Рясной Илья. Цеховики

   Пройдя через все инстанции, я облегченно вздохнул.
   — Ну, теперь пара дней на подготовку.
   Через два дня заканчивался двухмесячный срок содержания под стражей Нуретдинова и Григоряна. Последнему еще долго любоваться небом в клеточку, а вот с телохранителем разговор будет особый.
   …Тюрьма оказалась вовсе не противопоказана здоровью Нуретдинова. Ни следа уныния, горести, разочарования. Вообще никаких изменений ни во внешнем виде, ни в настроении. Широкоплечий, с руками-кувалдами басмач, на лице которого не прочитаешь никаких чувств. Чудище из тысяча и одной ночи, заряженное темной энергией, способной разрядиться громом и молниями. По-русски он говорил без акцента, но односложно и скупо.
   — Эх, Нуретдинов, я думал, нам еще долго встречаться в этих хоромах, — я обвел рукой тесный кабинет для допросов. — Но не получается.
   Я сделал паузу. «Басмач» ни словом, ни жестом не показал, что мои слова вызвали у него какие-либо чувства.
   — К сожалению, прокурор области не продлил срок вашего содержания под стражей. Хранение оружия — не тяжкое преступление.
   — Дальше, — равнодушно произнес Нуретдинов.
   — Дальше я вынужден изменить вам меру пресечения на подписку о невыезде.
   — Отпустите?
   — Отпущу. Хоть и не надо было бы. Таким бандитам тут самое место.
   — Ай, начальник, — неожиданно оживился Нуретдинов. — Зачем такие слова говорить? Какой я бандит? Я тихий трудящийся человек. И отец мой был тихим трудящимся человеком. И дед.
   — Тихий, как же…
   — Правда отпускаете?
   — Куда я денусь?
   — Ах, начальник, ах, спасибо.
   Он заулыбался. По обаянию его улыбка могла сравниться разве что с оскалом кобры, готовящейся укусить зазевавшегося путника.
   — Распишитесь, — я протянул постановление об изменении меры пресечения. Нуретдинов внимательно прочитал его и расписался.
   — Бежать не советую. По двести восемнадцатой дают лишение свободы редко. Возможно, отделаетесь условным сроком.
   — Ай, какой бежать, о чем вы? Я вызвал выводного.
   — Понадобитесь, я вас вызову повесткой.
   Улыбаясь и кланяясь, Нуретдинов попятился к дверям.
   — Ай, спасибо, начальник, что отпустили. Благодарен всегда буду. Если что надо, скажи, помогу.
   Взгляд его был холоден и остр, как стилет. Нетрудно было понять, что единственная форма благодарности, на которую можно от него рассчитывать, — это кинжал в живот. Встреться только с ним где-нибудь в горном ущелье — отрежет голову и положит в сумку как военный трофей, басмаческая душа. Интересно, какими все же делами он занимался в Узбекистане? Грек говорит, что закатывал людей в асфальт. Много закатал? Об этом только сам Нуретдинов и знает…
   Нуретдинов жил в однокомнатной квартире в центре города. Как только он вышел из СИЗО, тут же попал под колпак. Мы ежедневно читали рапорта групп наружного наблюдения. По ним выходило, что Нуретдинов вел пристойный образ жизни. Честно спит. Честно ест. Честно ходит в магазин. Честно не встречается ни с кем. Ни одного контакта. Похоже, он не испытывал особой потребности в общении с кем бы то ни было.
   По телефону Нуретдинов тоже никому не звонил, кроме двух каких-то женщин, которые пообещали на днях осчастливить его своим присутствием. Телефон мы поставили на «кнопку», то есть на прослушивание. По правилам наслаждаться прослушиванием чужих телефонных разговоров мог только КГБ. Чтобы милиции присоединиться к этому развлечению, приходилось идти на поклон к своим коллегам, к которым в МВД никогда не питали братских чувств. Прокуратура же вообще была чужая на этом пиру.
   Мы дали Нуретдинову пару дней на отдых, потом решили, что ему хватит прохлаждаться, и взялись за дело…
   — Не передумали? — спросил я у Ионина. Горло его все еще было обвязано, но ангина понемногу отступала, чего не скажешь о моем бронхите.
   — Не передумал.
   — Тогда приступаем. Главное, держитесь естественно. Вот что вы должны сказать…
   Я заставил повторить текст. Мы проработали различные варианты разговора. Я записал все на бумажку и положил перед Иониным.
   — «Он сказал — поехали, он взмахнул рукой…» — процитировал я известную песню. — Звоним.
   Пашка держал вторую трубку. Весь разговор записывался где-то в тесной, заставленной аппаратурой комнатенке на магнитную пленку, и его распечатку в УВД привез гонец из УКГБ.
   — Мне Амира Нуретдинова, — слегка дрожащим голосом произнес Ионин.
   — Ну.
   — Это вы?
   — Я. Ну?
   — Значит, в справочной правильно телефон дали.
   — Ну. Ты кто?
   — Станислав Валентинович Ионин. Одно время работал на комбинате у Новоселова.
   — А мне это зачем?
   — Сейчас узнаешь, ворюга. — Ионин начал заводиться. — Думаешь, я забыл, как по твоему приказу меня в подворотне били?!
   — Ты о чем, безумец? Я тебя не знаю.
   — Меня к следователю вызывали, который тебя и твоего друга-ворюгу посадил. Кое-что я там узнал. Кое-какие справки через знакомых навел… Те двое негодяев, что меня били… Думаешь, я не понял, что они и Новоселова зарезали?
   — Мне зачем это знать?
   — Ты с ними одна шайка-лейка. Я вас всех на чистую воду выведу!
   — Вот шакал. Ты знаешь, с кем говоришь?
   — Зато я знаю, как этих двоих, Льва с его приятелем-борцом, найти. Если в Москве живут, думаешь, никто не знает, откуда они?..
   Нуретдинов ничего не сказал.
   — Ты меня, ворюга, слышишь?
   — Слышу.
   — Я следователю пока ничего не рассказал. Ни о чем. Думаешь, не хотелось, чтобы вас всех арестовали? Еще как хотелось. Эти негодяи меня же в землю втоптали… Но надоело все. Сколько можно, — вздохнул Ионин. — Амир, мне деньги нужны.
   — Иди работать на стройку — там хорошо платят. Грузчиком много не заработаешь.
   — А, вспомнил, значит. И знаешь, что грузчиком работаю.
   — Кончай языком молоть. Говори.
   — Во всем мире за физический и моральный ущерб платить принято.
   — Сколько?
   — Сорок тысяч.
   — Шакалий сын, на кого ты лапу поднимаешь? В навоз втопчу. — Слова были произнесены без особых эмоций, спокойно, но от них веяло такой нешуточной угрозой, что даже мне стало не по себе и я подумал, что зря мы втянули Ионина в эту историю. Но теперь отступать некуда.
   — Не пугай. Через три дня сорок тысяч. В трубке послышались гудки.
   — Послал по матушке, как я и говорил, — махнул рукой Пашка.
   — Поглядим.
   Через четверть часа послышался телефонный звонок.
   — Не ходи в прокуратуру. Поговорим, обсудим. Договоримся…

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

 
   — Ну-ка сделай погромче, — велел Пашка, и я послушно усилил звук радио, стоящего на моем письменном столе.
   "В Московском городском комитете КПСС вчера состоялся Пленум, в котором принял участие Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. С трибуны Пленума выступление бывшего первого секретаря МГК КПСС Ельцина было признано политически незрелым, крайне запутанным и противоречивым. Оно не содержало ни одного конкретного предложения, строилось не на фактах, а на передержках и было демагогическим по своему содержанию и характеру. По мнению Бориса Николаевича, не хватает революционного напора в проведении перестройки…»
   — Вцепились холуи в Николаича, — с сожалением произнес Пашка.
   — Все хороши. «Не хватает революционного напора перестройке». Ты смотри, мало ему уже существующего бардака.
   В ту пору почти никого не обошло увлечение Ельциным. Ходили легенды о его выступлении на Пленуме ЦК, когда он обвинил Горбачева в зарождающемся культе личности и в том, что тот слишком выставляет везде свою жену Раису Максимовну, после чего оратора начали топтать все за политическую незрелость, особенно старался Шеварднадзе, через несколько лет вдруг загадочно попавший в лучшие друзья российского президента. Народная молва приписывала выступлению Ельцина совершенно фантастические подробности, но ничего проверить было нельзя, поскольку текст стал государственной тайной за семью печатями.
   — Хорош, — я щелкнул выключателем, и радио замолчало. — Наслушаешься, потом на митинги ходить будешь.
   — «А может, вы, отец Федор, партейный? — спросил Ипполит Матвеевич», — хмыкнул Пашка.
   — Пахать надо.
   — Кто же тебе мешает? — зевнул Пашка.
   — Представляешь, если Нуретдинов решит заплатить эти сорок тысяч, — сказал я, открывая сейф. — И что нам тогда делать?
   — Поделим на троих, — ухмыльнулся Пашка. — Ничего он не принесет. У него же финансовые возможности не как у Григоряна, а пожиже. Ему сорок тысяч ох как самому нужны на черный день. На тот день, когда решит от следствия скрыться.
   — Если только он поверил во внезапно пробудившуюся алчность Ионина.
   — Уж тут будь спок. В это он поверит. То, что алчности не было, — выше его понимания. А что человек хочет содрать мешок денег — для него естественно.
   Я вынул из сейфа бумаги и стал их раскладывать по порядку в папки.
   — Представь, если он все-таки не спортсменам свистнет, а своим абрекам.
   — После обыска у Григоряна абреки дернули из города, и сейчас их сюда ничем не заманишь… Слушай, чего ты все ноешь? Сам втравил нас в историю и ноешь.
   Я пожал плечами.
   Мы в который раз обсуждали детали и просчитывали «а что будет, коли рак на горе свистнет?».
   — А если… — опять неуверенно затянул я, но Пашка железной рукой прервал мои метания.
   — Стоп. Дело сделано, колода сдана. Коней на переправе не меняют.
   — А загнанных лошадей пристреливают.
   — Это ты о ком?
   — О нас с тобой.
   — Угомонись, Терентий. Кстати, сколько времени?
   — Шестнадцать двадцать, — бросил я взгляд на часы, висевшие за Пашкиной спиной.
   — Триста тридцатый рейс должен уже приземлиться. Ребята скоро будут звонить…
   Каждого человека для участия в проведении операции мы выцарапывали с огромным трудом. У милиции всегда нет сотрудников. Один в засаде уже третий месяц, второй в отпуске, третий на учебе или на пионерском слете — молодежь нравственности учит. А остальные заняты лакировкой отчетности и работой по громким, будоражащим общественность делам. Убийство директора комбината уже давно никого не будоражило. Собственно, общественности с самого начала было на него плевать, поскольку человек, имевший такую дачу и такую машину, — не наш человек, а потому и Бог с ним, с буржуином… Группу нам удалось собрать вполне приличную. В нее вошли сотрудники седьмого отдела (наружки), оперативно-поискового отделения, уголовного розыска и даже гэбэшные оперы — не все им дурью мучиться, пусть с преступностью поборются.
   После разговора с Иониным Нуретдинов полдня сидел безвылазно дома, а потом отправился в поход. Целью его вылазки явился междугородный переговорный пункт. Нет чтобы воспользоваться домашним телефоном! Осторожен «басмач», терт, просто так подставляться не намерен.
   Междугородный автомат для нас изобретение весьма печальное. Проследить, по какому номеру звонит из него абонент, практически невозможно. Машина знай считает себе деньги, и ничего, кроме кода города, от нее не узнаешь. Звонил Нуретдинов в Москву. Притершийся к кабине оперативник сумел различить лишь обрывки фраз, некоторые из которых носили совершенно нецензурный характер.
   "Ты в дерьме сидишь…» «Заложит…» «Сам разбирайся, мне насрать. Тебя расстреляют…» «Не помогу. Аллах поможет…» «Ай, шакаленок, умный ты какой»… «Я ей позвоню. Ты мне не звони…» «Жду…»
   Из услышанного следовало несколько выводов. Главный — Нуретдинов сообщил кому-то о разговоре с Иониным. Притом тому, кого этот разговор непосредственно касался. И вскоре этот кто-то собирался приехать в город. Если, конечно, не передумает. Таких гостей нужно встречать по высшему разряду. И мы встречу подготовили.
   Одна группа наружного наблюдения не спускала глаз с квартиры Ионина. Правдолюбец обязан был сидеть дома и никуда не показываться. От греха и от бандитской пули подальше. Вторая группа сопровождала Нуретдинова. Кроме того, наши ребята встречали и провожали каждый рейс из Москвы и каждый поезд. По фотороботу и по описаниям убийц их вполне можно было опознать среди встречающих… И опознали! Первый угрожающего вида бугай, привлекший внимание оперативников, оказался директором юношеской спортшколы и человеком с кристально чистой репутацией. Второй — вахтовым нефтяником, тоже не имеющим никакого отношения к преступному миру и большую часть года бурящий и добывающий черное золото на Севере.
   — Интересно, к скольким богатырям они сегодня пристанут? — спросил я.
   — Крупных мужчин у русского народа много. А наши парни, похоже, решили не пропускать ни одного, — зевнул Пашка, кидая взгляд на молчащий телефонный аппарат.
   — Что-то не звонят твои подчиненные.
   — Позвонят… Когда прилетит штангистская команда с чемпионата Союза.
   Позвонили через восемь минут.
   — Карнаухов говорит.
   — Слушаю тебя, старший лейтенант, — отозвался Пашка.
   — Прилетели, голуби сизокрылые. Два мамонта больше чем по центнеру весом на каждого. У меня екнуло сердце.
   — Может, это Мухамед Али с тренером на гастролях, — сказал Пашка. — Почему думаешь, что они?
   — Описания — один к одному. Фоторобот с них составлен. У одного глаза голубые. Все в масть. Они.
   — Глаз не спускайте. Ведите вежливо, чтобы они нашу заботу не почуяли.
   — Обижаешь, Павел.
   Гости нашего города взяли на площади перед аэропортом такси и направились на Сиреневую улицу. В одной из пятиэтажек они нашли приют и, наверное, ласку. Квартира принадлежала сестрам-близняшкам Шамлевич Анне и Светлане 1957 года рождения. По документам, полученным в аэропорту, и по беседам со стюардессами получалось, что наши клиенты скорее всего являются Виталием Николаевичем Карасевым и Львом Георгиевичем Строкиным…
   В полвосьмого нам позвонили из КГБ и сообщили, что по прослушиваемому номеру был звонок. Звонила женщина. Поздоровалась с фигурантом и коротко объявила: «Приехали». Фигурант назначил встречу на двадцать тридцать около памятника Свердлову близ центрального универмага.
   — Отлично! — воскликнул Пашка. — Сработала наша дурацкая комбинация! Хряпнуть бы по этому поводу…
   — Денег нет.
   Все, тьма развеялась. Есть люди. Дальше моя работа как следователя — по крупицам собрать улики и строить процесс доказывания так, чтобы вина преступников ни у одного судьи не вызвала сомнений. Задача порой не легче, чем найти на необъятных просторах страны таинственного злодея.
   — Что нам дальше с ними делать? — спросил Пашка. — Обожаю старые детективные фильмы. Седой полковник устало произносит: «Будем брать?»
   — На что следует ответ — еще рано… Рано, Паша. Надо походить за ними. Проследить, может, еще связи в городе есть. Нужно будет доказывать, что во время убийства они здесь находились, нам свидетели до зарезу необходимы.
   — Есть резон.
   — Лучше всего задерживать их на месте очередного преступления, когда они к Ионину пойдут разбираться.
   — Молодец. Хорошая мысль. Возьмем их над очередным трупом с кровавыми ножами в руках. Торжество правосудия — взяты на месте преступления после очередного убийства… Рискованно.
   — Надо попытаться.
   Как мы и ожидали, в двадцать тридцать Нуретдинов встретился с одним из двух гостей нашего города, прилетевшим сегодня из столицы. Говорили они ровно пять минут, после чего разошлись.
   Всю ночь мы провели в УВД в кабинете, который являлся штабом операции. Я заснул на диване в углу комнаты, а Пашка задремал на сдвоенных столах рядом с телефоном. Но ночью никто не позвонил. Значит, бандиты решили ночь провести, как положено приличным людям — в койках.
   Следующее утро порадовало звонком Нуретдинова к Ио-нину.
   — Надо повидаться, — сказал Нуретдинов.
   — Деньги собрал?
   — Тридцать тысяч. Больше не дам.
   — Ладно, хватит, — сказал Ионин, глядя на жестом призывающего к согласию оперативника.
   — Тогда подъезжай…
   — Куда подъезжай? Я болею. Заходи сюда.
   — Нечего у тебя делать.
   — Мои в деревне. С глазу на глаз обговорим.
   — Ай, плохо. — Нуретдинов задумался. — Я не могу. Меня милиция может обхаживать. Я под подпиской. Девочку пришлю… Она деньги даст, скажет, что тебе делать. Просто так деньги не дают. Надо гарантию.
   — Когда приедет?
   — Через час. Дверь сразу открывай. Не надо, чтобы соседи видели.
   — Хорошо…
   Звонил Нуретдинов из автомата. Потом набрал еще один номер. Похоже, общался со спортсменами. Поставить на прослушивание номер в квартире сестер-близняшек мы не успели.
   — Вызываем группу захвата. — Пашка позвонил кому-то и начал обрисовывать ситуацию.
   Через двадцать минут спортсмены вышли из дома в сопровождении одной из сестер, поймали такси.
   — На дело пошли, — удовлетворенно произнес Пашка. — Глушить или рога обламывать будут.
   — Где их берем?
   — В квартире. Для пущей драматичности… Поехали, времени в обрез.
   К дому Ионина мы прибыли за четверть часа до бандитов. Наши ребята уже были расставлены и готовы к действию. Мы с Пашкой устроились в машине рядом со сквериком, откуда просматривалась арка дома Ионина.
   — Говорит «Волга-восемь», — заработала рация.
   — «Двести пятый» слушает, — сказал Пашка в рацию.
   — Мы подводим объект. Через пять минут будут.
   Позывной принадлежал группе Седьмого отдела, ведущей наблюдение за спортсменами. Они вошли в зону радиослышимостй. Близилась развязка.
   Спортсмены оставили такси в двух кварталах.
   — Чтобы машину свидетели не засекли, — сказал Пашка. — По-моему, они решили круто за нашего друга приняться.
   — Да, — я размял пальцы, пытаясь унять дрожь. Я вдруг со всей ясностью увидел, что мы играем в опасную игру и неизвестно, чем она кончится. Похоже, мое настроение передалось и Пашке. На его лицо наползла тень.
   — Заходят в подъезд… Все, зашли. Поднимаются.
   — Кому дверь открывать? — спросил оперативник, сидящий в квартире Ионина.
   — Открывайте вы. Боюсь, что они хотят Ионина завалить сразу. Берите на пороге… Ох, мама моя родная, — прошептал Пашка под нос и кивнул водителю:
   — Во двор. Быстрее!
   Тем временем двое бугаев с хрупкой девушкой поднимались по лестнице. Лифт, как всегда, не работал, но путешествие на пятый этаж вряд ли могло утомить добрых молодцев.
   Девушка надавила бусинку звонка. Дверь распахнулась. Блондин ринулся вперед и получил резиновой дубинкой по шее, на нем повисли два крупногабаритных оперативника — комсомольцы и самбисты. Когда ошарашенный бугай попробовал дернуться, его запястья уже сковали наручники.
   — Лежи, падла! — услышал он, почувствовав упершийся в затылок ствол пистолета, и счел за лучшее согласиться на это предложение.
   Голубоглазый оказался расторопнее. Он стряхнул с себя прилипшего оперативника, наградил второго оглушительным ударом в челюсть и, взревев, как ледокол «Ленин» полярной ночью в Арктике, бросился вниз по лестнице. Попутно он размазал по стенке еще одного опера, пытавшегося его остановить. Пять этажей он перемахнул как один. Во дворе его ждал теплый прием. Наши ребята были из неслабых, но к такому обороту не приспособлены.
   Голубоглазый тут же снес первого подвернувшегося бойца, еще сильнее взревел, когда резиновая палка угодила ему в живот. Палка и второй опер полетели в разные стороны. Пашка бежал навстречу голубоглазому, выдергивая пистолет, крича:
   — Стой, стреляю!
   Времена были не такие, чтобы стрелять по подозреваемым в убийстве, оказывающим сопротивление милиции., Пистолет был скорее декоративным украшением, свидетельствующим о принадлежности к милицейскому цеху, как, скажем, портупея или петлицы на форме. Естественно, никакого внимания на окрик бугай не обратил. Ревя что-то нечленораздельное типа «убью!», он резво мчался вперед. До жути обидно было смотреть, как голубоглазый подобно кеглям сшибает сотрудников группы захвата…
   — Уйдет, — прошептал я.
   Тут перед голубоглазым появился кто-то очень шустрый, маленький и верткий. Голубоглазый даже не замедлил шаг, намереваясь без труда смести эту незначительную преграду. Потом замелькали руки и ноги. В мешанине я понял, что голубоглазый получил страшенный удар в какую-то болевую точку ногой, а затем еще два — локтем и кулаком. Спортсмен вырубился. На его запястьях тоже щелкнули наручники, которые еле-еле сошлись. Операция выглядела позорно, но была завершена успешно.
   Группа захвата была внештатной, а значит, оперативники занимались боевой подготовкой в свободное время, точнее, почти не занимались, хотя в прошлом и имели какие-то достижения на спортивном поприще. Если бы в тот день клиентов брал спецотдел быстрого реагирования, картина была бы совершенно другой. Каким бы здоровым ты ни был, все равно устроишься в считанные секунды на полу, а если будешь сопротивляться, то потом всю жизнь придется ходить по врачам. Но СОБРы появятся только через пять лет. ОМОНами в нашей области еще не пахло. Да и преступники не любили рукопашных боев с милицией, если, конечно, не по пьяни, а по серьезному делу.
   Нестеров удовлетворенно потирал руки, глядя, как преступников рассаживают по машинам.
   — Здорово ты его отключил, — с уважением произнес Пашка.
   — Нет вопросов, — улыбнулся Нестеров. — Если еще надо будет кого сделать — зови, поможем…
   Голубоглазый, выключенный Нестеровым в честной схватке, пришел в себя только через пятнадцать минут. Он ошарашенно озирался и встряхивал головой. После обработки его лицо годилось только для игры в фильмах Хичкока.
   — Сейчас я передохну, наручники порву и всех вас уделаю, — прохрипел он.
   — Не дождешься, — сказал Пашка.

РАСКОЛКА

 
   Голубоглазого, им оказался Виталий Карасев, мы оставили в камере в райотделе внутренних дел, а его боевого товарища Льва Строкина привезли в ИВС УВД. Карасев свой буйный нрав укорачивать не собирался и, как было обещано, порвал-таки наручники. А потом еще одни. И теперь бился с разбегу в камере-одиночке, не давая вздремнуть уставшему и привычному ко всему дежурному, оглашая помещение непристойными ругательствами.
   Мы решили пока его не трогать и дать возможность поизрасходовать бешеную энергию. Сперва коротенько допросили Анну Шамлевич, с которой друзья пошли на дело. Наш рассказ о перспективе ее привлечения за соучастие в совершении преступления весьма благотворно сказался на ее умственных способностях, особенно на памяти, и она рассказала нам массу интересных вещей. Потом мы взялись за Строкина. Тот выглядел подавленным и пришибленным. Похоже, за последние два часа он сильно разочаровался в жизни. Мы откатали его пальцы на дактилокарту. После того как эксперт дал нам предварительное заключение, а на это времени ему много не понадобилось, я и Пашка принялись за допрос.
   — Не буду упражняться в красноречии, — сказал я, — не буду вас долго уговаривать и уламывать. Честно говоря, ваши признательные показания меня не очень волнуют. Вы можете вообще ничего не говорить, но через трое суток я предъявлю вам обвинение в совершении преступления, предусмотренного статьей сто второй — умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами.
   — Я никого не убивал, — голосу его недоставало должной уверенности.
   — Не буду тратить на вас силы. Нет так нет. У меня такое количество доказательств, по которым осудили бы даже Николая Угодника. А вы отнюдь не относитесь к категории святых.
   — Какие доказательства?
   — Сколько вам заплатили за убийство?
   — Нисколько.
   — Разговор становится бессмысленным. Кстати, сто вторая — расстрельная статья. Если жить надоело — можете попытаться помешать следствию, не признаваться. Наш областной суд любит непризнающихся. Им по максимуму дают… Ваша вина доказана, и ничто вас отсюда не вытащит. Нужно принять это как должное. И начать помогать себе.
   — Какие такие доказательства?!
   — Вы думали, оказались самыми умными. Приоделись в клоунскую одежду, тайно пробрались на дачу. Вас, родимые мои, видели люди и составили фоторобот, который сильно помог в розыске. Мало?
   Строкин молчал.
   — Насмотрелись детективов, следы рук попытались уничтожить. А не получилось, братцы. На стаканчике, который вы разбили и который ты аккуратненько в мусорное ведро выбросил, твои пальцы. Не хватит?
   Строкин молчал.
   — И то небесное создание, с которым вы в гости решили заглянуть к Ионину, вспомнило, что в то время, как убили Новоселова, наш город имел честь принимать вас. И в день смерти Новоселова вы как раз куда-то уезжали, вернулись возбужденные. Кстати, Аня имеет дурную привычку подслушивать, чтобы быть в курсе планов ее кавалеров. Она слышала, как Карасев сказал: «Не куксись. Все равно этого г…ка кто-нибудь пришил бы. Одним торгашом меньше…»
   Строкин напрягся.
   — Лева, ты же не конченый гад по жизни. И не заслужил расстрела. Да и на душе нелегко, правда ведь? Выговорись — легче станет…
   — Гад или не гад — кто разбираться будет? Убийца… Все Витька. Жадность погубила. Все больше и больше хотелось… А я, как дурак, у него на поводу плелся.
   — Теперь бы, конечно, все изменил…
   — Да не изменить уже ничего… По дзюдо я за сборную Союза выступал. Хорошо выступал. Серебряная медаль в Европе и серебряная по Союзу.