Страница:
Торопливость была мне не по душе. Но журнал наседал: осень, подписка со ста тысяч поднялась до миллиона с лишним – читатель ждал продолжения романа.
Известность «Детей Арбата» опережала их публикацию. «Огонек» напечатал отрывок из романа. «Весь наш театр читает», – сказала Юля Хрущева. Посыпались письма, от корреспондентов не скроешься. Приехала группа знаменитого американского телевизионного комментатора Майка Уоллеса из еженедельной программы «60 минут». На следующий день – телевидение ФРГ, затем финское, потом опять немецкое, но другой канал. Коковкин и Скорик из Художественного театра привезли наметки пьесы. Я им читал монологи Сталина из романа, они сказали: «Кончится тем, что вы сами будете его играть». Несколько кинорежиссеров предлагают экранизацию «Детей Арбата». Еременко, директор издательства «Советский писатель», куда я передал рукопись, сказал при встрече (в Переделкине живет напротив нас): «Отдаем художнику на иллюстрацию». И, конечно, звонят «братья-писатели», приходят, приезжают, сообщают новости. Главная – на совещании руководителей средств массовой информации Горбачев держался очень прогрессивно (предстоял приезд в Москву английского премьера Маргарет Тэтчер).
Наконец получаем верстку первой части романа. Не верим своим глазам. Но есть, вот она, тепленькая… А поскольку Горбачев опять взялся за «маховик», надо попробовать восстановить выкинутое из рукописи. Редакция сопротивляется: «Ведь договорились. Со всеми согласовано». Это правда. Позвонил Егор Яковлев (главный редактор «Московских новостей»), передал свой разговор с другим Яковлевым, секретарем ЦК, тот (по словам Егора) доволен, что я принял поправки. Из Ялты Баруздину (теперь по словам Баруздина) звонил Лигачев, тоже доволен поправками, видно, прочитал мою справку о выкинутых 202 страницах. И еще, опять же со слов Баруздина, на приеме в честь Маргарет Тэтчер к нему подошел Горбачев: «Я ваш журнал читаю. Я знаю, что вы собираетесь печатать в ближайших номерах, и благодарю вас за это». Значит, все «фланги» довольны, смотреть больше не будут, кое-что нам с Таней восстановить удалось. То же делаем со второй и третьей частями – верстки майского и июньского номеров журнала приходят одна за другой. Движется влево Горбачев, за ним редакция и цензура. Теракопян передал слова цензорши: «Читала всю ночь, плакала, по мне это тоже проехало».
Звонит Зоя Богуславская, жена Вознесенского, просит прийти 15 апреля: к ним на дачу приедет Госсекретарь США Шульц для встречи с группой писателей. Писатель должен держаться подальше от политики и от политиков. Ни в одной встрече с властителями я не участвовал, ни с Хрущевым, ни с Горбачевым, ни с Ельциным. Но с Зоей и Андреем мы в приятельских отношениях, к тому же соседи, встреча с Шульцем ни к чему не обязывает, не прийти – невежливо.
Встречу подготовили по всем правилам официального советского гостеприимства. Навели чистоту в Переделкине, на дачу Вознесенского прислали 12 рабочих, починили ворота, крыльцо, посыпали гравием дорожки. «Три года не могла добиться, – рассказывала потом Зоя, – а тут за несколько часов все сделали».
Движение по улице перекрыли, на всех углах – милиционеры. В ряд, одна за другой, стоят американские машины. На противоположной стороне толпа писателей из Дома творчества, смотрят, знакомые помахали нам приветственно. На участке полно молодых людей в штатском. И в доме молодые люди, но уже личная охрана Шульца, стоят, расставив ноги, как морские пехотинцы из кинофильмов. Много корреспондентов с фото– и кинокамерами. На кухне возятся присланные из Дома творчества повариха и официантки.
В столовой накрыт стол. Расселись. По правую руку от Шульца – Зоя, по левую – Таня. Шульц – грузный, с крупными чертами доброго лица, во всяком случае, таким оно кажется на первый взгляд. С Шульцем приехали новый посол США Мэтлок, атташе по культуре Рэй Бенсон, оба хорошо говорят по-русски, переводчик Шульца и еще двое американцев. Из наших кроме меня и Тани – Айтматов с женой, драматург Миша Рощин, главный редактор журнала «Юность» Андрей Дементьев, скульптор Зураб Церетели. Зоя каждого представила.
Шульц представился сам, рассказал о детях, внуках, преподавал экономику, кажется, в Станфордском университете и вернется туда же, когда уйдет в отставку, если, конечно, вместо кресла к тому времени ему не понадобится диван… Говорил хорошо, мягко, в отличие от гарвардских советологов, обсуждавших перестройку с позиций одоления «империи зла»… И я понял, о чем мне следует сказать, если придется говорить…
Шульц задал вопрос:
– Что такое гласность, как вы ее понимаете?
Начал Айтматов:
– То, что мы с вами здесь сидим – уже признак гласности, этого не могло случиться несколько лет назад. – Затем Айтматов подробно рассказал о роли созданного им для предотвращения атомной угрозы Иссык-кульского форума деятелей культуры, отметил, что его участников принимал Горбачев.
Дементьев:
– Из-за господствующей лжи мы потеряли молодежь, она перестала нам верить, теперь мы говорим правду, журнал «Юность» печатает все. Это большое достижение, вот вам еще один признак гласности.
Рощин:
– Семьдесят лет мы жили в состоянии войны, мы устали, верьте нам, мы становимся другими. – Миша добавил, что в США ему сделали операцию на сердце, и произнес тост за Америку.
Все выпили. Поставив бокал на стол, Шульц спросил у Рощина:
– Вы можете отказаться ставить пьесу, если вам предложат сделать купюры?
– Конечно, – ответил Миша.
Зураб Церетели сообщил, что в Америке стоят две его скульптуры, и преподнес Шульцу альбом с репродукциями своих работ.
Шульц повернулся в мою сторону:
– Мне очень интересно вас послушать.
Но тут подали блины. Я сказал, что блины с икрой – конкурент, которому обязательно проиграешь, поэтому подожду говорить. Засмеялись, принялись за блины.
– Я читал «Дети Арбата» на английском, – объявил переводчик Шульца.
– Каким образом? – удивился я. – Перевода еще нет.
Оказалось, он читал не роман, а статью о романе в «Геральд трибюн». Позже я убедился, что в США знакомство с рецензиями многим заменяет чтение книг.
Справились наконец с блинами, наступила моя очередь ответить на вопрос Шульца. Я сказал, что каждая страна проходит через неоднозначные периоды своей истории. В Америке 250 лет существовало рабство – официально, узаконенно. В нашей стране много лет господствовала диктатура, породившая тотальный страх. Преодоление страха, осознание собственного достоинства, достоинства других людей, обретение внутренней свободы – и есть гласность. Процесс этот необратимый.
– В чем гарантии необратимости? – спросил Шульц.
– Инстинкт национального самосохранения – вот гарант. Иначе мы не можем развиваться, перестанем быть великой державой. Но нам нужен мир. Чем быстрее Запад осознает происходящие у нас процессы, тем быстрее они пойдут.
– Я был в Китае, то же самое мне говорил китайский премьер.
– Аналогии всегда условны. Мы прошли более длительный тоталитарный путь, и, в отличие от Китая, у нас почти не осталось крестьян на земле, реформы, вероятно, пойдут по-разному. Важно, чтобы мы и Запад перестали видеть друг в друге противников. Мы не боимся сильной Америки, Америка не должна бояться сильного Советского Союза.
Он внимательно слушал.
– Америка с востока и запада омывается океанами, никто и ничто ей не грозит, но мощная демократическая держава на вашем континенте необходима. Россия на западе соседствует с Европой, на востоке – с Азией. Россия тоже должна быть сильной, так сложилось исторически – слишком много иноземных солдат топтали ее землю. Слабая Россия – это непредсказуемо, это опасно. Сильная демократическая Россия – означает стабильность в этом регионе.
Шульц понимал, конечно, о чем я говорю, но ничего не ответил.
Зоя сказала, что две ее пьесы были сняты с постановки, однако новое положение в искусстве… Но тут ее прервал Зураб Церетели, засуетился со своим альбомом: как подписать? Бенсон и Рощин ему помогали. Подали чай. Гости посматривали на часы, Шульц каждому подарил свою книгу. Вскоре американцы распрощались и уехали. Зоя, со слов Бенсона, нам потом передала, что Шульц остался очень доволен встречей: стал лучше понимать Россию. Хорошо, если это так.
Получили апрельский номер «Дружбы народов» с «Детьми Арбата».
Все! Свершилось! Роман печатается. И сразу ажиотаж. В редакции тревога: рабочие типографии берут себе по десять экземпляров – ничего не останется для свободной продажи. И на почте тревога: журналы воруют из ящиков в подъездах, подписчикам объявлено: «Дружба народов» будет выдаваться только в почтовом отделении по предъявлении паспорта. То же происходило с майским и июньским номерами. В библиотеках очередь на роман на год вперед. Называют астрономические цифры стоимости журнала на «черном» рынке. Читают коллективно, вслух, снимают на ксероксе. У нас непрерывные телефонные звонки из разных городов, приезжают незнакомые люди. Кто они? Много бывших репрессированных, их детей, люди, знающие подробности сталинских времен, рассказанное ими я использовал в следующих романах, просто читатели, до которых наконец дошла правда.
Открывается калитка, стоят два парня. Таня выходит к ним. Называют себя: рабочие с электролампового завода. Прочитали роман, приехали, чтобы предложить свою помощь, мало ли, вдруг что-то понадобится? Оставляют телефоны.
Делегация крымских татар. Пять человек. Хотят узнать, что я думаю, – разрешат ли в конце концов им вернуться в Крым. Куда писать? Кого просить? Горбачева? Будет ли толк? Тоже предлагают помощь: «Будем вас охранять».
Опять двое молодых парней. Фамилия одного из них вскоре замелькает в газетах: Дима Юрасов. Составляет списки расстрелянных в 1937 – 1938 годах. Работал в закрытом архиве, вел тайные записи, пока не поймали. В его семье ни одного репрессированного. Делал это из чувства долга перед невинно погибшими. Таня спрашивает, есть ли в его списках ее отец. Называет ему фамилию, имя, отчество, кем работал до ареста. Вечером Юрасов перезванивает: «Ваш отец есть».
Сидим допоздна, разбираем письма, весь стол ими завален. «"Дети Арбата" перевернули мне душу, вот уже сколько дней хожу потрясенная…», «Сейчас в третий раз перечитал „Дети Арбата“. Время вы показали с дьявольской точностью…», «На фоне океана литературной лжи „Дети Арбата“ производят ошеломляющее впечатление…», «Комок подступает к горлу…», «Читатели вашей книги стоят в очереди, вот она единственная благородная очередь…», «Нет семьи, которой бы не коснулись эти события…», «Наконец нашелся художник, который отважился написать правду о Сталине, о тяжких трагических годах, пережитых народом…», «Над вашим романом пролито много слез…», «Мысли Сталина сочинены Рыбаковым, но им веришь, потому что они оправданы поступками Сталина…», «Вечером рабочие, собравшись в вагончике, вслух читали „Дети Арбата“. Этот факт меня удивил, за 16 лет работы на БАМе такого не видел…», «Дети Арбата, Дети Арбата, голос набата…»
А вот молодые: «Мы обязаны сделать так, чтобы не повторился этот позор» (Болдова Ольга, 17 лет), «Ничего подобного „Детям Арбата“ я раньше не встречал» (Семенов Петр, 16 лет), «Титанический труд, очень нужный нам сейчас, он не будет забыт» (Максютов С., 16 лет), «Значение вашей книги в том, что она выбивает опору у противников демократического обновления» (Ковалев Виктор, 22 года), «Ваш роман стал одним из важнейших событий моей жизни» (Сухарев Н., 22 года), «Роман открыл мне глаза на целую эпоху» (Анпилов, 29 лет), «Подавляющее большинство нашего народа правильно поймет вашу работу» (Пельмиков, 32 года)…
Но были и другие письма: «Даже Хрущев, ненавидевший Сталина, не решился на то, что описал Рыбаков. Рыбаков опасен талантом, в его изложении фантазия выглядит правдой» (Кравченко, Днепропетровск), «Просим Рыбакова написать в газету опровержение насчет своих выдумок. Это надо сделать до 10 мая 1988 года. Если вы этого не сделаете, то мы вас уничтожим в течение трех месяцев» («Группа». 3 человека), «Во время войны с вами встречались в 4-м гвардейском корпусе. Теперь льете грязь, черните наше прошлое, охаиваете Советский Союз, сомкнулись с эмигрантами, с диссидентами. Фотография и адрес ваш есть. Остается только наказать вас. В условиях гласности и вседозволенности это можно сделать не через государственные органы, минуя их. До встречи на Арбате, во дворе дома 51» (Кутейщиков А. П., Вильнюс), «Автор клевещет на самое святое, что есть в сердце настоящего русского человека, на великого вождя и учителя земли русской Иосифа Виссарионовича Сталина. Мы требуем привлечь этих подонков и их главаря А. Н. Рыбакова к суду русского народа» (Истинно русские люди из города Москвы), «Рыбаков – клеветник, враг народа, такие не должны жить на свете»… (Без подписи), «Рыбаков в нашем городе вызвал всеобщую ненависть» (Я. 3. Сокашвили, Тбилиси), «Я бы за этот роман расстрелял бы и Рыбакова, и всю редакцию…» (Без подписи), «"Дети Арбата" я не выдаю молодежи вообще» (Л. Е. Смирнова, библиотекарь, Калининская область), «Пишете вы хорошо, доходчиво, но не верю ни одному слову. Сталина люблю, уважаю. 37-й год – это дело рук сионистов. И вы, как и бездарная Ахматова, знали об этом» (С. П. Алексеева, г. Липецк)…
38
Известность «Детей Арбата» опережала их публикацию. «Огонек» напечатал отрывок из романа. «Весь наш театр читает», – сказала Юля Хрущева. Посыпались письма, от корреспондентов не скроешься. Приехала группа знаменитого американского телевизионного комментатора Майка Уоллеса из еженедельной программы «60 минут». На следующий день – телевидение ФРГ, затем финское, потом опять немецкое, но другой канал. Коковкин и Скорик из Художественного театра привезли наметки пьесы. Я им читал монологи Сталина из романа, они сказали: «Кончится тем, что вы сами будете его играть». Несколько кинорежиссеров предлагают экранизацию «Детей Арбата». Еременко, директор издательства «Советский писатель», куда я передал рукопись, сказал при встрече (в Переделкине живет напротив нас): «Отдаем художнику на иллюстрацию». И, конечно, звонят «братья-писатели», приходят, приезжают, сообщают новости. Главная – на совещании руководителей средств массовой информации Горбачев держался очень прогрессивно (предстоял приезд в Москву английского премьера Маргарет Тэтчер).
Наконец получаем верстку первой части романа. Не верим своим глазам. Но есть, вот она, тепленькая… А поскольку Горбачев опять взялся за «маховик», надо попробовать восстановить выкинутое из рукописи. Редакция сопротивляется: «Ведь договорились. Со всеми согласовано». Это правда. Позвонил Егор Яковлев (главный редактор «Московских новостей»), передал свой разговор с другим Яковлевым, секретарем ЦК, тот (по словам Егора) доволен, что я принял поправки. Из Ялты Баруздину (теперь по словам Баруздина) звонил Лигачев, тоже доволен поправками, видно, прочитал мою справку о выкинутых 202 страницах. И еще, опять же со слов Баруздина, на приеме в честь Маргарет Тэтчер к нему подошел Горбачев: «Я ваш журнал читаю. Я знаю, что вы собираетесь печатать в ближайших номерах, и благодарю вас за это». Значит, все «фланги» довольны, смотреть больше не будут, кое-что нам с Таней восстановить удалось. То же делаем со второй и третьей частями – верстки майского и июньского номеров журнала приходят одна за другой. Движется влево Горбачев, за ним редакция и цензура. Теракопян передал слова цензорши: «Читала всю ночь, плакала, по мне это тоже проехало».
Звонит Зоя Богуславская, жена Вознесенского, просит прийти 15 апреля: к ним на дачу приедет Госсекретарь США Шульц для встречи с группой писателей. Писатель должен держаться подальше от политики и от политиков. Ни в одной встрече с властителями я не участвовал, ни с Хрущевым, ни с Горбачевым, ни с Ельциным. Но с Зоей и Андреем мы в приятельских отношениях, к тому же соседи, встреча с Шульцем ни к чему не обязывает, не прийти – невежливо.
Встречу подготовили по всем правилам официального советского гостеприимства. Навели чистоту в Переделкине, на дачу Вознесенского прислали 12 рабочих, починили ворота, крыльцо, посыпали гравием дорожки. «Три года не могла добиться, – рассказывала потом Зоя, – а тут за несколько часов все сделали».
Движение по улице перекрыли, на всех углах – милиционеры. В ряд, одна за другой, стоят американские машины. На противоположной стороне толпа писателей из Дома творчества, смотрят, знакомые помахали нам приветственно. На участке полно молодых людей в штатском. И в доме молодые люди, но уже личная охрана Шульца, стоят, расставив ноги, как морские пехотинцы из кинофильмов. Много корреспондентов с фото– и кинокамерами. На кухне возятся присланные из Дома творчества повариха и официантки.
В столовой накрыт стол. Расселись. По правую руку от Шульца – Зоя, по левую – Таня. Шульц – грузный, с крупными чертами доброго лица, во всяком случае, таким оно кажется на первый взгляд. С Шульцем приехали новый посол США Мэтлок, атташе по культуре Рэй Бенсон, оба хорошо говорят по-русски, переводчик Шульца и еще двое американцев. Из наших кроме меня и Тани – Айтматов с женой, драматург Миша Рощин, главный редактор журнала «Юность» Андрей Дементьев, скульптор Зураб Церетели. Зоя каждого представила.
Шульц представился сам, рассказал о детях, внуках, преподавал экономику, кажется, в Станфордском университете и вернется туда же, когда уйдет в отставку, если, конечно, вместо кресла к тому времени ему не понадобится диван… Говорил хорошо, мягко, в отличие от гарвардских советологов, обсуждавших перестройку с позиций одоления «империи зла»… И я понял, о чем мне следует сказать, если придется говорить…
Шульц задал вопрос:
– Что такое гласность, как вы ее понимаете?
Начал Айтматов:
– То, что мы с вами здесь сидим – уже признак гласности, этого не могло случиться несколько лет назад. – Затем Айтматов подробно рассказал о роли созданного им для предотвращения атомной угрозы Иссык-кульского форума деятелей культуры, отметил, что его участников принимал Горбачев.
Дементьев:
– Из-за господствующей лжи мы потеряли молодежь, она перестала нам верить, теперь мы говорим правду, журнал «Юность» печатает все. Это большое достижение, вот вам еще один признак гласности.
Рощин:
– Семьдесят лет мы жили в состоянии войны, мы устали, верьте нам, мы становимся другими. – Миша добавил, что в США ему сделали операцию на сердце, и произнес тост за Америку.
Все выпили. Поставив бокал на стол, Шульц спросил у Рощина:
– Вы можете отказаться ставить пьесу, если вам предложат сделать купюры?
– Конечно, – ответил Миша.
Зураб Церетели сообщил, что в Америке стоят две его скульптуры, и преподнес Шульцу альбом с репродукциями своих работ.
Шульц повернулся в мою сторону:
– Мне очень интересно вас послушать.
Но тут подали блины. Я сказал, что блины с икрой – конкурент, которому обязательно проиграешь, поэтому подожду говорить. Засмеялись, принялись за блины.
– Я читал «Дети Арбата» на английском, – объявил переводчик Шульца.
– Каким образом? – удивился я. – Перевода еще нет.
Оказалось, он читал не роман, а статью о романе в «Геральд трибюн». Позже я убедился, что в США знакомство с рецензиями многим заменяет чтение книг.
Справились наконец с блинами, наступила моя очередь ответить на вопрос Шульца. Я сказал, что каждая страна проходит через неоднозначные периоды своей истории. В Америке 250 лет существовало рабство – официально, узаконенно. В нашей стране много лет господствовала диктатура, породившая тотальный страх. Преодоление страха, осознание собственного достоинства, достоинства других людей, обретение внутренней свободы – и есть гласность. Процесс этот необратимый.
– В чем гарантии необратимости? – спросил Шульц.
– Инстинкт национального самосохранения – вот гарант. Иначе мы не можем развиваться, перестанем быть великой державой. Но нам нужен мир. Чем быстрее Запад осознает происходящие у нас процессы, тем быстрее они пойдут.
– Я был в Китае, то же самое мне говорил китайский премьер.
– Аналогии всегда условны. Мы прошли более длительный тоталитарный путь, и, в отличие от Китая, у нас почти не осталось крестьян на земле, реформы, вероятно, пойдут по-разному. Важно, чтобы мы и Запад перестали видеть друг в друге противников. Мы не боимся сильной Америки, Америка не должна бояться сильного Советского Союза.
Он внимательно слушал.
– Америка с востока и запада омывается океанами, никто и ничто ей не грозит, но мощная демократическая держава на вашем континенте необходима. Россия на западе соседствует с Европой, на востоке – с Азией. Россия тоже должна быть сильной, так сложилось исторически – слишком много иноземных солдат топтали ее землю. Слабая Россия – это непредсказуемо, это опасно. Сильная демократическая Россия – означает стабильность в этом регионе.
Шульц понимал, конечно, о чем я говорю, но ничего не ответил.
Зоя сказала, что две ее пьесы были сняты с постановки, однако новое положение в искусстве… Но тут ее прервал Зураб Церетели, засуетился со своим альбомом: как подписать? Бенсон и Рощин ему помогали. Подали чай. Гости посматривали на часы, Шульц каждому подарил свою книгу. Вскоре американцы распрощались и уехали. Зоя, со слов Бенсона, нам потом передала, что Шульц остался очень доволен встречей: стал лучше понимать Россию. Хорошо, если это так.
Получили апрельский номер «Дружбы народов» с «Детьми Арбата».
Все! Свершилось! Роман печатается. И сразу ажиотаж. В редакции тревога: рабочие типографии берут себе по десять экземпляров – ничего не останется для свободной продажи. И на почте тревога: журналы воруют из ящиков в подъездах, подписчикам объявлено: «Дружба народов» будет выдаваться только в почтовом отделении по предъявлении паспорта. То же происходило с майским и июньским номерами. В библиотеках очередь на роман на год вперед. Называют астрономические цифры стоимости журнала на «черном» рынке. Читают коллективно, вслух, снимают на ксероксе. У нас непрерывные телефонные звонки из разных городов, приезжают незнакомые люди. Кто они? Много бывших репрессированных, их детей, люди, знающие подробности сталинских времен, рассказанное ими я использовал в следующих романах, просто читатели, до которых наконец дошла правда.
Открывается калитка, стоят два парня. Таня выходит к ним. Называют себя: рабочие с электролампового завода. Прочитали роман, приехали, чтобы предложить свою помощь, мало ли, вдруг что-то понадобится? Оставляют телефоны.
Делегация крымских татар. Пять человек. Хотят узнать, что я думаю, – разрешат ли в конце концов им вернуться в Крым. Куда писать? Кого просить? Горбачева? Будет ли толк? Тоже предлагают помощь: «Будем вас охранять».
Опять двое молодых парней. Фамилия одного из них вскоре замелькает в газетах: Дима Юрасов. Составляет списки расстрелянных в 1937 – 1938 годах. Работал в закрытом архиве, вел тайные записи, пока не поймали. В его семье ни одного репрессированного. Делал это из чувства долга перед невинно погибшими. Таня спрашивает, есть ли в его списках ее отец. Называет ему фамилию, имя, отчество, кем работал до ареста. Вечером Юрасов перезванивает: «Ваш отец есть».
Сидим допоздна, разбираем письма, весь стол ими завален. «"Дети Арбата" перевернули мне душу, вот уже сколько дней хожу потрясенная…», «Сейчас в третий раз перечитал „Дети Арбата“. Время вы показали с дьявольской точностью…», «На фоне океана литературной лжи „Дети Арбата“ производят ошеломляющее впечатление…», «Комок подступает к горлу…», «Читатели вашей книги стоят в очереди, вот она единственная благородная очередь…», «Нет семьи, которой бы не коснулись эти события…», «Наконец нашелся художник, который отважился написать правду о Сталине, о тяжких трагических годах, пережитых народом…», «Над вашим романом пролито много слез…», «Мысли Сталина сочинены Рыбаковым, но им веришь, потому что они оправданы поступками Сталина…», «Вечером рабочие, собравшись в вагончике, вслух читали „Дети Арбата“. Этот факт меня удивил, за 16 лет работы на БАМе такого не видел…», «Дети Арбата, Дети Арбата, голос набата…»
А вот молодые: «Мы обязаны сделать так, чтобы не повторился этот позор» (Болдова Ольга, 17 лет), «Ничего подобного „Детям Арбата“ я раньше не встречал» (Семенов Петр, 16 лет), «Титанический труд, очень нужный нам сейчас, он не будет забыт» (Максютов С., 16 лет), «Значение вашей книги в том, что она выбивает опору у противников демократического обновления» (Ковалев Виктор, 22 года), «Ваш роман стал одним из важнейших событий моей жизни» (Сухарев Н., 22 года), «Роман открыл мне глаза на целую эпоху» (Анпилов, 29 лет), «Подавляющее большинство нашего народа правильно поймет вашу работу» (Пельмиков, 32 года)…
Но были и другие письма: «Даже Хрущев, ненавидевший Сталина, не решился на то, что описал Рыбаков. Рыбаков опасен талантом, в его изложении фантазия выглядит правдой» (Кравченко, Днепропетровск), «Просим Рыбакова написать в газету опровержение насчет своих выдумок. Это надо сделать до 10 мая 1988 года. Если вы этого не сделаете, то мы вас уничтожим в течение трех месяцев» («Группа». 3 человека), «Во время войны с вами встречались в 4-м гвардейском корпусе. Теперь льете грязь, черните наше прошлое, охаиваете Советский Союз, сомкнулись с эмигрантами, с диссидентами. Фотография и адрес ваш есть. Остается только наказать вас. В условиях гласности и вседозволенности это можно сделать не через государственные органы, минуя их. До встречи на Арбате, во дворе дома 51» (Кутейщиков А. П., Вильнюс), «Автор клевещет на самое святое, что есть в сердце настоящего русского человека, на великого вождя и учителя земли русской Иосифа Виссарионовича Сталина. Мы требуем привлечь этих подонков и их главаря А. Н. Рыбакова к суду русского народа» (Истинно русские люди из города Москвы), «Рыбаков – клеветник, враг народа, такие не должны жить на свете»… (Без подписи), «Рыбаков в нашем городе вызвал всеобщую ненависть» (Я. 3. Сокашвили, Тбилиси), «Я бы за этот роман расстрелял бы и Рыбакова, и всю редакцию…» (Без подписи), «"Дети Арбата" я не выдаю молодежи вообще» (Л. Е. Смирнова, библиотекарь, Калининская область), «Пишете вы хорошо, доходчиво, но не верю ни одному слову. Сталина люблю, уважаю. 37-й год – это дело рук сионистов. И вы, как и бездарная Ахматова, знали об этом» (С. П. Алексеева, г. Липецк)…
Такие вот «крики озлобления»… Подобных писем было процентов десять-пятнадцать от общего числа, составляющего много тысяч. Мы разложили их по алфавиту, по городам, республикам, сложили в папки, отдали на хранение в ЦГАЛИ.
Журнал «Книжное обозрение» провел опрос читателей: «Дети Арбата» по популярности вышли на первое место. Председатель Госкомиздата заявил: чтобы удовлетворить спрос на роман, его надо издать тиражом минимум 30 миллионов экземпляров. Издали десять с половиной миллионов, даже реакционная «Роман-газета» напечатала.
Вот письмо из Ярославля: «В Центральной библиотеке очередь на Вашу книгу – 127 человек, а у нас только один экземпляр. Из пятнадцати филиалов библиотеки только в семи есть по одной книге, в остальных – ничего. Нам стыдно говорить людям, что прочитать только что вышедшую, взволновавшую общество книгу они смогут через два-три года. Поэтому мы решили допечатать 100 экземпляров за счет библиотеки, оплатим печать и бумагу, это нам обойдется очень дорого, книги же будут выдаваться бесплатно, неудобно, но приходится спрашивать Вас: согласны ли Вы напечатать эти книги без гонорара?»
Естественно, я дал согласие, помог библиотеке, как мог, и другим библиотекам помогал, и мелким издательствам…
В этой главе много цитат из читательских писем, и все же я хочу закончить ее еще одним письмом, присланным в редакцию журнала «Дружба народов»: «Есть ли у Рыбакова хоть какой-нибудь домик за городом, где бы он мог спокойно работать, есть ли хоть какой-нибудь „Москвич“, есть ли деньги на заграничные лекарства, на покупку мяса и фруктов на рынке? Срочно напишите – примем меры!»
Спасибо, все есть! Есть главное. Я опубликовал роман в своей стране, его прочитали на моей родине. Я ждал этого двадцать лет. И дождался.
Журнал «Книжное обозрение» провел опрос читателей: «Дети Арбата» по популярности вышли на первое место. Председатель Госкомиздата заявил: чтобы удовлетворить спрос на роман, его надо издать тиражом минимум 30 миллионов экземпляров. Издали десять с половиной миллионов, даже реакционная «Роман-газета» напечатала.
Вот письмо из Ярославля: «В Центральной библиотеке очередь на Вашу книгу – 127 человек, а у нас только один экземпляр. Из пятнадцати филиалов библиотеки только в семи есть по одной книге, в остальных – ничего. Нам стыдно говорить людям, что прочитать только что вышедшую, взволновавшую общество книгу они смогут через два-три года. Поэтому мы решили допечатать 100 экземпляров за счет библиотеки, оплатим печать и бумагу, это нам обойдется очень дорого, книги же будут выдаваться бесплатно, неудобно, но приходится спрашивать Вас: согласны ли Вы напечатать эти книги без гонорара?»
Естественно, я дал согласие, помог библиотеке, как мог, и другим библиотекам помогал, и мелким издательствам…
В этой главе много цитат из читательских писем, и все же я хочу закончить ее еще одним письмом, присланным в редакцию журнала «Дружба народов»: «Есть ли у Рыбакова хоть какой-нибудь домик за городом, где бы он мог спокойно работать, есть ли хоть какой-нибудь „Москвич“, есть ли деньги на заграничные лекарства, на покупку мяса и фруктов на рынке? Срочно напишите – примем меры!»
Спасибо, все есть! Есть главное. Я опубликовал роман в своей стране, его прочитали на моей родине. Я ждал этого двадцать лет. И дождался.
38
На нескольких машинах приехал со своей группой известный телевизионный комментатор Си-Би-Эс Дэн Разер, его передачи каждый вечер смотрят 17 миллионов американцев, в свое время вел репортажи из Вьетнама, Африки, о расследовании убийств Кеннеди, Мартина Лютера Кинга, Анвара Садата. Разговор начал с темы «отказников», тех, кому отказывают в выезде на жительство за границу.
Я ответил так, как обычно отвечал на подобные вопросы:
– Вы странные люди, никто не требует с вас ответа за атомные испытания в Неваде, за действия Рейгана или Шульца. А с меня вы спрашиваете. Я лично за то, чтобы человек жил там, где он хочет. Но решаю не я, а правительство. К нему и обращайтесь.
– Вы правы, – согласился Разер, – но дело не только в вашем правительстве. Я говорил с простыми людьми, они настроены против уезжающих.
– Не все. Но, безусловно, есть и противники. Наша пропаганда представляла Запад врагом, а уезжающих туда – предателями. К сожалению, это откладывалось в сознании. И еще. Каждый американец или сам эмигрант, или эмигранты его предки. Русские – укоренившийся народ, веками живут на этой земле, оберегают ее от захватчиков, и потому в глазах многих россиян человек, покидающий страну, дезертир. Такое представление Сталин умело эксплуатировал, объявил «границу на замке». Сейчас мы становимся открытым обществом, цивилизованным государством, я надеюсь, каждый будет ездить куда угодно, жить где угодно, как это принято во всем мире.
Почти вслед за Разером приехала группа из программы «Время», руководил ею симпатичный молодой человек, представился просто: «Алеша». Задавал толковые вопросы, съемка получилась удачной. «В девять включайте телевизор, будем вас показывать». Смотрим программу, ничего нет. Оказалось, руководитель телевидения Кравченко убрал мой материал: слишком остро. Алешу вызывали «на ковер», инкриминировали политическую близорукость. Он мне позвонил: «У Кравченко я чувствовал себя как ваш Саша на партийном собрании». Третий год перестройки, «Дети Арбата» уже печатаются, а наши зубры никак не могут с этим смириться.
Но вот звонок. Начальник Управления информации МИДа – Геннадий Иванович Герасимов, человек умный, прогрессивный, намерен показать в ближайшем выпуске «Международной панорамы» кусок из фильма Разера с сюжетами о Ельцине, Коротиче и обо мне. «Разрушим стену умалчивания, Анатолий Наумович, фильм превосходный!»
Я не отказал себе в мстительном удовольствии позвонить на следующий день Кравченко:
– Передачу о себе на советском экране я смотрю в американском исполнении. Таковы теперь у вас порядки?
– Поздно об этом говорить, – он бросил трубку. Сообщение из Нью-Йорка: представителю «Тайма» Роджеру Дональду не дают советскую визу: нет приглашения из ВААПа. Дональд должен заключить договор на издание «Детей Арбата». Звоню директору ВААПа Четверикову:
– Почему саботируете продажу моего романа?
– Не употребляйте таких выражений! Вышла только первая часть.
– Надеетесь, что остальные две не выйдут?
– Когда выйдут, тогда и будем заключать контракты.
– Издатель может судить по одной части, даже только по имени автора. «Тайм» предлагает вам неслыханные деньги, а вы уклоняетесь.
– Деньги нас не интересуют. Экономический фактор для нас не главный.
– А для нас, марксистов, – не без издевки произнес я, – он главный. Слушайте меня внимательно. В течение часа вы отправляете издателю приглашение приехать в Москву для заключения контракта. Если вы этого не сделаете, то завтра я созову пресс-конференцию, где объявлю, что вы. Четвериков, срываете продажу книги в надежде на изменение политической обстановки. Можете не сомневаться – придут все аккредитованные здесь иностранные корреспонденты.
На следующий день мне сообщили: приглашение ВААПа в Нью-Йорке получено, Роджер Дональд вылетает.
С аэродрома Роджера привезли к нам в Переделкино, где уже собрались сотрудники московского бюро «Тайма». По российскому обычаю выпили, закусили. Роджер оказался веселым, энергичным человеком, лицо обаятельное, улыбка открытая, в молодости был актером, и жена его Диана – актриса. Он станет редактором англо-американских изданий «Детей Арбата», «Страха», «Праха и пепла». Дружим с ним много лет, объясняемся на французском, он им немного владеет, я тоже что-то помню. Француза мне понять труднее, а с человеком, плохо говорящим по-французски, могу как-то объясниться. Видимо, у людей, подзабывших язык, остаются в памяти самые необходимые расхожие слова, которыми они оба и манипулируют. Неуверенность замедляет речь, вызывает паузы, это тоже помогает.
По приказу Четверикова юристы из ВААПа мучили Роджера два дня, брали на измор, крючкотворы! Я негодовал: «Плюньте на них, сам подпишу с вами контракт». Но Роджер проявлял завидную выдержку, улыбался и довел дело до конца. А, подписав контракт, пригласил участников переговоров на ланч в ресторан Хаммеровского центра. Я пожал плечами: «Зачем?! Это же ваши мучители!» Он рассмеялся, и «мучители» рассмеялись – отправились в ресторан, пили и ели с большим аппетитом. За ланчем я сказал Роджеру: «Вы не успели побывать в Кремле, не осмотрели других достопримечательностей Москвы. Но в Переделкине вы увидели, как живут сельские жители в нашем с Таней лице, а в ВААПе – каковы советские бюрократы. Так что кое-какое представление о России имеете».
После этого «прорыва» ВААП начал заключать контракты. «Дети Арбата» изданы в 52 странах.
Люди, подобные Кравченко и Четверикову, всю свою жизнь привыкшие запрещать и указывать, оказались даже не способны сопротивляться. Система рухнула, «руководящие товарищи» надели свои пальто, шляпы, отправились по домам, а оттуда в собес хлопотать о пенсии, остальные 18 миллионов членов партии разбрелись кто куда.
Зашли как-то с Таней в Центральный Дом литераторов пообедать. Идем по ресторану. Вдруг меня останавливает Генрих Боровик. Улыбается, показывает на стоящий рядом столик – сидят там два иностранца: «Знакомьтесь!» И называет имя английского автора детективов, второй тоже писатель – представитель общества «Британия-СССР».
– Я слышал о вашем новом романе, – сказал представитель общества «Британия – СССР», – и читал ваш «Тяжелый песок». Несколько лет назад мы ждали вас в Лондон, но вы не приехали.
– Тогда не выпустили мою жену, и я отказался ехать.
– Анатолий Наумович! – вмешался Боровик. – Теперь этих проблем у вас не будет. Я – председатель Комитета защиты мира, от нас вы можете ехать в любую страну, куда угодно.
– Спасибо…
– Поздравляю вас от всего сердца! – добавил Боровик. – Кончилась трагедия с романом – книга вышла. Поверьте, я говорю искренне.
Усевшись рядом с Таней, я передал ей этот разговор.
Она пожала плечами.
– Ладно, – сказал я, – будем и дальше «река брести, котома нести».
Такой татарской поговоркой я иногда заменял наше обычное «Побредем ужо, Марковна».
Из ЦДЛ мы отправились домой в Переделкино. По дороге на Кутузовском проспекте заехали в магазин «Диета», где раз в неделю писатели могли купить набор продуктов, так называемый «заказ»: курицу или килограмм мяса, полкило сосисок или полкило «докторской» колбасы, килограмм селедки, килограмм гречневой крупы или риса, килограмм сахара, банку сгущенного молока, баночку растворимого кофе, пачку масла, печенья и чая. Не густо для семьи на неделю, но все же еда, в магазинах ничего нет. Стоим с Таней в очереди, двигаемся потихоньку к продавщице, входит в магазин старушка, видит гречневую крупу, мясо, сахар на прилавке, пристраивается в хвост. Ей объясняют: «Бабушка, здесь заказы для учреждения».
– Господи, когда вы только нажретесь! – говорит старушка и отходит к пустым полкам.
Николай Михайлович Шилин, сооружавший саркофаги для Ленина, Димитрова, Хо Ши Мина, рассказывает:
«…Но больше всего меня поразила горбачевская дача. На ее строительстве работало семьсот человек… Ни у Сталина, ни у кого такой виллы не было… Как из нее выходишь, справа скала, так в ней прорубили шурф к морю и брали воду для бассейна за восемьсот метров от берега. Потом ее очищали, подогревали и только после этого заливали. Стены у бассейна стеклянные, а когда погода хорошая, они открываются».
Вот так вот… А тут старушка на фоне пустых полок.
Приехал к нам на дачу знаменитый английский писатель Грэм Грин, автор «Тихого американца», «Нашего человека в Гаване» и других известных романов, с ним жена Ивонна, живут в гражданском браке, оба не могут расторгнуть предыдущий – католики. Ему 83, ей под семьдесят, обитают во Франции, много путешествуют по миру. Несмотря на возраст, Грин на меня произвел впечатление человека подвижного, легкого на подъем, с мгновенной реакцией – глаза настороженные, взгляд с легким прищуром, испытующий. После его смерти мне стали попадаться статьи, в которых утверждалось, что в свое время Грэм Грин был агентом английской разведки. Возможно. В Англии на репутацию это пятна не кладет: выполнение патриотического долга. Пример – отношение к Сомерсету Моэму. Грэм Грин сказал, что во Франции много говорят о «Детях Арбата» и ему очень приятно познакомиться со мной.
– Прекрасно, – отвечаю, – и я очень рад с вами познакомиться, но сначала покажу вам одну вещь, подождите минуту.
Пошел в кабинет и вынес оттуда изданный в 1966 году в ФРГ свой роман «Лето в Сосняках» с рекламной надписью: «Русский Грэм Грин». Он удивился, заулыбался и, не скрывая удовольствия, протянул книгу Ивонне.
– Какой неожиданный сюрприз, большая честь для меня.
Я возразил:
– Наоборот, это для меня большая честь; прочитав эту надпись двадцать лет назад, я подумал, что из меня действительно может получиться писатель.
Я ответил так, как обычно отвечал на подобные вопросы:
– Вы странные люди, никто не требует с вас ответа за атомные испытания в Неваде, за действия Рейгана или Шульца. А с меня вы спрашиваете. Я лично за то, чтобы человек жил там, где он хочет. Но решаю не я, а правительство. К нему и обращайтесь.
– Вы правы, – согласился Разер, – но дело не только в вашем правительстве. Я говорил с простыми людьми, они настроены против уезжающих.
– Не все. Но, безусловно, есть и противники. Наша пропаганда представляла Запад врагом, а уезжающих туда – предателями. К сожалению, это откладывалось в сознании. И еще. Каждый американец или сам эмигрант, или эмигранты его предки. Русские – укоренившийся народ, веками живут на этой земле, оберегают ее от захватчиков, и потому в глазах многих россиян человек, покидающий страну, дезертир. Такое представление Сталин умело эксплуатировал, объявил «границу на замке». Сейчас мы становимся открытым обществом, цивилизованным государством, я надеюсь, каждый будет ездить куда угодно, жить где угодно, как это принято во всем мире.
Почти вслед за Разером приехала группа из программы «Время», руководил ею симпатичный молодой человек, представился просто: «Алеша». Задавал толковые вопросы, съемка получилась удачной. «В девять включайте телевизор, будем вас показывать». Смотрим программу, ничего нет. Оказалось, руководитель телевидения Кравченко убрал мой материал: слишком остро. Алешу вызывали «на ковер», инкриминировали политическую близорукость. Он мне позвонил: «У Кравченко я чувствовал себя как ваш Саша на партийном собрании». Третий год перестройки, «Дети Арбата» уже печатаются, а наши зубры никак не могут с этим смириться.
Но вот звонок. Начальник Управления информации МИДа – Геннадий Иванович Герасимов, человек умный, прогрессивный, намерен показать в ближайшем выпуске «Международной панорамы» кусок из фильма Разера с сюжетами о Ельцине, Коротиче и обо мне. «Разрушим стену умалчивания, Анатолий Наумович, фильм превосходный!»
Я не отказал себе в мстительном удовольствии позвонить на следующий день Кравченко:
– Передачу о себе на советском экране я смотрю в американском исполнении. Таковы теперь у вас порядки?
– Поздно об этом говорить, – он бросил трубку. Сообщение из Нью-Йорка: представителю «Тайма» Роджеру Дональду не дают советскую визу: нет приглашения из ВААПа. Дональд должен заключить договор на издание «Детей Арбата». Звоню директору ВААПа Четверикову:
– Почему саботируете продажу моего романа?
– Не употребляйте таких выражений! Вышла только первая часть.
– Надеетесь, что остальные две не выйдут?
– Когда выйдут, тогда и будем заключать контракты.
– Издатель может судить по одной части, даже только по имени автора. «Тайм» предлагает вам неслыханные деньги, а вы уклоняетесь.
– Деньги нас не интересуют. Экономический фактор для нас не главный.
– А для нас, марксистов, – не без издевки произнес я, – он главный. Слушайте меня внимательно. В течение часа вы отправляете издателю приглашение приехать в Москву для заключения контракта. Если вы этого не сделаете, то завтра я созову пресс-конференцию, где объявлю, что вы. Четвериков, срываете продажу книги в надежде на изменение политической обстановки. Можете не сомневаться – придут все аккредитованные здесь иностранные корреспонденты.
На следующий день мне сообщили: приглашение ВААПа в Нью-Йорке получено, Роджер Дональд вылетает.
С аэродрома Роджера привезли к нам в Переделкино, где уже собрались сотрудники московского бюро «Тайма». По российскому обычаю выпили, закусили. Роджер оказался веселым, энергичным человеком, лицо обаятельное, улыбка открытая, в молодости был актером, и жена его Диана – актриса. Он станет редактором англо-американских изданий «Детей Арбата», «Страха», «Праха и пепла». Дружим с ним много лет, объясняемся на французском, он им немного владеет, я тоже что-то помню. Француза мне понять труднее, а с человеком, плохо говорящим по-французски, могу как-то объясниться. Видимо, у людей, подзабывших язык, остаются в памяти самые необходимые расхожие слова, которыми они оба и манипулируют. Неуверенность замедляет речь, вызывает паузы, это тоже помогает.
По приказу Четверикова юристы из ВААПа мучили Роджера два дня, брали на измор, крючкотворы! Я негодовал: «Плюньте на них, сам подпишу с вами контракт». Но Роджер проявлял завидную выдержку, улыбался и довел дело до конца. А, подписав контракт, пригласил участников переговоров на ланч в ресторан Хаммеровского центра. Я пожал плечами: «Зачем?! Это же ваши мучители!» Он рассмеялся, и «мучители» рассмеялись – отправились в ресторан, пили и ели с большим аппетитом. За ланчем я сказал Роджеру: «Вы не успели побывать в Кремле, не осмотрели других достопримечательностей Москвы. Но в Переделкине вы увидели, как живут сельские жители в нашем с Таней лице, а в ВААПе – каковы советские бюрократы. Так что кое-какое представление о России имеете».
После этого «прорыва» ВААП начал заключать контракты. «Дети Арбата» изданы в 52 странах.
Люди, подобные Кравченко и Четверикову, всю свою жизнь привыкшие запрещать и указывать, оказались даже не способны сопротивляться. Система рухнула, «руководящие товарищи» надели свои пальто, шляпы, отправились по домам, а оттуда в собес хлопотать о пенсии, остальные 18 миллионов членов партии разбрелись кто куда.
Зашли как-то с Таней в Центральный Дом литераторов пообедать. Идем по ресторану. Вдруг меня останавливает Генрих Боровик. Улыбается, показывает на стоящий рядом столик – сидят там два иностранца: «Знакомьтесь!» И называет имя английского автора детективов, второй тоже писатель – представитель общества «Британия-СССР».
– Я слышал о вашем новом романе, – сказал представитель общества «Британия – СССР», – и читал ваш «Тяжелый песок». Несколько лет назад мы ждали вас в Лондон, но вы не приехали.
– Тогда не выпустили мою жену, и я отказался ехать.
– Анатолий Наумович! – вмешался Боровик. – Теперь этих проблем у вас не будет. Я – председатель Комитета защиты мира, от нас вы можете ехать в любую страну, куда угодно.
– Спасибо…
– Поздравляю вас от всего сердца! – добавил Боровик. – Кончилась трагедия с романом – книга вышла. Поверьте, я говорю искренне.
Усевшись рядом с Таней, я передал ей этот разговор.
Она пожала плечами.
– Ладно, – сказал я, – будем и дальше «река брести, котома нести».
Такой татарской поговоркой я иногда заменял наше обычное «Побредем ужо, Марковна».
Из ЦДЛ мы отправились домой в Переделкино. По дороге на Кутузовском проспекте заехали в магазин «Диета», где раз в неделю писатели могли купить набор продуктов, так называемый «заказ»: курицу или килограмм мяса, полкило сосисок или полкило «докторской» колбасы, килограмм селедки, килограмм гречневой крупы или риса, килограмм сахара, банку сгущенного молока, баночку растворимого кофе, пачку масла, печенья и чая. Не густо для семьи на неделю, но все же еда, в магазинах ничего нет. Стоим с Таней в очереди, двигаемся потихоньку к продавщице, входит в магазин старушка, видит гречневую крупу, мясо, сахар на прилавке, пристраивается в хвост. Ей объясняют: «Бабушка, здесь заказы для учреждения».
– Господи, когда вы только нажретесь! – говорит старушка и отходит к пустым полкам.
Николай Михайлович Шилин, сооружавший саркофаги для Ленина, Димитрова, Хо Ши Мина, рассказывает:
«…Но больше всего меня поразила горбачевская дача. На ее строительстве работало семьсот человек… Ни у Сталина, ни у кого такой виллы не было… Как из нее выходишь, справа скала, так в ней прорубили шурф к морю и брали воду для бассейна за восемьсот метров от берега. Потом ее очищали, подогревали и только после этого заливали. Стены у бассейна стеклянные, а когда погода хорошая, они открываются».
Вот так вот… А тут старушка на фоне пустых полок.
Приехал к нам на дачу знаменитый английский писатель Грэм Грин, автор «Тихого американца», «Нашего человека в Гаване» и других известных романов, с ним жена Ивонна, живут в гражданском браке, оба не могут расторгнуть предыдущий – католики. Ему 83, ей под семьдесят, обитают во Франции, много путешествуют по миру. Несмотря на возраст, Грин на меня произвел впечатление человека подвижного, легкого на подъем, с мгновенной реакцией – глаза настороженные, взгляд с легким прищуром, испытующий. После его смерти мне стали попадаться статьи, в которых утверждалось, что в свое время Грэм Грин был агентом английской разведки. Возможно. В Англии на репутацию это пятна не кладет: выполнение патриотического долга. Пример – отношение к Сомерсету Моэму. Грэм Грин сказал, что во Франции много говорят о «Детях Арбата» и ему очень приятно познакомиться со мной.
– Прекрасно, – отвечаю, – и я очень рад с вами познакомиться, но сначала покажу вам одну вещь, подождите минуту.
Пошел в кабинет и вынес оттуда изданный в 1966 году в ФРГ свой роман «Лето в Сосняках» с рекламной надписью: «Русский Грэм Грин». Он удивился, заулыбался и, не скрывая удовольствия, протянул книгу Ивонне.
– Какой неожиданный сюрприз, большая честь для меня.
Я возразил:
– Наоборот, это для меня большая честь; прочитав эту надпись двадцать лет назад, я подумал, что из меня действительно может получиться писатель.