Сабатини Рафаэль. Маркиз де Карабас

   Корматен снова вскочил и ударил рукояткой пистолета по столу.
   — Утихомирьте этого Ромодона! [Ромодон — фанфорон, прикидывающийся храбрецом; от имени храброго, но хвастливого и наглого персонажа из поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд»] — крикнул он. — Он в своем неведении истинного положения дел готов снова залить эту землю потоками крови!
   Но сердитые требования дать высказаться эмиссару господина де Пюизе утихомирили самого Корматена. Кантэн страстно продолжал:
   — Эта экспедиция рассчитывает встретить здесь армию из трехсот тысяч шуанов, преданных господину де Пюизе. Спросите себя, славные представители Бретани, Нормандии, Мена и Анжу, время ли сейчас распускать армию, которую господину де Корматену через меня было поручено держать в состоянии готовности?
   — Да, господин де Шаретт сложил оружие, сбитый с толку точно такими же советами, которым теперь и вас убеждают последовать. Но Стоффле, как вы все слышали, отверг подобное предложение. Он по-прежнему находится в Вандее и готов соединиться с войсками, которые прибывают из-за моря под командованием самого господина Д’Артуа. Можно ли сомневаться, что с таким подкреплением ваши силы оставят далеко позади республиканские батальоны, чьи командиры согласились выслушать мирные предложения господина Корматена лишь потому, что они отлично сознают свою слабость? Неужели вы предадите короля Людовика XVII, все еще томящегося в Тампле [...короля Людовика XVII, все еще томящегося в Тампле... — Людовик XVII — второй сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, родился в Версале в 1785 г. Будучи заключен в Тампле, он, после казни отца, был провозглашен королем Франции принцами, находившимися в эмиграции. Умер в тюрьме в Париже в 1795 г.], делу которого вы поклялись служить до конца? Задайте себе эти вопросы, господа, и когда найдете ответ, доведите его до сведения господина Корматена.
   Кантэн спрыгнул со стула, приведя зал в состояние крайнего возбуждения.
   — Вы приперли его к стене, — сказал Кадудаль, схватив Кантэна за руку. — Ему понадобится поистине сатанинская хитрость, чтобы ответить на все ваши вопросы.
   Сен-Режан улыбался Кантэну.
   — Вы вылили на него целый ушат. И да поможет ему Бог, а выпить придется.
   Но они не учли изобретательности Корматена, а также отчаяния, которое тут же заставило его пустить его в ход. Он с презрительным видом выпрямился и, прекрасно владея собой, если не считать бледности, отчего его глаза казались почти черными, ждал, пока в зале наступит тишина.
   — Вы несправедливы ко мне, — пожаловался он, когда наконец добился, чтобы его услышали, — если полагаете, будто у меня нет ответа.
   — В таком случае — отвечайте! — крикнул кто-то. — Отвечайте, и покончим с этим. Какие приказы вы получили от графа де Пюизе?
   — Позвольте мне ответить по-своему.
   Высокий смуглый мужчина с властными манерами, Пуаре де Бовэ, офицер, отличившийся в Вандее, снова прервал его:
   — Король? Что в ваших прекрасных прожектах говорится о короле? Или вы вообще не берете в расчет его величество?
   — Вы оскорбляете меня подобным вопросом! — гаркнул Корматен и, от волнения глотая слова, ответил: — Достигнута договоренность, что королю будет возвращена свобода после подписания договора и в сроки, каковые для этого покажутся наиболее приемлемыми.
   — Почему вы не сказали об этом раньше? — требовательным тоном спросил Бовэ. — Чего стоит эта договоренность? Каким образом удалось ее достигнуть? Выражайтесь точнее.
   — К чему? — горячо воскликнул Кадудаль. — К черту его договоренности! С меня довольно! Он признался, что говорил, не имея на то полномочий от графа Жозефа. А значит, что бы он ни сказал, не имеет никакого значения. Кто желает, пусть остается. А я ухожу.
   Эти слова завершили дело, начатое Кантэном. Многие тут же направились к выходу, и Корматен понял, что конференция провалилась. В бешенстве стуча по столу и крича до хрипоты, он потребовал, чтобы его выслушали. Сперва по его адресу сыпались насмешки, но в конце концов ему удалось добиться своего. Окончательно потеряв рассудок перед опасностью крушения всех своих планов, он взволнованно взывал к рассудку остальных:
   — Немного спокойствия! Немного спокойствия, господа! — молил он.
   Он чуть помедлил и наклонил свою элегантную голову к Буарди, который, бледный и встревоженный, что-то шептал ему на ухо, прикрывая рот рукой. Затем откашлялся и снова заговорил:
   — Ваше недоверие, ваша предубежденность, ваша готовность прислушиваться ко всем, кто порочит мое имя, вынуждают меня открыть то, что я хотел на время сохранить в тайне, ибо подобные вещи опасно высказывать даже среди своих.
   Он нервно жестикулировал, неуклюже держа перед собой руки, то сжимая, то разжимая пальцы.
   — Я сказал, что мы должны признать Республику. Но... но это — чистая формальность. Не более. Мы соблюдаем ее, делая про себя определенные оговорки, всегда оправданные в тех случаях, когда действуют по принуждению.
   Объяснение Корматена всем показалось настолько нелепым, что на него со всех сторон посыпались гневные вопросы и взволнованные, возмущенные восклицания.
   Корматен нервно вытирал платком лоб и губы. Наконец восстановилось относительное спокойствие, и он смог продолжить:
   — Разве я неясно выражаюсь? Неужели надо объяснять, что такой шаг дает партии роялистов время собраться с силами и подготовиться к победоносному продолжению борьбы? — И пылая яростью, добавил срывающимся голосом: — Вы вынудили меня быть до конца откровенным с вами. Возможно, вы хоть теперь поняли, насколько я далек от того, чтобы обмануть доверие господина де Пюизе?
   — Если бы то, о чем вы говорите, было правдой, вы вдвойне предали бы его. Он никогда не одобрил бы подобных действий.
   — И почему же? В конце концов, целесообразность...
   Корматену не дали закончить. Кадудаль прервал его возгласом гнева и отвращения и с угрозой потряс в воздухе кулаком.
   — Сударь, от имени каждого честного человека, от имени роялистов Бретани и Вандеи я запрещаю вам продолжать.
   Он круто развернулся и, сердито расталкивая соседей, порывисто вышел из охваченного возбуждением зала. Окончательно сокрушенный выходкой простого землепашца Корматен бессильно опустился на стул, а тем временем многие вслед за Кадудалем шумно покидали зал заседаний. Примечательно, что начало исходу положили люди незнатного происхождения, именно они подали дворянам пример, уйдя с конференции, на которой соображения чести были столь беззастенчиво попраны.
   Кантэн задержал Сен-Режана, как задержал бы и Кадудаля, если бы успел. Он понимал, что хотя многие были расположены покинуть зал, примерно столько же участников заседания предпочли остаться, и решил еще раз обратиться к ним, дабы не дать Корматену возможности склонить их на свою сторону.
   — Господа, еще одно слово! — крикнул он, и пребывающий в состоянии полной прострации Корматен даже не попытался остановить его. — Все мы одинаково стремимся к миру. Но не к миру, купленному ценой трусости и предательства. Можем ли мы признавать Республику устами и отрицать ее сердцем? Можем ли мы заключать договор с тайным намерением вскоре нарушить его? Такое вероломство должно вызвать отвращение в душе каждого дворянина Франции, которая в вопросах чести всегда служила примером всем нациям и народам.
   Корматен наконец поднялся на ноги и остановил бы Кантэна, если бы громкие выкрики из зала не заглушили его самого и не заставили снова сесть.
   Кантэн продолжил свою речь:
   — Я предлагаю вам задуматься над тем, что действия, которых от нас требуют, навсегда закроют для принцев двери Франции именно тогда, когда один из них со дня на день прибудет со значительным подкреплением из Англии, чтобы возглавить ваши ряды.
   Возбуждение зала достигло крайних пределов. Офицеры штаба Корматена во главе с Буарди обрушили на участников собрания поток оскорбительных обвинений, вызвавший со стороны последних ответную брань. Еще немного, и в ход пошли бы шпаги, но Кантэну удалось заглушить голоса спорящих:
   — Господин де Корматен имеет честь командовать армией Бретани в силу полномочий, полученных от нашего главнокомандующего — господина де Пюизе. Ему, при всем старании, не удастся убедить нас, будто он получил оные полномочия от имени принцев с целью признать Республику.
   Последнее заявление Кантэна потонуло в громе аплодисментов, к которым не присоединилось всего несколько человек. Офицеры Корматена обменивались полными отчаяния взглядами.
   — Именем вашего генерала, господина де Пюизе, я призываю вас, господа, отстранить господина де Корматена от командования впредь до получения дальнейших распоряжений.
   Сотня голосов ответила дружным согласием, и на сем конференция завершилась.
   Люди протискивались поближе к Кантэну, обращались к нему по имени, которое теперь было на устах у всех, хвалили за то, чего ему удалось добиться, и поздравляли с тем, каким образом ему это удалось. Его отпустили лишь когда более половины собравшихся покинуло зал заседаний.
   — Вы выдали им обратный пропуск в их укрытия, — сказал Сен-Режан. — Уже к ночи они будут в пути, и Корматену придется объясняться с господами из Конвента, которых он вызвал из Парижа для определения условий договора. Ему повезло, что гильотина нынче вышла из моды.
 

Глава IX
ИЗБАВЛЕНИЕ

 
   Действительность превзошла все прогнозы Сен-Режана. Предводители шуанов не стали дожидаться наступления ночи для возвращения в свои цитадели. Вслед за Кантэном зал покинуло около сотни дворян. Они составили авангард отбывающих и шумной толпой хлынули из замка в сад, где дамы наслаждались пронизанным солнцем воздухом в обществе несколько меньшего числа республиканских офицеров. Гоша среди последних не было, но красавец-адъютант с успехом справлялся с ролью заместителя генерала при виконтессе де Белланже, охотно откликавшейся на его веселые любезности.
   Оба подозрительно уставились на возбужденных роялистов, которые, едва ответив на приветствие, прошли мимо: одни — распорядиться, чтобы им привели коней, другие — вызвать из палаток и увести за собой тех, кто прибыл вместе с ними.
   Кантэн и Сен-Режан столкнулись лицом к лицу с Кадудалем, который с угрюмым видом дожидался их выхода.
   — Мне было любопытно, сколько вы еще там пробудете после того, как этот маньяк показал зубы. Чего вы ждали?
   — Нужно было разбить яйцо, которое он снес, — сказал Кантэн.
   — Да так, чтобы вонь от этой тухлятины заставила всех разбежаться, — добавил Сен-Режан и в нескольких живописных фразах описал случившееся.
   Взгляд Кадудаля стал не таким угрюмым.
   — Нам лучше поскорее уехать. Клянусь честью, оставаться здесь небезопасно. Особенно вам, господин маркиз. Когда произойдет взрыв, он сметет этот кажущийся мир в ад, где его и задумали.
   — И господа республиканцы захотят узнать, кто поджег запал, — согласился Сен-Режан.
   Кантэн равнодушно пожал плечами. Но ему тут же довелось убедиться, что опасность ему грозит не только со стороны республиканцев. В дверях, под сенью белых перьев, колыхавшихся на шляпе, появился Корматен с офицерами своего штаба. От них отделился сам полковник Дюфур; он крупными шагами приблизился к Кантэну и дотронулся до его плеча.
   Кантэн обернулся, и полковник, высокий худощавый мужчина, отвесил ему подчеркнуто официальный поклон.
   — От имени господина барона де Корматена, — представился он.
   — Ваш покорный слуга! — И Кантэн, в свою очередь, поклонился.
   — Вас не удивит, что господин барон считает себя оскорбленным некими выражениями, которые вы опрометчиво высказали по его адресу?
   — Отнюдь.
   — Тем лучше. Значит, для вас не составит труда догадаться о цели моего прихода.
   — К черту вашу... — начал Кадудаль, но Кантэн поднял руку и прервал его:
   — Я не могу отказать барону во встрече с ним, если он настаивает. Но, учитывая данный случай и все привходящие обстоятельства, вы оказали бы ему куда большую услугу, если бы убедили его не слушать дурных советов.
   — Позвольте мне, сударь, самому решать, каким образом я могу лучше услужить ему.
   — В таком случае — говорить больше не о чем.
   Тем не менее, Кадудаль мог бы многое сказать и сказал бы гораздо больше того, если бы Кантэн ему позволил.
   Дюфур поспешил сообщить барону о результатах своей миссии, и спустя десять минут они встретились за замком на небольшой площадке, со всех сторон огражденной высокими тисами и освещенной мягким рассеянным светом.
   Полковник Дюфур и господин де Нантуа приняли на себя обязанности секундантов барона; два взволнованных, негодующих шуана поддерживали Кантэна.
   Одна из многих иллюзий господина де Корматена заключалась в том, что он мнил себя отличным фехтовальщиком и посему явился на поединок с твердым намерением убить господина де Шавере. Опасение, что им могут помешать, подстегивало нетерпение барона, о чем полковник и сообщил его противнику.
   Завязывая на затылке волосы, Кантэн вежливо улыбнулся.
   — Передайте господину барону мои уверения в том, что, поскольку он спешит, я сделаю поединок как можно короче.
   — Бахвальство не в моде среди людей благородных, — холодно заметил Дюфур.
   — Думаю, вы меня неправильно поняли. Но ничего, скоро поймете. Я готов, сударь.
   Судя по разъяренному выражения лица и не менее яростной атаке, барон мог показаться опасным противником. Но Кантэн едва ли мог точнее сдержать свое обещание и сделать поединок менее продолжительным. Он принял первый же выпад барона на отклоненный клинок и ответным ударом пронзил руку, в которой тот держал шпагу. Таким образом, свидетели поняли, что схватка началась и закончилась не раньше, чем увидели, что барон обезоружен, его шпага валяется на земле, а с пальцев левой руки, сжимающей правую, капает кровь.
   Эффектно взмахнув шпагой, Кантэн отдал честь противнику.
   — Ave atque vale, — пробормотал он и взглянул на Дюфура. — А теперь отдайте мне должное и признайтесь, что вы неправильно меня поняли.
   — Сегодня удача на вашей стороне, господин маркиз. — Корматен говорил сквозь зубы. Даже столь молниеносная расправа с его персоной не рассеяла иллюзий барона относительно несокрушимости его клинка. — Но мы еще встретимся. Это еще не конец.
   — Думаю, что все-таки конец, — сказал Кадудаль. — Продолжения мы ждать не намерены. — Он взял Кантэна за руку. — Мы уезжаем, господин маркиз. У барона слишком много друзей среди этих проклятых республиканцев, а то, что вы сделали, может вызвать их раздражение.
   Они нашли своих коней и все вместе рысью выехали из Ла Превале, вокруг которого быстро пустели палатки роялистов. Только тогда спутники Кантэна обратили внимание на вопрос, который он задавал уже не в первый раз.
   — Куда мы едем? — отозвался наконец Сен-Режан. — Куда же еще, как не в Ла Нуэ, землю роскоши и изобилия? И вы едете с нами. После сегодняшних трудов лес — самое подходящее для вас место, пока мы не возродим эту страну.
   Кантэн запротестовал и объявил о своем намерении возвратиться в Шавере.
   — Значит, вам надоело жить, — сказал Кадудаль. — Как вы полагаете, сколько времени им нужно, чтобы вас там разыскать?
   — Наверное, день или два, — не задумываясь, ответил Сен-Режан. — Они непременно захотят предъявить вам счет за то, что вы нарушили их радужные миротворческие планы.
   — Корматен сделает вас козлом отпущения, чтобы отвести гнев Республики от собственной персоны, — уточнил Кадудаль. — Возможно, их это не удовлетворит, и дай-то Бог, но и вам не поможет. Если вы попадете в руки к санкюлотам, они покажут вам, что значит милосердие по-республикански.
   Спорить тут было не о чем. Итак, Кантэн отправился вместе со своими спутниками на юг. Однако на следующее утро Кадудаль их покинул, сообщив о своем намерении вернуться в Ренн, дабы убедиться, что всей этой истории с мирными переговорами положен конец.
   Кантэн вместе с Сен-Режаном продолжил путь в Ла Нуэ, которому предстояло стать его домом на ближайшие два месяца. Оттуда он сообщил Шарло о положении, в котором оказался, и попросил его в случае возможных осложнений покинуть замок вместе с семьей и людьми и самим позаботиться о себе. Теперь ему оставалось только ждать прибытия Пюизе. Первым порывом молодого человека было принять на себя обязанности Корматена и до появления графа Жозефа побуждать роялистов поддерживать состояние боевой готовности. Однако от такого шага его удержало незнание страны и отсутствие — несмотря на славу, приобретенную в Ла Превале, — знакомств среди наиболее деятельных роялистов. Кроме того, оказалось, что в этом не было необходимости, поскольку Кадудаль, посетивший их через две недели после провала конференции в Ла Превале, уже взялся за эту задачу.
   Кадудаль привез новости о Корматене. Несмотря на случившееся, барон, упрямо цепляясь за обломки рухнувшего плана, в то же утро с рукой на перевязи предстал перед десятью республиканскими депутатами, которые ожидали результатов конференции. Из офицеров своего штаба и нескольких руководителей роялистов, которых ему удалось ввести в заблуждение, он набрал депутацию для подписания мирного договора от имени всех инсургентов [Инсургент (лат.) — участник восстания, повстанец] северного берега Луары.
   Из двухсот роялистских предводителей, собравшихся в Ла Превале, и ста пятидесяти, откликнувшихся на созыв конференции, только двадцать сопровождали барона в Ла Мабиле, где предстояло подписать договор.
   Истории известно немного примеров безрассудства, подобных тому, с каким Корматен привел своих сподвижников с белыми кокардами на шляпах в шатер, где их ожидали граждане-представители — вульгарное, фиглярское сборище якобинской черни, украшенной трехцветными перьями, широкими поясами и свисающими с перевязи саблями, которыми они так и не научились владеть.
   Процедура длилась недолго. Корматен объявил, что он и его сопровождающие уполномочены подписать договор в качестве представителей всех роялистов северного берега Луары за исключением нескольких особенно несговорчивых, которые, тем не менее, также сложат оружие, когда увидят, что остальные отвернулись от них. Он даже обратился к собравшимся с напыщенной речью, выдержанной в тоне дешевой театральности, столь любезной сердцу каждого санкюлота.
   — Нас вдохновляет свойственная всем французам любовь к родной земле, страстное желание искоренить из наших душ и деяний гражданское несогласие, забвение прошлого; вдохновляет наша общая, дорогая сердцу каждого представителя обеих партий слава, общее радение за все то, что обеспечит безопасность, счастье и процветание Франции.
   Барон закончил торжественным заявлением: они подчиняются Французской Республике, Единой и Неделимой, признают ее законы и обязуются никогда не поднимать против нее оружие.
   Граждане-представители были более чем удовлетворены. Теперь они могли известить Конвент о триумфальной победе своей дипломатии там, где оружие оказалось бессильным, и предвкушали бурные излияния благодарности со стороны признательной нации. В свою очередь, они с готовностью пошли на такие уступки, как признание свободы отправления религиозного культа, вывод войск из западных провинций, амнистия вернувшимся эмигрантам и возмещение убытков. Последнее было выделено в особый пункт.
   Обе стороны подписали договор. Мир был заключен. Грянули орудийные залпы, реяли флаги, звуки военных оркестров наполнили воздух, возвещая миру радостное событие. Корматен, теперь увенчанный не только шляпой с белыми перьями, но и лавровым венком, въехал в Ренн как победитель во главе своей двадцатки и их смущенных приверженцев, отмеченных белыми кокардами. За ними следовали граждане-представители. Гош и его драгуны составляли блестящий арьергард этой триумфальной процессии. Шеренги национальных гвардейцев выстроились вдоль реннских улиц; били барабаны, заливались трубы, голоса людей сливались в дружных криках: «Да здравствует мир! Да здравствует союз! Да здравствует Франция!»
   Роялисты и республиканцы отпраздновали знаменательное событие на братском банкете, данном за счет нации. Здесь Корматен излился в пространных славословиях по собственному адресу. Барону вторили граждане-представители, чья словоохотливость возрастала пропорционально степени их опьянения и иссякла лишь тогда, когда выпитое вино окончательно лишило их способности говорить более или менее членораздельно.
   Однако с приходом утра наступило отрезвление, и по городу поползли слухи. С каждым часом они звучали все громче. Отнюдь не все роялисты, с отвращением покинувшие Ла Превале, считали необходимым проявлять осмотрительность. То там, то здесь слышалось имя маркиза де Шавере. Сказанное им в замке Ла Превале передавалось из уст в уста, и наконец всем стало ясно, что он внес раскол между участниками конференции и что сторонники Корматена составляют ничтожное меньшинство.
   Неутешительная новость дошла до Парижа, и Конвент содрогнулся от гнева, узнав о том, что его представители стали жертвой откровенного мошенничества. На Запад полетели распоряжения, и пока Корматен, перед тем как покинуть сцену, которую он стол блистательно украсил, в ожидании обещанного возмещения убытков важно расхаживал по городу, щеголяя белым оперением своей шляпы, с ясного по всем признакам неба грянул гром.
   В тот самый момент, когда на стенах домов в городах и селениях Бретани расклеивали прокламации, провозглашавшие среди прочего свободу отправления религиозного культа, Конвент издал декрет — это произошло первого мая, — по которому все упорствующие священники, найденные на территории Республики, приговаривались к смертной казни. Далее последовал приказ об аресте всех предводителей шуанов.
   Услышав о распоряжениях Конвента, Буарди понял, что ошибся. Дальнейших известий из Парижа он ждать не стал: исполненный самого жестокого раскаяния, собрал своих шу-анов, напал на конвой республиканцев и с захваченным оружием скрылся в лесах Монконтура.
   Менее проницательный Корматен, который к тому же не желал покидать Ренн без миллиона, заработанного с таким трудом, позволил себя схватить и бросить в тюрьму, благодаря чему обнаружил, что одурачить роялистов куда проще, чем республиканцев.
   Таковы были новости, привезенные Кадудалем в Ла Нуэ. Он рассказывал их с юмором, не лишенным цинизма, пока в конце не добавил, что имя Кантэна де Морле де Шеньер де Шавере стоит первым в списке тех, за чью голову назначена награда. В Шавере направлен военный отряд республиканцев с приказом захватить его живым или мертвым и заодно очистить эмигрантское гнездо, каковым, по выражению республиканцев, является Гран Шен, поскольку Шеньеры — родственники главного мятежника Шавере. Но основная причина такого решения в том, что недавние события не только аннулировали амнистию для эмигрантов, но и положили конец терпимости, с которой после событий Термидора относились к их возвращению.
   Когда Кантэн услышал последнюю новость, улыбка, с которой он слушал про злоключения Корматена, сбежала с его губ.
   Кадудаль поспешил успокоить молодого человека:
   — Я уже распорядился принять меры. Это одна из причин, почему я явился сюда с тремя сотнями моих ребят. «Синие» конвоируют пленников в Сен-Брие.
   — Каких пленников?
   — Констана де Шеньера, его мать и мадемуазель де Шеньер. Охрана, пешие национальные гвардейцы, движется медленно. Они идут по дороге на Шатобриан. Мои разведчики следят за ними и дадут знать, как только они доберутся до Плоэрмеля. Пусть санкюлоты не воображают, будто могут безнаказанно производить аресты в этой стране.
   Весть о прибытии республиканского отряда в Плоэрмель пришла лишь на следующее утро. Ее доставил шуан, прискакавший верхом, и состояние бедного коня подтверждало быстроту, с какой он покрыл довольно значительное расстояние. Шуану удалось разузнать, что «синие» проведут ночь в Жослэне и утром продолжат путь по дороге на Понтиви.
   Для разработки плана операции Кадудалю не требовалось карты. Он знал местность, как свои пять пальцев. Двенадцать миль дороги между Понтиви и деревушкой Пон Авион пролегали через вересковые пустоши, каких много во Франции. Примерно в четырех милях за Пон Авионом дорога огибала лес, который покрывал небольшую возвышенность к северу от нее. Именно здесь Кадудаль намеревался дать бой «синим».
   — Я приму в нем участие, — заявил Кантэн.
   — Наши приемы ведения войны не совсем обычны, — с сомнением проговорил шуан. — Они не похожи на то, что вам приходилось видеть.
   — Мне они не покажутся необычными, поскольку других я тоже не видел. Я владею шпагой и умею обращаться с мушкетом.
   Кадудаль почувствовал облегчение.
   — Я боялся, что вы пожелаете взять на себя командование. Но если вам захотелось развлечься, милости просим.