Рясной Илья. Цеховики

   Во второй половине дня Пашка пришел ко мне, держа в руках какую-то мятую бумагу с печатями.
   — Смотри, что я принес.
   — Что это?
   — Список работающих на комбинате, а также работавших, но разлетевшихся по разным причинам в разные стороны.
   — Мне зачем?
   — Посмотри, обведено карандашом. Сергей Валерьевич Кулиш. Электрик. Уволен 23 марта 1987 года.
   — Да хоть Кукиш — мне-то что?
   — А то, что это мой старый знакомый. Скажу больше — он мне многим обязан, и есть возможность развязать ему язык.
   — Ты думаешь, он знает о том, что творилось на комбинате?
   — Этот прохиндей должен знать. Кроме того, такие секреты за семью печатями только для сотрудников ОБХСС, которые пишут отписки в прокуратуру. О том, кто и как ворует, обычно известно многим. Слухи, Терентий, великая сила…
   — Откуда ты знаешь этого Кулиша?
   — Кто ж его не знает! В Октябрьском районе было два уникума — Кулиш и Самосвалин. Одного года рождения, учились в одной школе. Живут в одном подъезде. Оба сидели по три раза. И все за мордобой. Избивали друг друга.
   — То есть?
   — Напьются вместе, Кулиш Самосвалину челюсть сломает — и в тюрьму за это. Потом выйдет, опять вместе напьются, старое вспомнят, Самосвалин по старой памяти молотком Кулишу ребра пересчитает — и за решетку. Так и живут. Один сидит — другой его ждет, чтобы потом за него самому сесть. Вместе попасть в зону ни разу не удавалось.
   — Комедия.
   — Человеческая комедия, как писал Бальзак.
   — Где мы его искать будем? Может, он опять своему корешу ребра выломал?
   — Узнаем.
   Пашка принялся названивать знакомому участковому. Найти участкового в отделении или в опорном пункте практически невозможно. Но Пашка чудом дозвонился ему с первого раза.
   — Славик, привет… Норгулин, да. Узнал? Конечно, должен узнать. Личность известная… Славик, скажи мне, где сейчас Серега Кулиш? Самосвалина еще не прибил?.. А тот его?.. Гора с плеч. Такие люди не должны рано умирать, должны жить на радость всем. Он затянулся.
   — Кому всем? Ну, тебе… Мне… Так где он сейчас обитает?.. Где?.. О, Бог ты мой! Он бы еще в детский сад устроился. Сейчас там?.. Хорошо… Ну, пока, Славик, не нуди. Я добро не забываю…
   Пашка повесил трубку.
   — Уф, утомил. Таких трепачей даже в милиции мало…
   — Где твой поднадзорный?
   — В порядке. Живет. Работает. Сейчас на рабочем месте. Как штык.
   — А где?
   — Руководит каруселью в парке имени Ломоносова.
   — Поехали…
   В субботний день народу в парке было немало. Бабульки выгуливали внучат. Горожане, потянувшиеся к зелени, сидели перед прудом на лавках, вытянув ноги. Столетние толстые деревья радовали глаз. Парк занимал приличную площадь в центре города, был его легкими. Впрочем, существовать ему оставалось недолго. В девяносто втором по решению городской администрации вырубят часть деревьев и установят на освободившейся территории торговые и кооперативные павильоны, как будет сказано, «для возрождения традиций русского купечества». В девяносто пятом львиную долю парка отдадут новым денежным мешкам города под коттеджи, и останется лишь немного сиротливых деревьев вокруг пруда.
   Из парковых громкоговорителей доносилась песня Антонова «Под крышей дома твоего».
   В игровом зале звенели автоматы, выманивая у детишек пятнадцатикопеечные монеты. Крутилась карусель для малышей с лошадками и слонами. Чуть дальше располагался шикарный аттракцион «Энтерпрайз» — огромное сияющее колесо становилось вертикально, а из кабинок доносились женские визги и сыпалась карманная мелочь.
   — Серега устроился на карусель. Смех! — улыбнулся Пашка. — Освободился, но его как особо опасного рецидивиста на работу не берут. Куда податься? Устроился воспитателем в детский сад — народу там не хватает. Через месяц приходит комиссия с проверкой. Видят, он стоит в центре зала, а вокруг понуро, руки за спину, ходят дети. А урка орет: «Иванов, не в ногу шагаешь!» — «Обижаешь, начальник»… Кулиш так детишек развлекает. Идиллия.
   Мы прошли немного вперед. К красной карусели с зонтиками. Для взрослых. Она вращалась вовсю, а сверху доносились отборные ругательства:
   — Останови, твою ма-ать!
   — По-моему, что-то не то, — заключил Пашка. — А, ясно. Вон Кулиш. А вон и Самосвалин.
   У будки карусельщика слышалось сопение, пыхтение, тот же мат. Там сцепились трое мужиков. Двое слегка мяли третьего. Похоже, они собирались его бить.
   — Ты мне, падла, четвертак не отдал! — орал небритый пузан в кепке.
   — Ты, козел, четвертак не отдал, — вторил ему длиннорукий, с челюстью питекантропа парень.
   — Я все отдал, — орал волосатый, лет сорока мужчина в тельняшке и с царапиной на лбу.
   — Э, кончай базар, фининспектор прибыл! — крикнул Пашка.
   — Я тебя, падла! — не обращая на Пашку внимания, заорал «питекантроп» и звезданул «матроса» в ухо.
   — У, бли-ин, — взвизгнул тот и царапнул обидчика ногтями по носу.
   — У, е… — рыкнул небритый и засветил «матросу» во второе ухо.
   Пашка вклинился в кучу малу. Отшвырнул пузана в сторону, а потом и «матроса».
   — А ты чо, самый борзый? — крикнул «питекантроп» и занес кулак для удара. Пашка хитрым движением подсек его, опрокинул в лужу, провел мордой по грязи.
   — Говори: «Дядя, прости урода», — потребовал Пашка.
   — Буль-буль, — забулькал «питекантроп». Пашка отпустил его, предварительно врезав кулаком по хребту так, что только косточки хрустнули.
   — Ты чего, Гвоздила, это же мент, — заворчал пузан, успокаиваясь.
   — У него на лбу написано? — отплевываясь, заныл «питекантроп».
   — Нечего на людей с клешнями бросаться. Впредь умнее будешь, — сказал Пашка. — Валите отсюда. Еще увижу — придется полмесяца двор УВД подметать…
   Товарищи заковыляли прочь.
   — Останови свою хреновину. Вконец людей замучил, придурок, — для убедительности щелкнув «матроса» по лбу, потребовал Пашка. Насколько я понял, это и был Кулиш.
   — А я виноват, что они налетели, когда карусель вертелась? — обиженно воскликнул Кулиш, передвигая рубильник. — Привязался — четвертак я у него зажал. Это Самосвалин у меня десятку заиграл.
   — Царапина у тебя на щеке откуда?
   — Он, зараза, три дня назад оцарапал.
   — Ох, вас только могила исправит…
   Карусель остановилась. Клиенты с трудом спускались на твердую землю, с которой, похоже, распрощались уже навсегда. Некоторые держались за животы. Одна дама упала на скамейку и схватилась за сердце. Лучше всех чувствовали себя дети. Они были приятно возбуждены.
   — Я на вас жалобу напишу! — воскликнула молодая женщина. Она едва держалась на ногах.
   — Эх, сволочь, дать бы тебе в лоб, да сил сейчас нет, — пробурчал бородатый мужчина и поковылял прочь, таща за собой хрупкую девушку, покачивающуюся, как боцман после двух пинт рома.
   — Сколько времени они у тебя летали, Серега?
   — Немного, — замахал руками Кулиш. — Минут пять.
   — Да?
   — Или десять.
   — Но не больше пятнадцати.
   — Нет, не больше…
   — Закрывай на цепь свою карусель, пока отдыхающие из твоей морды отбивную не сделали. Пошли, поговорить надо.
   — На работе я.
   — Я тебе дам — работа. Уже на две смены наработал.
   — Ну, пошли. Тут пивнуха неплохая есть. Посидим.
   — Договорились.
   Пивная «Солнышко» выгодно отличалась от такого типа заведений относительной чистотой, наличием креветок и пивом, разбавленным вполне в меру. Для субботы и «сухого закона» народу было не слишком много. Мы взяли по кружке пива и большую тарелку креветок, устроились за столиком, стоявшим несколько поодаль. У входа в пивную на лавке сидели два милиционера с пиликающими рациями и облизываясь, бросали взоры в сторону наслаждающихся жизнью граждан.
   Пашка отхлебнул пива и выжидающе уставился на Кулиша.
   — Ну.
   — Ты о чем? — заерзал на пластмассовом стуле Кулиш.
   — Расскажи чего-нибудь.
   — Я ничего не знаю.
   — Все ты знаешь. Рассказывай.
   — Не знаю, что и рассказывать… — Видно было, что Кулиш прикидывал, как бы ему откупиться от настырного оперативника. — Ну, Санька Глист с Мордарием комиссионку взяли две недели назад.
   — Глист — с Чайковского?
   — Нет, с Пушкинской.
   — Понятно. Что еще?
   — Ничего… Я же у вас не на жалованье.
   — Не на жалованье, а на крючке. Что одно и то же. Ты мне по гроб жизни обязан.
   — Правда, не знаю больше ничего… Павел Николаевич, посадил бы ты Ваньку Самосвалина. Надоел, зараза. Смотри, что творит. Людям не дает с карусели слезть. Про четвертак какой-то долдонит. Чего ему на свободе делать?
   — За что посадить?
   — Я не знаю. Ты б поискал и посадил. Воздух бы чище стал.
   — Узнай за что, так посадим…
   — Попробую.
   — Ты чего с комбината бытового обслуживания ушел?
   — Да тоска там.
   — Везде тебе тоска. Ты хоть на одном месте больше года Работал?
   — Работал. В мебельном цехе, в зоне.
   — Тунеядец ты… Что на комбинате делалось?
   — Ничего особенного. Проводку жгли постоянно, а я замордовался ее менять. На хрена такая работа нужна — пахать, как папа Карло! Они жгут проводку, а я меняй. Нашли мальчика. А чего, Павел Николаевич, не прав я?
   — Прав. Подворовывали на комбинате?
   — Ясный перец! А где не воруют?
   — Где-то и не воруют.
   — Только в раю. Слышь, утка в курятник приходит на экскурсию, осмотрела все и говорит: «Хорошо здесь, но где у вас пруд?» — «Да где только можно, там и прут».
   — Не отбивай мой хлеб. Я сам по анекдотам спец. Кто воровал?
   — Работяги, начальники. Вас что интересует?
   — Что-нибудь солидное. Например, как Новоселов разжирел на казенных харчах?
   — Жрал много.
   — На какие шиши? Не цех же его кормил…
   — Трудно сказать. Знаю только, что электричества в этом самом цехе жгли раза в полтора больше, чем положено. И постоянные замыкания, нарушения техники безопасности.
   — Ну и что? — спросил Пашка.
   — А ничего. Видно было, что работают люди.
   — И гораздо больше, чем нужно, — поддакнул я.
   — Ага, — кивнул Кулиш.
   — Как работягам жилось?
   — Отлично. Хоть и по две смены пахали, зато деньжищи какие шли! По две-три сотни лишку.
   — Погоди. Какие такие две смены?
   — Такие. За хорошие деньги. Которые от жены заныкать можно, потому как ни в одной бумажке их нет.
   — Откуда они?
   — От верблюда. Непонятно, что ли?
   — Левая продукция, — кивнул я. Мы давно ожидали чего-то подобного.
   — Левая, правая — я почем знаю.
   — А то не знаешь!
   — Знаю, что вещички они дерьмовые делали. Я бы такое барахло не купил.
   — Почему?
   — Потому. Вот на мне тельник, — он потрепал тельняшку на груди. — В этом тельнике умещается один Серега Кулиш. Правильно?
   — Твоя правда.
   — А если тельник растянуть, — он потянул тельняшку на своей груди, — то в него можно запихнуть и двоих Серег.
   — А если на диете посидишь, то и четверых.
   — Не в этом суть. Если посильнее растянуть, можно сделать два тельника, но дерьмовых. Вот так и делали сумки в нашем цеху.
   — И что там растягивали?
   — Кожзаменитель для сумок можно вытянуть. Мне мужики за стаканом говорили, что без проблем. Должно было быть три сумки — получили четыре. Должно быть три портмоне, будет три с половиной.
   — Все ясно. Кому сплавляли все это добро?
   — Наверное, было кому.
   — Не юли.
   — Я чего, у них в паханах ходил? Я в шестерках. Мне пару раз по полтинничку перепало за хорошую работу. Ежели бы я как папа Карло с этой проводкой не мордовался — хрен бы они в три смены пахали.
   — Вспоминай.
   — Какой-то армяшка там крутился.
   — Как звали?
   — Не знаю.
   — Как выглядел?
   Кулиш довольно ясно описал Григоряна.
   — Он, по-моему, у них в тузах ходил. Да вы чего, черных не знаете? Они своего не упустят.
   — Много народу на вторых сменах занято было?
   — Да почти все. Кто откажется? По закону — не по закону! Кому это интересно? Я работаю — ты деньги платишь. И все.
   После второй кружки пива мы выдавили из Кулиша все ценное, что скрывалось в его памяти. Он, покачиваясь, пошел к карусели.
   — Не так много, — сказал я. — Но лучше, чем ничего. Будем проводить встречные проверки, выяснять, куда комбинат поставлял продукцию и откуда брал сырье. Прежде всего уделим внимание магазину Григоряна. Там, думаю, обнаружим массу интересного.
   — Надо браться за самого Григоряна и за свидетелей. Я не особо доверяю бухгалтерам. Будем колоть работяг.
   — Будем. Когда семерка проведет оперативную установку по дому Григоряна?
   — На черта она нам нужна?
   — Положено.
   — Завтра.
   Значит, завтра нам седьмой отдел выдаст все сведения о жилище Григоряна вплоть до расположения комнат, наличия гаражей и прочего.
   — Дня через два наносим ему визит вежливости. С понятыми.
   — И с постановлением об обыске… Если бы я знал, чем мне предстоит заниматься завтра и послезавтра!..

ШАКАЛЬЕ ПЛЕМЯ

 
   В былые времена меня не раз посещало чувство, что вся наша гигантская страна является большой стройкой. Точнее — бесконечным долгостроем. А еще точнее — заброшенной стройплощадкой. Сколько я ни ездил по Союзу, везде заставал примерно одну картину — перекопанные улицы и взломанные мостовые, покосившиеся заборы, за которыми застыли безжизненные, похожие на скелеты доисторических животных бульдозеры и торчащие повсеместно из земли обломки труб, арматуры, горы битых кирпичей и бетонных плит. Недостроенные жилые дома и заводы. Замороженные прожекты и планы пятилеток. И часто ни одной живой души рядом. Фантасмагория. Близкая сердцу, родная, могучая кантата всеобщего абсурда и раздолбайства.
   Есть места, особо подверженные этому российскому злу. Что тут виновато — особое расположение планет и зодиакальных созвездий или просто исключительные качества местных чиновников — неизвестно. Наш город относится именно к таким местам. Половина улиц постоянно перекрыты, перекопаны — проехать невозможно. Положили асфальт, а трубы забыли — с кем не бывает! Или трубы положили, но не те — тоже случается. Или траншею вырыли, а закопать запамятовали. Как тут все упомнишь, если на следующий день уже на другой объект перебросили… Кроме того, город полон великих строек. Великих не столько по масштабам, сколько по количеству бесплодно убитых на их возведение лет. По данным параметрам иные из них приближаются к египетским пирамидам или готическим соборам. Одна из таких суперстроек раскинулась в ста метрах от моего дома.
   Что планировали возвести тут градоначальники, так и осталось загадкой. То ли котельную, то ли подземный завод, то ли обычный жилой дом — все возможно. Все шло как обычно. Строители быстро снесли один добротный каменный особняк и пару деревянных развалюх, повырубали толстые деревья, вырыли котлован. И исчезли без следа вместе с экскаваторами и прочей техникой. Появились они через год, заколотили в землю железобетонные сваи и вновь растаяли в предутреннем тумане. Следующее их появление ознаменовалось возведением фундамента. На чем все и завершилось. На это было потрачено восемь лет. Правда, время от времени здесь наблюдались редкие всплески трудовой активности. Были привезены плиты, доски и прочий материал. Несколько месяцев назад строители вновь исчезли. Даже прихватив с собой неизменного сторожа с собакой.
   Одно время на стройке кучковалась шпана и алкоголики. Но даже им здесь наскучило. Мусор, ямы — тоска. Я каждый день имел возможность смотреть на все это. Путь от автобусной остановки домой, проложенный через стройку, экономил мне от семи до десяти минут — проверено. Решил я сэкономить эти минуты и в тот день. Точнее, в поздний вечер. В половине двенадцатого. Время позднее, заработался… А они заждались…
   — Э, товарищ, закурить не найдется?
   Привычные русскому слуху слова. Есть народная примета, что произнесенные подобным угрожающим тоном, да еще таким типом в такой компании и в таком месте эти слова — к мордобою.
   Их было трое. Физиономии в темноте я рассмотреть не имел никакой возможности, но вряд ли они были отмечены печатями мудрости и добродетели. Долговязый, в кожаной куртке, сгорбленный тип держал обе руки под мышками, будто ежась от холода, хотя вечер выдался явно не холодный. Второй — квадратный, невысокий, стоял, прислонившись к забору. На его непропорционально большой квадратной голове приютилась кепка с пластмассовым козырьком. Третий — двухметровый «медведь-гризли», рубашка на нем готова была лопнуть от напора натренированных мышц. Он стоял передо мной, держа правую руку в кармане просторных стиляжных брюк.
   Ни один из них мне никого не напоминал. К местной шпане эти типы не имели никакого отношения. Тех-то я знал. И они меня знали.
   — Сейчас, — сказал я, почему-то еще надеясь, что «медведю» и его коллегам нужны только сигареты.
   Я полез в нагрудный карман пиджака… Тут «гризли» мне и въехал. С размаху. От души. Я успел понять, что в его ручище зажат тяжелый, с острыми выступами кастет.
   Реакция у меня аховая. Я бы просто не успел среагировать… Но за какой-то миг до удара я понял, что сейчас мне влепят медвежьей лапой, после чего останется только крикнуть: «Носилки клиенту». Какая-то сила будто пригнула меня к земле, и кулак пролетел, шелестя по волосам, как вагон проносящегося мимо товарного поезда.
   Вместо пачки сигарет, которую требовал у меня «гризли», мои пальцы нащупали баллончик «черемухи», заботливо преподнесенный мне Пашкой. Струя аэрозоля врезала в тупую медвежью морду. По идее эта штука должна отключить злоумышленников в радиусе семи метров на несколько минут. «Гризли» отшатнулся, качнулся и зашелся в жутком кашле. Издаваемые им звуки напоминали рев тракторного двигателя, у которого засорился карбюратор.
   Я отпрыгнул в сторону, чтобы тоже не наглотаться аромата душистой «черемухи», и сдуру оказался прижатым спиной к забору. С лихим криком (что-то о чьей-то матери) гоп-стопщики ринулись в бой. У «горбатого» в руке было что-то длинное, очень напоминающее металлическую трубку. У «кепкаря» тоже что-то было… Я понял, что меня сейчас затопчут, а потом убьют.
   — Стоять, твари! — этот окрик бальзамом пролился на мои уши.
   Блымс!.. Сочный звук обозначал соприкосновение рукоятки пистолета Макарова с черепом одного из нападавших.
   — Брось пику!..
   Картина на поле боя изменилась кардинальным образом. «Горбатый» катался по земле, держась руками за голову и что-то подвывая. «Кепкарь» скакал, как козел, держа перед собой нож.
   — Брось, уродец, стреляю!
   Вслед за этими словами действительно грохнул пистолетный выстрел, возымевший самое волшебное действие. «Кепкарь» отбросил финку и загнусавил:
   — Не стреляйте, дяденька!
   — Племянничек, — хмыкнул Пашка, подскочил к «кепи» врезал ему ногой в живот. Гоп-стопщик взвыл и повалился на землю.
   Тем временем «гризли» прокашлялся, покрутил головой и неожиданно резво бросился бежать. Я ринулся ему навстречу. Но шансов удержать его у меня было не больше, чем остановить пресловутую лошадь на скаку. Поэтому я просто схватил с земли доску и изо всей силы шарахнул бегуну по хребту. Он вильнул, ударился ногой о плиту и рухнул, как мешок с дерьмом, на землю. Я размахнулся и еще раз пригладил его спину штакетиной. Кто б другой помер, а «гризли» крякнул и попытался подняться.
   Пашка ткнул «кепкарю» стволом в затылок, устроил на земле, потом подскочил к встающему «гризли» и уложил его обратно страшным ударом ботинка в ухо.
   — Лежи, гадюка!
   Щелк — наручники едва сошлись на запястьях громилы.
   — Всем лежать, сучье племя! Не то перестреляю!.. Ты, в кепке, уткнись рожей в землю, не то маслину проглотишь!
   — У-у, бля-а, — донесся плаксивый вой…
   Это была сцена века. Можно снимать отечественный боевик, полицейский суперхит. Русский шериф гоняется с доской наперевес за русским гангстером, а другой гангстер визжит: «Не троньте, дяденька!» Это тебе не Рэмбо зачуханный…
   Следующая мизансцена была разыграна в лучших традициях Чарли Чаплина и Леонида Гайдая. Пашка сковал «гризли» и «горбатого» одним наручником, «кепкарю» связал руки за спиной его собственным ремнем, так что с того едва не спадали штаны и он время от времени делал змеиные движения туловищем, чтобы не расстаться с немаловажной для него частью туалета. Пашка подгонял братву чувствительными пинками, приговаривая:
   — Вперед, дефективная команда!
   Время от времени «кепкарь» начинал ныть: «Мужики, вы чего, ох…и?», «Пошутили мы, да», «Отпустите, в долгу не останемся». Сутулый слизывал кровь с губы и время от времени цедил какие-то угрозы, за что каждый раз зарабатывал…
   — Э, мужики, вы нас куда? — будто свалившись с луны вдруг спросил «кепкарь».
   — На кудыкину гору.
   — У, бля-а-а… — вдруг во весь голос взвыл «кепкарь» его начала бить дрожь. Истерик, черти его дери… На вой и арки дома выглянула облезлая бродячая собака и завыл; в унисон. Издалека послышался нестройный собачий лай.
   — Заглохни, — бросил Норгулин.
   — Слышь, может, все-таки договоримся? Мы же ничей не хотели плохого. А, начальник? По гроб жизни в долг буду. Договоримся, а, начальник?
   — В другой раз, — кивнул Пашка и прикрикнул:
   — К стене.
   — Что?
   — Стрелять вас буду. К стенке.
   — Э, мужик, так не договаривались… Ты чего, в натуре?.. Чего сразу стрелять?
   Пашка толкнул «кепкаря» к стене дома и ткнул в кирпич носом. С несколько большим трудом устроил там и остальных.
   — Стоять и не квакать. Дернетесь — убью.
   Пашка кивнул мне и направился к «уазику» с надписью «Горводопровод», стоящему у тротуара. В кабине сладко спал водитель.
   — Просыпайся, — толкнул его пистолетом Пашка. — По ехали.
   — Как, чего? — встрепенулся врдитель.
   — Уголовный розыск. Нужно доставить задержанных милицию.
   — А, сейчас довезем. Я чего. Я согласный…
   В райотделе нас встретил тот же дежурный, с которым мы контактировали в прошлый раз. Увидев делегацию, он выпучил глаза.
   — Что случилось?
   — Нападение на работника прокуратуры, — сказал Пашка.
   — Как? Опять?
   — Не опять, а снова. Следователя, оперативника, понятых, — приказал Пашка. — И доктора этим ублюдкам…
   Пока суд да дело, открыли кабинет в уголовном розыске. Дежурный опер дал нам неизменный кипятильник, кофе и сахар. Я никак не мог поднести горячий стакан к губам и отхлебнуть из него. Тряслись руки. Нервы не железные.
   — Не вибрируй, — хмыкнул Пашка. — Бывало и похуже. Выдюжим.
   Тут я не выдержал и взорвался, как ящик с динамитом. Со стуком поставив стакан и расплескав его содержимое, я заорал:
   — Мать твою, так-растак! Это все твои эксперименты! «Иди спокойно, как всегда, я тебя сзади буду прикрывать». Твои слова?
   — Мои.
   — Тебе бы Горбачева охранять! При такой охране его бы давно пришибли и тебе бы памятник поставили!
   — Чего ты кипятишься? Ты же ничего в этом деле не понимаешь. Я на расстоянии держался, чтобы контролировать, нет ли «хвоста». И чтобы нас разом не зашибли.
   — Специалист, твою мать! Чтобы двоих разом не зашибли. Арифметчик. Лучше когда одного разом зашибут, а не двоих…
   — Я ситуацию под контролем держал, — хмыкнул Пашка.
   — Под таким контролем, что мне едва голову не отодрали… Может, тебе и лучше было бы. Арестовал бы их — зачли бы раскрытие по горячим следам. Тридцать пять рублей премии.
   — А что, тоже на дороге не валяются.
   — Смешливый, черт тебя задери!
   — Да не волнуйся ты так. Нервные клетки не восстановишь… Ну, лопухнулся, бывает. Я же не думал, что они тебя там ждать будут. По идее должны были где-то у подъезда пасти. Как-то пронюхали, что ты этим маршрутом ходишь.
   — Охранник, мать твою…
   — Помню, кто-то вообще от охраны отказывался. Мол, кто покусится на честного следователя? Нет таких ворогов в государстве советском. Было?
   — Ну я же не знал.
   — То-то.
   — Корытковский Виктор Афанасьевич, 1956 года рождения, три судимости по статьям 144 (кража) и 148 (вымогательство). Друзь Леонид Семенович, 1962 года рождения, Две судимости — статьи 144, 89 (кража государственного имущества) и 109 (причинение менее тяжких телесных по вреждений). Корнейчук Кондратий Николаевич, 1965 год; рождения, не судим. Вот герои, которых мы приволокли в райотдел. Корытковский, похоже, у них заводила. Он тот самый сутулый, Друзь — это «кепкарь», Корнейчук — «гризли».
   — Корытковский живет на территории третьего отделения, — сказал Пашка. — Судя по адресу, его обслуживает Рафик Хамлаев. Старый знакомый… Сейчас узнаем.
   Он набрал телефонный номер. Телефон в его кабинете был японский, по тем временам — чудо техники. Пашка нажал на кнопку, так что разговор стал слышен и мне.
   — Але-о, — донесся из динамика сонный мужской голос.
   — Здорово, Рафик. Ты чего не спишь?
   — Норгулин? Етить твою через коромысло! Два часа ночи!
   — Ага, спят усталые игрушки, книжки спят…
   — Чего?
   — Ничего. Отчизна зовет. Вставай, дружок, гудит гудок.
   — Чего-о?
   — Вставай, чудило, гудит гудило. Двенадцатую сберкассу на твоей территории ограбили. Два трупа.
   — Что?!!
   — Ну вот и сон весь вышел. Я пошутил.
   — Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие!
   — Проснулся? Теперь скажи — Корытковский не твой поднадзорный?
   — Крот, что ли? Мой.
   — Чем занимается?
   — Как чем? Преступной деятельностью.
   — Это по трудовой книжке?
   — По трудовой книжке он грузчик в магазине.