- Знаю.
- Значит, Пяйвия послал ты?
- Да. Он мой внук, у меня не было выбора.
- Пяйвий! - встрепенулся Глеб. - Где он? Он жив?
- Жив. Он сейчас далеко отсюда, ,но скоро вы его увидите.
Элльм поднялся, снял со стены бубен и колотушку.
- Ждите здесь.
Завеса над входом приподнялась, опустилась, и Глеб с Костой остались одни, под пристальным взглядом деревянного идола.
- Мне это не нравится, - признался Глеб, косясь то на чучело совы, то на чародейский огонь, который беззвучно горел посреди вежи.
- Мне тоже, - сказал Коста. - Но раз влипли, поздно каяться.
Он тихонько отодвинул пальцем край завесы.
- Что там? - шепотом спросил Глеб.
- Погоди, ничего не вижу... Ага! Старик стоит под елкой... там, где была упряжка. Больше никого.
- С кем он собирался поговорить, не помнишь?
- Какой-то дух, забыл имя... Стой! - Коста прижался к щели. - Кажется, начинается.
-Что?
- Старик стучит в бубен... Слышишь?
Снаружи донеслись мерные глухие удары и бряканье медных колец. Глеб подполз к Косте, но тот, увлекшись созерцанием невиданного зрелища, загородил собою весь вход.
- Дай поглядеть!
Глеб отвоевал себе небольшое пространство, глянул в щель и увидел Элльма, который с отрешенным выражением на морщинистом лице бил колотушкой в бубен. Рука его двигалась механически, а глаза были устремлены к небу, откуда холодным рыбьим оком смотрела луна.
У Глеба затекли ноги. Он оторвался от щели и машинально потрогал меч, лежавший рядом с очагом. Ощущение надежности, которое прежде исходило от оружия, исчезло - выпуклые глаза идола со вставленными в них черными жемчужинами пронизывали взглядом, от которого по коже пробегали мурашки. Глеб понял, что в этой стране все решает не грубая сила мышц и не твердость закаленной стали, а нечто, находящееся за пределами осязания и даже осознания. Мундус сенси-билис...
- Упал! - раздался негромкий возглас Косты.
- Кто?
- Старик. Уронил колотушку и носом в снег...
Элльм лежал неподвижно, уткнувшись лицом в наст и раскинув руки, в одной из которых был по-прежнему Зажат бубен. Колотушка, отброшенная последним судорожным движением, валялась поодаль. Над поляной стояла мертвая тишина.
- Что с ним? - спросил Глеб, уже не понижая голоса. - Может, выйти, посмотреть?
- Сиди, - одернул его Коста. - Сказано - ждать, значит, будем ждать.
- А вдруг с ним что-то случилось? Сердце...
- Не дергайся. Он еще нас с тобой переживет.
- Но почему он лежит?
- Он разговаривает с духами. Не мешай.
- А вдруг замерзнет?
- Не замерзнет. Колдуны - народ живучий. Время тянулось медленно. Элльм не шевелился и не издавал ни звука. Глеб поднялся и стал нервно ходить по веже - три шага туда, три обратно, но зацепил локтем сову и чуть не свалил ее в очаг. Коста дернул его за штанину:
- Сядь!
Глеб сел, но волнение бродило в нем, как пиво в бочке.
- А если духи наплетут ему, что нас надо принести в жертву?
- Стоило из-за этого тащиться в такую даль,. Я думаю, тут что-нибудь позаковыристее.
- Что именно?
- Спросим, когда вернется.
Прошла ночь, потом день. У Косты опять засосало под ложечкой, и он с сожалением взглянул на пустой котел.
- Я знаю, где лежит сало. Достанем?
- Иди ты со своим салом! - Глеб ударил кулаком по рогоже. - Как хочешь, а я...
Договорить он не успел - завеса взметнулась вверх. На пороге стоял Элльм. Он был похож на человека, чьи силы истощены до крайности. На щеках выступила желтизна, глаза с опухшими веками слезились, как после нескольких бессонных ночей, грудь вздымалась тяжело и часто. Над левой бровью запеклась кровь - падая, он ударился о наст.
Глеб с Костой замерли, готовясь выслушать страшное пророчество, но Элльм прошел мимо них, повесил на место бубен и колотушку и проговорил, будто извиняясь:
- Добраться до Верхнего Мира нелегко. Пока туда, пока назад...
Он поднял чучело совы - под ним лежало что-то плоское и круглое, завернутое в обрывок выскобленной нерпичьей шкурки. Протянул Глебу:
- Разверни.
Внутри оказался осколок слюды. Глеб положил его на ладонь, не зная, что делать дальше. Над его плечом склонился Коста и удивленно присвистнул:
- Гляди!
На бледно-зеленой поверхности возник яркий блик. Глеб подумал, что это отблеск пламени, слегка повернул пластину, но блик не исчез - наоборот, он растекся, как растекается капля вина, упавшая на скатерть. В середине образовавшегося пятна появилась прореха, розовая дымка стала быстро таять, и вскоре на слюдяном овале, как в темном зеркале, соткалось из разноцветных клякс размытое отражение человеческого лица. Но это было не лицо Глеба и не лицо Косты - с поверхности волшебной пластины на них смотрела женщина!
Через пару мгновений изображение стало четким - теперь его можно было рассмотреть во всех подробностях. Глеб сразу подметил узкий - как у всех в земле Тре - разрез глаз, широкие скулы и две маленьких серьги, сделанные из блестящих камешков, похожих на кусочки смальты. Женщина не походила на дикарку - ее взгляд был умным и проницательным... пожалуй, даже слишком проницательным. Нерусская внешность не мешала ей быть симпатичной - вот только волосы, черными змейками спускавшиеся на щеки, придавали ей какой-то странный вид. Глебу показалось, что нечто подобное он уже где-то видел.
- Кто это? - спросил Коста.
- Аццы, - ответил Элльм, произнеся начальное "а" как глубокий вдох и медленно выцедив двойное "ц". - Нечисть с гряды Кейв.
- Нечисть? А по виду не скажешь...
- В том-то и беда.
Элльм забрал у Глеба осколок, завернул его и накрыл чучелом совы. Потом откинулся назад и, прикрыв глаза, стал рассказывать:
- Земля Тре была избранной землей Великого Аййка, землей Света и Чистоты. Вы видели белизну снега? Такими были наши души. Вы видели прозрачность озерной воды? Такими были наши сердца. Мы не знали, что такое ложь, мы не умели красть и поднимали луки только затем, чтобы добыть себе необходимое пропитание... Но однажды охотник из погоста Паз ради забавы убил гирваса, и Великий Аййк разгневался. Сперва на нас обрушились морозы и снегопады, а потом черный Огги создал Аццы...
В голове у Глеба всплыло только что виденное лицо незнакомки, и память цепочкой потянулась в прошлое: Киев... княжеские посланники... поездка в Византию... древние развалины... фрески... Горгона!
- В жилах Аццы течет черная кровь, - продолжал Элльм. - У нее внешность человека, но душа паука, вернее, паучихи. Ее взгляд обладает магическим действием - он убивает душу. Тех, кто попал под него, называют наследниками Аццы. Даже я не знаю, сколько их сегодня живет среди нас. Может быть, сотни, может быть, тысячи... Они расходятся по земле, находят себе пары среди лопинов и продолжают размножаться.
- Что же тут страшного?
- Белый снег смешался с грязью. Народ земли Тре перестал быть непорочным, наши души и сердца запятнаны. Среди нас живут люди, которые, сами того не сознавая, сеют пороки. Из-за них лопины познали, что такое ложь и корысть, научились отнимать чужие жизни ради обогащения.
- Чем мы можем помочь? - спросил Глеб.
- Земля Тре уже никогда не станет землей Света и Чистоты. Но если наследники Аццы будут появляться и далее, наш народ просто исчезнет - он будет уничтожен пороками, как были уничтожены многие великие народы... Я не хочу этого. Год назад я попросил Сайво-Олмако посмотреть, что написано в Свитке Судьбы, который держит в руках Великий Аййк.
- И что же?
- Я получил ответ: Аццы смогут убить не лопины, Аццы смогут убить только смелые люди из племени руши. И тогда я послал Пяйвия на юг.
- Понятно... - Коста, скрывая волнение за привычной маской невозмутимости, взял булаву, переложил ее из одной руки в другую. - Значит, по-твоему, с этой нечистью должны разделаться мы?
- Так сказал Сайво-Олмако. Я верю, что вы сможете это сделать.
- А как же ее чары?
- На руши они не действуют.
- Подождите. - Сказанное Элльмом еще не до конца улеглось в голове Глеба, и он поднял руку. - Почему Пяйвий сам не рассказал нам об этом?
- Это было главное условие. Вы должны были узнать обо всем только здесь, в земле Тре. К сожалению, я допустил ошибку, и Огги послал в погоню за Пяйвием Аксана. Вы знаете, что случилось после...
На мгновение в веже установилась тишина, и Глеб услышал биение собственного сердца.. - Аццы... Как мы ее найдем?
- Раз в год все злые силы собираются на Элгорасе.
- Понятно.
Элльм взглянул на него из-под нахмуренных бровей, проговорил сердито:
- Ты не дослушал. Сайво-Олмако сказал мне, что в этом году Аццы не будет вместе с остальными - она проведет этот день у себя, на Безымянном Острове. Там вы ее и найдете. Я дам вам быстрых оленей, они доставят вас в погост Истертой Скалы, который находится возле устья Кремневой реки. Там вас встретят друзья и покажут дорогу дальше.
- Разве ты не поедешь с нами?
- Нет. Я должен остаться здесь.
- Хорошо. - По морщинам, собравшимся на лбу Ко-сты, было видно, как напряженно работает мысль. - Допустим, мы найдем ее. Чем ее можно прикончить мечом? булавой?
Элльм покачал головой:
- Если бы все было так просто... Ответ на этот вопрос я смогу получить только тогда, когда вы прибудете на место.
- Как же мы его узнаем?
- Я найду способ вам сообщить... И еще. Если над вами нависнет угроза, я появлюсь. Но это будет только в самом крайнем случае.
- И на том спасибо.
- Я уже говорил: мои возможности ограничены, - сказал Элльм, и в его голосе Глебу послышалась затаенная печаль.
- Этот день... когда он наступит?
- Это самый темный день в году, когда происходит борьба между черными и белыми силами. До него осталось ровно три недели.
- Успеем?
- До погоста Истертой Скалы олени донесут вас за несколько дней, а Безымянный Остров находится в устье Кремневой реки. У вас будет время, чтобы отдохнуть и осмотреться.
- Лучше не мешкать, - сказал Коста. - Сможем мы выехать сегодня?
- Уже поздно. Вы отправитесь завтра утром. Всю ночь Глеб проворочался на жесткой подстилке. Едва он закрывал глаза, как в воображении представала Аццы и волосы-змейки на ее голове начинали шевелиться. Он лежал, глядя вверх, и смотрел сквозь реп-пень на холодные звезды. Рядом как ни в чем не бывало храпел Коста.
Поутру Элльм накормил их жареным оленьим мясом и принялся прямо из воздуха ткать обещанную одежду. Он смотрел на гибкие языки пламени и шевелил пальцами, будто разматывал клубок, а за его спиной, на рогоже, появлялись каньги - короткие меховые сапоги с оборками - и ярры - непромокаемые рыбацкие штаны. Глеб глядел на чудо, раскрыв рот. Коста сидел со спокойным лицом - он дал себе слово ничему не удивляться. Когда последняя пара каньг шлепнулась на рогожу, он напомнил Элльму:
- Шубы...
- Не торопи, - пробурчал Элльм недовольным голосом и, протянув руку, извлек из пустоты заячью шубу.
Жестом заправского купца встряхнул ее, растянул на растопыренных пальцах и подал Косте. - Годится?
Шуба была пошита добротно - на зависть даже опытным мастерам. Коста провел рукой по густому меху, проверил застежки.
- А как она по-здешнему называется?
- Печок. Примерь.
Шуба пришлась Косте впору. Он запахнул ее, погрузил руки в глубокие карманы.
- Ладная вещь.
Элльм с привычной сноровкой сотворил второй печок - для Глеба. Проверил, нет ли в чем недостачи, и по обычаю положил в каньги пучки сухой травы - чтобы мягче было ходить. Подождал, пока гости облачатся в новое, и протянул им вукс с провизией.
- Здесь семга, пойда, оленье мясо... На дорогу хватит.
Все вместе они вышли из вежи. Упряжка, та самая, на которой Элльм с Костой ездили за Глебом, уже стояла у входа. Олени перебирали копытами, а волшебный свет, исходивший от них, ложился на снег неровными голубыми мазками. Коста положил мешок в кережу, пристроил рядом меч и булаву - так, чтобы в случае чего они были под рукой.
Мороз за ночь усилился. Глеб подышал на озябшие ладони.
- Вот память! - сказал Элльм с досадой. - Про койбицы забыл...
С этими словами он поднял руки и поймал две пары меховых рукавиц, упавших откуда-то сверху.
- Держите. Без них никак.
- Понятное дело, - отозвался Коста, натягивая кой-бицу на широченную ладонь. - Теперь все?
- Все. Садитесь в кережу, я должен сказать вам еще несколько слов.
Они сели в лодку: Коста спереди, Глеб сзади.
- Ваш путь прямо на север, - сказал Элльм. - Олени знают дорогу.
- На север? Еще дальше? - Глеб опять вспомнил Пяйвия и давний разговор в торопецкой корчме. - Я думал, это уже край света.
- Край света не здесь. Свет заканчивается у Вайды. Вам нужен погост Истертой Скалы, а это ближе. Олени могут бежать круглые сутки, и скоро вы будете на месте. Но... - Элльм сделал многозначительную паузу, и голос его стал твердым как камень. - Помните о том, что тундра полна злых духов, особенно сейчас. Поэтому дайте оленям волю и нигде не останавливайтесь.
Казалось, олени понимали эти слова и нетерпеливо переступали с ноги на ногу, стремясь побыстрее тронуться в путь. Коста придерживал их, а Элльм продолжал говорить:
- Огги сделает все, чтобы вам помешать. Но в вас есть сила... я чувствую ее...
Олени шагом тронулись с места и повлекли легкую, как гусиное перо, кережу по обледенелому насту. Элльм шел рядом и торопливо давал последние наставления:
- Если встретите Талу... если поймете, что уйти невозможно... обойдите три раза вокруг берлоги.
- Тала? Кто это?
- Слуга Огги. У Огги много слуг. А берлога... - Олени перешли на бег, и Элльм уже не поспевал за упряжкой. - Вы все поймете сами. Я верю в вас...
Коста попытался натянуть поводья, но олени неудержимо рвались вперед.
- А если встретите Адзь... - говорил Элльм, задыхаясь и отставая все больше и больше, - тогда...
- Кого? - крикнул Глеб, обернувшись назад.
- Адзь... Это...
Но тут из-под оленьих копыт взметнулись фонтанчики серебряных искр, и упряжка стрелой полетела по лесной дороге. Белый вихрь, вырвавшийся из-под кережи, скрыл из глаз маленькую фигуру Элльма, а его слабый голос утонул в шуме ветра.
Чудесные олени мчались по безбрежной тундре. Лес скоро кончился, и со всех сторон хлынула белизна. Она обжигала зрение, опаляла мозг, бурлящим потоком врывалась в сердце и, словно хмельное вино, растекалась по жилам. Не стало земли, не стало неба - не стало ничего, кроме белизны, заполнившей собою всю Вселенную.
Олени цокали копытами, кережа скользила по снегу, заячья шуба приятно согревала тело... Глеб задремал, опьяненный белизной, и очнулся только тогда, когда Коста, обернувшись, толкнул его локтем в плечо: .
- Проснись...
Глеб вздрогнул и заморгал сонными глазами,
- Где мы?
- Почем я знаю. Верст пятьдесят от берега отмахали.
Олени лихо перенесли кережу через скованную льдом речку и углубились в редколесье. По обеим сторонам замелькали тонкие деревца. Северная природа согнула их и превратила в уродливых калек. Глеб смотрел на скрюченные стволы, на выщипанные ветрами и придавленные тяжелым снегом кроны и чувствовал, как в сердце медленно и тихо заползает жалость...
- Стоп! - сказал вдруг Коста и дернул поводья. Олени строптиво зафыркали и замотали головами. Ветвистые рога звучно стукнулись друг о друга, и в воздух, как пух из разорванной подушки, поднялось облако мохнатых снежинок.
- Что там? - Глеб выглянул из-за плеча Косты и увидел впереди, прямо на дороге, темное пятно.
Олени пробежали еще несколько саженей и нехотя остановились. Коста выскочил из кережи, заскрипел каньгами по крупитчатому насту, и из его уст вырвалось невольное восклицание. На снегу, в луже заледеневшей крови, лежал человек. Его глаза стеклянно смотрели в небо, а тело... Видавшего виды Косту передернуло, когда он увидел лишенную волос и кожи голову (содранный скальп валялся тут же) и руку, вырванную из плеча. Он попытался приподнять тело, но оно крепко вмерзло в багровую наледь.
- Кто это? - спросил Глеб и поежился, словно шуба с теплым названием "печок" вдруг перестала греть.
- По виду лопин.
- Кто его так?
- Не иначе зверь... Гляди-ка, там, кажется, еще один.
Коста схватил рукой узду, и олени двинулись вперед, обходя замерзший труп. Снег впереди был разворочен, сизое ледяное крошево смешалось с алыми сгустками.
- Следы! - сказал Коста. - Медвежьи...
Они вывернули из-за сгорбленной березы и увидели еще одного человека. Он лежал на боку, а из ноги торчали обломки сломанной кости. Кровь дымящимся ручейком стекала на снег, протапливая глубокую лунку.
Коста склонился над ним, прикоснулся рукой к окровавленной щеке. Веки лопина медленно поднялись, приоткрыв голубые зрачки, в которых, как пламя в светце, угасал разум.
- Ты откуда? - спросил Коста.
Лопин не понял вопроса, а может, и не расслышал. Он уткнулся в Косту неподвижным взглядом, но, заметив что-то за его спиной, шевельнулся и прошептал бескровными губами:
- Тала... Чиррэ...
Это были его последние слова - веки опустились, и по изуродованному телу побежала предсмертная судорога. Коста посмотрел на продавленный снег, выпрямился и шагнул к упряжке. Олени тревожно вздрагивали и косились в сторону - на огромный сугроб с черной дырой, над которой вилась струйка пара.
- Вот она, берлога... - проговорил Коста. Из сугроба донеслось глухое рычание, рыхлый снежный покров на нем заколебался и с шуршанием потек вниз. Мгновение - и Коста увидел перед собой гигантского бурого медведя.
- Берегись! - крикнул Глеб. Медведь поднялся на задние лапы и косматой горой навис над Костой Он был раза в два крупнее тех медведей, что водились в новгородских лесах, а в его глазах, налитых густой желтизной, было что-то завораживающее. Они вонзились в Косту как два стальных бурава.
Коста сбросил печок и выхватил нож. Медведь сделал шаг и махнул многопудовой лапой, метя ему в голову, но Коста отскочил и нырнул под осиновый ствол, накренившийся, как колодезный журавль. Медведь зарычал, и под его лапами громко защелкал хрупкий кустарник.
Глеб нащупал рядом с собой меч и хотел выпрыгнуть из кережи, но Коста крикнул:
- Сиди! Сам справлюсь.
Медведь всей своей тушей навалился на осину, и она хрустнула, словно тонкая лучина. Глеб увидел, как из поднявшейся вверх снежной пыли вынырнула рука Косты, и широкое лезвие ударило медведю в бок. Удар вышел не слишком удачным - нож ширкнул по сбившейся в колтуны шерсти, и Коста, не удержавшись на ногах, кубарем полетел в снег.
Медведь отшвырнул от себя обломок ствола и оскалил пасть. Осколки ледяной корки, похожие на сахарные леденцы, брызнули из-под лап. Он бросился на упавшего человека, но Коста успел вскочить на ноги, и громадная бурая масса рухнула рядом с ним, разметав в стороны серебристое сеево. Коста занес над медведем нож. Когтистая лапа, взломав наст, ударила ему в голень. Нож описал сверкающую дугу и рассек медведю ухо. Кровь яркими, густеющими на морозе горошинами посыпалась на снег... медведь взревел... Глеб увидел, как Коста перелетел через медвежью тушу и зарылся в сугроб. Зверь выпрямился и поднял над головой передние лапы.
Коста перекатился с живота на спину. Разгоряченный поединком, стряхнул с рук койбицы и сжал рукоятку ножа взопревшей ладонью. Медведь упал на него, намереваясь вдавить в раздробленный наст, но Коста вывернулся и ужом скользнул в сторону. Нож вонзился в косматый загривок. Медведь с оглушительным ревом замотал головой, и нож, вырвавшись из пальцев Косты, погрузился в снег.
Глеб с мечом в руке выпрыгнул из кережи. Собираясь с мыслями, замер... Швырнул меч обратно в кережу и, проваливаясь в снег, побежал к берлоге. В голове хрустальными льдинками зазвенели слова Элльма: "Если встретите Талу... если поймете, что уйти невозможно..."
Отчаяние! Коста вдавил в медвежью спину кулак и удивился собственной наивности. Закрутил головой в поисках оружия. Дерево? Схватил руками корявый ствол, с надрывным стоном потянул на себя. Но корни чахлого деревца крепко вцепились в мерзлую землю - тонкая верхушка надломилась, и Коста упал прямо в медвежьи объятия.
"Если встретите Талу... Кто такой Тала? Слуга Огги. Слуга Огги..."
Медведь ударил Косту в грудь. Клочья кафтана, как увядшие листья, полетели на снег. Россыпь багровых капель оросила белизну. Коста каким-то чудом устоял на ногах и, качнувшись вперед, обхватил медведя длинными руками.
"У Огги много слуг. Если встретите Талу, обойдите три раза вокруг берлоги..."
Глеб, утопая в снегу, обошел вокруг берлоги один раз... другой... Ощутил, как сердце бешено колотится в груди, тяжким молотом ударяя в раздувшиеся легкие.
Медведь повалил Косту в сугроб и стал терзать огромными лапами. Коста, стиснув зубы, вжимался в снег, словно надеялся провалиться сквозь саженный слой, сквозь вечную мерзлоту и выскользнуть из-под смертельного пресса.
Третий круг дался Глебу очень тяжело. Ему показалось, что снег превратился в свинцовый расплав - ноги в каньгах горели от нестерпимого жара, он с трудом выволакивал их из рыхлого месива, чтобы сделать шаг... потом еще один... еще...
Круг замкнулся. Глеб, обессилев, ткнулся лицом в сугроб, но не почувствовал холода. С его телом происходило что-то странное - оно стремительно увеличивалось в размерах, раздаваясь в длину и в ширину. Кожа зудела, словно откуда-то изнутри, из глубины тела, в нее впивались мириады крохотных заноз. Глеб схватился рукой за лицо, и в щеку вонзились когти - его собственные когти! Он посмотрел на свою руку и увидел толстый обрубок с хищно загнутыми крючками. Этот обрубок прямо на глазах обрастал густой коричневой шерстью. Глеб заставил себя опустить глаза и увидел, что такой же шерстью покрываются ноги, живот, грудь...
Он чувствовал себя куском металла, попавшим под удары кузнечных молотов. Чудовищная сила корежила, выворачивала, растягивала его, безжалостно сминая прежние формы и творя что-то новое - большое и грубое. Плечи разъехались в стороны, спина выгнулась горбом, шея исчезла вовсе. Глеб сидел в снегу, ни жив ни мертв, и ждал, когда закончится это страшное превращение.
Громкий стон заставил его вспомнить о Косте. Он повернул голову круглую и тяжелую, как медный котел, - и сердце его сжалось. Тала с людоедским урчанием теребил бессильную, обмякшую, как тряпка, руку Косты. Снег вокруг быстро окрашивался в красный цвет и таял, как облитый кипятком сахар.
Глеб раскрыл рот - теперь уже не рот, а пасть! - и издал звук, от которого ему самому стало жутко. Это был не крик человека - это был рев огромного хищного зверя. Он вырвал себя из продавленной в сугробе ямы и только тут понял, что превратился не просто в зверя, а в медведя - в такого же бурого и косматого медведя, как тот, что на его глазах уродовал Косту.
Осознав это, Глеб почувствовал внезапную легкость. Зубы, едва умещавшиеся в пасти, неуклюжие лапы - все это могло стать оружием пострашнее меча и рогатины. Глеб ощутил, как в него с каждым ударом медвежьего сердца вливается та сила, та ловкость, то умение, которые настоящий лесной детеныш впитывает с молоком матери-медведицы. Он набрал воздух в исполинские легкие и зарычал, и от этого рыка в груди проснулось истинно животное ликование. Он толкнул лапой заиндевелую березу, и она с треском повалилась в снег. Толкнул другую, третью - они ломались, как тростинки. Забыв обо всем, Глеб размахивал лапами, разбрасывал зернистый снег и шалел от дикого восторга.
Сильный тумак вернул его к действительности. Он протер засыпанные снежной крошкой глаза и увидел Талу. Упоение собственной мощью разом улетучилось. Тала грозно зарычал и влепил противнику здоровенную затрещину. От такого удара любой, даже самый крепкий человек покатился бы со сломанной шеей, но для ставшего медведем Глеба это был лишь вызов на поединок. Он выбросил вперед обе лапы и повалил Талу на снег. Они сдавили друг друга, и под их огромными телами, слившимися воедино, затрещали кусты и деревья. Гигантский ком покатился к берлоге, потом обратно, потом закрутился на месте, ввинчиваясь в снег. Тала зубами поймал Глеба за ухо, стиснул могучие челюсти, и Глеб понял, что боль одинакова как для человека, так и для зверя. Из его груди вырвался полурык-полухрип, он одной лапой отпихнул Талу от себя, а другой ударил его наотмашь по окровавленной морде. Вряд ли эти движения были осознанными, но если б не они...
Тала, получив тяжелую оплеуху, на мгновение опешил, и Глеб, захваченный все тем же неосознанным порывом, схватил его зубами за горло. Что-то захрустело, словно ломались тонкие рыбьи кости. Глеб ощутил во рту горько-соленый привкус, от которого его едва не стошнило. На голову и спину посыпался град неистовых ударов, но он зажмурился и продолжал сжимать покрытый бархатистой шерстью кадык. Тала отчаянно вырывался, тянул его то вправо, то влево, но силы, а вместе с ними и жизнь, покидали его - он слабел с каждой секундой и в конце концов затих. Глеб сжимал челюсти до тех пор, пока громадное тело Талы не перестало вздрагивать, потом медленно расцепил зубы, окунул голову в чистый сугроб и стал жадно глотать снег.
Куда-то исчезло все - и мысли, и чувства. В душе - медвежьей? человечьей? - возникла гулкая пустота. Глеб глотал рассыпчатые комья, вгрызаясь все глубже и глубже, и опомнился только тогда, когда в нос больно ударила освобожденная из снежного плена ветка можжевельника.
Над истоптанной и забрызганной кровью поляной стояла тишина. В середине лежал мертвый Тала - на него плавно опускались снежинки, покрывая шерсть сединой. Поодаль лежал вдавленный в снег Коста, вокруг которого расплывалось большое красное пятно.
Глеб вскочил. Забыв, что вместо ног у него короткие кривые лапы, хотел шагнуть вперед, но пошатнулся и рухнул на спину. Взрывая лапами снег, подобрался к Косте. Тот лежал неподвижно, раскинув в стороны руки, из которых страшными клыками Талы были вырваны клочья мяса. На развороченной груди пузырилась алая пленка.
- Значит, Пяйвия послал ты?
- Да. Он мой внук, у меня не было выбора.
- Пяйвий! - встрепенулся Глеб. - Где он? Он жив?
- Жив. Он сейчас далеко отсюда, ,но скоро вы его увидите.
Элльм поднялся, снял со стены бубен и колотушку.
- Ждите здесь.
Завеса над входом приподнялась, опустилась, и Глеб с Костой остались одни, под пристальным взглядом деревянного идола.
- Мне это не нравится, - признался Глеб, косясь то на чучело совы, то на чародейский огонь, который беззвучно горел посреди вежи.
- Мне тоже, - сказал Коста. - Но раз влипли, поздно каяться.
Он тихонько отодвинул пальцем край завесы.
- Что там? - шепотом спросил Глеб.
- Погоди, ничего не вижу... Ага! Старик стоит под елкой... там, где была упряжка. Больше никого.
- С кем он собирался поговорить, не помнишь?
- Какой-то дух, забыл имя... Стой! - Коста прижался к щели. - Кажется, начинается.
-Что?
- Старик стучит в бубен... Слышишь?
Снаружи донеслись мерные глухие удары и бряканье медных колец. Глеб подполз к Косте, но тот, увлекшись созерцанием невиданного зрелища, загородил собою весь вход.
- Дай поглядеть!
Глеб отвоевал себе небольшое пространство, глянул в щель и увидел Элльма, который с отрешенным выражением на морщинистом лице бил колотушкой в бубен. Рука его двигалась механически, а глаза были устремлены к небу, откуда холодным рыбьим оком смотрела луна.
У Глеба затекли ноги. Он оторвался от щели и машинально потрогал меч, лежавший рядом с очагом. Ощущение надежности, которое прежде исходило от оружия, исчезло - выпуклые глаза идола со вставленными в них черными жемчужинами пронизывали взглядом, от которого по коже пробегали мурашки. Глеб понял, что в этой стране все решает не грубая сила мышц и не твердость закаленной стали, а нечто, находящееся за пределами осязания и даже осознания. Мундус сенси-билис...
- Упал! - раздался негромкий возглас Косты.
- Кто?
- Старик. Уронил колотушку и носом в снег...
Элльм лежал неподвижно, уткнувшись лицом в наст и раскинув руки, в одной из которых был по-прежнему Зажат бубен. Колотушка, отброшенная последним судорожным движением, валялась поодаль. Над поляной стояла мертвая тишина.
- Что с ним? - спросил Глеб, уже не понижая голоса. - Может, выйти, посмотреть?
- Сиди, - одернул его Коста. - Сказано - ждать, значит, будем ждать.
- А вдруг с ним что-то случилось? Сердце...
- Не дергайся. Он еще нас с тобой переживет.
- Но почему он лежит?
- Он разговаривает с духами. Не мешай.
- А вдруг замерзнет?
- Не замерзнет. Колдуны - народ живучий. Время тянулось медленно. Элльм не шевелился и не издавал ни звука. Глеб поднялся и стал нервно ходить по веже - три шага туда, три обратно, но зацепил локтем сову и чуть не свалил ее в очаг. Коста дернул его за штанину:
- Сядь!
Глеб сел, но волнение бродило в нем, как пиво в бочке.
- А если духи наплетут ему, что нас надо принести в жертву?
- Стоило из-за этого тащиться в такую даль,. Я думаю, тут что-нибудь позаковыристее.
- Что именно?
- Спросим, когда вернется.
Прошла ночь, потом день. У Косты опять засосало под ложечкой, и он с сожалением взглянул на пустой котел.
- Я знаю, где лежит сало. Достанем?
- Иди ты со своим салом! - Глеб ударил кулаком по рогоже. - Как хочешь, а я...
Договорить он не успел - завеса взметнулась вверх. На пороге стоял Элльм. Он был похож на человека, чьи силы истощены до крайности. На щеках выступила желтизна, глаза с опухшими веками слезились, как после нескольких бессонных ночей, грудь вздымалась тяжело и часто. Над левой бровью запеклась кровь - падая, он ударился о наст.
Глеб с Костой замерли, готовясь выслушать страшное пророчество, но Элльм прошел мимо них, повесил на место бубен и колотушку и проговорил, будто извиняясь:
- Добраться до Верхнего Мира нелегко. Пока туда, пока назад...
Он поднял чучело совы - под ним лежало что-то плоское и круглое, завернутое в обрывок выскобленной нерпичьей шкурки. Протянул Глебу:
- Разверни.
Внутри оказался осколок слюды. Глеб положил его на ладонь, не зная, что делать дальше. Над его плечом склонился Коста и удивленно присвистнул:
- Гляди!
На бледно-зеленой поверхности возник яркий блик. Глеб подумал, что это отблеск пламени, слегка повернул пластину, но блик не исчез - наоборот, он растекся, как растекается капля вина, упавшая на скатерть. В середине образовавшегося пятна появилась прореха, розовая дымка стала быстро таять, и вскоре на слюдяном овале, как в темном зеркале, соткалось из разноцветных клякс размытое отражение человеческого лица. Но это было не лицо Глеба и не лицо Косты - с поверхности волшебной пластины на них смотрела женщина!
Через пару мгновений изображение стало четким - теперь его можно было рассмотреть во всех подробностях. Глеб сразу подметил узкий - как у всех в земле Тре - разрез глаз, широкие скулы и две маленьких серьги, сделанные из блестящих камешков, похожих на кусочки смальты. Женщина не походила на дикарку - ее взгляд был умным и проницательным... пожалуй, даже слишком проницательным. Нерусская внешность не мешала ей быть симпатичной - вот только волосы, черными змейками спускавшиеся на щеки, придавали ей какой-то странный вид. Глебу показалось, что нечто подобное он уже где-то видел.
- Кто это? - спросил Коста.
- Аццы, - ответил Элльм, произнеся начальное "а" как глубокий вдох и медленно выцедив двойное "ц". - Нечисть с гряды Кейв.
- Нечисть? А по виду не скажешь...
- В том-то и беда.
Элльм забрал у Глеба осколок, завернул его и накрыл чучелом совы. Потом откинулся назад и, прикрыв глаза, стал рассказывать:
- Земля Тре была избранной землей Великого Аййка, землей Света и Чистоты. Вы видели белизну снега? Такими были наши души. Вы видели прозрачность озерной воды? Такими были наши сердца. Мы не знали, что такое ложь, мы не умели красть и поднимали луки только затем, чтобы добыть себе необходимое пропитание... Но однажды охотник из погоста Паз ради забавы убил гирваса, и Великий Аййк разгневался. Сперва на нас обрушились морозы и снегопады, а потом черный Огги создал Аццы...
В голове у Глеба всплыло только что виденное лицо незнакомки, и память цепочкой потянулась в прошлое: Киев... княжеские посланники... поездка в Византию... древние развалины... фрески... Горгона!
- В жилах Аццы течет черная кровь, - продолжал Элльм. - У нее внешность человека, но душа паука, вернее, паучихи. Ее взгляд обладает магическим действием - он убивает душу. Тех, кто попал под него, называют наследниками Аццы. Даже я не знаю, сколько их сегодня живет среди нас. Может быть, сотни, может быть, тысячи... Они расходятся по земле, находят себе пары среди лопинов и продолжают размножаться.
- Что же тут страшного?
- Белый снег смешался с грязью. Народ земли Тре перестал быть непорочным, наши души и сердца запятнаны. Среди нас живут люди, которые, сами того не сознавая, сеют пороки. Из-за них лопины познали, что такое ложь и корысть, научились отнимать чужие жизни ради обогащения.
- Чем мы можем помочь? - спросил Глеб.
- Земля Тре уже никогда не станет землей Света и Чистоты. Но если наследники Аццы будут появляться и далее, наш народ просто исчезнет - он будет уничтожен пороками, как были уничтожены многие великие народы... Я не хочу этого. Год назад я попросил Сайво-Олмако посмотреть, что написано в Свитке Судьбы, который держит в руках Великий Аййк.
- И что же?
- Я получил ответ: Аццы смогут убить не лопины, Аццы смогут убить только смелые люди из племени руши. И тогда я послал Пяйвия на юг.
- Понятно... - Коста, скрывая волнение за привычной маской невозмутимости, взял булаву, переложил ее из одной руки в другую. - Значит, по-твоему, с этой нечистью должны разделаться мы?
- Так сказал Сайво-Олмако. Я верю, что вы сможете это сделать.
- А как же ее чары?
- На руши они не действуют.
- Подождите. - Сказанное Элльмом еще не до конца улеглось в голове Глеба, и он поднял руку. - Почему Пяйвий сам не рассказал нам об этом?
- Это было главное условие. Вы должны были узнать обо всем только здесь, в земле Тре. К сожалению, я допустил ошибку, и Огги послал в погоню за Пяйвием Аксана. Вы знаете, что случилось после...
На мгновение в веже установилась тишина, и Глеб услышал биение собственного сердца.. - Аццы... Как мы ее найдем?
- Раз в год все злые силы собираются на Элгорасе.
- Понятно.
Элльм взглянул на него из-под нахмуренных бровей, проговорил сердито:
- Ты не дослушал. Сайво-Олмако сказал мне, что в этом году Аццы не будет вместе с остальными - она проведет этот день у себя, на Безымянном Острове. Там вы ее и найдете. Я дам вам быстрых оленей, они доставят вас в погост Истертой Скалы, который находится возле устья Кремневой реки. Там вас встретят друзья и покажут дорогу дальше.
- Разве ты не поедешь с нами?
- Нет. Я должен остаться здесь.
- Хорошо. - По морщинам, собравшимся на лбу Ко-сты, было видно, как напряженно работает мысль. - Допустим, мы найдем ее. Чем ее можно прикончить мечом? булавой?
Элльм покачал головой:
- Если бы все было так просто... Ответ на этот вопрос я смогу получить только тогда, когда вы прибудете на место.
- Как же мы его узнаем?
- Я найду способ вам сообщить... И еще. Если над вами нависнет угроза, я появлюсь. Но это будет только в самом крайнем случае.
- И на том спасибо.
- Я уже говорил: мои возможности ограничены, - сказал Элльм, и в его голосе Глебу послышалась затаенная печаль.
- Этот день... когда он наступит?
- Это самый темный день в году, когда происходит борьба между черными и белыми силами. До него осталось ровно три недели.
- Успеем?
- До погоста Истертой Скалы олени донесут вас за несколько дней, а Безымянный Остров находится в устье Кремневой реки. У вас будет время, чтобы отдохнуть и осмотреться.
- Лучше не мешкать, - сказал Коста. - Сможем мы выехать сегодня?
- Уже поздно. Вы отправитесь завтра утром. Всю ночь Глеб проворочался на жесткой подстилке. Едва он закрывал глаза, как в воображении представала Аццы и волосы-змейки на ее голове начинали шевелиться. Он лежал, глядя вверх, и смотрел сквозь реп-пень на холодные звезды. Рядом как ни в чем не бывало храпел Коста.
Поутру Элльм накормил их жареным оленьим мясом и принялся прямо из воздуха ткать обещанную одежду. Он смотрел на гибкие языки пламени и шевелил пальцами, будто разматывал клубок, а за его спиной, на рогоже, появлялись каньги - короткие меховые сапоги с оборками - и ярры - непромокаемые рыбацкие штаны. Глеб глядел на чудо, раскрыв рот. Коста сидел со спокойным лицом - он дал себе слово ничему не удивляться. Когда последняя пара каньг шлепнулась на рогожу, он напомнил Элльму:
- Шубы...
- Не торопи, - пробурчал Элльм недовольным голосом и, протянув руку, извлек из пустоты заячью шубу.
Жестом заправского купца встряхнул ее, растянул на растопыренных пальцах и подал Косте. - Годится?
Шуба была пошита добротно - на зависть даже опытным мастерам. Коста провел рукой по густому меху, проверил застежки.
- А как она по-здешнему называется?
- Печок. Примерь.
Шуба пришлась Косте впору. Он запахнул ее, погрузил руки в глубокие карманы.
- Ладная вещь.
Элльм с привычной сноровкой сотворил второй печок - для Глеба. Проверил, нет ли в чем недостачи, и по обычаю положил в каньги пучки сухой травы - чтобы мягче было ходить. Подождал, пока гости облачатся в новое, и протянул им вукс с провизией.
- Здесь семга, пойда, оленье мясо... На дорогу хватит.
Все вместе они вышли из вежи. Упряжка, та самая, на которой Элльм с Костой ездили за Глебом, уже стояла у входа. Олени перебирали копытами, а волшебный свет, исходивший от них, ложился на снег неровными голубыми мазками. Коста положил мешок в кережу, пристроил рядом меч и булаву - так, чтобы в случае чего они были под рукой.
Мороз за ночь усилился. Глеб подышал на озябшие ладони.
- Вот память! - сказал Элльм с досадой. - Про койбицы забыл...
С этими словами он поднял руки и поймал две пары меховых рукавиц, упавших откуда-то сверху.
- Держите. Без них никак.
- Понятное дело, - отозвался Коста, натягивая кой-бицу на широченную ладонь. - Теперь все?
- Все. Садитесь в кережу, я должен сказать вам еще несколько слов.
Они сели в лодку: Коста спереди, Глеб сзади.
- Ваш путь прямо на север, - сказал Элльм. - Олени знают дорогу.
- На север? Еще дальше? - Глеб опять вспомнил Пяйвия и давний разговор в торопецкой корчме. - Я думал, это уже край света.
- Край света не здесь. Свет заканчивается у Вайды. Вам нужен погост Истертой Скалы, а это ближе. Олени могут бежать круглые сутки, и скоро вы будете на месте. Но... - Элльм сделал многозначительную паузу, и голос его стал твердым как камень. - Помните о том, что тундра полна злых духов, особенно сейчас. Поэтому дайте оленям волю и нигде не останавливайтесь.
Казалось, олени понимали эти слова и нетерпеливо переступали с ноги на ногу, стремясь побыстрее тронуться в путь. Коста придерживал их, а Элльм продолжал говорить:
- Огги сделает все, чтобы вам помешать. Но в вас есть сила... я чувствую ее...
Олени шагом тронулись с места и повлекли легкую, как гусиное перо, кережу по обледенелому насту. Элльм шел рядом и торопливо давал последние наставления:
- Если встретите Талу... если поймете, что уйти невозможно... обойдите три раза вокруг берлоги.
- Тала? Кто это?
- Слуга Огги. У Огги много слуг. А берлога... - Олени перешли на бег, и Элльм уже не поспевал за упряжкой. - Вы все поймете сами. Я верю в вас...
Коста попытался натянуть поводья, но олени неудержимо рвались вперед.
- А если встретите Адзь... - говорил Элльм, задыхаясь и отставая все больше и больше, - тогда...
- Кого? - крикнул Глеб, обернувшись назад.
- Адзь... Это...
Но тут из-под оленьих копыт взметнулись фонтанчики серебряных искр, и упряжка стрелой полетела по лесной дороге. Белый вихрь, вырвавшийся из-под кережи, скрыл из глаз маленькую фигуру Элльма, а его слабый голос утонул в шуме ветра.
Чудесные олени мчались по безбрежной тундре. Лес скоро кончился, и со всех сторон хлынула белизна. Она обжигала зрение, опаляла мозг, бурлящим потоком врывалась в сердце и, словно хмельное вино, растекалась по жилам. Не стало земли, не стало неба - не стало ничего, кроме белизны, заполнившей собою всю Вселенную.
Олени цокали копытами, кережа скользила по снегу, заячья шуба приятно согревала тело... Глеб задремал, опьяненный белизной, и очнулся только тогда, когда Коста, обернувшись, толкнул его локтем в плечо: .
- Проснись...
Глеб вздрогнул и заморгал сонными глазами,
- Где мы?
- Почем я знаю. Верст пятьдесят от берега отмахали.
Олени лихо перенесли кережу через скованную льдом речку и углубились в редколесье. По обеим сторонам замелькали тонкие деревца. Северная природа согнула их и превратила в уродливых калек. Глеб смотрел на скрюченные стволы, на выщипанные ветрами и придавленные тяжелым снегом кроны и чувствовал, как в сердце медленно и тихо заползает жалость...
- Стоп! - сказал вдруг Коста и дернул поводья. Олени строптиво зафыркали и замотали головами. Ветвистые рога звучно стукнулись друг о друга, и в воздух, как пух из разорванной подушки, поднялось облако мохнатых снежинок.
- Что там? - Глеб выглянул из-за плеча Косты и увидел впереди, прямо на дороге, темное пятно.
Олени пробежали еще несколько саженей и нехотя остановились. Коста выскочил из кережи, заскрипел каньгами по крупитчатому насту, и из его уст вырвалось невольное восклицание. На снегу, в луже заледеневшей крови, лежал человек. Его глаза стеклянно смотрели в небо, а тело... Видавшего виды Косту передернуло, когда он увидел лишенную волос и кожи голову (содранный скальп валялся тут же) и руку, вырванную из плеча. Он попытался приподнять тело, но оно крепко вмерзло в багровую наледь.
- Кто это? - спросил Глеб и поежился, словно шуба с теплым названием "печок" вдруг перестала греть.
- По виду лопин.
- Кто его так?
- Не иначе зверь... Гляди-ка, там, кажется, еще один.
Коста схватил рукой узду, и олени двинулись вперед, обходя замерзший труп. Снег впереди был разворочен, сизое ледяное крошево смешалось с алыми сгустками.
- Следы! - сказал Коста. - Медвежьи...
Они вывернули из-за сгорбленной березы и увидели еще одного человека. Он лежал на боку, а из ноги торчали обломки сломанной кости. Кровь дымящимся ручейком стекала на снег, протапливая глубокую лунку.
Коста склонился над ним, прикоснулся рукой к окровавленной щеке. Веки лопина медленно поднялись, приоткрыв голубые зрачки, в которых, как пламя в светце, угасал разум.
- Ты откуда? - спросил Коста.
Лопин не понял вопроса, а может, и не расслышал. Он уткнулся в Косту неподвижным взглядом, но, заметив что-то за его спиной, шевельнулся и прошептал бескровными губами:
- Тала... Чиррэ...
Это были его последние слова - веки опустились, и по изуродованному телу побежала предсмертная судорога. Коста посмотрел на продавленный снег, выпрямился и шагнул к упряжке. Олени тревожно вздрагивали и косились в сторону - на огромный сугроб с черной дырой, над которой вилась струйка пара.
- Вот она, берлога... - проговорил Коста. Из сугроба донеслось глухое рычание, рыхлый снежный покров на нем заколебался и с шуршанием потек вниз. Мгновение - и Коста увидел перед собой гигантского бурого медведя.
- Берегись! - крикнул Глеб. Медведь поднялся на задние лапы и косматой горой навис над Костой Он был раза в два крупнее тех медведей, что водились в новгородских лесах, а в его глазах, налитых густой желтизной, было что-то завораживающее. Они вонзились в Косту как два стальных бурава.
Коста сбросил печок и выхватил нож. Медведь сделал шаг и махнул многопудовой лапой, метя ему в голову, но Коста отскочил и нырнул под осиновый ствол, накренившийся, как колодезный журавль. Медведь зарычал, и под его лапами громко защелкал хрупкий кустарник.
Глеб нащупал рядом с собой меч и хотел выпрыгнуть из кережи, но Коста крикнул:
- Сиди! Сам справлюсь.
Медведь всей своей тушей навалился на осину, и она хрустнула, словно тонкая лучина. Глеб увидел, как из поднявшейся вверх снежной пыли вынырнула рука Косты, и широкое лезвие ударило медведю в бок. Удар вышел не слишком удачным - нож ширкнул по сбившейся в колтуны шерсти, и Коста, не удержавшись на ногах, кубарем полетел в снег.
Медведь отшвырнул от себя обломок ствола и оскалил пасть. Осколки ледяной корки, похожие на сахарные леденцы, брызнули из-под лап. Он бросился на упавшего человека, но Коста успел вскочить на ноги, и громадная бурая масса рухнула рядом с ним, разметав в стороны серебристое сеево. Коста занес над медведем нож. Когтистая лапа, взломав наст, ударила ему в голень. Нож описал сверкающую дугу и рассек медведю ухо. Кровь яркими, густеющими на морозе горошинами посыпалась на снег... медведь взревел... Глеб увидел, как Коста перелетел через медвежью тушу и зарылся в сугроб. Зверь выпрямился и поднял над головой передние лапы.
Коста перекатился с живота на спину. Разгоряченный поединком, стряхнул с рук койбицы и сжал рукоятку ножа взопревшей ладонью. Медведь упал на него, намереваясь вдавить в раздробленный наст, но Коста вывернулся и ужом скользнул в сторону. Нож вонзился в косматый загривок. Медведь с оглушительным ревом замотал головой, и нож, вырвавшись из пальцев Косты, погрузился в снег.
Глеб с мечом в руке выпрыгнул из кережи. Собираясь с мыслями, замер... Швырнул меч обратно в кережу и, проваливаясь в снег, побежал к берлоге. В голове хрустальными льдинками зазвенели слова Элльма: "Если встретите Талу... если поймете, что уйти невозможно..."
Отчаяние! Коста вдавил в медвежью спину кулак и удивился собственной наивности. Закрутил головой в поисках оружия. Дерево? Схватил руками корявый ствол, с надрывным стоном потянул на себя. Но корни чахлого деревца крепко вцепились в мерзлую землю - тонкая верхушка надломилась, и Коста упал прямо в медвежьи объятия.
"Если встретите Талу... Кто такой Тала? Слуга Огги. Слуга Огги..."
Медведь ударил Косту в грудь. Клочья кафтана, как увядшие листья, полетели на снег. Россыпь багровых капель оросила белизну. Коста каким-то чудом устоял на ногах и, качнувшись вперед, обхватил медведя длинными руками.
"У Огги много слуг. Если встретите Талу, обойдите три раза вокруг берлоги..."
Глеб, утопая в снегу, обошел вокруг берлоги один раз... другой... Ощутил, как сердце бешено колотится в груди, тяжким молотом ударяя в раздувшиеся легкие.
Медведь повалил Косту в сугроб и стал терзать огромными лапами. Коста, стиснув зубы, вжимался в снег, словно надеялся провалиться сквозь саженный слой, сквозь вечную мерзлоту и выскользнуть из-под смертельного пресса.
Третий круг дался Глебу очень тяжело. Ему показалось, что снег превратился в свинцовый расплав - ноги в каньгах горели от нестерпимого жара, он с трудом выволакивал их из рыхлого месива, чтобы сделать шаг... потом еще один... еще...
Круг замкнулся. Глеб, обессилев, ткнулся лицом в сугроб, но не почувствовал холода. С его телом происходило что-то странное - оно стремительно увеличивалось в размерах, раздаваясь в длину и в ширину. Кожа зудела, словно откуда-то изнутри, из глубины тела, в нее впивались мириады крохотных заноз. Глеб схватился рукой за лицо, и в щеку вонзились когти - его собственные когти! Он посмотрел на свою руку и увидел толстый обрубок с хищно загнутыми крючками. Этот обрубок прямо на глазах обрастал густой коричневой шерстью. Глеб заставил себя опустить глаза и увидел, что такой же шерстью покрываются ноги, живот, грудь...
Он чувствовал себя куском металла, попавшим под удары кузнечных молотов. Чудовищная сила корежила, выворачивала, растягивала его, безжалостно сминая прежние формы и творя что-то новое - большое и грубое. Плечи разъехались в стороны, спина выгнулась горбом, шея исчезла вовсе. Глеб сидел в снегу, ни жив ни мертв, и ждал, когда закончится это страшное превращение.
Громкий стон заставил его вспомнить о Косте. Он повернул голову круглую и тяжелую, как медный котел, - и сердце его сжалось. Тала с людоедским урчанием теребил бессильную, обмякшую, как тряпка, руку Косты. Снег вокруг быстро окрашивался в красный цвет и таял, как облитый кипятком сахар.
Глеб раскрыл рот - теперь уже не рот, а пасть! - и издал звук, от которого ему самому стало жутко. Это был не крик человека - это был рев огромного хищного зверя. Он вырвал себя из продавленной в сугробе ямы и только тут понял, что превратился не просто в зверя, а в медведя - в такого же бурого и косматого медведя, как тот, что на его глазах уродовал Косту.
Осознав это, Глеб почувствовал внезапную легкость. Зубы, едва умещавшиеся в пасти, неуклюжие лапы - все это могло стать оружием пострашнее меча и рогатины. Глеб ощутил, как в него с каждым ударом медвежьего сердца вливается та сила, та ловкость, то умение, которые настоящий лесной детеныш впитывает с молоком матери-медведицы. Он набрал воздух в исполинские легкие и зарычал, и от этого рыка в груди проснулось истинно животное ликование. Он толкнул лапой заиндевелую березу, и она с треском повалилась в снег. Толкнул другую, третью - они ломались, как тростинки. Забыв обо всем, Глеб размахивал лапами, разбрасывал зернистый снег и шалел от дикого восторга.
Сильный тумак вернул его к действительности. Он протер засыпанные снежной крошкой глаза и увидел Талу. Упоение собственной мощью разом улетучилось. Тала грозно зарычал и влепил противнику здоровенную затрещину. От такого удара любой, даже самый крепкий человек покатился бы со сломанной шеей, но для ставшего медведем Глеба это был лишь вызов на поединок. Он выбросил вперед обе лапы и повалил Талу на снег. Они сдавили друг друга, и под их огромными телами, слившимися воедино, затрещали кусты и деревья. Гигантский ком покатился к берлоге, потом обратно, потом закрутился на месте, ввинчиваясь в снег. Тала зубами поймал Глеба за ухо, стиснул могучие челюсти, и Глеб понял, что боль одинакова как для человека, так и для зверя. Из его груди вырвался полурык-полухрип, он одной лапой отпихнул Талу от себя, а другой ударил его наотмашь по окровавленной морде. Вряд ли эти движения были осознанными, но если б не они...
Тала, получив тяжелую оплеуху, на мгновение опешил, и Глеб, захваченный все тем же неосознанным порывом, схватил его зубами за горло. Что-то захрустело, словно ломались тонкие рыбьи кости. Глеб ощутил во рту горько-соленый привкус, от которого его едва не стошнило. На голову и спину посыпался град неистовых ударов, но он зажмурился и продолжал сжимать покрытый бархатистой шерстью кадык. Тала отчаянно вырывался, тянул его то вправо, то влево, но силы, а вместе с ними и жизнь, покидали его - он слабел с каждой секундой и в конце концов затих. Глеб сжимал челюсти до тех пор, пока громадное тело Талы не перестало вздрагивать, потом медленно расцепил зубы, окунул голову в чистый сугроб и стал жадно глотать снег.
Куда-то исчезло все - и мысли, и чувства. В душе - медвежьей? человечьей? - возникла гулкая пустота. Глеб глотал рассыпчатые комья, вгрызаясь все глубже и глубже, и опомнился только тогда, когда в нос больно ударила освобожденная из снежного плена ветка можжевельника.
Над истоптанной и забрызганной кровью поляной стояла тишина. В середине лежал мертвый Тала - на него плавно опускались снежинки, покрывая шерсть сединой. Поодаль лежал вдавленный в снег Коста, вокруг которого расплывалось большое красное пятно.
Глеб вскочил. Забыв, что вместо ног у него короткие кривые лапы, хотел шагнуть вперед, но пошатнулся и рухнул на спину. Взрывая лапами снег, подобрался к Косте. Тот лежал неподвижно, раскинув в стороны руки, из которых страшными клыками Талы были вырваны клочья мяса. На развороченной груди пузырилась алая пленка.