо для дела.
   — И что это за такое важное дело?
   — Дела бывают разные, — уклончиво произнес Гурьянов. Действительно, вся жизнь прошла под давлением этого слова — надо. Пусть вокруг все рушится в тар-тарары, и никто не берет на себя ответственность, никто не думает о будущем, все думают только о себе и своем брюхе. Пусть корабль, на котором плывут люди, идет ко дну, капитан давно спился, боцман толкает по дешевке пассажирам такелаж и спасательные шлюпки. Но есть те, кто, слыша слово «надо», задраивает люки, заделывает бреши, управляется с парусами. И корабль, несмотря ни на что, плывет вперед, хотя плыть, кажется, уже невозможно. Надо. Пусть для других это пустой звук. Но ты — не другие. Ты знаешь цену этому слову. И ты знаешь цену другим словам — Родина, приказ, присяга, офицерская честь. Это волшебные слова. За ними стоит слишком много.,
   Сыновья генерала Гурьянова должны были закончить Суворовское училище и потом служить Родине — в этом с детства у них не было сомнений. После восьмого класса школы — Суворовское училище. После него Костя поступил на факультет западных языков военного инъяза, но по окончании вдруг взбрыкнул, сумел уволиться из армии по здоровью и пошел работать во Внешторг — уже тогда любил красиво пожить. А с перестройкой он двинул в бизнес. Никита же сдал экзамены в Высшую школу КГБ и надел на четыре года военную форму со связистскими — для конспирации — эмблемами на черных петлицах.
   По распределению он попал в Седьмое управление — гэбэшную службу наружного наблюдения. Для выпускника с красным дипломом — не ахти какое достижение. С другой стороны — живая работа. Все контрразведчики проходили через этот этап — службу топтуном. Так что он не жаловался, он вообще не знал такого слова.
   Работа оказалась даже чересчур живая. Топтали за валютными ворами, за казнокрадами, за сотрудниками резидентур из московских посольств. Запомнилось, как брали агента ЦРУ, причинившего России гигантский ущерб. Тогда сплоховали оперативники Второго Главного управления КГБ, и тот успел проглотить ампулу с ядом.
   «Фирма» работала как часы. Одного за другим выявляли западных агентов. КГБ держало под плотным колпаком противника. И противник уважал фирму. Американцы и англичане признавали, что работать в России крайне тяжело. Что в России лучшая контрразведка мира.
   Тогда не обсуждали приказы. Тогда знали — приказ должен быть исполнен любой ценой.
   Операм «семерки» приходилось выполнять самые различные поручения, участвовать в многоходовых комбинациях, целей которых они не знали, но которые были частью картины, нарисованной лубянскими живописцами.
   Вот вызывает начальник отдела и дает вводную:
   — Ваша задача провести ДТП с машиной секретаря посольства Англии, сотрудника резидентуры «Интеллидженс сервис», спровоцировать скандал и отправить его в больницу. Вопросы есть?
   — Нет.
   — Теперь детали…
   И три бригады наружки пасут секретаря посольства. Гурьянов и Вася Мартынов врезаются в «Мерседес». Никита, изображая озверелого работягу, благо физиономию имеет рабоче-крестьянскую, начинает выяснять с «харей импортной», как он выражается в пылу спора, отношения и одним ударом ломает английскую челюсть — для КМСа по боксу и чемпиона «Вышки» по рукопашке это труда не составляет…
   И вот новая вводная от начальника отдела:
   — Сотрудница американского посольства получает пакет с документами от лица Н. Задача — сыграть пьяного грабителя, отобрать пакет. Только прошу учесть — ее характеризуют как мастера восточных единоборств, у-шу. Так что задача может оказаться нелегкой. Мартынов?
   — Есть, — отвечает тот.
   Мартынов — фанат единоборств, мечтает служить в секретном тогда спецподразделении «Альфа», у самого Карпова, человека с непоколебимым авторитетом — все знали, что он собственноручно пристрелил Амина при штурме дворца. Поэтому Мартынов с утра до вечера качается в спортзале и всячески подбивает клинья для перехода туда. Он знает, что у-шу — система серьезная и одолеть мастера в нем очень трудно, даже если это женщина. Готовится тщательно, отрабатывает каждое движение… Результат оказывается потрясающим. Подходит к американке, изображая пьяного, бьет мастера у-шу и отправляет ее с одного удара в реанимацию.
   Эх, Васька, Васька. Он погиб позже. В Буденновске. При штурме захваченной Басаевым и его головорезами больницы. Командир группы перед штурмом сказал:
   — Это не антитеррористическая акция. Завтра мы идем на смерть, и большинство стоящих здесь погибнут. Тот, кто к смерти не готов, может выйти из строя. Никаких претензий к ним не будет.
   Из строя не вышел ни один человек. А на следующий день был штурм. И бойцы шли по пристрелянному открытому пространству, где невозможно было скрыться от сыплющихся пуль, и по ним били со всех окон из гранатометов, автоматов, крупнокалиберных пулеметов. По всей военной науке шансов у «альфовцев» не было. Но они прошли. И преодолели открытое пространство, где безраздельно правила смерть. И сделали невозможное — разминировали первый этаж, уничтожили пятьдесят басаевцев, готовы были идти дальше, но оказались привычно проданы политиканами, затеявшими переговоры с кровососами. Вася Мартынов и еще трое погибших «альфовцев» были из тех, кто знает цену слова «надо», они знали, что больше это делать некому, и закрыли пробоины в днище российского корабля своими телами. И Никита Гурьянов часто вспоминал его. Вспоминал и других, очень многих, кто стоил того, чтобы их поминали и пили за них за столом третий тост.
   Через два года работы в наружке Гурьянову сделали предложение, от которого невозможно отказаться.
   На спокойного, неторопливого, но преображавшегося на ринге и превращавшегося в необычайно эффективную боевую машину Никиту Гурьянова психолог отряда «Буран» обратил внимание, еще когда тот был на четвертом курсе ВШК. С первого взгляда Никита идеально психофизически подходил для оперативно-боевого отдела «Бурана». У него был необычайно устойчивый, сильный тип нервной системы — таким рекомендуется быть летчиками-испытателями и спецназовцами. Конечно, они не лишены страха, и в момент опасности сердце у них отчаянно барабанит в груди, гонит адреналин, но страх никогда не подавляет их. И они делают всегда именно то, что требует ситуация.
   За Никитой Гурьяновым присматривали, как он покажет себя. И наконец решили — парень подходит. Прекрасное знание двух иностранных языков, красный диплом, отменные боевые качества. И верность делу, которому присягал. Выбирали на эту службу лучших. И Гурьянов был этим самым лучшим.
   — Да, наверное, Лена была права, — задумчиво произнесла Вика, глядя на Гурьянова. — Вы из тех людей, которые могут все. Но…
   — Но не имеют «Мерседеса-пятьсот», счета в банке и виллы на Гавайях, — сказал грустно Гурьянов.
   Вика ничего не ответила. Обвела глазами комнату и кивнула на гитару:
   — Ваша?
   — Нет. У меня другая. Постарше раз в пять.
   — Вы поете?
   — Немного.
   — Люблю бардовские песни. Это не Филя Киркоров. Споете?
   — Попробуем.
   В Латинской Америке восхищенные партизаны смотрели, как русский перебирает становящимися вдруг чуткими пальцами струны, и на волю вырывается испанская зажигательная музыка. И пел Гурьянов прекрасно — баритон эстрадный, мог бы спокойно выступать на сцене получше большинства кумиров. Сам сочинял песни, и позже их исполняли другие, две из них попали на пластинки «Мелодии Афгана». И гимн отряда «Буран» тоже сочинил он.
   Гурьянов спел «Гори, гори, моя звезда». Вика восхищенно захлопала в ладоши.
   — Никита, вы не похожи на Терминатора, — неожиданно сказала она.
   — А на кого похож?
   — На крепкого русского мужика. Таких уже почти не делают в наше время.
   — А кого делают?
   — Голубых. Или счетчиков долларов в инофирмах. Еще делают наркоманов. Компьютерных болванов. А крепких, обаятельных, надежных мужиков — тут секрет утерян.
   — Делают. Только жить нам не дают, крепким русским мужикам…
   — Спойте еще.
   Он спел белогвардейскую песню:
 
   Все теперь против нас,
   Будто мы и креста не носили,
   Будто аспиды мы басурманской крови.
   Даже места нам нет
   В ошалевшей от крови России.
   И господь нас не слышит,
   Зови не зови…
 
   Вика помолчала задумчиво, а потом поинтересовалась:
   — Никита, а почему вы пришли тогда ко мне?
   — Задать вопросы.
   — Но почему ко мне?
   — Были причины.
   — Вообще, что вы хотите?
   — Найти убийц.
   — А дальше? Я знаю, что бандитов больше прощают, чем судят. Судят чаще они сами.
   — Не так страшен черт, как его малюют.
   — Еще страшнее, Никита, — она с тоской и болью посмотрела на него.
   Повинуясь неожиданному порыву, он отложил гитару и обнял девушку. И вспомнил, как целовал ее в машине, предварительно почти лишив сознания. Воспоминание было острым. И он снова поцеловал ее. На этот раз осторожно, готовый тут же отступить. Но она вдруг, тоже неожиданно для себя, ответила на этот поцелуй.
   Тут послышался условный звонок в дверь. Потом дверь открылась.
   — Здорово, беженцы, — сказал Влад, заходя в комнату и кидая на кресло сумку. — Переговорим? — Он поманил полковника в другую комнату — Вике не обязательно присутствовать при их совещаниях.
   — Ну, что узнал? — Гурьянов плотно прикрыл дверь.
   — Не много. По сводкам происшествий, стрельба у Викиного дома значится. Выезжала оперативная группа. Произвели осмотр места происшествия. Все как положено… Свидетели утверждают, что после перестрелки двое бандитов погрузили двоих своих бесчувственных корешей к себе в машину и скрылись.
   — И сейчас одного из них закопали.
   — Видимо. Но смерть никто не зафиксировал.
   — Что о Викиной фирмой? Эти братаны могли заглянуть и туда.
   — Пока я не совался. Пусть лучше Вика позвонит сама, спросит, не интересовался ли кто ею. — Попросим.
   Вика согласилась. Она взяла трубку сотового телефона, позвонила к себе на работу и произнесла с наигранной бодростью:
   — Нинок, я заболела. Меня никто тут не спрашивал?
   — Из «Родоса» спрашивали. Они деньги перевели. И Алиханов.
   — А еще?
   — Но главное — милиция утром заходила.
   — Кто?
   — Из какого-то управления по организованной преступности.
   — Чего хотели?
   — Спрашивали тебя.
   — Пусть опишет, какой он был из себя, — прошептал Гурьянов, тоже прислонивший ухо к трубке и слышавший разговор.
   — Какой из себя?
   Нинок достаточно четко описала приходившего.
   — Это Лом, — узнал Гурьянов своего бывшего сослуживца.
   — Кто еще появлялся? — спросила Вика Нину.
   — Лешка. Говорит, что не может тебя найти. Дома трубку не берешь. Не звонишь. Он, видите ли, волнуется…
   — Ладно, пока, — Вика выключила телефон и положила трубку на стол.
   — Кто такой Леша? — спросил Гурьянов.
   — Знакомый, — Вика вдруг покраснела.
   Тут ее телефон зазвонил. Она приложила трубку к уху:
   — Леша?.. Как куда пропала? Ничего не пропала.. Нет, пока не могу… Где нахожусь? Да тут, у… — она едва не вскрикнула, когда Гурьянов сжал ее руку. — В гостях у знакомых… Какая тебе разница где… Ладно, появлюсь. Целую…
   — Тот самый Леша? — спросил Гурьянов.
   — Да.
   — Он всегда такой настойчивый?
   — Как бешеный сегодня.
   — Как бешеный. Ого-го… Влад, пошли, поговорим еще немножко с глазу на глаз.
   — Поговорим…
 
   — Жадность фраера сгубила. Надо выручать ублюдка, — сказал Художник дяде Леше сразу после задержания главаря, первый раз в открытую покрыв Хошу матюгами. На военном совете, проходившем на загородной базе, присутствовал еще и Шайтан.
   — Надо, — кивнул дядя Леша. — Я справки наводил через старых знакомцев. Хоша пока молчит. Но если сломается — представляешь, что будет?
   — Всем нам вилы, — Художник ткнул двумя пальцами себе в шею.
   — Вилы.
   — Может, грохнуть этого грузина? — задумчиво произнес Художник.
   — Ты готов воевать с РУБОПом? — спросил дядя Леша. — Это дело их чести. Там ребята зацикленные. Если личное вклинится, будут давить, пока не додавят.
   — Верно, — кивнул Художник. — Дядя Леша, ты же мент. Думай.
   В такую ситуацию команда не попадала ни разу. Некоторые шестерки, которых понанимали из шпаны, попадали за хулиганство да уличные разбои за решетку. Команда отстегивала с общака, как положено, на адвоката, на передачки — и хватит. Напрягаться и вытаскивать залетчиков любой ценой никто не собирался, притом за дела, которые им никто не позволял делать. После того как одного из них выпустили. Художник вместе с парнями оттащил его в лесочек и устроил экзекуцию со словами:
   — Ты работал на команду, а не на себя. И на блядские дела свои должен был разрешения спросить.
   Принародно сорвали с провинившегося дуба златую цепь, кольцо, отняли ключи от машины и даже содрали малиновый пиджак — всю бандитскую экипировку.
   — Тебе повезло, — сказал тогда Художник. — Легко отделался, козел.
   Но сейчас дело другое — влетел главарь. И команда могла развалиться. Уже соседи по вещевому рынку у Северного порта начали косо посматривать и. намекать — мол, неплохо бы освободить место…
   — Ну, — Художник пристально посмотрел на дядю Лешу.
   — Надо искать подходы к следователю, — произнес тот.
   — Как? Областное управление дело ведет, — досадливо произнес Художник.
   — Областное? Ну и что, — небрежно махнул рукой дядя Леша. — Везде люди-человеки. Всем есть-пить надо… И адвокат хороший нужен как воздух.
   — Какой хороший?
   — Параграф.
   Взяли адвоката того, кто получше, — бывшего судью по кличке Параграф. Бывшие судьи и прокуроры в адвокатах ценятся не из-за каких-то тайных юридических познаний, не ведомых никому другому, а из-за обширных связей. Иногда они просто знают, кому и сколько надо сунуть, чтобы прикрыть дело. И чаще просто вешают лапшу на уши, грузя клиента, что ему положено десять лет, и нужно дать взятку, чтобы столько не дали. Когда дают положенные пять, как обычно за такие преступления, адвокат приписывает это достижение на свой счет.
   Но Параграф действительно знал, кому и как сунуть деньги.
   — Исполнителей нам не вытащить. А вашего атамана разбойников, — усмехнулся он, посматривая хитро на Художника, — может, и удастся, — он замялся, опустил скромно глаза, ожидая продолжения.
   — Сколько? — произнес Художник слово, которое было ключевым, и на лице адвоката опять появилась хитрая мина.
   — Ну уж не тысячу баксов. Гораздо дороже, — и Параграф назвал сумму, от которой у Художника заломило зубы. Придется опустошать общак команды.
   — Передачки слать будет дороже. Ибо по новым веяниям ему лет десять светит, — сказал адвокат.
   — Ладно, — вздохнул Художник. — Давайте торговаться.
   — Киса Воробьянинов говаривал — торг здесь неуместен, — усмехнулся адвокат.
   — Еще как уместен.
   Цену удалось сбить, но не слишком сильно. Договор об оказании юридических услуг был заключен. Задаток выплачен. Параграф встретился с томящимся в сизо Хошей. Переговорил с ним. Заключили договора и на защиту Трупа и его быков — защитников взяли из юридической конторы, которая работала на Параграфа, все это входило в оплату.
   — Ну что, — изучив ситуацию, заключил веско Параграф. — Надо валить все на исполнителей.
   — Свалим, — кивнул Художник.
   Проблем не было. Виноват Труп и его братаны — заложили главаря. За это им можно устроить на зоне хорошую жизнь.
   — И надо мириться с потерпевшим, — добавил Параграф.
   — Как?
   — Организовать встречу и переговорить, не давя. Отступить. Свет на нем клином же не сошелся. Но встречаться надо с учетом, что РУБОП его может пасти.
   — Попробуем, — кивнул Художник. С Гурамом он встретился в ресторане «Зеленая опушка» на самой окраине города.
   — Ну чего, Художник? — Бизнесмен был напуган. Художник насмешливо изучал его, и Гурам нервничал все больше и больше. Руки его тряслись, но в глазах застыло отчаяние зайца, которого загнали в угол и который готов бить волка лапами по морде.
   — Гурам, давай без понтов дешевых, без наездов, без глупых упреков побазарим, как добрые приятели, — предложил Художник.
   — Я уже базарил. В лесу… Меня за что так били? Меня развели, как лоха обычного. Я что, лох обычный? — Грузин уже кричал.
   — Тише, люди смотрят… Нет, — сказал Художник, едва не добавив — не обычный. — Ты не лох.
   — Так за что? Я по-честному… Мне от Боксера крышу предлагали. Боксер таких вещей не делает.
   — Вот что, Гурам. Ребята погорячились. И ты погорячился.
   — Погорячились, — грузин потрогал еще не зажившие. губы. Говорил он с трудом. — Погорячились, да?
   — Именно. Теперь надо думать, как выбираться из той канализации, куда мы дружно залезли.
   — Как?
   — Хоша — в тюрьме. Пацаны — там же. Это не по-человечески. У них матери. У Батона жена ребенка ждет.
   — Батон? Это который паяльной лампой меня хотел жечь?
   — Работа такая, — хмыкнул Художник. — Это прошлое. Надо о будущем думать. А будущее таково. Я за Хошу подписываться не буду. Вендетту тебе устраивать не стану. Ты мне не враг. Я тебе ничего плохого не сделал. Но Хоша… Ты не понял главного?
   — Что?
   — Что он дурак. Отморозок. И память у него злая. И долгая. Дадут ему года три. Отсидит год. Выйдет и устроит тебе выжженную землю. Я ему мешать не буду.
   — Я не боюсь вас.
   — Боишься. Еще как боишься. И по делу боишься… Тебя-то ладно. О ребенке своем подумай. Гурама передернуло.
   — Надо разводить ситуацию, — напирал Художник. — Мое слово — никто наезжать на тебя больше не будет. Крышу я тебе оставляю на старых условиях — если захочешь. Но наши условия выгодные… Кстати, я был против, чтобы с тобой так поступать. Поверь. Это все знают. Художник слову хозяин.
   Гурам не ответил.
   — В общем, так, стягиваем Хошу с нар. И забываем дружно об этом недоразумении.
   Гурам продолжал колотить ногтем по бокалу, и руки его тряслись все больше.
   — Ну, решай, — Художник постучал по двухсотбаксовым часам на руке. — Время идет. Да — так да. Нет — так нет. Мне, честно говоря, все равно.
   — Ладно. Как только его вытащить? Я же не могу заявление забрать.
   — Уж конечно… Но нет неразрешимых проблем. Тут тебе со знатоком крючкотворских премудростей надо говорить. — Художник встал и подошел к Параграфу, скучающему за столиком у окна. — Ваш выход, маэстро.
   Адвокат пересел к ним за столик и потер руки:
   — Итак, сынок, нет ничего легче, чем обмануть правосудие. Потому что правосудие — это игра. Нужно только знать, как играть в эти игры. Скажешь, я не прав?
   — Что я должен делать? — процедил Гурам.
   — Менять показания. Притапливаем тех молодых людей, которые жгли тебя паяльной лампой. И пишем невинный лик Хоши.
   Через три недели Хоша вышел из следственного изолятора номер один и был встречен Параграфом и Художником.
   Угощали главаря хорошо — дома, а не в кабаке, решив, что утомился от назойливого общества — тридцатиместной камеры. Наконец в комнате остались Хоша с Художником.