Рясной Илья. Цеховики

   — Готово.
   Пашка взял изделие младшего коллеги по отделу, уважительно цокнул языком.
   — Смотри, Терентий, какие кадры у меня работают. Я ознакомился с поделкой и сказал, что полностью согласен — сработано на пять баллов.
   — Когда мы Яхшара Мамедова взяли, — сказал Коля, — и я показал ему, что умею, он долго вздыхал — никогда, мол, не работал ни с кем на пару, но тебя бы, опер, взял в помощники. В деньгах, говорил, купались бы. На полном серьезе предлагал вернуться к этому вопросу, когда выйдет.
   — Зря отказался. Предложениями таких профессионалов не пренебрегают, — хмыкнул я.
   — У меня еще есть время подумать. Яхшар выйдет не раньше чем через пять лет.
 
   …Ярослав Григорьевич Лупаков на работу с утра не пошел. Взял один из множества положенных ему отгулов и теперь с утра чашку за чашкой пил кофе с коньяком. Пятизвездочный коньяк стоил недешево, да и кофе тоже, но Лупакову сегодня не хотелось думать об этом. В конце концов можно же иногда расслабиться, плюнуть на все и не трястись над каждой копейкой. Имеет он право хоть раз в году поваляться в будний день на диване и полистать журнал «Рыболов-спортсмен». Имеет право в будний день не думать о цехе, о плане, имеет право отдохнуть от сослуживцев и начальства, многие из которых просто беззастенчиво ездят на его шее. Все знают, что весь завод, не говоря уж о цехе, во многом держится на его плечах, питается его энергией, как на стержне, стоит на его воле.
   Лупаков с жалостью посмотрел на бутылку двадцатипятирублевого коньяка, опустошенную на четверть, и плеснул из нее еще несколько граммов божественного напитка в чашку с кофе. Против воли в его голове закрутились мысли о том, на сколько он сегодня потратился… А, плевать. Почему бы и нет, если все так плохо, что хоть волком вой. Григорян в тюрьме. Перспектива самому загреметь в кутузку становилась весьма вероятной… Хотя нет, до него доберутся в последнюю очередь. Да и то если доберутся. Еще до Новоселова и Григоряна он пытался заниматься такими же делами, и тоже его смежников повязал ОБХСС. Они и сейчас сидят, и сидеть им еще долго. А до него следствие так и не добралось. При расследовании хозяйственного дела возникает столько концов, проходит такое количество сигналов, на проверку которых не хватит никакого следственного и оперативного аппарата. Нужно просто затаиться, быть тише воды, ниже травы. Не высовываться. Пережидать. И искать новых компаньонов. Точнее, их искать нечего. Они давно есть. Нужно просто переориентировать на них производство и гнать товар… Но не раньше, чем утихнут страсти. А каждый день потери — это деньги. Большие деньги. Настолько большие, что при мысли о них хотелось головой о стенку биться.
   На низком столике зазвонил телефон. Лупакову меньше всего хотелось брать трубку. Наверняка звонят с работы. Не могут обойтись без него и дня. Или это Светлана, будет просить сходить в магазин… Не брать трубку. Но Лупаков не мог себе такого позволить. Мало ли, может, нужный звонок… Он встряхнул бутылку, со вздохом капнул в кофе еще несколько капель коньяку и взял трубку.
   — Лупаков слушает, — тоном командира производства пророкотал он.
   Голос на том конце провода не был вежливым и учтивым. Наоборот, он был нахальным. Лупаков с детства не выносил развязных субъектов. А этот субъект был еще и незнакомым.
   — Григория, привет из «старой крепости».
   — Откуда? — не понял Лупаков.
   — Из-за колючей проволоки. Официально — следственного изолятора номер один.
   — Вы ошиблись номером, молодой человек.
   Лупаков повесил трубку. Внезапно вспотевшие ладони оставили на пластмассе влажные следы.
   Телефон зазвонил вновь. Лупаков смотрел на него, как на приготовившуюся к атаке гремучую змею. Раздумывал, брать или не брать трубку. На пятом звонке он снял ее.
   — Слышь, фраерок, еще раз повесишь трубку, я обижусь, и ты сильно пожалеешь.
   — Не угрожайте.
   — А кто угрожает? Я растворюсь в тумане, и ты меня больше не увидишь. Останешься один на один со своими проблемами.
   — Я никого не знаю ни в какой крепости.
   — Зато тебя там знают. О тебе там помнят. И тебя там ждут… Да не боись, Григорич, там сейчас неплохо. Нормы хавки повысили, еще растолстеешь.
   — Я вас совершенно не понимаю.
   — Поймешь. Я тебе от одного твоего кореша, который там прочно прописался, маляву притаранил.
   — От какого кореша?
   — От Ричи. Ну, армянина того. Если тебя он не интересует, у меня тут урна рядом, я его послание туда сразу и выкину… Не хочешь? Тогда сейчас и зачитаю.
   — Да ты что?! Не по телефону же!
   — А мне чего? Могу и по телефону. Могу на радио послать, чтобы там зачитали… Можно и встретиться.
   — Где?
   — У почтамта. Через двадцать минут.
   — Договорились.
   — Я в светлом плаще и черной шляпе. Фартовый такой мальчонка, хоть сейчас на журнальную обложку. В руках буду держать «Литературную газету»…
   Через двадцать минут, секунда в секунду, Лупаков стоял у почтамта. Незнакомец появился на пять минут позже. Высокий парень лет двадцати пяти в импортном плаще и широкополой шляпе — он действительно сгодился бы в фотомодели, если бы не покрытые густой татуировкой руки, которые лучше, чем автобиографическая справка, говорили о его роде деятельности и о тяжелом колодническом прошлом.
   — Привет, Григорич, — «шляпа» оценивающе осмотрел цеховика. — Что-то не особенно ты похож на делового. Костюмчик потертый, колеса наверняка «скороходовские», да и то не первый год носишь.
   — Я никакой не деловой.
   — То-то Григорян только тебе весточку просил передать… Да ладно, мне ваши расклады до одного места. У меня другая специальность. Вы мне не конкуренты. Просто святое дело помочь от ментов отмазаться.
   — Где записка?
   — Сейчас, айн момент. — «Шляпа» полез в нагрудный карман плаща. — Нету… Значит, здесь… — Он полез в карман брюк. — Кажется, посеял где-то. Во незадача… Ну, чего набычился? С кем не бывает. Потерял.
   "Шляпа» приблизился к Лупакову и провел рукой около его плеча движением фокусника.
   — Во, как раз пролетало. — В его пальцах возникла сложенная в несколько раз изжеванная бумажка. — На, деловой, все в порядке. Все путем.
   Лупаков дрожащими пальцами засунул записку в карман пиджака.
   — Пока, деловой. Живи и не кашляй. Со следующего ворованного миллиона купи себе костюмчик. Дешево выглядишь.
   — До свидания, — буркнул Лупаков, сведя чуть ли не воедино кустистые брови.
   Он хмуро смотрел вслед удаляющемуся урке, насвистывающему «Миллион алых роз».
   Вернувшись домой, Лупаков несколько минут не мог заставить себя развернуть записку. Ему казалось, что в тот же момент оттуда, как из ящика Пандоры, ворвутся в его жизнь многие беды, о которых не хотелось даже думать.
   Он взял бутылку, налил из нее аж треть стакана и махнул коньяк одним глотком, не подумав даже закусить. По телу побежала теплая волна, стало немного полегче.
   — Почитаем, — расхрабрившись, произнес Лупаков. Он надеялся, что его бодрый тон способен обмануть судьбу…
   Почерк Григоряна он узнал сразу. Писал Ричард с редкими грамматическими ошибками, наклон букв — влево, а не вправо, и в самом почерке какая-то изысканность.
   Когда Лупаков прочитал записку, то почувствовал, как в желудке стало пусто, потом его заполнила тошнота, к сердцу подобралась боль, поползла в левую руку, сознание поволокло куда-то в сторону, в зыбкое марево… Лупаков напрягся, пытаясь вернуться на грешную землю, пошатываясь, встал, достал из стола таблетки и проглотил одну… Нельзя пить столько кофе с коньяком, подумал он… Но, отдышавшись, через пять минут хлебнул коньяка прямо из горлышка.
   Содержание письма было лаконично, четко и жутко. Томящийся в каземате Григорян радостно (в этом Лупаков был уверен на все сто) сообщал, что следователи копают все глубже и глубже и постепенно добираются до Лупакова. Ему, Григоряну, лишние эпизоды, лишние рублики в общем количестве ворованного имущества и лишние болтающие языки не нужны. Поэтому он настоятельно советует собирать вещички и двигать на все четыре стороны. И сделать это нужно как можно быстрее, поскольку не сегодня завтра опергруппа нагрянет к Лупакову, а также к его родственникам с обысками…
   Ох, плохо все, подумал Лупаков. Так плохо не было никогда. Он чувствовал, как мысль об обысках тащит его в пучину отчаяния… Спокойно, Ярослав, спокойно. Еще глоток коньяку не помешает. Коньяк с таблеткой не лучшая смесь, да ладно…
   Конфискация. В этом слове были сосредоточены самые страшные ужасы… Вся жизнь прошла как-то странно. Вся она была посвящена служению им, деньгам. Еще со студенческих времен — копейка к копейке, рубль к рублику. Минимум трат, минимум вещей. Никакого шика. Потребностей в роскошных вещах, в деликатесах он никогда не испытывал. Икра не лезла в горло (естественно, купленная за свой счет), потому что в голове начинал щелкать счетчик и выдавать цифры. Дочке купить новые сапоги? Ничего, старые доносит, а на будущий год двоюродная сестра обещала подарить ей сапожки. Жене на юг съездить? Только по профсоюзной путевке. Придется побегать, чтобы скидка побольше вышла. Но зато экономия. Машину «жигули» предлагают? Да вы что, шесть тысяч рублей! «Запорожца» хватит. Тахта развалилась, новую надо купить? Ничего, ножки подремонтировать — еще сто лет простоит. Вон в прошлые века — мебель от деда к внуку переходила… Дома Лупаков приобрел массу побочных профессий. Он научился чинить металлический хлам, радиотехнику, овладел столярным ремеслом. Это экономило массу денег. Старые вещи могли служить долго, если их ремонтировать. Экономика должна быть экономной — это единственный перестроечный лозунг, который он принимал всей душой.
   Когда Лупаков связался с хозяйственниками, деньги потекли полноводной рекой. Однажды он размахнулся, собрал волю в кулак и купил дочке в честь окончания восьмого класса дубленку за восемьсот рублей, а также часы «Ориент» за двести. Эти траты снились ему до сих пор в страшных снах… Деньги он мог тратить только на ценности, которые означали те же деньги и не были подвержены хоть и очень медленной, но все же идущей инфляции. Драгоценности не дешевели, а только дорожали со временем. Золото, бриллианты стали предметом его безумной страсти. С каждым месяцем их становилось все больше и больше. Он боялся, что вызовет интерес у правоохранительных органов огромными суммами покупок и проявлял чудеса хитрости, изворотливости и деловой смекалки, чтобы все держать в тайне…
   Поставив бутылку и упав в кресло, Лупаков сжал ладонями щеки. На миг он оглянулся на свое прошлое, на себя. И ужаснулся. Как все было глупо. Бесполезно. Бессмысленно. Надо было все устраивать иначе. По-другому жить. По-Другому относиться к людям, да и к деньгам. Что впереди? Заключение? Смерть? И кому нужны лишения? Кому Нужны килограммы золота и драгоценностей, спрятанных в Многочисленных тайниках? Впереди холод. Тьма.
   — Грехи наши тяжкие, — прошептал Лупаков и горько вздохнул.
   Стоп. Нельзя столько пить. Нельзя размякать, жалеть себя — это самое последнее дело. Взять себя в ежовые рукавицы. Чего нюни распускать? Лупаков не привык распускать нюни. Он умел подчинять события своей воле. И не только события, но и людей. Он умел работать. Умел расшибаться в лепешку. Он мог сделать карьеру. Мог стать директором завода. Но делать дела было легче на его месте…
   Пришел в себя? Унял сердцебиение? В норме? Теперь надо принимать решение. Ничего. Если есть деньги, можно где угодно остаться на плаву. Не зря столько лет отказывал себе во всем, копил копейку к копейке. Они послужат спасательным кругом. Можно еще начать все сначала. Можно.
   Лупаков решился. Теперь нужно действовать. Жестко. Бесповоротно…

ВАГОННЫЕ ВСТРЕЧИ

 
   С реки дул прохладный ветер, принося с собой не свежесть, а затхлый запах тины. Во дворе по соседству жгли первые осенние листья. Ненавижу осень. Точнее, не саму осень, а умирание лета, предчувствие грядущей зимы, царства ледяной скуки. Вверх по небу карабкалась тонкая ладья убывающей луны.
   — Есть охота, — протянул я, зевая.
   — А чего еще охота? — осведомился Пашка.
   — Спать охота.
   — А красотку длинноногую тебе неохота?
   — Уже нет.
   — Самое вредное в нашей работе — это нытье… Возьми печенье. С прошлого раза осталось.
   Пашка открыл бардачок, вытащил пачку «Юбилейного», распечатал, разделил содержимое на три части и протянул одну долю мне, другую — оперативнику, сидящему за рулем нашего «жигуля».
   — Терпеть не могу печенье, — сказал я, откусывая кусок и безрадостно пережевывая его.
   — Сразу видно, что ты следователь, а не опер. Посидел бы с мое в секретах и засадах — все что угодно научился бы есть.
   — Посидел бы ты с мое в следственных изоляторах на допросах — вообще бы есть разучился…
   Я откинулся на сиденье и прикрыл глаза. Следователям запрещено заниматься оперативной работой и принимать участие в мероприятиях. Но некоторые правила очень хочется нарушить. Многих моих коллег невозможно сдвинуть с кресла. Мне же нравится подвижный образ жизни. Операции — это терпкий вкус азарта и риска. Игра.
   — Ничего у нас не выйдет, — скучающе произнес я. — Вся комбинация была задумана примитивно. Без изящества.
   — Чем примитивнее, тем эффективнее, — отмахнулся Пашка. — Слишком мудрить — сам себя перехитришь.
   — Хоть выспаться бы в машине. Завтра на работу. — Я потянулся и склонил голову на спинку сиденья. Неожиданно из динамика рации послышался голос:
   — «Седьмой» говорит. Объект появился. Подходит к желтому «запорожцу» номер 22-12… Так, садится.
   — Его машина, — сказал Пашка. — Клюнула золотая рыбка.
   — Может, просто погулять поехал.
   — Чувствую — клюнул.
   — Машина тронулась, — донеслось из рации. — Выехала на Задонскую.
   Пашка взял рацию:
   — Говорит «Третий». Провожаешь его до Серафимовича, там мы его примем.
   — Понял.
   В операции было задействовано три машины. Две принадлежали бригаде седьмого отдела, то есть службе наружного наблюдения. И одна, в которой располагались мы с Пашкой, была из уголовного розыска. Вести наблюдение в маленьком городишке — задача не из простых. Движение на улицах маленькое, все машины на виду, особенно к вечеру. Засветиться можно в несколько секунд. Работа должна быть ювелирной.
   Водитель крутанул руль, и наша машина выехала на Улицу Серафимовича как раз после того, как мимо проехал Желтый «запорожец».
   — Говорит «Третий». Мы его приняли. Отчаливайте в сторону.
   — Понял.
   Серая «волга» свернула в боковую улицу. Через некоторое время мы передадим ей объект снова. При таком сопровождении засечь наблюдение может только человек, обладающий хорошими навыками оперативной работы, да и то если повезет. Если наблюдение организовать с большим размахом и привлечением большого количества транспорта то его не засечет никто.
   Мы выехали на проспект Ульянова.
   — Ясно. Он к теще решил двинуть, — произнес Пашка.
   — На пироги.
   — Чего смеешься? Она по этой дороге в пригороде Налимска живет. Мы же установку на родственников проводили. — Пашка обернулся к водителю. — Володя, отстань от него чуть-чуть, здесь мы его не потеряем. Куда едет — знаем.
   Пашка не ошибся. «Запорожец» действительно вырулил к поселку Зверосовхоз, переехал через железнодорожное полотно, свернул влево и остановился у забора, за которым скрывался небольшой аккуратненький домик.
   — Он так любит тещу, что по ночам к ней шастает? — спросил я.
   — Все понятно.
   Мы оставили машину с другой стороны железнодорожного полотна и из-за кустов наблюдали за развитием событий. Засиживаться у тещи Лупаков не стал. Он вскоре вышел, держа что-то в руках. По-моему, сумку или портфель — в темноте разглядеть было довольно трудно.
   Двигатель «запорожца» зарычал в тишине, как авиационный мотор. Машина, переваливаясь, двинула вперед.
   — Быстрее, — прикрикнул Пашка.
   Мы прыгнули в «жигули». Наша машина переехала через полотно железной дороги.
   — Куда он свернул? — спросил Пашка.
   — Да вон он. Тут всего две улицы, — взмахом руки показал водитель.
   — Упустили бы — вот позор бы был… — Пашка взял рацию, описал наше местонахождение и приказал принимать клиента.
   "Запорожец» выбрался на шоссе и начал довольно бодро набирать скорость.
   — Все, отстаем. Передаем его «Седьмому». Мы притормозили.
   — Свернул с шоссе, — послышалось из рации. — Кажется, куда-то в леса намылился.
   — Идите за ним, но осторожно.
   — Будет сделано…
   Через некоторое время новое сообщение.
   — Оставил машину и побрел куда-то. Там заброшенная силосная башня.
   — Можете провести?
   — У нас ПНВ, не упустим.
   У «Семерки» оснащение получше, чем у отделов уголовного розыска. Есть и фотоаппаратура, и приборы ночного видения, и транспорт. Иначе вообще не было бы смысла в этой службе. Да и работают там ребята, в основном хорошо освоившие искусство «топтуна». Если вцепились, то не выпустят. Работа такая.
   — Садится в машину, — зашуршал динамик.
   — Что он в лесу делал? — спросил Пашка.
   — Какой-то предмет прятал.
   — Место запомнили?
   — А как же… Так, разворачивается.
   — Уматывайте оттуда и встречайте его на шоссе.
   — Ясно…
   "Запорожец» выехал на шоссе и направился обратно в город. Мы его приняли по эстафете и повели.
   — Домой едет. Расслабляться после копания земли, — сказал Пашка.
   — Не похоже. В другую сторону попер, — покачал я головой.
   — Ты смотри, кажется, на вокзал двинул.
   — Во дела!
   Лупаков остановил машину на стоянке у вокзала и направился в помещение.
   — Кто-нибудь, проводите его, узнайте, что он там делает.
   Один из оперативников «Семерки» пошел вслед за Лупаковым. Через некоторое время он сообщил, что объект обзавелся билетом на поезд до Ленинграда, который будет подан к третьему пути через сорок минут.
   — Не упускайте из виду, — приказал Пашка. — А мы подождем.
   Улицы города были пусты, но на вокзале текла сонная жизнь. Отъезжающие ждали прибытия ленинградского поезда. Несколько цыганок выгружали вещи из двух мотоциклов «Урал» и с шумом тащили их в зал ожидания, под их ногами путались маленькие дети. Капитан-артиллерист строил перед вокзалом команду из двух десятков солдат с вещмешками. Ближе к прибытию поезда начали стекаться такси и леваки, решившие подзаработать, — где еще подцепишь ночью клиента?
   Наконец грязный поезд, пропыленный тысячами километров дорог, неторопливо подполз к перрону, и у вагонов воцарилась обычная посадочная суета. Наиболее отчаянные пассажиры делали рывки к вокзалу за минеральной водой и булочками. Другие выползали на воздух покурить.
   — Стоянка поезда восемь минут, — прозвучал мелодичный женский голос из динамика. Интересно, где Министерство путей сообщения набрало на все станции и вокзалы женщин с мелодичными голосами? Или динамики такие? Эта загадка всегда интересовала меня, но ответа на нее я никак не мог найти.
   В руке у Лупакова был вместительный дипломат. Других вещей при нем не имелось. Он не был похож на человека, собравшегося в дальний путь. Лупаков вошел в седьмой вагон. Я и Пашка проникли в двенадцатый, предварительно побазарив с проводницей, которая не желала замечать красные корочки и тупо требовала показать билеты.
   — Я вас сейчас с рейса сниму, — бросил Пашка. Этот довод почему-то подействовал.
   Поезд тронулся. Люблю стук колес. Люблю проплывающие мимо станции, поля, города, деревни. В этом плавном движении есть что-то вечное, монотонное, спокойное, лишенное суеты. В поезде, особенно идущем в дальние края, можно оглядеться, подумать, отдохнуть. Да просто выспаться.
   — Ненавижу поезда, — сказал Пашка. — От стука башка болит, все время достается верхняя полка, а я оттуда боюсь свалиться.
   — А я ненавижу самолеты. Не пойму, как они летают.
   — Обожаю самолеты. Хотел быть летчиком.
   — Обожаю поезда, но никогда не хотел быть машинистом… Что дальше-то делать будем?
   — Провожать до Ленинграда не станем. Подождем, пока он обживется, постель постелит, расслабится, и навестим. Как думаешь, он обрадуется нам?
   — Мне кажется, не очень.
   В нашем городе поезд должен был быть через час двадцать. Через сорок минут стояния в тамбуре мы решили, что настало время нанести визит вежливости…
   В пятом купе на верхней полке спала, завернувшись в простыню, полная тетка. Внизу тощий мужичонка преподавал уроки политграмоты.
   — Знаешь, кто нами всю жизнь правил? Одни «т»… Творец, тиран, тварь кукурузная, три трупа… А сейчас — трезвенник. У Горбатого что, цирроз? За что же он так народ ненавидит? Три часа в очереди за бутылкой стоял, утомился, глотнул, повело. В трезвяк попал. Оттуда бумага на работу. Всю бригаду по этому е… му постановлению премии лишили. Меня мужики чуть не удавили. Это правильно?
   — Может, и правильно. Сколько пить-то можно?
   — Э, да ты, видать, активист. Трезвенник, — обиделся мужичонка.
   Дослушивать этот разговор мы не стали.
   — Здравствуйте, Ярослав Григорьевич, — сказал я, протискиваясь в купе.
   Я увидел, как лицо Лупакова превращается в безжизненную маску.
   — Добрый вечер, — произнес он с трудом. — Бывают случайные встречи.
   — Так уж и случайные. Вы далеко едете?
   — До областного центра.
   — А почему билет до Ленинграда? Переплатили случайно?
   — Ну, до Ленинграда. Я не обязан отчитываться. — Он преодолел первый шок и решил начать контрнаступление. Быстро взял себя в руки.
   — Мы за вами.
   — Поясните, что вы имеете в виду.
   — Граждане, мы из милиции, — Пашка продемонстрировал удостоверение. — Этого человека мы задерживаем по подозрению в совершении преступления.
   — Какого преступления? — воскликнул Лупаков. — Вы в своем уме?
   — Тяжкого, товарищ Лупаков. Где ваши вещи?
   — Нет у меня вещей.
   — Поднимите сиденье.
   Под сиденьем стоял портфель.
   — Чей? — обвел я взглядом купе.
   — Не мое, — сказала женщина, удивленно и с любопытством взирающая на баталию с верхней полки.
   — Его, — мужичонка указал на Лупакова.
   — Откройте портфель, — потребовал я.
   — Это не мой портфель. У меня нет ключа.
   — Придется ножиком.
   Пашка вынул перочинный нож, повозился с замками и с кряканьем взломал их.
   — Я же говорил — активист, — мужичонка покачал головой, оглядывая пачки денег, аккуратно уложенные в дипломате. В одном из карманов лежал паспорт. — Во, вражина, нахапужничал. Такие за антиалкогольные законы и стоят. Чтобы воровать легче было.
   — Иванов Сергей Иванович, — зачитал я данные из паспорта. — Это не ваш брат, Ярослав Григорьевич?.. Не ваш? Похож… Ба, да это же вы. Чем же вам ваша собственная фамилия не по душе? Родители могут обидеться.
   — Оставьте свои дурацкие шутки. Приберегите их для мелких воришек.
   — Ну, для крупного и шутки нужны крупные, — кивнул Пашка. Он взял паспорт и осмотрел его. — Знатно сделано. Яхшара Мамедова работа. Который Колю в напарники звал.
   Я оформил протокол обыска, взял попутчиков Лупакова понятыми. Денег в портфеле оказалось двенадцать тысяч рублей.
   — Оставьте нас, — попросил я, и мы остались в купе втроем.
   Комбинация сработала. Мы сумели выбить Лупакова из колеи, толкнуть его на опрометчивые поступки. Коля как нельзя лучше сфальсифицировал записку Григоряна Сергей Орлов, опер из второго отдела, так же безукоризненно разыграл роль выпущенного из «крепости» уголовника. Сергей рос в рабочем поселке, в котором любой представитель подрастающего поколения по исполнении четырнадцати лет должен был приложить все усилия, чтобы побывать в тюрьме, иначе его не будут уважать ни девушки, ни соседи. От такого детства у Сергея остались на руках густые татуировки. Вид милиционера с такими наколками обычно вызывал легкий шок, зато легко было внедряться в преступные группы, особенно когда досконально изучил блатную среду. Сергей был отличным актером и весьма ценным кадром и еще раз доказал это.
   — Разговоры нам предстоят долгие, Ярослав Григорьевич. Поверьте, самое лучшее, что вы можете, это начать говорить правду.
   — О чем?
   — О левой продукции. О связях с Новоселовым. О Григоряне. И о многом другом.
   — Не знаю, что вас может заинтересовать в моих приятельских отношениях с Новоселовым и Григоряном.
   — Только ваши совместные дела.
   — Я ничего не буду говорить. Ваши действия незаконны. И вы ответите за это.
   — Законно таскать в портфеле двенадцать тысяч и липовый паспорт?
   — Деньги — это мои накопления. Спросите у кого угодно — жили скромно, копили. Могли скопить.
   — И зачем вы с этими деньгами в Ленинград подались?
   — Машину хотел купить! Или дом! А паспорт в первый раз вижу. Такой ответ вас устраивает?
   — Нет… Но у нас будет еще немало времени перекинуться словечком на эту тему. Если она вас смущает, найдем другую. Несколько месяцев назад вас сильно избили на улице и вы лежали в больнице. Кто и за что вас бил?
   — Зачем это? — резко спросил Лупаков.
   — Есть основания интересоваться сим фактом.
   — Меня избила какая-то шпана. «Эй, мужик, хочешь в глаз?» Ну, вы понимаете.
   — Сколько их было?
   — Трое… Или четверо. Молодежь. Хулиганье. Развели мразь всякую. Вместо того чтобы с ними бороться, провокациями развлекаетесь.
   — Почему не писали заявления?
   — А толку? Когда вы кого нашли? Только время терять. А я человек занятой. На мне большая часть забот по заводу лежит. Между прочим, я уже десять лет на Доске почета передовиков, у меня грамот от министра немерено. Я два раза избирался депутатом городского совета. А вы со мной, как с каким-то щенком, обращаетесь. И думаете, что все с рук сойдет.