Рясной Илья. Большая стрелка

   Однажды возникло новое дело, последствий которого никто тогда представить не мог.
   — Тут один джентльмен за несколько неслабых партий левака вагон денег задолжал, — сказал Гринберг однажды, пригласив Художника в свой офис. — Раньше с ним проблем не было, а теперь…
   — Кто такой? — осведомился Художник.
   — Да есть мальчик-одуванчик. Живет в стольном городе. Уже месяц кормит меня обещаниями.
   — И что?
   — Будет еще год кормить, — вздохнул Гринберг. — Думаю, он нас просто кинуть собрался.
   — Такой смелый?
   — Такой жадный. И еще — ему крышуют торгуевские. Есть такие в Подмосковье.
   — Слышал я. Зеленый у них в паханах.
   — Так ты все знаешь, — всплеснул, руками Гринберг, умильно глядя на собеседника.
   — Предлагаешь с Зеленым на разбор?
   — А чего?
   — Гляжу я на тебя, Лева…
   — Андрюша, ты энергичный молодой человек; У тебя все получается… Восемьдесят пять тысяч долларов! Ты можешь представить!
   — Могу.
   — Взяли и кинули… А теперь еще у этого гада проценты накапали. Ну, сам знаешь. Счетчик-то на то и есть счетчик, чтобы тикать ночи и дни.
   — Значит, мальчик-одуванчик, — задумчиво произнес Художник, которому совершенно не хотелось связываться с торгуевскими. Там команда была мощная. И совершенно безбашенная.
   — Да. Ты себе не представляешь, что это за фрукт. Ой, что это за фрукт, — закачал головой Гринберг.
   — Посмотрим. Может, удастся этот фрукт сорвать, — пообещал Художник.
   — Сорви, Андрюша. Сорви…
 
   Способы выявления источника утечки информации существуют со времен царя Гороха одни и те же. Самый простой из них — подбрасываешь тому человеку, которого подозреваешь в том, что он осведомитель противника, какие-то сведения, требующие немедленного реагирования, и смотришь — если есть реакция, ясно, у кого рыльце в пушку. Но тут возможны многие варианты, в зависимости от творческой фантазии.
   Первому Влад позвонил своему бывшему сослуживцу майору Ломову, ставшему начальником отделения:
   — Привет.
   — Кто говорит? — осведомился Ломов,
   — Лом, ты что? Не узнаешь? Это Влад. Секундное молчание.
   — Давно не возникал, — произнес Ломов. — Тебе еще деньги по расчету положены. Кто будет забирать?
   — А что, много накапало?
   — Немного. Но на бедность…
   — Ага, — кивнул Влад. — На бедность — это по мне.
   — Ты уже решил, чем будешь заниматься?
   — А куда может пойти бывший рубоповец? Или в бандиты. Или в бизнесмены.
   — Но ты-то небось в частные сыщики пойдешь.
   — С чего взял, Лом?
   — А куда тебе еще, Влад? усмехнулся майор Ломов. Иначе тебе — тоска и скука.
   — Действительно, куда…
   — Так что, решил ты, куда идти? — не отставал Ломов.
   — Решил. На кладбище.
   — Что? — опешил Ломов. — Могилы копать?
   — Зачем? Лежать в них… Меня чуть не грохнули на днях.
   — В смысле?
   — В прямом. Теперь сижу, гадаю — кто из старых клиентов момента дожидался.
   — Вот что, — помолчав, произнес Ломов. — Ты подъезжай вечером в контору. Переговорим.
   — Нет. В контору не поеду. Но встретиться нам надо.
   — Ты у себя дома?
   — Я что, смертельный враг своему здоровью? — удивился Влад. — Пристроился.
   — Где хоронишься?
   — Есть хата. Магазин «Самоцвет» знаешь? Да знаешь ты. Мы там Глобуса сторожили. У его входа.
   — Хорошо. Когда? — осведомился Ломов.
   — Давай часа через два.
   — Нет, я сейчас уезжаю. Давай в пять вечера.
   — Как скажешь. Мне все равно. Идти-то двести метров… Гурьянов подъехал к магазину «Самоцвет» в полчетвертого. Одет он был так же, как и на встрече с Крошкой, — стареющий хиппи в круглых очках и с букетом в руке. Он нашел хорошее место для обзора. И вскоре высмотрел шустрых молодых ребят. Те неторопливо прогуливались, но явно кого-то высматривали. Один подошел к дворнику, ткнул удостоверением, задавал вопросы. Еще поспрашивали одну бабку.
   В пять часов появился майор Ломов. Он явно нервничал, прохаживался перед магазином из стороны в сторону и все время смотрел на часы. Все это время те молодые люди держались на почтительном расстоянии.
   Наконец Ломов уселся в свой подержанный «Мерседес» и подался восвояси. Через пару минут собрались в путь и молодые люди. Они сели в зеленый «Опель-Сенатра».
   Гурьянов бросился к своей «Волге», прыгнул на сиденье, сорвал очки и кепку, натянул куртку и прилепился к «Опелю».
   — Я повел их, — произнес он в микрофон рации. — Зеленый «Опель-Сенатра». Смотри нас на перекрестке. Мы двигаемся центру. Не пропусти. Понял?
   — Понял, — сказал Влад.
   На двух машинах вполне можно вести одну машину. Парни в «Опеле» так и не засекли за собой «хвост» и спокойно добрались до проспекта Вернадского. Там они на охраняемой стоянке оставили машину и прошли в многоэтажное здание.
   — Так, что у нас на Вернадского по этому адресу? — спросил Влад, подсаживаясь к Гурьянову в машину.
   — А на Пушкинской у нас частное охранное предприятие «Тесей», — удовлетворенно произнес Гурьянов.
   — А по досье ЧОП «Тесей» имеет прямую связь с ахтумскими, — хлопнул в ладоши Влад. — Ое-ей. Вычислили иуду искариотскую.
   — Вычислили, — кивнул Гурьянов.
   — Ну, Лом. С самого начала я чувствовал, что не то с ним. И теперь все сошлось.
   — Получается…
   — Получается, что Лом предупредил Политика перед тем, как я отправился к нему с постановлением о проведении обыска. И Политик успел спрятать следы. Я уже тогда подозревал Лома. Самый подходящий кандидат на такую роль. Холодный, скользкий, как жаба.
   — Враг в своем доме, — кивнул Гурьянов. — Это чувство, будто тебе в тарелку плюнули…
   — Наверное, у Политика и Лома давно шуры-муры. Скорее всего через Маничева Лом и на ахтумских вышел. И ведь продал меня без всяких сомнений. А заодно и тебя, Никита… Вообще Лом меня никогда не жаловал.
   — А когда продажный мент честного любил?
   — С ним все ясно, — Влад задумался и предложила-Может, Лома используем втемную?
   — Поглядим… У нас и так дел полно…
   — Напомнил. — Влад посмотрел на часы. — Я должен встретиться с моим человеком, тот уже знает наверняка, каким рейсом прилетит Политик. Мой человек поедет встречать его.
   Агент Влада был человеком из ближайшего окружения Политика и предавал своего босса самоотверженно, единственным условием выдвигая: «Влад, устрой этой падле хорошую жизнь: чтобы белый свет не мил был». Благодаря ему было то первое, роковое дело в отношении Политика, на котором опер костей не собрал.
   — Маничев отоспится, — сказал Влад. — И к завтрашнему вечеру — на оргию. Вернется в Москву утром. У него днем намечается партийная тусовка.
   — Ну что же, мы тоже встретим его. Честь по чести…
 
   Примерно те же заботы одолевали несколько лет назад Художника. Ему нужен был Политик. Нужен был тепленьким.
   Художник получил достаточную информации о нем. Ситуация выглядела неважно. Действительно, крышу ему мраморными атлантами мощно держали торгуевские, а на открытую конфронтацию с ними решится не каждый. Сам Политик тусовался среди либеральной элиты. Захаживал и в Кремль, и в-Думу. Имел солидную поддержку. Особенно теплые отношения сложились с питерскими политиканами.
   Зачем Политик кинул Гринберга на эти самые восемьдесят пять тысяч долларов? Кто бы знал. Позже он утверждал, что не виноват и кинули его самого, но он врал.
   Жил Политик в квартире на Арбате. Передвигался в сопровождении гориллы из охранного агентства.
   Обычно охранники подбирали ему на московских вокзалах бездомных малолетних бродяжек. Политик быстро срывал розы удовольствия, делал видеозаписи — излюбленное его хобби, а потом пристраивал пацанов другим педофилам. В основном в бордель, работающий под видом детского благотворительного лагеря для трудных подростков, который держал один из московских богемников. Делал это Политик не задарма, а, наоборот, за хорошие деньги, так что сочетал полезное с приятным. И еще — педофилия приносила не только удовольствие, доход, но и связи. В богемной и политической тусовке на редкость много извращенцев и маньяков. А тусовка сегодня — это деньги и влияние. И тусовка с трудом пускает в себя тех, кто в лучшую сторону отличается от нее. Так что в узком кругу Политик своей нестандартной сексуальной ориентации вовсе не стеснялся — в тусовке она считалась изысканной и вовсе не позорной.
   — Что делать будем с ним? — задумчиво спрашивал Художник, обсуждая ситуацию с дядей Лешей и Шайтаном.
   — Грохнуть — проблем нет, — подал голос Шайтан.
   — Нам его шкура или деньги нужны? — спросил дядя Леша, посасывая минералку — только что врачи его вырвали из цепких лап запоя.
   — Деньги, — сказал Художник.
   — Тогда надо тонко…
   Обсудили детали. И дали заказ московскому частному сыскному агентству «Тесей», с которым у команды были добрые деловые отношения.
   — Нужно знать, чем и где дышит это прыщ, — говорил Художник хозяину «Тесея», бывшему подполковнику госбезопасности Альмарову. — Где у него проходят оргии.
   — Работа-то квалифицированная. Немалого стоит, — сказал Альмаров. — Техника очень дорогая нужна.
   — Поэтому и пришел к вам.
   Через две недели руднянские имели расклад по Политику, в том числе и видеозапись с видами на дачу в Подмосковье, куда тот привозил своих чад. Там Маничев снимал видеоролики. Туда он возил и самых своих близких друзей. Сторожил пятикомнатный дом выкинутый недавно из квартиры бомж Кондратий Семеныч.
   По соседству располагалось несколько домов победнее. Зимой там жило немного народу. Однажды там появился новый жилец, который очень быстро сошелся с Кондратием Семенычем. Не раз они пропускали рюмочку-другую.
   — Как хозяин-то? — спрашивал новый сосед.
   — Хозяин и есть хозяин. Эх, глаза бы мои не видели, — вздохнул Кондратий Семенович.
   — Что так?
   — Да непотребства всякие.
   — По девочкам?
   — По мальчикам… На зоне-то, я когда сидел в свое время, с такими знаешь что делали… Но хозяин он и есть хозяин…
   — Непотребства, значит, — кивнул работник ЧОПа «Тесей», который и был тем самым молодым человеком.
   — Непотребства…
   В один прекрасный день, выйдя из офиса. Политик увидел на скамейке шмыгающего носом курносого мальчонку лет десяти — ангелоподобной внешности, замызганного. Внутри Маничева все подвело, лоб покрылся испариной. Он облизнул губы, нацепил на лицо благочестивую улыбку пастора, готового выслушать исповедь грешника, и присел рядом с мальчонкой:
   — Что за слезный потоп?
   — А тебе какое дело? — буркнул мальчонка и отвернулся.
   — Э, а мы взрослым грубим… Нехорошо. Есть хочешь?
   — Обойдусь!
   — Конечно, обойдешься… Из дома убежал?
   — А тебе чего?
   — Со взрослыми на «вы» приличные дети говорят. Но ты, видимо, не совсем приличный. Злой. Голодный. И наподдали тебе еще, — Политик коснулся пальцем разбитой губы мальчишки. — Вот что. Пойдем-ка, малыш, вон туда. А там поговорим, — он кивнул на «Макдональдс» и с удовлетворением увидел, как загорелись глаза ребенка. — По гамбургеру и мороженому. А там посмотрим, как тебе помочь и как тебя от слез уберечь. ,
   — Я домой не вернусь, — с вызовом воскликнул мальчишка.
   — А кто о доме говорит? Но одному в таком городе опасно. Вот украдут тебя цыгане, руку отрежут, и будешь милостыню в поездах просить.
   Мальчишка нахмурился. А Политик добавил:
   — Или в Чечню в рабы продадут. Без друзей в таком городе, брат мой, никуда…
   После «Макдональдса» мальчишку отвезли на квартиру, отмыли, отчистили. И он совсем стал похож на ангела, только время от времени бросающего невзначай матерные словечки. Он был напуган, взъерошен и как-то отстранен. Но постепенно расслаблялся. Политик приставил к нему своего подручного. И встречался с мальчишкой каждый день. Но не торопил события. Это неинтересно, когда все сразу. Самое лучшее — двигаться неторопливо. Смаковать, как хорошее вино. И постепенно перейти к главному.
   На поверку мальчишка оказался вовсе не таким нахальным, испорченным, как казался. Когда прошли испуг и отчаяние, в нем проснулась доверчивость и какая-то нежность, стеснительность, что просто приводило Политика в экстаз. Маничев засыпал, купаясь в полусне в сладостных мечтах, как сорвет этот прекрасный, распускающийся под его ласками цветок. Как лишит его невинности.
   Так медленно, шаг за шагом двигался Политик вперед.
   Постепенно он начинал разговоры на игривые темы. Главное было — доказать ничего не соображавшему в этих делах мальчонке, что это хорошо, что это все естественно. Он баловал своего любимчика ежедневно. Купил ему «дэнди», радиоуправляемую игрушку, много чего другого — тут деньги жалеть нельзя. Заходил в ванную, где мальчонка купался, трепал по голове.
   Никогда не видевший ласки мальчонка все больше и больше проникался к нему чувством благодарности.
   И вот однажды Политик решил, что мальчишка созрел. Произошло все в загородном доме. Политик приехал туда без сопровождения. Он не любил, когда посторонние мешают ему в самые прекрасные моменты его жизни. Он сам любовно накрыл стол. Себе поставил бутылку легкого итальянского вина за сто пятьдесят баксов. Мальчишку же напоил чаем, добавив немножко своей фирменной смеси — из легкого наркотика и успокаивающего. Первый раз соблазнить даже подготовленного на протяжении долгих недель ребенка — все равно сложно. Брать силой — это чревато. Да и никакого удовольствия. Удовольствие — когда он отдается сам.
   Политик не забыл включить видеокамеру. И настал момент блаженства…
   На следующее утро он проснулся часов в одиннадцать.
   Светило высокое солнце, искрилось на сугробах и касалось ласково лица. Но блаженство длилось недолго. Политик протянул руку и понял, что мальчишки в постели нет. Он открыл глаза и увидел троих уркаганов, которые смотрели на него с брезгливостью, как на полураздавленного таракана. Таковым он и был, когда осознал, что происходит нечто страшное.
   — Ну что, падаль, как настроение? — резанул его уши грубый голос.
   — Вы кто? — ошалел Политик.
   — Хрен в кожаном пальто, — Художник ударил его ногой в брюхо. — Не было бы у меня к тебе дела, я бы тебя сразу и запорол.
   — Мне кажется, вы не совсем въезжаете, куда попали, — огрызнулся Политик. — И кто я.
   — Ты — пидор гнутый. Да еще нечестный в делах.
   — Ага. Кредиторы, — Политик приосанился, понимая, что этот наезд не случаен. Скорее всего наехали кинутые кредиторы. А значит, можно будет обуздать ситуацию.
   — Если я правильно помню, — сказал Художник, присаживаясь на диван, — то ты должен за три партии деньги.
   — Кому?
   — В Ахтумск.
   — Гринбергу я объяснил все. Я не думал, что он так не выдержан, что пришлет людей. Так между порядочными коммерсантами вопросы не решают.
   — Между порядочными, — засмеялся Художник жестянно.
   — Если крыши меряются, то я ни при чем. Идите к Зеленому, к его торгуевцам. Договаривайтесь. Мы коммерсанты. У нас свои дела. У вас — свои.
   Художник вытащил свой кнопочный любимый нож. Тот заскользил между пальцами, гипнотизируя жертву. Потом резко воткнулся в подушку.
   — Ой, — всхлипнул Политик, прижмурившись.
   — Ты отдаешь деньги, педрило. Понял? — осведомился Художник.
   — Ладно, — с готовностью произнес Политик. — Но сумма большая. Мне нужна неделя, чтобы собрать.
   — Ладно, — сказал Художник, пряча нож. — Только тебе еще тридцать косых в гринах набежало.
   — Хорошо, — Политик соглашался с такой готовностью, что становилось ясно — он согласится на все, лишь бы убежать отсюда. А потом через свою крышу затеет разбор по всей строгости и неотвратимости.
   — Понятливый… Думаешь, мы тебя убьем? Нет. Посмотри, — Художник кивнул, и тут в руках Армена появилась папка с документами. — Вот заявление от мальчишки, с которым ты отдыхал. Вот заявление от его родителей. Результаты медэкспертизы скоро будут. Все по закону.
   Политик сглотнул ставшую вязкой слюну и вперился с ужасом в бумаги.
   — Так что ты сядешь. А твоя история попадет во все печатные издания. Ты же известный деятель детскозащитного движения. Ты же интервью давал. Вот тебе будет еще и реклама.
   — Это все ерунда. У вас нет доказательств. Мальчишка может говорить, что угодно.
   — Да. А видеозапись? — Художник подошел к видеокамере, спрятанной в углу, и выщелкнул кассету.
   — Забирайте. Меня там все равно нет. Там только мальчишка. Так что давайте по-доброму решать.
   — Ясно, — кивнул Художник, вытащил еще одну кассету, вставил в видик. На этой видеозаписи было то же самое, только снимали сверху, во всех подробностях, так что Политик на ней узнавался без всякого труда.
   Маничева будто танком придавили.
   — Но… — он закашлялся. — А…
   — Техника, — развел руками Художник.
   — Знаете, это шантаж, — придя в себя, закричал Политик. — Такие вещи не проходят. Зеленый…
   — Ты думаешь, Зеленый будет подписываться перед братвой за растлителя детей? Пока все было тихо и ты не афишировал свои пагубные нездоровые наклонности, вопрос не вставал, он тебе крышевал. Ну а теперь он, чтобы перед честным народом оправдаться, первый тебе башку отрежет, — Художник взял его за щеку и ласково потрепал.
   — А…
   — Жирненький. Хорошо тебе в камере будет. Ох, что с тобой сделают! Жалко, что недолго там проживешь. Полностью не вкусишь всего…
   — Ладно, — побледнел Политик. — Кассету отдадите?
   — Да бери, — Художник кинул ему кассету. — На память. У меня еще есть. Много.
   — Я отдаю деньги. Но где гарантии, что этот шантаж не будет продолжаться?
   — А мы не шантажисты, — сказал Художник. — Мы пришли за своим. И свое возьмем, хочешь ты этого или нет. Честное слово наше — гарантия. И, думаю, залог дальнейшего взаимовыгодного сотрудничества.
   — Какого?
   — Будем водкой вместе торговать и дальше. Только без фокусов нехороших. Годится?
   — Ox, — тут Политик не выдержал и заплакал. Пухлыми руками растирал слезы по щекам, тер глаза. И не стеснялся никого.
   — Нежная душа, — кивнул Художник. — Готовь бабки, петух гамбургский.
   — Через восемь дней образуется, — всхлипнув, бросил Политик.
   — Наличкой.
   — Понятно, что не чеками.
   — Другой разговор, — Художник полез наверх, встал на стул и открутил спрятанную видеокамеру, которую умело установили ребята из «Тесея». — Ты хороший парень. Хоть и педрило неизлечимый.
 
   — Знаешь, кого вы с Владом мне напоминаете? — спросила Вика, внимательно разглядывавшая Гурьянова, будто пыталась открыть в нем что-то новое.
   — Терминаторов. Ты уже говорила.
   — Нет. Вы как два персонажа из рыцарских романов. В вас есть что-то неукротимое. Не от мира сего.
   — А от какого?
   — Мне кажется, вы живете в каком-то другом измерении, Более абстрактном. Каком-то неестественном.
   — Это почему?
   — Потому что мы погрязли в заботах и делах. Нас гнет, мы гнемся или распрямляемся. Ищем где лучше… Вы же… Что вас толкает лезть напролом?
   — У тебя лирическое настроение. Вика, — он поцеловал ее. — Это похвально.
   — В вас что-то от Дон Кихота. Летите вперед, а цели ускользают. И ничего вы не измените. Представь, если бандиты достанут вас. И вас не будет. Что-то сдвинется в мире? Будут те же заботы о курсе доллара. Та же нищета или та же роскошь. Все то же самое.
   — И никто не вспомнит о бедных рыцарях. Вот такая грустная сказка получается, — засмеялся Гурьянов.
   — Да ну тебя, — отмахнулась Вика.
   — А если мы прищучим эту бандатву? — улыбнулся Гурьянов, взяв ее за руки и смотря глаза в глаза.
   — И тоже ничего не изменится. Бандитов станет чуть-чуть меньше. Все тот же курс доллара. Те же турпоездки и покупка новых авто у одних или нищенская зарплата у других. Все те же разборки. Та же тягучая бессмысленность. То же…
   — Дальше можешь не перечислять. Я и так уже все понял.
   — Никита, а ведь получается, что вы лишние. Вами можно любоваться. Вас можно ставить в пример. Но вы лишние.
   — Если в пример можно ставить, значит, уже не лишние, — продолжал улыбаться Гурьянов. — Дурные примеры, знаешь ли, заразительны.
   — Это уж точно. Я сама с вами становлюсь не от мира сего. Это такая зараза…
   — Рыцарство?
   — Нет. Идеалы… Идеалов в мире нет. Это все выдумка рыцарей — идеал истов.
   — Нет идеалов? Тогда нет и человека. Вика.
   — Не знаю. У меня голова с вами идет кругом, — она сжала кончиками пальцев виски. — Моя бедная голова идет кругом. Вот так.
   — Значит, она еще на плечах, — Гурьянов ласково обнял ее. И подумал, что, может, она и не так не права.
   Два рыцаря? А что, очень может быть. Такое неистребимое племя и, как кажется, совершенно излишнее в мире ростовщиков и рантье с его понятиями о благородстве, с неизменными, незыблемыми законами чести, с осознанием глубокого единства, дружбы, которая нечто большее, чем просто дружба. Действительно, что-то в них двоих было такое, что слышался звон мечей и лат. Вот только в их битвах не свистели стрелы, а трещали автоматные очереди. Не лилась с башен кипящая смола, а взрывались неуправляемые ракеты. Не ржали в ужасе лошади, а рычали натужно моторы бронированных машин. Но в целом то же самое, что и у последних рыцарей — все чаще ты один против всех, и отступать некуда, поскольку за твоей закованной в панцирь спиной люди — невинные христианские души, которые нужно защищать. А перед тобой нечисть, которая пришла напиться крови…
   Из задумчивости полковника вывел телефонный звонок.
   — Ну что, Никита, ты готов? — спросил Влад.
   — Готов.
   — Политик прилетел. Мой человек сказал, что все идет по расписанию. По прилету Маничев завалился спать. Отдохнул после тяжелого труда на дачке — ему для этого нашли в подвале у «Серпуховской» нового ребенка. Десятилетнего. И завтра он снова на нем оторвется.
   — Это мы еще посмотрим, — недобро сказал Гурьянов, — кто на ком оторвется.
   — Сейчас он едет в политклуб. А потом, порешав с ребятами-демократами судьбы России-матушки, домой. Встречаемся на Тверской у «Макдональдса». Через час. Успеешь?
   — А куда я денусь?
   — Не опаздывай. Надо иметь запас времени на непредвиденные ситуации.
   — Понял, сэр Ланселот.
   — Чего?
   — К слову пришлось. Потом объясню.
   — Ну давай.
   Гурьянов отложил телефонную трубку и горько усмехнулся, поглядев на Вику.
   — Говоришь, рыцарь, да? — спросил он.
   — Ну и говорю.
   — А порой мне хочется стать инквизитором. И жечь дьяволовы отродья на кострах.
 
   Политик, как и обещал, приволок зажиленные им деньги да еще с набежавшими процентами. При этом было видно — рад несказанно, что дешево отделался и даже злобы не держит. Из этого Художник сделал вывод, что Политик относится не к волкам, а к дворнягам, которые со временем начинают любить тех, кто их с одной стороны наказывает, с другой стороны подкармливает колбасой.
   — В бизнесе главное порядочность, — сказал Политик, передавая Художнику в машине дипломат с пачками долларов. — Виноват — плачу.
   — Не дай бог еще крутить станешь, — покачал головой Художник, не пересчитывая деньги и не проверяя, бросая дипломат на заднее сиденье.
   — Да нет, что ты…
   Художник сделал зарубку в памяти. В его списке появился еще один человек, из которого хорошо вить веревки. Это копилка человеческих слабостей пополнялась постоянно. В ней было уже немало персоналий.
   — Ну, тогда до свидания, — произнес Политик с видимым облегчением.
   — Живи — не кашляй, — кивнул Художник.
   Политик распахнул дверцу и пошел к своему черному, как рояль, «Линкольну-Континенталю».
   Художник напряженно смотрел в зеркало заднего вида — как клиент садится в машину. Сейчас самый напряженный момент, когда можно ожидать всего. И наезда братвы. И ментовской подставки на трассе.
   — Поглядим, — Художник врезал по газам и резко сорвал с места свою машину, проскочил два красных светофора и лишь тогда убедился, что за ним никто не приглядывает.
   Он подъехал к стоявшим за троллейбусной остановкой «Жигулям» и протянул в открытое окно Армену, сидящему на заднем сиденье, портфель с деньгами.
   Напряжение не оставляло Художника, пока они не добрались до дома и не передали деньги Гринбергу. От Политика можно было ждать любой пакости. А за то, что в дороге с деньгами случилось, клиент ответственности не несет. Но так или иначе все закончилось нормально.
   — Все-таки с вами приятно иметь дело, — потер руки Гринберг, с умилением рассматривая тугие пачки долларов.
   Дальше эти деньги пойдут проторенным путем — легализация, перекидывание со счета на счет. А потом — вольются в бурный денежный поток, где еще и наберут вес.
   — Бакс к баксу, — хмыкнул Художник, глядя, как вибрируют руки Гринберга над пачками денег.
   Лева, как и очень многие из окружающих Художника людей, был жаден до «гринов», которые имели над ним мистическую власть, и в этом была его слабость.
   Люди сотканы из слабостей. И умелый музыкант создает из этих слабостей симфонии.
   Между тем в Ахтумске жизнь постепенно успокаивалась. Самые кровопролитные войны идут тогда, когда не утрясены споры и пирог не поделен. А в городе сферы влияния, интересы вроде бы урегулировали, так что количество разборок резко пошло на убыль. Возникавшие между группировками конфликты чаще решали без крови и напряжения. Братва начинала понимать, что кровь — это непозволительная роскошь. Зачем нужны баксы, если тебя на них похоронят в красивом гробу? Любой разбор — это возможность получить пулю от врагов и срок от народного суда.