Рясной Илья. Большая стрелка

   — Что ж вы, волки, делаете? — прокашлявшись, воскликнул Армен.
   И тут же заработал тяжелым башмаком по ребрам. На рот ему налепили липкую ленту.
   — Лежи, сучара.
   Бойцы заняли свои места во дворе. Как ни в чем не бывало они курили, переговариваясь, .травили анекдоты и какие-то истории. И смеялись.
   Тем временем в зале коттеджа телохранители Гарика Краснодарского — один из них приезжал в тот злополучный раз в Ахтумск и получил ранение — обыскали Художника, изъяли нож с выкидным лезвием и усадили на диван.
   — Беспредельничаете, — кивнул Художник.
   — Кто бы говорил, — усмехнулся один из телохранителей Гарика, усевшись на стул рядом.
   — Нарсуд. Судья и два нарзаседателя, — оценил Художник сложившуюся напротив него картину.
   На стульях расселись Тимоха, Гарик и Большой. Вид у них был строгий.
   — Держать ответ надо, Художник, — сказал Тимоха.
   — Перед кем? — спросил Художник.
   — Перед людьми.
   — Да. Перед бакланом, за бабки короновавшимся? Перед положением, свою братву продающим? Перед древним вором в законе, который давно в маразме и на сходняках за бабки своим голосом торгует?
   Гарик сделал едва заметный жест. Телохранитель врезал пленнику по уху так, что слова замерли у него на устах. Но потом Художник упрямо засмеялся.
   — Ты нам предъяву делаешь? — осведомился Тимоха с насмешкой.
   — Делаю, — с вызовом произнес Художник.
   — За слова отвечают, — произнес Тимоха. — Сможешь обосновать?
   — Время дадите — обосную.
   — Нет. Сначала ответ будешь держать. Слишком много косяков ты упорол в последнее время, Художник. Слишком много, — сказал Тимоха.
   По-русски это значило, что Художник сплошь и рядом по понятиям виноват перед братвой. Ну и дальше все последовало, как пародия на суд. Вообще, в былые времена воры относились к своим воровским судам с достаточной серьезностью. Был случай, когда ради справедливости суда зеки из лагеря в Коми запрашивали свидетельские показания тех, кто сидел в Оренбурге, и за два дня приходила малява с ответом. Но здесь была не правилка. Здесь был балаган, где роли расписаны.
   — На законника руку поднял, — скучающе перечислял Тимоха грехи Художника.
   — Поднял, — не мог не согласиться Художник. — Но честный человек законником Гарика может воспринимать, только наркоты обдолбавшись. Ему армяне отбашляли щедро, он судить приехал, как им выгодно.
   — Людей обижал без оснований… Мокрые дела по беспределу чинил…
   Набралось достаточно.
   — На уголовку барабанил, — завершил Тимоха.
   — Что? — удивился Художник.
   — Матроса и Калигулу сдал в прошлом году РУБОПу. Было ведь дело.
   — Ересь! — возмутился Художник. — Просто ересь!
   — Я отвечаю за эти слова, — сказал Тимоха. Здесь не слишком заботились о соблюдении формальностей. Где это видано, чтобы судьей была пострадавшая сторона?.. Большой откровенно скучал. В одном месте он просто по-стариковски захрапел. Он давно был не при делах, но звание вора в законе дается пожизненно, и до смерти вор обладает правом голоса, так что на самом деле за деньги он голосовал на сходняках так, как платили. А поэтому жрал он от пуза, жил хорошо, не рискуя ничем, и почти каждый день сидел в кафе в центре столицы, где собирались такие же ветераны системы УИТУ, и вспоминал за чашкой чая былые времена, вертухаев, служебных псов и этап на Воркуту.
   — Ну что, все ясно, — подвел черту Тимоха, хлопнув ладонью по столу. — Виноват, Художник, как говорят, по всем пунктам.
   — Совесть вы потеряли, — вздохнул Художник.
   — Мнение одно — по всей строгости, — заключил Гарик. Старый вор послушно кивнул:
   — Да. Хе, — усмехнулся, вспомнив что-то свое, из древних гулаговских времен.
   — Вилы, — кивнул положенец.
   Дальше все было ясно. Удавка. И в пруд. Приговор окончателен, обжалованию не подлежит.
   — Псы, — усмехнулся Художник.
   И тут мир раскололся страшным грохотом. Дом сотрясло. Гарик рухнул на пол, прикрывая голову руками. Один из его телохранителей присел. Художник же рванулся вперед и, налетев спиной на уже разбитое окно, вывалился наружу, пробежал несколько метров и откатился за кусты, видя, как полыхают взорванные «Жигули»…
   Все получилось так, как и планировали. У Художника в поясе, который он позаимствовал в охранном агентстве «Тесей», был микрофон, так что руднянские, затаившиеся неподалеку, могли слышать обо всем происходящем в помещении. Такой же пояс был у Армена, находившегося в самом опасном положении — был шанс, что его захотят убить еще до того, как закончат судить Художника.
   Охранник у ворот кончил плохо. Подобраться к нему по-кошачьи и прочертить горло ножиком для профессионала не составило труда. Этот трюк Шайтан исполнил, когда правилка стала двигаться к концу.
   Бойцы, слоняющиеся на улице у машин и беседки, были, в общем, готовы к нападению — знали, что Художник большой дока на хитрости. Но того, что произошло, они не ожидали.
   Когда Художник произнес кодовое слово «псы», Шайтан нажал на кнопку, и оставленные на стоянке «Жигули», начиненные тротилом, рванули так, что в доме вылетели стекла, часть сарая рухнула.
   Троих охранников смело осколками и волной. Еще одного Шайтан застрелил. Он видел, как вывалился Художник из дома. Теперь можно работать без оглядки. Шайтан подбежал к коттеджу и бросил гранату в помещение. Ухнул взрыв, и Шайтан со своим любимчиком, бывшим десантником Люком, прыгнули в комнату, поливая все автоматным огнем. Телохранитель Гарика был жив. Он спрятался за рухнувшим тяжелым буфетом и бесполезно дергал затвор пистолета, забыв, что не снял его с предохранителя. Шайтан застрелил его.
   Гарик был мертв. Большой был мертв. А Тимоха был жив. Его не тронули осколки и пули. Он скрючился за диваном и пытался выглядеть мертвым. Но никого он не обманул.
   — Вставай, — ткнул его ногой Люк. — Или стреляю.
   Положенец поднялся нехотя. Его вывели на воздух и п ставили пред очами Художника.
   — Ну что, самым хитрым хотел оказаться. Из-за какого-то самогонного завода кореша заезжим шелудивым псам продал, — буравил его взором Художник. — Эх, не положенец ты после этого. Падла смердячая.
   — Художник, — положенца бил колотун. — Ты… Мы договоримся. Не надо…
   Художник задумчиво смотрел на него. И вспоминал, сколько видел людей, стоящих перед лицом смерти. И реагировали все схоже. Одни — тупо, устав переживать и волноваться, они знали, что все кончено, и двигались, как роботы, выполняя пожелания палачей. Другие агрессивно взбрыкивали, кидались на стволы и, уже простреленные, пытались дотянуться до врага. Некоторые просто унижались, молили и перед лицом костлявой окончательно теряли достоинство. А Художник наслаждался этой минутой. Он изучал человека у бездны на краю.
   — Отпустить тебя, Тимоха?
   — Отпусти, брат. Город поделим. Ты мне всегда нравился. Черт попутал. Художник. Прижали меня москвичи. Сказали, что я за позор Гарика в ответе. Или нас с тобой обоих замочат. Или только тебя. Но теперь, когда Гарик мертв, между нами никто не стоит. Мы их всех поимеем… Мы такие дела закрутим. Мы тут всех… Художник, блядью буду, но…
   — Ты ею уже стал.
   Гроза протянул Художнику нож.
   — Ну что, Тимоха. Молись.
   — Не надо…
   — Ты жил как свинья, — сказал Художник. — Хоть умри, как человек.
   Тимоха вдруг зашмыгал носом. Слеза покатилась по щеке.
   — Не дави на жалость, Тимоха. Не поможет. Художник нагнулся над положением. И зарезал его, как барана.

ЧАСТЬ V
СЕЗОН РАСПЛАТЫ

 
   — Все складывается в нашу пользу, — произнес полковник.
   Он и Влад пили крепкий кофе. Москву уже давно утопила в себе ночь, в которой плескались только редкие огни фар машин, горящих окон и змеились, ломались рекламы. Итак, кто виноват — теперь они знали. Что делать? Маничева они оставили в подвале сидеть и думать о своей пропащей жизни. Руки и ноги ему заковали в наручники, пропустили через них цепь. Такой получился узник Бастилии. Даже если Политику и удастся освободиться от кандалов, никогда ему не открыть тяжелый, на замке, пропущенном через ржавую скобу, люк. И не проковырять крепкий бетон. И через вентиляционное отверстие ему не выбраться. Так что за него можно не беспокоиться.
   Наступал момент, когда появилась возможность нанести противнику сокрушительное поражение. Влад перечислил имеющиеся у них возможности. Гурьянов предложил план.
   — Очень сложно. Сбой в одном месте — и вся цепочка рушится, — сказал Влад.
   Гурьянов это понимал. Сложные комбинации гораздо более уязвимы, чем элементарные. Практика показывает, что при их реализации могут возникать неожиданности, которые предусмотреть невозможно и которые способны обрушить всю схему.
   — Должно пройти, — сказал Гурьянов. — А не выйдет, так не выйдет. Что мы теряем? Будем искать их и давить по одному. Как моджахедов в горах. Будем давить, пока никого не останется.
   — И они нас будут искать… Эх, возможности твоей или моей конторы подключить бы.
   — Нельзя.
   — Что нам нужно? Первое — оружие. Снайперская винтовка.
   — Достанем, — пообещал Гурьянов. Уж чего-чего, а оружия, по которому невозможно установить владельца, в «Буране» полно. И он имеет к нему доступ.
   — Второе — взять гонцов с деньгами. Если верить Политику, они завтра появятся со своего Урала.
   — Считай, взяли, — кивнул Гурьянов.
   — И третье — необходима свежая информация о Киборге и его подонках.
   Киборг — это тот самый главарь группировки, державшей северо-запад Москвы, с которой давно и прочно на ножах ахтумские и с которой у них временное перемирие.
   — Тут я попытаюсь что-то провернуть, — сказал Влад. О Киборге он знал немало. Один из подручных пахана был человеком РУБОПа. И Влад его никому не передал на связь, когда уходил.
   — Утро вечера мудренее… Все, я сплю, — Влад допил чашку кофе. Кофе на него вовсе не действовал возбуждающе, и он тут же заснул на диване.
   Гурьянов же стоял у окна и изучал узоры огней. Он испытывал тревогу. Слишком далеко он зашел. Но такова судьба канатоходца, идущего без страховки на высоте тридцать метров — ступив на канат, нужно дойти до конца — не спрыгнешь, не повернешься…
   Подошла Вика. Обняла его за плечи.
   — Никита, я боюсь за тебя…
   — Есть причины?
   — У них все. Деньги. Власть. А что у вас? Одна-единствен-ная жизнь.
   — У них тоже их не сотня.
   — Зато они не остановятся перед сотней жизней.
   — Вика, если на их пути никто не встанет, они будут считать, что это их страна… Да и что такое — толпа сарацин против рыцаря Айвенго? — засмеялся он и поцеловал ее в губы.
   Она крепче обняла его и прижалась к нему.
   Так они и стояли, объединенные общей тревогой и общими надеждами. Внизу просыпалась Москва.
   На следующий день Влад сумел найти своего человека — юркого, прыткого, жутко современного, делового. Тот был юристом, советником Киборга по правовым и некоторым не правовым вопросам и относился к его ближайшему окружению.
   Они встретились в парке Баумана. Под шелест деревьев неторопливо прогуливались по алее. Юрист выглядел нервозным более, чем обычно.
   — Ты же на пенсии, Влад, — сказал он. — Чего тебе от меня надо-то?
   Повторялась та же история, что и с Крошкой. Все знали, что Влад не у дел и вроде бы можно его послать к такой-то матери. А вроде и стремно.
   — А тебя это трогает? — недоумевающе вопросил Влад. — Слышал Высоцкого?
   — Что именно?
   — «Мы с тобой теперь одной веревкой связаны, стали оба мы скалолазами».
   — Чего? — не понял юрист.
   — А то, что нам теперь друг без друга никуда… Из-за чего у Киборга и Художника склока?
   — Художник считает, что мы его на тридцать тысяч зелени нагрели.
   — Правда нагрели?
   — Ну, в общем-то, да. Наши подкрышные фирмы обвели вокруг пальца одна другую. И Художник на дыбы. До такого разбора дошло. Нас Сахо Старый в стороны разводил.
   — Разошлись?
   — Пока да.
   — Ясно… Муха у вас банкир по-прежнему?
   — Ну.
   — И как мне его сыскать, чтобы с глазу на глаз?
   — А на фига тебе, пенсионеру, Муха? Общак решил грабануть? — хмыкнул юрист. Ему эта мысль показалась забавной.
   — А вот это тебя не должно волновать, — Влад взял его за отворот пиджака стоимостью в полтысячи долларов, тихонько встряхнул, так что только зубы лязгнули.
   — Влад, ну ты чего?… Муха по бабам слаб. Ты не представляешь, каких он шлюх снимает. Это нечто, Влад!
   — Домой таскает?
   — У него жена сто килограмм весит. Она его сразу удавит. Нет, у него хата есть на Соколе. Однокомнатная.
   — Адрес давай.
   — Адрес… — юрист покопался в записной книжке. — Вот, только телефон есть. — Мне хватит. Влад записывать телефон не стал. Запомнил его намертво.
   — Влад, ты чем вообще занят сейчас? — осведомился юрист.
   — И ты мне тоже работу хочешь предлагать?
   — А что, много предложений?
   — Хватает.
   — Ну, смотри. Киборг бывших ментов любит. У нас знаешь сколько ваших работает!
   — Знаю, — успокоил его Влад. И направился к выходу из парка.
 
   После разбора с Тимохой дела у Художника неожиданно покатились под крутой откос, притом с каждым днем набирая скорость.
   Продумывая разбор с Тимохой и Гариком, он считал, что планы врагов ему ясны. Они хотят завалить его. После этого поставить руднянских перед фактом, что их главарь в могиле, поскольку по понятиям он натуральная сука и место ему в могиле. Без Художника в банде начнется раздрай, и о ней можно позабыть. После этого они заявляются к Гринбергу и берут под контроль «Эльбрус». Но планы у них были другие. Они просто списали и руднянских, и Гринберга со счетов.
   Когда Художник мило беседовал о тонкостях уркаганского судопроизводства со своими врагами, Гринберг находился в гостях у своей любовницы — двухметровой дылды, манекенщицы «Городского агентства высокой моды». Киллер поднялся по пожарной лестнице и из пистолета с глушителем расстрелял обоих.
   В бар «Пароход», где тусовались руднянские, залетели двое в масках и открыли огонь из короткоствольных автоматов. Положили сразу четверых быков и бармена. В квартиру директора рынка, который был под Рудней, бросили гранату, но тот находился в ванной и не пострадал. Еще трех человек расстреляли в разных местах.
   Война была спланирована на уничтожение, и маховик закрутился только сильнее после смерти лидеров. Работали пришлые бригады из Москвы. В области тут же встала на дыбы вся милиция. По Центральному телевидению каждая программа отметилась репортажами о беспрецедентной эскалации насилия в Ахтумске. Новости шли сразу после сообщений с чеченских фронтов.
   Оборот нарисовался — хуже некуда. За руднянскими теперь охотилась и милиция, поскольку по оперданным именно они устроили бойню в Корнаково. Гонялись и московские киллеры. Было решено на время разбежаться. Шайтан уехал к своим товарищам-ветеранам в Тамбовскую область. Художник с Арменом и дядей Лешей отсиживались за городом в деревенской избе. Три дня они сидели, смотрели телевизор и ждали неизвестно чего. На четвертый послышался рев моторов, в деревню въехали машины, из них на ходу сыпались бойцы в комбезах и бронежилетах с эмблемами «СОБР», растягиваясь в цепочку и охватывая дом. Дядю Лешу, который отправился в магазин за водкой, уложили на землю.
   Штурмовать дом оперативники не стали. Они отлично знали, что в доме находятся Армен и Художник. Вышел зам-начальника РУБОПа и крикнул в громкоговоритель:
   — Художник, выходите с поднятыми руками. И остаетесь живым. Понятно?
   — Понятно, — крикнул Художник, думая, как ему отбрехаться от оружия, которое лежало в доме и которое наверняка найдут.
   Они вышли с поднятыми руками. Их бросили в машину. Потом был ахтумский сизо номер два. Два месяца на нарах — не особо обременительных, поскольку в камере все знали, кто такой Художник. Да и далеко не всю команду отправили на нары, так что недостатка в передачках и деньгах не было.
   — Мне надо только выйти на волю, — сказал Художник адвокату, который вытащил в свое время Хошу, бывшему судье по кличке Параграф. — Хоть под залог. Хоть под подписку. Слишком много дел на воле. Чересчур много.
   — На воле тяжко, — вздохнул адвокат. — На «Эльбрусе» ревизия. Копаются во всем. Две фирмы, которые под тобой лежали, прикрыли.
   — Что еще делается?
   — Кто-то из твоих дал раскладку милиции. Полную раскладку.
   — Ну, не совсем и полную, — отрицательно покачал головой Художник.
   Из руднянских взяли одиннадцать человек. Предъявили им разные статьи — от хулиганства до вымогательства. Припомнили и выбивание долгов с фирм, и пару разбоев, да еще кое-что. Пару бригадиров повязали, однако они пока молчали о роли Художника и его ближайших помощников. Годами нажитый авторитет, связи, деньги — все рушилось.
   В процессе следствия выплыли три заказных убийства, которые совершили руднянские. И тут сказалась разумная организация, когда в команде каждый знал минимум и главари по возможности не контактировали с шестерками сами. Пока что менты не добрались до Бровинских болот. Они не представляли, что там найдут, если осушить их часть.
   Аресты продолжались. Вскоре число томящихся в неволе руднянских перевалило за два десятка. Художнику вменяли только хранение оружие, да и то обвинение было под вопросом. Как всегда милиция встала перед проблемой — как привязать к подозреваемому найденное оружие. Он твердил: «Не мое, а хозяина дома. Его и доставайте дурацкими вопросами, чье это оружие».
   Так или иначе, через два месяца следователь вызвал его в кабинет и под подпись предъявил постановление об изменении меры пресечения.
   — Ваш защитник ходатайствовал о залоге. Залог внесен. Подпишись здесь.
   Художник расписался.
   — Ненадолго выходишь, — сказал напоследок следователь. — Тебе еще не одна статья светит.
   — Вы меня с кем-то путаете. Я бизнесмен. Все воровские дела остались в детстве, товарищ следователь, — буравил его глазами Художник, пытаясь представить, какая морда была бы у него там, на Бровинских болотах, когда нож надавливает на горло. Но знал, что этого не будет. С милицией Художник предпочитал не связываться без крайней необходимости. Если бандит прет на мента, тогда мент действует по беспределу. Выгоднее, когда взаимоотношения полицейский — вор складываются по принципу: доказали — сидишь. Нет — выпустят.
   Выйдя из ворот, Художник улыбнулся солнцу, вздохнул полной грудью и в очередной раз понял, что в жизни полно прекрасных мелочей.
   Встречал его Армен, которого выпустили еще полтора месяца назад и в отношении которого дело успели прикрыть.
   — Хорошо на воле? — спросил он.
   — Неплохо…
   Они поехали на квартиру. Там их ждал давно вернувшийся в город Шайтан.
   Пришло время считать потери. Потрепали руднянских очень ощутимо. Слишком многие томятся в тюрьме. Слишком многих поубивали. На точки, где они хозяйствовали, приходили другие люди. Это физический закон — природа не терпит пустоты. Самые крутые схлестываются, уничтожают друг друга, и на их место приходят менее грозные, но набирающие силу, чтобы в свою очередь уничтожить друг друга.
   — Никогда в России не будет мафии настоящей, — сказал Художник. — Братаны большую часть сил тратят на взаимоуничтожение. И нет такого, который бы взлетел выше всех и его за это по молчаливому согласию не хлопнули.
   — Твоя правда, — согласился Шайтан.
   Четыре дня Художник жил смирно и незаметно. Он прекрасно знал, что могут его пасти милицейские ищейки, что телефоны поставили на прослушивание. Кроме того, он-отлично представлял, сколько народу хотят его смерти.
   Бугай — новый положенец, пришедший на смену убиенному, согласился, что его предшественник действовал не по правилам, и оставил Художника в покое. Но оставшиеся в живых пособники Тимохи все еще жаждали крови. Не говоря уж о соратниках Гарика Краснодарского. Впрочем, в группировке, ходившей под Гариком, начался внутренний раздрай, им временно тоже было ни до чего.
   Решив не испытывать судьбу, Художник однажды ночью, переодевшись, изменив по возможности внешность, исчез со своей квартиры и затаился на съемной хате, откуда руководил руднянскими.
   Приходилось греть сизо передачками и наличными, платить адвокатам, защищавшим томившихся на нарах товарищей, — все это стоило немалого. Деньги общака таяли, а тут еще счета подставных фирм стали арестовывать один за другим. Тут подоспела очередная крупная неприятность. Вечером собровцы вышибли дверь, где собрались до того времени еще остававшиеся вне поля зрения милиции Калач и Бурнус. Их уложили мордой в пол, а потом повели закованными в наручники. Кто-то заложил, что они расстреляли заместителя председателя областного фонда спорта.
   А через три дня через своих людей в милиции Художник узнал, что Калач поплыл и начинает давать признательные показания. Бурнус тоже долго не продержится. А дальше потянется цепочка…
   Этот вопрос нужно было решать радикально. Решался он, с одной стороны, просто. А с другой стороны, решить его было куда тяжелее, чем грохнуть Хошу.
   Все ночь он не спал. В последнее время и так стал нервным, раздражительным. А тут необходимость принимать это решение.
   Под утро он вытащил из холодильника бутылку водки, осушил ее почти всю, но легче не стало. Он провалился в полузабытье. Когда очнулся, проблема никуда не делась, и снова встала необходимость принимать решение.
   Потом он расслабился. А, собственно, какое может быть решение? И чего он мучается? Разве он может решить по-другому? Нечего сходить с ума.
   Есть такой принцип: живи и дай жить другим. Художник давно переиначил его: пусть другие живут, пока дают жить ему… А отступать от своих выстраданных принципов он не привык.
   Днем он встретился с Шайтаном…
 
   Деньги гонцы с Урала привозили на квартиру в Марьино. Обычно свердловчан было четверо. Один держал в руке чемоданчик. Двое жлобов провожали его до дверей квартиры, а водитель оставался в машине.
   Операция давно стала рутинной. Никаких фокусов гости с Урала не ожидали. Они с Маничевым были старые партнеры, а даже из-за более серьезных денег кидать старых друзей нельзя — дороже встанет.
   К дому подъехал невзрачный «Москвич», из него вышел такой же невзрачный субъект лет сорока пяти — эдакая оставшаяся не у дел канцелярская чернильница, таких не один гаишник не обшкурит — постесняется, и одет как с чужого плеча. Такую машину шмонать не станут. Зато сзади следовал мощный джип с тремя быками.
   «Чернильница» вышел из «Москвича», хорошенько запер дверцу, взял потертый пластмассовый дипломат и направился к подъезду. Двое быков присоединились к нему. Один из них прошел по лестничной площадке, держа руку за пазухой так, чтобы моментально выхватить пистолет. Другой прикрывал портфеленосца сзади.
   Они поднялись на второй этаж. «Чернильница» позвонил один раз, через некоторое время еще трижды.
   Быки напряженно озирались, они знали, что расслабляться нельзя — иначе дальше будешь расслабляться на погосте.
   — Пришли, — сказал Влад, сидящий в той самой квартире, глядя на экранчик.
   На лестничную площадку Гурьянов вывел миниатюрную видеокамеру типа охранных устройств, но получше — оперативная техника из арсенала «Бурана».
   Полковник прижмурился, представив, как будут развиваться дальнейшие действия. Просчитал траекторию своего движения.
   — Осторожнее с тем, в стороне, — ткнул Влад на экране в озиравшегося быка, стоящего около лифтовой двери и держащего за пазухой руку. — Он может успеть тебя продырявить.
   — Не успеет.
   Гурьянов перекрестился и сказал:
   — Ну, с богом.
   А потом рванул дверь. Дернул «чернильницу», кинул его в руки Владу, который тут же успокоил гостя мощным ударом.
   Полковник прошелся пушечным ядром. Первого быка он снес, как в рэгби, размазав по стене и отключив. Второй подался назад, выбрасывая вперед руку с пистолетом. Но Гурьянов успевал. Поэтому не нажал на спусковой крючок пистолета, который держал в руке, а ударил рукояткой по толстому черепу.
   Здоровяк рухнул на колени и завалился на кафель. Гурьянов крякнул, приподнял увесистое тело и заволок в квартиру, где Влад устроил на полу двух других.
   — Живы, — сказал полковник.
   Влад взял молоток с отверткой, снес запор на дипломате. Внутри были обещанные деньги.
   — А шахтеры голодают, как в таких случаях положено говорить, — усмехнулся Влад.
   — Да.
   — Взять бабки — и хрен с ними со всеми, — задумчиво произнес Влад.
   — А они тебе нужны, эти деньги?
   — Кому не нужны? — усмехнулся Влад.
   — Смотри, — развел руками Гурьянов. — Тебе решать. Я не обижусь. Не забыл, у нас на сегодняшний вечер еще один выход в свет?
   — Помню. — Влад переложил деньги в кожаную сумку, перекинул ее через плечо.
   Они вышли из подъезда в другую дверь. Не хотелось попадаться на глаза шоферу, который скучал в джипе. Дело сделано…
   За окном квартиры сыпал первый снег, одевая землю в пушистый наряд. Художник брал из блюда виноградины и ел ягоду за ягодой, не ощущая вкуса. Последние события прилично выбили его из колеи. Его лицо опало. Но глаза все так же горели сумрачно и решительно. Опять он вставал перед выбором — или сойти с дистанции, или продолжать этот становящийся все более безумным бег.
   — Видишь, какая петрушка, — сказал Художник, закончив объяснять ситуацию.
   — Целый огород, — кивнул Шайтан. Ему как всегда было все до фонаря, видимого беспокойства он никогда ни по какому поводу не испытывал. И сомнения в этой жизни посещали его весьма редко. В плену он стал невозмутимым фаталистом. Оно и неудивительно — бородатые моджахеды разыгрывали пленных на пальцах, и кому выпадал неудачный жребий, тому рубили голову. Это была такая афганская рулетка. И он смирился, что однажды выбор судьбы падет на него. Вот только пришел тот человек — в пыльном комбезе, с автоматом на плече и улыбнулся открытой русской улыбкой: