Рясной Илья. Цеховики

   — А ружьишко откуда?
   — У меня?
   — У вас.
   — Ружьишко? А, есть ружьишко. Мое…
   — Разрешение тоже есть?
   — Вспомнил. Я член охотничьего общества «Спартак», разрешение в порядке. А зачем? Ружье уже проржавело. Давно не охотился.
   — Так уж и давно?
   — Года два.
   — Еще одна песня есть. «Что-то с памятью моей стало».
   — Э, я что, вру, да? — Акцент Григоряна неожиданно резко усилился, перед нами сидел возмущенный, оскорбленный в лучших чувствах кавказец из горного аула. Во всяком случае, Григоряну хотелось выглядеть именно таковым. И это у него получалось.
   — Не хотелось бы, чтобы вы врали. Такой приятный собеседник, жалко судить вас за дачу ложных показаний. Год в тюрьме… Вам там будет скучно.
   — Зачем угрожать, да?
   — Кто угрожает? Мы информируем, — вмешался в разговор Пашка.
   — Следователю положено говорить правду и только правду, — нравоучительно произнес я. — Думаете, так уж трудно установить, что вы за последний год раза четыре охотились вместе с Новоселовым?
   — Охотился, да. Все упомнишь, что ли?
   — Где охотились?
   — Где-то за городом. По-моему, на севере от города. Все упомнишь, да?
   — Кто с вами ездил?
   — Не помню, да.
   — Склероз — проблема века, — с сочувствием произнес Пашка.
   — Не помню!
   — Никого не помните?
   — Да был там какой-то Сашин знакомый. То ли Валентин, то ли Виктор.
   Я описал тех типов, о которых недавно вспомнил Бородуля.
   — Вот, в светлой куртке это он был, — кивнул Григорян.
   — А второй вам никого не напоминает?
   — Никого.
   — Как лесника звали?
   — Не помню.
   — А охотились на кого, на кабанчиков?
   — Да. И на волка.
   — Много настреляли?
   — Почти ничего.
   — А лицензия была?
   — У Новоселова, кажется, была.
   — А кто еще с вами ездил? Ну, вспомните…
   — Я же говорю — этот Виктор и еще какой-то пьяница. Больше никого.
   — Кроме того мужика в «волге» с тремя нулями. Обкомовская штучка, да?
   Лицо у Григоряна окаменело.
   — Вы что, гражданин следователь? Обком — это власть, там люди высоко парят, как орлы. А мы на их полет только издалека смотреть можем. Я в жизни никого из обкомов и горкомов не знал.
   — Так ли?
   — Да.
   — Все-таки что это за шишка была? — не отставал я, видя, что Григорян врет. И что в разговоре этот момент самый напряженный. С этим типом на черной «волге» что-то неладно.
   — Не знаю я никого, хлебом клянусь! — взорвался Григорян.
   Возможно, когда-то такой была страшная клятва на Кавказе, но сегодня все кепкари клянутся хлебом и матерью и при этом врут без всякого зазрения совести, нахально и открыто.
   — На вашем месте я был бы откровеннее. Все равно мы все узнаем. К чему создавать трудности и себе, и нам. Проще надо быть, Ричард Ашотович, проще.
   Григорян бросил на меня быстрый взгляд, и на секунду мне стало плоховато — такой заряд злобы и холода обрушил он на меня. Тут-то я и понял, что человек этот способен на многое. Он сам мог запросто отправить Новоселова на тот свет. Рука бы не дрогнула.
   — А вам не надо быть проще? Вы вот скажите, хочется вам, голодным и неприкаянным, ходить, задавать людям ненужные вопросы, что-то искать, чего и нет в природе?
   Насчет того, что мы голодные — верно заметил, гад.
   — Работаете много, денег получаете мало, толку никакого. Зачем все это? Зачем портить нервы безобидным и тихим людям?
   — Таким, как вы?
   — Как я. И как многие другие. Вы мне оба очень нравитесь, я бы хотел иметь таких друзей. Но у вас очень тяжелая жизнь. Помотайся вот так по городу. Автобус, троллейбус — семь потов сойдет. Такие хорошие люди должны ездить на машинах, отдыхать, не считая денег.
   — Это вы к чему? — спросил я.
   — Получать двести рублей за такую работу — разве дело? А ведь есть такие товарищи, которым ничего не стоит дать таким приятным молодым людям взаймы, скажем, тысяч пятнадцать на личное обустройство.
   — Взятки предлагает. Скучно, — зевнул Пашка.
   — Я предлагаю? Как вы могли такое подумать? Я просто размышляю. И всегда буду рад вернуться к этому разговору. — Теперь он говорил совершенно без акцента.
   — Мы подумаем, — кивнул я.
   — Подумайте. К чему так напрягаться! Зачем? У вас есть убийца, он сознался… Чего вы еще хотите?
   — Да, есть убийца, он сознался. А откуда вы это знаете? Паш, ты говорил об этом?
   — Нет.
   — И я нет. Озарение?
   — Э, слухи, товарищи, сами знаете.
   — «Словно мухи, тут и там ходят слухи по домам» — есть такая песня.
   — Не слышал.
   — Высоцкий.
   — А, Высоцкий, — закивал Григорян. — Хорошо пел. Правильно.
   — Действительно правильно. Всего вам доброго. — Я поднялся со стула.
   — Так и не пообедаете со мной?
   — В другой раз, Ричард Ашотович. В другой раз.
   — Всегда рад вас видеть. Мой дом — ваш дом, товарищи. Григорян своим друзьям все отдаст. Ничего не пожалеет. На Григоряна можно положиться.
   — Мы будем иметь в виду…

ОХОТНИКИ НА КАБАНОВ

 
   Мы зашли в столовую управления железной дороги. Нас пропустили туда по удостоверениям. Кормили там, конечно, похуже, чем в «Октябре», но вполне пристойно. Во всяком случае, удар по моему гастритному желудку был не слишком тяжелым, а по карману тем более.
   — Как тебе это нравится? — промычал Пашка, пережевывая свежую булку.
   — Не нравится.
   — Информация моментально ушла. Кто армянину насвистел, что мы взяли Бородулю? Неплохо бы узнать. Не забудь, он сам нам Бородулю и подсунул.
   — Точно. Думаешь, с самого начала рассчитывал свалить все на Кузьму? — Пашка принялся за виноградный сок и шоколадное пирожное.
   — Кто знает. Во всяком случае, он меньше всего хочет, чтобы мы копали вокруг Новоселова… Пятнадцать тысяч на брата. По «жигулям» третьей модели. Смотри, как нас ценят! — ухмыльнулся я.
   — Могли бы и поторговаться. — Пашка вытащил из кармана японский диктофон, сделал звук поменьше, щелкнул клавишей и прислонил его к уху. — Отлично записалось.
   — А, все равно звукозапись не доказательство.
   — Ничего, так спокойнее. А то потом наплетет, что мы явились в ресторан и вымогали у него деньги.
   Пашка привык все скользкие разговоры записывать на японский диктофон, который его дядя привез ему из Финляндии. Он уже собрал приличную фонотеку с голосами преступников.
   Пообедав, мы отправились в прокуратуру. Там меня ждал Сережа Шапкин — оперуполномоченный из ОВД, прикрепленный к нашей бригаде.
   — Нашли мы этого лесовика, — сказал он.
   — Изложи доходчиво, — предложил я, усаживаясь за свой стол.
   — Все сходится. И отчество. И «ремингтон». И описание внешности.
   — Как зовут? — осведомился Пашка.
   — Зовут, — оперативник потянулся за записной книжкой. — Оя… Ою… Оюшминальд Егорович Ельцов.
   — Ою… Как, говоришь? — прищурился Пашка.
   — Оюшминальд.
   — Скандинав какой-нибудь? — спросил я.
   — Или негр, — улыбнулся Пашка.
   — Он не узнал, что вы им интересуетесь?
   — Нет, вряд ли.
   — Адрес?
   Шапкин продиктовал адрес. Поселок Кенарево Заозерного района.
   — Поехали к нему, — сказал я. — Ищи, Паш, машину.
   Пашка стал накручивать телефон. Это заняло мину: сорок. Во втором отделе на машине укатил шеф. В РОВД угрозыск вообще остался без транспорта — их «жигуль» встал на прикол. Нашей прокуратурской машины тоже не было На ней уехал заместитель прокурора.
   — Все, пешком пойдем.
   — Туда еще добраться надо, — сказал Пашка. — Такс дыра.
   — Чертова система! — ударил я кулаком по столу. — на хрен такое государство нужно, если для задержания преступника машину не найдешь!
   — Давай у Григоряна по «жигулю» попросим, — хмыкнул Пашка. — Или по «волге».
   Представить себе американского полицейского, дожидающегося рейсового автобуса, когда дорога каждая минута и нужно проводить срочные мероприятия по розыску убийцы, я, как ни старался, не мог. Чертова нищета! Никакой помощи. Паши, следователь, раскрывай, расследуй, не жалей времени и сил. А тебе кукиш с маслом. Меньше двух сотен зарплата и лимит бумаги, не дай Бог его исчерпаешь — будешь вести уголовные дела на обрывках газет. Какая сволочь установила такие порядки? Хорошо оснащенные правоохранительные органы никому не нужны. Голодный сотрудник — оно надежнее. Того и гляди начнет хапать, и тогда легко будет им управлять и помыкать. Такого нетрудно усадить на крючок и крепко держать на нем. Нищие милиция и прокуратура не так опасны. Нет квартир, нормальных помещений — куда прокурору или начальнику ОВД податься? В исполком, райком, обком. Если захотят, то дадут кое-что на их усмотрение. Они хозяева, а ты, шестерка, делай что говорят, глядишь, перепадут крохи с барского стола. И знай, прокурор, хоть ты по закону и подчиняешься только Москве, но секретарю обкома выкинуть тебя с работы — что муху раздавить. Не зазнавайся, следак, все равно ничего не изменишь.
   — Сейчас попробую достать машину, — сказал Пашка. — Подожди.
   Пашка куда-то исчез. Через полчаса появился и гордо сообщил:
   — Лимузин подан.
   — Где взял?
   — Достал.
   Выйдя из здания прокуратуры, я огляделся, пытаясь высмотреть машину, которую достал Пашка. Между тем он уверенной походкой направился к стоянке.
   — Норгулин, это что?
   — А ничего, надежный аппарат.
   — Помесь примуса с самокатом, — вздохнул я.
   — Еврейский броневик, — поддакнул Шапкин.
   Я не представлял себе, как амбал Пашка заберется в горбатый, неопределенного цвета ржавый «запорожец». А влезть в него втроем — все равно что втиснуть баранью ногу в банку из-под килек. И уж совершеннейшей нелепицей казалось, что эта машина способна тронуться с места.
   — Ну, чего смотришь? — осведомился Пашка. — Отличный экземпляр. Коллекционный. Таких в мире больше не выпускают.
   — На какой свалке нашел?
   — У братана взял. Не ной, залезай — и от винта.
   К моему удивлению, нам удалось упаковаться. Внутри машина оказалась просторнее, чем выглядела снаружи. Сергей сжался на втором сиденье, перебравшись через откинутое кресло. Я устроился впереди. Пашкины колени упирались ему почти что в подбородок, поэтому он отодвинул сиденье в крайнее положение.
   — Ну, с Богом. — Пашка включил зажигание. Мотор недовольно зарычал и заглох. — Давай, родимый. — Пашка снова крутанул ключом. Казалось, мотор сонно матюкнулся и снова замолк. — Заведется, — неуверенно сказал Пашка, в третий раз поворачивая ключ в замке зажигания. — Ну, зараза, работай, а то сдам в утиль.
   Эти слова подействовали. Мотор заурчал. «Запорожец» напрягся, а потом довольно резво бросился вперед.
   Как ни странно, бежал он по шоссе вполне бодро. Опасения, что он развалится километра через два, не оправдались. Машина была сделана на совесть, железо как в броневик.
   До Кенарева мы добирались часа полтора. В «запорожце» даже оказалось радио, которое отчаянно трещало, когда мы пересекали линии электропередачи, но в остальном вел себя нормально. Размяв слух песнями в исполнении Аллы Пугачевой, я смог узнать массу нового из выпуска послед них известий.
   "Сегодня член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе встретился с прибывшим в Москву Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром и имел с ним продолжительную беседу по широкому кругу международных проблем. Эдуард Амбросиевич изложил позиции СССР по новому подходу к вопросам построения безъядерного мира и создания системы всеобъемлющей безопасности… На заседании Политбюро ЦК КПСС было указано на необходимость повысить гласность и требовательность в деятельности народного контроля… Полгода находится на орбитальном комплексе «Мир» экипаж Юрия Романенко и Александра Лавейкина. По сообщениям ЦУПа, космонавты за прошедшие сутки занимались биологическими экспериментами… Ускорение — это слово должно стать знаменем преобразования производства, было отмечено на собрании рабочих рижского завода ВЭФ…»
   Ускоренье — важный фактор, Но не выдержал реактор. И теперь наш мирный атом Вся Европа кроет матом.
   Шапкин с удовольствием процитировал этот образец народного творчества и перекрутил веньер радио. Зыкина пела «Гляжу в озера синие», а наш «броневик» несся по российским полям навстречу нашей судьбе.
   Я перебирал в голове факты и пытался выяснить для себя, к кому же мы едем — к свидетелю или к убийце. Так и не выяснил.
   Последние два километра до Кенарева пришлось ехать по ухабам. Здесь начинались наши знаменитые леса. Чуть дальше — заповедник. Машина наша чуть не застряла, но мы вытащили ее из грязи. И вот за поворотом открылся вид на «ранчо» — добротный дом, штабеля досок, сараи, стойло для лошади. Мы остановились неподалеку.
   — Добрались. — Пашка вытер пот и выключил мотор, потом вынул из кобуры пистолет, взвел его и поставил на предохранитель.
   — Пошли, — скомандовал я.
   Вылез из машины, лениво потянулся и… Увидел направленное на нас ружье.
   Широкоплечий седой мужчина лет пятидесяти был похож на фермера с Дикого Запада. Рубашка с закатанными рукавами, сапожищи сорок шестого размера в грязи и навозе. Он стоял в дверях дома, широко расставив ноги, и держал в руках ружье. Ствол пятизарядного «ремингтона» смотрел мне прямо в живот.
   — Эй, шпана, стойте где стоите! — заорал «фермер». Шапкин потянулся к кобуре под пиджаком, но Пашка прошептал:
   — Стой тихо.
   Ну, влипли. Положит он нас сейчас. С десяти метров только косорукий, промахнется. Пяти зарядов на троих вполне хватит. Заорать, что мы из правоохраны? Так, может, он к встрече с нами и подготовился. Ждал, когда прилетим, чтобы в расход пустить. А что, ему терять нечего — вышка на носу.
   — Мужик, ты чо, сдурел, мать твою? — Пашка развел руками и сделал шаг навстречу «фермеру».
   — Я говорю — стой! — заорал тот.
   — Да чего стой-то? У нас бумага из исполкома — полтора гектара леса вырубаем у тебя. Для мебельного комбината.
   — Какой такой лес?
   — Какой-какой? Сам предисполкома Рагозин утвердил.
   — Прав он таких не имеет — на вырубку леса первой категории разрешение давать! — ствол ружья чуть опустился.
   — Как не имеет? Вот бумага. Смотри. В облисполкоме утверждена. Все печати на месте.
   Пашка вытащил из кармана бумаженцию и, разворачивая ее, пошел к «фермеру». Тот на миг отвел ружье, но все еще был настороже.
   — Стой, грю.
   — Да чего стой. Ты в бумагу сначала загляни, а потом ружьем размахивай.
   Пашка сделал еще шаг. Теперь он стоял напротив «фермера».
   — Такая бумаженция — не фунт изюму! Пашка ткнул в сторону «фермера» бумажкой. Тот на миг опустил ружье и протянул левую руку, чтобы взять ее.
   Молниеносный бросок. Пашка отвел от нас ствол и, резким движением выбив ружье из рук хозяина, отбросил его в сторону.
   — У, гадюка! — «Фермер» бросился в атаку. Пашка отошел на шаг, саданул ему носком по колену, сблизился… Удар локтем по почкам, рука на залом.
   — Уя-а-а! — заорал «фермер», пытаясь вырваться. Но он уже был припечатан к земле, Пашка держал его за волосы.
   Шапкин выхватил пистолет и бросился вперед, оглядываясь — боялся, как бы кто-то другой не выскочил из дома и не шарахнул из базуки… Я же стоял, как фонарный столб, глядя на происходящее и даже не додумавшись прикрыть товарищей.
   Выстрела не последовало. Оттуда выскочила сухонькая женщина и с воплями налетела на Пашку:
   — Отпусти, так твою растак! Сволочь!
   Ругалась она знатно.
   Шапкин рывком отбросил ее от Пашки и крикнул:
   — Тихо, милиция!
   "Фермеру» связали руки ремешком — наручников ни у кого из нас не было. Недопустимая роскошь для уголовного розыска! Слишком жирно. У Пашки имелась одна пара, подаренная ему английскими полицейскими, но он утром отдал их своему коллеге, отправлявшемуся на задержание.
   Тетка продолжала ругаться, но уже сбавила тон.
   — Ну все, отпусти! — прогундосил «фермер».
   — Я тебе отпущу! — Пашка поставил его на ноги и пристально оглядел с ног до головы. — Ельцов?
   — Да.
   — Ошминальд.
   — Какой те Ошминальд. Оюшминальд!
   — А, большая разница. Поехали.
   — Куда? Вы чего?
   — В райотдел.
   — За что?
   — Самое меньшее — за вооруженное нападение на сотрудников милиции.
   — А я знал? Тут шпана всякая бродит. Кур воруют. Сарай на прошлой неделе подожгли. И еще туристы. Нахальные. Костры жгут. К нам лезут.
   — Будет еще время поплакаться. В машину.
   Ельцов встряхнул головой и удивленно уставился на «запорожец», впервые внимательно рассмотрев этот образчик отечественного автомобилестроения.
   — В эту?
   — В эту.
   Тетка начала причитать, но мы не обращали на нее никакого внимания. У меня руки тряслись, и я никак не мог унять эту дрожь. Следователь — существо кабинетное, книжный червь, чернильница, ему непривычно стоять под стволами и ждать, когда грянет выстрел.
   Как ни странно, удалось затолкаться в «запорожец» и вчетвером. Но дышать стало почти невозможно.
   — Мужики, зря вы меня. Я ничего не делал.
   — Так уж и зря? — спросил я. На переднем сиденье мне было довольно комфортно. А вот Шапкину я не завидовал. Спереди он был спрессован креслом водителя, а сбоку — плотным и кряжистым лесничим.
   — Конечно, зря, — в голосе его не было уверенности.
   — Каяться будете? — спросил я.
   — Не буду.
   — Напрасно. Все равно придется.
   — Мужики, я же правда ничего…
   — Э, ковбой, что у вас за имя? — неожиданно спросил Пашка.
   — Имя как имя.
   — А откуда?
   — И не спрашивай… Так оно мне надоело за пятьдесят лет жизни. Когда я родился, в Арктике дрейфовала станция «СП-1». А времена вон какие были, все белены объелись, разучились детей по-человечески называть. Вот и обозвали меня — Отто Юльевич Шмидт на льдине. Оюшминальд.
   — Повезло, — улыбнулся Шапкин.
   Машина снова попыталась увязнуть, но Пашка прибавил газу, и мы вылезли на бетонное шоссе.
   — Мужики, а вы из какой милиции?
   — Областной уголовный розыск, — сурово произнес Пашка.
   — А чо у вас за машина? Лучше не нашлось?
   — Не нашлось, — буркнул Пашка. — Новая модель. По заказу МВД и Комитета госбезопасности. Маскировка. Кто подумает, что это оперативная машина?
   — Только дурак может подумать.
   — На это и расчет. Между тем форсированный двигатель, бронированные пуленепробиваемые стекла.
   — Да ну?
   — Вот тебе и ну.
   — А сколько по шоссе дает?
   — На таком шоссе много разве сделаешь? Вот в Москву ездили, так там, на новой западной трассе, до двухсот спокойно дотягивали.
   — До двухсот. Вот Ведь что делается. А по виду не скажешь…
   В Заозерском РОВД на работе уже никого не было, кроме дежурной группы и еще парочки оперативников, задержавшихся допоздна. Дежурный был тупым и упрямым, пришлось несколько минут объяснять ему как и что, пока он не соизволил предоставить нам служебный кабинет.
   — Ну что, теперь поговорим?
   — Завсегда рад милиции помочь.
   — Знаете такого — Новоселова?
   — Не знаю, — скукожился Ельцов, будто пес, ожидающий, что ему перетянут палкой промеж ушей.
   — Интересно… Что вы делали четвертого августа?
   — А я помню?
   — В тот день «Спартак» сделал три — один киевскому «Динамо».
   — В город ездил.
   — Зачем?
   — Просто так. Лески, блесну подкупить в магазине «Охотник». Просто побродить.
   — Свежим воздухом подышать, — кивнул Пашка.
   — Свежим… И как вы в этом городе до сих пор не передохли?
   — Привыкли. Вспоминайте точно, как провели тот день
   — Побродил по магазинам. Пивка попил.
   — Где?
   — У вокзала в пивной.
   — Очередь большая была?
   — А где ныне за пивом очереди маленькие?
   — Потом?
   — Кино смотрел.
   — Где?
   — Не помню. В «Валдае», кажется.
   — Что за фильм?
   — Не помню. Какая-то чепуха.
   — Во сколько?
   — Часов в двенадцать началось. В два закончилось. Ага, как раз то время, когда он, по нашим расчетам, должен был быть в гостях у Новоселова.
   — В тот день в «Валдае» шел фильм «Фальшивое алиби».
   — Во-во. Его я и смотрел.
   — И о чем фильм?
   — Я такие вещи не запоминаю. Детектив.
   — Интересно. Фильм я сам придумал. Фальшивое у вас алиби, Оюшминальд Егорович.
   Ельцов почесал щетинистую щеку.
   — Может, и не был в кино. Так чего?
   — А где были?
   — Да не помню я!
   — А были вы, мой дорогой, у Новоселова. В поселке Сосновка, где у этого товарища дача. И были вы не один, а с неким лицом. Так?
   — Ох…
   — Ну, я жду.
   — Был, а чего?
   — С кем?
   — Да так, с мужиком каким-то. Он у Новоселова уже присутствовал, когда я пришел.
   — О чем беседовали?
   — Обо всем. — Он еще раз почесал Щеку, на этот раз с яростью, оставляя на ней красные полосы.
   — Я не собираюсь вытягивать из вас по слову. Устал. Сейчас запру вас в камеру, и вы оттуда больше не выйдете. Надоело, — махнул я ладонью.
   — В какую камеру? Ты чего, в какую камеру?.. Ну, поговорили о том о сем… Чего ко мне-то пристали? У Новоселова спросите.
   — А вот это не получится.
   — Почему?
   — Потому что вы его убили.
   — Что?!
   Я бросил на стол фотографии с места происшествия.
   — Узнаете? Вот он. С ножом в сердце… Мы практически все знаем. Остается лишь уточнить, кто из вас двоих всадил нож. Кто?
   — Хмы-ы, — Ельцов поперхнулся, будто проглотил воздушный шарик.
   — Дело расстрельное, теперь надо за жизнь свою бороться. Рассказывайте, — в сотый раз завел я сказку про белого бычка. Надавить на психику, заставить трястись за собственную шкуру. Принудить к сотрудничеству… Для острастки я зачитал ему сто вторую статью. «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет со ссылкой или без таковой или смертной казнью». Потом перешел к статье тридцать восьмой. «При назначении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются чистосердечное раскаяние, а также активное способствование раскрытию преступления». Я говорил и говорил, слава те Господи, научился этому ремеслу за годы работы, а Ельцов все бледнел и бледнел. Голова его склонялась все ниже, а заскорузлые, похожие на сучки дерева пальцы сцеплялись все сильнее. — Так что единственный выход для вас, Оюшминальд Егорович, рассказать всю правду. Как на духу. Вам же самому легче будет. Человеку трудно нести такой груз одному. Рассказывайте. Если не хотите, я вас не неволю. Мы все равно поставим все на свои места, но вам очень туго придется.
   Тут Ельцов поднял голову и рванулся ко мне. Я невольно отпрянул. Получить медвежьей лапой по зубам не слишком приятно. Пашка подскочил и положил руку на плечо Оюшминальда, пытаясь усадить его на место. Но тот вывернулся и… бросился на колени.
   — Слышь, сынок, — забормотал он. — Мне уже пятьдесят. Браконьерил, да. Деньги брал за лес, за доски — да. Но убивать… Не убивал я никого! Не убивал! Зачем мне Степаныча ножом пырять? Зачем?! — Он в отчаянии стукнул кулаком по полу. — Поверь… Не убивал!
   — Сядьте на место, — прикрикнул я. — Что вы тут клоунаду устраиваете? Все рассказывайте, а потом посмотрим, насколько вы откровенны.
   — Я Степаныча, ну, Новоселова, лет пять знаю. Серьезный мужик был. Богатый.
   — Подворовывал?
   — Вот уж чего не знаю… Приезжал ко мне иногда охотиться.
   — Без лицензии?
   — Без лицензии, — вздохнул Ельцов. — У меня столько кабанья развелось, а отстреливать не дают. Жалко, что ли?
   — Кому как. Дальше.
   — Мы с Николаем Алексеевичем договорились четвертого, когда «Динамо» продуло, заглянуть к Новоселову, решить со следующей охотой.
   — Ну и что?
   — Приехали, потолковали. Выпили чуток. И уехали.
   — Что пили? Небось коньяк?
   — Какой коньяк? Я эту дрянь на дух не перевариваю. Клоповья настойка. Кто ее пьет!
   — Встречаются любители.
   — Водку. Чистейшую. С собой прихватил.
   — Выпили всю?
   — Полбутылки. Остальное забрали.
   — А потом пивком закушали?
   — Точно. Раздавили пару бутылок на станции. А вы откуда знаете?
   — Я еще и не то знаю.
   — Я не убивал, — вздохнул Ельцов.
   — Опять за старое. Продолжайте.
   — А чего продолжать? Уехали — и все. Николай Алексеевич к себе домой поехал, а я к себе.
   — Кто такой Николай Алексеевич?
   — Дружок Новоселова. Как фамилия — не знаю, не помню. То ли Клюквин, то ли Смородин. Сами знаете, на охоте по фамилии не величают. «Колян, водку будешь?» — и вся вежливость.
   — Кто он? Где работает?
   — Какой-то начальник на «Подшипнике».
   — Понятно. Часто Новоселов с дружками бывал у вас?
   — Когда как. Раз в месяц, а иногда и реже. Охота, рыбалочка, уха. У нас места знатные.
   — Кто еще приезжал с ним?
   — Армянин этот с собачьим именем, Ричард, — стал загибать пальцы Ельцов. — Потом Николай Алексеевич. Еще Нуретдинов — армяшкин кореш и помощник, он же у него за шофера. Еще кто-то был. Но всех не упомнишь.
   — У кого была черная «волга» с тремя нулями?
   — А, чуть не забыл. Сергей то ли Викторович, то ли Владимирович… Серьезный мужик, скажу я вам. Перед ним все на задних лапках ходили. Он из партейных. Из тех, которые в пиджаках, при шляпах и галстуках. Серьезны-ый, — покачал головой Ельцов.
   Я подробнейшим образом допросил его обо всем, что происходило четвертого августа. Вытянул все, что можно.
   Я дописал протокол уже за полночь и сказал Пашке.
   — Седлай своего мустанга. Поехали в контору. Когда мы усаживались в «спецмашину», я спросил у Пашки.
   — Что за бумагу ты совал ему в нос на заимке? Какой-такой отвод земель?