Рясной Илья. Цеховики

   — У тебя есть сомнения?
   — Есть.
   — Теперь и у меня тоже.
   — Надо с ним переговорить…
   Мы отправились в изолятор временного содержания, где продолжал мотать пятнадцать суток Бородуля. Как подозреваемого мы его пока не задерживали, чтобы не начал течь срок содержания под стражей. Бородулю привели в комнату для допросов. Выглядел он совсем плохо. Весь издергался без выпивки. Да и сто вторая статья вряд ли поднимает настроение.
   — Привет, Кузьма.
   — Здравствуйте.
   — Ничего не хочешь сказать?
   — А что, вам мало, что я на себя мокруху взял?
   — Взял? — усмехнулся я. — Можно подумать, не ты ее совершил, а мы ее на тебя повесили…
   — Совершил или повесили — какое это теперь имеет значение? Моя эта статья — и все. Я — убийца.
   — Кузьма, ты слишком много недоговариваешь, — вздохнул я.
   — Договариваю, недоговариваю — ну и что?
   — Ну, ты прямо философ — все в мире тщетно, все суета сует.
   — Вы чего, на эксперимент меня повезете? Тогда сразу скажите, что я должен показывать. Я уже забыл напрочь, как все было. Ну, кто где стоял, какие удары нанес. Хоть убейте — не помню.
   — Не помнишь? Или не наносил? — спросил Пашка.
   — А, — махнул рукой Бородуля.
   — Вот что, расскажи-ка все не для протокола. И мы подумаем, может, чем поможем…
   — Честно рассказать?
   — Честно.
   — Если честно, то не убивал я никого.
   — Твой подельник убил? — спросил я. — Говори. Если вы сразу не договаривались на убийство, то имеет место эксцесс исполнителя, тебе сто вторая отпадает.
   — Какой эксцесс?! — взорвался Бородуля. — Слышь, следователь, я вообще не видел, как его убивали. Я когда пришел, он уже трупом лежал. И двери на даче не заперты. Мне, дураку, сразу в ментовку надо было бечь. «Караул» орать. А я неопохмелившийся был. Ну, знаешь, тогда ведь ничего не волнует, кроме того, где достать. Я взял большую сумку, она в углу валялась, понапихал туда всего. Кой-какие вещички в тот же день спустил.
   — Ты серьезно?
   — Куда серьезнее.
   — Свежо предание, да верится с трудом. Если ты такой хороший, чего ж ты на убийство раскололся?
   — А куда деваться? Вещи с мокрухи при мне. Телогрей кровью заляпан. Да еще эта, как ее, группа крови совпадает. Суд без разговоров стенку даст, если не начать пощады молить…
   — Во дурило! — покачал головой я.
   — Я честно говорю. Мне терять нечего. Все равно это статья моя. Я вас знаю — вам лишь бы дело закрыть. Поехали на эксперимент…
   — Подождем с экспериментом… Мы условились говорить откровенно. Кто еще был с тобой?
   — Никого. А что старуха та показывает… Она говорит, один в светлой куртке, а другой в чем-то темном… Значит, смотри. Я на станцию вышел. Решил сразу к Новоселову не идти. Недалеко поселок, там пившие есть, его указом еще не пришибли. У меня денег немного осталось. Я решил туда доехать, перехватить кружку. Пока автобуса ждал, увидел, как к станции подошли двое. Прям как бабка описывает. Они электричку ждали. У одного сумка была, он бутылку то ли пива, то ли воды вытащил и жадно так присосался. Допил. Тут тетка к нему подошла. Насколько понял — она там на станции бутылки собирает. Потом электричка прибыла. Они уехали. А я в Сосновку на автобусе добрался. Перехватил пивка, и к Новоселову.
   — С кем пиво пил?
   — Там местная братва. Наши ребята, работяги. Помню, Серега был, кличка Пинцет. Приглашал еще заезжать. Да только не довелось…
   — Ладно, вали отсюда. Будем думать.
   — Думайте… Все одно под мокруху меня подведете. Я вас, гадов, хорошо знаю…
   — Иди, иди, обличитель нашелся. — Я нажал кнопку звонка, и в проеме появился выводной.
   — Эта, — Кузьма обернулся, — мне те двое издаля показались знакомыми.
   — Ты их раньше видел?
   — Вроде видел когда-то.
   — Кто они?
   — Не помню, хоть убей. Вспомню — скажу.
   Когда его увели, Пашка поморщился:
   — Ребус.
   — Он может за нос водить. Чухнул, что мы колеблемся, и решил поиграть, голову заморочить, чтобы мы его показания проверяли и меньше занимались его сообщником.
   — И он своего добился. Придется показания эти проверять. Черт, людей мало, — раздраженно ударил по столу Пашка. — В РОВД решили, что «висяк» скинут, поэтому из трех оперов одного забрали, а второго еще поручениями загрузили.
   — Я им дам — забрали! Скажи, что, если оперов не будет, я на имя Евдокимова и Самойличенко такие рапорта накатаю!
   — Ладно, решим. Все равно нам никуда от проверки показаний Бородули не деться…

ПЬЯНКА ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

 
   Серегу Пинцета — завсегдатая пивной и постоянного клиента отделения милиции поселка Сосновка — оперативник из моей бригады нашел в камере, где тот мотал восьмые за свою жизнь пятнадцать суток. У Пинцета была страсть спьяну бить посуду, окна и защитные стекла на автобусных остановках. Его последней на счету жертвой стал телефонный аппарат. Оказалось, что Пинцет хорошо запомнил Кузьму Бородулю.
   — Хороший мужик. Правильный, — кивнул он. — И спокойный. В пивнухе познакомились за день до того, как меня ваши архангелы опять захомутали.
   — То есть — четвертого числа, — произнес оперативник.
   — Точно. Мы с корешами стояли. Он к нам подошел. Сразу видно, свой мужик — татуированный весь. Говорю же, свой в доску. Рассказал, как срок тянул, — они, оказывается, с Палычем на одной зоне куковали. Только в разное время. Мы ему по такому делу пивка налили.
   — Не рассказывал, зачем приехал?
   — Говорил, какому-то буржую что-то на даче ремонтировать. У него сумка с инструментами была. В тот день этот «пиджак» обещал ему заплатить. Кузя загудеть хотел.
   — А потом?
   — Потом я немного загрузился и хотел слегонца посуду в пивнухе побить. Но Кузьма удержал. Правильный мужик.
   — Он был один?
   — Один.
   — Не говорил, что с кем-то хочет встретиться?
   — Про «пиджака» говорил — и все.
   — Ладно, сиди. И не бей больше телефонных будок.
   — Так я не по злобе, а по глупости…
   В тот же день Пашка Норгулин начал поиски мадам, собирающей стеклотару в районе автобусной станции Сосновка. Надьку Колченогую знали там все. Она была инвалидом второй группы и посвятила остаток жизни благородному делу очистки окружающей территории от пустых бутылок. Часть прибыли платила местной шпане, которая ограждала ее от происков конкурентов и прочих неприятностей. Пашка узнал ее адрес.
   Надька жила в добротном кирпичном доме, во дворе которого стоял «москвич». Похоже, на бутылках можно было жить очень неплохо. Удивляться нечему. Рядом — пляж, куда по воскресеньям съезжаются горожане. Все с пивом и лимонадом. А бутылка — двадцать копеек. Пятьсот бутылок — сто рублей. Два дня стахановской работы.
   Пашку Надька встретила настороженно. Видимо, проведала о новом законе, посвященном борьбе с нетрудовыми доходами.
   — Ничаво ня знаю, бутылок нигде ня собираю, — загундосила она. Ей вторил мордатый, похожий на бульдога мужик, являвшийся ее мужем.
   — Ничего не знаем. Все скоплено своим трудом, сделано вот этими руками!
   — Да плевать мне, как это все скоплено, — отрезал Пашка. — Меня не волнует, где вы собираете бутылки и куда их деваете.
   — А чего пришел тогда? — немного расслабляясь, но все еще настороженно осведомилась Надька.
   — Пришел арестовать тебя за отказ от дачи показаний, — хмыкнул Пашка.
   — Это как это? Это чегой-то?
   — А то. Вместо того чтобы отвечать на вопросы сотрудника уголовного розыска, вы тут мне хоровую капеллу устраиваете. Не будешь ясно и четко отвечать на вопросы, поедешь со мной.
   Надька поняла, что с ней шутить не собираются.
   — А я чего? Я готова.
   — Мы готовы, — поддакнул муж, но Надька зыркнула на него так, что его моментом сдуло.
   Тупой и бестолковой Надьке понадобилось минут сорок, чтобы вспомнить — она действительно видела четвертого августа двоих субъектов. Один в темной телогрейке, другой в светлой куртке. Последний отдал ей пустую бутылку из-под пива.
   — Пиво «Ячменный колос», бутылка чистая, мыть не пришлось, — неожиданно четко отрапортовала Надька — сработала профессиональная память на предметы стеклотары. Эх, если бы она столь же четко принялась описывать хозяев этой бутылки. Но куда там!
   — А этого гаврика не видела? — Пашка протянул ей фотографию Бородули.
   — Не, этого не видела.
   — Он непохож на одного из тех двоих?
   — Непохож…
   Я получил все эти данные к вечеру. Было над чем поразмыслить. Мы сидели с Пашкой в моем кабинете и предавались дурному и скучному занятию — думали. Притом не слишком успешно.
   — Пока все, что наплел Бородуля, подтверждается, — сказал я.
   — Подтверждается, — согласился Пашка.
   — Получается, приехал он на станцию один. Во всяком случае, в пивной он пребывал в полном одиночестве, пока не нашел себе хорошую компанию.
   — Он мог потом вернуться на станцию и встретиться со своим напарником. Или пересечься с ним где-то у дачи Новоселова.
   — Мог. Но… Судя по разговору в пивной, в тот день Новоселов обещал дать ему деньги. В руках у него был слесарный инструмент. Кузя был настроен на честную работу, а впоследствии на пропитие заработанных денег.
   — И, не получив их, отправил хозяина на тот свет.
   — Зачем при таком раскладе ему напарник? Тогда ведь убийство непредумышленное, умысел возник внезапно. Откуда взялся второй, с кем глушили коньяк и кого, возможно, видела соседка-старуха?
   — Может, взял напарника, чтобы лучше справиться с работой по водопроводу.
   — Судя по всему, там и справляться было нечего. Работа была почти закончена…
   — Это еще бабушка надвое сказала.
   — Осмотрим водопровод со специалистами, пускай скажут, какой там оставался объем работ… Мне кажется, легче допустить, что Бородуля действительно появился на даче один. Но до него туда заявились те двое, которых видела бабка из соседнего дома. Возможно, на станции именно их видели и Кузьма, и Надька Колченогая. Они побывали в доме раньше, чем Бородуля. Теперь вопрос — то ли они оставили в доме труп и Бородуля застал результат их труда, то ли они расстались с живым и здоровым Новоселовым, а потом заявился Кузьма, и его вражья рука нашарила на стене морской кортик. Ты какой вариант выбираешь?
   — Не знаю.
   — И я не знаю.
   — Где же твоя следственная интуиция, Терентий? Ты Должен видеть человека насквозь, знать, когда он врет.
   — Тебе бы все хохмить. Сам знаешь, как часто на этой интуиции и логике можно навернуться. Уверен, что человек говорит правду, а он водит тебя за нос. Или, наоборот, видно, что человек не сказал ни слова правды, физиономия блудливо-хитрая или растерянная, лепечет что-то. Так и хочется вкатить ему статью о даче заведомо ложных показаний, а потом выясняется, что он говорил сущую правду…
   — Да знаю я, нечего меня агитировать.
   — При таком раскладе мы не можем предъявить Бородуле обвинение в убийстве — нет ни доказательств, ни уверенности. Привлечь к ответственности тех двоих тоже не можем. Хотя бы потому, что не имеем представления, кто они такие.
   — Будем искать. Проверять алиби. Копать окружение Новоселова. Они наверняка оттуда. Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
   — Здравствуйте, — услышал я голос начальника опер-части изолятора временного содержания. — Тут Бородуля поднял шум. Хочет тебя видеть.
   — Если хочет, то увидит. Сейчас будем. — Я положил трубку и сказал Пашке:
   — Бородуля без нас и дня прожить не может. Требует свиданки.
   — Может, очередную повинную притаранит в клювике?
   — Может быть. Поехали… Бородуля сиял, как медный таз.
   — Слышьте, начальники, я вспомнил!
   — Что вспомнил? Еще пару убийств? — спросил я.
   — За кого ты меня принимаешь, — решил обидеться Бородуля. — А будете задевать мое человеческое достоинство — вообще ничего не скажу.
   — И не говори. Тебе под вышку идти, а не нам, — хмыкнул Пашка.
   — Трудно с вами, ментатми, говорить. Никакого обхождения. Одни угрозы.
   — Кузьма, время — двадцать один час, — вздохнул я. — Тебе потрепаться не с кем? Ты нас для этого позвал?
   — Я вспомнил, кто такие те два мордоворота, которых я на станции видел. Сказать?
   — Ну, скажи.
   — Тогда дай выпить.
   — Ты чего, Кузьма, совсем опух? — взорвался я.
   — Не, я без стопки говорить не буду.
   — Может, тебе еще и бабу в камеру?
   — На баб я давно уже ноль внимания. Выпить дай.
   — Шиш тебе. — Я встал. — Через две недели дело в суд — и получишь свою сто вторую.
   — Плевать мне. Я выпить хочу… Направляй.
   Мы с Пашкой переглянулись. Нет, Кузьма совсем обнаглел. Палец в рот таким не клади…
   Я отправился к начальнику оперчасти — майору милиции Строгину, который все еще сидел на работе, скучающе перебирая папки с делами.
   — Коля, тут у меня клиент совсем обнаглел.
   — На место поставить? Можно, — мгновенно отреагировал Строгий.
   — Да нет. Обещал кое-кого продать, если стопку нальем.
   — Нет, за это учить надо.
   — А по-моему, надо налить. У меня времени нет с ним препираться. Дело на «глухаря» смахивает, шуму много. Пусть хоть ужрется, скот, лишь бы дело говорил.
   — Меня освежуют, если узнают, что мы тут следственно-арестованных опаиваем.
   — Кто узнает? Ты же «кум» здесь, у тебя вся информация.
   — Е-мое.
   — Чего переживаешь? Ширяться анашой даем, и то ничего.
   — Ладно, чего уж там. А какие проблемы?
   — Где найти. Не на плешку же к спекулянтам.
   — Ох, прокуратура, вы похлеще наших сыщиков. А где соцзаконность? Где неукоснительное и твердое соблюдение? Где надзор и контроль?
   — Ладно тебе без толку языком трепать.
   — Свяжешься с вами. — Он взял ключи и открыл здоровенный, в человеческий рост сейф.
   На полках в ряд стояли баллончики со всеми номерами «черемухи», лежал пакет с каким-то темным порошком, очень напоминающим анашу, выстроились в ряд несколько бутылок водки.
   — С воли передать пытались. Боевые трофеи. Держи, от сердца отрываю.
   — Ты же сам не пьешь.
   — А ты думаешь, один с такой просьбой являешься? — усмехнулся Строгий.
   Вскоре я издалека показывал Кузьме бутылку.
   — Не томи, дай глотнуть.
   — Говори, что знаешь, и получишь.
   — Не. Наколешь. Дай глотнуть.
   — Если за нос водишь — я из тебя каждую каплю обратно выдавлю, — угрожающе произнес Норгулин. — Ты меня тогда долго будешь помнить, чучело.
   Бородуля отхлебнул из бутылки — глоток у него был богатырский. Я вырвал у него бутылку и сказал:
   — Ну, давай.
   — А чего давать-то? Ну, помню я этих двоих.
   — Кто они?
   — А я знаю? — пожал плечами Бородуля.
   — Я тебя сейчас тут же и урою! — Пашка схватил Бородулю за волосы так, что у того потекли слезы из глаз.
   — Ладно, ладно. Скажу. Новоселов охотником был. И эти двое тоже любители. Один — лесник. Второй — из каких-то начальников. У этого лесника они в хозяйстве кабанов били. Браконьеры, етить их мать.
   — Откуда ты знаешь?
   — Когда работал на даче, они приезжали. Затоваривались — водка, продукты, и на три дня на охоту. С ними еще иногда армяшка один ездил.
   — Григорян?
   — Не знаю. Мелкий такой. Зато нос на семерых рос — одному достался. У него «воланка» с шофером… И еще на черной «волге» приезжал один. «Волга» классная, с антенной и с тремя нулями на номере.
   — Номер государственный?
   — Ага.
   Эх, печаль-тоска. Три нуля и государственный номер — это персональная тачка кого-то из обкомовских или горкомовских «шишек». Похоже, мы лезем в какое-то змеиное лежбище. Значит, скоро начнется свистопляска.
   — Имена!
   — Лесника все Егорычем называли… У него ружье было такое многозарядное, хитрое. Название — язык сломишь. «Регтон». Или «магтон».
   — «Ремингтон»?
   — Кажись, так, начальник. Тебе лучше знать.
   Кузьма клялся и божился, что шестнадцатого мая видел именно охотников. Больше ничего путного он припомнить не мог. На вопрос, почему раньше не рассказал об этом, разумно отвечал: «А это не мое дело. Чего я буду языком махать, что метлой, пока самого не приперло? На фига кенгуру авоська?»
   Кузьма дол акал остатки водки, и его на заплетающихся ногах повели в камеру. Сокамерники Кузьмы сдохнут сегодня от зависти. А может, решат, что он продался операм, и пересчитают ребра. Но это его проблемы…
   Мы ждали запоздалый автобус. Грянувшая перестройка еще не полностью подкосила общественный транспорт, но вечерами автобусы ходили очень плохо. Стемнело. В здании УВД горело несколько окон. На автостоянке стоял «рафик» с надписью «Криминалистическая лаборатория» и несколько раздолбанных милицейских «уазиков». После прошедшего дождя воздух был свеж и сладок.
   — Мать вашу, когда же этот автобус придет? — выругался Пашка.
   — Придет…
   — Как мы искать будем этих охотников?
   — Твои же парни отрабатывали охотничье общество, в котором состоял Новоселов.
   — Правильно. Это была одна из первых версий. Учитывая, что на столе на даче лежали охотничий билет и лицензия на отстрел волков.
   — И вы выяснили, что…
   — Что Новоселов из клуба практически ни с кем не общался, появлялся там крайне редко. И никто не поспешил признаться, что четвертого августа заглянул к Новоселову на дачу на огонек, — высказался Пашка.
   — Вместе с тем со слов Кузьмы получается, что покойный любил побродить с ружьишком.
   — Все объясняется просто. Были у него приятели-браконьеры и свой лесник.
   — Для торгашей рыбалка и охота в запретных местах, с коньячком и хорошей компанией — не только времяпрепровождение, но и способ установления полезных контактов, — со знанием дела отметил я.
   — По-моему, насчет Егорыча с «ремингтоном» надо Григоряна поспрашивать. Интересно, почему он ни словом не обмолвился об этом?
   — А зачем ему лишней информацией с тобой делиться? — махнул я рукой.
   Не спеша подкатил автобус и с шипением распахнул свои дверцы. На заднем сиденье целовалась парочка, рядом подремывала сухонькая старуха с огромной хозяйственной сумкой, а «синяк» с пустой бутылкой из-под краснухи, выглядывавшей из кармана телогрейки, беззлобно матерился себе под нос — он как две капли воды был похож на Бородулю. По-моему, «синяки» все друг на друга похожи. Родственные души.
   — А чего, мать перемать… Я ей грю — ты чего, сука. Мать перемать. А она меня выгнала, мать перемать.
   Его голос мягко шелестел в такт шуршанию шин.
   — Посылай завтра ребят разбираться с лесничествами. Найти человека с отчеством Егорьи, за которым в разрешительной системе числится такая редкая машинка, как «ремингтон», труда не составит.
   — Сделаем.
   — А мы с тобой на пару примемся за Григоряна.

ГРАФЬЯ И ХОЛОПЫ

 
   Григоряна мы искали все утро. В магазине, где он работает, сказали, что поехал за товаром, будет после часа. На базе, куда он якобы отправился, о его появлении и не слышали. По домашнему телефону женщина с ярко выраженным кавказским акцентом ответила, что Ричарда нет и когда будет — неизвестно. Рабочий день проходил впустую, в дурацких телефонных поисках. Наконец нам сказали, что Григорян в два часа обычно обедает в ресторане «Октябрь».
   "Октябрь» был неплохим рестораном со вполне сносной кухней. Через четыре года он будет приватизирован, сменит свое революционное название на более скромное и несколько странное — «Синий гусь». Он станет кабаком для мафиозной и чиновничьей элиты, где будут тусоваться отъевшиеся взяточники из городской администрации, открыто продающие города целыми кварталами и внаглую разворовывающие деньги из государственных закромов, а также крупные воры, бизнесмены и рэкетиры. Самый простенький ужин или обед потянет там на полторы сотни долларов, а посидеть нормально с компанией влезет не в одну тысячу «гринов». Но в восемьдесят седьмом рестораны были вполне доступными заведениями. За червонец там можно было наесться до отвала, а за двадцать рублей еще и напиться.
   Вошли в просторное двухъярусное помещение с фонтаном в центре. Народу было много. Но среди посетителей не наблюдалось Григоряна.
   — Вы что-то ищете? — подскочил к нам официант в накрахмаленной белой рубашке и черном узком галстуке. Смотрел он на нас с нескрываемым превосходством работника сферы обслуживания над простым смертным, которого так легко обжулить. Это ощущение вырабатывалось у торгашей на протяжении многих лет дефицита, отсутствия конкуренции и всеобщего наплевательства. Они превратились в некое привилегированное сословие. Естественно, сословное предубеждение и сословное презрение переполняло его представителей. Официант не был исключением.
   — Мы ищем Ричарда Ашотовича, — наобум ляпнул я, не рассчитывая, что Григоряна тут знают по имени-отчеству.
   — А вы кто будете? — высокомерия в тоне официанта почему-то резко поубавилось.
   — Мы?.. Мы его деловые партнеры, — опять брякнул я наобум. — Он сказал, что будет здесь.
   — Да, да, конечно. Пожалуйста, — начал расшаркиваться официант. С ним произошли разительные перемены. Так меняется тон у представителей высших сословий, когда они видят кого-то, кто по иерархии выше их. Официанты, как и торгаши, свое место знают и иерархию чувствуют отлично.
   — Пройдемте, — радушно улыбаясь, махнул рукой наш собеседник.
   Пашка посмотрел на меня и озадаченно кивнул.
   Официант провел нас на второй этаж. Григорян сидел в отдельном кабинете со стенками, обклеенными финскими обоями, с низким столом и уютными креслами. Это был совсем не тот человек, который приходил ко мне. На этом Григоряне ладно сидел итальянский костюм, лицо чисто выбрито, осанка свидетельствовала об уверенности в себе и праве сидеть королем, когда вокруг тебя все крутятся и выполняют твои желания. Да, это был не просто рядовой торгаш, а знатный сеньор, по меньшей мере граф. Перед ним стояли блюда с шашлыком, зеленью, в хрустальном бокале краснела «Хванчкара», налитая из запотевшей бутылки. Григорян радовался жизни. Во всяком случае, до того момента, пока на пороге не появились мы. Увидев нас, он чуть не подавился и судорожно закашлялся.
   Официант подскочил к Григоряну и вежливо, с соблюдением этикета, хлопнул его по спине.
   — Все… — прохрипел Григорян. — Все нормально, Слава.
   — К вам-с, Ричард Ашотович, — склонил голову официант. Будь его воля, он согнулся бы в пояс.
   Григорян вздохнул. Официант озадаченно посмотрел на него, пытаясь понять, не допустил ли какой-нибудь ошибки, приведя сюда гостей.
   — Вы что, не рады нам? — спросил я укоризненно.
   — Здравствуйте, — расплылся в улыбке, больше похожей на гримасу, Григорян. — Э, я вам всегда рад. Слава, неси еду, неси вино, у нас сегодня уважаемые люди. — Он опять начал говорить с акцентом.
   Слава расслабился, видимо, решив, что не сделал ничего неуместного.
   — Сейчас организуем в лучшем виде.
   — Не стоит, — покачал я головой. — Мы уже обедали. Правда, Павел Сергеевич? — обернулся я к Пашке.
   — Конечно. Я сыт, как лев, целиком сожравший антилопу, — кивнул Пашка. — А на работе не пьем.
   Между тем и у меня, и у Пашки текли слюни. Утреннюю яичницу вряд ли можно считать едой. С обедом же опять ничего не вышло. Все следователи и оперативники, как правило, язвенники и гастритники. При нашей жизни редко удается даже кусок перехватить, не то что питаться систематически, а нервотрепка такая, что бьет по желудку, как острый нож. Так уж повелось в России. Следователь должен быть язвенником. А профессиональный уголовник-рецидивист со стажем — туберкулезником. Язвенники ловят туберкулезников — красота!
   — Обижаете, — заворковал Григорян. — Чтобы люди ко мне пришли, и я их голодными отпустил… На Кавказе за это руки не подадут.
   — Мы не на Кавказе, — хмыкнул Пашка.
   — Неплохо устроились, — оценил я обстановку.
   — Человек богат друзьями, — сказал Григорян. — Директор мой хороший знакомый. А что стоит хорошему знакомому отвести мне кабинет и не заставлять томиться в общем зале, И, конечно, никаких нарушений. Поверьте — за все уплачено по расценкам.
   — Мы верим. Все схвачено и за все заплачено — как в песне поется, — кивнул Пашка.
   — Есть другая песня. Мои друзья — мое богатство. Я бы выпил за то, чтобы наша лебединая песня никогда не была спета, — произнес торжественно Григорян. — Но, к сожалению, ваши бокалы не наполнены.
   — Что поделаешь — работа, — вздохнул я, стараясь не смотреть на аппетитный шашлык. Бокал вина и мягкое нежное мясо — это тебе не подгоревшая яичница с утра. Хорошо принадлежать к избранным и плохо быть следователем, рыскающим по городу… От Григоряна не укрылось мое минорное настроение, и он едва заметно усмехнулся, глядя на меня.
   — А где ваш роскошный вельветовый пиджак? — спросил я, вспоминая, в каких лохмотьях заявился он ко мне в кабинет.
   — Совсем поизносился. Пришлось покупать новый. — Григорян покраснел.
   — Жалко, — сказал Пашка. — Добротная была вещь. Наверное, еще деду вашему служила.
   Григорян исподлобья посмотрел на него и с трудом изобразил дежурную улыбку.
   — И мокасины ничего были. Добротные. «Прощай, молодость».
   — Мало ли… — Григорян поскучнел. — А вы по делу?
   — А как же! Хотя какие это дела! Так, делишки. Несчастное убийство, а сколько возни, — вздохнул я.
   — Так нельзя. Убийца должен понести заслуженное наказание, — с неожиданным пафосом произнес Григорян.
   — И понесет… Ричард Ашотович, всего несколько вопросов. Вы член охотничьего союза? — осведомился я.
   — Нет.